Слово бобр (или бобёр - этот вариант, хотя он и возник давно, стал нормативным относительно недавно) в русском языке исконное. Это животное, очевидно, было хорошо известно многим индоевропейцам, поэтому родственников нашего бобра в Европе и Азии хватает.

Собственно русское бобр происходит из праславянского *bobrъ, откуда украинское бібр, бобер, болгарское бобър, сербохорватское бобр, словенское bober, словацкое bobor, чешское bobr, польское bóbr, лужицкие bobr. Для праславянского реконструируют также варианты *bьbrъ и *bebrъ, потомки которых встречаются как в древних, так и в современных славянских языках и диалектах (ср. сербское и македонское дабар).

Ближе всего к славянским формам балтийские когнаты: латышское bebrs (также bebris), литовское bebras, прусское bebrus. Очень похожи названия бобра в германских языках - потомки прагерманского *bebruz: английское beaver, немецкое Biber, нидерландское bever, исландское bjór. Норвежское bever (исконное bjor), шведское bäver (исконное bjur), датское bæver (исконное byr), а также исландское bifur возникли под влиянием нижненемецкого. Не без германского участия возникло и французское название бобра bièvre, которое, впрочем, уже устарело. Из английского заимствовано ирландское название бобра béabhar.

Не мог бобёр пройти мимо древних индоевропейских языков. В латинском бобра называли fiber. В санскрите имеется слово बभ्रु (babhru), которое стало обозначать другое животное - мангуста. В языке пали, пракрите одного из среднеиндийских языков, это слово звучит уже по-другому - babbu, а обозначает (ох уж эта семантика!) обычного кота. В современном хинди бобра путают с выдрой и называют ऊद (ūd).

В персидском слово ببر (babar) по-прежнему обозначает бобра, но слово уже почти забыто; может быть, потому что путались со словом ببر (babr) "тигр", которое имеет совсем иное происхождение? В современном персидском бобра называют بیدستر (bidastar), что с позиций исторической семантики можно понимать как "деревоед".

Из всего вышеназванного "реконструкторы" вывели праиндоевропейское название бобра - *bʰébʰrus. Хотя некоторые споры о слове ещё ведутся, считается в целом общепринятым, что это древняя редупликация корня *bʰerH- "коричневый, бурый" (*bʰé-bʰr-u-s). Таким образом в основу номинации положен признак цвета бобра. Тот же признак заложен в названии медведя, сажем, в прагерманском *berô и всех его потомках (английское bear, немецкое Bär, норвежское bjørn и т. д.).

В романских языках "бобры" обособленные, имеют иное происхождение. Французское castor, итальянское castoro, испанское castor, португальское castor, румынское castor - все эти названия бобра происходят от латинского castor "бобр", далее из древнегреческого κάστωρ "бобр" (современное κάστορας); последнее сравнивают с санскритским कस्तूरी (kastūrī) "мускус".

Валлийцы, потомки кельтов, называют бобра afanc. Это слово, очевидно, происходит от пракельтского *abū "река", то есть у валлийцев бобр - "речной". Того же происхождения, кстати, название мифического речного чудища-бобра аванка (или адданка) из Северного Уэльса, которое, по поверьям, утаскивало под воду коров и овец.

В армянском языке бобра называют կուղբ (kułb). Это слово скорее всего пришло из сирийского ܟܠܒܐ (kalbā) "собака" или, что более вероятно, из какой-то его диалектной формы. Почему "собака"? Ну, а pourquoi pas?! Семантических параллелей много: в самом армянском есть другое название бобра - ջրշուն (ǰršun), что можно перевести как "водяная собака"; в древнеирландском "водяной собакой" называют выдру (doburchú).

Что ж, тема индоевропейского бобра в целом для меня исчерпана, хотя не исчерпана тема бобра как такового. Эти животные были хорошо известны и другим народам Евразии. Древние названия мы встречаем в тюркских (башкирское ҡондоҙ, казахское құндыз, узбекское qunduz, азербайджанское qunduz, турецкое kunduz, чувашское хӑнтӑр, южноалтайское кумдус, тувинское кундус и т. д.) и финно-пермских языках (финское majava, вепсское majag, удмуртское мый). Не менее интересна история названий канадского бобра, известного многим индейцам Северной Америки. Но это уже совсем другая, не индоевропейская история.

Холод и зной, бедность и труд,
Голод терпят, от жажды мрут,
Грабят, насилуют, жгут -
Вот так ландскнехты живут!
Ганс Якоб К. Гриммельсгаузен, «Симплициссимус».

Мародёрствуем, значит, потихонечку… Трупы шманаем…
Полковник Васин. Горький-18.

Мародёрство - явление известное испокон веку, на текущий момент рассматривается как военное преступление (кста, международного характера). Термин интегрирован в уголовное право Российской Империи (и ранее бытийствует в Уставах и приказах по армии, но как правовое понятие впервые встречается в проекте Уложения Уголовного 1813 г., вошёл в Уложение 1832, кн. 3, гл. 4, где приравнен к разбою), бытовал в кодексах Союза (например УК РСФСР 1960, ст. 266 - от трёх лет до вышки, аналогично в кодексах республик), отсутствовал в кодексе новой России, но с 2022 вновь введён (ст. 356.1 УК РФ - без нижнего предела, до пятнадцати лет). В новой трактовке термин однозначно увязывается с военными действиями и/ или военным положением, связан с применением насилия или угрозой применения такового, ограничивается отсутствием «жизненной необходимости» (т.е. если таковая необходимость есть - это не мародёрство).

Взятое с боя мародёрством не считается, а является трофеем. Грань тут зыбка, но она интуитивно ощутима. Ну и мне сложно представить, как можно шмонать труп «с применением насилия или с угрозой применения такового», если он труп уже... Применительно же к живым - и мародёрство, и реквизиции, и фуражирство, и пиллаж (англ., фр. pillage), и лутинг (англ. looting) - явления одного порядка. Всё это «отчуждение имущества», различающееся по форме и обстоятельствам (что важно для права!), но не по содержанию.

Но нас тут интересует не содержание термина (оно сильно плавает), а его происхождение. Словарные статьи обычно отмечают французское происхождение понятия (от фр. «maraud» - убийца, грабитель), зачастую, впрочем, отмечая, что этимология термина не до конца ясна. И это так, если французскую версию принимать за данность. Известно, что к нам термин действительно попал из французского языка, активное бытование получил в период наполеоновских войн, а после компании 1812 года обзавёлся и своими нюансами в применении. Но и в самой Франции, в нынешнем его значении, термин начинает применяться лишь в заключительный период Тридцатилетней войны (эпистолярные источники), а в литературу попадает и того позднее, что указывает на то, что самими французами он заимствован и, в дальнейшем, ассимилирован благодаря созвучию и смысловому сходству с уже имеющимся в языке термином.

С извечной своей тягой к корпоративности, немцы причисляли всех деморализованных солдат к числу «братьев-меродеров» (нем. «мerodebruder»). Происхождение этой солдатской остроты связывают как с именем генерала имперских войск Иоганна графа Мероде (1589 – 1633), действовавшего в 1622 г. в Германии, так и шведского полковника Вернера фон Мероде, войска которого в 1635 г. попали в тяжелое положение, грабили и бесчинствовали. Название стало всеобщим для нарушителей дисциплины. В таком значении употребляет это слово уже «Theatrum Europaeum...» (в Т.5. за авторством Joh. Peter Lotichius в записях под 1646 годом). Оба варианта происхождения имеют право на существование и отражены в литературе того времени.

По первой версии Симплиций Гримельзгаузена свидетельствует:

«...Когда помянутый кавалер привел в армию новонавербованный полк, то его молодцы были так слабы, что, подобно французским бретонцам, едва держались на ногах, так что не могли выдержать ни маршей, ни иных тягот, которые должен переносить в поле солдат; того ради их бригада была такой слабой, что едва могла прикрыть знамя; и бывало, где только ни повстречают – на базаре, в дому или за тыном и забором – такого больного либо увечного ткача-основу [нем. «leinenweber», жаргонное обозначение труса, аналог «тряпки»] да спросят: «Какого полку?», то получат в ответ: «Мероде!» Отсюда и повелось, что под конец всех, будь кто болен или здоров, ранен или целехонек, ежели только отбился от походной колонны и не залег на биваке вместе со своим полком, стали звать братьями меродерами, каковых молодцов прежде прозывали кабанниками да медорезами. Ибо они, подобно трутням в ульях, что, утратив свое жало, больше ни к чему не годны...»

Т.е. изначально «меродер — мародёр», несмотря на серьёзность явления, ироническое прозвание. Наш ближайший аналог - «махновцы».

По ироничному замечанию хрониста, перефразировавшего известное изречение

«Как птицы божие, они не несли караулов, не рыли шанцев, не ходили на приступы, однако сыты бывали!»

Вторая, шведская версия, куда более мрачна.

Религиозный характер войны постепенно сходил на нет. К заключительному периоду конфликта (1635 -1648) так всё перепуталось, что немецкие лютеране активно грызлись с немецкими же кальвинистами. Расцвело сектантство. Одних «новокрещенцев» (на которых ополчились и протестанты, и католики) стало до двенадцати толков, которые друг на друга то же косились. Католическая Франция в союзе с протестантской Швецией выступает против католического же императора Фердинанда II. Кальвинистская Швейцария активно поставляет наёмные «штыки» и шведам-лютеранам, и французским католикам, и имперцам.

После гибели шведского короля Густава Адольфа II в битве при Рипахе и неудачной для протестантов битвы под Нёдерлингеном война входит в патовое состояние. Обе стороны исчерпали резервы. Конец 1634 — весна 1635 становится временем подготовки к переговорам (май 1635 — Пражский мир) и масштабные военные действия практически не ведутся. В этих условиях оставшиеся на зимних квартирах в северной Германии преимущественно наёмные шведские войска перестают регулярно получать жалование. Полевые командиры, такие как Вернер фон Мероде, для того что бы сохранить набранные полки и, отчасти, занять их делом, начинают прибегать к практике дополнительных контрибуций и реквизиций, что не нашло понимания ни у местного населения, ни, что более важно, у немецкой части армии. Северная Германия преимущественно протестантский регион, а северогерманские города выступали в качестве финансовой опоры протестантских курфюрстов, которые попытались несколько окоротить шведских наёмников.

«...Я здесь умалчиваю о том, сколько деревень было ими спалено как от нерадения, так и с умыслом, сколько молодцев из своей армии они поснимали с лошадей, ограбили, тайно обворовали, а то и поубивали, сколько заводилось среди них шпионов...»

Бернхард Саксен-Веймарский, герцог Франконский, командующий немецкой частью армии протестантов (войсками Хайльбронской лиги, сам ярый протестант), издаёт крайне жёсткий приказ:

«...Застигнутых без фенриха [младший офицер, прапорщик] вне расположения и не имеющих особого паспорта рассматривать как разбойников и поступать соответственно...»

Явно подразумевается, что грабёж с офицером - это уже не грабёж, а реквизиция. При этом протестанты брали под защиту и епископские земли (епископства Мюнстер, сильно пострадавшие от католиков Валленштайна епископства Магдебург и Минден) в той части, в которой их контролировали. Так уж получилось, что одними из первых жертв приказа стал десяток шведских мушкетёров фон Мероде застигнутых при разграблении селения Фальхем близ Миндена. Фон Мероде, к его чести, попытался защитить своих людей ссылаясь на «обычай войны», но Бернхард твёрдо указал ему, что обычаи применяемые на вражеской территории не относятся к тем, кто уже уплатил контрибуцию, а реквизиции должны способствовать поддержанию боеспособности всей армии, а никак не личному благосостоянию некоторых её представителей. Сам Бернхард, кстати, собирал огромные контрибуции с католических городов и селений, но всегда делал это явно и централизованно, а взяв положенное - обеспечивал побеждённым защиту. Но горе было тем, кто на его условия не соглашался или был не в состоянии их выполнить. При таком подходе конкуренция ему была вредна. «Merodermenschen» («люди Мероде») были публично повешены.

Постепенно, с распространением чумы и дизентерии косо стали смотреть и на практику обирания трупов. Кроме непосредственно солдат, этим часто занимались состоящие при армиях маркитанты, пускавшие в оборот всё, что было только возможно и абсолютно не брезговавшие добиванием раненых. Бернхард постарался и тут искоренить самодеятельность, введя особые «трофейные команды», которые хоронили погибших, собирали снаряжение, сортировали его и сдавали на реализацию патентованным маркитантам, состоящим при армии. Патент стоил денег, но обеспечивал маркитантам легальный товар и относительную безопасность, а армия получала доход как с убитых, так и с маркитантов, попутно проведя им перепись, что, в некоторой степени, положительно сказалось на ситуации со шпионажем.

Как известно, подписанный в мае 1635 Пражский мир войну не остановил. Бернхард в этом же году поступит на службу Франции, где так же покажет себя сторонником строгого порядка в армии и введёт аналогичные меры, возможно попутно способствуя распространению и укоренению термина «мародёр» во Франции.

Очевидно, что никакими мерами ставшее уже нарицательным «мародёрство» тогда пресечь было невозможно и земли Южной Германии (где славно отметился сам Бернхард в компании 1638 г.) смогут хоть как-то восстановить свой экономический потенциал едва ли не через век, но тут показателен подход: по крайней мере своих и единоверцев грабить не есть хорошо, а если грабишь, то делай это для общей пользы. В основе тут не абстрактный гуманизм, а здравый расчёт:

1) любые ресурсы надо централизировать;
2) нет смысла чрезмерно озлоблять местное население;
3) забрав всё — лишаешь себя ресурсов в дальнейшем, но и взяв мало, возможно, обеспечиваешь ресурсами противника.

По крылатому выражению того времени «Война кормит войну». Так что грабить просто приходится и это, в общем, мера вынужденная. Но делать это надо дисциплинированно, желательно под командованием офицера, а обеспечивая свои нужды - не забывать о нуждах армии в целом.