ganpresents

"Русский хоррор" - однотипные страшилки про маленьких мальчиков и баб мань. Не про жуть сверхъестественного, а про то, как жарят котлеты и как ими вкусно пахнет на кухне. Самое ужасное там - описания и метафоры, вроде запаха арбуза, который можно потрогать руками. Стилизации - ноль, атмосферы - почти всегда столько же. Матюхин, Кабир, Парфёнов, Подольский... кто эти люди? Что они делают для жанра? Нафига, а главное, зачем?

"Русская фантастика" - бессмысленная и беспощадная в основном.

"Русский сериал" - "мыльные оперы", снятые без какой-либо души и мастерства и порождающие огромное количество "звёзд" на час.

"Русский рэп" - говоря о котором, и язык не поднимается сказать что-нибудь в защиту некоей супер-ритмики, музыкальности или умения попадать в ноты, потому что их нет...

И так далее.

Повторюсь, вызывает недоумение такой подход к искусству. Да и искусство ли это? Очень сильно сомневаюсь. На вкус и цвет, конечно, фломастеры сильно отличаются, но нельзя же всегда выезжать только на этой затёртой максиме, не думая ни о чём другом - например, о том, что было раньше и будет после.

Мнение автора может не совпадать.

Я ещё довольно долго пребывал в неподвижности, отыскивая взглядом сбежавших, наверняка ощутивших или увидевших моё присутствие зверьков, но они даже не подумали вернуться. А если и подумали, я никогда об этом не узнал.

Вторично взяв себя в руки, правда, уже по другому поводу, я поспешно закидал Руди землёй, выровнял могильный холмик, посадил захваченный с собою нарцисс и минуту-две провёл в молчании. После же я сорвался с места и бросился домой: мне не терпелось поделиться неожиданным, фантастическим открытием с родными. Впрочем, по дороге я догадался, какую реакцию вызовет мой рассказ, и решил не выставлять себя сумасшедшим. Либо, скажем, перегревшимся на солнце, что тоже плохо, учитывая беспокойство, которое непременно вызовет мой рассказ у отца и особенно у матери. Лечиться от несуществующих болезней мне вовсе не хотелось.

Второй раз я натолкнулся на тех ёжиков абсолютно случайно. Тем же летом я гулял под руку с Кристин; мы проходили мимо могилки Руди, и я попросил разрешения сходить проверить, всё ли там в порядке. Может быть, придётся привести место в порядок, заменить увядший цветок и так далее. Кристин до смерти боялась гибели – вот ведь каламбур, прямо шутка жизни, - и она категорично заявила, что не пойдёт со мной. Оно и к лучшему, ведь я смог остаться с тем, что готовила мне судьба, один на один. Да и Кристин ещё, не дай бог, если бы стала свидетельницей происходившего, испытала бы настоящий ужас, который, безусловно, очень опасен при её фобиях. Принялась бы пересказывать увиденное знакомым, а мне того совсем не хотелось.

Как бы то ни было, они стояли там. Ежи. Многой ежей. Пятнадцать или двадцать, большие и маленькие, самцы и самки, дети, родители и старики, если так можно сказать о ежах. Седые, тёмно- и светло-серые. Ёжики – это, возможно, самые умилительные создания во вселенной, однако тут они выглядели совершенно иным образом. Картина, каковую я узрел, повергла меня в священный трепет и безотчётный страх, а кроме прочего, разбередила мои любопытство и тягу к познаниям.

Ни разу в жизни – ни до, ни после – я не встречал ничего похожего. Вставшие на задние лапки ёжики обступили могильный холмик Руди и, раскачиваясь в такт некоему магическому ритму, выводили тоненькими голосками странную протяжную мелодию из трёх-четырёх нот. Колебательные движения были плавными, а мелодика такой жуткой и зачаровывающей одновременно – и абсолютно невоспроизводимой, - что я засмотрелся и потерял счёт времени.
Я не боялся, что ежи заметят меня и убегут, как в прошлый раз, - я вообще ни о чём не думал.

Пропала способность соображать и анализировать. Я стоял и тупо смотрел на проводящих какую-то сказочно-мистическую мессу потешных существ в иголках с маленькими толстенькими лапками.
В одну секунду всё внезапно прекратилось, кто-то из ежей махнул лапкой – клянусь, махнул! – и сборище мохнатых-игольчатых фигурок быстро, в бессистемном порядке разбежалось по кустам. Ничто не напоминало о меньше минуты назад здесь происходившем.

Я опомнился, лишь когда услышал голос обеспокоенной Кристин. Я рванулся к ней, извинился, неловко приобнял – был ещё неопытен в этих делах – и проговорил нелепую отмазку. По-моему, она мне не поверила, но и настаивать на том, чтобы я рассказал правду, не стала, за что ей огромное спасибо. Мы пошли гулять дальше, а потом разошлись по домам. Если судить по поведению Кристин, она не заметила никакой странности в моём поведении либо же предпочла не обращать внимания на пугавшие, вероятно, её вещи. Мы провстречались целое лето, пока не расстались – просто потому, что я уже не ездил за город.

Но история с ежами на этом не закончилась. Мне довелось ещё раз встретиться с ними, вот при каких обстоятельствах.

Мы с родителями пошли по грибы, и я достаточно отдалился от них, забрёл в чащу, где не то что грибов – даже света нет. Всё происходило не поблизости от могилы Руди, но довольно недалеко.

Тут-то мне и явились они. Явились, иначе не скажешь. Они шествовали, длинной плотной колонной, шагали, да-да, вертикально, по густой траве, приминая её. На этот раз не было ни песнопений, ни загадочных пританцовываний. Они просто шли, шли, будто надгробная процессия, что ещё больше усугублялось следующим: они несли на руках полуразложившееся тельце Руди! Вернее, не на самих руках, а на подобии картонки.

Первым порывом было остановить их, вернуть Руди и положить туда, где ему надлежало находиться, - в сырой земле. Второй мыслью стало добежать до родителей и рассказать им всё, попросить о помощи. Но ни того, ни другого мне осуществить не удалось. Покуда я рассуждал, процессия спустилась под холмик и исчезла с глаз долой.

Ха, надо отдать мне должное, я быстро пришёл в себя и бросился следом за марширующими фигурками игольчатых. Но нет: в низине, где они скрылись, не нашлось ни одного ежа. Ни его, ни мёртвого хомяка. Совершеннейшим образом никого, если не считать меня да задувшего ни с того ни с сего ветра. Я замер, ошарашенный, не знающий, что делать дальше и как отнестись к произошедшему.

Тогда, будто бы мне в помощь, донеслись голоса родителей. Они окликали меня, как иногда случалось, если мы видели, что чересчур отдалялись друг от друга. Я услышал беспокойство, сквозившее в голосе отца и матери, и поспешил на зов. Откликнувшись, я стал искать маму, а когда нашёл, сказал, что излишне увлёкся так называемой поисковой операцией, что вообще-то соответствовало истине. Мать, догадывалась она об истинной причине или нет, видимо, приняла решение не допытываться до меня: ничего со мной не стряслось, вот и хорошо, а если у взрослого мальчика какие-то свои дела, бог с ним, я ему доверяю. Так, наверное, она подумала. Мне остаётся лишь догадываться.

Это же касается и финала истории. Хотя… финала ли? Судите сами.

Мы стояли возле дома, уже собираясь сесть в машину и вернуться в город. Отец отправился закрывать дом, мама убирала в сарай садовые принадлежности и запирала его, а я, закончив погрузку взятых с дачи вещей, поглядывал на лес и небо да беззаботно насвистывал.

Вмиг всё переменилось, когда я заметил вынырнувшую из кустов рядом с лесом крохотную забавную фигурку. Нас разделяло большое расстояние, и возможно, мне только почудилось, что справедливо и для всей рассказанной истории. Однако, спроси вы меня, я бы побился об заклад, что ёжик, высунувшийся из лесной чащи, поднял ручку-лапку и выставил в сторону верхний пальчик. Примерно так, как мы показываем знак «классно!», оттопыривая большой палец у кулака.

Простояв секунд пять, ёжик резво нырнул обратно и мигом пропал из моей жизни. А потом вернулись родители, мы сели в машину и поехали.

Я всю дорогу и несколько часов по приезде просидел с задумчивым выражением лица, но опять ни мать, ни отец не задали мне ни одного вопроса. Что с меня взять, подросток.


На том бы мой рассказ и закончился, если бы не одно «но». Прежде чем написать много своих рассказов и романов и, таким образом, стать профессиональным писателем, я создал этот текст. Но вытащил его из загашника совсем недавно. Не знаю, верите вы мне или нет, только этот короткий рассказик был вдохновлён коротенькой же записочкой, найденной под дверью.
Я возвращался после школы, когда увидел что-то небольшое и белое, выглядывающее из-под двери в квартиру. Достав листок и раскрыв его, я оторопел, ибо прочитанное нисколько не вязалось с моими представлениями о реальности и правдоподобности.

«Спасибо», - было выведено там тонкими, ломаными, вовсе не аккуратными буквами. Словно бы писал детсадовский ребёнок. Вот только вместо подписи – отпечаток ежиной лапы, сделанный при помощи чего-то, напоминающего старинные чернила для ручек.

И нарисованный этой же краской и этой же «лапкой» оккультный символ в самому низу листа.

Защитники пирамиды, новые и, кажется уже, бесчисленные по счёту из общего количества, двигались на него, кто ползком, кто бегом, а кто на крыльях. Гаррет даже не пытался подсчитать, сколько их и какого они вида, поскольку там были все: и роботы, и зомби, и твари, и демоны, и люди, и совершенно непонятные гибриды-мутанты, родившиеся, следует полагать, после очередной мировой, ядерной войны. К несчастью, Гаррет упустил момент, когда их выстрелы и бомбы врезались в его биополе, и оно отключилось.

«Сломано», - с ужасом, но без отчаяния подумал Гаррет.

Тогда он принял решение сколь смелое, столь и оригинальное. Запустив джет-пак, взлетел над толпой, в кровавые красные небеса, и, чудом, наверное, увернувшись от летевших в него снарядов, оказался над центром гомонящего войска. Затем Гаррет сбросил всё собственное многочисленное снаряжение, все мины, бомбы, заряды – весь арсенал, сбросил его прямиком в сердце защищавших пирамиду-крепость. Масса взрывов различных цветов, когда орудия смерти уничтожали жителей Планеты Смерти. Когда-то это было вызвано столкновением боеприпасов и оружия с телами врагов, когда-то – с их лучами, пущенными из пушек в надежде отсрочить скорую погибель или совсем избежать её. Не получилось, и трупы – обломки – очередных неудачливых защитников-нападающих, так называемых врагов Гаррета Уинли Видера, усеяли выжженную землю.

До пирамиды оставался километр.

Не успел Гаррет прийти в себя, как чья-то не великанская даже – богоподобная рука едва не смахнула его с листа реальности. Гаррет увернулся, ловко, как только он умел, руководя джет-паком, и нашёл с помощью головидения явившегося противника. То был робот колоссальных размеров и пропорций, настоящий робобог, если пользоваться устаревшими терминами. Для Гаррета же единственными важными терминами, спустя полёт через полгалактики, высадку на Планету Смерти и пройденные, прорванные десять километров убийств и гибели, остались лишь понятия «враг» и «друг». Друзей у Видера не было, поэтому несложно определить, к какому виду относился робот-бог. На миг захолонуло сердце, стоило представить, что с ним может сделать гигантское создание, наверняка, из прочнейших сплавов; впрочем, бояться времени не было. Гаррет стал усиленно думать, что предпринять в этой ситуации, выглядевшей опаснее прочих, и тут ответ сам пришёл в голову. Через секунду после его удачной попытки увернуться от размахивающих миллионотонных рук робот вознамерился сжечь Гаррета Уинли выстрелом из плазмоглаз – плазмоглаз величиной с облако, почти с планету. Но Гаррет уже отстёгивал джет-пак и активировал автопарашют. Вот устройство для полёта, разогнавшись, влетает в глаз «богоробота» и, очутившись внутри, взрывается от удара. Взрыв получается несильный, но он добирается до мозговых центров робота и коротит их. Последовательность деактиваций и разрушений, и робот, чьи безжизненные глаза становятся ещё более мёртвыми, падает наземь, вызывая на другой стороне планеты землетрясения и извержения вулканов. Словно бы целая Планета Смерти приподнимается, чтобы тотчас опуститься, в страшнейшем финале агонии – или в желаемом завершении страстнейшего танца любви.

До пирамиды оставалось полкилометра.

Падая, бог-робот, как его называл про себя Гаррет – что, однако, уж и не важно, - задел краешком мизинца автопарашют, разорвав его прочнейший материал. В итоге, последние метры до земли Гаррету пришлось одолевать в свободном падении. Удар о твёрдую, точно булыжник, почву! И Видер мычит сквозь зубы, понимая, что сломал ноги. Автодоктор немедля сориентировался и принялся за работу (для того его и создавали). Он залечил раны и срастил раздробленные кости, но оказал недостаточную помощь; достаточной в нынешних обстоятельствах и не предвиделось: слишком силён был удар о землю. И тогда бравый воин-искатель, сжав зубы почти до боли, принял единственное возможное решение: пополз.

До пирамиды оставалось двести метров.

Он полз и полз, отрицая боль, не обращая внимания на появление возможных врагов, новых и таких знакомых и долгожданных, учитывая радость, с которой его встретила Планета Смерти, и томительное ожидание приключений, когда он, Гаррет, ещё только работал звёздным перевозчиком и мечтал о многочисленных опасностях. А потом узнал, что на одной далёкой-предалёкой планете со звучным и говорящим именем Планета Смерти находится, стоит, возвышается Пирамида. С её вершины можно взглянуть на мир и увидеть его в других цвете и качестве, не обычных, а настоящих. И Гаррет, не потрудившись уволиться с работы, просто «дезертировал» из очередного рейса на быстролётном судне, взяв курс на мечту, случайно почерпанную у бесчисленного грузчика на бесчисленном складе несчитаемого порта. Военные обучение и практика, и прекрасно выученные уроки нападения и защиты, и сплошь отличные оценки по армейским предметам, надо сказать, весьма пригодились в недалёком будущем.

До пирамиды оставалось пятьдесят метров.

Силы оставляли его; боль, напротив, заполняла не просто всё тело, а ещё и окружающее пространство. Но он полз, полз дальше.

До пирамиды оставалось двадцать метров.

До пирамиды оставалось десять метров…

До пирамиды оставалось…

…До пирамиды…

…оставалось………………………………………………………………………………………

…Он уронил голову не на землю, нет, но на самый краешек вожделенной цели. На нижайшую часть четырёхгранного, подпирающего небеса и отдающего приказы тучам стародавнего, древнее жизни, строения.

И Пирамида, похоже, приняла его подношение – его смелость и щедрость.

Случайно отметив движение где-то там, вверху, очень высоко, выше того места, откуда сверзился, Гаррет попытался приглядеться. Да, то была птица. Такая, которую не встретишь не то что в жизни – на страницах учебников, коллекционных путеводителей, в сетевых архивах или где-либо в ином общедоступном хранителе информации. А то парила действительно необыкновенная птица, и Гаррет понял это сразу; подтвердилась же догадка немедленно, едва Птице стоило низринуться и схватить его когтями. Когтями на крыльях; чёрными когтями на чёрных, как смоль, как вся она, Птица, крыльях. Ножи с острыми шпилеподобными лезвиями вонзились в него, вызвав страх, боль, и слёзы, и радость, и его неудержимо повлекло, понесло наверх.

Они зависли над Пирамидой. До неё оставалось около десяти метров по вертикали.

А после Птица отпустила его, и он полетел вниз… вниз, вниз… внизвнизвниз… И врезался в безразличный и странных цветов камень! Двигаться больше было некуда, да и у него не сохранилось сил и резервов. Он всего лишь лежал неподвижно.

Лежал и смотрел.

И видел её, настоящую реальность – отсюда и дальше, и везде, и повсюду, на всех планетах, включая Планету Смерти и Ерту (Землю), в каждой галактике и любой вселенной, мире, вероятности.

Он улыбался; он добился своего!

Слеза скатилась по щеке, удивительная, нежданная слеза скатилась по небритой щеке и упала на камень центра Пирамиды, Её вершины, алтаря.  Гаррету Уинли Видеру уже ничего не стоило нажать на последнюю кнопку. Вернее, он ничего и не делал – тело само, очутившись там, куда и должно было попасть по программе настоящих богов, не роботов, не зверей-киборгов и не чудо-птиц, это оно, тело, отреагировало на зашитую внутрь сердца волю.

Сильнейший взрыв прозвучал и распахнулся на вершине Всевидящего Ока, дав начало чему-то качественно, совершенно новому. И поглотил таинственную и волшебную, мистическую, смертельно опасную пирамиду.

Ну а к тому моменту Гаррет Видер уже находился в ином мироздании.

Послышался резкий крик, разрывающий, разрушающий небеса – Птица Планеты Смерти возвещала о следующей победе. Об окончательно победе, что пришлось так долго ждать.

О победном конце, дающем начало пока не рассказанной истории из нескончаемого их количества…

Далеко в небе ждали звезды, пока дойдет до них крик Птицы Смерти,

чтобы увидеть последние, предсмертные мгновения расы Людей.

Харлан Джей Эллисон, «Птица Смерти»

Стало быть, именно это и заставило внешне невзрачного человека – низкорослого, лысоватого, с наметившимся пузиком – достать на «чёрном» рынке лучемёт, а после пустить в дело. Суд недолго совещался и пришёл к единогласному вердикту: психотическая гильотина без возможности обжалования. Помилование на Объединённой Земле в этом случае можно получить, лишь выбравшись самолично из места, где проходит психоказнь. Дважды за одно и то же, как известно, не судят. Вместе с тем учёные-разработчики с пеной у рта доказывали: ни один человек не в силах сбежать от подсознания, от предначертанного, от заложенной природой участи, к тому же насильно, искусственно внедрённой.

Выражаясь простыми словами, Никитского заперли в его самом худшем, самом страшном кошмаре. Бесконечно повторяющемся, замкнутом на себе. И прекратиться это должно было лишь при единственном условии: когда наказуемый умрёт «внутри» кошмара, убьёт свою личность, лишит себя жизни с помощью своего же сознания. Совершит суд над собой собственными руками. Наиболее философская и верная трактовка наказания за соответствующее преступление.

И вот Никитский, с лучемётом в руках, стоял посреди тёмного коридора, в очередной раз переживая кошмар, от которого не мог избавиться. По крайней мере, казалось, что всё это уже было: ощущение дежавю накатывало мрачными, чёрными, неостановимыми волнами. Один за другим приступы «уже виденного» и беспричинной паники обрушивались на него.

Самое ужасное для Никитского, что ни он, ни кто-либо после – если таковые, не дай бог, появятся – не мог знать, в какой именно кошмар угодил. Подсознание многогранно и глубоко, и страшнейшие вещи скрыты от людей туманной пеленой повседневности, в дальних закоулках «я». Психоказнь выявляла эти подёрнутые дымкой неузнаваемости моменты и «впрыскивала» прямо в реальность. Что-то ждало Никитского впереди – нечто столь ужасное, что разум отказывался рассказывать об этом.

И тем не менее, именно это предстояло пережить. А может, уже пережил: один раз… десять раз… тысячу раз, миллион… просто не знал о том. Забывал, возвращался обратно по временной оси, обнулялся. Подсознание – хитрая, опасливая, умная штука, главная цель которой – привести обладателя к нужной точке. К пункту назначения. Куда мог угодить человек вроде Никитского? Ну разумеется, только в беспросветные, алчущие его скорейшей и жесточайшей смерти угодья. Ведь то, что оказался приговорён к психотической гильотине, - само по себе активная работа подсознания.

И вот он стоял посреди коридора. Окружающее утопало во мраке. Лучемёт в руках дрожал; ладони вспотели. Никитский, не понимающий, где он и как давно здесь находится, поудобнее перехватил оружие, даже не пытаясь понять, зачем оно сейчас нужно. Всматривался и всматривался во мрак, стараясь разглядеть хоть что-нибудь. Бессмысленно: только бездонная, глухая чернота впереди.

Развернулся, посмотрел на то, что находилось за спиной. И здесь – та же всепоглощающая, всё скрывающая тьма. Порывисто вздохнул: раз, другой. Крепко сжал потными пальцами лучемёт – и двинулся вперёд.

Сердце гулко колотилось. В руках – тремор, ноги – ватные. Но шёл дальше, вознамерившись покинуть кошмар, сбежать. Если предлагалось идти в каком-то направлении, поступит умнее: развернётся и двинется в обратную сторону. Так и сделал.

Шаг за шагом в беспросветной тьме. Что по бокам? Что над ним? Что под ногами?.. Неизвестно. Однако вскоре, попривыкнув, перестал бояться невидимого. Руки больше не потели; сердце успокоилось. Ориентироваться уже проще, нет ощущения, что вот-вот упрёшься во что-нибудь или свалишься. Ещё шаг, ещё, ещё…

И тут нечто преградило путь. Стена? Но стены не бывают на ощупь такими, будто не материальны, а сотканы из воздуха. Бесплотная «стена», словно бы не обладавшая никакой температурой, надёжно перекрывала коридор.

Обозлённый, Никитский размахнулся и ударил лучемётом преграду. Оружие отскочило назад, точно от пружины. Предприняв несколько безуспешных попыток пробиться дальше, мужчина повернул назад.

Время вытворяло невероятные фокусы. Минула, почудилось, всего пара секунд, а он вдруг вышел к маячившему вдали прямоугольному проходу. Свет, пробивавшийся снаружи, придавал арке нереальный, мистический вид.

Никитский остановился на мгновение – а может, стоял на месте гораздо дольше, - рассматривая неясно откуда взявшийся портал. Потом шумно вздохнул, двинулся дальше.

По мере приближения к проходу Никитский замечал то, чего не способен был разглядеть и расслышать ранее. Клубы света, смешиваясь с клубами пыли, заторможенно, словно в замедленной съёмке, влетали внутрь тёмного коридора. Позади арки что-то мелькало. Слышались неясные звуки. Страх вернулся. Но Никитский продолжал двигаться, просто не мог остановиться.

Подходя всё ближе, различил отдельные мелодические отрывки, которые затем сложились в полноценную музыку. Не очень изобретательную и совсем несложную, но донельзя знакомую. Маячившее за порталом нечто начало обретать очертания и наконец превратилось в двигающиеся фигуры.

Появилось кое-что новое: свет – разноцветный, мигающий, перемещающийся. Никитский находился почти вплотную к проходу. Вот, приблизившись окончательно и устало облокотившись на косяк, смог, когда глаза привыкли к свету, разглядеть тех, кто двигался. Оказалось, люди. Освещаемые разноцветьем красок, самозабвенно танцевали они под грохочущую музыку – мужчины и женщины.

У Никитского перехватило дыхание: узнал это место! С того момента, как явился сюда в первый раз, окружающая обстановка прочно засела в сознании, занозой, щепкой, ржавым гвоздём. Ведь именно здесь всё началось! И, вероятно, как раз тут всё и должно закончиться…

Клуб «Весёлая голова», расположенный на десятом подземном уровне. Но как Никитскому удалось попасть сюда, минуя пост? Где он вообще находится? Мужчина не понимал.

Бешено заозирался в поисках ответа, однако нигде ни малейшей подсказки.

«Что я тут делаю?! Как очутился в этом месте?! – метались в голове мысли. – Клуба же больше нет! Нет!!..»

Сам об этом позаботился. Одной безмятежной ночью приобрёл за баснословную цену на «чёрном» рынке запрещённый лучемёт и десять обойм к нему – выложил почти все сбережения, - пришёл сюда и сделал так, чтобы клуба более не существовало. Почему выбрал именно «Голову»? Наверное, потому, что она находилась поблизости от его дома. Не было какой-то конкретной причины, за исключением одного факта: внутри собралось огромное количество ненавистных людей! Загадочна и сильна работа подсознания…

На входе Никитский расстрелял охранника. Потом убил тех, кто прибежал на шум. Переступил через распростёртые, обожжённые, окровавленные тела, вошёл в клуб – и опять начал пальбу. И свет померк, и музыка стихла, и все заметались, будто сумасшедшие, и крики боли и ужаса наполнили большое помещение. Он стоял посреди дверного проёма, перекрывая ударившимся в панику посетителям клуба путь к отступлению, и стрелял, стрелял, стрелял, сжигая тела, пробивая в них дыры, отрывая конечности… Кровь лилась рекой. Однако всего этого Никитский не замечал – был слишком поглощён ненавистью, а точнее, процессом, который она родила. Люди выбегали и выбегали на него, в тщетных попытках спастись. Молодые и зрелые, красивые и не очень… Плевать, какие они: ни для кого не делал исключения. Лучемёт, светясь красным, работал безостановочно, посылая яркие сгустки во все стороны. Люди падали… тела падали… одно за одним и одно на другое. Всё это точно бы продолжалось бесконечно…

И внезапно оборвалось, когда Никитский понял, что в живых не осталось никого, кроме него. Тогда поднял нагревшийся лучемёт и сбил потолочные украшения: те с грохотом обрушились на пол. Никитский взрезал красными лучами пол, стены… Взорвал музыкальную аппаратуру… Начался пожар. А Никитский всё не мог остановиться. Продолжал палить вокруг себя, превращая богато и красиво обставленный клуб в развалины, руины… Затем переключился на мёртвые тела, вымещая ненависть на них…

Когда почувствовал жар от приблизившегося огня, осознал, где он и что делает. Бросил лучемёт и помчался прочь, радостно, громко крича на бегу, хохоча. Позади что-то оглушительно взорвалось. Никого и ничего было уже не спасти…

За это его и осудили. Когда пришли полицейские, Никитский не отпирался: сдался в руки правосудия, всё рассказав. Знал законы мира, где живёт, рассчитывал на снисхождение. И в какой-то степени получил, что хотел, поскольку не застрелили на месте.

А теперь, судя по всему, случившемуся в «Весёлой голове» предстояло повториться. Ну что ж, отлично: он готов. Никитский перехватил покрепче лучемёт, прицелился в ближайшие танцующие фигуры…

Тут музыка смолкла – неожиданно, разом. Даже эхо не отозвалось. Будто звук обрубили на половине чем-то нематериальным и при этом нереально острым. Сверкающие огни застыли, замерли. Танцующие фигуры тоже. А потом повернулись к Никитскому, и тот задохнулся от ужаса, и они двинулись на него. Все, одновременно.

Никитский не мог пошевелиться от нахлынувшего страха; только и делал, что стоял и смотрел, стоял и смотрел. А они двигались к нему, шаркая, разевая рты. Обожжённые, с руками-культями, с обрубками-ногами, с дырами в теле. Кто-то шёл, другие ползли, иные перемещались подскакивая или переваливаясь. Подходили всё ближе и ближе, но Никитский ничего не в силах был поделать: прилип к полу, примёрз. Вроде бы дёргался из стороны в сторону… или нет… но, в любом случае, не удавалось сойти с места. Ледяной озноб прошёл по коже. Волосы на затылке встали дыбом.

«Я же вас убил! – заметалась в голове паническая мысль. – Вас больше нет! Вы мертвы! Я вас убил, убил, убил!..»

Гладкий корпус лучемёта переливался многоцветием огней, которое пытались пожрать наползающие тени. Смертоносная пушка задрожала в руках.

А они, тем временем были уже совсем рядом. Никитский видел слюну, капающую из раскрытых, беззубых ртов. Видел безглазые лица. Сломанные и вывороченные носы… И много чего ещё.

Силился нажать на гашетку лучемёта. Не получалось: руки, как и всё тело, не слушались. Никитский задрожал уже всем телом, захрипел. Жалкий, тихий стон родился в глотке и полез наружу. Но выбраться назревающему звуку было не суждено. Ничто предельно острое и нематериальное не уничтожало рождающуюся мольбу, а просто протянулась рука, за ней ещё одна, и пятая, и двадцатая… Они все тянули руки – жалкие, мерзкие, обожжённые, изуродованные конечности. И некоторые дотянулись. Втащили его внутрь помещения. Чьи-то сильные пальцы сомкнулись на горле Никитского: теперь уж не закричишь. Мысли путались. Мужчина почувствовал, что задыхается, однако по-прежнему, как ни старался, не мог двинуться с места. Паника сносила голову с плеч.

Доступ кислорода прекратился. Глаза закатились. Никитский не понял даже – просто ощутил, всем телом, всем сознанием, что теряет связь с реальностью, падает в забытье. А потом они – толпой, единым потоком – ринулись на застывшего, точно статуя, человека и добрались до него острыми, сломанными ногтями. И разорвали на части…

Никитский вынырнул из небытия. Сердце ещё колотилось, сходя с ума. Ещё чувствовал запредельные боль и ужас. Но теперь был жив.

Он стоял посреди непроглядно-чёрного коридора, сжимая в руках лучемёт. Куда вёл коридор, неизвестно. Никитский обернулся и увидел позади себя то же, что и впереди: абсолютное, иссиня-чёрное ничто.

Не желая идти вперёд – туда, куда направляли, - сперва осторожно, а потом более уверенно двинулся назад. И через некоторое время упёрся в непроходимую, но словно бы нематериальную стену. Никитский развернулся и пошёл обратно, пока вскоре – так почудилось – не увидел перед собой овеянный светом портал.

Подойдя к нему, всмотрелся перед собой и ошеломлённо узрел нечто нереальное. Подземный клуб «Весёлая голова». И – танцующие под громкую, ритмичную музыку люди. Повсюду сверкали разноцветные огни…

Картины прошлого обрушились на Никитского. Мгновенно вспомнил события, произошедшие в этом месте. Себя с лучемётом в руках. Людей, убитых им из этого оружия. Разрушения, пожар… Картины вертелись в мозгу, ввинчивались в разум…

Но вдруг всё мигом, моментально, прекратилось. Никитский вернулся в реальность или в некое её подобие. Танцующие обернулись к мужчине, и тот, словно истукан, застыл на месте. Исковерканные, изуродованные люди – даже не люди: тела – неспешно двинулись к нему. Он ничего не мог поделать, даже закричать. Лишь исступлённо изумлялся.

А когда умертвия подошли достаточно близко, их пальцы сомкнулись на его руках и втащили мужчину внутрь. Кто-то сдавил шею, душа, лишая кислорода. После чего пальцы с обломанными острыми ногтями разорвали Никитского на куски…

Сердце выпрыгивало из груди. Страх довлел над ним – нескончаемый, неизмеряемый, неописуемый.

Впереди и позади него, чёрный и бесконечный, продолжался коридор. Невидимый, но ощущаемый – всеми фибрами души…

Никитский не знал, сколько это продолжалось, - просто не мог знать. Каждый раз забывал, терял частичку себя, память. И всякий раз делал одно и то же: пытался сбежать, затем шёл к неизбежному, вспоминал прошлое и погибал от рук тех, кто погибли от рук его…

Чёрный коридор. Тупик в конце. Сияющий портал впереди. Музыка. Свет. Танцующие фигуры. Воспоминания. Тишина. И – смерть…

Однако даже подсознание не может вторить себе идеально. Вселенной вообще чужды повторы. Никто не способен воспроизводить одно и то же без вариаций. А каждое существо стремится жить…

Неимоверным усилием воли Никитский поднял лучемёт и попытался выстрелить. Один раз оружие отняли, а его самого растерзали. В другой – забили насмерть лучемётной пушкой, попутно отрывая от дрожащего в ужасе тела кровоточащие куски. В третий – выстрелил, но это не помогло. В пятый… десятый… сотый… бесконечный!..

Наконец Никитский, сходящий с ума от страха и боли, кружился на месте и палил во все стороны красными лучами. Срезая приближающимся умертвиям головы, руки, ноги… если те у истекающих кровью, покрытых волдырями фигур, конечно, были. Почти уложил их, почти вырвался…

После ещё раз…

…Бессчётное количество попыток понадобилось, чтобы повалить выстрелами из лучемёта всех напиравших, наседавших врагов. Людей… тех самых, кого так люто ненавидел. Или бывших людей – неважно… Перерубленная пополам, последняя фигура упала, обагряя пол кровью. И воцарилась тишина.

Никитский, не веря в победу, не в силах успокоиться, приглушить боль, стоял и озирался по сторонам. Никто не двигался к нему, никто не угрожал. Никитский глубоко вздохнул и рассмеялся. Расхохотался.

В этот момент что-то позади него с грохотом упало. Обернулся и увидел, что дверь в клуб закрыта. Дверь из металла. Рванулся туда, ударил преграду, попытался открыть. Затем – хотя бы поцарапать металлическую поверхность… Нет, бесполезно.

А после тьма, глубокая, безраздельная, обрушилась сверху. И всё исчезло. В полной темноте пальцы истово сжали лучемёт: как оплот реальности, намёк на то, что всё-таки победил, - и веру в лучший исход.

Никитский принял единственное решение, пришедшее в голову. Открыл рот, засунул дуло лучемёта в глотку. Поперхнулся, на глазах выступили слёзы. Нажал на сенсорную гашетку – и головы не стало…

Свет снова царил в мире.

Никитский огляделся и понял, что находится в полумраке камеры, в кресле, прикованный крепкими ремнями. Под потолком горела неяркая лампочка.

Кто-то подошёл, стал снимать путы. Кто-то… мужчина… живой человек!

Никитский улыбался: не мог не улыбаться. Ему удалось, он сбежал, победил психотическую гильотину! Доказал, что человек сильнее, важнее любых безжалостных придумок. Посрамил создателей психоказни!..

Мужчина освободил Никитского, и тот встал. Дверь в камеру открыта. Бывший пленник неровной походкой направился к выходу, и никто его не останавливал. Никто не кричал, не пытался удержать.

Солнце вновь светило в небе…

Выбравшись из точки уничтожения – возможно, единственный, кому посчастливилось сделать это, - Никитский отправился на бесплатном маршрутном такси домой.

Здания, авто, люди проносились перед глазами, не задерживаясь в памяти. Сердце выпрыгивало из груди от радости. Промелькнуло и тут же ушло за грань реальности высотное здание с «Весёлой головой» на минус десятом этаже…

Маршрутка приземлилась. Никитский выпрыгнул на улицу и почти бегом направился к дому, где жил.

Войдя в квартиру, долго оглядывался, всё никак не желая поверить в происходящее. Но реальность не исчезала, когда начинал сомневаться в ней. Никитский прошёл на кухню, включил электрический чайник, занялся готовкой. Чёрт, кажется, не ел целую вечность!

Не пытаясь сдерживать рвущиеся из сердца и души порывы, открыл окно, высунулся наружу и готов был уже объявить всему миру, что жив, счастлив и победил… когда нечто странное привлекло внимание. На улице совсем не было людей.

Крик застрял в горле. Никитский нервно, напряжённо вглядывался в окружающий мир, выглядевший слишком тёмным. Старался найти какие-нибудь характерные, мелкие отличия…

И нашёл их – когда с громким стуком стали по всему пустующему району, а может, и городу, закрываться окна и двери. Одно окно за другим, одна дверь за другой…

Никитский еле успел нырнуть обратно в квартиру, когда и его окно неожиданно затворилось, отсекая от мира снаружи. Мужчина упал на зад; было больно, но разве может одна боль сравниться с другой?..

Чувствуя неладное, Никитский оглянулся – и увидел их: искорёженных, искалеченных, сожжённых, покрытых кровью… кто-то без руки, другой без ноги, третий без носа, а вот – без глаз… Они все стояли тут – смотрели на него. Будто бы целый город собрался в квартире. Желающие взглянуть всё прибывали, прибывали… и не было им ни конца ни края.

Никитский открыл рот, чтобы закричать – но теперь звук даже не пытался вырваться на свет: мужчина онемел.

Да и света уже не было.

Впрочем, сначала с оглушительным стуком, грохотом закрылись все окна и двери в квартире, и только потом сверху опустилась и распространилась кругом непроглядная, непролазная, непобедимая тьма.

Почувствовал движение внутри первозданной ночи, а сам двинуться – не мог.

И вот тогда он закричал – истово, безумно, отчаянно…

Но всё лишь только начиналось.

Для интересующихся - ссылка на информацию о публикации романа "Принцип 8" (на его полноценную реализацию у меня ушло общим счётом более 15 лет) Мой роман "Принцип 8" от издательства "Перископ-Волга" может выйти в свет. Решение зависит от вас!