В космосе для одиночек волшебно,

Лишь ты и твои безграничные возможности

Твори, страдай, люби, разрушай и создавай вновь.

Вокруг никого на целой планете, а то и во всей системе.

Никакого противодействия от твоих не друзей или твоего добра желателей.

Вообще никого рядом, пока вновь не включишь обратно межгалактическую связь.

Для вас старались:

Нейронные сети:

Озвучено Suno.com/invite/@apavels

Иллюстратор Kandinsky

А так же, все тот же один человек:

Автор - ПавелС

По возможности, поддержите этого человека.

Сбер: 2202 2032 7350 7857

Rutube.ru/u/PavelS

Tenchat.ru/APavelS

T.me/PavelS_Avtor

Vk.com/avtorpavels

Pikabu.ru/@APavelS

Yappy.media/n/apavels

Litres.ru/69174838

Совир три дня сидел у постели Заряны. Жёг травы, шептал над водой, прикладывал к её лбу мокрые тряпки. Но на четвёртый день девочка умерла — тихо, во сне, с улыбкой на бледных губах. Ведара выла, раздирая волосы, а Гостомысл молчал, глядя в пустоту. Когда Совир вышел из избы, старейшина схватил его за грудки и прошипел: "Ты обещал её спасти. Убирайся, пока я тебя не зарубил."

Знахарь не ответил. Молча собрал свои травы, котёл и ушёл. Его видели в последний раз, когда он шагал к лесу, сгорбленный, с посохом в руке. Люди решили, что он ушёл навсегда. И, может, так было бы лучше.

Прошёл месяц. Листья пожелтели, а туманы стали такими густыми, что в полдень нельзя было разглядеть соседнюю избу. В Лозовичах начали шептаться о странностях. Сначала пропала коза у вдовы Миланы — ушла утром к реке и не вернулась. Потом сын кузнеца, десятилетний Боян, клялся, что видел в лесу тень — высокую, сгорбленную, с горящими глазами. Старики говорили, что это Леший бродит, недовольный тем, что люди рубят деревья слишком близко к его владениям. Жрец Велеса, седой Вратислав, провёл обряд у капища — зарезал чёрного петуха и окропил кровью землю. Но тени не ушли.

А потом вернулся Совир.

Это было ночью. Туман стелился по земле, как живое существо, и луна едва пробивалась сквозь облака. Собаки взвыли разом, а затем замолчали. Люди выглянули из окон и увидели его — знахаря, что шёл через деревню. Только теперь он выглядел иначе. Лицо его осунулось, глаза запали, а волосы, раньше седые, стали чёрными, словно смола. За ним тянулся запах — не трав, а гнили и мокрой коры. В руках он нёс что-то завёрнутое в тряпку, и никто не решился спросить, что это.

Совир не остановился у своей старой избы. Прошёл мимо, к дому Гостомысла, и постучал в дверь. Старейшина открыл, держа топор, но замер, увидев, кто стоит на пороге. А за спиной Совира, в тени, стояла Заряна.

Она была бледной, как снег, с пустыми глазами, но двигалась. Её платье, в котором её похоронили, висело клочьями, а из-под подола торчали тонкие корни, словно ноги её проросли в землю. Ведара закричала и упала в обморок. Гостомысл выронил топор, а Совир тихо сказал: "Я вернул её, как обещал."

Но Заряна не была прежней. Она не говорила, не улыбалась. Только смотрела — и от её взгляда по спине бежал холод. Ночью она ушла. Гостомысл проснулся от звука шагов и увидел, как его дочь, не оборачиваясь, идёт к лесу. А утром нашли его самого — мёртвого, с вырванным горлом, лежащего у порога. Ведара кричала, что это сделала Заряна, но никто не хотел верить.

После смерти Гостомысла деревня погрузилась в страх. Люди боялись выходить из домов, но беда сама пришла к ним. На вторую ночь что-то огромное ударило в стену избы кузнеца. Утром нашли следы — не звериные, а человеческие, но слишком большие, с длинными пальцами, вросшими в землю. В реке утонул рыбак Добрыня — его тело вытащили, но оно было покрыто тонкими корнями, что тянулись изо рта и глаз.

Вратислав, жрец, собрал людей у капища. "Это нечисть, — сказал он, сжимая посох. — Совир принёс её из леса. Надо найти его и убить." Но никто не хотел идти в чащу. Лес стал другим — деревья гудели, даже когда ветра не было, а ветви шевелились, как живые. По ночам слышался шёпот, низкий и гортанный, словно кто-то звал из глубины.

Млада, молодая охотница, вызвалась первой. Её брат погиб год назад от рук разбойников, и она привыкла полагаться только на себя. С луком и ножом она ушла в лес вместе с Вратиславом и двумя воинами — Ратибором и Жданом. Они нашли избу Совира, но она была пуста. Только на полу лежала та самая тряпка, что он нёс, а в ней — чёрный камень, покрытый резьбой, похожей на корни.

А потом лес ожил. Деревья наклонились, ветви хлестнули по земле, а из-под корней поднялись фигуры — человеческие, но с кожей, похожей на кору. Среди них была Заряна, её глаза светились зелёным, а руки тянулись к Младе. Воины закричали, Вратислав начал читать молитву Велесу, но тени не остановились.

"Это не Совир, — прошептал жрец, отступая. — Это Леший. Он забрал их всех."

Лес сомкнулся вокруг Млады, Вратислава и двух воинов, словно пасть зверя. Туман стал гуще, цепляясь за ноги, а воздух наполнился запахом гнили и мокрой древесины. Тени, что поднялись из-под корней, двигались медленно, но неотвратимо. Заряна стояла впереди, её светлые волосы свисали спутанными прядями, а из-под кожи на руках пробивались тонкие зелёные ростки. Она не издала ни звука, но её пустые глаза следили за каждым движением Млады.

Ратибор, широкоплечий воин с короткой бородой, первым бросился вперёд. "Прочь, нечисть!" — рявкнул он, замахнувшись топором. Лезвие врезалось в плечо одной из фигур — мужчины с лицом, покрытым корой. Из раны потекла не кровь, а чёрная жижа, пахнущая болотом. Но тварь не остановилась. Она схватила Ратибора за руку, и корни, вырвавшиеся из её пальцев, начали вгрызаться в его плоть. Воин закричал, выронил топор и рухнул на колени.

Ждан, младший из двоих, отпрянул назад, его копьё дрожало в руках. "Это не люди! Это проклятье!" — выдавил он, пятясь к Вратиславу. Жрец поднял посох, вырезанный из ясеня и увенчанный рогами, и начал читать слова, что звучали как древний напев. Голос его дрожал, но не прерывался: "Велес, хранитель путей, уведи тьму в свои чертоги, защити нас от гнева земли!"

Млада натянула тетиву, прицелившись в Заряну. Её сердце сжалось — она помнила девочку живой, бегающей по лугу с венком из одуванчиков. Но теперь это была не Заряна. Стрела вонзилась в грудь тени, и та пошатнулась, но не упала. Из раны вырвался сгусток корней, что потянулся к земле, словно ища опору.

"Бегите!" — крикнул Вратислав, когда тени сомкнулись ближе. Ратибор уже не шевелился — его тело покрылось корой, глаза остекленели. Ждан бросился к деревьям, но корни, вырвавшиеся из-под земли, оплели его ноги. Он упал, крича, пока лес не поглотил его целиком.

Млада и Вратислав побежали, петляя между стволов. Ветви хлестали по лицам, оставляя кровавые царапины, а шёпот — низкий, гортанный — звучал со всех сторон. "Вы пришли ко мне… теперь вы мои…" — слова текли, как ветер, но Млада не могла понять, откуда они идут. Ноги вязли в мокрой земле, дыхание рвалось, но останавливаться было нельзя.

Они вырвались на поляну, где стоял огромный дуб — старый, с узловатыми ветвями, что тянулись к небу, как руки мертвеца. У его корней сидел Совир. Его чёрные волосы спутались, лицо было серым, а руки сжимали тот самый чёрный камень с резьбой. Он не поднял глаз, но голос его прозвучал хрипло: "Вы не должны были приходить."

Млада направила стрелу на Совира, но Вратислав остановил её, положив руку на лук. "Подожди. Он не один здесь." Жрец шагнул вперёд, сжимая посох. "Что ты сделал, знахарь? Зачем вернул Заряну? Это не её душа — это тьма!"

Совир медленно поднял голову. Его глаза, некогда серые, теперь были затянуты зелёной пеленой, как у слепца. "Я хотел исправить… — прошептал он. — Она умерла из-за меня. Я не мог её спасти… но он обещал вернуть её." Голос его дрожал, но в нём не было злобы — только усталость.

"Кто обещал?" — рявкнул Вратислав, но ответ пришёл не от Совира.

Земля под дубом задрожала. Корни зашевелились, вырываясь наружу, а из ствола дерева выступила фигура — высокая, сгорбленная, с руками, что казались сплетением ветвей. Лицо её было скрыто под корой, но глаза горели жёлтым, как огонь в ночи. Леший. Дух леса, древний и беспощадный.

"Я дал ему силу, — прогудел голос, глубокий, как гул земли. — Он просил жизни, и я дал её. Но всё имеет цену." Леший шагнул вперёд, и трава под его ногами почернела. "Люди рубят мои деревья, жгут мои поляны, крадут моих зверей. Теперь они заплатят."

Млада отступила, чувствуя, как холод пробирает до костей. "Ты убил Заряну? Гостомысла?" — выкрикнула она, но Леший лишь рассмеялся — звук был похож на треск ломающихся сучьев.

"Я не убивал. Он сам призвал меня. — Леший указал на Совира. — Его боль открыла мне путь. Каждый, кого он вернёт, становится моим. Их души — плата за его силу."

Вратислав стиснул посох. "Ты нарушил законы богов, Совир. Велес не простит этого. И мы не позволим тебе забрать деревню."

Совир покачал головой. "Я не хотел… Они выгнали меня. Я только хотел вернуть её…" Он сжал камень сильнее, и из-под земли поднялась ещё одна тень — Ратибор, теперь с корой вместо кожи и пустыми глазами.

Млада выстрелила, но стрела застряла в ветвях Лешего, не причинив вреда. Дух наклонился к ней, и она почувствовала, как корни под ногами начинают шевелиться, тянуться к её щиколоткам. Вратислав бросился вперёд, ударив посохом по земле. "Уйди, дух! Ты не властен над нами!" — крикнул он, и на миг Леший отступил, словно от боли.

"Уходите, — прохрипел Совир. — Я не могу его остановить. Он врос в меня… в камень…" Его руки дрожали, а из-под кожи на запястьях начали пробиваться тонкие ростки.

Млада и Вратислав отступили к краю поляны, пока Леший и его тени не двинулись за ними. Лес гудел, деревья наклонялись, загораживая путь, но жрец шепнул: "Он привязан к дубу. Это его сердце. Если мы уничтожим его, он ослабнет."

"А Совир?" — спросила Млада, глядя на знахаря, что сидел, обхватив голову руками. Он выглядел сломленным, но камень в его руках пульсировал, как живое существо.

"Он часть этого, — ответил Вратислав. — Камень — ключ. Леший дал ему силу через него. Если мы заберём его и сожжём дуб, проклятье может закончиться. Но… — он замялся, — кто-то должен отвлечь духа."

Млада кивнула, хотя страх сжимал горло. "Я сделаю это. Ты возьми камень."

Они разделились. Вратислав пополз к Совиру, прячась за корнями, а Млада шагнула вперёд, крикнув: "Эй, тварь! Хочешь меня? Иди сюда!" Леший повернулся, его жёлтые глаза сузились. Он протянул руку, и ветви дуба потянулись к ней, как змеи. Млада бросилась бежать, уводя духа от поляны.

В это время Вратислав добрался до Совира. "Отдай камень, — прошипел он. — Ты ещё можешь всё исправить." Но Совир только покачал головой.

"Он не отпустит меня… — прошептал он. — Я чувствую его. Он везде." Ростки на его руках стали длиннее, впиваясь в землю, как корни. Вратислав выхватил нож и ударил — не Совира, а камень, пытаясь вырвать его из рук. Знахарь закричал, и из его рта хлынула чёрная жижа.

Леший взревел, почувствовав угрозу. Дуб задрожал, корни вырвались из земли, устремляясь к Вратиславу. Млада, петляя между деревьев, слышала крик жреца, но не могла остановиться — тени гнались за ней, их шаги звучали как хруст костей.

Млада бежала, чувствуя, как лес сжимается вокруг неё. Ветви цеплялись за одежду, рвали кожаную куртку, а корни под ногами извивались, словно живые змеи. Тени гнались за ней — молчаливые, но быстрые, их шаги хрустели, как ломающиеся кости. Она не оборачивалась, но знала, что они близко: запах гнили и мокрой коры бил в ноздри, а шёпот Лешего эхом отдавался в ушах: "Ты не уйдёшь… ты станешь моей…"

Лук болтался за спиной, стрелы высыпались из колчана, но останавливаться было нельзя. Её план сработал — Леший ушёл от дуба, преследуя её, но теперь она была одна в его владениях. Туман сгустился, и деревья слились в сплошную стену. Млада споткнулась о корень и рухнула на землю, боль пронзила колено. Она вскочила, но тени уже окружили её.

Среди них был он — её брат, Станимир. Высокий, с широкими плечами, он стоял, как стоял при жизни, но теперь его кожа была серой, глаза — пустыми, а из груди торчали корни, что пульсировали, как вены. Год назад его зарубили разбойники у реки, и Млада сама вырыла ему могилу на опушке. Она до сих пор помнила его последние слова: "Береги себя, сестра." А теперь он смотрел на неё, как на чужую.

"Станимир…" — прошептала она, отступая. Тень шагнула ближе, протянув руку. Из пальцев вырвались ростки, тянущиеся к её лицу. Млада выхватила нож, но рука дрожала. Ударить его? Снова потерять? Она не могла. Вместо этого она бросилась в сторону, уходя от теней, но лес не отпускал. Деревья наклонялись, ветви смыкались над головой, и вскоре она поняла, что бежит по кругу — обратно к дубу.

Вратислав сжимал нож, лезвие которого было липким от чёрной жижи. Камень лежал у ног Совира, выбитый из его рук, но знахарь не двигался. Его тело покрывалось корой, руки вросли в землю, а изо рта текла та же жижа, что и из ран его созданий. "Я не хотел… — бормотал он. — Он обещал мне её… но забрал меня…"

Жрец не слушал. Он схватил камень и бросился к дубу. Его кора была тёплой, почти живой, и пульсировала, как сердце. Вратислав вытащил из сумы кремень и огниво — план был прост: поджечь дерево, уничтожить сердце Лешего. Но корни вокруг зашевелились, поднимая землю. Они хлестнули по ногам, опрокинув его. Камень выпал из рук, откатившись к Совиру.

"Ты не возьмёшь его," — прогудел голос Лешего. Дух вернулся, его жёлтые глаза горели в тумане. За ним шла Млада, спотыкаясь, с ножом в руке. Тени, включая Станимира, окружили поляну, но не нападали — ждали приказа.

Вратислав поднялся, сжимая посох. "Твоя сила — ложь, дух! Ты не бог, ты паразит!" — крикнул он, ударяя посохом по корням. Леший взревел, и дуб затрясся, сбрасывая листья, что падали, как чёрный пепел.

Млада подбежала к жрецу, тяжело дыша. "Станимир… он там," — выдохнула она, указав на тени. Вратислав кивнул, но времени не было. "Мы должны сжечь дуб. Это единственный шанс."

Совир вдруг заговорил, его голос был слабым, но ясным: "Камень… он связал меня с ним. Уничтожьте его, и я уйду… вместе с ним." Его глаза, затянутые зеленью, смотрели на Младу с мольбой.

Леший шагнул ближе, и земля под ним почернела. "Ты не посмеешь, смертный," — прорычал он, и ветви дуба потянулись к Вратиславу. Но Млада бросилась к Совиру, схватив камень. Он был тяжёлым, холодным, и резьба на нём шевелилась под пальцами, как живые черви.

"Дай сюда!" — крикнул Вратислав, но Млада покачала головой. Она знала, что делать. Подбежав к дубу, она ударила камнем по коре. Раз, другой. Чёрная жижа брызнула, дерево задрожало, а Леший закричал — звук был похож на вой ветра в бурю.

Тени рванулись к ней, но Совир вдруг встал. Его тело трещало, корни рвались из земли, но он шагнул к Лешему. "Ты обманул меня… — прохрипел он. — Забирай меня, но отпусти их!" Он схватил духа за руку, и ростки с его кожи потянулись к Лешему, впиваясь в его кору.

Леший взревел, пытаясь вырваться, но Совир держал крепко. "Жги!" — крикнул он Младе, и она поняла. Выхватив огниво у Вратислава, она ударила кремнем о сталь. Искры упали на кору дуба, сухую от осени, и пламя вспыхнуло, лизнув ствол.

Огонь распространялся быстро, пожирая дерево. Леший закричал громче, его тело начало трескаться, как глина на солнце. Тени застыли, а затем начали осыпаться — Станимир, Заряна, Ратибор и другие превращались в пыль, что уносил ветер. Млада смотрела, как её брат исчезает, и слёзы текли по её щекам, но она не остановилась.

Совир и Леший боролись у корней. Дух пытался оттолкнуть знахаря, но тот врос в него, как паразит. "Ты хотел меня… вот я!" — выкрикнул Совир, и его тело полностью покрылось корой. Они рухнули вместе, исчезнув в пламени, что пожирало дуб.

Вратислав потянул Младу назад. "Уходим!" — крикнул он, когда огонь перекинулся на соседние деревья. Лес гудел, словно оплакивая своего хозяина, но тени больше не поднимались. Они бежали, пока не выбрались на опушку, где туман рассеивался под утренним солнцем.

Дуб догорал, чёрный дым поднимался к небу. Млада упала на колени, глядя на лес. "Станимир… он ушёл?" — спросила она тихо.

Вратислав кивнул. "Их души свободны. Совир заплатил за это."

Лозовичи встретили их молча. Из деревни уцелело меньше половины — те, кто не попал в лес, выжили, но страх остался в их глазах. Вратислав рассказал о Лешем, о Совире и о том, как огонь очистил проклятье. Люди слушали, но не все верили. Кто-то шептал, что лес отомстит, что такие духи не умирают.

Млада вернулась к своей избе. Её руки всё ещё пахли дымом, а в ушах звучал шёпот брата. Она знала, что он ушёл навсегда, но в глубине души чувствовала — лес не простит. На следующее утро она нашла у порога маленький росток, пробившийся сквозь землю. Он был чёрным, как уголь, и шевелился, словно живой.

Вратислав ушёл к капищу, чтобы принести жертву Велесу и попросить защиты. Но Млада знала: что-то осталось. Что-то древнее, что ждёт своего часа.

Лозовичи встретили Младу и Вратислава в тишине, но в этой тишине не было прежнего страха — лишь усталость и тень облегчения. Дым от сгоревшего дуба всё ещё висел в воздухе, смешиваясь с утренним туманом, но солнце пробивалось сквозь облака, золотя крыши изб. Люди стояли у своих домов, глядя на двоих выживших, и в их глазах читался немой вопрос: закончилось ли это?

Вратислав поднял посох, на котором ещё виднелись следы чёрной жижи. "Леший ушёл, — сказал он, и голос его, хоть и хриплый, звучал твёрдо. — Совир забрал его с собой. Проклятье сожжено вместе с дубом." Он замолчал, оглядев толпу. "Но лес помнит. Мы должны чтить его, как чтили наши предки, — не брать больше, чем нужно, и благодарить за дары."

Млада стояла рядом, опираясь на лук. Её колено болело, руки дрожали от усталости, но в груди теплилось что-то новое — не просто облегчение, а надежда. Она посмотрела на опушку, где догорали последние угли, и вспомнила Станимира. Его тень исчезла в огне, но в этот раз она не почувствовала пустоты. Ей показалось, что в шорохе ветра, что доносился с реки, прозвучал его голос: "Береги себя, сестра." Может, это был просто ветер, а может — прощание.

Прошла неделя. Лозовичи медленно возвращались к жизни. Мужчины чинили избы, повреждённые корнями, женщины варили похлёбку из последних запасов грибов, а дети, впервые за долгие дни, выбежали играть у реки. Ведара, потерявшая мужа и дочь, сидела у очага, но её слёзы высохли — она нашла покой, зная, что Заряна больше не страдает в руках Лешего.

Млада помогала Вратиславу у капища. Они вырезали новый идол Велеса из ясеня — невысокий, с рогами и суровым лицом, чтобы напоминал о защите. Жрец провёл обряд: окропил землю мёдом и молоком, вознёс молитву, прося прощения за жадность людей и силы для нового начала. Когда он закончил, небо прояснилось, и мягкий свет упал на деревню, разгоняя последние тени.

На следующее утро Млада вышла к порогу своей избы. Она ждала увидеть тот чёрный росток, что напугал её после битвы, но вместо него из земли пробился маленький зелёный побег — тонкий, но живой. Она улыбнулась, впервые за месяцы. "Может, это ты, Станимир?" — шепнула она, коснувшись листика. Ветер качнул ветви деревьев, и в этом звуке не было угрозы — только покой.

Вечером люди собрались у костра. Впервые с начала беды они пели — старые песни о реке, о лесе, о богах, что хранят их. Вратислав рассказывал детям о том, как Млада и Совир остановили тьму, и в его словах не было осуждения к знахарю. "Он ошибся, — говорил жрец, — но в конце выбрал свет. Помните его не как проклятье, а как урок."

Млада сидела чуть в стороне, глядя на пламя. Её пальцы теребили стрелу, что осталась от битвы, но сердце было легко. Она знала, что лес не забудет, но теперь он не казался врагом. Он был частью их мира — суровым, но справедливым. И если люди будут уважать его, он ответит тем же.

Прошло полгода. Зима ушла, уступив место весне. Лозовичи расцвели: поля зазеленели, река ожила, а лес, хоть и хранил следы огня, начал зарастать молодыми побегами. Млада стала охотницей для деревни — её стрелы приносили дичь, но она никогда не брала больше, чем нужно, и всегда оставляла у опушки горсть ягод или мёда в дар лесу.

Однажды, возвращаясь с охоты, она остановилась у реки. На берегу росла молодая берёза, тонкая и гибкая, а рядом с ней — цветок, яркий, как солнце. Млада присела, глядя на него, и вдруг услышала смех — лёгкий, знакомый. Она обернулась, но никого не было. Только ветер пронёсся над водой, шевеля траву.

"Спасибо," — шепнула она, не зная, кому — брату, Совиру или самому лесу. Но в этот момент она почувствовала, что всё в порядке. Проклятье ушло, оставив место для жизни.

Деревня за её спиной гудела голосами. Кто-то звал её к костру, кто-то смеялся. Млада поднялась, поправила лук на плече и пошла домой. Солнце садилось, окрашивая небо в золото, и впервые за долгое время Лозовичи смотрели в будущее без страха.

Всеволод ехал впереди на своём боевом жеребце, чья чёрная шерсть лоснилась от влаги, пар вырывался из его ноздрей, копыта оставляли глубокие следы в грязи. Его багряный плащ развевался, как знамя, но края были рваными, запятнанными грязью и кровью от мелких стычек по пути, доспехи, что некогда сияли гордостью Вальдхейма, покрылись царапинами и пятнами ржавчины, шлем с волчьим гребнем висел у седла, его перья обломались, а седые волосы, выбившиеся из-под кожаного ремня, прилипли к вискам от пота и дождя. Его глаза, глубокие, как море в бурю, горели решимостью, но под ними лежали тёмные тени бессонных ночей, боли за дочь, Диану, которую он верил пленённой Хродгаром — ложь, что Совикус вложил в его разум с помощью зеркала Сальвио, подаренного купцом на ярмарке. Он поднял меч, его лезвие, покрытое зазубринами, сверкнуло в тусклом свете, голос был хриплым, но твёрдым, как сталь, что он выковал в себе за годы правления:

— За Вальдхейм! За Диану! Мы вырвем её из лап Хродгара! Вперед, братья! Пусть их кровь омоет этот перевал!

Его слова эхом отозвались над равниной, но ответный крик семи тысяч воинов был слабым, рваным, как ветер, что теряется в ущельях. Они двинулись за ним — пехотинцы в потёртых кольчугах, лучники с луками, чьи тетивы намокли от дождя, всадники на тощих конях, чьи рёбра проступали под шкурой, их копыта вязли в грязи, оставляя борозды. Бранн Железный Кулак возглавлял передовой отряд из тысячи копейщиков, его рыжая борода развевалась, как знамя, он ревел команды, его голос гремел, как молот по наковальне:

— Сомкнуть ряды! Копья вверх! За короля!

Его люди, измотанные маршем, выстроились неровно, их копья поднялись, как лес шипов, но плечи гнулись под тяжестью доспехов, ноги дрожали, сапоги скользили в грязи, что цеплялась к подошвам, как руки мертвецов. Торвальд Каменная Длань держал южный фланг с тремя сотнями пехоты, его крепкая фигура в тяжёлой кольчуге стояла, как скала, голос был низким, как рокот земли:

— Щиты сомкнуть! Держать строй, братья!

Но его воины шептались, их глаза бегали, ища пути к бегству, их руки дрожали, щиты — деревянные, с облупившейся краской — качались в руках, их вера таяла, как снег под дождём. Рагнар Острозуб с двумя сотнями всадников ждал на холмах справа, его длинная седая коса качалась, как змея, голос гудел, как труба:

— Готовьте копья! Ударим с тыла, как король велел!

Его кони хрипели, их гривы спутались, ноги дрожали от голода, но он держал их в строю, его глаза горели, как угли, что ещё тлеют в пепле. Эльсвир Черноворон вёл разведку из сотни лучников, его худое тело в тёмном плаще скользило вдоль холмов, длинные чёрные волосы развевались, как знамя ночи, он молчал, но его взгляд был остр, как стрела, что ищет сердце врага.

Напротив, за рекой, вставала армия Хродгара — десять тысяч воинов, чьи доспехи сияли, как лёд под солнцем, их кольчуги были свежими, выкованными в горнах Эрденвальда, шлемы с рогами блестели, щиты — железные, с чёрными орлами — стояли стеной. Их знамёна хлопали на ветру, чёрные орлы на зелёном поле, их ряды были плотными, как камень, что не сдвинуть. Тяжёлые всадники, три тысячи, выстроились на склонах, их кони, мощные и гнедые, фыркали, пар вырывался из ноздрей, их копья были длинны, как пики гор, доспехи гудели под ветром. Пехота, пять тысяч, заняла равнину, их копья и мечи сверкали, щиты сомкнулись, как чешуя дракона. Две тысячи лучников укрылись за холмами, их луки были натянуты, стрелы ждали в колчанах, их глаза блестели, как у ястребов, что высматривают добычу. Хродгар, высокий и широкоплечий, в тёмно-зелёном плаще с оторочкой из волчьего меха, ехал впереди на белом жеребце, чья грива развевалась, как снег в бурю. Его меч, широкий и зазубренный, сверкал в руке, голос гремел, как гром над горами:

— За Эрденвальд! Раздавим их! Их кости станут мостом к их трону! Вперед!

Его крик подхватили десять тысяч глоток, их рёв был как буря, что ломает леса, земля дрожала под их шагами, их силы были свежи после отдыха в лагере, их оружие остро, их воля — как железо, что не гнётся под молотом. Совикус стоял на холме позади Всеволода, его чёрная мантия с багровыми вставками шуршала на ветру, посох в руке пульсировал багровым светом, его глаза блестели холодным торжеством. Он знал — весть, что он отправил Хродгару ночью через гонца, укрытого тенью леса, раскрыла планы короля: слабый южный фланг, удар с тыла, надежда на манёвр через холмы. "Всеволод идёт за дочерью, которую у тебя нет," — шепнул он в письме, и Хродгар был готов, его армия ждала, как зверь, что чует кровь.

Битва началась с гудения труб, их низкий, протяжный звук разорвал тишину, как нож — плоть, эхо отозвалось от холмов, заставив птиц взлететь с деревьев. Всадники Хродгара рванулись вниз по склону, их три тысячи тяжёлых коней гремели копытами, земля тряслась, как от лавины, их доспехи звенели, копья сверкали, как молнии в тучах, их рёв был как вой стаи волков, что гонится за добычей. Бранн Железный Кулак поднял щит, его массивная рука сжала древко, голос ревел, перекрывая шум:

— Строй держать! Копья вперёд! Не дайте им прорваться!

Его тысяча сомкнула ряды, их копья поднялись, как лес острых шипов, их щиты — деревянные, с облупившейся краской — выстроились стеной, но усталость гнула их плечи, ноги скользили в грязи, что цеплялась к сапогам, как руки утопленников. Всадники Хродгара врезались в них, как буря в берег, копья пробивали щиты с оглушительным треском, дерево раскалывалось, железо вонзалось в плоть, кровь брызнула, как дождь, заливая землю, тела падали под копыта, их крики рвали воздух, смешиваясь с ржанием коней. Молодой копейщик, едва ли старше двадцати, с веснушками на щеках и светлыми волосами, что выбивались из-под шлема, вскинул копьё, его голос дрожал, но был полон отчаяния:

— За короля! За Диану!

Его копьё вонзилось в грудь всадника, пробив кольчугу с хрустом рёбер, кровь хлынула, горячая и липкая, заливая его руки, всадник рухнул с коня, его тело ударилось о землю с глухим стуком, но тут же меч другого врага рубанул копейщика по шее, лезвие врезалось в кость с влажным треском, голова отлетела, как мяч, подпрыгнув в грязи, кровь брызнула фонтаном, тело упало, копьё звякнуло о камни, его глаза остекленели, уставившись в пустое небо. Бранн рубил мечом, его клинок вонзился в плечо всадника, кость треснула, как сухая ветка, кровь залила его доспехи, он зарычал, его голос был как рёв зверя:

— Стоять, псы! За Диану! Не отступать!

Но его люди ломались, их строй трещал, как старый мост под тяжестью, копья гнулись, щиты падали, всадники Хродгара рвали их, как волки — стадо овец, копья пронзали груди с хрустом, мечи рассекали руки, оставляя кровавые полосы, кровь текла рекой, смешиваясь с грязью, что хлюпала под ногами. Один из воинов, крепкий, с короткой бородой, поднял копьё, его голос сорвался:

— Держитесь, братья!

Копьё вонзилось в бок коня, зверь заржал, рухнул, придавив всадника, но тут же другой враг рубанул воина по спине, лезвие рассекло кольчугу и плоть, кровь хлынула, он упал на колени, его крик оборвался, лицо уткнулось в грязь. Бранн отбивался, его меч врезался в шлем врага, металл звякнул, кровь брызнула из-под края, но всадники сомкнулись, их копья метнулись к нему, одно вонзилось в бедро, другое — в плечо, он зарычал, его кровь смешалась с дождём, он рубанул снова, но копьё пробило его грудь, лезвие вышло через спину, он рухнул, его рыжая борода утонула в грязи, глаза остекленели, уставившись в небо, что не видело его боли.

Лучники Всеволода, что заняли холм слева, натянули тетивы, их руки дрожали, луки гудели, стрелы полетели, их свист смешался с ветром, но дождь и туман сбивали их, многие падали в траву, втыкаясь в землю с глухим стуком, лишь немногие находили цель. Одна стрела вонзилась в шею всадника Хродгара, кровь брызнула, он рухнул с коня, его тело покатилось по склону, другая пробила плечо пехотинца, он зарычал, выдернул её, но упал под копытом другого коня, его крик утонул в рёве битвы. Лучник, худой парень с впалыми щеками, натянул тетиву снова, его голос дрожал:

— За короля! Бейте их!

Его стрела ушла в туман, но копьё всадника вонзилось ему в грудь, пробив лёгкое, кровь хлынула изо рта, он рухнул, лук выпал, его пальцы сжали траву, тело дёрнулось и затихло. Лучники ломались, их ряды редели, стрелы кончались, их крики слабели под натиском врага.

Торвальд Каменная Длань на южном фланге держал свои три сотни, его голос гудел, как рокот земли под ударами:

— Щиты вверх! Не дать им пройти! За Вальдхейм!

Его люди, измотанные маршем, сомкнули щиты, их деревянные края были исцарапаны, краска облупилась, руки дрожали, ноги вязли в грязи, что цеплялась к сапогам, как паутина. Они шептались, их голоса были полны страха: "Мы не выдержим", "Хродгар слишком силён", "Король ведёт нас на смерть". Лучники Хродгара ударили с холмов, их стрелы полетели тучей, их наконечники сверкали, как звёзды в ночи, вонзаясь в щиты с оглушительным треском, пробивая доспехи, кровь брызнула, солдаты падали, их крики сливались в хор боли и отчаяния. Один из воинов, крепкий, с короткой бородой и шрамом на щеке, поднял щит, его голос был хриплым:

— Держитесь, братья! Мы — стена!

Но стрела вонзилась ему в горло, пробив кadyк с влажным хрустом, кровь хлынула изо рта, заливая грудь, он рухнул на колени, его щит упал, тело осело в грязь, глаза остекленели, уставившись в пустоту. Другой воин, молодой, с тонкими руками, закричал, его голос сорвался:

— Они идут! Бежим!

Он бросил копьё, рванулся назад, но стрела вонзилась ему в спину, пробив позвоночник, он упал лицом в грязь, его крик оборвался, кровь смешалась с дождём. Торвальд рубил мечом, его клинок рассёк плечо врага, кость треснула, кровь брызнула на его доспехи, он шагнул вперёд, отбил копьё, что метнулось к его груди, но пехота Хродгара сомкнулась, их копья вонзались в его людей, как иглы в ткань, щиты трещали, люди падали, их кровь текла рекой, фланг ломался, деморал гнал их назад, их крики тонули в рёве врагов.

Всеволод скакал в центре, его меч сверкал, как осколок света в тьме, он рубил врагов, его голос ревел, перекрывая шум битвы:

— За Диану! Держитесь, братья! Мы вырвем её!

Он врезался в строй пехоты Хродгара, его клинок вонзился в грудь воина, пробив кольчугу с хрустом рёбер, кровь брызнула на его доспехи, горячая и липкая, он рванул меч назад, рубанул снова, лезвие рассекло шею другого, голова отлетела, тело рухнуло в грязь, кровь залила траву. Его жеребец ржал, копыта били врагов, один упал, его череп треснул под ударом, мозг смешался с грязью. Но его люди ломались, их крики слабели, они падали под мечами и копьями, их кровь заливала землю, их щиты трещали, как сухие ветки под ногами. Пехотинец, чья кольчуга висела лохмотьями, бросился вперёд, его копьё вонзилось в бок врага, кровь хлынула, но меч рубанул ему по руке, кость треснула, он закричал, упал, его кровь смешалась с грязью. Другой воин, старый, с сединой в бороде, поднял щит, его голос хрипел:

— За короля!

Копьё пробило щит и грудь, лезвие вышло через спину, кровь брызнула, он рухнул, его глаза остекленели, уставившись в небо, что не слышало его мольбы. Всеволод рубил, его меч был красен от крови, он кричал, его голос срывался:

— Стойте! За Диану! За меня!

Но его слова терялись, его люди падали, их тела усеяли поле, их кровь текла рекой, их мечи звенели, падая в грязь. Рагнар Острозуб с двумя сотнями всадников ударил с тыла, его конница рванулась вниз по холму справа, копья сверкали, как молнии, их крик гудел, как буря:

— За короля! Рубите их!

Его кони врезались в пехоту Хродгара, копья пробивали щиты, кровь брызнула, тела падали, но Хродгар ждал этого — Совикус предупредил его, и тяжёлые всадники развернулись, их кони, мощные и гнедые, рванулись навстречу, их копья сверкали, как пики гор, они врезались в отряд Рагнара, как молот в наковальню. Копыта давили людей, копья пробивали груди с хрустом, кровь текла рекой, кони ржали, падая под ударами, их тела катились по склону. Молодой всадник, чьи волосы выбивались из-под шлема, вонзил копьё в грудь врага, кровь брызнула, но копьё другого пробило его бок, он рухнул с коня, его крик оборвался под топотом. Рагнар рубил мечом, его клинок врезался в шлем врага, металл треснул, кровь хлынула, но копьё вонзилось в грудь его коня, зверь рухнул, придавив его, его коса застряла в грязи, копьё пробило его плечо, он зарычал, но всадник рубанул по шее, кровь брызнула, его тело осело, глаза остекленели.

Совикус стоял на холме, его мантия развевалась, посох пульсировал багровым, как сердце тьмы, улыбка кривилась на губах, холодная и злая, как лезвие, что ждёт крови. Он видел, как его весть, отправленная Хродгару ночью — записка, переданная гонцом в тени леса, "Всеволед ударит с тыла, южный фланг слаб" — дала врагу перевес. Хродгар знал каждый шаг короля, его всадники рвали фланги, пехота давила центр, лучники с холмов сеяли смерть, их стрелы падали, как град, пробивая доспехи, кровь текла рекой. Хаос рос, как пожар в сухой траве, солдаты Всеволеда бежали, их крики тонули в рёве ветра, их мечи падали, их щиты ломались под ударами. Совикус шепнул, его голос был как шорох листвы в ночи:

— Моргас, смотри. Это твоё пиршество.

Битва тянулась часы, солнце поднялось за тучами, но дождь хлынул, превращая поле в трясину, где кровь и грязь смешались в багровую реку, тела тонули, как в болоте, их доспехи блестели, как осколки льда в мутной воде. Армия Всеволода, измотанная и деморализованная, ломалась под натиском Хродгара — их семь тысяч таяли, как снег под огнём, против десяти тысяч врагов, чья сила была как буря, что не знает пощады. Пехотинец, чья кольчуга висела лохмотьями, бросил копьё, его голос сорвался в крик:

— Мы мертвы! Бежим! Король нас предал!

Он рванулся назад, его сапоги вязли в грязи, но стрела вонзилась ему в спину, пробив лёгкое, он рухнул, его кровь смешалась с дождём, тело дёрнулось и затихло. Другие следовали, их шаги вязли, их крики гасли под стрелами, что падали с холмов, их тела усеяли поле, как опавшие листья. Один из них, старый воин с сединой, бросил щит, его голос хрипел:

— Нет надежды! Спасайтесь!

Копьё вонзилось ему в грудь, он упал, его кровь залила траву, глаза остекленели, уставившись в небо. Лучники Хродгара стреляли без остановки, их стрелы гудели, как рой ос, вонзаясь в бегущих, их крики тонули в рёве дождя. Всадники давили пехоту, их копья пробивали доспехи, кровь брызгала, как вино из разбитых бочек, их кони ржали, топча павших, поле стало мясорубкой, где жизнь гасла под железом.

Всеволод остался в центре, его конь пал, копьё вонзилось в его бок, кровь хлынула, он рухнул, его меч звякнул о камни, он кричал, его голос хрипел, полный ярости и отчаяния:

— Диана! Где моя дочь?!

Его доспехи были разбиты, кровь текла из ран на плече и боку, он поднялся, его меч рубил врагов, лезвие вонзилось в грудь пехотинца, кровь брызнула, он рванул назад, рубанул снова, но враги сомкнулись, их копья метнулись к нему, одно вонзилось в бедро, он зарычал, кровь залила его сапоги, он упал на колено, его меч дрогнул. Хродгар крикнул, его голос гремел над полем:

— Живым! Этот король мой!

Его всадники рванулись к Всеволоду, их мечи поднялись, но опустились рукоятями, удары оглушили его, он рухнул, его доспехи звякнули, кровь текла изо рта, его руки сжали грязь, но его схватили, цепи звенели, обвивая запястья, его потащили, ноги волочились, оставляя борозды в грязи.

***

В Зале Люминора, где стены сияли золотом, а хрустальный пол отражал мир смертных, Аэлис стояла перед троном брата, её волосы, цвета молодой травы, струились до пола, глаза, тёплые и карие, блестели тревогой и гневом. Она смотрела на битву, её светлячки дрожали, как звёзды в бурю, голос был полным боли:

— Люминор, они гибнут! Всеволед падает, его армия — прах! Хаос побеждает — вмешаемся, пока не поздно!

Валериус, бог Мудрости, шагнул вперёд, его серебристые волосы качнулись, книга в руках дрожала, голос был сух, но твёрд:

— Она права, брат. Совикус предал их, Хродгар знает каждый шаг. Альтгард рушится, тёмные боги возьмут Ловец Душ. Арт вырвется, и свет падёт.

Люминор встал с трона из белого пламени, его золотые волосы сияли, как солнце, глаза, глубокие, как небеса, были суровы, голос гремел, как гром:

— Нет. Время не пришло. Это их битва, их судьба. Мы не вмешиваемся — пусть смертные решают. Диана жива, её путь ещё впереди.

Аэлис сжала кулаки, её светлячки вспыхнули, голос сорвался в крик:

— Ты слеп, брат! Они умирают! Семь тысяч душ — в грязи, Всеволед в цепях, а Диана одна против тьмы! Это не испытание — это резня!

Валериус кивнул, его глаза сузились, голос стал холоден:

— Совикус служит Моргасу, Люминор. Ты видишь поле? Это не судьба — это предательство. Если мы не вмешаемся, мы потеряем всё.

Люминор поднял жезл, его свет стал ярче, голос был непреклонен:

— Нет. Их воля — их сила. Мы нарушим равновесие, если вмешаемся. Хаос силён, но свет не погаснет. Я верю в них.

Аэлис отвернулась, её слёзы упали на пол, светлячки погасли, она шепнула:

— Прости их, Люминор. Ты не слышишь их криков.
***

Дождь лил не переставая, поле у перевала стало трясиной, где кровь и грязь смешались в багровую реку, тела лежали грудами — пехотинцы, всадники, лучники, их доспехи блестели, как осколки льда в мутной воде, их руки сжимали сломанные мечи, их глаза остекленели, уставившись в небо, что не видело их смерти. Армия Всеволода была разбита — из семи тысяч уцелело едва ли две, их крики гасли под топотом врагов, их знамёна падали в грязь, их тела тонули в реке, что стала красной от крови. Хродгар стоял на холме, его тёмно-зелёный плащ развевался, меч в руке был красен, голос ревел, как буря:

— Победа наша! Альтгард пал! Их король у моих ног!

Его десять тысяч воинов гудели, их мечи поднялись, их крики эхом отозвались от холмов, их доспехи блестели под дождём, их шаги гудели по земле, как барабаны победы. Всеволода тащили в цепях через поле, его доспехи были разбиты, шлем потерян, кровь текла из ран на плече, боку и бедре, его ноги волочились по грязи, оставляя борозды, он хрипел, его взгляд был мутным, но полным ярости, голос сорвался:

— Хродгар! Где моя дочь?! Отдай её мне!

Его увели к центру лагеря, где Хродгар ждал на возвышении из щитов, его лицо было каменным, глаза горели гордостью и злобой, белый жеребец фыркал рядом, его грива блестела от дождя. Рядом стоял Совикус, его мантия шуршала, посох пульсировал багровым, как сердце тьмы, улыбка кривилась на губах, холодная и злая, как лезвие, что ждёт горло. Он смотрел на Всеволода, его взгляд был полон торжества, голос был тих, но ядовит, как змея:

— Ваше Величество, как жаль. Ваша армия пала, как листья под ветром. А Диана… она ускользнула от моих людей — Рагнара, Кейры, Бьорна. Но не бойтесь, я найду её сам.

Всеволод рванулся, цепи звякнули, натянувшись, его голос сорвался в рык, полный боли и гнева:

— Предатель! Ты продал нас! Ты убил её!

Совикус шагнул ближе, его улыбка стала шире, глаза блестели, как угли в ночи, он наклонился к королю, его голос стал шёпотом, полным злобы:

— Нет, Всеволод. Она жива… пока. Я найду её, вырву её сердце и положу его к ногам Моргаса. Ты увидишь это — в цепях, на коленях, перед тем, как как тьма заберёт тебя.

Всеволод зарычал, его руки рванулись к Совикусу, цепи натянулись, звеня, кровь текла из ран, его голос хрипел:

— Я убью тебя! Ты не тронешь её!

Хродгар рассмеялся, его голос гремел, как гром над полем:

— Твой советник умён, король. Он дал мне твои планы — твой жалкий удар с тыла, твой слабый фланг. Теперь Альтгард мой, а ты — мой пленник.

Совикус выпрямился, его улыбка была как лезвие, что режет свет, он шепнул, так тихо, что только Всеволод услышал:

— Хаос приветствует вас, Ваше Величество. Прощайтесь с надеждой — она умерла здесь, в грязи.

Дождь лил, цепи звенели, поле молчало, усеянное мёртвыми, их тела тонули в реке, что стала багровой, и тьма праздновала победу, что приближала её к Ловцу Душ.

продолжение следует...

День был пасмурным. Небо висело низко, серое, как мокрый камень. Река текла медленно, поверхность её казалась гладкой, но под ней что-то шевелилось. Яромир присел у берега, глядя в воду. Глубина пряталась за мутью. Он заметил движение — тень скользнула под поверхностью, длинная и быстрая. Охотник встал, положив руку на нож. Ветер донёс звук — тихий, похожий на шёпот. Слов не разобрать, но голос был женский.

Яромир вернулся в деревню. Люди собрались у дома старосты. Кричали, спорили. Жена Олексы плакала, требуя идти к реке всем миром. Староста, толстый и лысый Берислав, махал руками, призывая к тишине. Дед Радомир сидел в стороне, опираясь на посох.

— Русалки это, — сказал старик, когда шум утих. — Они проснулись. Голодные. Забирают наших.

— Откуда они взялись? — спросил Яромир.

Радомир пожал плечами.

— Может, кто-то обидел воду. Может, кровь пролилась. Они чуют зло и тянут его к себе.

— Что делать? — голос Берислава дрожал.

— Ждать нельзя, — сказал Яромир. — Если они забирают людей, я найду их и остановлю.

Толпа замолчала. Никто не хотел спорить с охотником. Его знали как человека упрямого, что не отступал ни перед волком, ни перед медведем. Но река — не лес. Берислав кивнул.

— Иди. Возьми, что нужно. Верни наших или убей их.

Яромир ушёл к своей избе. Взял лук, стрелы, нож, моток верёвки и кремень. Мать его умерла пять лет назад, отец пропал в лесу ещё раньше. Жил один. Друзей не завёл — не любил пустых разговоров. Он знал: если русалки настоящие, их нужно найти. Если нет — он разберётся, кто или что топит людей.

Ночью он вернулся к реке. Луна светила тускло, её отблеск дрожал на воде. Яромир сел у кромки, развёл костёр. Ждал. Тишина давила. Лес за спиной молчал, ни птиц, ни зверей. Только река журчала, будто шептала сама с собой. Охотник смотрел в темноту, пока глаза не начали слезиться. Тогда он услышал плеск.

Вода разошлась. Из неё поднялась фигура. Девушка, худая, с длинными волосами, что липли к телу. Кожа её была бледной, почти синей. Глаза — чёрные, без белков. Она стояла по пояс в воде, глядя на Яромира. Он схватил лук, но не выстрелил. Девушка открыла рот, и голос её был низким, хриплым.

— Зачем пришёл?

Яромир сжал челюсти.

— Вы забираете людей. Я хочу знать, почему.

Она шагнула ближе. Ноги её не было видно под водой, но движения были плавными, нечеловеческими.

— Они сами идут. Мы зовём. Они слушают.

— Остановитесь, — сказал он. — Или я заставлю.

Девушка улыбнулась. Зубы её были острыми, мелкими, как у рыбы. Она ушла под воду, не оставив кругов. Яромир ждал до утра, но больше ничего не увидел. Костёр догорел. Он вернулся в деревню.

На следующий день пропала ещё одна — девочка лет десяти, дочь ткачихи. Её звали Заря. Мать кричала, что видела, как дочь пошла к реке ночью, будто во сне. Яромир понял: ждать нельзя. Русалки не просто забирали — они тянули людей, управляли ими. Он решил спуститься в воду.

Днём он взял лодку Олексы. Проверил вёсла, привязал верёвку к поясу, другой конец закрепил на берегу, у дерева. Снял рубаху, оставил лук — в воде от него мало толку. Нож повесил на пояс. Люди смотрели с берега, но никто не пошёл с ним. Даже Берислав отвернулся.

Яромир оттолкнул лодку и поплыл к середине реки. Вода была холодной, пахла гнилью. Он нырнул. Глубина давила на уши. Сначала ничего — только мрак и ил. Потом он увидел их.

Русалки лежали на дне, десятки. Тела их были длинными, с хвостами вместо ног. Руки заканчивались когтями. Волосы плавали вокруг голов, как водоросли. Глаза их светились, жёлтые и пустые. Одна подняла голову, заметив его. За ней вторая. Они двинулись к нему, быстро, рывками. Яромир выхватил нож, ударил. Лезвие прошло сквозь первую, но она не остановилась. Когти полоснули его по груди. Боль обожгла. Он рванул верёвку, поднимаясь наверх.

Вынырнув, он вдохнул воздух. Лодка качалась рядом. Русалки не выплыли за ним. Кровь текла из раны, смешиваясь с водой. Яромир выбрался на берег. Люди подбежали, но он отмахнулся.

— Они там, — сказал он. — Много. Живут на дне.

Радомир подошёл, опираясь на посох.

— Их не убить ножом. Они мёртвые. Надо найти, за что мстят.

Яромир кивнул. Он понял: чтобы остановить русалок, нужно узнать их тайну. И он найдёт её, даже если река утянет его самого.

Часть вторая: Голоса из глубины

Яромир сидел у костра в своей избе. Рана на груди ныла, но кровь остановилась. Он перевязал её куском чистой ткани, что нашёл в сундуке матери. Ночь была тихой, только ветер стучал ветками в стены. Охотник думал о русалках. Их глаза — жёлтые, пустые — не выходили из головы. Они не боялись ножа. Не кричали, не дышали. Мёртвые, но живые. Радомир был прав: их не убить силой. Нужно найти причину.

Утром он пошёл к старику. Радомир жил на краю деревни, в хижине, что пахла травами и дымом. Внутри было темно, свет пробивался сквозь щели в стенах. Старик сидел у очага, грея руки над углями.

— Ты видел их, — сказал он, не глядя на Яромира.

— Да. Десятки. На дне. Они тянут людей.

Радомир кивнул.

— Русалки не приходят просто так. Кто-то их позвал. Кровь, смерть, обида. Вода помнит.

— Как узнать? — спросил Яромир.

— Спроси реку. Или тех, кто жил до нас.

Охотник нахмурился. Старик говорил загадками, но другого пути не было. Яромир ушёл, взяв с собой лук и нож. Он решил начать с деревни. Если русалки мстили, кто-то здесь знал за что.

Люди боялись говорить. Жена Олексы закрыла дверь перед ним. Мать Велеслава кричала, чтобы он убирался. Только ткачиха, потерявшая дочь, вышла навстречу. Её звали Доброслава. Лицо её было серым, глаза красными от слёз.

— Заря ушла ночью, — сказала она. — Я спала. Проснулась — дверь открыта. Она не кричала, не звала. Просто ушла.

— Куда? — спросил Яромир.

— К реке. Я видела следы. Маленькие, босые. И ещё одни — длинные, с когтями.

Он кивнул. Русалки звали людей. Но почему Заря? Почему Олекса, Велеслав, Милана? Ничего общего между ними не было. Рыбак, парень, старуха, девочка. Яромир пошёл дальше, к старосте.

Берислав стоял у своего дома, глядя на пустую улицу. Его руки дрожали.

— Что узнал? — спросил он.

— Они на дне. Много. Не знаю, как их остановить.

— Тогда уходи, — голос старосты сорвался. — Возьми лодку и плыви. Мы все уйдём.

— Бежать нельзя, — сказал Яромир. — Они найдут нас. Нужно понять, чего хотят.

Берислав отвернулся. Охотник заметил, как тот сжал кулаки. Староста что-то скрывал. Яромир шагнул ближе.

— Ты знаешь больше, чем говоришь. Скажи, или я вытрясу правду.

Берислав побледнел.

— Не тронь меня. Я не виноват.

— Тогда кто?

Староста молчал. Яромир схватил его за ворот и прижал к стене. Берислав выдохнул.

— Это было давно. До тебя. До многих.

— Что было?

— Девка. Утонула. Её звали Рада.

Яромир отпустил его. Берислав рухнул на землю, тяжело дыша.

— Она была моей сестрой. Ей было пятнадцать. Ушла к реке ночью. Утром нашли тело. Сказали, сама утопилась.

— Почему русалки мстят за неё?

— Не знаю, — староста закрыл лицо руками. — Может, не сама. Может, кто-то столкнул.

Яромир ушёл. Слова Берислава звенели в ушах. Рада. Утонула. Русалки пришли не просто так. Он решил найти тех, кто помнил ту ночь.

Дед Радомир был последним, кто мог знать. Яромир вернулся к нему. Старик не удивился.

— Рада, — сказал охотник. — Сестра Берислава. Что с ней случилось?

Радомир долго молчал. Потом заговорил.

— Она была красивая. Голос звонкий, как ручей. Летом пела у реки. Парни бегали за ней, но она никого не любила. Однажды пропала. Тело так и не нашли, возможно утопили.

— Кто? — голос Яромира стал твёрдым.

— Не знаю. Никто не искал. Берислав был мал тогда, лет десять. Отец их, Славомир, кричал, что найдёт виновного. Но не нашёл. Умер через год. Река забрала его тоже.

Яромир стиснул зубы. Рада не сама ушла в воду. Её убили. Русалки мстили за неё. Но кто? Прошло больше двадцати лет. Убийца мог умереть. Или всё ещё жил среди них.

Ночью он снова пошёл к реке. Взял верёвку, нож, факел. Зажёг его на берегу. Огонь трещал, бросая тени на воду. Яромир смотрел в темноту. Он знал: русалки придут. И они пришли.

Вода всколыхнулась. Две фигуры поднялись. Те же бледные лица, чёрные глаза. Одна открыла рот.

— Ты ищешь.

— Да, — сказал Яромир. — Кто убил Раду?

Они молчали. Потом вторая заговорила.

— Спроси воду. Она знает.

Обе ушли под поверхность. Яромир бросил факел в реку. Огонь шипел, угасая. Он понял: ответ на дне. Нужно спуститься снова.

Утром он собрался. Взял лодку, верёвку, нож. Люди смотрели молча. Доброслава подошла.

— Верни мою Зарю, — сказала она.

— Попробую, — ответил он.

Яромир отплыл к середине реки. Привязал верёвку к поясу, другой конец — к лодке. Нырнул. Вода обожгла кожу. Он плыл вниз, пока не увидел дно. Русалки ждали. Их было больше — десятки, сотни. Они не двигались, только смотрели. Яромир коснулся ила. Пальцы нащупали что-то твёрдое. Он вытащил. Это был камень, тяжёлый, с привязанной верёвкой. На ней висели кости. Человеческие. Маленькие. Девушка.

Он понял. Раду утопили. Камень тянул её вниз. Русалки родились из её смерти. Яромир рванул вверх. Русалки двинулись за ним. Когти рвали воду. Он вынырнул, влез в лодку. Они не выплыли.

На берегу он сказал что видел  кости  в реке Радомиру.

— Её убили. Камнем. Кто?

Старик закрыл глаза.

— Славомир. Её отец. Он был пьяницей. Бил её. Люди шептались, что Рада хотела уйти. Он не пустил.

Яромир кивнул. Тайна открылась. Русалки мстили за Раду. Но Славомир мёртв. Почему они не остановились?

Ночью река загудела. Вода поднялась, заливая берег. Люди кричали, бежали к лесу. Яромир остался. Он видел их — русалок. Они вышли на сушу. Тела их гнулись, хвосты волочились. Одна заговорила.

— Кровь зовёт кровь.

Он понял. Берислав. Брат Рады. Его кровь — их цель. Яромир побежал к деревне. Староста прятался в доме. Охотник выломал дверь.

— Они идут за тобой, — сказал он.

Берислав закричал. Окно разбилось. Русалки вползли внутрь. Яромир ударил ножом, но лезвие прошло насквозь. Они схватили старосту. Когти рвали его тело. Он кричал, пока голос не стих. Русалки утащили его к реке.

Вода успокоилась. Утром Яромир пошёл к берегу. Тела не было. Русалки ушли. Но он знал: это не конец.

Часть третья: Долг мёртвых

Деревня опустела. После ночи, когда русалки утащили Берислава, люди собрали пожитки и ушли в лес. Остались только Яромир и Радомир. Старик сидел у своей хижины, глядя на реку. Вода снова текла спокойно, но охотник знал: это затишье перед новой бедой. Русалки не ушли. Он чувствовал их. Глаза, что следили из глубины, ждали чего-то ещё.

Яромир подошёл к Радомиру.

— Берислав мёртв. Почему они не остановились?

Старик кашлянул, сплюнул в траву.

— Месть не заканчивается с одной смертью. Рада умерла не просто так. Её убили, но и предали. Вода хочет всё.

— Что всё? — голос Яромира был резким.

— Тех, кто знал. Тех, кто молчал.

Охотник стиснул кулаки. Славомир утопил Раду. Берислав, его сын, носил ту же кровь. Но Радомир намекал на большее. Деревня знала. Кто-то видел, кто-то слышал, но все отвернулись. Русалки мстили не только за убийство — за трусость, за молчание.

Яромир вернулся к реке. День был серым, ветер гнал рябь по воде. Он сел на берегу, глядя в глубину. Нужно было понять, чего они хотят. Он решил позвать их.

— Рада! — крикнул он. — Я знаю, что с тобой сделали. Скажи, как вас остановить!

Вода дрогнула. Из неё поднялась фигура. Не одна из тех, что он видел раньше. Эта была меньше, тоньше. Лицо её было знакомым — Яромир видел его в костях, что вытащил с дна. Рада. Глаза её светились жёлтым, но в них было что-то живое.

— Ты зовёшь, — голос её был тихим, пустым.

— Да. Твой отец мёртв. Берислав тоже. Чего ещё вы хотите?

Она шагнула ближе. Вода стекала с её волос, капала на берег.

— Они смотрели. Они знали. Никто не пришёл.

— Кто? — спросил Яромир.

— Все, — она подняла руку. Пальцы её были длинными, с когтями. — Деревня виновна. Пока она стоит, мы будем брать.

Рада ушла под воду. Яромир остался один. Слова её жгли. Русалки не остановятся, пока деревня жива. Но люди ушли. Дома пусты. Что ещё нужно разрушить?

Ночью он услышал крики. Далеко, в лесу. Люди, что бежали, не спаслись. Яромир взял лук, нож, факел и побежал на звук. В темноте он нашёл их — ткачиху Доброславу и её мужа. Они стояли у ручья, что тек в реку. Русалки ползли к ним. Хвосты их оставляли борозды в земле. Доброслава кричала. Муж пытался отбиться палкой, но когти рвали его тело. Яромир натянул лук, выстрелил. Стрела прошла сквозь русалку, не задев. Они утащили мужчину в ручей. Вода стала красной. Доброслава упала на колени.

— Почему? — шептала она.

Яромир помог ей встать.

— Они мстят за Раду. За всех, кто молчал.

— Я не знала, — голос ткачихи дрожал. — Я была ребёнком.

— Они не разбирают, — сказал он.

Он отвёл её к Радомиру. Старик ждал у хижины.

— Они идут за всеми, — сказал Яромир. — Как их остановить?

Радомир посмотрел на реку.

— Убери их дом. Дно. Там они держат её.

— Раду?

— Да. Её кости. Пока они там, она зовёт их.

Яромир кивнул. Он понял. Русалки жили в смерти Рады. Её кости на дне — их сила. Нужно вытащить их, унести, похоронить. Тогда, может, они уйдут.

Утром он собрался. Взял лодку, верёвку, нож. Доброслава дала ему мешок из грубой ткани. Радомир протянул ветку рябины.

— Положи с костями, — сказал старик. — Чтобы не вернулись.

Яромир отплыл. Река молчала. Он привязал верёвку к поясу, другой конец к лодке. Нырнул. Вода была холодной, мутной. Он плыл вниз, пока не увидел дно. Русалки ждали. Их было больше, чем раньше. Они окружили его, но не тронули. Глаза их следили. Яромир нашёл камень с верёвкой. Кости лежали рядом, белые, обросшие илом. Он схватил их, сунул в мешок. Русалки шевельнулись. Одна рванулась к нему. Когти полоснули по руке. Он ударил ножом — бесполезно. Вторая схватила его за ногу, потянула вниз. Яромир рванул верёвку. Лодка качнулась. Он выплыл, держа мешок.

На берегу он упал, кашляя. Кровь текла из раны. Русалки не вынырнули, но вода загудела. Волны били о берег. Яромир встал, пошёл к лесу. Нужно было похоронить кости.

Он выбрал место у старого дуба, далеко от реки. Выкопал яму ножом и руками. Земля была твёрдой, корни цеплялись за пальцы. Яромир положил кости в яму, сверху бросил ветку рябины. Засыпал землёй. Вода вдали шумела громче. Он ждал.

Ночью река поднялась. Волны залили берег, дошли до деревни. Дома трещали, ломались. Яромир смотрел с холма. Русалки вылезли на сушу. Их было сотни. Они ползли к лесу, к нему. Он понял: похоронить кости было не достаточно. Рада хотела большего.

Он побежал к Радомиру. Старик стоял у хижины, опираясь на посох.

— Они идут, — сказал Яромир. — Кости убрал. Почему не ушли?

— Ты взял её из воды, — голос Радомира был слабым. — Но не отпустил.

— Как отпустить?

— Дай им покой. Огонь. Сожги кости.

Яромир кивнул. Он вернулся к дубу. Русалки были близко. Их когти рвали землю. Он выкопал кости, развёл костёр. Бросил мешок в огонь. Пламя затрещало. Русалки остановились. Одна заговорила.

— Ты убиваешь  нас.

— Да, — сказал Яромир. — Уходите.

Кости горели. Дым поднимался к небу. Русалки закричали — звук был высоким, режущим. Они поползли назад, к реке. Вода кипела. Яромир смотрел, пока последняя не ушла под поверхность. Огонь догорел. От костей остался пепел.

Утром река успокоилась. Деревня лежала в руинах. Люди не вернулись. Доброслава ушла с другими в соседние земли. Радомир умер через день — тихо, во сне. Яромир остался один.

Он ходил к реке каждый день. Вода текла чисто, рыба вернулась. Но он знал: русалки не ушли навсегда. Они ждали. В глубине. Пока кто-то снова не прольёт кровь.

Часть четвёртая: Последний зов

Река текла тихо. Деревня лежала в руинах, дома развалились под напором воды. Яромир жил один на холме, в шалаше из веток и шкур. Он не уходил. Люди ушли, Радомир умер, но охотник остался. Он знал: русалки не ушли навсегда. Огонь сжёг кости Рады, их крики стихли, но глубина молчала слишком громко. Что-то ждало.

Дни шли. Яромир ловил рыбу, охотился в лесу. Раны на груди и руке зажили, оставив шрамы. Он не говорил ни с кем — говорить было не с кем. Но каждую ночь он слышал шёпот. Тихий, из воды. Голос звал его. Не Рада — другой, ниже, глубже. Русалки не закончили.

Однажды утром он нашёл следы у реки. Длинные, с перепонками. Они вели от воды к лесу и обратно. Яромир проверил лук, взял нож и пошёл вдоль берега. Следы привели к яме в иле. Внутри лежала рыба — мёртвая, с вырванным брюхом. Рядом — кость. Человеческая. Маленькая, как от пальца. Он понял: это остатки Рады. Огонь не уничтожил всё.

Яромир вернулся к шалашу, взял мешок и кремень. Он знал: пока хоть одна кость цела, русалки будут жить. Нужно найти её источник. Он пошёл к реке, сел у кромки. Закрыл глаза, слушал. Шёпот стал громче. Голоса сливались, тянули вниз. Охотник встал, привязал верёвку к дереву, другой конец к поясу. Нырнул.

Вода была тёмной. Он плыл, пока не увидел дно. Русалки ждали. Их было меньше — в районе десятки. Глаза их светились жёлтым. Они не двигались. Яромир заметил щель в иле. Из неё торчала кость — длинная. Он потянулся к ней. Русалки рванулись. Когти полоснули по спине. Он схватил кость, рванул верёвку. Вода кипела за ним. Он вынырнул, выбрался на берег.

Кость была старой, обросшей водорослями. Яромир развёл костёр, бросил её в огонь. Пламя затрещало. Дым поднялся чёрный, густой. Река загудела. Русалки вылезли на берег. Их тела гнулись, хвосты бились о землю. Одна заговорила.

— Ты не можешь нас убрать.

— Могу, — сказал Яромир. — Рада ушла. Вы тоже уйдёте.

Огонь горел. Кость трещала, ломалась. Русалки кричали. Звук резал уши. Они поползли к нему. Яромир взял лук, выстрелил. Стрела прошла насквозь, но они не остановились. Он бросил лук, схватил горящую ветку. Ударил. Пламя коснулось первой русалки. Она закричала, загорелась. Огонь побежал по её телу. Другие отшатнулись.

Яромир понял. Огонь — их слабость. Не нож, не стрелы. Он поджёг ещё веток, бросил в них. Русалки горели, кричали, ползли к воде. Но огонь не гас. Они падали, чернели, рассыпались в пепел. Река кипела. Последняя остановилась у кромки, глядя на него.

— Мы вернёмся, — сказала она.

— Нет, — ответил он.

Она ушла под воду. Костёр догорел. Кость стала пеплом. Яромир ждал. Река молчала.

Ночью он спал у шалаша. Впервые без шёпота. Утром он пошёл к реке. Вода была чистой, рыба плескалась у берега. Следов не осталось. Он решил проверить глубину ещё раз.

Яромир взял лодку, нырнул. Дно было пустым. Ни русалок, ни костей. Только ил и камни. Он выплыл, сел на берегу. Тишина давила. Слишком тихо. Он знал: что-то не так.

Днём он нашёл ещё одну кость. У ручья, что тёк в реку. Маленькую, от руки. Яромир сжёг её. Ночью река снова загудела. Русалки вылезли. Меньше, слабее. Он сжёг их огнём. Утром нашёл ещё кость. Сжёг. И так день за днём. Они возвращались, пока кости были в воде.

Яромир понял: Рада не одна. Другие утопленницы жили в реке. Их кости держали русалок. Он решил убрать их все. Каждое утро он нырял, искал. Находил кости — маленькие, большие, старые. Сжигал. Русалки приходили каждую ночь. Он жёг их. Они слабели. Их крики становились тише.

Прошёл месяц. Яромир устал. Руки дрожали, глаза слезились от дыма. Но он не сдавался. Последнюю кость он нашёл у истока реки, в камнях. Череп. Маленький, девичий. Он узнал её — Заря, дочь ткачихи. Русалки забрали её, сделали своей. Яромир сжёг череп. Огонь горел долго. Река молчала.

Ночью они пришли в последний раз. Три русалки. Худые, слабые. Они не кричали, не ползли. Стояли у воды, глядя на него.

— Ты освободил нас, — сказала одна.

— Да, — ответил Яромир.

Они ушли под воду. Река не гудела. Утром он проверил дно. Пусто. Русалки исчезли.

Яромир вернулся к шалашу. Сел, глядя на реку. Она текла спокойно. Рыба ловилась, утки вернулись. Он знал: они ушли. Но каждый день он проверял берег. Искал следы. Кости. Он не верил тишине.

Прошёл год. Люди вернулись. Построили новые дома. Яромир не говорил с ними. Жил в лесу, ходил к реке. Однажды он увидел девочку у воды. Она пела. Голос был звонким. Он замер. Девочка обернулась. Глаза её были живыми, человеческими. Она улыбнулась, ушла к деревне.

Яромир сел у реки. Вода текла. Он знал: русалки ушли. Он остановил их. Но глубина помнила. И он помнил.

Яромир прожил ещё десять лет. Охотился, ловил рыбу. Люди звали его героем, но он не отвечал. Каждую весну он бросал в реку хлеб. Не для русалок — для воды. Чтобы помнила.

Однажды он не вернулся. Его нашли у реки. Мёртвым. Лицо спокойное, глаза открыты. В руке — кость. Маленькая, обугленная. Никто не знал, откуда она. Река молчала.