В 2018 году я оказался в сложном положении. Меня уволили из охранной фирмы, и новую работу надо было искать срочно. К тому же отношения с моей тогдашней девушкой зашли в тупик: мы взяли что-то вроде паузы, время было странное. Короче, я тщетно перебирал вакансии, пока однажды всё-таки не нашёл работу.
Существует благотворительная организация (название я умышленно опускаю), которая занимается рассылкой так называемых «сундуков “Маленькое чудо”». Эти сундуки появились ещё в 80-х, но распространены довольно ограниченно. Это яркие игрушечные ларцы, которые отправляют родителям-первенцам, главным образом на юго-востоке США. Внутри обычно лежат мелкие подарки, пара книжек о воспитании, Библия и ещё кое-что. Проект давний, но, кажется, о нём мало говорят.
Я прочитал в интернете, что местному отделению, отвечающему за эти сундуки, требуются постоянные охранники на склад, и подал заявку. У меня в детстве тоже был такой сундук, я его обожал. Казалось приятным совпадением, особенно когда так нужна была стабильность.
Для краткости скажу сразу: я изменил несколько имён, включая своё, чтобы остаться инкогнито и не засветить местоположение.
Познакомился я с мужчиной — назовём его Джона. Самый приветливый человек на свете: лет пятьдесят с лишним, честный трудяга, если не считать пугающих очков в роговой оправе. Выглядел как крутой папаша из рекламы 70-х: крепкое рукопожатие, спокойный голос. Встретил он меня прямо у склада в безукоризненно накрахмаленной белой рубашке.
— Джона, — представился он, пожимая руку. — А вы, значит, Генри?
— Такое чувство, будто уже знаю вас. Хотите экскурсию?
— Если честно, я волнуюсь из-за собеседования.
— Собеседование? — рассмеялся Джона. — Друг мой, для меня работа уже ваша. Заявку мы получили, подходите идеально.
— Вы уверены? Я думал, нужны… ну, детали.
— У меня глаз намётан, — улыбнулся он. — Хотя один вопрос всё-таки есть, если не возражаете.
Джона прикрыл ладонью глаза от июльского солнца. Человек явно любил бывать на улице: кожа загорелая с головы до пят.
— Считаете ли вы себя заботливым? — спросил он.
Вопрос вроде бы простой, но ответить было трудно. У меня была девушка Джилл, мы встречались около восьми месяцев, уже думали съехаться, когда она призналась: у неё есть ребёнок. Я понятия не имел.
Она не собиралась скрывать — просто так вышло. Мы отлично ладили, и когда дело дошло до признания, стало неловко поднимать тему. Не думаю, что это было злонамеренно, но это превратилось в камень преткновения: восемь месяцев — и ни слова о пятилетнем сыне.
Тогда я не знал, усложняло ли ситуацию нежелание быть отчимом или то, что она мне соврала. Так что, когда Джона спросил, заботлив ли я, мысли вернулись к этому. Я чуть задумался и ответил как мог.
— Мне бы хотелось так думать, — сказал я, — но не знаю. Сложно сказать.
— Честность уже многое искупает, — улыбнулся Джона.
Он провёл меня по складу. Ряды и ряды «Маленьких чудес», каждое в целлофане, готово к отправке.
Сундук размером примерно метр двадцать на девяносто, с куполообразной крышкой «пиратского» типа. Дерево крепкое, по бокам металлические ручки. Весит килограммов четырнадцать. На стенках — классическая американская идиллия: мальчишки и девчонки на солнышке, белая церковь, зелёная трава, радуга, счастливые пары. А ещё львы, на которых скачут мальчики, девочки кормят единорогов — приторная образцовая милота.
Перед входом Джона похлопал меня по спине.
— Коробки только с принтера, так что внутри работают промышленные вентиляторы, чтобы рисунок не облез. Шум стоит жуткий.
— Поэтому наушники. Шумоподавление. В основном зале в них всегда, иначе оглохнете, а у нас страховки на это нет.
Он вручил наушники и повёл дальше. В воздухе витал химический запах: резкий, будто старый известь вперемешку с аммиаком. Джона показал главный зал, погрузочную рампу, входы, камеры, источники света, кнопки тревоги.
Вышли мы, убрали наушники в шкафчик. Рядом маленький офис на два стола и настоящий факс. Джона объяснил детали.
— Здание купили дёшево: стоит на водоносном слое, грунт гуляет, образовался наклон. Подумывали нанять подрядчиков выровнять, но дорого. Так что смотри, чтобы сундуки не съезжали с полок. Бить их нельзя, ни один.
— Это из-за наклона вы заворачиваете их? Для сцепления?
— И для сцепления, и чтобы пары держать внутри. Только с принтера же. Не хотим, чтобы лёгкие себе сжёг.
— Ценю заботу. Ещё что-нибудь?
— Смотрю, ты proactive, — хлопнул он меня по плечу. — Так и знал, что ты наш человек. Ну, раз спрашиваешь, ещё пара пунктов.
Он присел на край стола, пытаясь выглядеть клёвым репетитором.
— Во-первых, не лезь в морозилку. Нам пришлось много выбросить из-за неё. А во-вторых, знаешь наш девиз?
— Да, «Маленькое чудо». Помнишь его? У тебя ведь был сундук.
Конечно, помнил: надпись под крышкой, видишь всякий раз, как откроешь.
— «Бог любит все свои маленькие чудеса», — ответил я.
— Вот это да, Генри! Знал, что ты идеален!
Ещё пара подписей — и меня приняли.
Были и другие мелочи: где ключи, распорядок, график. Смена чередовалась по трёхнедельному циклу. Платили нормально, пришлось сократить расходы из-за четырёхдневки, но доплаты за ночи и выходные компенсировали. Вышло всего на сотню баксов меньше, чем в прошлой компании, а стабильнее и часы удобнее.
Джона почти всегда торчал в офисе. Видел, как он пытался реанимировать злополучную морозилку, но потом превратил её в кладовку: складывали там кепки, дешёвые куртки с логотипом. Сотрудники казались безобидными, хоть и чудаковатыми: то печенье принесут, то пожелают «благословенного дня» — и снова в себя, косясь на меня с любопытством.
Ночные смены были совсем иными. «Маленькие чудеса» в темноте смотрелись странно. Мой детский сундук был поношенный, края ободраны, а эти сияли свежей краской.
Я рос в проблемной семье — тогда не понимал этого. Один ребёнок, родители вечно ругались о деньгах. Стоило им посидеть вместе часок — крики. То сломавшаяся газонокосилка, то лишняя смена, испортившая выходные, то дешёвый глушитель, то странный шум из слива. Всегда что-нибудь.
Я так уставал, что забирался под кровать, прижимал подушку к ушам. Пока не понял, что сундук «Маленькое чудо» почти не пропускает звук. Я набивал его одеялами и подушками и превращал в убежище. Целыми выходными лежал там с фонариком под подбородком — читал или фантазировал. Когда батарейки садились, представлял, что написано на странице, и шептал тьме. Я был то космонавтом, плывущим в космосе, то шпионом в багажнике злодея.
Звучит грустно, но мне нравилось. Это была моя тьма, никто не отнимет. Я шептал ей маленькие тайны и чувствовал ответную тишину — словно друг. Казалось, она говорит: «Ты — наше маленькое чудо, Генри. Мы всегда рядом». И каждый раз над головой девиз: «Бог любит все свои маленькие чудеса».
Работа оказалась несложной. Иногда помогал на погрузке, по вечерам закрывал склад. Большую часть времени бродил меж стеллажей, слушая подкасты. Наушники были шикарные — долларов четыреста, ещё и приёмник с плеером. Джона не возражал, лишь бы я был на связи. Странный, но самый спокойный начальник в моей жизни.
Пару раз приходилось вмешиваться: сундук съезжал — я обматывал его целлофаном и ставил назад. Иногда запах становился настолько резким, что выходил подышать. От вентиляторов пробирало до озноба, обувь постоянно прилипала к липким пятнам. Не идеально, но у кого работа идеальна?
Настоящие проблемы начались, когда я стал носить очки.
Голова болела уже давно, Джона дал отгул сходить к окулисту. Очки было трудно совмещать с наушниками: дужки давили на уши, натирало. Решил сделать перерыв и снять наушники — хотя бы ненадолго, дать ушам отдых.
И заметил странность: промышленные вентиляторы вовсе не так шумны — едва слышное жужжание.
Я спросил Джона, но он настоял на средствах защиты:
— Страховка, — сказал он. — Очень важно. Пожалуйста, серьёзно.
Я не хотел врать, но соврал. Когда никого не было, оставлял наушники на шее. И появилась мысль: а наклон пола-то? Может, тоже выдумка? Если вентиляторы тихие, может, и наклона нет.
В офисе лежал уровень. Я пошёл в зал, проверил полки одну за другой.
Ни малейшего наклона. Всё идеально ровно.
На следующий день у меня была дневная смена. Перед обедом мы с Джона остались вдвоём в офисе. Он, закинув ноги на стул, грелся как ящерица. Я уже привык к работе и не хотел лишних вопросов, но они назрели. Джона поднял бровь.
— У меня пара вопросов по складу, — начал я. — Несостыковки. Хотелось бы ясности.
— Ну, для этого и есть священное писание, — усмехнулся он. — Но мелочи могу прояснить.
— Начнём с наушников. Вентиляторы… почти не слышны. Никакого риска для слуха.
— Дальше. Пол. Вы говорили, поверхность кривая, сундуки съезжают. Я проверил — всё ровно.
— И к чему ты клонишь, Генри? Что из этого следует?
— Вы что-то скрываете. Если мы команда, хочу знать правду.
Джона встал, похлопал меня по плечу, повёл в зал. Снял один сундук, распаковал. Запах краски хлынул волной: аммиак чуть не задушил, но сильнее всего пахло старой известью.
— Не могу объяснить, почему они съезжают, — сказал он. — Просто приходится это учитывать.
Он открыл крышку: обычная древесина, пусто, на обратной стороне — девиз.
— Наушники — вежливый жест. Люди стесняются спросить, можно ли слушать музыку. Мы даём добро. И купили их уже.
— Джона, не может быть, что это всё.
Он снова завернул сундук.
— Честно, — вздохнул он. — Вся организация здесь, чтобы заботиться о маленьких чудесах Господа. Если делаем, что положено, так оно и будет.
Ни тени лжи. Сундуки пусты, объяснения слабые, но возможно. Хватило, чтобы я заткнулся.
— Если ещё что-то, знаешь, где меня найти. Делай, как сказано, и всё будет хорошо.
Месяц я так и делал. Патрулировал, слушал аудиокниги, помогал грузить машины, обматывал сундуки. Иногда сам открывал другой сундук — пуст. Всё по-старому.
Пока не случилась та ночь.
Наушники я опять снял: очки натирали. Джилл прислала сообщение — пол-извинения, пол-объяснения, мол, скучает. Я ходил туда-сюда, думая, отвечать ли. Вопрос Джоны о «заботливости» всё ещё грыз.
Заметил сундук, выдвинувшийся дальше обычного: угол свесился. Убрал телефон, пододвинул сундук, отступил. И услышал. Тихо, будто сквозь стекло:
— Пожалуйста? — выдавил я.
Тишина. Конечно, сундуки не разговаривают. Должно быть, ветер. Но я знал: не ветер. Голос точь-в-точь как тот, что я воображал в детстве, лежа в сундуке, пока родители швыряли посуду.
С того момента я смотрел на сундуки иначе. Пытался понять: они воздействуют на меня или я на себя? Шёпот был крошечным, едва слышным. Я мог ослышаться. Другая версия — безумна: сундуки пусты.
Но я не удержался. Ночами прислушивался. Проверял: шептал им, стучал по крышке, иногда встряхивал — ничего. Хотя порой видел, как сундук дёрнется. Один ли, все ли?
Однажды я просто стоял и смотрел, пока взгляд не размылся. И тогда — толчок, явный.
Я ринулся, сорвал целлофан, раскрыл крышку. Пусто. И я нечаянно содрал угол рисунка — где был лев.
Я думал соврать Джона, но камеры всё запишут. Вышел на парковку, встретил его: костюм-чемодан, свежая газета. Рассказал всё.
Джона выслушал, взмахнул газетой, словно молотком.
— Генри, ты всё ещё идеален. Помогу тебе.
— Тогда скажи, что происходит. Я схожу с ума?
— Слышал о шторме? — спросил он.
Все только о нём и говорили: грядёт в выходные, пик — той ночью, небо уже темнело.
— Один из работников сорвался, мне некому дежурить. Держи склад сегодня, и посмотрим, что можно сделать.
— Насчёт чего? — Я не понимал.
— Генри, пожалуйста. Я постараюсь.
В ту ночь я был один. Надо было отключить вентиляторы, притянуть стеллажи ремнями и надеть противогаз — пары без вытяжки. Работы куча.
Не прошло и часа, как пришло предупреждение: обрывы линий, возможны отключения. Полчаса — и свет погас. Тишина была такой густой, что я слышал сердце.
Вентиляционные шахты завыл ветер, а с первой молнией стеллажи дрогнули. Я проверил ремни: заметил сундук, съехавший сильнее. Поставил на место. Но со второй молнией дрожала вся линия. Я поднял взгляд.
Некоторые бились о ремни, другие дрожали, как листья. Будто нечто активировало их. Крышки распахивались, целлофан скрипел.
Я старался. Игнорировал. Но ремень в дальнем конце лопнул, стеллаж накренился, другой удержал вес. Один сундук сорвался и разбился о бетон.
Из него вытекла мутная жидкость, пахнущая гнилым фруктом. Я убрал обломок крышки — оттуда торчала крохотная полупрозрачная ручка, не больше большого пальца. С крошечными коготочками. Кожа белая-пребелая, просвечивали жилки, но пульса не было. Оно не шевелилось.
Шипение сменилось плачем. Шторм, ветер, ремни рвались. На полу лежал разбитый сундук-яйцо.
— Я хочу помочь! — крикнул я. — Пожалуйста, успокойтесь, и я помогу!
…человек-смерть! — зашипел сундук.
…бойтесь человека-смерти!
Хор нарастал. Я бросился наружу. Ливень хлестал, но шторм был лучше того ада. Добежал до машины — хотел звонить Джона — и увидел на дороге лавину.
Сначала подумал: поток воды с грязью, брёвна, кусты. Но что-то не так. Я пригляделся — у лавины были глаза. Она ползла, как гигантская рептилия, и быстро.
Я повернул назад. Захлопнул дверь склада, через секунду её вдавило внутрь, ударило мне по голени. Я растянулся.
…мама спасёт! Сожрёт человека-смерть!
Раздался стон — дерево воет на ветру, но с мотивом, повторяющимся, как кваканье. Живой оползень протянул внутрь пятерню когтей толщиной с мою ногу. Бетон треснул.
Воздух задрожал, уши заложило, прежде чем звук достиг мозга: шипение, кваканье, визг в одном яростном рёве. Существо проползло к разбитому сундуку, высунуло белый язык толщиной с бедро, облизало щепки и подняло глаз размером с шар для боулинга.
Оно заревело мотором. Когти вонзились в бетон, и монстр пополз ко мне.
Я заковылял в офис. Надеялся, дверь слишком мала, но послышалось скрежетание — стена треснула. Бежать? На открытом месте оно настигнет. Надо тянуть время.
— Я не знаю, что делать! — задохнулся я. — Подскажите!
Вспомнил Джилл и её сообщение. Неужто не увижу её? Не отвечу?
Тут зазвонил телефон. В верхнем ящике у Джона лежала дешёвая «раскладушка». Я схватил.
— Генри, — сказал Джона. — Прости, что всё дошло до этого.
— Что происходит?! Что мне делать?!
— Куда мы прячемся, когда страшно, Генри? Где безопасно?
— Думай, Генри! Где безопасно?
Я огляделся. У окна — сломанная морозилка.
Я влез внутрь, закопавшись под стопкой мерча. Снаружи стена лопнула, чудовище ревело, шторм выл. Я прижал телефон к уху — как фонарик из детства.
— Точно как раньше, — прошептал Джона.
Монстр боданул помещение — морозилка качнулась.
— Она злится, — сказал Джона. — Её не учили, как остальных.
Я молчал, сжимая трубку, глаза закрыты.
— Прости. Я думал, они просто испугаются грома, покажут тебе чуть-чуть, но…
Молния, грохот. Существо мечется, ломает столы, крушит стулья. Полка падает, что-то ударяет в морозилку — она опрокидывается.
— Не двигайся, — шепчет Джона. — Ничего не делай.
Шершавый язык проскользнул сквозь щель, пахло болотом. Монстр вынюхивал меня, но морозилка пахла Джона.
— Прости, — шепнул я. — Мне жаль. Я исправлюсь.
— Знаю, — шепнул Джона. — Ты всё ещё маленькое чудо Бога, Генри. Мы оба.
Ещё один раскат, язык прошёл в сантиметрах от головы. Потом существо отступило, увлекая половину офиса. Бумаги прилипли к чешуе, вихрили в воздухе. Гигант полз обратно в зал. Сундуки замолкли.
— Я горжусь тобой, — вздохнул Джона. — Тем, кем ты стал.
Я пролежал до рассвета в темноте рядом с голосом Джона, пока ветер не стих.
Большую часть ущерба покрыла страховка: район признали подверженным наводнениям — мол, поэтому дёшево. Наводнения не было, но, кажется, они и так знали.
Через пару дней мы встретились с Джона на скамейке в парке недалеко от склада. Он ел йогурт и принёс термос с кофе. С тех пор не разговаривали, но он был как всегда бодр. Я — нет.
— Мне нужно понять, что это, — сказал я. — Всё это.
Он посмотрел на меня, затем на йогурт — манго.
— Я не лгал, — ответил. — Тапекс — маленькое чудо Бога. Мы просто помогаем им стать хорошими. Их надо социализировать, учить слушать.
— И вы отправляете их детям? Прячете в сундуки и… выпускаете?
— Работает, — пожал он плечами. — Проблемы редки.
— В дикой природе ужас, — вздрогнул он. — Но как с собаками: могут быть другом, а могут стаей нападать.
— Не дикое, — поправил он. — Плохо социализированное.
— А хорошие как выглядят?
Он доел йогурт, положил ложку, потёр кончики пальцев, издав странный звук: будто шлифованная кость. Кончики были твёрдые.
— Как хороший друг, — сказал Джона. — Добрый дядя, смешная тётя. Или дружелюбный начальник, который не задаёт лишних вопросов. Кто-то, кто знает тебя очень хорошо.
Я посмотрел ему в глаза за стеклом очков, на лёгкую выпуклость вдоль позвоночника.
— Это не без смысла, Генри, — сказал он. — Мы все пытаемся стать лучше.
Он встал, потянулся, снова принял привычную улыбку.
— Увидимся в понедельник? На уборке?
Я поднялся, пожал ему руку.
Прошло несколько лет. Первым делом я позвонил Джилл. Мы быстро восстановили отношения. Она дала мне шанс отступить, но я держался. За всеми сомнениями оказался мир спокойствия и тепла, который можно холить и взращивать. Мир с вечерними сказками и утренним караоке в машине.
Удивитесь, но я до сих пор работаю в «Маленьких чудесах». Один сундук стоит у нас дома. Жившее в нём существо выбралось прошлым летом — выросло, дно стало тесно. Я не считаю их опаснее бездомной собаки или дворового кота. Теперь я понимаю, как это работает. И на работе мне не нужны наушники — им всё равно, слышу ли я голоса.
Джона никогда не говорил прямо, но мы оба знаем, где встретились впервые. Он со мной давно, ещё со времён книжек под фонариком. Похоже, кто-то действительно слушал мои шёпоты во тьму.
Хорошо напоминать себе, что Бог любит все свои маленькие чудеса.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
