Ледяной холод парализовал тело. Каждое движение требовало невероятных усилий — мышцы деревенели, суставы скрипели от напряжения. Волны неумолимо тянули вниз, словно невидимые тени, цепляющиеся за ноги.

— Человек за бортом! — донеслось сквозь шум ветра.

Гилен медленно повернул голову. Метрах в трёхстах покачивалось примитивное деревянное судно.

«Гуманоиды. Их язык знаком — значит, это один из миров Системы», — промелькнуло в сознании.

Существа на палубе суетились, размахивали конечностями и непрерывно перекликались. Гилен с трудом сфокусировал зрение — глаза слезились от солёной воды, а сознание, цепенея от холода, настойчиво стремилось отключиться.

Последнее было неприемлемо.

Стиснув зубы, он начал неуклюже двигать онемевшими конечностями, понемногу приближаясь к судну. Теперь можно было разглядеть детали: гуманоиды (совершенно безволосые, за исключением клочков растительности на головах у некоторых) представляли собой пёстрое зрелище. Их голоса звучали грубо, как и сам язык — примитивный набор гортанных звуков.

Приближаясь, Гилен отметил разнообразие лиц:
— Одно выражало туповатое усердие (как будто его владелец всю жизнь таскал тяжести и гордился этим);
— другое — хроническое недовольство (видимо, профессиональное);
— третье украшала хищная ухмылка (явный признак мелкого стяжательства).

Лишь у одного — высокого существа в потрёпанном головном уборе — взгляд выдавал признаки функционирующего интеллекта. Он молча наблюдал, сложив верхние конечности на груди, в то время как остальные продолжали беспорядочно двигаться и издавать шум.

Гилен поднялся на палубу, озадаченный внешним видом местных жителей.

Первый — высокий, с одним глазом и пучком водорослей на подбородке, свисающим, как неудачный символ власти.
Второй — приземистый, с поясом, утыканным инструментами, которые сложно назвать просто орудиями пыток — скорее, «набором для творчества» садиста.
Третий — очкарик, лихорадочно чертящий в блокноте. Его пальцы дрожали, когда он переворачивал страницу, но это была не нервозность. Слишком точные движения, слишком расчётливые паузы между записями.

Гилен поймал себя на мысли: человек пишет левой рукой, но чернильное пятно на мизинце — справа.

«Переучившийся правша? Или просто привык скрывать почерк?»

Блокнот захлопнулся прежде, чем Гилен разглядел детали, но он успел заметить:
— среди формул мелькнул знакомый символ — перевёрнутый корень из минус единицы;
— на полях — аккуратные крестики, как отметки.

Двое других — похожие, как две ошибки в одном коде — синхронно наклонили головы, рассматривая его.

Гилен впервые ощутил физическую слабость, но ум оставался острым.
«Этот "очкарик" — не тот, за кого себя выдаёт. Вопрос — знают ли остальные?»

Капитан (если это был капитан) щурился единственным глазом:
— Эй, ты! Если демон — предупреди заранее. У меня пенсия через месяц.

Из толпы возникла рука, державшая кружку с дымящимся напитком. Пар поднимался вверх, источая незнакомый аромат, наполнявший ноздри чем-то давно забытым. Другой рукой ему вручили грубое одеяло, словно подарок никому ненужного шарфа — странное, бесполезное на первый взгляд, но неожиданно приятное.

Впервые ощутив тепло ткани, Гилен с удивлением осознал: замерзать, оказывается, тоже можно с каким-то странным удовольствием.

Он едва успел сделать глоток, как что-то щелкнуло у него в подсознании — словно старый механизм, вдруг вспомнивший свою работу. Медленно перевёл взгляд с кружки на толпу.

Там, за спинами безучастных помощников, мелькнуло неестественное движение: пальцы, скользящие к скрытому карману.
«Интересно, они кормят меня супом или готовят к разделке?»

— Ну чего встал, как истукан? — крикнул кто-то из толпы.
— Эй, ты! — подхватил другой матрос. — Или пей, или отдай!
— Может, он мокрый демон? — прошептал третий.

Алхимик — высокий блондин в круглых очках — внешне казался безобидным учёным. Его зрачки сузились, заметив глаза незнакомца. Язык скользнул по пересохшим губам.

Северное море зимой не прощало ошибок, а тут — Голый человек в ледяной воде. Без лодки. Без следов обморожения. Слишком чистая кожа для утопленника.

«Демон? Но демоны здесь не выживают… Монстр? Или…»

— Интересный цвет глаз, — произнёс алхимик сладковатым тоном. — Вы явно не из местных. Где вы их приобрели?

Тишина. Даже близнецы перестали шептаться.

Гилен медленно поставил кружку на палубу. Он видел, как взгляд алхимика скользнул к его запястьям — искал пульс, которого не должно было быть.

— На юге, — соврал Гилен, чувствуя, как тот задержался на его запястье.
— Какой юг? — Алхимик приподнял бровь. — Наш последний южный остров пал под Чёрной Хворью полгода назад.

Его взгляд снова упал на запястья. Снова искал то, чего не находил.

Капитан грохнул кулаком по бочке:
— Хватит! Демон или нет — пусть хоть суп допьёт!

Алхимик не ответил. Его пальцы сжали спрятанную в рукаве серебряную иглу — инструмент, реагирующий на нездешнюю кровь. Но…

Боцман, тихо, но чётко:
— Уважаемый Сайлос де Сильва, ваша игла... капает.

Серебряный кончик действительно дрожал, роняя капли на палубу. Они не растекались, а сворачивались в шарики, как ртуть.

— В каюту, — рявкнул капитан. — А ты, — ткнул пальцем в алхимика, — если твои штуки прожгут палубу — будешь латать. Без магии.

«А если он не демон? Если он… что-то новое?»

продолжение следует...

В одном из кресел, уютно поджав под себя ноги, сидела принцесса Диана. Ее длинные волосы, черные как сама ночь, струились по плечам, касались спинки кресла, мягкие и живые. Огромные голубые глаза горели любопытством, ловили свет свечей, будто маленькие озера, встречающие рассвет. На ней было простое легкое платье из белого льна, почти невесомое, как утренний туман над рекой, — оно делало ее еще нежнее, еще чище. Она была как цветок, который только раскрылся. Напротив, сидел Андрей — седовласый священник с добрыми, но острыми глазами, в которых светилась вера, настоящая, глубокая. Его старая и выцветшая ряса была аккуратно заштопана, но выглядела простой и опрятной. В руках он держал книгу — толстый фолиант с потертой обложкой, пахнущий временем. Эти страницы хранили историю богов, их победы и их учения. Рядом на столе лежал маленький деревянный медальон, старый и потемневший от времени, с вырезанным солнцем — символом Люминора. Андрей никогда не расставался с ним.

— Принцесса, — начал он, слегка наклонив голову, как делал всегда, чтобы показать уважение, — сегодня я расскажу вам о богах, которые держат в своих руках судьбу мира и жизни людей. Они — как свет и тьма, как дыхание и тишина, как равновесие, которое не дает нам всем рухнуть.

Диана кивнула, ее пальцы невольно вцепились в подлокотники кресла — не от страха, а от предвкушения. Она обожала эти уроки, любила слушать истории, полные загадок и чудес. В них мир раскрывался перед ней.

Андрей распахнул книгу, и шорох страниц слился с треском дров в камине, как тихая мелодия.

— Первым идет Люминор, бог света, — сказал священник, и его голос стал мягче, словно он вспоминал кого-то близкого и родного. — Он приносит тепло, надежду, освещает дорогу тем, кто потерялся в темноте. Его рисуют высоким мужчиной в белых одеждах, они сияют, как снег под солнцем в морозный день. Волосы у него золотые, струятся, как лучи полудня, а в руках — сияющий меч с чистым кристаллом света, этот кристалл разрывает мрак, как рассвет. Его символ — солнце, круглое, живое, вечное.

Диана закрыла глаза, и перед ней возник Люминор — величественный, добрый, окруженный светом, который обнимает, как теплое одеяло. Ей вспомнился отец в те моменты, когда он рассказывал сказки у камина, тогда свет в его глазах был таким же живым, таким же теплым, как лучи этого бога. Ее губы дрогнули в легкой, почти детской улыбке.

— Он добрый? — спросила Диана тихо, будто боялась спугнуть этот образ.

— Да, — кивнул Андрей, глядя на нее с теплом. — Но его доброта — это не слабость, а сила, которая несет веру и смелость.

Он перевернул страницу, и его палец пробежал по строчкам, выцветшим, но все еще читаемым.

— Потом — Аэлис, богиня жизни, — продолжил священник, и в его голосе зазвучала нежность. — Она царит над природой, лечит раны, оберегает все живое, что дышит и растет, цветет. Ее платье соткано из листьев и цветов, зеленое, как лес после дождя, пахнущее травой и землей. Волосы длинные, переплетенные с виноградными лозами и диким плющом, живые, как сама весна. В руках — чаша с водой, она возвращает жизнь даже сухой ветке. Ее символ — древо, корни которого уходят глубоко в землю, а ветви тянутся к небу.

Диана представила Аэлис — босую, среди цветущих полей, с птицами кружащими над ней, и бабочками, которые садятся на ее руки. Ее сердце забилось чуть быстрее — от этой картины стало тепло, как от солнца весной.

— Она красивая, — прошептала Диана, почти не замечая, сказала это вслух.

— Как сама жизнь, со всеми ее красками, — улыбнулся Андрей, и морщинки вокруг его глаз стали глубже.

Он замолчал на миг, будто подбирал слова, и продолжил:

— И еще Валериус, бог мудрости. Он хранит знания, оберегает тех, кто ищет правду. Его видят старцем в длинной мантии, серой, как туман над рекой утром. В одной руке — книга, полная тайн и секретов мироздания, а в другой — перо, этим пером он  пишет историю мира и историю жизни всего сущего. Глаза его глубокие, будто видят настоящее и будущее. Его символ — книга, раскрытая, живая, зовущая.

Диана выпрямилась, в ее глазах вспыхнул огонь. Валериус показался ей родным — словно перед ней стоял отец Андрей, хранитель всего, что она так любила: рассказов, книг... Как же хотелось бы прочитать Книгу Валериуса! У нее так много вопросов о матери, на которые она жаждет найти ответы.

— Но свет невозможен без тьмы, — продолжил он тихо. — Есть и те, кто правит мраком. Арт, бог смерти, повелитель теней. Он несет конец всему — людям, зверям, даже лучи света исчезают в его присутствии. Его доспехи черные, как ночь без звезд, глушат свет, а в руке — Ловец Душ, меч, который забирает души и прячет их в своей пустоте. Его символ — череп, белый, холодный, как могила.

Диана поежилась, ее пальцы сильнее сжали мягкую парчу кресла. Она вспомнила сказку отца об Арте и короле Алексе, и теперь мысль кольнула ее, как игла: «Отец рассказывал об этом вчера… Неужели Арт — не просто персонаж из сказки?» Этот вопрос застыл в ее голове, тяжелый и холодный.

— Он злой? — спросила она, и голос дрогнул, как лист на ветру.

— Он… сложный, — ответил Андрей, подбирая слова, будто боялся сказать слишком много. — Его сила — часть мира, но она холодна и пугает.

Он перевернул страницу, и его взгляд потемнел, как небо перед грозой.

— Моргас, бог хаоса, — продолжил старец. — Он ломает порядок, уничтожает все, как ветер во время бури. Его облик меняется — он может быть то человеком с глазами, горящими огнем, то змеем с ядовитыми клыками, то крылатым демоном, чьи когти рвут облака. Его символ — спираль, она вращается без конца, сбивая с толку.

Диана с ужасом сглотнула, представив Моргаса, его переменчивость пугала.

— Некрос, бог разложения, — голос Андрея стал шепотом, почти заглушенным треском огня. — Он пожирает жизнь, превращает ее в пыль и гниль. Его тело — скелет, обтянутый серой кожей, сухой и мертвой, а под плащом шевелятся души тех, кто ушел с пути света и обрек себя на вечные муки во тьме. Его дыхание пахнет тленом, все живое, к чему он прикасается, стареет и превращается в пыль. Некрос может поднимать армии мертвецов.  Его символ — червь, копошащийся в земле.

Принцесса сжалась, ее взгляд метнулся к камину. Огонь стал ее укрытием от этих слов. Яркий и горячий, он будто разгонял этот мрак и боль, которую несли с собой темные боги.

— Заркун, бог зависти, — продолжал священник, и в его тоне мелькнула печаль. — Он хочет забрать все, светлое что есть у других: радость, тепло, свет, надежду. Его глаза полны зависти, ему не составит труда сбить человека с пути и разбудить в людях самые плохие качества. Его кожа черная, как уголь, а голос сладкий. Заркун искусный манипулятор, если он взялся за человека, считай, тот обречен. Его символ — змея, которая душит добычу.

Диана нахмурилась. Сила бога зависти казалась ей слабой, но острой, как заноза.

— И последняя — Тенебрис, богиня тьмы. — Андрей замолчал, его пальцы дрогнули на странице, как от холода. Когда он назвал ее имя, пламя в ближайшем канделябре внезапно угасло, оставив тонкую струйку дыма. Священник замер, его пальцы сжали книгу чуть сильнее, но он продолжил: — Она живет страхами, сеет мрак. Ее платье черное, как ночь без луны, глаза — пустота, которая засасывает. Она прячет правду в тенях, обманывает тех, кто ищет свет. Ее символ — луна, мертвая, холодная, одинокая.

Диана почувствовала, как холод пробежал по спине, будто кто-то провел по ней ледяным пальцем. Ей показалось, тень из коридора, длинная и змеистая, уже следит за ней из угла библиотеки, прячется в полумраке. Тенебрис пугала ее больше всех — невидимая, загадочная как шепот в темноте.

— Но над всеми ними — Эон, бог-создатель, — сказал Андрей тихо, почти благоговейно. — Он создал этот мир — свет и тьму, жизнь и смерть, все, что мы видим. Как он выглядит, никто не знает, кроме первых богов — Арта и Люминора. Его голос давно затих, Эон исчез. Говорят, он ушел, оставив богов и людей разбираться между собой самим. Его символ — круг, простой, но бесконечный, как время. Эон — верховный бог, но никто не ведает, где он сейчас и почему ушел и бросил всех.

Андрей закрыл книгу, положил ее на колени и посмотрел вверх, где тени свечей плясали под потолком, как живые. Диана задумалась. Ее пальцы теребили край платья, мягкий лен успокаивал. Эон был загадкой. Почему он бросил свой мир? Что он хотел от них всех?

Тут дверь библиотеки со скрипом распахнулась, и в зал шагнул король Всеволод. Его высокая и сильная фигура заполнила пространство. Седые волосы, собранные в хвост, блестели в свете камина, а глаза, глубокие, как море в шторм, были строгими, но усталыми, будто что-то давило на него. За ним шел мастер Совикус, советник — худой, с острым лицом и взглядом, холодным как лед. Его черная мантия шуршала по полу, а тонкие губы кривились в усмешке, едва заметной, но острой. Когда-то он пришел в Вальдхейм как лекарь, спасал людей от болезней, и король доверял ему, как брату. Но теперь его тень стала длиннее, а сердце — жестче.

— Почему ты здесь, Диана? — спросил Всеволод твердым, как камень, голосом, в котором все же слышалась нотка заботы. Всеволод остановился, обвел взглядом библиотеку, и его глаза нашли Диану, маленькую фигурку в большом кресле.

— Я учусь, отец, — ответила она, подняв голову. Ее тон был мягким, но в нем звенела сила, тонкая, но ясная.

— Учеба — дело хорошее, — сказал он сухо, — но королевству нужны не мечтатели, а правители, которые будут держать народ крепкой рукой.

Совикус хмыкнул, скрестив руки, его пальцы постукивали по рукаву.

— Народ — не стадо, — прошептала Диана достаточно громко, чтобы голос долетел до короля. Она сжала кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные следы.

— Мило, — бросил Всеволод. — Но глупо.

Стоящий рядом Совикус ухмыльнулся, его глаза блеснули.

— Чем вы ее заняли? — резко спросил Всеволод, глядя на Андрея, и его брови сдвинулись, как тучи перед грозой.

— Историей мироздания и богов, мой король, — спокойно ответил священник, положив руку на книгу, будто защищая ее. — Это ее корни, ее наследие.

— Боги не спасут нас, — отрезал Совикус, шагнув ближе, его мантия прошелестела, как ветер. — Власть спасет. Сила спасет. Диане пора учить не сказки, а то, как держать трон.

— А разве не вера дает силу? — спросил старец тихо. — Без нее власть — пустая оболочка. — Андрей поднял взгляд и встретился с глазами советника. В его голосе зазвучала твердость.

Совикус фыркнул, но промолчал, только уголок рта дернулся. Всеволод сжал рукоять кинжала на поясе, его пальцы побелели. После паузы он обратился к дочери:

— Диана, идем. У нас дела.

Она посмотрела на Андрея — тот кивнул, но в его глазах мелькнула тревога. Диана встала, бросив взгляд на книгу и медальон с солнцем Люминора. Ее страницы и этот символ казались живыми, шептали о чем-то важном. Она пошла за отцом, ее шаги гулко отдавались в каменных коридорах. В голове кружились мысли о том, как сильно изменился отец с тех пор, как Совикус стал его тенью. Слишком строгий, слишком холодный — как будто часть его души ушла вместе с Эльзой. Что-то разрушалось в их семье, и она не знала, как это склеить.

Вдруг в полумраке коридора ее взгляд поймал тень — длинную, змеистую, живую. Она скользнула по стене, потянулась к факелу и замерла, будто прислушивалась. Диана вздрогнула, сердце заколотилось, но тень замерла и затем растаяла, оставив лишь холод, пробиравший до костей. Она обернулась — пусто.

Всеволод внезапно остановился, его широкая фигура застыла в полумраке, как статуя. Он медленно повернул голову, глядя куда-то в глубину коридора, куда не доставал свет факелов. Его губы шевельнулись, и низкий, едва слышный шепот сорвался с них:

— Не сейчас…

Диана замерла, ее дыхание сбилось. Она вгляделась в темноту — ничего, только тени плясали на стенах, но в глазах отца мелькнула тревога, острая, как лезвие. Он резко отвернулся и пошел дальше, не сказав ни слова. Диана поспешила за ним, но в ушах все еще звенел его шепот, холодный и тяжелый, как предчувствие беды, от которой не спрятаться.

Однако за этим уютом скрывались тайны. Мрачные и страшные. О них не говорили вслух, а тихо шептали доверчивому слушателю, передавали из уст в уста, из поколения в поколение. Они таились в тенях горящих факелов, в глубоких подземельях внутри замка.

Эти тайны жили и в сердце короля Всеволода, правителя Альгарда. Иногда они вспыхивали в его взгляде — холодные, жесткие, словно искры, высекаемые из камня и готовые сжечь все вокруг. Но подданные короля не могли догадаться о них. Высокий и широкоплечий, Всеволод одним своим видом внушал уважение. Серебристые волосы свободно ниспадали на спину, а глубокие, словно синее море, глаза были полны решимости. Бордовый плащ с изысканными золотыми узорами мягко колыхался при ходьбе, а рубины и сапфиры, которыми была украшена корона, переливались в отблесках света. Но за этой суровой мощью таилось нечто теплое и живое — глубокая, нежная любовь к дочери, принцессе Диане.

Дочь была его светом во тьме, его маленькой принцессой, в которой он души не чаял. Ее черные волосы мягко вились в кудри, а голубые глаза сияли любовью и добротой. Диана носила светлые льняные платья простого кроя и от этого казалась хрупкой, будто лесная фея, заблудившаяся среди стен замка.

После смерти королевы Эльзы Всеволод стал для Дианы опорой и защитником — тем, кто рассказывал ей сказки и оберегал от ночных кошмаров. Прошло почти десять лет, но для короля Всеволода время пролетело как один миг.

В тот вечер король шел в спальню к своей дочери и раздумывал о том, как быстро она выросла с тех пор, как Эльза покинула их. Всеволод как обычно вошел в комнату: плащ шуршал за спиной, шаги гулко звучали в тишине. Спальня Дианы была уголком света и тепла в суровом дворце. Стены в тонах заката — розовые и золотые — мягко светились в отблесках свечей, кровать стояла у окна, и на тяжелом балдахине плясали тени. Камин потрескивал, наполняя комнату запахом дров. На полу лежал толстый ковер, а на столике у кровати — детские сокровища: книги, куклы, деревянные солдатики. Хотя Диана уже выросла, она по-прежнему бережно хранила свои игрушки — память о детстве и любимой матери.

На стене висел портрет королевы. С улыбкой и легкой грустью в глазах с него смотрела Эльза. Внизу на комоде были разложены ее любимые вещи: цепочка с медальоном и музыкальная шкатулка, которая играла любимую мелодию Эльзы.

Диана тихо спала, укутанная мягким одеялом до самого подбородка. Король замер у её кровати, вглядываясь в лицо дочери. «Как же она похожа на Эльзу», — снова, с теплом и тоской, подумал он.

Воспоминания уводили его в прошлое, к тем вечерам, когда маленькая Диана ждала его у своей кроватки. С новой книгой в руках он находил там не только ее улыбку, но и покой для своего сердца.

Глаза Дианы блестели в полумраке, полные ожидания и желания услышать очередную историю. Всеволод улыбнулся — тепло, как умел улыбаться только для нее, поправил балдахин и сел в кресло возле кровати.

— Расскажу тебе старую легенду, моя Диана, — сказал он, убрав прядь черных волос с ее лба.

Огромные голубые глаза дочери с интересом смотрели на него, и их взгляд, казалось, проникал в самую душу короля.

— О чем она, отец? — шепнула Диана, нежно погрузившись в объятия подушек.

— О короле, что сражался с тьмой, — ответил он, и в его голосе мелькнул глухой отголосок тех событий, словно он сам был их свидетелем.

Диана кивнула, обняла край одеяла и приготовилась слушать. Всеволод откинулся в кресле и начал рассказ. Его голос стал глубоким и пугающим, словно эхо далекого прошлого.

— Давным-давно, когда мир был еще юн, а звезды горели ярче, чем сейчас, на землю пришла тьма. Имя ей Арт, Владыка Смерти. Он был создан великим Эоном первым из восьми богов. После исчезновения Эона Арт почувствовал себя преданным и брошенным, и его сердце перестало чувствовать жалость, он отвернулся от света. В гневе он поклялся уничтожить все живое — леса, реки, людей, зверей. Бог смерти бросил клич, и темные твари поднялись за ним. Тьма уничтожала все живое на своем пути, оставляя лишь пепел. Мир был обречен. Небо закрыли черные тучи, повсюду сверкали молнии. Земля дрожала, будто оплакивала свою скорую гибель.

Диана сжалась под одеялом, глаза ее расширились.

— Как страшно… — шепнула она, но в голосе мелькнуло любопытство: — А что было дальше, отец?

— Дальше настали ужасные и темные дни, — продолжил Всеволод, наклоняясь ближе, чтобы свет камина падал на его лицо. — Но даже в таком мраке нашелся свет. Жил тогда герой, избранный светлыми богами. И это был король Алекс. Высокий и сильный, он встал перед Артом, как скала перед волной. Его меч, напитанный силой света, разгонял тьму, а в сердце горела вера. Люди смотрели на него с надеждой, в то время как вокруг все уничтожалось и рушилось.

— Он пошел против Арта? — спросила Диана, ее пальцы крепко сжали одеяло.

— Да, — кивнул Всеволод. — Со своими воинами света он столкнулся с ордами тьмы на равнине, позже названной Полем Пепла. Доспехи звенели от ударов, мечи лязгали, людские крики смешивались с воем ветра. Тучи скрывали звезды, а земля стала красная от крови. Алекс шагал вперед, и его клинок рассекал мрак. Пробившись через тьму, он встретился с Артом лицом к лицу.

Диана приподнялась, ее глаза горели любопытством.

— И что дальше? Как он одолел бога? Расскажи, отец!

— Они столкнулись, как свет и тьма, как день и ночь, — продолжил Всеволод, его голос был глухим, но напряженным. — Арт возвышался, подобно грозовой туче. Его доспехи поглощали свет, глаза полыхали огнем и ненавистью. В руках он сжимал Ловец Душ — черный меч с пылающими рунами. Души павших вились вокруг, шепча о гибели. Но Алекс не отступил, держа сияющий клинок Люминора прямо перед собой. Два клинка столкнулись — свет против тьмы, жизнь против смерти. Искры летели, земля дрожала. Наконец, клинок Алекса пробил доспехи Арта. Бог смерти взревел, тьма вокруг него сжалась и отступила. И в тот же миг Ловец Душ вонзился в грудь короля. Свет вокруг него померк, мир погрузился в тишину.

Диана ахнула, прижала руки к щекам.

— Он погиб? — голос ее дрогнул.

— Его тело погибло, но душа не угасла, — тихо сказал Всеволод, глядя ей в глаза. — Ловец Душ утянул ее в свои глубины, как в бездонный колодец. Арт ослаб, но еще не был уничтожен. Тогда явились светлые боги — Люминор и его братья. Люминор, сильнейший из них, шагнул вперед. Его сияние разогнало тучи, и тьма начала отступать. Он вырвал Ловец Душ из рук Арта, поднял его и с силой вонзил в грудь Владыки Смерти. Тьма вокруг него закружилась, сжалась в точку. Душа Арта, черная и холодная, оказалась заточена в том же мече, рядом с душой Алекса. Боги света уничтожили оставшихся темных тварей, но некоторые успели уйти. С помощью богов был построен храм и надежно спрятан в горах. В нем боги света запечатали Ловец Душ. С тех пор его стерегут титаны, созданные самим Люминором — трое огненных стражей, выкованных из пламени солнца. Они покоятся в глубинах храма, скрытые от глаз смертных, их тела застыли, словно лавовый камень, но внутри них все еще тлеет жар — пульс божественного огня.

Ни время, ни тьма не властны над ними. Титаны не знают сна в человеческом понимании — их сознание угасло, но опасность, грозящая храму, способна вновь разжечь искру внутри и пробудить их. В этом храме живут и люди, которым Люминор дал частичку своей силы. Они следят за порядком, чтобы никто не смог освободить душу бога смерти и выпустить его тьму наружу, очищают скверну, исходящую от души бога смерти.

— А Алекс? — Диана опустила взгляд, голос стал тонким и тихим, а на глазах проступили слезы.

— Успокойся, моя девочка, он не умер. — Всеволод коснулся ее щеки, вытирая слезы, пальцы его были мягкими и теплыми. — Его душа спит в Ловце Душ, рядом с душой Арта, и ждет своего часа. Когда тьма вернется, меч вспыхнет снова и Алекс встанет, чтобы защитить нас. Он — свет, который никогда не погаснет.

Диана улыбнулась, глаза ее засияли.

— Он точно вернется?

— Обязательно, — кивнул Всеволод и поцеловал ее в лоб. — Пока мы верим в светлых богов, их свет живет в нас.

Диана вздохнула, веки ее медленно сомкнулись. Дыхание стало ровным, глубоким. Всеволод задержался у кровати дочери, глядя на нее. Тени огня от камина плясали на стенах, рисуя узоры, периодически меняя свое очертание. Вдруг одна тень, длинная и извилистая, потянулась к портрету Эльзы. Она извивалась, словно живая, хотела коснуться ее лица, золотистых локонов. Всеволод нахмурился. Рука его легла на рукоять кинжала у пояса — холодную, твердую. Тень дрогнула, замерла и растаяла, оставив легкий холодок в воздухе. Он мотнул головой. Может, все это ему привиделось? Может, игра света, усталость или бессонные ночи давали о себе знать?

И все же в груди короля вспыхнуло смутное беспокойство, едва уловимое, но настойчивое. Он встал и подбросил полено в камин. Огонь затрещал веселее, разметав золотые блики по стенам. Диана спала. Лицо ее разгладилось, губы чуть изогнулись в улыбке — во сне она видела цветущий сад или сияющий меч Алекса, возможно, и тьму Арта. Покой опустился на спальню, мягкий и хрупкий.

Но где-то далеко, в темных уголках мира, что-то шевелилось. Древнее, затаенное, оно пробуждалось, готовое шагнуть вперед, вписать новую строку в историю света и тьмы — историю, которая ждала своего часа.

Всеволод вздохнул, отгоняя образы тех счастливых вечеров. Диана стала взрослой, и он все реже приходил к ней, чтобы поделиться новой сказкой перед сном.

Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Щелчок задвижки отозвался в коридоре, и он замер, прислушиваясь. Тишина окутала дворец, только факелы потрескивали вдали да ветер шуршал в саду. Он шагнул вперед: его бордовый плащ коснулся пола, тень легла на каменные плиты — длинная, одинокая. Коридор тянулся вдаль, и каждый шаг уводил его к мыслям об Эльзе.

Ее не хватало. Не хватало голоса — мягкого, спокойного. Не хватало смеха, что наполнял эти стены. Он вспоминал, как она сидела у камина в спальне Дианы, перебирая ее черные волосы, и рассказывала истории — о цветах на склонах, о пении птиц перед дождем. Эльза находила свет во всем, и даже холодный зимний день в ее присутствии не был таким ужасным. Теперь этот свет пропал, он остался в полумраке.

Король остановился у окна. За стеклом виднелся сад — лани двигались между деревьями, павлины спали в ночи. Эльза любила этот сад. Они гуляли там вместе, когда Диана была маленькой. Эльза брала его под руку, ее тепло разгоняло холод внутри него — холод, который преследовал его всю жизнь. «Смотри, как красиво», — говорила она, показывая на цветущий куст роз или вечерний закат. Вот и сейчас он смотрел на ночной сад и видел только ее — ее глаза, ясные и живые, ее улыбку. Воспоминания об Эльзе грели его сердце.

Всеволод вздохнул и направился к своим покоям. Из тени выступил Совикус, первый советник короля.

— Государь, вести с юга, — начал он, перебирая бумаги в руках, но умолк, встретив печальный взгляд короля.

— Совикус, помнишь, как ты спас ее? — тихо спросил Всеволод.

Советник кивнул, его пальцы крепче сжали бумаги, а в памяти всплыли времена, когда в Вальдхейме он был всего лишь лекарем.

— Чума. Королева была на восьмом месяце. Жар, слабость. Я думал, мы потеряем их обеих. Дал ей все, что знал: травы, настои. Работал без сна. Она выжила, родила Диану. Сказала мне: «Теперь благодаря тебе я — мать». Улыбнулась так светло, и я поверил в чудеса.

Всеволод опустил взгляд.

— А спустя пять лет ее не стало. Утром просто не проснулась. Почему?

— Не знаю, государь, — склонил голову Совикус. — Она была здорова, растила дочь. Ночью спала рядом с вами, а утром… тишина. Я проверял — ни следа болезни, ни отравления, ничего. Сердце ее просто остановилось.

Всеволод сжал кулак.

— Спасибо за Диану. И за то, что ты дал нам эти пять лет. Пять чудесных лет с ней.

Совикус поднял глаза и посмотрел на короля.

— Я виню себя в том, что не понял причину ее недуга и не спас. Она была светом не только для вас двоих, но и для всего королевства.

Король кивнул.

— Я смотрю в глаза дочери и вижу в ней отражение Эльзы каждый день. Ее глаза, ее губы, ее милые веснушки. — Он положил руку на плечо советника. — Мне так ее не хватает, Совикус. Спасибо, что спас ее тогда.

Совикус слабо улыбнулся.

— Вести подождут до утра? — спросил он.

— Да, — ответил Всеволод и двинулся дальше по пустому коридору. За окном тихо шуршал ветер, пытаясь ворваться внутрь и коснуться его холодным дыханием. Каменный пол отдавал стужей, проникающей в самую душу. Эльза ушла, оставив его одного — с тяжестью короны и дочерью на руках. Но разговор с Совикусом слегка притупил эту невыносимую боль, превратив ее в глухую, ноющую рану, которая уже не могла полностью затянуться, но учила короля жить дальше.