Фэнтези истории

– Р. – Потомок неразборчивой в молодости старушки осмотрел транспорт.

– Р-р! – рыкнул он на дыру в воздушной подушке.

– Р-р-р!!! – взвыл тоном существа, обнаружившего пропажу годового запаса бананов. – Кто?!

Из идентификатора на капоте выпал органический алмаз, оставив вместо имени круглую дыру. Вот так: «О. Курок».

Виновник нашёлся тут же. Конечно же, водитель Бугатти. Бодрый старичок в лабораторном халате и при стильной бородке.

– Очки не зарядил?– Курок поднял старичка за воротник. – Я лечу! Ты должен отвалить!

– Молодой человек! Это вы свалились на нас… как… птичий экскремент, – резонно заметил бодрый старичок из Бугатти. Но когда тебя трясут, получается что-то вроде «Мр-р-а-а-др-рь-мо».

Из машины выскребся пассажир – долговязый, шевелюра врастопырку, чистенький – к его лабораторному халату пристало носить галстук-бабочку. Непонятно, как он уместился в машине. Если только упирался коленями в собственные уши.

– Вы! – замахал он тонкими ручонками. – Вы! Поставьте Профессора на место!

О.Курок оскалился. Есть на ком сорвать недовольство. Наверняка, у этих хануриков есть что-нибудь ценное.

Он ещё раз встряхнул старичка и заметил, что в нагрудном кармане у дедули выпирает нечто привлекательное.

Мощная рука выхватила это нечто…

– О! Симулятор! Новьё! В какую виртуальность ныряешь, дедуля? «Скрип коленей» или «Вставные зубы»?

– Аккуратней с прибором, молодой человек! Опытный образец…

– Цыц! – Курок уже нацепил симулятор на покатый лоб. Прибор приклеился, как будто прирос, даже окрасился в цвет прилизанных кудрей.

– Доброе утро! – тут же включился жизнерадостный женский голос. Симулятор загорелся желтым. – Приветствую отважного искателя приключе-е-е… кхе-кхе…

Во лбу верзилы захрюкало. Жёлтый свет замигал.

– Халтура! – зарычал верзила. – Дрянь!

– Э, полегче! – возмутился прибор. – Пальцы убрал! Грубиян! Восемь-пять, время вспять!

И Курок исчез.

Двое в халатах разглядывали пустую дорогу.

– Может, стоило его предупредить… – Профессор пригладил растрёпанную бородку, – хроно-скутер – прибор, хм… своенравный. Хотя прошлый испытатель и вернулся…

– …большей частью, – подсказал Умник.

– Ему повезло, что его раса владеет регенерацией, – осуждающе взглянул на коллегу Профессор. – А без головы…

– ...он кажется умнее.

– Мда-а-а… вряд ли у нашего забияки имеются запасные мозги, – погрустнел Профессор. – Коллега, сколько времени?

Продолжение следует

Уильям задумался, потирая подбородок. "А что, если я попробую?"

На следующее утро Филипп и Уильям открыли пекарню "Драконья выпечка". Каждый день они готовили пироги, булочки и печенье, а местные жители приходили в восторге и спрашивали: "Как у вас вышел такой чудесный тандем — дракон и рыцарь!"

Филипп с ухмылкой отвечал: "Вот видишь, Уильям, драконы тоже могут быть хорошими друзьями, и не обязательно сжигать их в огне!"

С тех пор дракон и рыцарь вместо сражений проводили время, выпекая пироги и пытаясь не сжечь кухню. Друзья решили, что побеждать на полях боя — это хорошо, но сражение за желудки любителей вкусной еды — гораздо веселее!

А здесь было невероятно интересно. Взять хотя бы этот бесконечный сад. Мы с Шери часто по нему вместе гуляли. Я рассказывала о том, что скоро у меня будет еще один братик или сестренка, а она говорила о чем-нибудь своем. Однажды мы забрались так далеко, что наткнулись на деревянную ограду, и я тут же попыталась пролезть под ней, чтобы посмотреть, что еще есть в этом мире, кроме сада (за оградой виднелась желтая песчаная дорога, и я подумала, как славно было бы по ней пробежаться), но Шери меня остановила.

Она сказала, что я слишком уж крошечная и беззащитная, чтобы гулять вот так одной.

После того раза мы каждый день доходили до ограды, чтобы посмотреть на песчаную дорогу. Шери понимала, как мне это нравится.

Потом мы устраивались под одним из яблоневых деревьев: я клала голову Шери на колени, а она гладила меня. И я знала, что она меня любит. Я же была такой миленькой, я позволяла ей повязывать цветные ленточки и звонкие колокольчики мне на шею и каждый день играла с ней в догонялки.

И тогда я думала, что, когда я вырасту, мы с Шери все же перелезем через эту ограду. Мы пойдем по длинной-предлинной песчаной дороге и дойдем до еще одного сада. И там тоже будет стоять много домиков, но они будут побольше — так я представляла себе город, — и там будут жить все мои родственники, которые когда-то уехали. И, кстати, не только мои.

Как-то раз, когда мы вместе лежали под яблоней, Шери рассказала мне о своем старшем брате. Что он был очень веселым, почти каждый день играл с ней в этом саду, а еще иногда приносил из школы конфеты. Шери сказала, однажды, в один зимний день, после их игр он лег в постель и так больше и не встал. А потом пропал.

Я тогда ответила, что, скорее всего, его повезли в город, чтобы вылечить, и он остался там. Шери ничего не сказала на это, но я подумала, что мне надо вырасти как-то побыстрее, чтобы отправиться в город и найти ее брата. Тогда мы смогли бы играть вчетвером.

Я говорю «вчетвером» не потому, что я не умею считать, а потому, что иногда к нашим играм присоединялась моя сестренка Милли. Шери любила и ее, но, разумеется, не так сильно, как меня. Все же, хоть мы с Милли и были сестрами, я считаю, что была капельку красивее. По крайней мере, мне всегда доставались самые новые ленточки и самые звонкие колокольчики, а еще именно мне Шери всегда приносила самые вкусности, а вот Милли получала то, что не доела я.

Хотя однажды я засомневалась в том, что Шери любит меня больше. Дело было утром, мы с ней и Милли играли в прятки. Милли пряталась под кустом, я — среди цветов, а Шери бегала между деревьями, выкрикивая наши имена.

В этот самый момент из их дома вышел седой человек, который держал меня, когда я впервые увидела Шери. Как я позже выяснила, это был ее отец. Он мне не особо нравился — в отличие от Шери он редко улыбался, а когда касался меня своими холодными и жесткими руками, то делал это всегда очень больно. Грубо. И он никогда меня не гладил.

Когда он по ступеням спустился к саду, я сильнее вжалась в траву, надеясь, что так он меня не заметит. Вместо него заметила Шери.

Сначала она подбежала к Милли, опустилась рядом и погладила ее, а после взяла на руки и приблизилась уже ко мне, усадив сестренку рядом. После этого она и сама села между нами, приобняв за шеи.

И вот тогда подошел ее отец. Он хмуро посмотрел на нас троих, и я почувствовала, как Шери сжалась под его взглядом.

— Юная леди, — строго произнес он, — хватит этих детских игр. Они — не игрушки. Выбирай, или за тебя это сделаю я. Еще немного, и они выйдут из нужного нам возраста.

Как я потом поняла, Шери выбирала, кто из нас двоих поедет в город. И она выбрала не меня! Я могла бы отправиться туда и жить в больших домиках, могла бы встретить ее брата, но… Вместо этого Шери кивком указала на Милли. А потом заплакала.

И больше я Милли не видела.

Хотя нет, вру. Я увидела Милли еще два раза. Первый — утром, когда мамочка с моими братьями и сестрами еще спали.

Было так рано, что из-под двери нашего домика еще даже не пробивались первые солнечные лучи. Меня разбудил, как мне показалось, тихий голос Милли. Это было странно, ведь еще вчера отец Шери забрал ее. Возможно, Милли стояла снаружи и звала меня, чтобы попрощаться.

Отец Шери на ночь всегда закрывал двери нашего домика, но у нас с Милли был свой тайный ход. Дыра в полу под одной из стен. Протиснувшись в нее, я выскочила в сад и тут же увидела розовеющий горизонт. А потом я увидела еще и огни среди деревьев. Поежилась от сырости. Хоть мне и было любопытно, идти туда не особо хотелось.

— Милли, ты где, глупенькая? — негромко произнесла я.

Несколько секунд все было тихо, а потом из сада, со стороны огней, вновь донесся ее тихий голосок. Пришлось сделать пару шагов в ту сторону.

— Милли? — спросила я уже громче.

Сестренка не отвечала, поэтому я, скрываясь среди высоких цветов, направилась в сторону огоньков.

— Милли, ты тут? — прошептала я.

Мои бока намокли от росы, пока я заходила все глубже и глубже в сад. Огни становились все ярче. Милли я больше не слышала, но вместо этого различала речь родственников Шери. Обычно я понимала, о чем они говорят, но сейчас... Их голоса монотонным гулом висели в воздухе, так что было сложно разобрать отдельные слова.

Одетые в темные балахоны, люди стояли полукругом.

Потом один из них замолчал. Скинул с головы капюшон, и я узнала отца Шери. Я спряталась за куст роз, чтобы он меня не увидел.

Отец Шери шагнул вперед. Наступил на край красной ткани, расстеленной на земле. Ткань иногда шевелилась. Кажется, на ней кто-то лежал, но из-за ног людей я не могла его увидеть.

Мужчина зарылся рукой в складки балахона, а через секунду извлек оттуда кинжал. Мой носик задергался, я задышала чаще. Лезвие холодно блеснуло в первых лучах солнца. Все родственники Шери резко замолчали. Я снова услышала голос Милли.

Тонкий и просящий.

«Помогите!»

Я завертела головой, сделала несколько шагов на месте, ища сестрёнку, не понимая, где она, и тогда веточка под моей ногой хрустнула. Люди обернулись.

Я отшатнулась. Несколько шипов роз впились в шею и бока. Потекли струйки крови. Я притихла, надеясь, что меня не заметят, но они все равно заметили.

— Убери свое животное, Шери, если не хочешь, чтобы оно стало следующим, — грозно прорычал седой мужчина. — Как оно вообще тут оказалось?!

Шери выбежала из толпы в распахнутом балахоне, под которым виднелось светло-голубое платьице.

Бросившись ко мне, она подхватила меня на руки и потащила к ближайшей яблоне.

Ее место в кругу осталось пустым. Остальные постарались распределиться так, чтобы закрыть этот пробел. Они немного расступились, и тогда, пока Шери, сдернув со своего платья пояс, привязывала меня к яблоне, я увидела белое пятнышко на красном покрывале.

Нет, не пятнышко. Я увидела Милли.

Мою Милли, смотрящую на меня расширившимися от ужаса глазами.

«Помоги», — проблеяла она, а я задергалась и даже лягнула Шери копытом, но та лишь крепче привязала меня к яблоне, а после отступила и... Вернулась к своим.

— Милли! Милли! Милли, уходи оттуда! — выкрикивала я, пока мои маленькие легкие не начали гореть.

Пояс Шери впивался мне в шею, и это было так непохоже на цветные шелковые бантики!

— Прими эту жертву. Одари нас, благослови нас, помоги своим детям. Помоги нам! — прогремел голос отца Шери. — Надели эту овцу своей силой, передай нам ее.

Я увидела лезвие и услышала пронзительный крик Милли, когда оно ухнуло вниз. Я тоже закричала и, разумеется, кричала дольше, чем она.

Когда фигуры расступились, я внезапно вспомнила один из самых солнечных дней этого лета: тогда Шери вышла в сад вместе со своей бабушкой. Старушка села в вынесенное заранее плетеное кресло, Шери устроилась у ее ног, а мы с Милли положили головы ей на колени, наслаждаясь мягкими поглаживаниями.

Бабушка вязала, и мотки красной пряжи были раскатаны по земле, и некоторые нитки путались в наших с Милли шерстках.

И сейчас я подумала, что Милли, лежащая на покрывале со вспоротым животом и распахнутыми глазами, обернута в блестящую серо-красную пряжу. Поняв, что это выпущенные наружу кишки, я снова закричала.

Взрослые уже начинали расходиться, поэтому Шери, не теряя времени, бросилась ко мне. Упала на колени и уткнулась носом в мою белоснежную шерстку.

Я дышала часто и прерывисто, почти задыхаясь от сжимавшего мое горло пояска. Поняв это, она тут же отвязала меня, и тогда я дернулась вперед, но Шери не позволила мне вырваться. Она крепче обхватила меня ручками, ее пальцы впились мне в бока, и я заблеяла от боли.

Когда я перестала сопротивляться, Шери немного ослабила хватку. Тогда я легла в траву, прижала ушки к голове и закрыла глаза.

Второй раз я увидела Милли вечером того же дня.

Я лежала в саду, все на том же месте, вдыхая запах цветов и крови, когда отец позвал Шери ужинать.

— Я люблю тебя, — прошептала она мне.

Ее руки, поглаживавшие меня на протяжении всего дня, пропали. Я, точно в каком-то трансе, потянулась за ними.

Когда дверь большого дома Шери захлопнулась за ней, я запрыгнула на ящик и, оперевшись копытцами о подоконник, заглянула в окно. Это был обеденный зал. По центру стола из темного дуба стояло позолоченное блюдо.

На нем лежала Милли.

Без шерстки, почти неузнаваемая, но… Я знала, что это она. Я чувствовала.

Я наблюдала за семьей Шери весь вечер, стоя на том самом ящике. Шери даже не притронулась к мясу Милли, хотя ее мерзкий отец то и дело пытался ее заставить.

Когда они доели, то собрали кости в небольшую тряпочную сумку, и тетя Шери вышла закопать их под одной из яблонь. Я следила за тем, как она копала яму, но только до тех пор, пока в саду не раздались голоса.

— Мы сделаем это через месяц, — произнес мерзкий отец Шери. — Сделаем, и нам подарят возможность наконец заключить эту сделку.

— Но я не могу. Я не могу так, — высокая женщина, редко выходившая в сад, разумеется, была матерью Шери. — Мы не можем так с ней поступить. Это бесчеловечно, она же… Наша дочка. Нет, нет, я не могу.

И в этот момент я все поняла. Мое сердечко снова забилось быстрее. Носик опять задергался. Я задрожала, оступилась и, потеряв равновесие, плюхнулась в траву. Со мной такое часто случалось раньше, когда я только училась ходить. Тогда Шери поднимала меня и вновь ставила на ножки, гладила по белым кудряшкам и говорила, чтобы я не волновалась и попробовала снова.

— Я не смогу себе простить этого, — прошептала мама Шери.

— Она как раз достигла нужного возраста. Если станет старше, ее кровь перестанет быть достаточно юной и невинной. Проведем ритуал в следующее полнолуние. Я все сказал.

Когда они вернулись в дом, я все еще лежала в высокой траве сада усадьбы «Пеликан». Мне не потребовалось подниматься, чтобы увидеть, как в одном из окошек зажегся свет. В проеме мелькнул силуэт Шери. Отец подхватил ее на руки, как она всегда подхватывала меня, после чего мать надела ей что-то на шею.

В их глазах, наверное, Шери была такой маленькой и милой. Наивной. Не понимающей, что ее тоже хотят отправить туда, в город, куда уже отправили Милли, куда каждый месяц отправляли моих братьев и сестричек и… Куда отправили ее брата.

Видимо, через месяц у семьи Шери будет не просто ужин, а ужин из Шери. Ужин с сюрпризом.

На следующее утро, стоило Шери выйти в сад, я сразу же вцепилась зубами в подол ее платья. Она, не ожидавшая этого, чуть не упала. Что-то зазвенело. Я подняла глаза и, увидев на ее шее бусы с колокольчиком, потянула лишь сильнее.

— Эй, эй, что ты делаешь? — Шери даже пришлось немного повысить голос, чего она никогда не делала со мной, ее любимицей, но я лишь потянула ее вглубь сада и тянула до тех пор, пока мы не достигли ограды. — Да что с тобой такое?

Я никак не могла понять, как она может оставаться такой спокойной, живя среди убийц. По тому, как они с ней обращались, выходило, что Шери была одной из нас, одной из моей семьи. Я понимала, что вчера она боялась сказать что-то против, но еще я понимала, что сейчас нам нужно бежать.

Будь у меня возможность, я бы забрала с собой и мамочку, и братьев и сестер, но сейчас опасность грозила не им.

Они хотели убить не мою семью. Они хотели убить Шери. Мою Шери, которую я так обожала, которая была моей любимицей среди людей и которая была такой милой, что, глядя на нее, просто не выходило не радоваться. Я не хотела, чтобы и ее внутренности превратились в блестящие влажные ниточки, разбросанные по красной ткани.

Я попыталась поднырнуть под ограду, но Шери вновь вонзила свои пальчики мне в бока. Я жалобно заблеяла, пытаясь вырваться. Колокольчики на наших шеях зазвенели в такт.

— Глупая! — огрызнулась Шери, резко дернув меня на себя. — Знаю, тебе нравится тут гулять, но хватит пытаться сбежать.

«Нам надо уходить! Они хотят убить тебя, как убили мою сестренку! Они даже нацепили на тебя этот колокольчик, чтобы всегда знать, где ты!» — все это я могла бы сказать Шери, если бы она меня понимала.

Вместо того чтобы прислушаться, Шери уверенным движением подхватила меня на руки и понесла к одной из яблонь. Сев под ней, она попыталась уложить мою голову себе на колени, но я постоянно поднимала ее, порываясь вскочить на ноги. Тогда Шери это надоело.

Она оттолкнула меня и, поднявшись, пошла в дом. А я осталась в саду.

Шери все еще выходила играть со мной в сад. Каждый день я тащила ее к ограде, и каждый день она послушно шла за мной, но всякий раз, когда я пыталась пролезть под забором, Шери ужасно злилась.

Наконец она сказала, что ей больше не нравится со мной играть, а я подумала: какая же она глупенькая. Ну почему она не может понять, что ей угрожает опасность?

Мою милую Шери хотели забить, точно ягненка, а она этого не замечала. Она обнималась с отцом, целовала мать в щеку и не осознавала, что совсем скоро они вспорют ей живот.

Каждый день, видя Шери, я жалась к ней все ближе. Я жалобно звала ее по имени и, когда она садилась на траву, проходилась языком вдоль ее лица в надежде, что это поможет ей понять, как сильно я ее люблю.

Она поняла, когда было уже поздно.

Я говорила, что умею считать, но на самом деле считать я умела только до четырех. Но я все равно смогла понять, когда прошел месяц.

В тот день Шери пришла в сад вся заплаканная. Она опустилась передо мной на колени и разрыдалась только громче, а я, вместо того чтобы привычно прижаться к ней, вновь потянула ее за платье. Настаивать долго не пришлось, она сама пошла к ограде. Когда Шери позволила мне поднырнуть под нее и выскочить на желтую песчаную дорогу, я поняла, что победила.

Моя маленькая голова наполнилась жгучим восторгом, я тут же радостно запрыгала и заблеяла, подзывая Шери к себе. Она почему-то не пошла.

Она продолжала стоять у ограды и смотреть на меня слезящимися глазами. Я снова несколько раз прыгнула, надеясь, что она перелезет через забор и пойдет ко мне, но она лишь сказала короткое:

— Уходи.

Вместо этого я подошла ближе.

— Шери, пойдем. Давай же, — я снова потянула ее за край платья.

Обычно Шери не понимала меня, но в этот раз, кажется, поняла. Она замотала головой.

— Я не могу. Иди! — она повысила голос, и слезы вновь покатились по ее щекам. — Уходи!

Я не могла уйти без нее. Просто не могла. Не могла бросить тут мою милую подружку, почти что сестренку. Я, пригнувшись под оградой, вернулась в сад. Шери упала на колени и зарыдала. Я позволила ей вжаться лицом в мою шерстку.

Я чувствовала, как Шери дрожит, и понимала, как ей страшно. А еще понимала, что не могу бросить ее одну. Я не хотела, чтобы она была одна, как Милли.

Видимо, Шери смогла объяснить это своим ужасным, жестоким родителям. Я хочу верить, что они хоть немного, но любили ее, раз позволили на рассвете, когда в саду горели огни, прийти в сад вместе со мной.

Шери вела меня на атласной голубой ленточке и плакала. Мне тоже хотелось плакать, но вместо этого я жалась к ее ногам, пытаясь хоть немного подбодрить. Над нами высились яблони.

Мы зашли в круг людей в балахонах и встали на кусок красной ткани, расстеленной на земле.

И когда отец Шери достал свой страшный кинжал, блеснувший в воздухе, я поняла, что просто не могу позволить Шери умереть так, как умерла Милли. Я вообще не могу позволить ей умереть.

Я дернулась вперед.

— Держи ее крепче, Шер! — крикнул кто-то из толпы.

Кинжал пронзил мое маленькое сердечко. И я поняла, что защитила ее.

Автор: Тина Берр
Оригинальная публикация ВК

– Какой я тебе дедушка? – проворчал он.

– Вы же Дедушка Мороз! Я вас узнала.

Смотритель опешил. Перевел взгляд на свое отражение в витрине. Стройный, в сером пальто с высоким воротом. Да, с бородой, но бородой аккуратной, с благородной проседью. И лицо его вовсе не было румяно и приветливо, на губах не играла улыбка. Ничего общего с краснощеким весельчаком, который, по людским легендам, раздает подарки.

– Нет, я не Дед Мороз. А ты почему одна? Где родители?

Девочка показала пальцем на пекарню, откуда тянуло сладковатым ароматом ванили и обжаренными кофейными зернами. Выплеснувшаяся на улицу очередь почти не двигалась.

– Лучше не отходи от мамы, потеряешься.

– Мне ску-у-учно!

– Ничем помочь не могу. Иди-иди, – он помахал рукой с пустым стаканчиком. – А то она, наверное, переживает.

– Дедушка, а расскажите сказку! – Девочка плюхнулась на скамейку рядом со Смотрителем.

Что за напасть?!

– Слушай, девочка, я никакой не Дед, совершенно точно не Мороз, и сказок я не знаю. Хочешь послушать про, – он опустил взгляд на зайца, – говорящих зверят, поищи кого-нибудь другого. Давай, иди отсюда, – он снова помахал, будто отгоняя стаю наглых голубей.

– Злой вы, – насупилась девочка. – Я думала, Дедушка Мороз добрый. А вы вредный. С друзьями вы тоже такой?

Смотритель покрутил головой, не стоит ли кто за спиной. Ему все не верилось, что девочка разговаривает с ним. Сколько он Землю посещал, еще никто из людей не донимал его подобными глупостями… Да и вообще, мало кто заговаривал. Сторонились и глядели косо. Как ни притворяйся, а все же люди чужака инстинктами чуют.

– У меня нет друзей.

– Как так?!

– Вот так. Я из далекого места, один там живу.

Девочка нахмурилась и на мгновение перестала болтать ногами.

– А подарки вам дарят?

– Подарки?

– Ну да. Я вот как подумала: обидно, что Дедушка Мороз подарки приносит всем, а ему – никто.

– Я не… Ай, не важно. Да и ни к чему мне это все.

– Грустно, – девочка снова нахмурилась, глядя в землю прямо перед собой.

– Как есть.

Смотритель приподнялся со скамейки, стараясь заметить в очереди обеспокоенный взгляд, выискивающий его неожиданную собеседницу, но никто даже не поворачивался в их сторону. Что же за родители оставят ребенка без присмотра в центре города?!

– Хотите, я вашим другом буду? – просияла она.

– Ты же говоришь, я злой.

– Ну и что? И вообще, – она шмыгнула носом, – я пошутила. А друг у каждого должен быть. Так что я подарок отправлю, а там, может, и понравится. Где вы живете?

– Спасибо, конечно, но не скажу.

– Почему?! Я отправлю, честно. Я умею писать!.. – она снова шмыгнула и вытерла нос серой шерстяной варежкой. – Почти.

– Тут другой подвох. Я не то чтобы не хочу – хотя и не хочу – но у моего дома нет адреса. Он, скажем так, вне пространства и вне времени.

– Не хотите говорить – и не надо. Зачем путаете?

– Да нет же, я правда не могу объяснить, ни где, ни когда он.

– А зачем он?

Смотритель прикрыл рот кулаком и закашлялся, маскируя вырвавшийся из горла непрошенный смешок.

– Зачем он… Это хороший вопрос, хороший.

– А чего кашляете? Простудились?

– Горло побаливает.

– Ну, это ясно! – с серьезным видом кивнула девочка. – Сегодня холодно, а вы сидите с расстегнутым воротом. А еще…

Смотритель задумался, наблюдая, как девочка продолжает тараторить. Он принял за правило не рассказывать о себе – незачем людям знать, что творится вне их привычного мира. Но иногда так хотелось! Не из пустого тщеславия, а просто поделиться с кем-то. Так же обычные люди делают?

На Маяке был журнал, который Смотритель заполнял каждый день. Чаще всего он ограничивался сухой фразой: «Без происшествий». Но иногда записывал мысли, если им становилось тесно в голове. Записывал переживания и краснел, как мальчишка, хотя и знал, что никто больше журнал не увидит. И все же чего-то не доставало. Журнал – собеседник черствый. И мысли будто уходили в пустоту, и пустоту после себя оставляли.

А вот девочка… Какой от нее вред? Даже если перескажет взрослым, те не поверят. Через какое-то время она и сама позабудет о встрече, и тайна Маяка останется в безопасности.

– Ладно, есть одна сказка. Слушай.

Девочка замолчала, распахнула глаза и уставилась на Смотрителя.

– Ты, наверное, знаешь, что ничего не бывает просто так. Все в мире связано. События, знаки, случайности. И люди связаны. Тонкие нити тянутся в прошлое и будущее, оплетают настоящее. Время течет ровно, и все следует его течению, – Смотритель украдкой усмехнулся в бороду: ишь как плавно заговорил! Так долго носил в голове эту историю, что и правда как сказка звучит. – Но есть особое место, где нет никакого времени и есть все время сразу. Ты видишь его во сне, мечтах, фантазиях.

– А мне говорят, что я там живу.

– В фантазиях? Что ж, это нормально. Мечтательной детской натуре это место открыто. А вот взрослые часто забывают и теряют туда дорогу.

– Я вообще-то не маленькая, – девочка утерла нос варежкой и посмотрела на него серьезно. – Мне, знаете, сколько лет? О-о-о!

– Да-да, как скажешь. Так вот, у этого места нет названия, ибо в человеческом языке не может быть подходящих слов, чтобы его описать. Я бы просидел с тобой целый месяц, рассказывая о малой его части!

– А простым языком можете?

– Я пытаюсь. Например, как и в человеческом мире, есть там море. Очень мрачное и холодное. Штормит его почти постоянно, а когда не штормит, такой густой туман ложится, что, если вытянуть руку вперед, собственной ладони не увидишь. А уж те самые нити, которые связывают мир воедино, и подавно теряются.

– Страшно.

– Действительно страшно. Но раз есть море, должен быть и маяк. А раз есть маяк, должен быть смотритель.

– Я знаю. Маяк нужен кораблям, чтобы берег видеть.

– Верно.

– Разве в таком месте есть корабли?

– Есть люди. Души, потерянные в море. Тяжко им приходится, потому как если темные воды затянули, то сам по себе не выплывешь. И не выплывают… Но если и одного человека удается вытащить на берег, значит, уже Маяк существует не напрасно, – голос дрогнул. – Поэтому он должен светить, должен. Без перерыва. Даже если об этом никто никогда не узнает.

Смотритель замолчал. Он сжимал и разжимал кулак, глядя себе под ноги. Девочка, наоборот, посадила плюшевого зайца на скамейку рядом, задрала голову и обдумывала что-то, хмурясь.

– А как он вытаскивает из воды? – наконец спросила она. – Это Маяк, исполняющий пожелания, да?

– Не совсем.

– А если пожелаю подарок, он подарит подарок?

– Это не так работает…

– То есть Смотритель – это Дедушка Мороз.

– Ох, – он ударил ладонью по лбу.

– Да ладно, не переживайте, не проболтаюсь. Я, может, тоже волшебница, – она заговорщицки подмигнула и хихикнула.

– Ну разумеется. Но, в отличие от тебя, Смотритель – не волшебник. Маяк не исполняет желания, не творит чудеса и не спасает. Он подсвечивает связующие нити. Светлые воспоминания прошлого, будущее, которое по-прежнему возможно. И нити, которые тянутся к близким людям в настоящем. Порой этого достаточно.

Смотритель откинулся на спинку скамьи, поднял глаза к небу, с которого крупными хлопьями повалил снег.

– Видишь художницу, которая витрину книжного расписывает?

– Ага. Красиво рисует.

– Действительно красиво. Себя она, правда, художницей называть перестала. Два с половиной месяца сидела без работы. Уже и кисти с красками выставила на продажу, собиралась, стало быть, бросить ремесло. Сомнения изъели сердце, как гусеница лист. Каждая новая трудность подкрепляла мысль, что это пустое занятие, что правы были те, кто смеялись над ее рисунками. Два с половиной месяца без заказов… А сегодня – надо же! – работа нашлась. И посмотри на нее теперь.

Уставшая, но довольная художница как раз закончила роспись. Теперь она собирала кисточки в пенал, пританцовывая, видимо, в такт какой-то звучащей в ее голове песне.

– И снова, снова старая мечта засветилась огоньком в тумане моря тревог, – продолжал Смотритель нараспев с легкой улыбкой. – А значит, Маяк светит не напрасно.

– Хорошая сказка, – кивнула девочка. – Но грустная.

– Грустная? Почему это?

– Смотрителя жалко.

– С чего вдруг?

– Ну, он же волшебник, как Дедушка Мороз. И такая чудесная сила: помогать другим. Хорошая. Но раз он все время внутри Маяка, то, получается, что свет идет ко всем, кроме него.

Снежинка упала на нос Смотрителю, и тот вздрогнул.

– Вот это ты завернула! – откашлявшись, медленно проговорил он. – Но волшебство и чудеса – для тебя. А для него это обычное дело. Работа. Просто он знает, как все устроено.

– Прям все-превсе?!

– Слишком многое.

– Ясно. Тогда еще грустнее. Получается, Смотритель – это волшебник, который сам перестал верить в волшебство.

Он открыл рот, чтобы возразить, но потом закрыл его и пожал плечами. Покрутив пустой стаканчик в руках, он, наконец, выбросил его в урну, повернулся обратно…

Девочка исчезла. Он поискал ее взглядом в толпе взрослых, в очереди, что застыла на входе в пекарню, обернулся посмотреть, не выбежала ли она на дорогу.

Никого.

Девочка исчезла, будто и не было ее. Место, где она сидела, засыпало снегом, а вокруг скамейки не было видно ничьих следов. Смотритель хмыкнул, почесал затылок.

В любом случае, он и так задержался в мире людей.

***

Смотритель вошел в комнатку с невысоким потолком, захлопнул дверь. Он снял пальто, повесил его на крючок и разулся. За окном подрагивала завеса. Он поежился, задернул шторы.

Потянувшись, включил огоньки на маленькой елке, украшенной шариками. Все же люди это хорошо придумали: наряжать елки, праздновать. До того, как он перенял эту привычку, конец года всегда был для него особенно тревожным.

Вдруг странное ощущение, будто кто-то наблюдал за ним со стороны, заставило замереть на месте. На стене тикали часы, показывающие время людей, сквозь зашторенное окно пробивался отсвет маяка, в стеклянных шариках отражались огоньки гирлянды. Казалось бы, все на своих местах. И все же что-то нарушало привычный распорядок вещей.

По спине пробежали мурашки. Смотритель бросился к двери, рывком открыл ее, выглянул наружу. Темная завеса всколыхнулась, волны пошли от Маяка... Тишина. А кого он ожидал увидеть?!

Он вернулся внутрь, оглядел комнатку. И тут понял, что именно выбивалось из привычной картины.

Смотритель опустился на колено у елки, нагнулся, протянул руку под подол колючих ветвей… И вытянул пакет. Небольшой бесформенный сверток, укутанный цветастой бумагой с блестками. К нему была прикреплена простая синяя открытка с белой снежинкой и надписью: «С Новым Годом!» Он покрутил открытку, но не обнаружил прочих пожеланий или подписи.

В каком-то смятении Смотритель прошел к креслу, опустился в него и медленными механическими движениями развернул пакет.

Это был серый шерстяной шарф.

Смотритель замер на мгновение и вдруг рассмеялся. Смеялся долго, пока слезы из глаз не потекли. Он накинул шарф на плечи, обернул пару раз вокруг шеи. Тот немного кололся, но был теплым и уютным. И грел так, будто сам тепло и производил.

Смотритель сел за стол, включил лампу. Перед ним лежал раскрытый журнал с разлинованными под дни недели страницами. В строчках последних дней было выведено убористым почерком: «Без особых происшествий».

Рука зависла над чистым листом с нужной датой. Подумав немного, Смотритель улыбнулся и записал:

«Вернулся домой уставшим. Под елкой нашел подарок».

Автор: Илья Киддин
Оригинальная история ВК

первое, чему учили новичков, это свист. под черепом шлема вечно сжимались плотно губы, и в них лежал плоский маленький инструмент. журавлиные вопли вырывались из тонкой его щели.

в кольце стоя, все подняли посохи над головой. короткий низкий свист. «воля».

пальцами цепляясь, прокрутили посох перед лицом. нота вверх, вниз. трель в пять коротких звуков кончилась длинным. «дай нам знать, Тузмадар».

в упругую землю врезался посох. снова вверх, снова вниз. «дай знать».

длинный выдох описывал будто, как, взрывая землю, чертится линия. «дело».

перед грудью поставили посох и, голову смиренно склонив, промолчали. вздёрнули клювы с визгом похожим. «да будет так».

и в тишине повисшей послышалось хлюпанье конских копыт.

келпи недовольно перебирал ногами. от приплясывания этого, неожиданно живого для нежити, с гривы и хвоста сыпались не то волосы, не по отсыревшие травы. на нём не было никакой узды, только накинута тощая шкура на промятую спину, но рыжий будто прикусывал трензель и капал густой пеной на обугленную землю капища.

под чёрным деревянным черепом виднелась бледная рожа Урюта. несмотря на свою полуэльфийскую природу, он был необычайно нескладный и кривой. некрасивое лицо, правда, хотя и не мешало служению, но как будто бы откликалось в звуке свистка. сейчас раздалась привычная трель из четырёх звуков, будто бы всех ударных, но ни у кого не получалось сделать её настолько пронзительно-мерзкой.

— Аказтуфа! — прикрикнул он на общем. Гëнсем вздрогнула и быстро окинула взглядом других; радостно отметила, что вздрогнул каждый.

— Зачем ты прерываешь священную тишину воплями, Чектобан?

её роба была по плечам расшита петлицами. накидка почти волочилась по земле, словно два подбитых угольно-бурых крыла. во всей фигуре видна была только воинская стать и боевая мягкость, по-настоящему журавлиная.

— Их четверо, — прикрикнул Урют и посохом подтолкнул стоящих рядом.

впереди всех стоял кто-то короткий и тощий, с серой кожей. череп смотрелся на нём смешно, словно к птенцу прикрутили взрослую голову. за ним держались двое вполне обычных людей, отощавших, как часто бывает у начинающих последователей. один крепко держал посох, другой — сжимал нервно в руках соломенную фигурку странного монстра: покрытого пятнами, с длинной шеей и зачем-то рогами. Гëнсем подумала, что этот человек очень глуп.

а дальше всех стоял один.

из-под дерева шлема торчали кончики ушей, слишком длинных, чтобы полностью скрыться. сам череп вырезан был с такой педантичной точностью, что, кажется, даже у самих птиц не бывает таких превосходных черепов.

он стоял и возвышался над ними ещё проще и естественнее, чем Аказтуфа. длинные руки, спокойно сложенные за спиной, действительно походили на крылья.

— Знаете ли вы правила капища и чего требует наш бог?

— Да, — растерянно ответил один из людей. Гëн улыбнулась про себя, что догадка подтвердилась. неодобрительный свист заполнил воздух.

что-то мелькнуло в воздухе, раздался тихий хлопок, и человек повалился на землю. келпи весело заржал, приплясывая, новички испуганно расступились. соломенный уродец смешно встал на ноги поверх своего хозяина, будто бы испуганно смотря на окружающих.

только один отшагнул бесшумно и спокойно, даже не обращая внимания на мёртвое тело перед ногами.

Аказтуфа свистнула резко и радостно. «жертва готова».

он поднял взгляд и улыбнулся. он улыбнулся для неё, вдруг поняла Гëн.

мертвеца подтащили к кольцу жертвенника. Урют подгонял новичков; двое упирались, но один шёл с интересом и первым встал в круг.

— Учитесь, — Аказтуфа отступила назад, — смотрите и повторяйте за всеми.

короткий свист. «готовность».

и вдруг жертвенник наполнился визгами. это служители все наперебой с большим рвением принялись визжать и присвистывать. поднялся танец: они вздёргивали руки и встряхивались, начиная движения откуда-то со спины, широко и нервно; почти не гнув ноги, подскакивали и переминались, врезаясь в мягкую землю, взрывая её пальцами. посохи были рядом, и в какой-то момент их схватили и ринулись в ритмичную бойню, с неоправданным рвением сталкивая истерзанное дерево. новичкам прилетело по головам, но один держался ловко, отражая чистой палкой атаки со всех сторон. он будто вслушивался и вглядывался в странное действо и чувствовал его ритм, жизнь, видел его красоту.

идол — огромная чёрная птица, изогнутая, нахохлившаяся — хищно склонился над мертвецом. его костяная голова покрылась вдруг искрами, словно пухом. он становился гуще, толще, золотыми перьями складываясь на шее, окрашивая сложенные крылья.

вдруг Аказтуфа согнулась резко и клювом своего шлема пробила кожу на шее. хлынула кровь. её алые пятна разукрасили серую робу. жрица ударила снова и снова и со свистом резким остановила жестом ритуальный шум. служители направили концы посохов к телу. Аказтуфа присвистнула, вскинув окровавленное птичье лицо к небу, и пламя занялось на трупе.

все смотрели, как тело таяло в огненном мареве, как лопалась и обугливалась кожа, сворачивались волосы, таял жир и дёргались, иссыхая, мышцы. запах горелого мяса невольно вызвал аппетит.

но все стояли ровно, держа посохи перед собой, и смотрели, негромко посвистывая каждый свою мелодию. эта молитва длилась так долго, что, когда остался только пепел с жжёными костями, Аказтуфа свистнула кроткое «ужин».

дежурили двое, юноша и девушка. они скоро натаскали из кладовой сухарей и с болотного берега воды.

ели молча. слышался лишь мерный хруст и смятение.

— Нам ужасно повезло, — вдруг звучно начала Аказтуфа, не дождавшись доеденного хлеба, — Тузмадар рад такой жертве и принял её полностью. Скоро он призовёт нас на истинную миссию. Усильте дела свои, и, может, он изберёт вас на путь свой. Идите в кельи свои и молитесь.

все поднялись и молча ушли. мягко и тихо, и не слышно было их шагов.

Гëнсем жила в крайней келье. Сил в ней и так не было, и потому она поставила посох в изножье, села подле постели и сложила на неё руки. она смотрела в бледном свете на мозолистые ладони с проступающими из-под тонкой кожи мышцами и жилами. длинные ровные пальцы, такие необычные здесь. ногти округлые, с длинной красивой пластинкой. округлые костяшки. вбитая в линии угольная пыль и зола. шрамы. множество шрамов. их сложный узор.

Гëн потащила по орнаменту золотистую искру. она красиво ползла от кончиков пальцев к центру ладони и грела уставшие руки.

ей казалось, что всегда они были такими. и что иными и быть никогда не могли бы.

вдруг дверь скрипнула.

Урют тихо свистнул, и в келью вошёл он.

«теперь он будет здесь», — в несколько нот просвистел Урют.

«поняла. имя?» — глухо просвистела Гëн.

«Си», — буркнул Урют и захлопнул дверь.

Гëнсем не обернулась, так и сидела, рассматривая свои руки.

— Моё имя — Сиэль, — раздался тёплый шёпот у уха. Гëн вздрогнула, вдохнув через свисток.

чужие пальцы вырвали его из губ и накрыли их поверх.

Гëн обернулась и посмотрела на Сиэля в упор.

— А твоё? Ты вообще разговаривать умеешь?

— Да, — рассерженно буркнула Гëн, выворачиваясь от Сиэля. она отсела в глубину своей узкой постели и взъерошилась, как маленький надутый воробей.

— Уже неплохо.

он отошёл и скинул робу на пол.

Гëн никогда не видела обнажённого торса. вообще никакого, не то что такого. в келье было мало света, но она напрягла всё своё зрение, чтобы рассмотреть. Сиэль ухмыльнулся.

— Нравится?

«нравится? что это такое?» — задумалась Гëн и смешно надула губы. воздух беззвучно просачивался через них, менял направление, скользил по лицу, но не вызывал никакого сигнала. это вводило в ступор обоих.

— Что ты делаешь?

Гëнсем напряжённо посмотрела на Сиэля, хмуро, исподлобья.

— А ты?

— Я раздеваюсь.

— Что так-кое «нра-вит-ся»?

— Ну… когда тебе что-то приятно или удовлетворяет. Приходится по вкусу.

— «По вку-су»? Это как в…

Гëнсем растерянно подвигала губами, пытаясь просвистеть «ужин», но опять ничего не вышло. Сиэль наблюдал.

— Интересно, — протянул он. сев на постель, вытащил свисток и прокрутил его в пальцах. плоский деревянный гудок, как монетка, прокатился сквозь пальцы и исчез. Гëн вылупила глаза и вскочила, выставив перед собой раскрытую ладонь.

— Нет, не дам, — покачал головой Сиэль, — пока не скажешь как тебя зовут.

Гëнсем вздохнула и резко-метко наотмашь врезала плоской ладонью в основание шеи. голова Сиэля закружилась, он растерянно зашарил руками, и свисток выпал из пальцев. он соскользнул с постели, завалился под неë с приятным звуком; Гëн выхватила его, зажала меж губ и вдруг…

Сиэль лежал на постели сжавшись в комок, как побитый зверёныш, детёныш какой-нибудь болотной кошки, что шныряет около заводи. такой маленький и беспомощный, напуганный. у него даже подрагивали нервно кончики длинных ушей.

от зрелища этого свист в горле застрял и дыхание спёрло.

Гëн села на колени рядом, не понимая, что происходит с ней. мягко провела ладонью по его голове и плечу.

она гладила его лицо и удивлялась, какое оно красивое. Гëн и не знала, что красивое бывает таким, и что-то неизведанное ей тянуло-тащило, волокло к нему. кожа мягкая и упругая, как болотная земля. Брови мшистые, длинные и узорчатые, как древесная кора. острый подбородок, колючая челюсть… Гëнсем никогда не трогала ничего такого приятного.

— Ме-ня зо-вут Гëн-сем, — мягко произнесла она, будто немного извиняясь.

— Говоришь как глухая-немая, — приходя в себя проворчал Сиэль. — Вы здесь совсем не разговариваете?

— Нет, не-льзя.

— А эльфов бить, значит, можно?

— Бить — нужно.

— Тогда давай помолчим, — отвернулся к стене Сиэль и затих. Гëн вздохнула и залезла к себе, скоро заснув.

и ей снился Сиэль, и какой-то голос, говорящий на малознакомом языке. он не свистел, а как чужаки двигал как будто губами, так же, как она пыталась. странное это мастерство, забытое практически, медленно выбиралось из памяти, карабкалось. и Гëнсем почему-то только радовалась.

утром муха ползла по её лицу. ковырялась маленькими лапками, жужжала слегка. Гëн хотела движеньем ловким, привычным уже окончить крохотную жизнь, но в последний момент рука застыла.

— У-хо-ди, — прошептала девушка. и муха повиновалась новому слову.

Автор: Вася Сорокина
Оригинальная публикация ВК