помоги найти видео парень приехал к бабушке пошел гулять в лес сначала все было нормально потом началась какая то мистическая херь видео закончилось тем что камера упала и запись оборвалась.
видел его 7 лет назад с недавних пор вспомнил и не могу его найти
Я выглянул из кабинета.
— Ной, что у меня с расписанием?
Он достал айпад.
— Э-э… К вам записаны ещё два пациента, Дон Халверсон…
— Ной, мы уже это обсуждали, — нетерпеливо сказал я. — Я не запоминаю имена. Помню только проблемы. Пожалуйста, зачитай из колонки B.
— А, точно, — сказал он, просматривая экран. — Э-э… Парень, который намеренно заразил ВИЧ восемь человек.
— А другой?
— Бездомный ребёнок, сбежавший из секты. — Когда он произнёс эти слова, то удивлённо приподнял брови. — Боже, док…
— Добро пожаловать в чудесный мир бесплатной работы, Ной, — улыбнулся я. — Пожалуйста, перенеси их на следующую неделю. Мне понадобится больше времени с текущим пациентом.
Оба они казались мне интересными, но у бездомного парня, вероятно, были галлюцинации из-за наркотиков, а ВИЧ-инфицированный был под надзором суда, так что в ближайшее время он не причинит вреда другим людям. Сейчас всё внимание следовало уделить Филу.
Вернувшись в кабинет, я и увидел, как Фил и Энн обнимаются. Должно быть, это была самая измученная пара, с которой я когда-либо работал.
— Энн, — мягко начал я. — Теперь, когда я увидел следы телесных повреждений, я должен сообщить об этом в полицию. Вы понимаете это?
— Нет! — закричали они оба одновременно.
— На самом деле это не вопрос выбора…
— Вы не можете, — сказала Энн. — Именно поэтому мы здесь. Если мы обратимся в полицию, он убьёт Фила.
Я наклонил голову.
— Откуда вы можете это знать?
— Из-за Элеоноры, — ответил за неё Фил.
— Элеонора?
— Наша дочь, — тихо сказал Фил. — У неё было то же самое… то же самое заболевание, что и у меня.
— ОКР?
— Это не обсессивно-компульсивное расстройство! — возразил он. — В прошлом месяце Элеонора обратилась в полицию, и тот мужчина с двумя ножами…
Энн взяла его за руку.
— Он убил её через неделю после того, как полиция покинула наш дом, — заикаясь, произнёс Фил. — Мы никогда не видели его таким злым. Он ударил её восемь раз ножом и утащил в лес.
Во что, чёрт возьми, я ввязался?
— Давайте сделаем шаг назад, — сказал я. — Фил, вы помните, когда начался этот ритуал?
— Три года назад. Мы взяли Элеонору с собой в Диснейленд, и всё, что мы помним — это как мы просыпаемся и слышим, как он говорит нам с Элеонорой, что мы должны выполнять ритуал каждый день, с 4 утра до 11 вечера, или он причинит вред нашей семье. Было три правила: никаких копов, никаких больниц и никакого недосыпания. Сначала мы подумали, что это какая-то глупая шутка, поэтому не стали проводить ритуалы, но потом он появился ночью…
— Вы хоть представляете, что означает этот ритуал? — спросил я. — Любовь первая, любовь вторая, что-то в этом роде?
Он кивнул.
— Она — Любовь Первая, — он указал на Энн. — Её сестра — Любовь Вторая. Если я пропущу кого-то из них, они будут наказаны этой ночью.
— Подождите, её сестру тоже резали?
— Да, — прошептала Энн. — Она живёт с нами. И у неё на два шрама больше, чем у меня.
— Сколько их у вас? — спросил я.
— 14.
Фил стыдливо опустил голову. Но, по моим расчётам, он был настоящим героем.
12 ритуалов в час, 19 часов в день, 365 дней в году, в течение 3 лет.
249 660 ритуалов. И он промахнулся всего 14 раз.
Вероятность успеха составляет 99,995%.
— А как насчёт «извините, что беспокою вас»? — спросил я. — Что означает эта часть?
Он покачал головой:
— Понятия не имею.
Некоторое время мы сидели молча, и я просто недоверчиво смотрел на свой блокнот.
Затем снова заговорил Фил.
— Вы должны нам помочь, — умолял он. — Мы перепробовали всё, но он всегда наблюдает. Я не думаю, что он человек. Я думаю… Я думаю, что он может быть демоном или призраком.
Я постарался скрыть усмешку. Да, я не верю в эту чушь. Для меня это кодовые слова, обозначающие «гиперактивность миндалевидного тела», что является ещё одним аспектом ОКР. Мне нравится думать, что у каждой загадки есть практическое объяснение, и оно находится здесь, на планете Земля.
— Значит, ваша дочь — Элеонора, должна была проводить тот же ритуал, иначе случилось бы то же самое?
Они кивнули.
Больше не было смысла притворяться, что я что-то пишу в своём блокноте. Я понятия не имел, что происходит.
Отец, мать, ее сестра, дочь. Отец и дочь должны проводить 5-минутный ритуал, иначе всезнающий сталкер зарежет мать и сестру.
Я не знал, что хуже. То, что они отказались вызывать полицию из-за этого преследователя, или то, что я собирался с этим смириться.
— Фил, мне нужно быть с вами честным, — сказал я. — Учитывая тяжесть вашего обсессивно-компульсивного расстройства, я подозреваю, что у вас также может быть сопутствующее расстройство множественной личности.
— Расстройство множественной личности?
— Диссоциативное расстройство личности. Возможно, вы и есть одновременно тот человек с двумя ножами и его жертва.
— Боже мой, может, вы перестанете ставить диагнозы людям с психическими расстройствами и выслушаете нас? – сердито сказала Энн. – У нас есть записи с камер наблюдения, мы установили их по всему дому. Это не Фил. Это какой-то… злой дух.
— У вас есть видео? — с любопытством спросил я. — Можно их посмотреть?
Надеюсь, мы сможем раз и навсегда положить конец этим сверхъестественным разговорам.
Она кивнула и достала телефон.
— Это с прошлого года, — сказала она, протягивая мне телефон. — Фил случайно сказал «Любовь моя» вместо «Любовь первая, любовь вторая».
Я просмотрел запись — сразу четыре картинки. В хозяйской спальне Фил и Энн легли в постель. В гостевой комнате сестра Энн читала книгу в постели, прежде чем выключить свет. В комнате Элеоноры юная девушка печатала на ноутбуке, прежде чем наконец уснуть. У главного входа в дом не было никаких признаков жизни.
Потом я просто ждал. Фил несколько раз повторил свой ритуал на диване, пока я продолжал смотреть.
Долгое время ничего не происходило. Я не был уверен, что что-то упустил.
И тогда я увидел.
Мужчина в полном боевом обмундировании вошёл в спальню сестры. В каждой руке у него было по мясницкому ножу.
Я далеко не любитель ужасов, и, признаюсь, вздрогнул. Мне хотелось крикнуть и предупредить её.
А затем с хирургической точностью он поднял один из ножей и вонзил ей в живот.
Девушка вскочила с кровати и закричала, и в этот момент из кадра вышел мужчина с двумя ножами. Остальные вскочили с кроватей и побежали в её комнату, но я был занят тем, что смотрел на входную дверь.
Никто так и не вышел.
Господи Иисусе. Это видео всё изменило. Я много раз ошибался, но никогда не ошибался настолько. Можно ли вообще диагностировать у Фила ОКР, если его страхи были полностью рациональными?
Я вернул телефон Энн.
— Это ужасно. Мне так жаль, что…
— Любовь первая, любовь вторая. — Фил снова начал свой ритуал. – Извините, что беспокою вас.
По какой-то причине эта последняя фраза действительно заставила меня почувствовать себя неловко. Что-то в том, как Фил прошептал её своим низким голосом, — это даже не было похоже на него.
Он нажал кнопку на своих Apple Watch и снова посмотрел на нас.
— Вот как вы отслеживаете 5-минутные интервалы?
Он кивнул:
— Вибрирует за 30 секунд до начала. Затем громкий сигнал через 20 секунд. И через 10 секунд еще раз.
Я покачал головой. Что это была за жизнь?
— Мне очень жаль, что я в вас усомнился. Должно быть, это ад для всех вас.
— У нас есть видео с Элеонорой, — сказала Энн сквозь слёзы. — То самое, где он забрал её у нас.
Я прикусил губу и вновь взял телефон.
В течение следующих нескольких минут я наблюдал, как их семья снова укладывалась спать. А потом, ближе к ночи, мужчина появился снова. На этот раз он вошёл в комнату Элеоноры и зажал ей рот. Девочка яростно вырывалась, но никто в доме не слышал её. Затем он начал наносить ей удары ножом — так, будто наказывал её. В конце концов её тело обмякло, и он потащил его вниз по лестнице, через входную дверь.
Выключив телефон, я сунул его обратно Энн, как будто на нём было какое-то проклятие, которое могло передаться мне. Что на меня нашло?
— Вы обыскали весь дом, верно? — спросил я. — Потому что он, похоже, не входил и не выходил из дома.
— Естественно, — сказал Фил. — Говорю вам, он не человек.
Я откашлялся.
— Полностью понимаю ваши выводы, но я изучаю естественные науки. Не возражаете, если мы попробуем мой способ — научный метод? Всего несколько контролируемых экспериментов. А если это не сработает, вы можете обратиться к медиуму или охотнику за привидениями.
— Эксперименты? — нервно спросил Фил.
— Я бы хотел получить доступ к вашей системе видеонаблюдения, — сказал я. — Думаю, у него тоже есть доступ, поэтому он может наблюдать за каждым вашим ритуалом. Поэтому я хочу находиться с вами в изолированной комнате, пока мы пробуем различные комбинации вашего ритуала. Если этот человек не знает, выполняете ли вы ритуал или нет…
— Он всегда знает! — возразил Фил. — Он причинит боль.
Энн крепче сжала его руку.
— Мы сделаем это.
— Что?
— Пожалуйста, Фил, — сказала она. — Мы должны что-то предпринять. Я больше так не могу.
Мужчина глубоко вздохнул и кивнул.
— Так что же вам от нас нужно?
— Фил, я бы хотел, чтобы вы остались со мной в этом кабинете на следующие пару дней. Я принесу одеяла для дивана. Энн, нужно, чтобы вы и ваша сестра вели себя так, будто дома всё в порядке, даже в отсутствие Фила. И если заметите что-то неладное, пожалуйста, позвоните мне.
Оба с опаской кивнули.
Ответив ещё на несколько вопросов, я проводил Энн из своего кабинета.
— Ной, ты не мог бы задержаться на несколько вечеров? Я заплачу тебе за сверхурочную работу.
Мне было нужно, чтобы кто-нибудь присмотрел за дверью и убедился, что никто не подслушивает.
— Конечно, доктор Харпи.
Я уставился на него.
— Харпер. Харп — грубая, вспыльчивая женщина.
Он покраснел.
— Ой, точно.
***
Эксперимент №1: Выполнение ритуала
Сначала мне нужно было установить базовый уровень. Что произойдет, если Фил будет успешно проводить ритуал каждые 5 минут в моем кабинете, а смотреть на это буду только я и больше никто?
Вот чем мы занимались до конца дня и вечером. Я просто сидел напротив Фила и смотрел, как он каждые пять минут совершает свой ритуал.
Он делал это с таким чувством долга и целеустремлённости. Это было одновременно и тревожно, и вдохновляюще.
Наконец, часы показали 11 вечера, и я включил камеру видеонаблюдения на своём ноутбуке. Энн и её сестра легли спать, и до конца ночи ничего не происходило.
Завтра мы сделаем всё ещё интереснее.
***
Эксперимент №2: «Забудь о любви»
— Сегодня мне нужно, чтобы вы исковеркали «Любовь первая».
Фил с несчастным видом посмотрел на меня.
— Пожалуйста…
— Он не причинит вреда Энн, — ободряюще сказал я. — Он никак не может знать, что вы промахнулись, не говоря уже о том, кого вы пропустили. В этой комнате только мы вдвоём.
Он глубоко вздохнул и кивнул.
Но в течение следующих восьми ритуалов он продолжал говорить всё правильно.
— Фил, я обещаю, что со всеми всё будет в порядке. Разве вы не хотите спасти Энн из этого ада?
Он посмотрел на меня и закрыл глаза.
— Хорошо.
Мы подождали ещё пять минут, пока его Apple Watch не замигали, и я в предвкушении подался вперёд.
— Любовь третья, любовь вторая. Извините, что беспокою вас.
Он упал на диван и разрыдался.
— О боже, — сказал он. — Я снова её обрек.
— Вы помогаете ей. Значит, больше не нужно будет так жить. - Сказал я в попытке ободрить.
Он продолжал правильно выполнять ритуалы до конца дня и вечером. Затем я вернулся к камере наблюдения и посмотрел, как Энн и её сестра выполняют свои вечерние ритуалы. Фил отказался смотреть.
Они уснули, и ничего не случилось. Я так и знал. Этот человек не был всеведущим. Он просто смотрел запись с камеры наблюдения.
Но потом краем глаза я заметил, что в видео Энн что-то изменилось.
Это был он.
Какого черта!
Я схватил телефон и позвонил Энн на мобильный. Она не ответила.
— Чёрт! — Прошептал я.
— Что происходит? — спросил Фил.
— Позвоните сестре Энн! Сделайте это сейчас же!
Я смотрел видео, пока мужчина механически шёл к постели Энн.
— Он здесь, — услышал я голос Фила. — Он идёт к Энн.
Он закончил разговор, не сказав больше ни слова.
— Почему вы повесили трубку?
— Бесполезно, — обречённо сказал Фил. — Его не остановить.
Мое сердце бешено билось, я снова переключился на видео, когда мужчина подошёл ближе.
— Проснись, Энн… - Я уставился на экран и прикусил губу. – Убирайся оттуда.
А потом мужчина вонзил нож в бедро Энн.
— Какого чёрта! – Я пнул мусорное ведро через всю комнату. — Откуда он узнал?
— Мы всё время пытались вам сказать… Он не человек, — сказал Фил.
Я покачал головой и вышел из комнаты.
— Ной! — рявкнул я. — Когда я вчера разговаривал по телефону со школой, кто-нибудь заходил в мой кабинет или выходил из него?
— Нет, док. — Он покачал головой, широко раскрыв глаза. Он никогда раньше не видел меня таким.
— Откуда он узнал? — повторил я себе под нос, поворачиваясь к своему кабинету.
Затем Ной снова заговорил:
— Может быть, он, действительно, является демоном?
Я развернулся.
— Ты… ты подслушиваешь наши сеансы?
Он побледнел.
— Э-э… совсем чуть-чуть.
— Ной… — Я потер пальцами глаза. — Тебе нужно пойти домой.
— Да ладно вам! У меня есть опыт в психологии.
— Ты же изучал психологию в колледже! — раздражённо сказал я. — У меня нет на это времени.
— А что, если он действительно демон? — спросил Ной. — Разве мы не должны…
— Он не демон! — рявкнул я, поворачиваясь к своему кабинету. — Кто-то слушает нас.
И тут меня как громом поразило.
О боже мой.
Я поспешил обратно в офис и подошёл к Филу.
— Фил, мне так жаль, что я подвел вас. Мне нужно приготовить нам ужин. Я сейчас вернусь.
Прежде чем он успел ответить, я приложил указательный палец к его губам и потянулся к его Apple Watch. Я расстегнул металлический ремешок и осторожно снял часы с его запястья, положив их на стол так, чтобы не издать ни звука.
Я убрал палец с его губ и жестом пригласил его выйти из кабинета.
Он так и сделал.
— Что происходит? — прошептал он, когда мы вошли в вестибюль.
— Думаю, кто-то прослушивает ваши часы, — тихо сказал я. — Вы носите их с собой повсюду, верно?
— Да. — Он кивнул. — Весь день, каждый день.
— О-о-о… — Ной серьёзно кивнул, сидя за своим столом.
Я слегка ударил его по голове блокнотом.
— Это не демон.
— Но кто будет слушать? — спросил Фил.
— Я не знаю, — ответил я. — Но мы выиграли немного времени. Он думает, что вы один в моём кабинете, и вам не нужно проводить свой ритуал до утра, так что у нас есть около трёх часов, чтобы выяснить, кто это делает.
— Но как? — спросил Фил. — Как мы можем это выяснить?
— Я всё это время играл в детектива и забыл о своей настоящей работе, — сказал я. – Фил, мне нужно знать о вашем прошлом.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Перед ритуалом. Кем вы были? Какой была ваша жизнь? Были ли у вас враги… бывшие, с которыми вы не ладили, неудачные сделки?
— Или займы у мафии… — серьёзно сказал Ной.
Я уставился на него.
— Я не помню. — Фил покачал головой. — Я не помню ничего до поездки в Диснейленд. Мы очнулись в каком-то оцепенении. Было такое ощущение, что нас накачали наркотиками.
— Вы ничего не помните о своей жизни до этого?
Он покачал головой.
Я на мгновение задумался, а потом спросил:
— Вас когда-нибудь гипнотизировали?
Он приподнял брови.
— Как в тех местах, где фокусники заставляют тебя делать забавные вещи?
— Нет, это сценический гипноз. В терапии мы используем его, чтобы успокоить пациента и достичь более глубокого состояния сознания. Вы по-прежнему полностью контролируете свой разум и тело. Некоторые называют это псевдонаукой, но я видел, как с его помощью несколько пациентов вернули утраченные воспоминания.
— Я попробую всё, что угодно.
— Отлично, — сказал я. — Это не совсем идеальная обстановка, но у нас нет времени на роскошь, так что придётся обойтись тем, что есть. Ной, можешь приглушить свет?
Он нетерпеливо вскочил с места и выключил лампы. Затем снова сел за стол.
Я посмотрел на него и указал на входную дверь.
— Выходи.
— Да ладно, позвольте мне остаться! — сказал он. — Я не доставлю вам хлопот.
— Ной…
— Всё в порядке, — тихо сказал Фил. — Я не против.
Ной широко улыбнулся ему. Я закатил глаза и повернулся к Филу.
Мы сели на стулья в комнате ожидания, и я начал гипнотическое внушение. Это делается не с помощью раскачивающегося маятника, как в кино. Обычно я начинаю с постепенного расслабления, но у нас было всего несколько часов до того, как Филу нужно было снова приступить к своим ритуалам, так что быстрый метод Элмана, вероятно, был лучшим вариантом.
— Я хочу, чтобы вы закрыли глаза, а потом представили, что ваши глаза слишком устали, чтобы оставаться открытыми… — тихо сказал я. — Как будто вы не спали несколько дней и наконец-то голова коснулась подушки… Наконец-то можно расслабиться и отдохнуть… Ваши сны начинаются очень быстро… Чем сильнее вы пытаетесь открыть глаза, тем сильнее они закрываются…
Он закрыл глаза, и мы ещё несколько минут шли по этой тропинке.
— Теперь, когда я опущу вашу левую руку на колени, вы погрузитесь в себя в десять раз глубже…- Я осторожно поднял его левую руку, затем медленно опустил её ему на колено. Он слегка покачивался из стороны в сторону.
Мы сделали то же самое с его правой рукой, а затем начали считать облака.
— С каждым облаком, уносимым ветром, вы погружаетесь в более глубокое состояние… С каждым разом всё глубже и глубже…
Ещё через несколько минут я убедился, что Фил вошёл в гипнотическое состояние. Это было удачно. Многие люди не поддаются гипнозу, потому что их логический ум слишком занят попытками доказать, что это не так.
Я один из таких людей.
— Итак, Фил, — сказал я спокойным тоном. — Что вы можете рассказать мне о своём детстве?
Он сделал глубокий вдох:
— Я не помню.
— Ничего страшного, — медленно проговорил я. — А как же поездка в Диснейленд с дочерью Элеонорой?
Его лицо расплылось в печальной улыбке.
— Я любил Элеонору.
— Она показалась мне очень особенным человеком. Какой у неё был любимый аттракцион в Диснейленде?
Он слегка покачнулся.
— Я не помню.
Это было необычно для гипноза. Обычно пациенты более восприимчивы к вопросам.
— А как же ритуал? Вы знаете, что значит «извини, что побеспокоил тебя»?
Он отрицательно покачал головой.
— Не могли бы вы попробовать провести для нас ритуал прямо сейчас, Фил?
Он кивнул.
— Любовь первая, любовь вторая. Извините, что беспокою вас.
Его голос снова стал низким и хриплым, когда он произнёс это последнее предложение.
— Можете сделать это ещё раз?
— Любовь первая, любовь вторая. Извините, что беспокою вас.
— Теперь осталась только последняя часть?
— Извините, что беспокою вас. — Он повторил это тем же низким голосом.
— Опять?
— Извините, что беспокою вас.
— Еще?
— Извините, что беспокою вас, — сказал он. — Но не могли бы вы дать немного денег ветерану и его маленькой девочке?
Он протянул мне руку.
Я на мгновение уставился на него. Ветеран и его маленькая девочка…? Мелочь на сдачу?..
Фил раньше был бездомным или что-то в этом роде?
А потом у меня заколотилось сердце.
Срань господня.
— Ной, — прошептал я. — Тот новый пациент, которого я просил вчера перенести…
Он нахмурился:
— Тот чувак, который заразил людей ВИЧ?
— Нет, тот бездомный парень, который утверждал, что сбежал из секты. Как звали этого пациента?
Он достал свой iPad и начал торопливо листать.
— Бездомный ребёнок, сбежавший из секты, — сказал он.
Я недоверчиво уставился на него.
— Имя, Ной! — сказал я. – Столбец А.
Он провёл пальцем ещё раз, и его лицо застыло, освещённое экраном айпада.
— Ух ты…
— Ради всего святого, как его зовут?
— Элеонора, — прошептал он. — Её зовут Элеонора.
~
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
Я не знаю, к кому ещё обратиться. Я не могу поговорить об этом с мамой — она и так на грани. Я не могу поговорить с папой, потому что… ну, именно из-за него я и пишу это. Я совершил кое-что, думая, что поступаю правильно. Я думал, что спасаю его. Но теперь в доме поселилась тишина, куда хуже того крика, который я мечтал бы услышать, а в глазах отца я вижу, что натворил что-то ужасное, непоправимое. Мне нужна помощь. Мне нужно, чтобы кто-нибудь сказал, что делать.
Мы живём в хорошем доме, в таком, куда переезжают люди, когда заводят семью: большой двор, штакетник, клумбы, за которыми мама возится. Раньше это было нормальное, счастливое место, пока не появилось дерево.
Началось всё около пятнадцати лет назад. Мне было десять. Однажды папа вернулся с работы, сияя странным возбуждением, которое я видел у него редко. Он был тихим, порядочным человеком, работал в логистике, его увлечения были скромны и понятны. Он любил садоводство — это было его спасение. В тот день он держал в руке маленький помятый бумажный пакетик.
«Смотри», — сказал он, показывая мне одно единственное чёрное, корявое семя. Оно было размером с голубиное яйцо, тяжёлое на удивление и покрытое тонкими спиральными узорами. — «Купил у уличного торговца в центре. Старик сказал, что оно особенное. Сказал, из него вырастет великое дерево, король нашего двора. Сказал, оно бросит тень на весь дом и будет охранять нас».
Мне было десять, и я подумал, что это круто. Папа был здравомыслящим и рассудительным, но, говоря о саде, становился немного поэтичным. Я решил, что он просто приукрашивает, чтобы заинтересовать единственного ребёнка. Мы посадили семя вместе, в самом центре двора. Это было хорошее воспоминание. Наверное, одно из последних абсолютно светлых.
Дерево росло. И росло быстро, быстрее любого дерева на свете. Через пару лет оно уже было выше меня. Папа был в восторге. Он ухаживал за ним, будто перед ним божество. Построил маленький аккуратный деревянный заборчик вокруг ствола — не чтобы отгородить животных, а словно обозначить священную территорию. Поливать дерево мог только он. Обрезать ветви тоже (хотя в этом, казалось, и не было нужды). Это было его дерево.
Годами мама и я просто принимали это. Хобби папы, его дело. Когда он стоял на коленях под кроной, мы знали, что это его время. Мы не вмешивались.
Но дерево продолжало расти. И вместе с ним менялся папа. Сначала едва заметно. Он проводил там всё больше времени. К ужину приходил с землёй под ногтями и далёким, умиротворённым выражением. Он начал говорить о дереве не как о растении, а как о сущности. «Дерево сегодня в порядке, — говорил он. — Ему понравился дождь». Мы просто улыбались и кивали.
К тому времени, как мне исполнилось чуть за двадцать, дерево стало чудовищем. Такой породы мы не знали. Кора — гладкая, тёмно-серая, почти чёрная; листья — густо-восковые, поглощающие свет. Оно возвышалось над нашим двухэтажным домом, бросая глубокую, плотную тень почти на весь двор большую часть дня.
И тогда мы по-настоящему почувствовали неправильность.
Первым сигналом стали остальные растения. Розы мамы-победительницы, грядки овощей, яркие цветочки, которые она сажала каждую весну, — всё, что находилось в тени дерева больше нескольких часов, чахло и погибало. Почва под ним становилась безжизненной, серой и твёрдой, как камень.
Потом животные. Птицы перестали вить гнёзда у нас, белки, раньше гонявшиеся по газону, исчезли. Даже наш золотистый ретривер отказывался выходить во двор. Он стоял у задней двери, подвывал, поджав хвост, и не ставил лапу в тень.
Но худшим изменением был мой отец.
Одержимость поглотила его целиком. Он бросил работу, сказав, что должен быть дома, чтобы «ухаживать» за деревом. С рассвета до заката он сидел на маленькой скамейке, которую поставил прямо под самыми густыми ветвями. Он просто сидел. Иногда мы видели его из окна кухни: голова чуть наклонена, будто он слушает что-то. Порой шевелились губы, и мы знали, с ледяной уверенностью, что он разговаривает с ним.
Мы с мамой пытались достучаться. Умоляли.
— Милый, пожалуйста, — мамин голос дрожал, — зайди в дом, поешь хоть немного. Ты такой худой.
Он лишь качал головой, медленно, со спокойной улыбкой. — Мне не хочется. Тени достаточно. Здесь так… спокойно. Она утешает. Она и вас утешит, если вы просто сядете со мной.
Мы никогда не садились. В этой тени было не просто отсутствие света. Она казалась холодной. Тяжёлой. Голодной. Стоя на её краю, ощущаешь себя на берегу тёмного океана, и точно знаешь: заходить нельзя.
Последние недели стали переломом. Он вовсе перестал заходить в дом, разве что поспать пару беспокойных часов в кресле. Он таял на глазах. Кожа — бледная, восковая, глаза — запавшие, но в них горел спокойный, пустой огонёк, страшнее любой злости. Дерево пожирало его живьём, а он позволял.
Я решил действовать. Нужно было спасать его. Дерево должно исчезнуть.
Я дождался ночи. Смотрел через окно, пока он наконец, нехотя, не вошёл и не рухнул в кресло, погружаясь в привычный беспокойный сон. Дом замер. Мама спала наверху. Это был мой шанс.
Я взял тяжёлый колун из гаража. Ладони потели, сердце бешено колотилось. Я вышел во двор. Лунный свет заливал всё холодной, призрачной белизной, но земля под деревом была провалом абсолютной тьмы.
Я шагнул в тень. Холод был мгновенным, шокирующим. Это был не естественный холод — он вытягивал тепло из костей. Я подошёл к стволу. Гладкая чёрная кора казалась странно скользкой, почти как кожа.
Я поднял топор. Как только металлическое лезвие коснулось коры, я услышал это. Шёпот прямо у уха, голос и мужской и женский, и старый и молодой. Шелест листьев, вздох ветра и слова — всё одновременно.
— Не надо.
Я отшатнулся, сердце сжалось. Я бешено огляделся. Двор пуст. Наверное, мне послышалось. Это ветер. Это мой страх. По-другому быть не могло.
Я заставил себя, плюнул на ладони и замахнулся со всей силы.
ХЛЁП.
Звук был глухой, влажный, а не резкий треск, которого я ждал. Словно я ударил по туше. Топор глубоко вошёл в ствол. Я выдернул его, и из раны стала сочиться тёмная жидкость, чёрная в лунном свете.
Я не обращал внимания. Бил снова. И снова. И снова. Впал в лихорадочный ритм, пот заливал глаза, мышцы вопили от боли. Влажный, мясистый звук ударов, брызги тёмного сока, ледяной холод тени — всё превратилось в кошмар.
С каждым взмахом чёрная жидкость лилась всё сильнее. Воздух наполнился резким, металлическим запахом. Запахом, который я узнал и которому не место было здесь. Запахом крови.
Я коснулся липкой жидкости пальцами, поднёс к носу. Это была кровь. Густая, тёмная, настоящая.
Меня охватила паника — полная, безоговорочная. Хотелось бежать, бросить топор и не оглядываться. Но я вспомнил о папе, о его пустой улыбке, о том, как он умирал на той скамейке. Я не мог остановиться. Нужно было довершить.
Я закричал — сырой, бессвязный вопль ярости и ужаса — и вложил всё, что оставалось, в последние удары. Рана расширялась, дерево стонало, глубокий, дрожащий звук проходил сквозь землю. И наконец, с финальным, пронзительным треском оно рухнуло. Гигантские ветви разбили мамины пустые горшки.
Тишина.
Тень исчезла. Я тяжело дышал, опираясь на топор, всё тело дрожало от усталости и адреналина. Взгляд притянул пень. К месту среза.
Я достал карманный фонарик и направил луч в рану.
Внутри дерева не было древесины.
Там клубился хаотичный волокнистый ком тёмно-красной мышцы и бледных блестящих сухожилий, сплетённых вокруг центрального, ужасного ядра. Разрубив дерево пополам, я разрубил и то, что было внутри. В самом центре ствола, будто вплетённый в него, находился человеческий торс. Я видел изгиб рёбер, очертание позвоночника, бледную, резиновую плоть. Я перерубил его напополам. Тёмная кровь всё ещё лилась, пропитывая землю.
Я не знал, что делать. Я не мог закричать. Не мог двинуться. Разум… остановился. Что это? Кто это? С кем разговаривал мой отец?
— Сожги.
Голос прозвучал за спиной. Тихий, хриплый, надломленный. Я обернулся, луч фонарика судорожно резал темноту.
Отец стоял на краю патио. Он не смотрел на меня. Он смотрел на поваленное дерево, на изуродованный, кровоточащий пень. И выражение на его лице… это была самая глубокая, душераздирающая печаль, какую я когда-либо видел. Пустое спокойствие исчезло, уступив горю, настолько сильному, что, казалось, оно сломало его душу.
— Пап? — прошептал я.
— Нужно сжечь, — повторил он глухо. — Всё. Сейчас.
Мы работали вместе в мрачном, безмолвном ритуале. Рубили ветви и толстый ствол на части. Волокли их к центру двора. Отец двигался, как старик: отрезвление лишило его сил. Он ни разу не посмотрел на ужасное нутро ствола.
Мы облили кучу бензином, и отец бросил спичку.
Огонь взметнулся с рёвом, густой чёрный дым пах горящим мясом и чем-то ещё, едким и глубоко неправильным. Мы стояли часами, глядя, как горит, пока великое дерево, что властвовало над нашими жизнями, не превратилось в груду тлеющих углей и обожжённый чёрный круг на газоне.
Я думал, что спас его. Думал, что вырезал опухоль, убивавшую его.
Но я ошибся.
Прошла неделя. Дерева нет. Тени нет. Отец… он в доме. Ест то, что мама ставит перед ним. Спит в своей кровати. Физически он здесь. Но его нет. Одержимость исчезла, но вместе с ней и покой, пусть и извращённый. Его сменил постоянный, гудящий страх. Он ходит по дому бесконечными кругами. Смотрит в окно на пустое место во дворе. Вздрагивает от любого резкого звука. Он не говорит. Ни слова с той ночи. Иногда он смотрит на меня своими измученными, сломанными глазами, и я чувствую, что чудовище — это я.
Я уничтожил то, что пожирало его, и, делая это, похоже, уничтожил и его самого. Я променял улыбающегося зомби на немого, затравленного призрака.
Что это было? Что я натворил? И как… как мне вернуть папу? Можно ли оттащить его от края, на который я его толкнул? Пожалуйста, если у кого-нибудь есть хоть малейшее представление о том, что здесь произошло, скажите. Тишина в этом доме становится всё громче с каждым днём.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit
В дверь яростно стучат. Он снова кричит.
— Рэйчел. РЭЙЧЕЛ!
Я лежу на холодной плитке, с каждым ударом сжимая кухонный нож всё сильнее. Я знаю: рано или поздно он ворвётся. Знаю — и на этом всё. Поэтому я лежу. Единственное место, куда ещё можно уйти, — это память.
С каждым днём мне приходится вспоминать всё больше и больше.
Это было наше первое совместное Рождество. Мы ходили по магазинам в центре. Мы только что купили этот дом.
— Можешь выбрать всё, что захочешь.
Я спросила:
— Всё?
— В пределах разумного.
Я попросила духи. Он уверял, что знает, какие мне подойдут. Я никогда в жизни их не носила.
Они пахли уксусом и вином — кисло, тяжело, чуждо. Но начало — время перемен, и запах казался любовью. Любовью, которая перекраивает тебя. Волосы уложены так, как ему нравится. Одежда — по его выбору. Всё моё существование задавалось в отношении к нему. Больше ничего не допускалось. Ни работа. Ни дети. Только он.
Потом постепенно всё отпадает, истирается. Шероховатости превращаются в острые кромки. Ты понимаешь, что любить идею проще, чем человека, и злишься, но злишься не на него — почему он не понимает? — ты злишься на то, что снова вернулась к исходной точке, а вокруг всё так же. Всё, кроме тебя. Ты стала старше, согнулась под его форму.
— РЭЙЧЕЛ, — снова кричит он.
Но однажды появилась первая заноза, первая трещина. Я захотела выйти — просто пройтись, поесть, побыть вне этих стен.
— Что там есть такого, чего у нас нет здесь? — спросил он.
Когда я попыталась уйти, он схватил меня за руку.
— Нет.
Вот и всё. Одно «нет» — и мы оба всё поняли.
А на прошлой неделе я нашла выписку со счёта.
Счёт, о котором я не знала — деньги ей. Восемь лет вместе. Деньги уходили от нас, к ней.
С тех пор появились подарки. Ужин.
— РЭЙЧЕЛ!
Он не говорил о ней. Конечно, не говорил. Слова сделали бы всё реальным, оставили бы слишком много осколков в памяти для будущих «я этого не говорил».
Становясь всё злее, я пошла искать. Я не хотела находить, но знала, что найду.
Коробка. Спрятана. Недавно переставлена.
Фотографии. Игрушки. Письма.
Письма от неё, отчаянные. Письма, в которых она умоляла его не причинять себе вред. Другие — обвиняющие его. В том, что он мог сделать.
Я вглядывалась в её лицо на снимках.
И тогда я увидела.
Увидела, во что он превращает меня.
Та же одежда. Те же волосы.
Тот же взгляд.
Я завязала волосы, как у неё. Побрызгалась теми самыми духами на день рождения — стоявшими нетронутыми месяцами и, наверняка, её. Я спустилась по лестнице, каждый шаг тянулся мучительно долго, пока я пыталась оттолкнуть видения того, что сейчас произойдёт. Сказала ему, что ухожу.
Он закричал:
— Только не снова. Только не снова!
И швырнул в меня кипящий сотейник.
Кожа сошла с ноги, пока я бежала.
И вот я здесь. С ножом в руке. Дверь дрожит под ударами его кулаков.
Он всё ещё кричит. Раз за разом.
— Рэйчел! РЭЙЧЕЛ!
Рэйчел — даже не моё имя.
Наверное, это было её имя.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit
У меня в углу кабинета стоит череп. Он покоится на полке чуть выше уровня моих глаз.
Он смотрит на меня и наполняет меня жутким страхом.
Я заполучил его на открытом базаре в Китае. Если вы ждёте название улицы или города, какое-нибудь более точное указание места, увы, я не смогу вам его дать. Стоит мне попробовать всё вспомнить, и края воспоминаний уже расплываются.
Но в центре их живёт ясный образ, который я не смею забыть. Потому я и пишу, чтобы плесень забвения не сожрала всё целиком.
Когда мне было за двадцать, меня покорял мир и его разнообразие. Устав от школьной рутины, я решил бросить учёбу и взяться за жизнь руками. Я взял деньги, откладывавшиеся на колледж, и пустился автостопом по свету. Побывал повсюду: во Франции, Испании, Италии, на Филиппинах. Я даже прошёл с рюкзаком через Индию, чтобы лучше понять её людей и культуры.
Но венцом моих странствий стал Китай.
Срединное царство, как его порой называют, очаровало меня, как никакое другое место. Культура и история восхищали и захватывали. Я хотел знать о нём всё. На туристическую визу ушли годы, но когда я наконец приехал, уходить уже не хотелось. Я прожил там два года: выучил язык, объездил провинции, старался вобрать каждую крупицу знаний.
Я мечтал остаться там навсегда. Или, если не выйдет, по меньшей мере умереть там.
Но однажды я забрёл на другой рынок.
В городе, имя которого я больше не помню, был уголок, где местные собирались продавать свежие продукты и божественную уличную еду. Что-то вроде обширного базара под открытым небом. Место было приветливым, манило, и я прервал своё путешествие, чтобы задержаться там подольше. Болтая с торговцами об их жизни и прошлом, я видел, как их слова ткали насыщенный гобелен культуры. Вскоре я называл многих друзьями. Они подсказывали мне, что посмотреть, что попробовать на вкус, у кого на прилавке товар получше.
Я чувствовал себя в безопасности. Я чувствовал себя дома.
А потом это случилось.
Был самый обычный день. Я только что купил спелые фрукты у знакомого хозяина лотка и вдруг заметил то, на что раньше не обращал внимания.
Это был узкий тёмный проход между двумя зданиями, неприметный закоулок рынка.
С первого взгляда я различил за ним прилавки. Подумал, что это просто ещё один ряд базара. Из любопытства подошёл ближе. Я перешёл улицу и ступил в проём — и тут кто-то резко дёрнул меня за руку и вырвал назад.
Я испугался. Обернулся — там стоял старик: обвисшие щёки тянулись почти до кончиков необычайно длинных ушей. Лицо изборождено шрамами забытых болезней, а густые брови свешивались над глазами, как бахрома. Спина сгорблена, но трости он не держал. Судя по хватке, силы в нём было больше, чем казалось.
Я ожидал ссоры, но в глазах незнакомца не было злобы — лишь чистый, неприкрытый ужас. Он взглянул на переулок так, будто глядел в разинутую пасть акулы-людоеда.
Слова его были сбивчивы, но мне удалось понять: проход закрыт. Он косился на него и постепенно пятился прочь. Оглядевшись, я заметил, что и другие торговцы обходили щель стороной: никто не ставил лавку ближе чем в пятнадцати метрах, прохожие перебегали на другую сторону улицы, пригибаясь и ускоряя шаг.
«Не ходи», — бросил старик на прощание и зашаркал дальше, всё так же оглядываясь, будто переулок мог кинуться за ним.
Я послушал его. Сначала. Но страх вскоре уступил место другому чувству:
Любопытству.
Каждый раз, возвращаясь, я зависал взглядом на том ходе. Любопытство росло, как грибница в мозгу. Сначала я украдкой косился на него, потом думал о нём даже вдали. Когда страх ослаб, я стоял напротив и пытался разглядеть, что там творится.
Что же там, за проходом?
Я расспрашивал друзей о переулке. Всякий раз воздух будто коченел. Без промедления мне повторяли одно: не заходи.
Одного, Хао Яна, продавца персиков, с которым я сдружился особенно, я прижал крепче.
— Почему? — спросил я. — Почему нельзя туда? Это же часть рынка?
Он объяснил, но слова его для меня оставались загадкой. Переулок, уверял он, единственный путь в ту часть города, что он звал иным рынком. Я проверил сам: искал другие ходы, но находил лишь глухие стены. Переулок был единственным.
Хао Ян добавил: люди иногда заходят туда, но возвращаются… другими.
— Там нет ничего хорошего, — сказал он. — Оно того не стоит.
Несмотря на предупреждения, моё влечение усиливалось. Я словно голодал. Дни напролёт я таращился на щель. Мне нужно было лишь заглянуть, говорил я себе, и всё.
Однажды я заглянул.
Опять стоял напротив проклятого прохода. Желание исследовать охватило меня, как лихорадка. Я огляделся.
Базар кишел народом.
Никто не смотрел.
Пришёл мой час.
Я пересёк улицу и скользнул в щель.
Проход оказался холоднее, чем я ожидал. День был тёплым, а там пронзила меня ледяная тень ледника. Шум рынка за спиной стих до еле слышного гула, потом до шёпота.
Потом — до беззвучия.
Когда я пробрался насквозь, казалось, улица сзади перестала существовать.
Я оказался на ином рынке.
Палатка заслоняла выход из переулка. Я обошёл её и вышел на улицу.
Первое, что бросилось в глаза: почти точная зеркальная копия прежнего базара. Те же ряды, то же расстояние между лавками, даже цвета пологов.
Но что-то было… не так.
Покупателей не было. Я был единственным. Хозяева стояли за каждым прилавком — больше людей не видно. И продавали они не овощи-фрукты, а диковинное барахло: ножи, куклы, знаки на потрёпанной ткани. На ближайшем столе лежали кости и приборы, назначение которых мне было не постичь.
Я так уставился на товар, что не сразу заметил продавцов.
Все они широко улыбались, глядя прямо на меня.
Будто каждый ждал клиентом только меня. Логично — я же единственный покупатель. Но улыбки были пустыми, теми, что дарят ради чаевых. Доброта была товарной.
И они ждали моей части обмена.
Любопытство насытилось. Вернулось чувство опасности. Я захотел уйти. Сию же минуту.
Нашёл палатку, из-за которой вышел. Зашёл за неё, чтобы нырнуть обратно в переулок и вернуться к друзьям, еде и безопасности.
И не поверил глазам.
Переулка не было.
Где зияла щель, теперь сплошная стена. Как будто здания сомкнулись, не оставив щёлочки.
Я метался по кварталу, ища другой выход. Напрасно.
Солнце клонилось к закату, когда я, отчаявшись, приблизился к хозяйке лавки и спросил, как выбраться.
— Купи что-нибудь, — сказала она, зубы сверкнули в багровых лучах.
Я оглядел стол и выбрал самую мелкую вещицу: кубик с чёрными знаками.
— Сколько?
— Одна нога.
Я решил, что ослышался. Спросил ещё раз — ответ тот же. — Одна нога.
В углу я заметил дадао — китайский мачете.
Меня пронзило ужасное понимание.
Мысль казалась абсурдной, но хозяйка подтвердила её, обхватив рукоять. — Заплатите сейчас?
Я опустил кубик и отступил. Она не преследовала, лишь улыбалась и предлагала торговаться.
Я обошёл множество лавок, взывая о выходе. Ответ был один: «Купи что-нибудь». Цены звучали спокойно, буднично: глаз, рука, гениталии. Будто речь шла о купюрах.
Небо совсем потемнело. Свет шёл лишь от факелов и свечей в окнах.
Тишина ночи оглушала.
На любом оживлённом базаре стоит фон шумов: голоса, стуки, торг. Здесь правил беззвучный вакуум. Я даже не слышал дыхания продавцов — дышали ли они вообще? Они смотрели, ждали.
Им была важна только моя покупка.
Меня охватила паника. Я попробовал убежать по улице, но всякий раз оказывался там же. Дёргал двери — заперто. Бился ногами о доски — древесина оставалась целой.
Отчаяние смело всё. Я карабкался по стенам, ищя зацепку. Один гвоздь вырвал у меня ноготь. Я лез дальше, кровь текла, но нужно было выбраться. Добравшись до крыши, я увидел «свой» базар по другую сторону. Сердце забилось. Друзья, привычные ряды — манили, как сирены моряка-самоубийцу.
Я спустился.
Ступив на землю и обернувшись к свободе, я оледенел.
Вместо знакомого базара — те же лавки, те же ухмыляющиеся торговцы.
Все ждали, когда я куплю.
Я так и не считал, сколько прошло недель.
Время искривилось. Я пил стоялую воду из канавы, ловил крыс и ел их сырыми: за огниво у соседнего лотка пришлось бы отдать язык. Потом крысы исчезли, вода высохла.
Я голодал. Кости выпирали, желудок сводило. Я пересчитывал рёбра, чтобы убить время.
И вот, в палящий полдень, держа в руках темно-бурое зловонное моче вместо воды, я услышал чёткую мысль, словно кто-то прошептал в ухо:
Я умру.
Я умру, если не куплю.
Я поплёлся вдоль рядов, подгибающиеся ноги жгла боль. Я торговался. Искал самое дешёвое. Но видимые мелочи оказывались дороже всего: за маленький платочек требовали все четыре конечности.
Я подсчитывал: что готов отдать, чтобы уйти.
Продавцы не уступали. Если рука — то минимум предплечье, но никак не кисть. Если нога — то вся, стопа не годится. Пять пальцев могли стать четырьмя, но не одним.
И тут я увидел чудо.
Череп.
Похожий на искалеченный человеческий или, может, обезьяний. Его взгляд я чувствовал с первой же попытки торга, и потому прошёл мимо. На втором круге спросил цену, дрожа.
— Один палец. — Продавец поднял указательный.
Я ощутил восторг.
Самый дешёвый товар.
Цена всё ещё высока, но на фоне верной гибели — сносна.
Я почти согласился.
И совершил ошибку — снова посмотрел в глазницы.
Две бездонные ямы — я будто падал в них, пока тело и душа не растворялись в вечной тьме. Я возненавидел его. Даже полумёртвый, я не хотел этот череп.
Но на третьем круге меня мутило, и я сел. Время уходило.
Я пошёл и согласился.
Положил руку на прилавок, зажмурился, приготовился к удару дадао. Его не последовало. Открыл глаза: продавец протягивает рукоять.
Всё ясно.
Я взял меч и задумался, как лучше отсечь палец.
Одним махом? Но так я поврежу кисть. Да и делать пришлось бы левой. Когда я протянул левую руку, торговец покачал головой: — Другую. Правую.
Час ушёл на решение.
Я глубоко вдохнул и резким движением выгнул указательный назад. Боль пришла раньше треска. Я кусал язык, ощущая свежую кровь, пока убеждался, что кость сломана. Жгло белым огнём.
Надеясь на всплеск адреналина, я принялся пилить.
Кровь залила лезвие. Оно было остро, но не бритва. Я толкал и тянул, перерезая кожу, мясо, жилы — единственное, что держало меня здесь. Лезвие зацепило сухожилие, я почувствовал, как оно вырывается струной. Меня вырвало желчью, но я не остановился.
Последний рывок — и палец оторвался фонтаном крови.
Я бросил его на прилавок и прижал окровавленную руку к подмышке. Надо уходить, затем искать врача. Торговец неторопливо изучал палец, рассматривал обрубок через лупу ювелира. В глазах плыло.
Через две бесконечные минуты он кивнул. Жертва принята. Он протянул череп.
— Я не хочу его, — прошептал я.
— Купил — забирай.
Спорить сил не было. Я взял череп здоровой рукой и побрёл. Инстинкт вёл меня: я нашёл знакомую палатку. Века прошли с тех пор, как впервые влез в переулок. Я задержал дыхание, молясь, чтобы меня не обманули.
Сердце подпрыгнуло. Переулок открыт.
Я бросился, боясь моргнуть. Влетел в щель и рванулся вперёд.
Я ждал сопротивления, силы, что втянет меня обратно.
Но её не было.
Выскочив, я оглох от гама голосов, торга, жалоб. Я вернулся.
Может, радость свободы, а может, отвыкшие от тишины уши — шум показался нестерпим. Глаза закатились, я рухнул в грязь.
Очнулся через два дня в больничной палате. Рядом сидел Хао Ян.
Оказалось, несмотря на мои недели на ином рынке, во внешнем мире не прошло и минуты. Хао Ян видел, как я глядел на переулок, а следом вышел оттуда истекающий кровью, полубезумный. Он сразу понял, что случилось, и отвёз меня в больницу.
На тумбочке лежал череп.
Хао Ян не прикасался к нему. Сидел по другую сторону кровати, избегая взгляда. О базаре и черепе он не говорил.
Когда убедился, что я поправляюсь, перестал приходить.
Думаю, мы его напугали — я и череп.
После выписки всё изменилось. Люди шарахались, переходили улицу. Дружелюбные торговцы мёрзли в моём присутствии. Рынок, прежде тёплый, стал холоден. Ко мне не обращались, пока я сам не заговорю. На меня старались не смотреть.
Парадокс: единственное по-прежнему приветливое место — переулок. Он всегда открыт, будто манит зайти вновь.
Я вспоминал ад рынка-двойника, но зуд любопытства точил мозг.
Через две недели после больницы я решил вернуться в Америку.
Сувениров за всё путешествие я не набрал: не было места. Только череп поехал со мной. Я пытался бросить его в трёх гостиницах — всякий раз он появлялся в сумке среди одежды. На корабле я швырнул его в океан.
В ту же ночь, вернувшись в каюту, я нашёл его на койке. По своду лба стекали солёные капли, как порочное крещение.
Он глядел пустыми глазницами, и я чувствовал, как внутри меня что-то увядает.
Я перестал избавляться. Проще игнорировать. Игнорировать гниль и смрад, дать им тлеть в надежде, что время само избавит.
Дома он водрузился на полку в кабинете. Видимо, ему там нравится: перемещается он теперь редко.
Прошли годы. Годы, купленные моим пальцем. Но свободы нет. Моё время кончается. Я выяснил истинную цену черепа, ту мелочь на полях договора, что я пропустил, стремясь заплатить меньше.
Врачи называют это ранней болезнью Альцгеймера.
Я знаю лучше.
Воспоминания смешиваются, как влажная краска по коре. Я уже не помню Испанию, Францию, Филиппины. Я, под взглядом черепа, едва удерживаю лицо Хао Яна, вкус его персиков.
Череп оставил невредимым лишь мой ад на ином рынке. Но и его он со временем заберёт. Заберёт всё.
Если бы я не поскупился… если бы моё спасение стоило руки или ноги — может, не пришлось бы платить проценты.
Но поздно.
Последний совет человека, сведшего себя с ума собственной рукой:
Не скупитесь. Это дорого обходится.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit
Ну что, у кого-нибудь случалось подобное? Поздно вечером, вернувшись после ещё одной паршивой смены, я обнаружил у себя на кровати чёртово письмо, адресованное мне. Не в куче счетов под почтовым отверстием, а ПРЯМО НА МАТРАЦЕ. Конверт будто сошёл со страниц фэнтези: изящная восковая печать и всё такое. Я спросил у хозяйки дома, засняли ли камеры в коридоре, как кто-то ко мне проник, но они показали лишь, как тот придурок из 4F целуется со своей очередной подружкой. Когда я проверил, все окна всё ещё были заперты изнутри. Меня это до чёртиков напугало.
Я не открывал письмо несколько дней. Подумал, если это розыгрыш, отправитель сам выдаст себя, когда я не стану ничего обсуждать. Но любопытство взяло верх, и пару часов назад я сломал печать и прочитал. В нём было написано следующее:
Дорогой племянник,
Если ты читаешь это, значит, моя долгая жизнь подошла к концу, и я должен передать Семейное Имение своему самому подходящему родственнику, то есть тебе. Будучи молодым холостяком с минимумом социальных обязательств, ты — идеальный кандидат для этого предприятия. Только представь: собственный частный остров с роскошным особняком, захватывающими видами, всеми удобствами (даже Wi-Fi!) и без необходимости когда-либо снова работать! И всё, что нужно, чтобы уйти из унылого мира работы с девяти до пяти, — это собрать чемодан!
Но, думаю, я забегаю вперёд. Позволь представиться. Мы с тобой не встречались, но я — твой двоюродный дядя Стэнли (прадедушкин кузен по линии твоей бабушки Констанс). Учитывая мой не слишком примерный образ жизни в молодости и моё «исчезновение» шестьдесят лет назад, неудивительно, что обо мне предпочли забыть. Полагаю, моя жизнь до этого вечного отпуска напоминала твою: я держался особняком, мало общался, работу и учёбу не любил, и всё свободное время тратил на пороки. И, как ты и те до нас, я был в ранних двадцати, когда получил письмо от забытого родственника с предложением всей жизни. С тех пор я провёл свои дни в роскоши и спокойном одиночестве. Следил за внешним миром через газеты, телевидение и интернет. Провизию мне регулярно доставляли к причалу, и я ни в чём не нуждался. Я увлёкся рыбалкой, плаванием, садоводством, островными хлопотами и даже немного писал.
Теперь, когда чувствую приближение старости, я должен передать этот рай и подготовить нового жильца, то есть Смотрителя, к тому, что его ждёт, если он примет предложение. Хотя жить ты будешь с комфортом, ничего не даётся бесплатно, и есть пара простых обязанностей, за которыми следует присматривать. К тому же жизнь в изоляции требует знать все возможные опасности, чтобы не оказаться, выражаясь образно, с пальцем в заднице. Не волнуйся, наша семья наслаждается этим островом уже много поколений, и за три с лишним века проб и ошибок мы изучили его до мелочей. В библиотеке особняка найдёшь всё о его истории и правилах ухода, а я оставлю несколько «шпаргалок» для более тонких задач. Но для краткости это письмо лишь введёт тебя в курс первых шагов после прибытия.
Если примешь ответственность, машина заберёт тебя на рассвете следующего дня после прочтения. Ты её узнаешь. Не спрашивай, откуда она знает, просто будь готов на тротуаре со своими вещами. Ничего не оставляй — обратно ты не вернёшься. Оттуда тебя отвезут в порт, где водитель укажет на корабль, который доставит тебя в новый дом. Команда погрузит багаж; НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ не предлагай помощь, но ОБЯЗАТЕЛЬНО поблагодари за службу. Они к таким вещам придирчивы, да и начинается у тебя жизнь без труда — незачем становиться новым матросом.
Путешествие займёт четыре дня. Не переживай насчёт морской болезни; штурман опытен, и ход плавный при любой погоде. Однако днём можешь свободно гулять по кораблю, а ночью КРАЙНЕ ВАЖНО оставаться НА ВЕРХНЕЙ ПАЛУБЕ. Ни при каких условиях не спускайся вниз после заката, даже если грозит шторм: команда беспокойна, а лунный свет не защищает трюмы. Ночью располагайся на носу у фигуры корабля и спи днём в тени. Кок хоть и ворчлив, но в душе весел и готовит отмен-но. Только никогда не проси добавки и ВЕЖЛИВО ОТКАЖИСЬ ОТ ГАМБО. Лонгпиг может звучать аппетитно, но поверь, это тот кулинарный опыт, который тебе не нужен.
Когда прибудешь на остров, команда выгрузит твоё имущество в гольф-кар с багажным ящиком у пристани. Теперь можешь помочь, если хочешь. Снова поблагодари их и пожелай добра. Пожми руку Капитану, но НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ — Штурману. Останься на причале и смотри, пока корабль не исчезнет из вида. Если увидишь, как судно перевернётся, посмотри на швартовый кол у тебя справа. Если время совпадает с тем, что вырезано на дереве, волноваться нечего. Если нет — запомни время и двигайся по тропинке к особняку на холме.
До дома ты доберёшься задолго до заката. Не отвлекайся на пейзажи — успеешь потом. Парадная дверь будет не заперта, но сперва проедь мимо и останови кар справа от особняка у теплицы. Оставь вещи там; ночью их перенесут в твою комнату, когда ты осмотришь дом. Дверь рядом с теплицей ведёт в кухню. Если корабль пошёл ко дну в другое время, чем вырезано на колу, запиши это на планшете рядом с раковиной. Можешь взять ЛЁГКИЙ перекус из холодильника, но оставь место для ужина. Затем пройди через зелёную дверь в столовую. Столы будут накрыты, и все стулья, кроме одного, задвинуты. Оставь этот стул и недоеденную еду перед ним нетронутыми; это место Кустодиана, он вернётся к трапезе, когда занесёт твои вещи ночью.
Из столовой выйди в главный холл. Полюбуйся мраморной лестницей, попробуй разглядеть слабые отпечатки трёх веков семейных шагов. Поднимись на третий этаж и поверни направо. Разно-шикарная дверь в конце коридора — Главная спальня, но не входи: Кустодиан спит там между сменами жильцов и ценит приватность. Вместо этого вежливо постучи трижды и объяви, что ты новый обитатель и попросишь его вернуться к своей комнате к утру. Потом спустись в столовую, там тебя будет ждать ужин.
Поужинав, аккуратно сложи тарелки и приборы: нужно произвести хорошее впечатление. Затем вернись в Холл и пройди через большие зелёные двустворчатые двери напротив. Это Библиотека, где ты проведёшь ночь, пока Кустодиан готовит твою комнату. Кресло у камина весьма удобно; в последние годы я сам там сплю чаще, чем в главной спальне. Книг много, но, полагаю, тебя привлечёт листок с паролем от Wi-Fi, приклеенный под журнальным столиком. Однако советую прочесть письмо, которое я оставлю в большой зелёной книге на пись-менном столе. Там объяснено, как провести первый день в роли Смотрителя: заранее знать порядок полезно. К 21:45 закрой и запри ВСЕ ЗАЩЁЛКИ на двустворчатых дверях и проверь, чтобы оконные шпингалеты были затянуты и НЕ ОСЛАБЛИ. Маленькая отвёртка лежит в левом ящике стола. Затем устройся поудоб-нее и проведи ночь здесь. Игнорируй любые звуки из коридора. Кустодиан будет много раз пользоваться парадной дверью, так что будь готов слышать, как она хлопает. Если нужно в туалет, он за синей дверью справа от камина. На каминной полке есть коробочка с много-разовыми берушами. Советую вставить их сегодня: местная фауна после 22:00 очень голосиста, и хотя в основном безобидна, их крики пугают непривычных. И ещё: если ночью услышишь своё имя, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не отвечай и не реагируй. Просто нет, не стоит.
Вот и всё о твоей первой ночи на Острове. Утром тебя разбудят три стука в двустворчатые двери. Это Кустодиан сообщит, что перенёс твои вещи в Главную спальню. После этого он больше не войдёт в особняк, кроме дней плановой уборки. Далее смотри моё письмо в зелёной книге — там всё, что нужно знать, чтобы официально стать Смотрителем Острова и выполнять свои обязанности.
Очень надеюсь, что ты примешь этот шанс, но выбор, разумеется, за тобой. Вне зависимости от решения, желаю, чтобы жизнь твоя была счастлива.
С искренним почтением,
Двоюродный (пра-?) дядя Стэнли
У меня всё ещё был логин от сервиса генеалогии, который бабушка оформила перед смертью, и действительно, в ветке значился какой-то дядя Стэнли, хоть информации о нём почти не было. Может, это (и, скорее всего, есть) афера, но, честно говоря, мне особо нечего терять. Работа — отстой, большую часть вещей я уже продал, чтобы заплатить за аренду этого облагороженного складского бокса, называемого квартирой. С семьёй я не близок с тех пор, как в старшей школе меня ложно обвинили в сексуальном насилии, потому что популярной девчонке стало скучно. Из-за того же случая я потерял единственных друзей, так что моего социального круга фактически не существует. У меня маленький рюкзак, но в него легко помещается тот скудный гардероб и остальные пожитки.
Честно, я на той стадии, когда готов рискнуть чем угодно, лишь бы выбраться из этой тупиковой жизни. Я разложил вещи на матрас, чтобы упаковать, и сообщил начальнику, что меня не будет несколько дней. Завтра утром выйду на улицу и дождусь машины. Если через неделю ничего не отпишу, значит, у меня, наверное, вырезали почки или что похуже. Напишу, как только смогу. Пожелайте удачи.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6
Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit
Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit
Поздним вечером двести сорок шестого дня осады Хосса в дверь моего дома негромко постучали. Я встрепенулся и выронил перо, которым переписывал старые тексты из городской библиотеки. За этим занятием меня и сморила дрема. На столе лежали толстенные тома, расползающиеся от старости, погрызенные насекомыми и мышами. Их переписыванием я занимался последние несколько месяцев – на эту работу меня отрядили после того, как поняли, что от однорукого старика мало пользы на крепостной стене.
Стук в дверь повторился, и я похолодел: гостей я не ждал, а добрые вести стали редкостью в наши дни. Разве что где-нибудь в городе нашли забытый тайник с провизией, и теперь еду стали раздавать голодающим горожанам по вечерам? Оптимисты с таким подходом не дожили до наших дней. Была еще одна причина, по которой кто-то мог прийти этим вечером в мой дом, но я готов был отдать все то немного, что у меня осталось, лишь бы дело не имело к ней отношения.
Осада Хосса стала для нас полной неожиданностью: все горожане были уверены, что силы королевства Валлонд отправятся разорять богатые южные земли, и поэтому запасов провизии в городе почти не было. Почти сразу же распределение пищи взял на себя городской совет, но уже через два месяца еды перестало хватать, и объем выдачи продовольствия начал постепенно снижаться. В последнюю очередь сокращению подверглись и солдатские пайки: только героизм защитников города не позволил взять Хосс штурмом в первые недели. Погреба стремительно худели, а осада и не думала прекращаться.
Сначала мы съели собак и кошек, чуть позже лошадей – когда поняли, что кавалерийских вылазок больше не будет. Когда количество опилок в баланде, которую скромно называли «супом», стало больше, чем хотя бы мало-мальски съедобных продуктов, кто-то на собрании города и выдвинул страшное предложение. Каннибализм. Тогда все в ужасе отшатнулись, не поверив, что в нашем образованном городе, культурном центре запада Империи, такое могло хоть кому-то прийти в голову. Однако время шло – через четыре месяца осады вопрос о каннибализме подняли вновь.
Сначала было решено съедать погибших во время штурмов и умерших от боевых ран – казалось, что так мертвая плоть защитников города в последний раз послужит ему. Однако солдатам на стенах тоже надо было чем-то питаться, а выдаваемый им рацион с начала осады к тому моменту снизился втрое. Следом страшный выбор пал на заключенных. Среди них остались лишь самые закоренелые преступники: все мелкие мошенники, вороватые торговцы и уличные дебоширы спустя пару месяцев осады Хосса согласились обменять скудный тюремный рацион на более-менее сносный солдатский паек и теперь умирали на стенах вместе с городским гарнизоном. Убийц, насильников и мятежников большинству горожан не было жалко. Город Хосс одним из первых отказался от смертной казни, и теперь жители восприняли забой преступников как возвращение этой высшей меры наказания. Заключенных хватило еще на несколько недель. Голодная смерть опять вплотную приблизилась к горожанам.
В самом начале осады большинство было уверено, что уж голодать жители Хосса не будут: Имперская армия в считанные дни сметет осаждающих и освободит город, стоит ей только добраться до его стен. Или же лучший во всем известном мире флот доставит продовольствие морем через бухту Изобилия. Однако дни сменялись днями, осадные линии вокруг Хосса становились все плотнее, а к городской пристани не прибыло ни одного корабля. В городе ходили самые невероятные слухи о разгроме нашего флота и морской блокаде всего побережья. Десятки истощенных людей каждый день собирались на пристани в надежде, что хоть какая-нибудь утлая лодчонка с провизией прорвется в бухту. Но море долгие месяцы было тихим и пустынным.
Я медлил, надеясь, что нежданный гость постучит и уйдет вместе со страшной вестью, которую он мог нести. Но он снова и снова наносил слабые удары дверным молотком в полотно двери. На моем лбу выступила испарина, рука лихорадочно пыталась справиться с завязками на одежде. Наконец, я взял себя в руки, накинул непослушную одежду и открыл входную дверь.
Там стоял мальчик лет девяти-десяти, тощий и чумазый. Все дети старше десятилетнего возраста сейчас были на стенах: подносили солдатам стрелы и воду, ухаживали за ранеными и тушили пожары. Я надеялся, что он начнет просить у меня еды: по детям голод бил страшнее, чем по взрослым. Но он посмотрел на меня не по-детски серьезным тяжелым взглядом и протянул небольшой бумажный конверт. Я принял его дрожащей рукой. Как только конверт оказался у меня, мальчик-посыльный развернулся и припустил вверх по улице. Через несколько секунд звонкий звук его шагов по мостовой пропал, и тишину улицы нарушали лишь отзвуки битвы: видимо, осаждающие решились на очередной штурм. Я захлопнул дверь и вернулся в комнату, где без сил опустился на стул. Переданный конверт швырнул на захламленный стол, открывать его и читать письмо не было смысла – я и без того знал его содержимое почти наизусть, потому что когда-то помогал составлять его текст.
В черный час города мы, жители Хосса, приняли самое тяжелое решение в нашей жизни. Если бы кто-нибудь год назад рассказал, на что добропорядочные горожане пойдут в своем стремлении уцелеть, то этого безумца подняли бы на смех. Теперь всем стало не до шуток. Мы съели своих животных и преступников, стали регулярно поедать убитых в битве, но и этого перестало хватать. И тогда мы пришли к тому, что теперь настала наша очередь.
Горожане Хосса всегда гордились уровнем культуры и образованности своего города. Эти качества не оставили нас и во время тяжелой осады, а потому до варварской охоты на людей на улицах не дошло. Нет, мы все остались цивилизованными, а потому организовали лотерею. Каждый день случайным образом несколько горожан выбирались в жертву ради будущего города. Их умерщвляли, а потом превращали в пищу. Для равенства всех жителей группы горожан, бросавших жребий, каждый день менялись. Совсем кстати пришлась перепись городского населения, которая закончилась за полгода до начала войны. Защитников города из этой страшной жеребьевки исключили: с их убийством справлялись осаждающие Хосс враги. Тем, кому выпадала участь быть убитым и съеденным, отправлялось письмо с приглашением на казнь, подписанное десятью случайными жителями города. Так мы попытались распределить между всеми ответственность за подписание этих своеобразных приговоров.
Почти все горожане поддержали это дикое нововведение: моралисты с оптимистами в городе закончились довольно давно. Небольшая вооруженная кучка недовольных, объявившая, что в своем желании выжить мы переступили черту, была перебита. Мы не держали на них зла: их моральные принципы оказались выше наших, но моралью невозможно накормить умирающий от голода город. Смерть этих мятежников и приготовление из них пищи стало началом новой эпохи в жизни Хосса. С тех пор каждый день «избранные» забиваются ради выживания. Их имена записываются в отдельную книгу: так наши потомки смогут воздать хвалу павшим ради высшей цели. Это жертвоприношение стало ключом к нашему выживанию, а быть избранным стало очень почетно. Тем не менее, почти все горожане с ужасом ждали результатов этой лотереи, в которой каждый день шансы остаться в живых снижались. И вот сегодня и мне достался «счастливый билет».
Я поспешил сесть за прерванную работу: нельзя было позволить страху завладеть мной. Мне осталось переписать несколько страниц последнего тома истории старого Хосса, а я сомневался, что в городе остался хоть кто-то, у кого будет время (и желание) копаться в старых книгах и переносить знания на свежий пергамент после того, как меня… В общем, следовало поспешить. Работа спорилась и отгоняла мрачные мысли о завтрашнем дне. Я засиделся почти до полуночи, в последний раз обмакнул перо в чернильницу, вывел на последнем листе сегодняшнюю дату и свои инициалы и устало откинулся на спинку стула. Несколько месяцев моей напряженной работы сейчас были передо мной: десять толстых томов с историями давних дней родного города лежали на полу и столе. На обложку первого тома я положил две записки: на одной были описание моего труда и инструкции, как за книгами нужно ухаживать, а на второй – мое нехитрое завещание и прощание с остальными горожанами. Я бы очень хотел оставить потомкам и свои собственные записи, даже название придумал звучное: Хроники осады Хосса, но теперь времени привести их в порядок не осталось. Существует совсем уж призрачная надежда, что мои путанные записи попадутся однажды кому-то грамотному, и он найдет их достаточно интересными, чтобы собрать в единый труд. Жаль, что я этого не увижу.
Лечь спать пришлось голодным: скудный паек, выдаваемый по утрам, невозможно было растянуть до вечера. Я «поужинал» уже ставшим привычным способом: нагрел в очаге округлый камень, завернул в тряпицу и положил рядом с собой на кровать. Тепло от нагретого камня слегка отгоняло голод, но не тяжелые мысли: завтра мне предстояло добровольно пойти на место своей смерти и дать убить себя жителям моего родного города. Да, эта жертва не будет напрасной, она позволит городу продержаться еще чуть-чуть. Логичные рассуждения никак не спасали от липкого страха смерти, который медленно начал прорастать во мне, стоило лишь услышать негромкий стук в дверь. Теперь же этот страх проник в каждую крошечную часть моего тела и разума. И только что-то в дальнем углу моего сознания не дало мне окончательно сойти с ума от ужаса и броситься прочь из дома, из города, из этого безумного мира. Хочу верить, что это была неколебимая вера в наш город, нашу общность и будущее Хосса. Вера, которая вела отчаянных защитников городских стен на очередную вылазку. Вера, которая не позволила нам сдать город и толкнула нас к преступлению против самой жизни ради выживания.
Главное – чтобы Хосс жил. Наш город сохранит свою культуру, если даже ужасный грех каннибализма мы упорядочили и цивилизовали. Надеюсь, Императорская армия вскоре освободит наш несчастный город. Останется лишь, чтобы кто-то спас наши грешные души.
Извините, тега «красный юмор» в наличии не нашёл…
