Роман «Невидимки» американского писателя Чака Паланика впервые был опубликован в 1999 году. Весь сюжет крутится вокруг трех главных героев, путешествующих по Северной Америке.

Шеннон Макфарленд – бывшая топ-модель. Ее невероятную карьеру перечеркнул роковой случай, когда выстрелом из винтовки ей изуродовали пол-лица. Теперь она невидимка, постоянно прячущая внешность под вуалью. Вместе со своим бывшим Манусом и красавицей-незнакомкой Брэнди она занимается мошенничеством. Жизнь катится по наклонной, вот только Шеннон не торопится с ней проститься – она еще не отомстила обидчикам…

https://t.me/biblioteka_fb2/3508

Это перевод истории с Reddit

Когда я рассказываю эту историю на вечеринках, я выдаю её как шутку. Разворачиваю тему великого космического правосудия — момент, когда машина заглохла, подаю как банальную, почти комичную развязку. На деле же события той ночи стали самыми пугающими в моей жизни.

Дело было в 2014-м, я учился в выпускном классе школы. Жил тогда в центральном Техасе, а брат учился в Колорадо. Он скоро должен был выпускаться, а я ещё ни разу к нему не приезжал, поэтому, совпав с ним по весенним каникулам, решил съездить в гости.

Проблема была лишь в том, что формально мне запрещалось садиться за руль. Поверите или нет, но, будучи тупым восемнадцатилетним лихачом, я ни разу не нарушал правила дорожного движения. Даже штраф за парковку не получал. Зато за неделю до поездки меня поймали с пивом, и права отобрали на месяц. Но я не собирался останавливаться. Надо было увидеться с братом во что бы то ни стало, поэтому я выехал ближе к вечеру, залился «Ред Буллом» для бодрости и держался просёлков, где реже встречаются дорожные патрули. Это добавило пару часов пути, зато позволило избежать большинства техасских рейнджеров.

К полуночи я ощущал себя будто посреди австралийской глуши. Приходилось ездить по штатам и раньше, но этот маршрут был какой-то особенный. Вокруг лишь колючий кустарник да дорожные знаки, выжженные солнцем до неразличимости. Я как раз размышлял, насколько же я изолирован от цивилизации, когда едва не проехал оранжевый конус, выставленный точно по жёлтой линии посредине дороги.

Я сбросил скорость, но останавливаться не стал. Был уверен, что никаких работ на трассе нет; перед выездом проверил карты, да и знаков должно было быть больше. Сам по себе мусор на дороге не редкость, но то, как идеально конус стоял по центру, казалось подозрительным.

Через несколько миль путь снова что-то преградило. Дальний свет упирался в чёрную пустоту впереди, позволяя разглядеть новую странность. Посреди моей полосы лежало что-то ещё. Я прищурился. Ещё один конус? Высоты хватало, но форма была толще. Я ещё снизил скорость. Тогда-то и подумал: не может же это быть человек. Подъехал ближе.

И это действительно был человек.

Я перестроился в соседнюю полосу, но фигура сдвинулась вслед за машиной, явно пытаясь заставить меня остановиться. Он вскинул руку, будто приветствуя холодный металлический объятия бампера. Я ударил по тормозам так резко, что шею свело. Внутри вскипела смесь злости и замешательства, когда я убавил свет фар и наконец разглядел незнакомца.

Останавливаться я пожалел сразу. На первый взгляд обычный мужчина: высокий, средних лет, в синих джинсах и длинном светло-коричневом плаще. Черты лица не примечательные, разве что глаза — выцветшие голубые, слишком маленькие для его головы. Увидев, что я остановился, он растянул губы в широкой ухмылке. Может, просто выдохнул с облегчением, но поверить в лучшее мешало то, что он держал в руке.

В кулаке у него было что-то небольшое, мохнатое и окровавленное. Трудно было разглядеть, но напоминало дохлую крысу. Зачем он тащит такое с собой, неважно — было ясно, что с ним что-то не так. Подозрение усиливалось тем, что вторую руку он прятал за спиной. Что он скрывал? Оружие?

Я снял ногу с тормоза. Глупости хватило лишь чтобы остановиться, но не оставаться. Я попытался объехать его, и он снова метнулся перед капотом, но, заметив, что я не торможу, отступил на шаг. Тогда обе руки опустились, и я увидел, что он прятал: тяжёлый гвоздодёр-молоток.

Я рванул вперёд, сам не веря в произошедшее. Был шанс, что парень и правда нуждался в помощи, но проверять это я не собирался. В зеркало заднего вида я видел, как он бежит следом. Секунду это пугало, а потом стало смешно. В самом деле думал догнать? Он исчез во тьме, а я ухмыльнулся: «Идиот».

А вот и «развязка».

Едва слово сорвалось с губ, как машину дёрнуло вперёд с отвратительным глухим ударом. Я успел только вернуть взгляд на дорогу, но было поздно. Раздалось несколько хлопков, громких как выстрел; приборная панель вспыхнула тревожными лампами; шины подо мной жевали сами себя. Машину потянуло влево, руль отбивал руки, из-под кузова захлестал хлопающий звук.

Остановив машину, я пару секунд переводил дыхание, потом распахнул дверь. Вытянул из бардачка фонарь и осмотрел повреждения. Все четыре колеса вспороты в клочья, резина сворачивалась, будто мёртвая кожа. Некоторое время я лишь стоял, луч дрожал в пальцах — не верилось, как всё произошло. Я повёл светом назад по потрескавшемуся асфальту. В пятидесяти метрах, наполовину скрытая темнотой, лежала шипованная лента. Я вовсе её не заметил.

Между тем местом, где я встретил мужчину, и ловушкой был лёгкий подъём, так что я ничего не видел сверху. Но я знал: он идёт за мной. Тот самый, что выставил конус и расстелил «ёж». Мне удалось оторваться всего на полмили — максимум пять минут на решение.

Смотрю на телефон — ноль сети. Первая мысль: запереться в машине, но чем двери помогут от молотка? Можно рвануть в поле по обочине, но там вообще негде спрятаться, а от помощи ещё дальше.

«План», если это так можно назвать, был бежать. Я включил фары в надежде привлечь редкие машины. Хватанул телефон, кошелёк, ключи и фонарь и приготовился к долгому марафону. К счастью, я бегал кросс-кантри в школе, выносливость была. Добежать до следующего городка не мог, но рано или поздно по шоссе должен был проехать кто-то ещё. Я бы их остановил или хотя бы дошёл до зоны связи и вызвал копов. Запер беднягу-машину и взглянул назад.

Он уже переваливал через холм, меньше четверти мили. Из-за поворота и дрянного света его широкие шаги выглядели неестественно, будто он плывёт. Сердце упало: казалось, меня преследует нечто нечеловеческое. Я развернулся и побежал.

Сдерживал себя, чтобы не выдохнуться. Раз в минуту оглядывался. Луч фонаря не доставал до него, но тонкий силуэт вырисовывался на фоне звёздного неба. Он был далеко, но не сдавался — и, что хуже, сокращал расстояние. Пять минут сменились десятью; я не верил, что он всё ещё не отстал. Убеждал себя, что так не продержится, но каждый взгляд назад показывал его чуть ближе. В какой-то момент я крикнул, спросил, что ему надо — ответа, конечно, не последовало.

Скоро пот катился по лицу, и я благодарил судьбу за кроссовки. Подняв глаза на очередную проверку, увидел отблеск фар. Стороной катила пикап. Я выскочил на середину проезжей части, размахивал руками и орал о помощи.

Грузовик притормозил, но тут же объехал меня и уехал дальше. Стёкла не опустил, гудком не ответил — даже не поинтересовался, что происходит. Я прокричал что-то вслед красным огням, но пользы не было. «Спасение» растворилось в ночи.

Я стоял секунду-другую и понял: останавливаться нельзя. Подавив ярость и отчаяние, я снова посмотрел назад — и, странное дело, никого не увидел. Может, он отстал, может, вовсе сдался. Или, чёрт возьми, всё это пригрезилось, и я зря бросил машину. Так или иначе, я пошёл дальше, изредка сверяясь с телефоном.

Похоже, удача всё-таки была на моём боку: ещё через полмили я увидел на обочине красный Dodge Charger. Машина была выключена, салон тёмный, шины целые, никаких следов от «ёжика». Я подумал: неужели она принадлежит преследователю? Подошёл ближе. Внутри никого, но ключи торчали в замке.

Обычно на этом моменте я заканчиваю рассказ. Додж-де-максина. Я уселся за руль и выдохнул, когда двигатель ожил с первого поворота ключа. Чудом машина была на ходу и бензина хватало до ближайшего города. Уверенный, что выкарабкался, я посмотрел в пассажирское окно — и сердце остановилось.

В нескольких ярдах, стремительно сокращая расстояние, бежал тот самый мужчина. Он вовсе не бросал охоту — просто ушёл дугой по полям, миновав дорогу, за которой я так внимательно следил. Он рассчитывал, что я потеряю его из виду и расслаблюсь. И почти сработало. Когда я ударил по газу, его пальцы уже тянулись к ручке. В зеркале бокового вида я видел лишь бледную, ухмыляющуюся размазню, чьи движения были ненормально быстры.

После этого я, не сбавляя хода, примчался в полицейский участок ближайшего городка. На рассвете, когда меня отвезли забрать мою машину, все окна были вышиблены. Не треснуты — уничтожены в пыль. Изнутри ничего не пропало, что делало происходящее ещё страшнее. Насколько я знаю, мужчину с молотком так и не нашли.

Вот что я обычно опускаю:

Когда, выбившись из сил, я добежал до Charger, дверь водителя была настежь. Я включил фонарь и провёл лучом по салону.

Там царил хаос. Кровь размазана по рулю, рычагу коробки, сиденью, будто раненый бился в convульсиях. Лобовое треснуло изнутри. Из открытой двери тянулась тёмная полоса через гравий и сорняки — примятая дорожка с пятнами красного, где тащили что-то тяжёлое. Я вёл свет по следу, пока луч не упёрся в неподвижное, безобразное. На спине лежал мужчина, несчастный, который, видимо, предложил подъём усталому путнику. Рот его открыт, словно он умер, пытаясь что-то сказать. Череп раскрошен. Части просто не было, зияла пещера над глазами, куда вновь и вновь опускался тяжёлый удар. Белизна костей сияла под луной.

Тот спутанный комок в руке автостопщика оказался не трупной крысой.

Это был целый, мать его, скальп.»

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Раз в год в наш город приезжает человек. Никто не знает, откуда он приходит. Никто не видит, как он появляется. Никто не видит, как он уезжает. Но каждое лето без исключения, ровно после полуночи в душной августовской жаре, он возникает. Под беззвёздным, чернильно-чёрным небом он садится за крошечную деревянную будку на обочине старого шоссе, над которой висит вывеска: «Вторые шансы — честная цена».

Я никогда не удостаивал внимания эту шаткую, карнавальную лавку, обещавшую иной исход будущего. Она была для тех, кто жалеет. Не то чтобы у меня не нашлось в жизни нескольких решений, достойных… пересмотра, но не было ничего, на что я смотрел бы с презрением. Не было внутри неистового, грызущего желания раскаяться. Не было тяги к Человеку, который продавал вторые шансы.

Но в конце марта, когда в воздухе впервые потянуло сладостью распустившихся магнолий, во мне поселилось решение, укоренившееся так глубоко, что каждую секунду ощущалось холодное, безжалостное давление, не желавшее покидать грудь. Приступы вины метались по грудной клетке, отскакивая от костей, как шариковый молоток от стали, и каждое столкновение оставляло резкую, звенящую боль, нагнетавшую невыносимое напряжение под грудиной. Но я заслужил эти чувства. Я заслужил этот бесконечный удар ответственности, оставляющий знание, что прошлое невозможно отмотать назад.

Просьба была до смешного простой — сообщение: «Можешь забрать меня? У меня странное чувство, и мне страшно идти одной».

За ним — три пропущенных звонка.

Потом паническое голосовое: «Серьёзно, возьми трубку. Кажется, за мной идёт какой-то тип».

Ещё один пропущенный звонок.

А потом — тишина.

Я увидел всё это чуть-чуть после часа ночи. Сообщения и вызовы шли один за другим: 11:42 PM. 11:47 PM. 11:53 PM. 11:54 PM. Ничего. Ничего. Ничего.

Я выключил звук на телефоне, потому что учился. И как только понял, насколько всё серьёзно, почему Эмили звонила мне столько раз, я набрал её. Без ответа.

Я выбежал к машине, объятый паникой, лихорадочно набирая и перенабирая её номер. Я знал, где она была, и маршрут, по которому шла домой, но сколько бы раз я ни повторял путь, которым моя подруга шла час тому назад, улица оставалась пустой.

Сейчас июнь, и поиски Эмили сошли на нет. Полиция решила, что она мертва, и если к этому моменту ничего не обнаружено, тело, вероятно, уже никогда не найдут. Дело отправят в картонную коробку пылиться, а спереди неровными буквами напишут «НЕ РАСКРЫТО».

Выключенный звук на телефоне в ту ночь — не то решение, что натянуло на меня такое клеймо. Нет, стыд родился из другого поступка, который я совершил потом.

Среди цепочки сообщений и пропущенных звонков было одно доказательство, обрекающее меня на это мучение; одно-единственное уведомление, которое привело меня к Человеку, продававшему вторые шансы.

Прочитано 11:43 PM.

Приторно-сладкий аромат магнолий густо наполнял воздух. Август, и их цветы почти целиком опали с тонких веток, усеяв землю гнилыми лепестками-трупиками, знаменующими конец лета. Но этот запах, задержавшийся в тёплом ветре, приносил напоминание. Скоро на окраине вырастет самодельная будка, и скоро мне выпадет шанс ответить на звонок; шанс жить, не глядя в тот последний текст, не слушая голосовое; шанс услышать в голосе подруги что-то помимо ужаса.

И я ждал. Точной даты появление человека не имело, но были признаки. На небе не будет ни одной звезды, и ночь станет бездной, без даже робкого лунного сияния. Люди в городе говорили, что эти астрономические аномалии случаются потому, что все возможности всех вторых шансов должны быть единственным, на что люди смотрят. Я не знаю, насколько верил в эту суеверность, но я верил в человека. Верил в то, что он предлагал. И наконец ночь настала.

Девятнадцатого августа я поднял взгляд и заметил, что огней нет вовсе. Небеса больше не освещали путь. Человек, который продавал вторые шансы, приехал.

Я сел в машину и поехал туда, где главная магистраль соединяется с парой переулков, один из которых переходит в разбитую дорогу старого шоссе. Найдя нужный поворот, я припарковался и пошёл пешком. Я не знал, как далеко придётся идти, но доверял выбранному пути. Минуты шли, а я всё шагал, и вкрадчивое сомнение начинало подтачивать мысли. И тут я увидел его.

Он оказался не таким странным, как я ожидал. В общем-то… обычным? Может, слово «обычный» не подходит, но… неприметный? Он был не стар, но и не молод. На нём висел поношенный, бесцветный костюм, а из-под стойки торчали лакированные носы брогов. Подойдя ближе, я заметил, насколько обтёсанные доски, насколько выцвела вывеска. Сколько же лет он занимается этим? Кто он на самом деле?

Я не знал, что сказать, как начать. Грудь ломило от знакомой вины, сердце стучало задыхающимся ритмом, как птица, бьющаяся о прутья клетки. Но прежде чем я успел собраться, человек протянул руку, приглашая взять её.

Как только наши ладони соприкоснулись, всё вокруг исчезло, осталась лишь сухая, восковая кожа его пальцев. А потом память взорвалась: не только мой выбор, но и все пути, которыми могло пойти время. Я не мог уловить смысла в хаосе; возможностей было слишком много. Лишь мерцание триллионов вероятностей, разветвляющихся, как бахрома реальности.

Человеку, продававшему вторые шансы, не пришлось спрашивать, чего я хочу. Он знал; ещё до моего прихода он чувствовал внутри меня грызущую, костляную боль сожаления, тяжесть ошибки, летающей в груди, как незаживающая рана. И он показывал, что так быть не обязано.

Когда мне показалось, что этот поток вот-вот разорвёт голову, голос — его голос — развернулся в мозгу, будто разворачивают бумагу.

«Ты уверен?» — произнёс он. — «Знание бесплатно, но вторые шансы дороги».

Ни секунды не колеблясь, я кивнул.

Руки разъединились, и я понял, что допустил ужасную ошибку.

Я стал замечать в нём то, чего раньше не видел. Костюм не сидел, но не так, как бывает велик или мал. Казалось, он не предназначался телу под ним — слишком свободный там, где должен облегать, слишком тесный, где нужно пространство. И, клянусь, пока я смотрел, ткань шевельнулась, словно дышала.

Галстук висел слишком низко, слишком тонко. На ощупь он был не шёлковым, а скорее мокрым, живым, и извивался при движении. Пуговицы тоже были неправильные: разного размера и формы, и вместо того чтобы отражать свет, поглощали его, будто каждая была крохотным слепым глазом.

И тогда я понял — Человек, который продавал вторые шансы, вовсе не человек. Не по-настоящему. Он носил форму человека — долговязый, укутанный в не по размеру костюм, который ползал по его телу, будто хотел проглотить его целиком. Пальцы были слишком длинные, суставы выгнуты не там, суставы распухшие и узловатые, двигающиеся под бледной, фиолетово-прожилковой кожей. Лицо — растянутая, восковая пародия человеческой кожи, с широкой пастью, раскрывающейся, как рана. Внутри зубы напоминали щербатые осколки кости, края измахрены, словно он жевал то, что не следовало. То, что ещё дышало. А глаза… Боже, глаза — они не были на месте. Они скользили, то расходясь слишком далеко, то сходясь слишком тесно, будто им никогда не полагалось задерживаться где-то надолго.

Мои лихорадочные попытки осмыслить это чудовище оборвал звук. Нет, ощущение — шёпот, пролезший под кожу, боль в зубах, содрогание до костного мозга. Он говорил не словами, а выворачивал их, как плёнку, запущенную задом наперёд, наполняя воздух осознанием: цена за то, на что я согласился, будет куда выше, чем я мог представить.

А плата есть всегда.

Человек, который продаёт вторые шансы, не джинн, исполняющий желания ради свободы из лампы. И не дьявол на перекрёстке, заключающий сделку невыполнимой ценой. Нет, он обещает честную цену, и его дары — ни чудо, ни проклятие. Они куда более неестественны — словно само время вздрагивает, распускается, а потом сшивается обратно так, как не должно.

Деньги для него ничто. Ему нужны сожаление, горе, ошибки. И потому, когда он сомкнул свои прожилковые, кожистые ладони на моих, слишком нежно, слишком интимно, он забрал. Теперь моё сожаление обрело зубы. То, что лежало в груди тяжёлым камнем, давило на лёгкие, заставляя каждый вздох казаться поверхностным, незаслуженным, теперь грызло и жрало меня, движимое голодом, который не унять. Оно рвало меня изнутри, как голодный зверь, слизывал слюной всё, что попадалось меж его неровных клыков. Дыра внутри росла, а мир вокруг становился чуточку более кривым с каждой секундой. А затем — пустота.

Это оказалось почти хуже ненасытной вины. Теперь оставалось лишь напряжение, пружина в пасти, ждущая следующего укуса. Пауза была невыносимее самого чувства, к которому я успел привыкнуть.

Я очнулся, в первый раз за, казалось, долгие часы сосредоточив зрение, и понял, что дома. На телефоне — чуть после полуночи 19 августа. И сообщение от Эмили:

«Ты сделала летнее чтение? Через два дня начинается семестр, я точно не управлюсь. Хотела попросить твои конспекты».

Отправлено двадцать минут назад.

Мой второй шанс был дарован.

Но какова честная цена за жизнь подруги? Прошлое переписалось без шва. Вина, поселившаяся в груди, исчезла. Но где-то внутри я понимал: бесплатно не бывает. Достаточно ли было позволить Человеку поживиться моей мукой? Что-то подсказывало: нет. Единственная справедливая плата — жизнь за жизнь.

Я поспешно открыл ноутбук и набрал missing persons+March+Baneridge, ME. Нашёл то, что искал — серию статей, когда-то посвящённых Эмили.

«Местная жительница пропала после ночной прогулки»

«Поиски пропавшей женщины продолжаются»

«Дело о пропавшей без вести застыло»

Но заголовки изменились. Теперь с плакатов на каждом сайте смотрело лицо другой женщины. Эмили должна была умереть той ночью, но, изменив судьбу, я обрёк кого-то пережить её последние минуты вместо неё. Моей ошибки не было, но кто-то заплатил за меня. Другая женщина шла домой в тот вечер на месте Эмили.

Я пробил её имя, надеясь узнать о ней что-то, что заставит почувствовать себя лучше. Она была учительницей, молодой матерью, чьей-то женой… чьей-то подругой, как Эмили была моей.

Меня вырвало. Я добрался до ванной и выплеснул из желудка всё, горечь жгла горло. Ополоснув лицо, я поднял глаза к зеркалу — и из груди вырвался крик. На меня смотрело не моё отражение. Я видел её — женщину, занявшую место Эмили. Пустые глаза, губы беззвучно шевелятся. Я едва-едва смог разобрать, что она говорит: «Стоило ли?»

И тогда я понял, почему Человек, продающий вторые шансы, приходит, когда нет ни одной звезды, когда небо лишено света. Не для того, чтобы люди глядели на свою вторую возможность с надеждой, а чтобы, расплатившись, твоему горю некуда было уйти. Чтобы, когда твой шанс будет дарован, внутри осталась ещё более глубокая вина, такая тьма, такая пустота, будто смотришь в яму без дна — и этим он пирует.

Вторые шансы не даются; их берут, крадут, вырезают из костей времени, и человек, который продаёт их, всегда будет рядом для тех, кто нуждается сильнее всего.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

Мы дружили тринадцать лет, и за всё это время я ни разу не ночевал у него дома.

— Почему вдруг такое приглашение? — спросил я, перекинув дорожную сумку через плечо, пока он держал дверь.

— Родители уезжают, — выпалил он на одном дыхании. — Подумал, пора бы тебе увидеть мою скромную обитель.

Дом вовсе не был скромным. Белый, обшитый досками, он стоял так, будто существовал здесь всегда, а город вырос вокруг него. Стражами двора служили старые дубы, чьи тени ложились на траву. Внутри пахло старым деревом, полировкой и ещё чем-то — запахом сырой земли после дождя.

Мать Лео была хрупкой женщиной с тревожной улыбкой, не доходившей до глаз. Она металась по полутёмным комнатам, суетливо предлагая напитки и закуски. Отец сидел в кожаном кресле и молчал. Крупный мужчина с тёмными, неподвижными глазами провожал нас взглядом, когда мы проходили мимо.

Я услышал, как мать шептала ему что-то быстрым, напряжённым голосом, но слов разобрать не смог.

В семь вечера родители ушли.

— И что мы будем делать? — спросил я, бросив сумку на пол его комнаты. Эта комната была маленьким островком обычности в доме: постеры, мятая кровать, консоль перед телевизором. Единственное место, где не чувствовалось дыхание мертвецов.

— Пицца, видеоигры, всё как всегда, — сказал Лео. Он опустился на колени, включил приставку. Двигался нарочито спокойно, но жилы на шее выдали напряжение.

Мы ели пиццу, играли, и какое-то время я не думал о доме и тишине, свернувшейся кольцом в остальных комнатах. Мы были вдвоём, и существовали лишь звуки из динамиков.

Около девяти Лео поставил игру на паузу.

— Слушай, — начал он, не глядя на меня, теребя контроллер. — Есть одно… странное правило моих родителей.

— Странное правило?

— Да. — Он поднял голову, глаза у него стали серьёзными, как камень. — После девяти вечера мы должны быть здесь. В спальне. И нельзя выходить. Ни в туалет, ни попить — никуда. Дверь остаётся закрытой до рассвета.

Я искал в его лице шутку, но её там не было.

— Ты издеваешься? А если мне захочется в туалет?

— Сходи сейчас, — отрубил он. Кивком указал на пустую бутылку на столе. — А после девяти — используй её.

Смех, застрявший у меня в горле, погас. — Чувак, это безумие. Почему?

Он пожал плечами, но жест вышел неестественным. — Они… помешаны на безопасности. Старый дом, понимаешь? Сквозняки, всё такое.

Сквозняки. Он врал, я это видел, но не знал зачем. Внизу бой часов отбил время, и Лео дёрнулся, будто от выстрела.

БОНГ. БОНГ. БОНГ.

На девятом ударе он вскочил, подошёл к двери, закрыл её и задвинул тяжёлый стальной засов. Звук был окончательным.

— Всё, — прошептал он; на лбу проступил пот. — Теперь мы в безопасности.

— Лео, что, чёрт возьми, происходит?

— Ничего, просто странное правило, — ответил он, не глядя на дверь. Он прибавил громкость игры до оглушительного рева, но я уже не видел экрана. Только заперта́я дверь и холод, расползающийся по животу. Дом снова стих — но это была другая тишина: слушающая, ждущая. В тёмном сердце дома что-то затаилось, и мы ждали вместе с ним.

Прошёл час — из дома не донеслось ни звука. Страх постепенно ушёл из Лео, и он играл со показным спокойствием, которое сидело на нём, как чужая одежда. Мне становилось досадно от всей этой глупости.

— Твои родители рискуют вырастить серийного убийцу такими заморочками, — сказал я.

Он ответил натянутой улыбкой. — И не говори.

Снизу раздался мягкий, мерный стук по половицам главного холла.

— Что это? — прошептал я.

Лео продолжал играть, глядя в экран, пальцы жали кнопки будто ничего не слышали. — Пустяк. Дом оседает.

— Это не дом, Лео.

Стук оборвался. В звенящей тишине слышался собственный пульс. Затем появился новый звук — скрежет и тяжёлое волочение по дереву, словно что-то громоздкое тащилось, перебирая сломанными ногами.

Я выключил телевизор. — Ладно, теперь точно не дом, — произнёс я.

Лео положил контроллер на ковёр. Лицо его побелело в свете экрана. — Просто игнорируй. Пожалуйста. Оно уйдёт, если не обращать внимания.

— Что? Что уйдёт?

Прежде чем он ответил, послышался голос из коридора, сначала едва различимый, за дверью.

— Лео? Милый?

Я застыл.

Говорила его мать.

— Лео, радость моя, мы с отцом вернулись раньше. Я принесла вам тёплое печенье. Открой дверь.

Я посмотрел на Лео и увидел лицо, вытесанное из воска. Он уставился на дверь, как на врата ада, прижал ко рту дрожащий палец и покачал головой.

— Лео, да это же твоя мама, — прошептал я.

— Не глупи, сладкий, мы уже внутри, — продолжал голос, теперь прямо у двери. — Я испекла ваше любимое — с шоколадной крошкой. Они остывают.

Скрежет снизу прекратился. Осталось только сладкое увещевание в мёртвом доме. Но что-то было не так: в голосе звучало ужасное совершенство, словно это была память о голосе, а не сам голос.

И началось постукивание. Мягкое, влажное, будто к дереву прикладывали кусок мяса.

— Лео? Лиам? С вами всё в порядке? Вы такие тихие.

— Лео, — беззвучно произнёс я.

Он сидел на полу, превратившись в камень, глаза молили без слов. Ручка двери повернулась — раз влево, раз вправо, затем затряслась с растущей яростью.

— Мальчики, это не смешно, — голос надломился, сладость сменилась рваной жесткостью. — Открой. Дверь.

По полотну ударили так, что коробка застонала в стене. Я отполз на четвереньках к противоположной стене.

Голос изменился: низкий, пузырящийся, словно в горле стояла густая жидкость.

— Я... знаю... вы... там.

Влажное постукивание возобновилось, быстрее, судорожней. Из-под двери в комнату потекла чёрная, вязкая жидкость, густая как нефть, пахнущая могилой, сырой землёй и гнилью.

Лео шевельнулся: заполз на кровать, натянул одеяла и стал дрожащим комком. Он ушёл в собственную тьму.

За дверью существо смолкло, но я знал, что оно не ушло. Оно ждало.

Я сидел, прислонившись к стене, следя за дверью. Дыхание было рваным. Лео под одеялом представлял собой сгусток страха. Любопытство, уже губившее меня прежде, боролось с ужасом: мне нужно было увидеть. Я поднялся, ступал в носках, и доски не скрипнули.

— Лиам, нет, — просипел Лео из-под одеял. — Не смотри.

Но я посмотрел. Опустился на колени, к ключевой скважине.

Сначала увидел тусклый коридор и лунный луч, резавший темноту. Потом оно вышло в поле зрения.

Это был не человек и не зверь. Существо, сложенное из веток и тени, невообразимо высокое и тонкое. Конечности, как ветви зимнего дерева, тело — завихрение пыли и ночи без очертаний.

На нём был цветастый фартук матери Лео, натянутый на пустое место, где должна быть грудь. На «голове», представлявшей собой сгусток тьмы, — охотничья шляпа отца. Лица не было, лишь пустота.

В одной древесной руке оно держало семейный портрет, виденный мной на стене. Держа его перед «лицом», существо примеряло улыбку матери.

Другой рукой-веткой постучало в дверь. Тук. Тук. Тук.

Я отпрянул, прижал руку ко рту, чтобы не закричать. Разум отказывался принимать увиденное. Это была не тварь, проникшая в дом. Это был сам дом, паразит, облачённый в трофеи — вещи мёртвых или обречённых.

От двери прошёл шёпот, и кровь застыла.

— Лиам? Почему ты прячешься? Мамочка так волнуется.

Говорил голос моей матери. Идеальный. Как в детстве, когда я болел; как зов к ужину из жизни, к которой уже не вернуться. Волна тоски и ужаса накрыла: я хотел домой, но был не дома.

Существо хрустяще рассмеялось — звук опавших листьев на камне. Оно чуяло мою мягкую плоть.

— Пустите меня, Лиам, — шептал голос, полный любви и яда. — Я заберу тебя домой.

Я съехал по стене, чувствуя горячий стыд там, где тело меня предало. Вспомнил бутылку — это был не юмор, а милость, инструмент выживания. Он знал.

По двери пошёл медленный скрежет, словно коготь точился о дерево. И всё время голос матери обещал покой, стоит лишь отодвинуть засов.

Часы тянулись. Существо не умолкало, сменяя голоса живых и незнакомых, предлагало тепло, еду, конец ночи, и скребло с безумным терпением.

Страх выгорел, оставив горький гнев — на тварь, на людей, построивших ей клетку и назвавших домом, на мальчика, спрятавшегося в одеялах.

Прошли часы.

— Лео, — прохрипел я. — Лео, проснись.

В кровати шевельнулась фигура. Он выглянул из тканевой крепости, глаза красные.

— Оно ушло? — прошептал.

— Нет. — Я сорвался. — Я должен знать, что это. Хватит лжи.

Он вздрогнул, сел, обняв колени, смотрел в дверь. — Я не знаю, — пробормотал. — Мы зовём его… Ночным. Оно здесь столько, сколько наша семья.

И он рассказал, прерывисто, в темноте. Прадед построил дом на нечестивой земле, и с первой ночи в дереве и стенах поселилось зло. Был заключён безмолвный договор: днём дом принадлежит семье, но с девяти вечера до рассвета — тому другому.

— Ему одиноко, — шепнул Лео; по щеке скатилась слеза. — Оно… играет. Подражает людям. Использует вещи, чтобы собрать себе тело.

Фартук. Шляпа. Портрет.

— Но оно наглеет, — голос дрожал. — Раньше шумело и всё. Теперь пытается войти. Правил уже мало. Оставаться в комнате, не смотреть, не слушать — не помогает. Ему нужно больше. — Он встретился со мной взглядом, и в нём была колодец вины. — Ему нужен кто-то новый.

Ледяная истина сомкнулась на сердце.

Внезапное приглашение.

Страх в глазах родителей.

Тяжёлый засов.

— Ты… ты привёл меня для него?

— Нет! Я не хотел! — сорвался он. — Родители сказали, что оно становится сильнее, что одними нами не насытится. Если даст ему чужого… может, отстанет. Хоть на время.

Он привёл меня, как жертвенного ягнёнка. Родители не уезжали — они сидели в запертой комнате, слушали, молились, чтобы чудовище выбрало меня.

И скрежет стих. Шёпот умер. Дом погрузился в тишину такую, будто Земля перестала вращаться.

— Что происходит? — выдохнул я.

Глаза Лео расширились.

Снизу послышались шаги. Тяжёлые. Шаг — волочение. Шаг — волочение. Без притворства. Игра кончилась.

Шаги остановились за дверью. Три удара тишины. Потом удар, будто гром: дверь треснула, засов заскрипел.

КРАК!

От замка разбежалась паутина трещин, осыпалась труха дерева.

— Такого ещё не было, — всхлипнул Лео, отползя в угол. — Оно никогда не ломало дверь!

КРАК! БУМ!

Болт вырвало, дверь распахнулась с протяжным стоном.

В чёрном проёме я увидел его. Больше не пустота — оно заполнилось. Тело — жуткий конструкт из вещей дома: голени из половиц, руки из ржавых труб, торс — клетка из перил лестницы, а в её центре пульсировала моя сумка, как чужое тёмное сердце.

Головой служили напольные часы. Маятник за стеклом метался, словно бешеный глаз. Из часов зазвучал хор голосов, говоривших разом:

— ВРЕМЯ. ВЫШЛО.

Дверь жалобно качнулась, и созданное из костей дома вошло. Дерево и металл скрежетали, воздух наполнился запахом опилок и могильной сырости. Лео вскрикнул, но звук утонул в шуме чудовища.

Животный ужас накрыл меня. Я схватил стеклянный кубок со стола и бросил — он разбился о часы, вспыхнули осколки. Существо отшатнулось, раздался звон тысяч часов, бьющих последний час.

Миг — и появилась возможность.

— Окно! — крикнул я, потянул Лео за руку. Но задвижка не поддавалась — раму закрасили.

Тварь оправилась: маятник сверкал мозаикой луны. Она подняла руку-трубу для удара.

— Кровать! Помоги! — закричал я.

Адреналин оживил Лео. Мы опрокинули тяжёлую кровать, сделали хлипкий барьер. Существо врезалось, запуталось в простынях, взревело и начало разрывать матрас.

Мы зажаты в углу, за спиной — упрямое окно.

— Солнце, — прохрипел Лео, диким взглядом упершись в небо. — Только солнце. Оно должно быть внутри до рассвета.

Небо было чёрным — часов у нас не было.

Тварь вырвалась из лоскутов. Шла медленно: знала, что мы её. Подняла руку-коготь, скрученную из столовых приборов.

И тут я заметил за телевизором мощный фонарь.

Последняя отчаянная мысль.

Я схватил фонарь. Существо нависло, запах пыли и гробовой земли резанул. Я щёлкнул — столб белого света ударил в часы.

Оно завыло. Свет не жёг, а развязывал его. Ложка-коготь рассыпалась, доска-голень треснула. Свет был ядом для этой плоти. Закрыв «лицо» трубой, оно отпрянуло в тень.

Началась самая длинная стража.

Я держал луч, словно меч; это единственное, что сдерживало тьму. Лео дрожал за моей спиной. Батарейки таяли, сила в руке уходила. Существо бросалось — я отбивал светом, оно шипело во мраке. Так тянулись часы. Луч слабо жёлтил.

— Садится, — прохрипел я.

— Ещё чуть-чуть, — умолял Лео, глядя в окно. — Совсем чуть-чуть.

Тварь почуяла. Когда свет угасал, она собралась и ринулась.

В тот же миг на горизонте появилась серая черта зари.

Чудовище сбило меня, фонарь вылетел. Я лежал, оно нависало: в маятнике отражалось моё лицо. И тогда первый солнечный луч коснулся его спины.

Оно застыло. Потом начало рассыпаться. Часы обратились в пыль, трубы грохнулись, перила развязались. Серебро, щепки, моя сумка рухнули грудой хлама. Остался лишь тонкий слой серой пыли с могильным запахом.

Солнце залило разрушенную комнату. Я лежал, хватая воздух. Лео рыдал у стены — смесь облегчения и ужаса.

Мы выжили.

В коридоре послышались шаги человека. Дверь спальни родителей открылась; через мгновение они стояли на пороге. Они не смотрели на обломки, ни на кучу мусора — только на меня. И в их взгляде не было радости, лишь бездонное разочарование.

Ужас не закончился. Я понял: план провалился. Жертва не принесена. Дом-тварь будет голодна, когда снова придёт ночь.

Я — тот, кому удалось уйти.

И этого они мне не простят.

Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit