Axebattler

Незнакомец, одетый как брахман, пришёл к медному руднику утром. Когда шудры и вайшьи только начали выходить из бараков и начинать работу. Холодный ветер треплет длинное одеяние грязно-жёлтого цвета, играет костяной подвесной на поясе, высвистывая из прорезей затейливую мелодию. Сандалии оставляют на инее отчётливые следы. Вершины гор окрашены жидким золотом рассвета, и день обещает быть тёплым.

Над рудником поднимаются первые дымки плавильных печей и разносятся звонкие удары каменного молота особо усердного вайшьи по медной пластине. В стойлах сонно мычат яки.

Сам рудник расположен на расчищенном склоне, который многие поколения выровняли в площадку. Ниже по склону звенит горный ручей, из которого берут воду и там же стирают одежду.

Шудры выстраиваются перед входом в забой, зевая и выслушивая начальников отряда. Двое кшатри, охраняющие вход в лагерь, вооружённые копьями с бронзовыми наконечниками, встали на пути брахмана. Со всем почтением к святому человеку, но настороженно. Никто не ждал визита духовника в этот день и тем более на рудник.

Путник остановился, восходящее меж далёких пиков солнце бьёт ему в спину, и лицо скрыто густой тенью от капюшона. Первый стражник, с повязкой старшины, сдержанно поклонился.

— Приветствую тебя, славный брахман. — Сказал он, стараясь разглядеть глаза незнакомца и хмурясь. — Что привело тебя в это место? У нас всё хорошо и никто не болеет железной чумой.

— Это ведь рудник князя Ананда? — Спросил брахман.

Голос у него хриплый, с отчётливым щелчком на гласных звуках. Такие голоса бывают у святых подвижников, что десятилетиями не покидают пещер у вершин гор, где воздух разряжен и едва ли пригоден для дыхания.

— Всё верно, — ответил кшатри, — и князь не любит, когда сюда приходят названные гости. Можешь посетить его двор в долине, там тебя примут со всем почтением, и князь с удовольствием побеседует о путях шрамана или джиняни. Прости, не могу понять кто ты.

— Я слышал, что князь Анад богат и его кшатри лучшие во всём мире. — Прохрипел путник, склоняя голову к плечу, как большая птица.

— Так и есть. Не видишь, у нас бронзовое оружие, а у капитана кольчуга! — Ответил второй стражник, резче, чем нужно.

Старшина скривился и бросил на него гневный взгляд. Вздохнул и покачал головой.

— Прости моего напарника, он молод и горяч. Пути просветления для него далеки. Но да, бронзовое оружие делает нас если не лучшими, то одними из лучших. Конечно оно и не сравнится со сталью королевской гвардии, но мы можем спускаться с гор без страха.

Есть в брахмане нечто тревожное. В том, как он стоит, как говорит. Старшина всё ещё не может рассмотреть лица, и это тревожит. Он нечасто видел подвижников, но разве они должны быть такими высокими и широкоплечими. Брахман создаёт впечатление, не аскета, но воина, всю жизнь проведшего в тренировках и не обделённого мясом. Впрочем, говорят, к старости такие воины и отправляются на пути просветления.

— Бронза... — Просипел брахман, делая шаг к стражникам. — Да, это подойдёт.

— Ни шагу ближе! — Взревел молодой и опустил копьё, прежде чем старшина среагировал.

Бронзовый наконечник сверкнул на солнце и воткнулся в грудь путника. Тот застыл, опустив взгляд на оружие, пробившее ветхую ткань. Застыли и кшатри, молодой бледнея и осознавая содеянное, а старший, распахнув рот для крика. Крови нет. Хотя наконечник погрузился в грудь полностью.

Рука молодого дрогнула, а незнакомец коротким ударом руки перебил древко. Подскочил и ударил в грудь. Кшатри облачены в доспехи из вываренной кожи, толстые и тяжёлые. Кулак, почти такой же чёрный и роговыми наростами, пробил их и грудную клетку. Воин повис на руке, кровь плеснула изо рта, а в стекленеющем взгляде отразилось изумление.

Старшина заорал во всю мощь лёгких:

— Нападение!

Ударил копьём, но лжебрахман увернулся с ловкостью барса. Закрылся мертвецом, как щитом, и распахнул одеяние, сбросил залитые кровью лохмотья. Солнце озарило могучие плечи, обтянутые тёмной кожей и шерстью. А под ними вторая пара рук, обхватившая мощный корпус.

— Ракшас! — В ужасе завопил стражник, попятился в ворота, выставив копьё, что из грозного оружия превратилось в игрушку.

Лицо ракшаса почти человеческое, но кожу прорвали костяные выросты. Дополнительные глаза раскрылись на висках. Мощные клыки выпирают из-под тонких губ. В нём осталось слишком мало от человека, что предал дхарму и поддался внутренним демонам. Ему уже не достичь мокши, высшего достижения и освобождения из цикла перерождений. Но его это не волнует, обретённая сила понукает упиваться ею.

Ракшас отбросил мертвеца, тело ударилось о землю, как мешок, и скатилось по склону к журчащему ручью. Расправил руки, будто красуясь мышцами, покрытыми звериной шерстью. О, он перестал быть человеком, теперь он тамассара вирья — ракшас с чертами зверя. Алчущий сражений демон.

Обломок копья всё ещё торчит из груди, наконечник погрузился в мышцы. Старшина с визгом ударил в морду, ракшас небрежно увернулся, дёрнув головой. Схватил человека за лицо, пальцы обхватили череп, как спелый плод, и сдавили. Воин заорал в ужасе, но голос заглушил хруст, кажется, огласивший весь рудник и заметавшийся среди гор. Во все стороны брызнуло красным. Чудовище отбросило обмякшее тело и шагнуло в лагерь, слизывая кровь с когтей.

***

Чадящая лампа с горным маслом освещает пещеру и мужчину у стены. Грязные лохмотья едва прикрывают столь же грязную кожу, плотную, как выделанная шкура. Свет падает на древние рисунки величественных зданий, подпирающих собой само мироздание. Колесницы, достигшие неба, и стальные кони. Художник явно сам видел их, а также их печальную участь. Грязный туман, разрушающий дома и пожирающий машины, людей, бегущих и оставшихся.

Мужчина столько лет смотрел на этот рисунок, что решил дополнить своей историей. На камне темнеет запёкшаяся кровь, обрамляющая следы от ударов кулаком. Отшельник наносит две тысячи ударов каждый день, прежде чем погрузится в медитацию. Удалившись от мира, он может отточить мастерство и вернуться, чтобы лично наблюдать последствия былых решений.

Грязные космы покачиваются после каждого удара, скрывают лицо, только тёмные глаза сверкают меж спутанных прядей. Острый подбородок покрывает тонкая борода. Пещеру наполняет эхо глухого стука костяшек о камень и резких выдохов. Сколько всего ударов выдержала эта стена? Миллион или два? Нет, наверняка больше. Отшельник остановился, прислушиваясь к вою ветра снаружи. В пещеру залетают снежинки, оседают у кострища и лежанки из веток и травы со шкурами. На импровизированной треноге покачивается закопчённая козья нога.

Двухтысячный удар. Вложил всю силу и скорость. Хрустнуло, и под ноги посыпалась каменная крошка и пластинки. Отшельник опустил руки и отступил, оглядывая проделанную работу. Последние месяцы на камнях вместо крови красуется паутина трещин, словно от удара по льду. Костяшки болят, а значит, он всё ещё слабее скалы. В голове шелестит голос ракшаса, донимающий последние годы. Предлагает силу: только впусти, и скалы будут для тебя не прочнее бумаги. Отшельник игнорирует навязчивый шёпот, смешивая его с шумом ветра.

Вернувшись к кострищу, развёл огонь и подвесил на костяной крюк медный котелок. Драгоценность, о которой многие могут только мечтать. В горах полно острых камней, но мало металлов. Старики говорили, что в глубоких пещерах есть залежи, но добраться до них без стальных инструментов невозможно. Большая часть доступных залежей была истощена ещё Старым Миром или заражена Железной Чумой.

Вода в котелке медленно закипает, и отшельник бросает в неё собранные весной травы и коренья. Резкий и жгучий аромат наполняет пещеру, а на кончике языка появляется покалывающий привкус. Отшельник сгорбился у огня, массируя кисти. Кожа плотная, а на костяшках почти окаменела. Сковырни кусок — покажется костяной нарост, пробившийся через кожу. Плоды многолетних тренировок по укреплению тела и духа.

Вдыхая пар, посмотрел на выход из пещеры. Росчерки снега скрывают мир белой пеленой. Над вершинами гор воет ракшас, а может, дев. В любом случае сюда никто не спустится, оставшиеся в живых знают, что не стоит беспокоить медитирующего садху вирья.

Однако за пеленой снега угадывается движение. Кто-то бредёт на свет через ветер, по хрупкому насту. Отшельник повернулся всем телом, поднялся. Гостей, кем бы они ни были, стоит встречать на пороге жилища.

Холод привычно кусает кончик носа и мочки, старается пробиться через кожу. Внутренний огонь отметает и согревает мышцы, питаясь запасами глюкозы. Садху вирья потратил годы на тренировки самого процесса, добившись минимального расхода при максимальной отдаче. Но всё ещё недоволен: ещё до ухода в изгнание слышал о великих мастерах, архат деваджи, способных обходится без еды долгие годы. Крестьяне толковали, что некоторые из них способны питаться светом солнца. Но отшельник сразу отметал подобные сплетни: питание солнечным светом — это путь ракшаса. А для любого из просветлённых становление вьяттаракшасом девендра суть позор и предательство себя. Просветлённый скорее выберет окончательную смерть... или нет?

Фигура в снежной пелене становится отчётливее. Покачивается на ветру, проваливается в снег по колено, но поднимается каждый раз. Упорство, достойное лучше применения. Отшельник не желает гостей, когда придёт время, он спустится сам.

Названный гость приблизился к самому входу. Женщина с кожей бледнее снега, но тёмными кругами под глазами, запавшими так глубоко, что едва заметны. Кожа частично почернела от обморожения, а волос на голове почти нет. Она протягивает отшельнику свёрток, закреплённый на длинной палке, которую удерживает с великим трудом.

— Господин... — Прошептала она, и ветер совал слова с синих губ. — Я умираю.

— Я вижу. — Ответило отшельник. — Ты пришла за тем, чтобы я дал тебе успокоение и погребение? Хорошо. Будучи заражённой Железной Чумой, ты проделала путь, который и здоровый человек осилит с трудом.

— Нет... прошу... он здоров... но...

Палка со свёртком выскользнула из рук, женщина вскрикнула и упала. Отшельник подхватил ношу и торопливо отступил, перебарывая желание отбросить потенциально заразный объект. Свёрток заплакал, задёргался.

— Мой сын... — прошептала больная, стоя на коленях и неумолимо заваливаясь набок под напором ветра. — Умоляю...

— Х-хорошо.

Отшельник с осторожностью развернул ткань и взглянул на крошечное, розовое лицо ребёнка. Истощённое, но буквально кричащие о здоровье. Женщина окончательно упала и скрылась в снежной буре. Отшельник отступил к костру и положил младенца у огня. Поставил рядом парящий котелок и сел на холодный камень. Уединение нарушено, он бы мог прогнать несчастную или выбросить ребёнка в метель. Но так поступают ракшасы и голоса в голове настаивают на этом пути.

Никто и ничто не смеет мешать достижению просветления.

Отшельник прикусил губу и отмахнулся от голосов. Жизнь — река, и не стоит плыть против течения без нужды.

Автор Александр Шавкунов