Фэнтези истории

Тут же, со всей силой, пришел дождь. В нем я тоже услышал музыку. Казалось бы -хаотичное падение капель, но все подчинялось естественной гармонии. Где-то разрозненные капли собирались в струи, и с разной силой и ритмом ударяли по краю жестяного подоконника, попадали в образовавшуюся лужицу в ящике для цветов. Часть капель стаккато ударяла в широкий козырек над балконом. Ветер швырял радужные брызги на стекло. Вода, в нескольких местах стекая с крыши, ударялась об асфальт. И был еще какой-то звук, - я подумал, что так капли рассекают воздух, задевают черные ветви голых деревьев, сталкиваются и разлетаются невесомыми брызгами.

Я подошел к окну.

Свет уличного фонаря падал на стекло, частью проникая в комнату. Была видна сумасшедшая пляска веток, - часть стены, как экран, отражала это. Свечи разбрасывали нереальные тени, колеблющиеся, - они словно дышали нам в такт.

Огонек зажигалки на мгновение ослепил меня, отразился в окне. Я жадно затянулся горьковатым дымом.

Конец сигареты вспыхивал и угасал, висел в воздухе, как будто сам по себе, двоился.

Ветер залетал в приоткрытую форточку, шевелил занавески. Пламя нескольких свечей  прихотливо подрагивало.

Она подошла и встала рядом.

Мы смотрели в ночь, о чем-то думали, полностью осознавая всю громоздкость и ненужность слов, и я слышал ее дыхание, переживая особенную близость. Хотелось стать на мгновение невесомым духом, воспарить вместе с ней, и быть там – среди дождя и ветра, чтобы увидеть тех двоих, замерших у окна.

Я мог бы поцеловать ее, но только слегка коснулся губ – мимолетно, с нежностью. Провел рукой по слегка влажной щеке. Она положила голову мне на плечо, – прядь волос приятно щекотнула кожу, и я почувствовал, как скользнула ее легкая улыбка. Загадочная, подкупающая и обезоруживающая. Она словно говорила: я верю тебе.

Одной рукой я почти невесомо касался ее волос. Сигарета медленно дотлевала, пока не погасла совсем. 

А потом мы танцевали, медленно перемещаясь по кругу.

Наши объятия становились теснее – мы чувствовали дыхание друг друга, и казалось, что сердца бьются в  такт.

Шаг за шагом. Во власти музыки и силы момента…

Дождь и музыка. Невесомые тени. Плавают струи дыма – сигарет, благовоний, к ним примешивается сладковатый запах марихуаны.

Я лежу на кровати, закинув руки за голову, и смотрю на палевое небо.

Она сидит в кресле напротив, поджав ноги, и тоже смотрит в окно…

Темные пряди волос падали ей на лицо, стекали по плечам. Такая тихая и задумчивая, немного грустная, она вызвала во мне щемящее чувство нежности.

О чем она могла думать сейчас? Что-то вспоминала? Просто отдалась во власть момента? Или ждала чего-то? Она была прекрасна и бесподобна.

Раздался тихий сухой треск спички.

Я приоткрыл глаза, и тут же поймал на себе ее немного отстраненный взгляд – она смотрела на меня сквозь призму своих мыслей, слегка наклонив голову. Курила длинную сигарету, не убирая от лица. Сильно выдыхала дым, так что он обтекал пальцы, в которых была зажата сигарета, и колебал пламя стоящей напротив свечи. И не отводила взгляда.

Я тоже.

В мягком полумраке это казалось таким естественным.

Она изредка стряхивала пепел в блюдце. Иногда улыбалась. Ее взгляд пьянил.

Она встала и немного покружилась по комнате, раскинув руки. А потом просто подошла и легла рядом, справа от меня, положив руку мне на грудь. Наши лица были совсем рядом.

Прядь волос, заведенная назад, соскользнула и задела меня.

Наши губы встретились: этот поцелуй был как последний шаг вперед, как признание и как открытие. Как ключ, открывающий дверь.

Я обнял ее, и так мы лежали, соединенные одной мыслью и одним чувством. Как будто замершие вне времени.

Постепенно я провалился в легкое забытье…

…Я вижу темный ручей. В воде играет ее отражение. Вода плавно обтекает камни. Я вижу ее в длинном тяжелом платье синего бархата с очень высоким стоячим воротником. Ветер шевелит ветви деревьев вдоль ручья, иногда лучи солнца играют на поверхности воды. Ветер шевелит её фиолетовые с темным отливом волосы. Свет дробится, заставляет жмуриться…

Я продремал не более получаса, но почему-то никак не почувствовал, как она уходила. Я улыбался про себя естественной верности такого ее шага.

Воздух был напоен множеством запахов, на грани восприятия мерещился тонкий аромат ее духов – так она бы могла незримо подходить со спины, ненароком выдав себя.

Но ее не было.

Я поднялся и пересел в кресло напротив. Достал сигарету и закурил, так же как и она, воспользовавшись спичкой.

Вскользь провел пальцем по губам. И снова улыбнулся – так еще живо было воспоминание.

Дым невесомо струился вокруг, и я закрыл глаза.

Так было: ночь, дождь и  тишина…

***

Одна за другой по высокой траве бежали волны. Беспокойный ветер всё пытался что-то сказать, но лишь бессильно обтекал одинокое дерево.

Ветер приносил под крону долгожданную свежесть, ибо тень уже давно перестала спасать от зноя. До этого времени случайные порывы лишь раздвигали ветви, и тогда яркие пятна бежали по коже, нагревая ее.

Вот уже несколько часов солнце застыло в самой высокой точке небосвода. Те двое, что прятались в тени дерева, больше не пытались говорить.

Устало прислонившись к стволу и прикрыв миндалевидные глаза, она иногда слегка касалась его волос. Его голова покоилась на ее коленях, и только она была скрыта тенью. Все же остальное тело было отдано солнцу. Но мужчина, казалось, не замечал жары. А солнце все также ярко текло по металлическим украшениям и деталям его одежды.

И вот пришли сильные порывы освежающего бриза. Где-то рядом было море.

Взметнулись и опали на лицо пряди ее длинных фиолетовых с темным отливом волос. Женщина улыбнулась и поправила прическу. В приоткрывшихся на миг глазах, несмотря на блуждавшую улыбку, глубоко засел огонек потаенной грусти.

- Мы так толком и не побыли вместе, - сказала она, наклонив голову.

Мужчина молчал. То ли не хотел говорить, то ли просто задремал.

Блеск в ее глазах пропал. Густые длинные ресницы скрыли его.

Она не видела, как сверху невесомо падало перо на ее платье, но слышала, как с ветки взлетала птица…

*  *  *

Я видел все это. Видел так же ясно, как если бы стоял рядом.

Видел потому, что это был чей-то сон. Видел потому, что был сноходцем. И видеть чужие сны – это моя работа.

Мне было грустно. Ничто вокруг этой грусти не вызывало. Чистейшее синее небо, похожее на заполненный до краев бассейн. Теплый ветерок, редкий шелест  лип. Благожелательные люди в парке.

Я допил пиво и выкинул пустую банку в стоящую рядом со скамейкой урну. Не мешкая, достал вторую банку. Она все еще сохраняла холод.

Сидящая рядом женщина неспешно пила сок через трубочку и посматривала на прохожих. Я заметил, что она избегала смотреть мне в глаза.

- Так зачем это вам? – Я сделал глоток пива и повернулся к ней.

Она тоже развернулась. Вымученно улыбнулась, став похожей на какого-то мягкого зверька, которого хочется помимо воли погладить.

- Для вас это принципиально? Ведь я же плачу деньги.

- Нет, не принципиально. Но вы хоть что-то знаете о сноходцах?

Ее улыбка стала шире. Кажется, она даже чуточку развеселилась.

- Знаю, что это не те, кто во сне ходит, как лунатик. Вы умеете проникать в чужие сны и помогать. Когда снятся страшные сны. Когда снятся навязчивые сны. Когда выходят подсознательные страхи. Вы не психотерапевты.  Вы действительно работаете с самым, если угодно, сырым и свежим материалом.

Я кивнул.

- В принципе, верно. Но вы должны понимать, что я буду вторгаться в ваше подсознание. Это многих  и останавливает. Вы ведь в общении с окружающими, даже пусть и друзьями, не стремитесь открывать себя, так почему же готовы довериться чужому человеку?

Она долго молчала, погрузившись в себя. Взгляд стал отрешенным. Губы жевали соломинку.

- Причина проста, - не глядя на меня, начала говорить эта женщина, - помимо того, что мне вас посоветовала подруга, я видела вас во сне.

Наши глаза встретились. От неожиданности я вздрогнул, так порывисто было ее движение. Каряя радужка на солнце отливала янтарем. Я словно посмотрел в зеркало…

*  *  *

Равнина казалась зеленым морем - морем, ожидавшим грозы. Справа волны накатывались на невысокие холмы, всё же остальное пространство казалось чистым.

Лишь у горизонта ее прекрасное зрение позволяло видеть черные точки всадников.

И сон был разрушен…

Но я снова видел ее, грустную и домашнюю, чуть сонную, с распушенными черными прядями, – такие бывают, когда она только-только проснулась. Ну, еще бы! Это был осенний вечер - именно такой, когда время застывает за шорохами шин и долгим-долгим дождиком, сильным и шумным. Когда дремота подкрадывается незаметно, и при пробуждении совершенно не ясно, сколько же времени прошло.

На кухне шумит закипающий чайник, за окном - бесконечный в своей серости горизонт в потеках воды. Непонятно откуда взявшийся котенок, про которого так и хочется сказать: он гуляет сам по себе, и, возможно, просто перебрался по перилам балкона, а теперь прячется от дождя в тепле и уюте.

Этот котенок как будто продолжение ее личности: случайно попал в тепло дома, и просто пережидает ненастье – слишком оно сильное даже для всех свободолюбивых.

Да, ей грустно. Это видно по ее поблекшим глазам. И я догадываюсь, что она давно уже кого-то ждет. Или, скорее даже, устала ждать.

Вечер тягуч. В случайно распахнувшуюся форточку ветер забрасывает несколько горстей свежести, капли попадают на пол, и - всего несколько – на кожу. Капли прохладные, но она не вытирает их, внимательно рассматривая на свету.

Чуть позже она стоит неподвижно у окна со стаканом горячего чая. Взгляд остановился. Стал еще более отстраненным, нежели чем когда я видел ее в парке.

Котенок также недвижно сидит на широком пластиковом подоконнике среди множества безделиц и косметики, лишь кончик хвоста нервно подрагивает: он понимает, что за стеклом – вода, а воду он не любит.

Когда оживает домофон, она бросает случайный, вскользь, взгляд на часы: 20.14. И за окном уже почти совсем темно. И придти он должен был в шесть. И вообще, она же волнуется. В ее взгляде появляется злость и упрямство, и она идет открывать…

На пороге стоит все тот же мужчина, похожий на того, кто был под деревом вместе с ней. Но на этот раз он ощутимо пьян, и промок, наверное, полностью, до белья.

Он прячет взгляд. На его скуле красуется свежий кровоподтек. На лбу сорвана кожа, рана слегка кровоточит. С волос стекает вода. И злость ее уходит. Точнее, отодвигается.

- Тебя что, избили? Ты подрался?

Мужчина шально и пьяно улыбается, вскидывая голову.

- Да, - говорит он твердо, - я махался. Да так, что трупы разлетались во все стороны.

- Кто? – переспрашивает она, стараясь быть серьезной: настолько данное утверждение не вяжется с его субтильной внешностью поэта.

- Трупы, мертвецы, - следует уточнение.

- А это что? – Ее пальцы слегка касаются скулы.

- Ах, это! – Мужчина  досадливо морщится, но не скрывает довольной ухмылки: - Это меня последним трупом задело.

Она легко смеется и обнимает долгожданного и непутевого гостя.

И, кажется, дождь уже слабеет.

Я понимаю это лишь потому, что я – котенок, и я выхожу через приоткрытую дверь балкона…

После небольших всполохов картинка возвращается: мужчина резко поднимается с земли, словно услышав, как скачут те далекие всадники. А она так надеялась, что он не увидит их из-за высокой травы!

- Зачем ты  уходишь? Ведь война – это не твое!

- Я знаю, что не мое, - говорит он, стоя к ней спиной, - но я должен. Понимаешь, должен! Так всегда было, и так всегда будет.

Он порывисто разворачивается и достает длинный и узкий изящный эльфийский нож.

- Я отдам тебе свою кровь. Это будет залогом того, что мы еще раз встретимся, пусть даже и не в этом мире. Ты согласна?

О да, она согласна! Она уже протянула ему руку, прочтя его мысли. И два свежих надреза ярко алеют среди золота солнца и изумруда примятой травы.

А потом он вскакивает и бежит в ту сторону, где темнели высокие фигуры всадников. Темп и сила его бега говорит о том, что он сможет так бежать весь день.

В ярко-синем режущем глаза небе кружит одинокая птица.

Я вижу все это потому, что я –  та самая птица.

*  *  *

Асфальт был все еще мокрым, когда мы снова встретились в парке. Из-за облаков только-только несмело проглядывало утреннее солнце. Аллеи были пустыми. Если люди и проходили мимо, то все они спешили, иногда поглядывая на нас. Еще бы! Я же никуда не спешил! Я сидел утром на скамейке в парке рядом с симпатичной женщиной, мы о чем-то воздушно говорили. И, конечно, я пил неизменное пиво.

Ночью и правда шел дождь. Я узнал об этом только утром. Она же…

- … лежала на кровати и смотрела в небо. И вдыхала этот волшебный запах влаги, падающей с небес. –  Несмотря на не продолжительный сон, от нее веяло свежестью и энергией. Мне понравились ее слова, и то, как она это сказала: я, как наяву, прочувствовал все сказанное ей – и ночную темноту, и шум дождя, и цвет неба, и запах. - Я чуть задремала лишь под утро…

- Ты помнишь, что тебе снилось? – Я неспешно потягивал пиво из алюминиевой банки.

Женщина покачала головой.

- Нет. Да и был ли сон?

- Сны снятся всегда. Независимо от того, помнишь ты или нет.

Не ожидая, что она согласится,  я все же предложил ей пива. Она взяла протянутую банку, пшикнула крышечкой и сделала приличный глоток.

- Не мешает? – Постучала ногтем по банке.

- Нет, не мешает, - ответил я, сразу поняв, что она имеет в виду. – Во сне все другое. Главное – сохранять ощущение своего Я. Что-то вроде осознанных сновидений, но интереснее. Так что, не важно, трезвый я спать ложусь или нет. Ты должна это понимать.

- Да, кстати, хотела сразу спросить: чего это, в первую встречу на «вы», а теперь вдруг на «ты»?

Я заметил, что бессонная ночь слегка расслабила ее. Во всяком случае, ее поведение сильно отличалось от первой встречи. Но такое часто бывает после того, как я касался подсознания клиента.

И все же, улавливая смешливые искорки в ее карих глазах, я понимал, что есть что-то еще, мною не понятое. Может, она слукавила, сказав, что не помнит сегодняшних снов?

- Привычка у меня такая. Я же все-таки вторгаюсь в запретные области. Чаще всего люди не рассказывают другим даже свои сны. А я все это вижу.

Она задумалась.

- Хорошо. А ТЫ видел мой сон сегодня?

- Конечно.

- Можешь рассказать?

Помимо воли я постарался поймать ее взгляд. Но увидел простой интерес, смешанный с недоверием. Но к этому я привык.

- Могу рассказать.

- Расскажи, - кивнула она.

И я рассказал - рассказал, как смог. Про всадников, про сцену в прихожей, про дождь, про котенка…

- Значит, так вы являетесь в чужие сны? Как котята, к примеру?

- Только в начале. Чтобы человек привык. Возможностей гораздо больше.

- Понятно, - кивнула она, и я понял, что она больше не хочет продолжать этот разговор.

- Ну, что ж? – Я не желал затягивать этот момент. – Тогда до завтра?

Женщина снова кивнула, чем-то напомнив мне японку. Потянулась к сумочке.

- Сколько я должна тебе?

Мой ответ удивил меня самого:

- Ксения, мне не нужно денег. Ты можешь провести вместо этого со мной какое-то время? В смысле, давай прогуляемся?

- Хм. И что же мы будем делать?

Я пожал плечами.

- А давай напьемся? Просто так. Без причины.

Она засмеялась. Совсем как сегодня во сне. Свободно и легко. Такой смех, как мне кажется, должен идти от сердца.

- Ну, ты даешь! Ну, хорошо, пойдем! Иногда важно уметь поддаваться сиюминутным настроениям. Они могут принести что-то новое, не так ли?

Я не мог не согласиться…

*  *  *

Вы пробовали когда-либо представлять, как вы бежите? Как ускоряете темп? Еще быстрее, выходя за рамки физических возможностей? А бег уже мысли, сквозь преграды, сквозь Вселенные, не останавливаемый ничем, кроме возможностей вашего сознания?

Точно так же я летел. Летел в пустоту, не в силах нащупать огонек ее сознания. Возможно, она снова проводила ночь без сна. Возможно, была не одна. Мысль о том, что она специально закрывалась от меня, я старательно гнал.

Вокруг было темно. Но постепенно реальность начала вырисовываться вокруг: была ночь, и полная луна только-только показалась из-за густых облаков. Мы молча прогуливались возле ее дома – совсем как днем, когда я провожал ее.

Я чувствовал, что ее мысли  спутаны и беспокойны. И больше всего мне было интересно, осознает ли она, с кем сейчас бродит по скверику во сне?

Но вот мы подошли к подъезду, перекинулись парой фраз о чудной лунной ночи.

Поскрипывая маленькими колесиками, как от детского велосипеда, из-за угла выехал гроб. Крышка медленно отодвинулась в сторону. Из гроба встал во весь рост граф Дракула и подмигнул ей. А она рассмеялась и покачала головой:

- Ох, уж эти киношники!

Видимо, я начал исчезать из поля ее сознания, так как женщина перестала обращать на меня внимание. Я мог бы напомнить ей о себе, но вместо этого решил просто понаблюдать. И что бы там не происходило, решил не вмешиваться.

Я знал, что сейчас она совсем одна дома. Ее окно на первом этаже единственное не было темным. И спать ей  лечь было не суждено:  когда ночь окончательно вступила в свои права, граф Дракула решил устроить целое представление.

Подручные Дракулы стали сгонять отовсюду народ, так что вскоре во дворе дома образовалась приличная толпа.

Вампир выехал в гробу на видное место, театрально обвел всех рукой и сказал:

- Сейчас я буду вас всех убивать. Крови будет море!

Двух ближайших к нему людей он просто разорвал пополам, дабы остальные уверовали в серьезность его заявления.

Началась паника. Дороги к отступу преграждали подручные Дракулы. А так как в доме светилось всего одно окно, люди стали стучаться именно в него. Но странная сила не давала им сделать это: так ветки слегка скребут стекло, не в силах сократить расстояние. Вряд ли она обращала на эти звуки внимание.

А бойня продолжалась. Весь двор был усеян безвольными телами и залит кровью. Дракуловы помощники сгоняли все новых жертв. В сумятице некоторым удавалось сбежать, и они носились по городу, сея панику.

Так продолжалось всю ночь. Лишь едва начал брезжить рассвет, а безумие было посеяно уже всюду.

Я видел, как из толпы выбежала молодая женщина. Она направлялась к подъезду. Она легко открыла кодовую дверь, и я понял, что ей уже приходилось здесь бывать.

В истерике, с растрепанными волосами, она все звонила и звонила в дверь, пока на пороге не появилась моя клиентка. Они не стали разговаривать, а лишь взглянули друг другу в глаза.

Ксения выбежала во двор.

Явно рисуясь перед ней, вампир сидел на куче трупов, одну ногу поставив на чью-то оторванную голову. Окровавленными губами Дракула улыбнулся и сделал неопределенный жест, как бы говорящий: проходи, тебе не причинят вреда.

Женщина выбежала на улицу. Всюду навстречу ей попадались обезумевшие люди. Они хватали ее за руки, тянули назад, что-то мычали в лицо. У одной женщины были выжжены глаза. И этот запах… Этот тяжёлый запах безумия… Даже горы трупов и Дракула не испугали ее так, как он. Ксения закричала, закрыла глаза руками и побежала назад, домой.

Там она опять легла спать, и очутилась в этом же самом городе. Но теперь Ксения знала, что делать. Накинула чёрный плащ и выбежала из дома. Помахала рукой Дракуле, наступила в лужу крови. И  бежала по улице, оставляя за собой кровавые следы, а чёрный плащ развевался за ее спиной. Она смеялась. Вновь безумные вышли навстречу, и снова стало страшно. Но она обняла женщину с выжженными глазами, обняла мальчика, у которого с тошнотворным хрустом отваливались руки.  Обнимала всех, кто попадался на пути, смеялась и плакала от страха. И делала это не по доброте душевной и не по какому-то наитию, а просто для того, чтобы от нее тоже стало пахнуть безумием, и нечисть обходила стороной.

Я просыпался с очень странным чувством. Наверное, мне все же стоило вмешаться…

*  *  *

На этот раз встречу назначила она. В центре города. Так что мы могли прогуливаться по улицам и говорить. После вчерашнего дня и ее внезапной откровенности, после ее рассказа о себе, я хотел о многом спросить.  Во мне окончательно вызрело чувство, будто бы я уже знал эту женщину давным-давно, и что теперь просто-напросто произошло узнавание. Так, как если бы вы встретили на улице хорошего человека и, почувствовав к нему симпатию, стали бы душевно разговаривать, и за разговором выяснили, что учились вместе в начальных классах, и что были друзьями не разлей вода. А с течением времени все это стерлось из памяти, но вот воспоминания смутно-смутно ожили на пороге сознания.

Она рассказала мне о своем сне:

- Я бродила с кем-то возле своего дома. А потом в гробу приехал Дракула. Всю ночь ко мне  кто-то скребся. И двор был усеян телами жертв… Помню, как проснулась в холодном поту. Вряд ли кто-нибудь сможет понять эту атмосферу, этот ужасный город под полной луной, где всё происходит в гробовом молчании. Не страшно? Да. Вот только я, человек не верующий в Бога, поднялась с кровати, в каком-то полубреду очертила вокруг себя круг и начала читать «Отче наш». Эгоистично? Нет, скорее, обычное лицемерие. Но вряд ли даже самый рьяный атеист сможет перед лицом смерти сказать, что «Бога нет».

Мы долго молчали, и просто шли рядом. Видимо, не отдавая себе отчета, она взяла меня под руку. Она была задумчива и тиха. Я же пытался унять сердцебиение. Интуиция подсказывала мне, что я на пороге важных открытий.

Наконец, она прервала молчание.

- Я хочу попросить у тебя прощения за вчера. Я понимаю, что ничего такого не сделала и не сказала. Просто чувствую такую потребность. Такое чувство, будто я переступила запретную черту. Не так ли?

Я выдержал ее взгляд и просто кивнул.

- Мы не будем больше видеться. И с сеансами всё. Нам лучше не встречаться.

- Почему же?

- Лишнее это. Вчера ты наговорил мне кучу лестных слов. Ты видел меня от силы два раза. В этом есть что-то болезненно притягательное и… страшное.  Что-то, что заставляет меня чувствовать не собой. Но я же не такая!

Я покачал головой и невесело усмехнулся.

- Да нет, ты  особенная, – сказал я, и добавил: - И мне искренне жаль, что я встретил тебя.

В ее глазах стеной встало упрямство, и я все думал: почему же она так страстно бежит от себя?

- Ты ошибаешься, я вполне себе обычная. Во мне нет ничего особенного. Наверное, это  просто желание, пойми правильно, податься навстречу тому, кто говорит, что видит во мне личность. Мне приятно это, но я совсем другая. Искаженная тень той самой, так ожидаемой тобой откровенности. Ты видишь во мне лишь то, что хочешь видеть. Во мне нет этого. Я хотела бы, чтобы было, но этого нет. Отсюда непонимание.

- Да, и еще, - спросила она после небольшой паузы, - почему тебе жаль, что ты меня встретил? Разве сам факт встречи не важнее? Понимаешь, о чем я?

- Всё сожаление лишь в предчувствии потери. Вот и всё. Это тот самый момент, который бесполезно пытаться описать. Это то, чего я начал бояться с первой секунды нашей встречи. Я заметил: чем мы ближе друг к другу, тем сильнее обжигает узнавание, или – признание. Ты не пойдешь, как я, через боль. Вот что я понял. А все остальное – шелуха и просто слова.  Ты говорила,  что рада встрече со мной. Говорила, что я все же нечто особенное в твоей жизни. Так почему же так нелепо складываются обстоятельства? О ком ты больше думаешь – о себе или обо мне?  Да, встреча с тобой была предначертана. И, казалось бы, с такой позиции не о чем и жалеть? Но откуда во мне это горькое чувство провала, будто мы вновь не справились с возложенной на нас задачей?

Под конец я говорил резко и зло, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. Так доведенного до истерики человека хотят привести в чувство ударами по щекам. Мне казалось, что она перестала слушать меня, отгородившись в последней, самой отчаянной попытке сохранить свою мнимую целостность. Я понимал, что мое сознание сдергивает многие тайные покровы, и что до самого сокровенного – едва ли не шаг. И я задал себе вопрос о чистоте своей мотивации. В свое время мой друг сказал примерно так: а что будет, если объект твоих желаний полностью откажется от тебя? Будешь ли ты так же, по-прежнему, относиться к ней? Если да, то это похоже на что-то подлинное. И вот я стоял перед таким же выбором, не веря происходящему.

А она уходила прочь. И у меня не было желания что-либо менять. Во мне едкой каплей засела злая обида. Но не мы ли сами рядом с первым камнем сеем зерно будущего поражения, когда начинаем чего-то желать? Ведь все, практически абсолютно всё в нашем мире имеет свою цену. И я говорил сам себе в тот момент: ты пожалеешь, если не попробуешь. Ты должен сделать все, что в твоих силах, остальное же – во власти судьбы.

Я догнал ее и дотронулся до плеча. Ксения развернулась. В ее глазах застыли злые слезы. Довольно грубо она спросила:

- Чего тебе?

Я обнял ее. Она не противилась. Противоречивым клубком внутри нее жили самые разные чувства, от злости до признательности.

- Прости меня. Прости меня, пожалуйста, - шептал я, пытаясь сдержать подступающие слезы.

Людская толпа безмолвно обтекала нас.

- Ты идиот, - прошептала она, и положила голову мне на плечо. Я вдыхал запах ее волос. Больше всего в этот момент мне хотелось перестать существовать.

- Последний сеанс, – попросил я. – Еще один и все. Хорошо? Только ляг спать вовремя, умоляю…

Она сделала шаг назад, коротко кивнула, и пошла прочь. На этот раз я не стал ее догонять.

Мысленный монолог №1

Я помню и те дни, когда я верил в то, что в каждом человеке есть нечто интересное для меня (банально все это, просто мало было знакомств), и казалось, что мир вокруг такой разнообразный.  И были ночи без сна, мы пили друг друга, но не было дна. Мы казались такими интересными. О, какой уникальный опыт познания чьего-то бытия! Было время, когда алкоголь появлялся сам собой, но не от необходимости развязать языки собравшимся, а просто так.  И было время, ставшее настоящим, когда градус важнее всего. Где та грань? Выдохлись люди, устали? Или слишком много было разочарований, - словно вьющихся над источником коршунов,  не желающих  брать или давать, а жрать, не ведая меры?

Мы медленно плывем на волнах наших мыслей, как одинокие листья, сорванные отнюдь не причудами ветра. Наше столкновение – случайно, и нет сил остановиться, чтобы молча смотреть внутрь друг друга и созерцать ту самую похожесть, что так сближает и отталкивает нас. Руки раскинуть, задыхаясь от нахлынувших чувств.

О, давно ли чувствовал я этот ни с чем несравнимый восторг?! От которого действительно перехватывает горло, от которого хочется орать, и от которого хочется взвиться в небо? Почему мне кажется, что все-таки дано человеку летать?

Я вижу темные стены древнего замка, которого никогда не было ни на одной карте этого мира. Я вижу  пламя костров, в чьей пляске - первобытное варварское неистовство и необузданность. Я вижу на стенах тяжелые драпировки в свете множества факелов.  И вижу тебя в открытом бархатном платье, где смешались пурпур и синева, серебро и блеск какого-то металла, рожденного не в недрах этой планеты. Ты танцуешь, а я стою в тени и смотрю. Когда-то не нужно было ни музыкантов, ни их инструментов, чтобы слышать музыку. Она рождалась сама собой, просто так, потому что хотели, потому что, могли слышать. Лишь потом научились копировать, просто копировать.

Я вижу игру света и тьмы, в чьих причудливых одеяниях скрываются образы - не вымышленные, - запечатленные одним ответным движением души. А может, это память о прошлом играет со мной?

Ожившие свечи, вспыхнувшие от простого движения ресниц. Почти нереальные пары кружатся по залу, а я сижу все так же в тени, и задумчиво курю, глядя поверх голов.  Ко мне кто-то подходит, наполняя уже успевший не раз опустеть кубок... Свет свечей удивительным образом оживляет даже доселе невыразительные лица, а как загадочно блестят глаза! И не глаза это вовсе, а лица!

И музыка, музыка! Под нее, такое ощущение, реальность  становится только объемнее. Кто сказал, что мы ограничены несколькими чувствами, несколькими измерениями?  О, я чувствую, реальность готова лопнуть, разродившись чем-то тяжелым, но удобно ложащимся в приготовленную ладонь. Так древние мастера отливали могучие знаки, и в каждом – объемность размером с реальность.  Все ничтожнее становится человек.

Холод и надежность  протянутой ладони, чуть ощутимая щекотка длинных волос на моей щеке. Неуловимый поцелуй...

Я говорил тебе, что часто видел картины не из этой нашей жизни, где мы с тобой были вместе. В разное время, в разных ипостасях. Куда же все это уходит? На сколькие странствия и испытания мы обрекаем сами себя?

Ты говорила мне, что мы похожи с тобой на двух маленьких потерявшихся детей. Потеряны мы, или же сами что-то потеряли? За все это время, что мы нашли друг в друге, и что потеряли? Что в наших действиях и словах было целеуказующим? И что разрушило связь?

Ты знаешь меня. Я глуп и упрям. Ровно настолько, чтобы спорить с судьбой. Моменты слабости, говоришь? О, да! Были и они. Но все возвращается на круги своя.

А я знаю тебя. Да, возможно и такое, что и больше тебя самой. Но что это меняет?

Черт возьми, сегодня я обязательно напьюсь. Я буду грустить о тебе. Бессмысленно, обесценено. Наверное, буду жалеть себя. А еще – ждать…

— Кто на вас напал?

— Воины Хранителей. Их было не меньше трех десятков. Забрали десяток пленных. Я слышала, что казнь состоится после полудня. Меня оставили сообщить об этом тебе.

— Никто не знал о сегодняшнем перемещении. На нас тоже напали. Я думал, из-за гостьи.

— Какой гостьи? — Агнева нашла глазами Любовь. — Подойди.

Любовь опустилась рядом.

— Беглянка, — констатировала девушка.

— Откуда знаешь? — удивилась маг.

— Воины упоминали твой побег. То, что не удалось тебя поймать. Брат отличный защитник. Ты в полной безопасности рядом с ним.

— Я вовсе не хотела ничьей смерти, — Любовь душили слезы.

— Не надо обвинять себя. Нас предали.

— Кто?! — воскликнул Аншерол.

— Не знаю. Думаю, его не будет среди приговоренных. Вам надо поспешить в город.

Агнева вздохнула. Ее глаза застыли. Девушка умерла.

Аншерол поцеловал сестру в лоб и встал.

— Развеем по возращении из города. Я пойду вместе с Любовью. Остальным оставаться здесь.

— Я могу перенести, — предложила Нарцита. В ее возрасте после перемещения силы не покидали мага.

— Не стоит привлекать к себе внимание магов. Думаю, они караулят у ворот вместе со стражниками. Любовь же еще слаба для обнаружения магом.

— Она не сможет защитить тебя.

— Придется полагаться на меч.

— Возьми хотя бы одного, — настаивала Нарцита.

— Ждите здесь.

Ворота они прошли без проблем, хотя в них стоял маг, насторожившийся при виде Любови. Изучая ее силу, маг не нашел признаков магии. Женщина удивилась настолько маленькому уровню силы. Но это и к лучшему.

— Как называется город? — спросила она Аншерола, идя по главной улице.

— Тахнар. Один из больших городов Джанара.

— Странно скрываться около большого города.

— Не мой выбор.

— Ух, ты, неужели предводитель не всегда все решает, — съязвила Любовь.

— Решил тот, чью кровь ты носишь в медальоне. Алмаза учится в Тахнарской магической академии.

Любовь притихла. Теперь она поняла, что Аншерол не обманывал ее возле водопада. В отличии от Хранителей, которые… Маг не могла найти причину их обмана.

— Поэтому ты их ненавидишь?

— И поэтому тоже, — Аншерол ответил тоном человека, не желающего продолжать разговор на эту тему.

Главная улица Тахнара вела прямо на городскую площадь. На одной стороне улицы стояли дома зажиточных горожан, на другой стороне находились всякого рода заведения. От торговых лавок до игорных домов. Последние не брезговали иметь комнаты, где за небольшую плату посетители могли узнать результаты будущих ставок. Их предсказывали разного рода бедные маги, не сумевшие пристроиться в приличное место. Не сложно догадаться о результатах подобных предсказаний. Они всегда были в пользу посетителя, но с оговоркой о возможном проигрыше. Обобранные таким способом нередко выдавали незадачливых магов. Рейды по игорным заведениям совершались каждый месяц, что наносило немалый ущерб. Игорные дома платили казне города огромные штрафы и выдавали магов. Те же не могли заплатить за себя и подвергались тюремному заключению. Редко, когда мага лишали силы. Кстати, тюрьма находилась на главной улице вблизи площади.

Аншерол с Любовью миновали городской совет Хранителей. Маг увидела недобрый блеск в глазах разбойника, который только что потерял сестру. Наверно, он бы хотел ворваться в город вместе со своими людьми и перебить Хранителей, но вместо этого вынужден будет смотреть на казнь защитников Агневы.

— Они сами виноваты, — не удержалась Любовь. — Зачем вообще становиться разбойником?

— Тебе не понять, — Аншерол вырвал руку. — Ты живешь совсем в ином мире.

— Ином? Мы все живем в одном государстве.

— Только ты понятия не имеешь о людях.

— Неправда. Есть разные люди. Те, которые мирно трудятся на благо, и те, которые забирают себе плоды чужих трудов. Разве это справедливо? Не давать ничего взамен?

— Разве справедливо иметь больше необходимого и не делиться? — парировал предводитель.

— Как будто ты с кем-то делишься? — фыркнула Любовь. — Стоит ли напоминать, сколько всего делают Хранители вместе с магами для простых смертных.

— Могу поспорить насчет необходимости иметь вас.

— Что ты сказал?! — Любовь встала от такой наглости. — Хорошо, что тебя никто не слышит из магов.

— Знаю-знаю, чем грозит пренебрежение к вам.

— Советую помолчать хотя бы в городе.

Дальше они шли молча.

На площади вокруг помоста собрались горожане. Любовь с Аншеролом оказались в задних рядах. Помост окружали воины. Маг вглядывалась в лица и некоторых узнала. По спине прошел озноб. Воины тоже могли узнать ее. Около ступенек стоял молодой воин с изуродованным шрамами лицом. В предпоследнем бою в отряд прилетел огненный шар. Именно она не успела отразить его, не успела закрыть воинов водной преградой. Тогда несколько воинов погибло, а он выжил, навсегда потеряв красоту. Любовь переживала, еще не зная, что следующий бой окажется последним для нее самой.

Аншерол проследил за ее взглядом.

— Знакомый?

— Не смогла отразить атаку. На самом деле, я совсем никудышный маг.

— Теперь ему не придется рисковать собой ради Хранителей.

— Как ты можешь так говорить?! — прошипела тихо Любовь. — Он защищал Джанар от врагов.

— Которых нажили эти же Хранители.

— Те земли принадлежали нам издавна, — напомнила маг.

— Да, конечно. Только сомневаюсь в желании нынешнего поколения вернутся к нам. Как бы то ни было, воин устроился неплохо. Многие просто становятся нищими из-за невозможности работать. Никакого попечения не предусмотрено.

— Всегда можно наняться слугой и выполнять посильную работу за еду.

Аншерол так зло посмотрел на Любовь, что ей стало страшно.

— Ты это серьезно?

— Вполне, — неуверенно подтвердила женщина.

— Ты ведь знаешь, что вместе с мужчиной вся семья становится в услужении на неопределенный срок.

— Знаю, но тем и лучше. Детям не надо искать работу. Все с детства при деле.

— Насколько мне известно, твоя семья имеет в услужении не один десяток семей бывших воинов. Хорошо ли им живется? — Аншерол зло смотрел на замешкавшуюся Любовь.

— Думаю, лучше жить под крышей и сытым, чем под небом нищим, — женщина опустила глаза под осуждающим взглядом разбойника.

На самом деле, она сама была противницей этого закона. Бывшие воины становились зависимыми от хозяев. Над ними господствовали маги вместо законов. Люди передавались из поколения в поколение, но не освобождались. Семья Любови владела потомками воинов, пришедших к прадедам.

— Вижу, что думаешь совсем не то, что говоришь, — уже мягче проговорил Аншерол.

— Согласна, не все маги отпускают людей, но большинство соблюдает закон. Лишь бы люди хорошо работали и не бунтовали.

— Имеешь ввиду семью Аукара?

Любовь лишь кивнула, не в силах говорить о прошлогоднем событии.

Продолжать разговор не получилось.

На дороге показались четверо мужчин в наручных кандалах. Их вел десяток воинов с мечами на поясах и копьями наперевес. За любую попытку побега преступник будет ими проткнут. Впереди шел представитель городского суда со свитком.

— Где остальные шестеро? — спросила Любовь.

— Приведут после или они приговорены к тюремному заключению. Нам лучше встать подальше.

Аншерол попятился. За ним отошла Любовь. Маг тоже могла быть узнана воинами.

— Сомневаюсь, чтобы разбойникам сохранили жизни. Вы же никого не щадите.

Первым на помост взошел представитель городского суда. Мужчина был простым смертным. Он оглядел толпу и задержал взгляд на Аншероле с Любовью. Те предусмотрительно не снимали капюшонов от самых ворот. Любови взгляд мужчины показался слишком пристальным. Все же он отвернулся и начал читать приговор поднявшимся вслед за ним осужденным. Ожидающий на помосте палач принялся за работу, едва представитель городского суда умолк и сошел вниз. Всех четверых ожидала смерть.

— Придется уйти, — прошептал Аншерол. — Видишь, представитель шепчет что-то воинам и озирает толпу?

— Думаешь, он нас узнал?

— Лучше не рисковать.

Аншерол повернулся и направился в прилегающую к площади улицу. Любовь направилась за ним. За последние сутки предводитель потерял немало людей и сестру, так что ему есть смысл скрываться.

— Не стоило приходить в город, — проговорила Любовь.

— Наверно. Скоро уйдем.

Они миновали несколько улиц. Дома здесь принадлежали самым бедным, о чем говорили облупленные стены, дыры в крышах, разбитые окна. Одетые в лохмотья мужчины сидели на покосившихся крылечках. Они равнодушно смотрели на хорошо одетых Аншерола с Любовью, не пытаясь просить и одной монетки. Женщин практически не было видно, как и детей. Они ушли в богатую часть города просить милостыню. Мужчины не занимались этим, боясь попасться и стать воинами. К женщинам же с детьми относились менее сурово. Детей могли отправить в общий дом, а женщин посадить в тюрьму на год. И там, и там самым ужасным становились побои.

Любовь знала о четверти населения, живущих в невыносимых условиях, но не представляла всего ужаса. Живя в большом доме и всегда сытая, женщина не думала о людях Джанара. Она сталкивалась со слугами, воинами, но все они были прилично одеты и не голодали. Люди делали работу и получали плату. Любовь ни разу не встретила недовольного лица.

— Притихла?

— Не представляла себе такое…, — Любовь не находила подходящего слова.

— Неравенство.

— Они ведь могут работать.

— Если бы их брали на работу.

— И почему не берут?

— Подойди и узнай.

Любовь увидела молодого человека, стоящего возле входной двери своего дома. Дом, как и сам хозяин, выглядел лучше остальных. Одежду еще не тронуло тление.

— Почему ты не работаешь? — спросила Любовь.

— Я хорошо работал у одного торговца, — отвечал парень. — Наша семья жила в достатке и ни в чем не нуждалась. Мой младший брат поступил неразумно, совершив мелкую кражу. Я пришел в суд и просил о снисхождении. Лучшего бы я этого не делал. Маги решили, что я тоже могу совершить преступление, и приговорили к тюремному заключению вместе с братом. Затем нас публично объявили возможными ворами. Теперь меня никуда не берут, боясь кражи. Почему маги так жестоки с простыми смертными?

Любовь не смогла дать ответа.

— Мог бы сразу сказать о бывших преступниках.

— Этот парень ничего не сделал. Он лишь попросил за брата. Разве маги не заступаются друг за друга?

— Бывает, — согласилась женщина.

— И их принимают за преступников?

— Конечно, нет! — маг осеклась.

— Вот видишь. Маги совсем по-разному относятся к своим и к нам. Стой!

Аншерол опоздал с предупреждением. В конце улицы стояли воины во главе с магом. Будь Любовь в силе, она бы давно почувствовала его присутствие. В них были направлены четыре лука.

— Аншерол! — заговорил маг, оставаясь на месте. — Ты не смог не прийти на казнь. Что же ушел так рано?

— Напротив, слишком долго пробыл в городе, дал вам собраться.

— Беглая Любовь, ты тоже здесь. Два преступника за день — богатый урожай.

— Разве не ты брал моих людей в лесу?

— Жаль, но мне пришлось заниматься другими делами.

— А, знаю, — небрежно проговорил Аншерол. — Похороны сына. Сожалею, — в голосе сквозило притворство.

— Ты заплатишь за его смерть! — прорычал маг и кивнул налево.

Из-за угла вышел воин, ведя перед собой девочку лет десяти. К ее горлу воин приставил кинжал.

— Алмаза! — крикнул Аншерол. — Ты не посмеешь убить будущего мага!

— Хочешь проверить? Ты ведь не допустишь смерти еще одного ребенка, — лицо мага выражало победу над разбойником.

Аншерол медлил. При упоминании о смерти ребенка он побледнел. Любовь ничего не могла сделать.

— Ну же, мое терпение не исходе.

— Откуда мне знать, что девочка не пострадает.

— Даю слово, — проговорил маг. — Сдавайтесь оба!

Между ними в огненном коконе возникла Нарцита. Едва кокон опал, маг подбежала к Аншеролу.

— Так я и знала, что без меня не справитесь.

Она схватила Аншерола с Любовью за руки и снова вызвала кокон.

Через несколько секунд все трое стояли на опушке леса. Ни разбойников, ни Агневы не было. Вероятно, женщину перенесли вглубь леса.

— Теперь они убьют Алмазу! — набросился Аншерол на мага. — Нарцита!

Женщина упала на землю. Из спины торчала стрела. Один из лучников успел выстрелить.

Аншерол с Любовью опустились рядом.

— Не волнуйся за девочку, — успокоила его Нарцита. — Она станет сильным магом, о чем известно Хранителям. Иначе, они бы не позволили дочери предателя-мага учиться. Всегда найдется предлог для отказа. Ты же знаешь.

— Знаю. Как же я теперь без тебя? Не стоило меня спасать.

Нарцита улыбнулась.

— С тобой остается Любовь. Она сильнее, чем предполагает.

— Что ты имеешь в виду? — встрепенулась Любовь. — Мне всю жизнь твердили о посредственной силе. В школе вечно отставала по магической практике. Чуть не исключили. Отец заступился, хотя и от него потом досталось.

— Хранители таким способом ослабляют сильных магов. Они не хотят конкуренции.

Нарцита держалась. Маг может бороться со смертью, используя силу. Любовь ощутила упадок своей силы, которой и так было немного. Будь здесь хотя бы пятеро магов с Лечебными Артефактами, Нарциту могли бы спасти.

— Прости, — Нарцита догадалась, откуда черпает силу.

— Ничего, тебе сейчас нужнее. Сама говоришь, что я сильная.

— Не покидай Аншерола, пожалуйста. Без мага он долго не проживет. Я понимаю, что наша жизнь противоречит твоим убеждениям.

— Мне некуда идти. К тому же сегодня я увидела совсем другую жизнь Джанара, о которой имела смутные представления.

— Аншерол умеет переубеждать магов, — подтвердила Нарцита. — Мы с Амраном тоже подпали под его влияние, поэтому остались с ним. Теперь прощай.

Любовь перестала ощущать упадок сил. В ту же минуту Нарцита закрыла глаза. Дыхание остановилось. Маг умерла.

Аншерол прикоснулся губами к ее лбу.

Агневу с Нарцитой сожгли на одном костре. Пепел развеяли в лесу.

Томиноккер зашаркал к трону, подволакивая ногу. Проще было долететь, но имперский этикет запрещал расправлять крылья в помещении. Ну что же, пока следовало потерпеть. Путешествие предстояло утомительное, зал для посольских приёмов должен был вселять трепет и уважение к могуществу Империи. Вдоль стен высились статуи королей прошлого, лорд усмехнулся про себя, многих он знал лично. Под потолок уходили колонны, высота которых вдавливала посетителя в пол, особенно после крохотной комнатки для ожидающих. До подножия трона вела широкая ковровая дорожка длиной с сотню шагов. Ариоланта шла по левую руку, чуть отстав, как было принято при дворе. Ещё десять шагов, ещё десять... Стены и полоток слегка сходились к тронному пьедесталу, чтобы император на троне сам не казался букашкой в этом зале. Молодой человек, стоявший у одного из окон, круто развернулся и подошел к послу вплотную.

- Вам здесь не место! Отец терпелив и прощает вам ваши выходки, вам и вашему рогатому вождю. Я бы доставил вас в столицу в клетках и оставил гнить на площади.

От трона слабо донеслось:

- Сын мой, не сейчас...

Томиноккер же и бровью не повёл, он слегка склонил голову, поправил драгоценный камень на левом роге и деликатно произнёс:

- Я приветствую вас, принц Винсент. Сожалею, что наш визит вас огорчает. Но, при всём уважении, сейчас нас пригласили не вы, а ваш досточтимый отец.

Юноша фыркнул, круто повернулся на каблуках и удалился в боковые двери. Ариоланта шепнула:

- Дядюшка, вы могли испепелить его на месте...

Старый посол улыбнулся:

- Моя дорогая, искусство дипломата в том и заключается, чтоб приговаривать "хороший пёсик", пока не найдётся хороший булыжник. - и добавил громче, чтоб слышали у трона: - Пойдём же, не будем заставлять его величество нас ждать...

Пока гости неспешно двигались к трону, стоящие у пьедестала шептались. Алебардщики в церемониальных кирасах, лакей, телохранитель императора и пара писцов конечно были не в счёт, тем более, что все они молчали. В зале присутствовали куда более примечательные мужи: ближе всех к ковровой дорожке стоял герцог де Сейс - главнокомандующий южных армий и первый военный советник. Даже среди гвардейцев герцог выделялся исполинским ростом и широкими плечами. На него постоянно жаловались конюхи - найти подходящего скакуна для этого гиганта было непросто. Рядом, едва доставая де Сейсу до плеча, беспокоился магистр Шахт. Шахт был одновременно и придворным чародеем, и главой ордена. Не часто его приглашали в посольский зал, но визит Томиноккера всех поставил на уши. Наконец, третьим у ступеней трона был канцлер де Гратц. Де Гратцы были послами и дипломатами так давно, что никто уже и не помнил, чем ещё знаменит этот старинный род. От канцлера не укрылась неучтивость мажордома по отношению к прибывшей корнигурийке, но это было даже хорошо. Пусть рогатый посол заранее знает, что на этот раз престол настроен решительно. Несколько в стороне скучал де Валу, надежда и опора имперской конницы. Ещё совсем молодым человеком он попал в оруженосцы, затем был многократно отмечен на турнирах, в том числе и предыдущим командующим. Затем была оглушительная победа над самим де Сейсом в одном фехтовальном поединке. Вот тогда-то де Валу заметили по-настоящему, будущего графа уже назначили в командиры конной гвардии, но придворные льстецы уже пророчили ему чуть ли не пост командующего. Здесь он ни во что не вмешивался и присутствовал лишь из должности. Пока канцлер выбирал вступительные слова, Шахт впился в локоть герцога и зашептал:

- Ваши люди забыли отнять у посла посох.

Де Сейс холодно улыбнулся:

- Магистр, ну что вы, это просто палка. Будь это магическим предметом - вы бы уже почувствовали. Сперва их обыскали ваши люди и сняли с них целый мешок магических перстней и амулетов, затем мои орлы отобрали у этой рогатой несколько кинжалов. Так что угрозы я не вижу.

Помолчали.

- И всё-таки Томиноккер известный и сильный колдун. Боюсь, идея вызывать его к трону ...

- Именно поэтому вы здесь, магистр. - перебил герцог. - Пока есть время - защитите нас барьером, и поплотнее.

Шахт кивнул и крепче взялся за посох. Его взгляд помутился, солнечный свет из окон стал немного тусклее, а все присутствующие ощутили лёгкое покалывание на коже.

Наконец Томиноккер доковылял до первой ступени и разлетелся в поклоне.

- Ваше величество, сиятельный канцлер, господа, честь быть приглашенным к престолу императора.

Канцлер сухо заметил:

- Посол, вас не приглашали, а вызывали. Кто прибыл с вами? Нам неизвестно имя вашей спутницы.

- Позвольте рекомендовать вам мою племянницу, перед вами Ариоланта Калагера Филомена лар-Кервус.

Корнигурийка, прямая как струна, чинно поклонилась и снова выпрямилась.

- Лар-Кервус... лар-Кервус... а кем вам приходится командующий лар-Кервус, который сейчас собирает войска в Долгой долине? - бросил герцог.

На лице Ариоланты показалась лёгкая улыбка:

- Наши отцы - родные братья, мой лорд.

Канцлер тем временем повернулся к старику на троне:

- Ваше величество, посол Кромага, лорд Томиноккер, готов ответствовать.

Король медленно проговорил:

- Я вызвал вас, чтобы развеять наши подозрения, - Томиноккер не переставал улыбаться. - Мой добрый сосед Магнус передвигает армии в опасной близости от границ Империи, расскажите нам зачем... - король откинулся на спинку трона и закрыл глаза.

Все присутствующие с облегчением выдохнули - на этом роль короля была сыграна, дальше поводья в руки брал канцлер. Томиноккер помолчал и с видом оскорбленной невинности заговорил:

- Уверен, высочайшему престолу известно о постоянных нападках северных племён. От них страдает Кромаг, от них страдают и северные провинции Империи. Действительно, командующий лар-Кервус собирает отряд для карательной экспедиции в дикие земли. Я удивлён и даже оскорблён вашими подозрениями. Мне кажется, вы должны рукоплескать этому походу не меньше жителей Кромага...

Де Сейс оборвал посла:

- Да, это всё прекрасно. Вот только Долгая долина на юге выходит почти к самой столице. Армия Кервуса угрожает внутренним провинциям и даже, даже столице!

- Помилуйте, герцог, как отряд лар-Кервуса может вам угрожать? Если бы командующий по какой-либо неведомой мне причине и решился бы повернуть на земли Империи, то его путь сразу же преградили бы сперва крепость Ван-Шанц, после укрепления предгорий, а затем непревзойденный и могучий Ван-Тройцен. Разве под силу отряду из нескольких сотен воинов преодолеть эти твердыни? Или может быть начали приходить дурные вести с северных застав? Магистр Шахт, - маг вздрогнул, - вы нам не поможете? Не обращались ли к вам маги гарнизонов?

Шахт долго сверлил посла глазами, затем выдавил:

- Нет, вестей не было.

Канцлер поморщился, представление разваливалось, так как посол не собирался каяться:

- Наши сведения пусть остаются нашими, лорд Томиноккер. Нам достоверно известно, что в Долгой долине собралось уже не "несколько сотен", как вы выразились. Счёт пошел на тысячи. Не многовато ли для одной экспедиции?

- Я призываю в свидетели лорда де Турра. Мы были дружны с ним, он был настолько любезен, что сам проинспектировал северную часть Долгой долины...

- И был выслан на острова за излишнюю приязнь к вам и возможную измену, посол. - оборвал герцог.

- Изме-ену? - протянул Томиноккер, поднимая брови. - А может быть вся вина этого достойного война сводилась к спокойной и честной оценке происходящего и военному таланту? Кого больше любят в войсках, господа? Заносчивого герцога или удачливого лорда? Но я понимаю, зависть часто плетёт ужасные козни. Что больнее: получить копьё в грудь на поле брани или пинок под зад при дворе?

Де Сейс густо побагровел.

- Вы забываетесь! - прошипел канцлер.

Посол впал в грустную задумчивость:

- Вы верите любой лжи о Кромаге, но не верите словам посланника Кромага, не поверили даже лорду... Я предлагаю отправить посыльного в Долгую долину, пусть привезёт нам депешу, скрепленную печатью коменданта Ван-Шанца. До тех пор мы с Ариолантой с удовольствием погостим в столице. Если командующий действительно движется не на север, а на юг, тогда я отдам на отсечение голову. Кстати, примерно это мне только что предлагал принц...

Король тихо проговорил:

- Винсент переживает, как и все мы. Не вам, посол, судить молодое горячее сердце, тем более, что похоже у вас его нет.

Томиноккер покивал:

- Ваше величество изволит шутить как всегда изысканно. Но к делу, господа. Я настаиваю на отправке гонца.

Де Сейс и канцлер переглянулись.

- Ваша голова, посол, не остановит вторжения.

- Я не знаю, как ещё мне убедить высокий престол в исключительно чистых намерениях Кромага... Впрочем, нет, знаю. Мой повелитель, высокий иерарх Магнус, обеспокоен сложившимся недопониманием. Он послал вам в подарок одну из наших лучших танцовщиц. Угодно ли вашему величеству и господам насладиться представлением?

С трона донеслось:

- До танцев ли нам? Ну пусть пляшет. Но разговор про армии Кромага нас ещё ждёт, посол... войска должны уйти...

- Разумеется, ваше величество, как вам будет угодно. - Томиноккер почти распластался по полу в поклоне.

Канцлер хотел что-то сказать, но раздумал и щелкнул пальцами, подзывая лакея.

Через пару минут в боковую дверь втолкнули перепуганного музыканта с лютней. Томиноккер широко улыбнулся:

- Не бойтесь, дитя моё, играть за вас буду я... - Инструмент оказался в когтях посла. - Ариоланта, прошу...

Рука Томиноккера тронула струны, полилась сложная куранта с большим количеством украшений. Ариоланта, гордо ступая вышла к подножью трона. Длинные одежды создавали впечатление, что корнигурийка плывёт по полу. Её прямой стан почти не отклонялся от вертикали, а руки неспешно парили, одно па грациозно следовало за другим.  Присутствующие невольно залюбовались. Неожиданно посол перешел на алеманду. Танцовщица тронула брошь на плече, и верхняя накидка упала к её ногам. Под тканью был костюм сложной выделки, с прозрачными и цветными вставками. Каждое движение Ариоланты сопровождалось игрой света в цветных стёклах. От плеч к локтям шла стеклянная чешуя, мелодично звеневшая в такт музыке. Теперь гостья двигалась свободнее и быстрее, от калейдоскопа ярких пятен рябило в глазах. Шахт почувствовал... и всё понял, слишком поздно. Чутьё магистра было сконцентрировано на демоне в центре зала, он совсем упустил из виду остальную часть дворца. Он успел только хрипло крикнуть: "Сейс, всех гвардейцев ко входу! Сейчас же..." Двери в конце зала распахнулись, в них спиной вперёд с грохотом влетел один из стражников. Герцог и канцлер застыли у нижней ступени трона, телохранитель короля оказался проворнее, выскочив вперёд. Ариоланта с шипением рванула себя за рукав, стеклянная чешуя посыпалась на ковёр, однако в руке корнигурийки осталось несколько продолговатых прозрачных пластин. "Алебарды наизготовку!" - только и успел крикнуть Герцог, когда первая из них вошла ему в глазницу. Меч он успел вытащить из ножен только наполовину. Второй осколок с хрустом вонзился падающему герцогу в горло. Канцлер не стал ждать своей участи, он на четвереньках, по-паучьи, бросился под защиту трона. Третий осколок Ариоланта запустила в Шахта, но тот уже стоял на верхних ступенях перед троном и творил защитные чары - стеклянная стрела замедляла свой полёт всё более, пока не замерла в двух ладонях от лица магистра. Корнигурийка завертелась перед троном, швыряя стеклянные полосы в сторону пьедестала - пара из них угодила в удирающих слуг, остальные оставались в воздухе. Первый свой осколок Де Валу пропустил, тот с противным скрежетом проехался по кирасе. Он выхватил меч и в боевом порядке шагнул к Ариоланте. Внимание мага было не здесь, на лестнице творилось куда более чудовищное преступление. На пороге появился Хальтер, ученик шатался и едва держался на ногах. В левой руке он сжимал один из магических кристаллов, доступ к которым ученикам был строжайше запрещён, прежде всего, из соображений их собственной безопасности. Шахт представил сколько охраны перебил этот несчастный по пути в подвальное хранилище, а потом обратно наверх, и облился холодным потом. Кристаллы были плохо изучены, работать с ними без опасности для жизни могли только магистры высоких степеней. Эти камни обладали собственной волей и человека неподготовленного буквально сжигали изнутри. Но знающий, чьей воли было достаточно для усмирения кристалла, приобретал при прикосновении к камню дар творить заклятья невероятной мощи. Хальтер, судя по нетвердой походке, был уже близок к концу. Томиноккер прошипел: "наконец-то" и требовательно протянул когти в сторону дверей. Кристалл выпорхнул из дрожащих рук ученика и скрылся в кулаке демона. Шахт сжал руки на посохе, вот теперь дела принимали действительно скверный оборот. Алебардщиков, бросившихся к послу, сбило с ног и раскидало по залу. С отчаянным звоном вылетели витражи в окнах, старый корнигуриец возвышался глыбой посреди зала, а вокруг в страшном смерче закружило обрывки ковра и парадных тряпок, набивку и щепки от мебели. Лорд больше не улыбался, прямо на Шахта смотрели два черных провала, за спиной покачивались огромные перепончатые крылья. Де Валу и Ариоланта продолжали кружить перед троном, короткое движение пальцев Томиноккера, и голова офицера разлетелась на куски. За спиной магистра, внутри защитного барьера, в тишине и покое Король по-птичьи вертел головой и всё повторял: "Как... что происходит...". Канцлер выглядывал из-за спинки трона и что-то лепетал в ответ. Кожа на пальцах Шахта потрескалась, из ушей и носа текла кровь, посох опасно гнулся и трещал... Однако он твёрдо стоял в бушующем вихре, воля Томиноккера, даже усиленная кристаллом, была не властна над магистром.

- Ну что же, - зазвучал бас посла. - Нам этом аудиенцию считаю оконченной. Прощайте, Шахт, больше мы не увидимся. Ланта, ко мне!

Демонесса бросилась к Томиноккеру и ухватила его за локоть. В чудовищном гуле вихря сверкнула молния и... зал опустел. На месте, где только что стояли демоны, остался только небольшой лоскут ковровой дорожки, дымящийся по краям. В наступившей тишине на пол зала падали клочья штор и знамён.

***

Шахт шел через зал к распластанному на полу ученику. Алебардщик древком прижимал горло преступника к полу, но необходимости не было - Хальтер нёс магический кристалл в руке слишком долго, теперь его тело быстро умирало. Магистр собрался с силами, выдохнул и положил руку на лоб умирающего. Он не был силён в целебных чарах, но на несколько мгновений это должно было отсрочить агонию. Де Гратц выскочил из-за плеча магистра и завизжал:

- Отвечай, изменник, сколько тебе заплатили? Что ещё на уме у демонов?

Ученик открыл глаза и прохрипел:

- Месть. Свершилась месть.

Шахт чувствовал - не лжет. Рука болела, под ладонью отвратительно копошилась смерть. Де Гратц только больше распалился:

- Какая ещё "месть"? Ученик чародея, ты должен быть по гроб обязан ордену за то, из какой грязи тебя выдернули! Корона столько делает для...

Магистр оборвал канцлера:

- Ему осталась минута, дайте ему говорить.

- Да, дайте мне говорить... Вспомни Мари Луарье. Вспомни!

Шахт никогда её не забывал. Хотел бы, но не мог. Сколько лет прошло, а Шахт помнил, как он, голодный и оборванный, волнуясь и обжигаясь, впервые творил для неё кристаллические розы. Как он чуть не упал без сил, после того, как получился первый сносный букет из трёх цветков. Как она смеялась, заливисто, в голос, и, шутя, сотворила целую клумбу таких же роз. Как он шел тогда через ночной город, терзаясь обидой, и ненавидел весь свет. Как пообещал сам себе стать лучшим, стать достойным любви Мари. Как потом застал её за чтением запретных текстов. "Заклятья на крови", до сих пор переплёт перед глазами. Нет, донёс не он, но она решила для себя бесповоротно... Как потом, в кабинете магистра Кнуоджа не посмел сжечь её обвинительный приговор, а лишь вяло мямлил какие-то глупости в защиту Мари. Как в слезах стоял потом на коленях в верхнем коридоре темницы, вслушиваясь в рыдания в темноте, пока однажды они не прекратились...

- Да! Ты помнишь, гнусный доносчик, вижу в твоих глазах. Это ты погубил сестру! Ты!!

- Прочитай меня и умри спокойным, глупец, - тихо проговорил магистр.

Ладонь ныла нестерпимо, Хальтер терпел последние мгновения. Было странное ощущение, кроме магического ожога тело несчастного раздирало что-то ещё.

- Умри?! Один?! Не-ет! - хрипел ученик. - Тебя, подонок, я заберу с собой.

Де Гратц снова взвился:

- Ты, верно, безумен! Мало нам твоего предательства, так ещё ...

Магистр глянул на канцлера - тот замолчал.

- Говори. Что ты сделал?

- Сделал, уже сделал! Посмотри на свою руку, грязный завистник. Моя болезнь прикончит и тебя! Тебе осталось две недели, и каждую минуту, отмеренную тебе до встречи с демонами, помни про Мари.

Шахт отнял руку ото лба умирающего, Хальтер захрипел, его глаза закатились. Посреди ладони наливалась смертельной желтизной первая язва. Де Гратц отшатнулся:

- "Сыпь проклятых"! Но как, как ?!... Как во дворец пустили?!..

- Пудра или мел, я сам стряхнул её, когда прикоснулся. Смотрите сами.

Кожа на лбу Хальтера была мертвенно белой, но в том месте, где магистр прикасался к нему, из-под слоя белил выступала корка в желтых волдырях. Магистр встал. Да, это была она, "сыпь проклятых". Две недели, три - максимум. Демон оказался прав, вряд ли ещё они увидятся. Проклятье, действовать надо было быстро.

***

На опушке леса разгорался небольшой костёр. Кони щипали траву, рогатые кучера последний раз проверяли упряжь и оси двух рыдванов. Лорд Томиноккер - хранитель печатей, верховный посол и архимодеус - развалился на траве и тяжело дышал. Ариоланта знала, что пока не заговорит - трогать нельзя. Наконец он прошептал:

- Ланта... Ланта... дитя моё, помоги мне сесть.

Племянница с трудом привалила старика спиной к стволу дерева.

- Уфф, гораздо лучше... - посол разжал кулак и высыпал на траву черный пепел. - Этот предатель даже кристалл нормальный выбрать не смог, я еле пробил защитные чары дворца.

- Я безмерно восхищаюсь, - Ариоланта быстро поцеловала руку Томиноккера. - Идея покончить с ними разом достойна вас.

Старик кивнул:

- По казармам мы охотились бы за ними дольше, это да... но если бы тот конюх тебя поцарапал? Твоя мать оторвала бы мне голову... причем совершенно заслуженно.

- Я сама вызвалась.

- За что я тебя и благодарю, одному мне было бы труднее. А ведь мы... молодцы! - Томиноккер загибал корявые пальцы и оживлялся на глазах: - Сейс твоими стараниями мёртв. Валу тоже, но благодаря мне. Гратц - трус и бесполезный болтун. Король совсем одряхлел, главнокомандующий он никудышный. Принц юн, порывист и глуп, эти недуги обычно проходят со временем, но как раз времени-то у империи нет. Единственный, кто мог бы оказать сопротивление твоему кузену, сейчас на середине пути к северным островам. Видишь? Дорога расчищена.

- Но дядюшка, Шахт жив! Вы не поразили его. Да и я не попала...

- О, моя дорогая, Шахт нам не помешает. У твоего дяди всегда есть добрый совет для ищущих правды при имперском дворе.

Ариоланта улыбнулась. Томиноккер продолжал:

- Знатный переполох мы наделали в этом муравейнике. Ты отправишься в столицу. Магнус ждёт вестей, а тебя ждёт награда. Да и не место тебе на войне. А я на север. За Ван-Шанц я не беспокоюсь, ту дыру твой брат и в одиночку покорит. А вот Ван-Тройцен успеют подготовить к приходу наших сил. Там будет нужна моя помощь. Теперь действовать надо быстро.

— Забыла или не захотела?

— Что ты имеешь ввиду?

— Я видел, как ты приняла гостью. Забыла о своих обязанностях и данном слове?

Аншерол сердился все больше. Голос звенел.

— Я помню обо всем, — уверила маг. — Ты сам отослал меня к Любови.

Последняя фраза заставила предводителя побледнеть.

— Ты обвиняешь меня?

— Нет, что ты, — испугалась Нарцита. Аншерол полностью владел ее жизнью, как и жизнями разбойников.

— На колени ее! — приказал он двоим. — Ты ответишь за смерть людей.

Двое мужчин быстро подошли к женщине и схватили за руки.

— На первый раз лишу тебя магии, — сказал предводитель, доставая из-за пояса нож.

— Погоди, Аншерол, — Нарцита была в ужасе, но не пыталась вырваться. — Без магии я стану простой смертной, не нужной тебе

— Верно. Зачем мне лишний человек?

— Кто тогда вас защитит?

— Любовь. Через несколько дней к ней вернутся силы. Так ведь?

— Так.

— Тогда не трать ни время, ни мое терпение.

Аншерол кивнул, и мужчины опустили Нарциту на колени. Крепко взяли за руки выше локтей. Предводитель зашел магу за спину и свободной левой рукой взял туго заплетенную косу. Нарцита закрыла глаза, приготовившись к расправе. Волосы магов чувствовали боль подобно другим частям тела. Остригание являлось болезненной процедурой. Некоторые маги теряли сознание от боли.

Любовь лихорадочно соображала, как помешать разбойнику лишить женщину сил. Спорить с ним бесполезно. Нужен непререкаемый довод.

— Стойте! — крикнула Любовь. — Нельзя лишать магии Нарциту.

— Объясни.

— Она не сможет избавить меня от метки Хранителей.

— Да, верно, — поспешно согласилась Нарцита, благодарно глядя на Любовь.

— Тогда сначала убери метку. Отпустите ее.

— Ну, уж нет. Не стану.

— Немедленно займись Любовью, — повысил голос разбойник, — иначе умрешь.

— И никто не избавит ее от метки. Думаю, еще до захода солнца здесь появится новый отряд. Хранители надеялись найти остатки шайки. Теперь соберут больше воинов и магов.

Нарцита говорила уверенно. Аншерол медлил.

— Любовь сможет перенестись в другое место сразу после избавления от метки?

— Не знаю ее силы.

Аншерол посмотрел на Любовь.

— Я попробую, — неуверенно произнесла она. — Насколько это больно?

— Очень. Мне понадобилось несколько часов, чтобы прийти в себя.

— Хорошо. Приступай немедленно.

— Сначала дай слово сохранить мою магию.

— Ты смеешь ставить ультиматум?

— Смею. Слишком многим ты мне обязан и слишком легко отказываешься от меня, думая, что Любовь станет заменой.

Глаза Нарциты увлажнились, но голос оставался твердым. Любовь поняла, что маг влюбилась в простого смертного. Хранители подобные связи порицали и отказывали в разрешении создавать семьи. Маг не имел права тратиться на детей, не ставших впоследствии магами. Однако природа брала верх над разумом и законопослушанием. Маги и смертные жили вместе и имели детей, разумеется, в тайне от хранителей. Некоторые маги все же выдавали себя. Их несовершеннолетних детей всегда казнили. Возраст ребенка и положение мага в обществе не имели никакого значения. Взрослым же полукровкам грозило изгнание. Хранители ревностно оберегали чистоту крови.

Любовь искренне пожалела Нарциту, влюбившуюся в простого смертного. Аншерол, кажется, пребывал в неведение, считая ее только помощницей.

— Хорошо, даю слово сохранить магию, — Аншерол сдался. — Помощь нужна?

— Только если Любовь согласится раздеться прямо здесь.

— Где находится метка? — спросила растерявшаяся Любовь. Перспектива обнажения перед мужчинами ее напрягала, хотя магов учили не стеснятся.

— На спине. Одна я с тобой не справлюсь. Будешь вертеться от боли.

— Как скажешь. Можно только из рукавов вылезти или надо снять платье?

— Достаточно оголиться до поясницы.

Маг расшнуровала платье спереди и спустила с плеч. Любови было неловко под взглядами мужчин, а больше всего под взглядом Аншерола. Некоторые заклинания требовали полного раздевания, поэтому магов обучали подавлять стеснительность. Ей же эти уроки давались с большим трудом, что не раз приводило к наказаниям в присутствии мальчиков. Любовь высвободила руки и спустила платье на живот.

— Ложись, — велела Нарцита, доставая из мешочка на поясе Артефакт Огня в форме маленького язычка пламени ярко красного цвета. Металл никому из магов не был известен.

— Откуда он у тебя? — изумилась Любовь.

— Забыла отдать Хранителю Артефактов Стихий, — усмехнулась Нарцита. — Слишком быстро убежала из лагеря.

— Так это ты бросила войска под Аккардией! Зачем? Совершенную ошибку надо исправлять, а не убегать. Хранители сказали, что казнь тебе не грозила в любом случае.

— Отец сказал, что сам казнит меня. Ты помнишь о его привилегии?

Любовь кивнула.

Некоторые маги пользовались привилегией семейной казни. По сути, узаконенным убийством ребенка за проступок, прощенный Хранителями. Почему такое наказание разрешалось, никто толком не понимал. В роду Любови привилегию имел родной дядя по отцу, но не применил ее к своим близнецам, когда те нарушили закон. Он очень любил сыновей и верил в их исправление после тюрьмы.

— Поговорите потом, — оборвал Аншерол. — Командуй.

— Ложись на живот. Пусть ее крепко держат.

Любовь легла. Один мужчина сел ей на ноги, другой крепко взялся за предплечья, зажав ладони между коленей.

Нарцита начала творить заклинание. Любовь ощутила тепло между лопаток. Оно медленно распределялось по позвоночнику. Маг чувствовала, как разлитая в природе сила тянется к рукам Нарциты, а от нее тонкими невидимыми нитями отходит к голой спине. Артефакт Огня сейчас завис в воздухе между ладонями мага, сияя красным. Он проводник магической силы. На кончиках пальцев Нарциты вспыхивают язычки настоящего пламени. По протянутым к спине Любови нитям пламя спускается к спине. Любовь напряглась от внезапно нахлынувшего жара. Это только начало. В следующую секунду женщина закричала от боли и заерзала, но мужчины были сильнее, надежно удерживая мага. Пламя распространилось вдоль позвоночника. Спину жгло живое пламя. Все равно что разложить на спине тлеющие угли. Запах горелого мяса висел в воздухе.

Любовь потеряла сознание.

– Тебе надо было её выманить! Выманить, как я тебе сказал! – обратился правитель к сыну, человеку, которого Лия так давно знала. – Теперь же она ранена... А что, если она сдохнет? И заберёт на тот свет все силы Лесного Царя?!

– Колдуны крепче, чем могут казаться, – пробормотал Принц Зигфрид, упорно отводя взгляд от закованной в цепи колдуньи. Всё его внимание занимала белокурая девица, прильнувшая к нему хрупким телом. Та, что ещё недавно была птицей. – До новолуния она протянет.

– Молись, чтобы так и случилось, наследный принц. Когда я обрету власть Бога, ты сможешь стать моим наместником среди смертных.

Такое заявление вызвало у Лии приступ хохота. Рана тут же отдала острой болью в животе, и звук смеха прервался кашлем. Сквозь слёзы Лия произнесла:

– Бог? Наместник? Если вы не убьёте это милое и нежное существо, – Лия посмотрела на Лебедя, которая по-коровьи хлопала глазами, смотря в пустоту, – Лесной Царь из такого куска свинины, как вы, скорее сделает ужин, чем собственное воплощение.

– Дрянь… – отрезал король, хмыкнул и махнул рукой, заявив о намерении выйти. Вскоре орава из стражи и прислуги покинула тесное помещение, и только Фрид задержался. Он смерил Лию пустым взглядом, так, будто бы перед ним в крови и грязи не та, которую он обещал спасти. Не выдержав отвращения в глазах Лии, похожих на две бездны, он отвернулся.

– И давно ты это придумал? – спросила Лия прежде чем дверь «тюрьмы» закрылась. В одиночестве она могла полностью упиваться бушующим внутри гневом. Лия слышала, о чём переговаривались её надзиратели: принц с первого взгляда пал жертвой её красоты. «Одетта» и стала одной из наград за крах Колдовского Двора. Одетта. Смешно. Лебедя назвали человеческим именем. Оказывается, Фриду хорошо давались выдумки.

В нескончаемых кошмарах горячки Лия видела лебедей, что становились людьми и испарялись, возносясь чёрными перьями к луне. Она смотрела на Одетту в подвенечном платье. А затем на её месте себя, счастливую и улыбающуюся Фриду.

Проснувшись, Лия в беспамятстве сидела, облокотившись о заплесневелую стену сарая. Слои краски осыпались на пол, стоило ей едва шелохнуться. Воняло тухлятиной. Полы, потолки, дряблые доски: всё гнило в сырости озера. Сама Лия загнивала: рана от выстрела медленно съедала её.

День и ночь сменялись калейдоскопом, в котором было невозможно понять, сколько времени утекло с разгрома двора. Лия видела лишь свет луны, который всё меньше пробивался через щели сарая. Однажды он истлел совсем, оставив Лию наедине с тьмой.

Новолуние купалось во мраке короткой майской ночи. До Лии доносились мелодия вальса, отдалённый звон смеха и взрывы фейерверков. Дворяне пили за триумф на развалинах замка, пока её братья и сёстры лежали непогребёнными.

Лесной Царь до сих пор голоден. Вскоре к себе на стол он заберёт последнюю выжившую. Возможно, это к лучшему. Лия не увидит мир, в который вернулся разгневанный Бог.

– Что сутулишься, словно собака?

Лия подняла глаза. Чёрные перья заполонили маленькое помещение. Их вместе с запахом свежей крови принёс ветерок, ворвавшийся в распахнутую дверь.

– Моя дочь должна держать спину гордо. Ведь с ней никто не сравнится.

Барон Ротбарт сел перед Лией на колени. Всхлипнув, она подползла к отцу и уткнулась в его рубашку. Ткань была мокрой. Ощупав его спину она почувствовала десяток отверстий, из которых сочилась влага. В нос ударил запах гари.

– Отец… Ты выжил... Но зачем ты пришёл? – сказала Лия и не узнала в хрипе, вырвавшемся из груди, собственный голос. Ротбарт стёр с её щёк слёзы и обнял. От неожиданного прилива тепла тело Лии дёрнулось. Никогда прежде Ротбарт не проявлял к ней столько любви.

– Как я мог оставить тебя? – сказал он, смотря на раненый живот Лии. Указательным пальцем он рассёк воздух перед собой. Зачарованные цепи не поддались. Выругавшись, Ротбарт уже не ограничился одной руной: металл начал таять, как если бы стал льдом.

– Что с остальными?

По одним плотно сжатым губам всё стало ясно.

– Люди короля сошли с ума... Они вырезали всех лебедей…

– …чтобы мы не воссоздали жертвенного агнца. – продолжила за отца Лия. – Но сейчас у нас есть та, «Одетта». Поэтому ты сказал провести обряд раньше… Папа…

– Это я виноват, Лия. Знал же, что короне нельзя доверять, а сам попал под град пуль из зачарованного металла. Но мы всё ещё можем их переиграть. И ты должна мне помочь.

Одиллия покачала головой. Слёзы текли по щекам, смешиваясь с кровью. Ротбарт продолжал пристально смотреть на неё. Как в детстве. Не отводя взгляд, темнее ночной глади. И Лия сдалась.

– Что мне сделать?

– Выиграй мне немного времени. Наведи на пирующих морок, а я выкраду Лебедя прямо у них из-под носа. И проведу обряд, – голос отца был непривычно хриплым. – Даже если меня поймают, у тебя будет ещё один цикл Луны. Ты сможешь найти подходящую красавицу. Пускай даже это будет человеческая дочь.

– Папа, – щёки Лии обожги дорожки слёз. – Но я умираю… У меня нет времени…

Не раздумывая, Ротбарт достал из сапога лезвие и провёл им по своему чёрному запястью.

– Я передам тебе верховенство над двором. Ты получишь Дар Лесного Царя. Будет больно, Одиллия. Но твою рану иначе не исцелить. Пей! – Ротбарт попытался приложить кровоточащую рану к губам дочери. Лия слабо мотнула головой. Если отец передаст все свои силы, он станет немощным стариком ещё до зари.

– Но тогда, что будет с тобой!?

– Это не должно тебя заботить. Ты должна меня слушать.

Лия, слабо кивнула и подчинилась воле отца, коснувшись губами раны, сочащейся кровью. От одного глотка внутри Лии всё запылало. Она закричала и попыталась вырваться из плавильной печи собственного тела. Ротбарт держал Лию настолько крепко, насколько мог, помогая капля за каплей пить кровь.

– Ты должна выпить как можно больше.

Казалось, ещё немного, и Лия умрёт, сгорев изнутри. Но с последней каплей треск скорлупы пронзил Лию до самых костей. Семя, рождённое вместе с ней, оказалось яйцом. Из трещин в адамантовой скорлупе родились скользкие крылья. Чёрные. Без единого пятнышка света.

Порочные желания Лии обрели форму Чёрного лебедя.

– Прошу, Одиллия, хотя бы ты должна выжить… – где-то далеко донёсся до неё голос отца, постаревшего вмиг на десяток лет.

Боль от воспаления отступила, как и от непрекращающихся чёрных шрамов. Лию переполняли силы Лесного Царя. Вокруг всё плыло. Она была одновременно везде. Шла и стояла. Летела и бежала семимильными шагами. Она была – Одеттой, Лебедем, Монстром. Кем угодно, но не той девочкой, что мечтала о вечной любви.

Став облаком перьев, Лия просочилась сквозь деревянные стены, и, покачиваясь на порывах ветра, зависла над руинами замка Лесного Царя. Прежде голые стены были закрыты шёлком, а между монолитными колоннами тянулись нити жемчуга. Воздух теперь наполнял не аромат сорных трав, а пьянящий дух крепкого вина. Но Лия чувствовала сладко-солоноватый запах разложения, исходивший от озера. Ни пряности, ни розовая вода не могли скрыть сотни трупов, лежавших в тени факелов.

Лия смутно помнила, как опустилась среди наряженной толпы и приняла форму человека. Все расступились перед ней. Тысячи паутинок заклинаний опутывали и слуг в блёклых ливреях, и почётных гостей, на чьих шеях сияли рубины и изумруды. Даже Фрид, облачённый в белые одежды, замер под действием древних чар. Каждый видел в ней Одетту, в то время как под покровом ночи старик-Ротбарт уводил белого лебедя прочь.

– Можно пригласить тебя на танец? – спросил принц, протягивая руку. Казалось, от его прикосновения Лия разобьётся хрустальным бокалом. Обернётся осколками. Пылью. Но от тепла знакомых рук сердце радостно забилось под ритм вальса. Эхо от их каблуков разносилось вверх по витым колоннам, пока песня капризной скрипки не съедала его.

Сладкая мелодия гобоя резала уши. От визга виолончели кровоточили перепонки. Как же была прекрасна мелодия в саду, и как отвратительны звуки настоящего оркестра. Громче была только кровь, пульсирующая в висках. Лия хотела, чтобы эта мелодия сменилась на крики мольбы и хруст позвоночников. Но Лия не могла разрушить этот сладкий сон, где она была чиста в глазах других. Даже если в этом сне глупый Фрид влюбился в другую.

– Я не хотел, чтобы ты это видела.… Лия… Моя Лия… – казалось, Фрид шептал её имя. Но это было лишь имя «Одетта», извращённое затуманенным разумом. Агония нарастала.

Он наклонился и поцеловал иллюзию так, как никогда не целовал Лию. Глупец не мог отличить фальшивку от той, чьей красотой был заворожён. Затем Лия почувствовала на губах привкус соли. Из уголков губ и носа Лии потекли чёрные густые струйки. Кровь, наполнявшая её желудок, рвалась наружу. Нити заклинаний превратились в ничто.

– Морок же изгоняют солью? Ты меня этому научила, – шепнул Фрид на ухо Лии.

– Как ты узнал меня? – спросила она, растирая по лицу кровь.

– Я узнаю тебя из тысячи, Лия. Ты устала. Тебе нужно отдохнуть…

Рука со звериными когтями сжалась на голом плече, и мир потух, как когда Лия бросилась за матерью в бездну.

***

Лия очнулась под ивами у озера. Ужасно хотелось пить. Инстинктивно она зачерпнула воду прямо из озера, но привкус железа заставил её поперхнуться. Впервые руки Лии были не чёрными. А кроваво-красными.

Над её головой простирались не деревья. На ветках, на перекладинах: везде висели колдуны. А под ними в воде валялось ещё больше аристократов, искалеченных и выпотрошенных. На импровизированном троне из тел теснились обезображенные трупы короля и его младших сыновей. Как чучела, их набили гнутыми ружьями. Дыхание сбилось. Ногтями Лия раздирала запястья, покрытые грязными перьями.

«Я их убила?» – пронеслось в истерзанном магией разуме. – «Нет.»

Это было нечто другое. Злое, отрывающее зубами куски мяса. Само воплощение голода. Виолончель всё ещё звучала в голове. Смутно Лия помнила чей-то хохот, что разносился среди древних стен. В танце когти монстра кромсали и рвали людские тела. Крики убиенных резонировали. Сливались в голове Лии в одно чудовище. Никому не удалось выбраться с того пира живым. Кроме неё. И Фрида.

Принц шёл в сторону Лии. Его изысканный белый камзол пропитался кровь настолько, что он стал коричневым. Несмотря на это, Фрид был невредим. Ротбарт преградил ему путь, встав перед Одиллией. Из последних сил старик удерживал почти что кукольную Одетту.

– Барон, прекратите! Настало время закончить всё!

– Пока моё сердце бьётся, клянусь, ты не коснёшься моей дочери! – взревел Ротбарт и прижал кинжал к шее Одетты.

Фрид вытянул руку.

Гладкая сталь выскользнула из ослабевшей хватки колдуна и упала рукоятью вниз. Зелёный всполох. За клинком пал и Ротбарт. Магия вывернула его ноги наружу, как тряпку. Глухой звук. Острие запросто проткнуло бледное горло. Ротбарт захрипел. Сквозь силу Лия подползла отцу. Она безрезультатно пыталась закрыть рану на шее. За хрипами она могла разобрать короткое:

– Он зло…

Со злым гением было покончено. Лия рассмеялась. Хотя смех и походил больше на хрип, в душе он отзывался облегчением. Лия опустила руки. У отца они были такими же. Цвета неискуплённых грехов. Семена тьмы дали всходы, и кровь бессмысленных жертв заполнила колодец до краёв. Лии не переписать конец его пьесы, но кульминацию испортить сумеет. Больше не будет Колдовского двора. Больше она не будет жить с грузом вины за тысячи отнятых жизней. Она станет последним Чёрным лебедем под властью дьявола и заберёт в Ад силы, что могли бы пробудить чудовище.

– Подавись моим тленом, – рявкнула Лия в сторону бездны и засунула в рот два пальца. Желудок сжался, освобождая себя от крови отца. На место искушающей силы пришло умиротворение. Мир в глазах Лии пошатнулся. Отвергнутый дар Лесного Царя больше не исцелял зияющую в её животе рану.

Хрупкая Одетта сидела между двух тел. Подол её платья окрасился красным. Непонимающе Лебедь хлопала глазами. Глупое существо ничего не понимало. Фрид оттолкнул её, чтобы подойти к умирающей Лии и склониться над ней. Вытащив из горла Ротбарта нож, он крепко схватился за стальную рукоять.

Глазами Лия молила его: «Если между нами было что-то искреннее, просто добей меня.» Ей показалось, что он её услышал.

– Пожалуйста, закрой глаза, – прошептал Фрид, и Лия приготовилась почувствовать сталь в сердце.

Но смертельного удара не последовало, а Лия не закрыла глаза. Прежде чем её сознание растворилось в пустоте, она наблюдала, как Фрид с кинжалом в руках подошёл к Одетте.

– Любимый? – раздался звон её высокого голоса.

Отдалённый вопль объявил об убийстве. Всплеск рассказал о глубинах озера, проглотивших разбитое сердце. Хохот Лесного Царя поведал о колдовстве, за которое нет прощения.

В озере теперь не было воды. Только бездна, из которой тянуло холодом.

Шаг за шагом, Фрид шёл по винтовой лестнице вниз, к усыпальнице Лесного Царя.

***

В окружении зелёных огней Фрид наблюдал за обрядом по ту сторону озера. Хотя лицо Лии было скрыто маской, он всё равно мог узнать её по малейшему движению чёрных длинных рук, напоминавшим крылья птицы.

– Я хочу подарить ей лучшую жизнь. Такую, чтобы она навечно была со мной. Если я помогу утолить твой голод… Если убью их всех… Ты сделаешь это?

Хриплый голос из водных глубин ответил:

– Клянусь всеми моими сердцами – твоя любимая выживет и больше не будет страдать от того глупого соглашения. Лишь выбери подходящий сосуд, и вы будете, как в сказке, «жить долго и счастливо».

Фрид вновь бросил взгляд на противоположный берег. Лия подняла руки над окровавленным существом. С каждым новым заклинанием чернь поднималась всё выше по хрупким плечам.

«Сколько раз она уже повторяла этот обряд?» – подумал Фрид, когда комок из мышц превратился в человека.

Бледные губы задрожали.

– Впустишь меня в душу? Тогда об остальном позабочусь я сам.

Лесной Царь уже знал, какой ответ даст влюблённый мальчишка.

***

– Госпожа, давайте я помогу! – голос пажа дрожал перед видом невесты короля.

Принцесса опустила глаза и притворилась, что так и должно быть. Услужливость слуг была ей в новинку. Зайдя к жениху в карету, она стянула с головы плащ. Руки, не затронутые шрамами, казались невесомыми. Светлые локоны рассыпались по покатым плечам, подчёркивая красоту жемчужной кожи.

– Прости меня, – вновь и вновь принц Зигфрид повторял избраннице. Его глаза были всё такими же, цвета идеальной грусти. Но в них девушка видела тьму с зеленоватым пламенем.

– Что ты наделал, Фрид? – сказала она чужим для себя голосом и взяла жениха за руки. До самой спины их покрывала чернеющая паутина шрамов.

– Я не мог не стать злом ради тебя.

Лия не знала, сможет ли простить Фрида. Или хотя бы выжить во власти монстра, которого взрастил для себя чернобог. Но она любила Фрида, и ради него была готова пасть вновь. Стать вновь Чёрным Лебедем.

«Нет».

Белоснежные пальцы сжались в кулак на чёрных ладонях. Одиллия расправила плечи. Она дочь страшного колдуна. Её с самого детства учили держаться гордо. Даже перед новым воплощением Лесного Царя.

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК