Шаламов, кажется, как-то сказал, что если 300 тысяч сели по доносу, значит были и 300 тысяч тех, кто эти доносы написал. И вот как-то так исторически сложилось, что отношение к людям с «активной гражданской позицией» до сих пор в обществе двойственное: с одной стороны, дело делают, вроде бы, нужное и государству полезное, а с другой - шкрябает тут что-то. И на то есть свои причины. Сложно бывает своекорысть отделить от благонамерения.
Почтмейстер, писарь и курьер Главной канцелярии Преображенского приказа, прообраза канцелярии Тайных розыскных дел и всех последующих спецслужб. Из работы-альбома А.Л. Бородулина "Армия Петра I".
С царствования Михаила Федоровича (1613—1645) каждый, кому становилось известно о злых умыслах по отношению к власти обязан был донести об этом, объявив «Слово и Дело государево». В Соборном уложении 1649 года, в первых статьях (ст.ст. I - частично, II – III полностью, далее - частично) конкретно определили то, что в дальнейшем на Руси (аж через безбожные Советы и до новой России, где, сгоряча и поначалу, политику из законодательства прибрали) будет называться «политическими преступлениями», а именно:
1) Преступления против личности государя (прямые покушения, колдовство то же считается); 2) Преступления против «государевой власти» (от «поносных слов» и до бунтов - покушений на престол. Сюда же «попрание веры православной», как краеугольного камня власти); 3) Преступления против «государева интереса» и казны.
Чуть напомню, что самой употребляемой статьёй из «политических» (буквально — по количеству дел) до 1905 года была ст. 103 последнего «Уложения о наказаниях» (вопросу посвящена вся глава третья, ст.ст. 103-107), которая рассматривала оскорбление членов правящей династии как серьезное преступное деяние. До восьми лет каторги мог получить человек, виновный
«...в оскорблении Царствующего Императора, Императрицы или Наследника престола, или в угрозе их Особе, или в надругательстве над их изображением, учиненным непосредственно или хотя и заочно, но с целью возбудить неуважение к Их Особе, или в распространении или публичном выставлении с той же целью сочинения или изображения, для Их достоинства оскорбительных».
В этой связи попался мне один интересный документик.
«Доносит государственной Вотчинной коллегии канторы регистратор Данила Федоров сын Воинов, а о чем мое доношение, тому следуют пункты.
Сего апреля 14 числа пополудни часу в 7-м был я, именованный, в квартире Медецынской канцелярии у щетчика Никифора Быкова. И в ту мою ж бытность случившейся у него, Быкова, отставной маэор Никифор Ефросимов говорил, что ваше императорское величество защитница ворам, и никто о вашем величестве не молит Богу, как толко одне воры, и при том употреблял такую речь, что пруской король будет здесь, и он никогда побежден быть не может.
И дабы высочайшим вашего императорского величества указом повелено было сие мое доношение в канцелярию Тайных розыскных дел принять и о вышеписанном на ваше императорское величество хулении кем надлежит розыскать.
А ежели помянутой хулник маэор Ефросимов станет чинить запирательство, то на изобличение ево повелено б было взять бывших при том хозяина Быкова да Санкт-Петербургской губернской канцелярии камисара Ивана Савина. Всемилостивейшая государыня, прошу ваше императорское величество о сем моем доношении решение учинить. Апреля … дня 1760 году.
К поданию надлежит в канцелярию Тайных розыскных дел. Доношение писал и руку приложил я, регистратор Данила Воинов».
Тайная канцелярия ХVIII века, славная предшественница «Кровавой гэбни»… Дела по «Слову и Делу»… Известные политические процессы — дела царевича Алексея и Артемия Волынского, князей Долгоруковых и Мировича, расправа с Радищевым, следствия о массовых народных выступлениях… А за громкими делами, за фигурами блестящих вельмож и самозванцев скромно стоят простые обыватели, ревностные доносители и подследственные…
В неграмотной стране доносы писали редко, но к середине столетия успехи просвещения уже были налицо. Образцы такого народного письменного творчества начинают встречаться в делах Тайной канцелярии всё чаще... Вот так однажды в апреле 1760 года несколько столичных чиновников коротали вечер в гостях и, естественно, под рюмочку чая, говорили про политику — начиналась очередная кампания Семилетней войны, где русские полки успешно противостояли армии Фридриха II Прусского. Вечер прошел в тёплой и дружеской обстакановке. Ho один из гостей, вернувшись домой, не стал долго откладывать и при свете свечи поделился с государством своими душевными сомнениями: коллежский регистратор Данила Воинов донес на отставного майора Никифора Ефросимова, с которым только что закусывал в гостях. Обычное дело! Тут всего интереснее дальнейшее развитие сюжета.
Коллежский регистратор все сделал правильно: изложил явные хуления, указал время и место их произнесения, показал на сущих очевидцев. Дело об оскорблении величества и восхвалении Фридриха II, которого Елизавета терпеть не могла, кажется, было ясным и благонамеренный доноситель, вроде бы, мог уже готовится к производству в следующий чин, но… Но следователи Тайной канцелярии свое дело знали. Они выяснили, что автор не случайно не указал дату доноса и вообще промедлил доносить целый день, поскольку, по его словам, внезапно сделался болен. Как раз в этот день указанный им свидетель Иван Савин пришел к Воинову домой, а сам Воинов при прощании поинтересовался у Савина, помнит ли он слова майора (таким образом он готовил почву для доноса). Так в ясном, казалось бы, деле стали проступать черты некоторого сговора, что не могло не насторожить следователей, по опыту знавших, что доносы часто делались из расчетов корыстных, к государственной безопасности отношения не имевших. К тому же оказалось, что Воинов почему-то забыл указать еще одного бывшего в том же доме свидетеля, на него позже сослался уже подозреваемый майор.
И хозяин дома, и Савин подтвердить в точности непристойные слова в адрес Елизаветы не смогли. По их показаниям, разговор о «ворах» и прусском короле был, а оскорблений в адрес императрицы, вроде бы, не было. А с каким же блеском держался на допросах сам Никифор Ефросимов! Старый солдат не прикрывался безмерным пьянством, хотя в устах 54-летнего драгуна отговорка выглядела бы куда как убедительно. Он стал рубить правду — и иначе расставил акценты: как же, точно говорили о великой милости императрицы к своим подданным (и сейчас оно звучит очень по-русски и очень современно :) )! —
«...государыня ко всем милостива, а паче к ворам, и они де, воры, за милостивую государыню Бога молят».
И о войне, конечно, беседовали, а именно о славных победах войск государыни! Конкретно же сам Ефросимов высказал опасение, что коварная бестия Фридрих может внезапно вторгнуться в беззащитную Польшу, а там и до российских границ недалеко!
Характерно, что следователи признали убедительными объяснения старого офицера, а не доводы молодой канцелярской крысы, и пришли к выводу, что лукавый канцелярист превратил майорское восхищение благодарностью верноподданных воров в неприличное указание на царицу — «воров покровительницу».
Итог: в то малогуманное время, доносчиков за «прибавочные слова» или намеренное искажение действительно сказанных речей бивали кнутом и отправляли в ссылку. Майора же Ефросимова освободили с выговором:
«подобных бесед ему вести весьма не надлежало...», так как «...подал тем де Воинову к доносу на себя притчину».
Бравый вояка, может, в сердцах и брякнул чего, но выбрал верную линию поведения — и не ошибся. Свидетели также повели себя грамотно. Разговор они не отрицали, что сразу сыскарей насторожило бы, но и хулений как-то не услышали. Следователи же, много чего повидавшие, майорскую простоту высоко оценили, поняли расчет доносчика и не стали копать с пристрастием — а ведь имели полное право!
Юный коллежский регистратор уж очень хотел выслужиться, сделать шаг наверх по чиновной лестнице, нo перестарался, переиграл… А ведь все так беспроигрышно было задумано-то…
Дисклеймер: чуть в другом виде статейка была ранее опубликована мною же на "альтхистори".
Дисклеймер: эти заметки - давний опыт отработки элементов психоисторического подхода, набросок к лекциям, являются развитием темы заданной ранее и тесно с этим связаны. Читать лучше в связи с этим: "О царской власти"; "О царской власти: цари природные и цари избранные".
Корзухин А.И. «Сцена из истории Стрелецкого бунта. Иван Нарышкин попадает в руки мятежников», 1882. Софья закрывает Петра и его мать, Наталью Кирилловну, но за Иваном Нарышкиным наблюдает с некоторым удовлетворением...
Значимыми политическими фигурами в истории допетровской Руси выступают княгиня Ольга, царица Елена Глинская, царица Ирина (инокиня Александра, у которой очень специфическая и недооценённая роль в возвышении Годунова), царица Мария Мнишек, сильно особняком — «царевна-самодержица» Софья. Если же говорить о ВКЛ, то у нас очень чётко в политике отметились королева Бона Сфорца и её невестка/соперница Барбара Радзивил (последняя, впрочем, скорее, как креатура рода и своеобразное знамя «литовских вольностей», чем самостоятельная фигура). Возможно (только возможно!) ещё Евна Полоцкая, третья жена Гедымина. И как-то всё. Вообще, как ни странно, в этом ключе ВКЛ куда «традиционнее и скрепнее», чем Московия. И оно не зря так. Женские фигуры во власти особенно ярко проявляются в периоды системных кризисов, а кризисы тем глубже, чем жёстче система.
Общая характеристика распределения ролей в царской семье допетровской эпохи вполне вписывалась в концепцию социального разделения сфер и гендерной асимметрии – реально правящая фигура всегда царь, царица же – носительница иных, менее явных, но не менее значимых для государства функций. Однако конкретное наполнение этих позиций могло меняться. Особенно важные и сложные трансформации свершались в конце XVII – первой четверти XVIII в. Тогда меняется образ царя, и еще более изменяется образ царицы, что накладывает отпечаток и на их наследников. Ярко это проявилось в длительной ситуации «перевернутых отношений», когда на протяжении большей части XVIII столетия во главе государства находились женщины, «царицы-матушки», даже при возможности отыскать мужскую кандидатуру.
В конце XVII в. Россия находилась в точке бифуркации. Фактически все XVII столетие было посвящено попыткам решить возникшие в стране трудности, которые приобрели черты структурного кризиса, когда все основные подсистемы (социальные отношения, государственное управление, вооруженные силы, хозяйство, право и культура), складывавшиеся в течение длительного времени с конца XV и до середины XVII в., перестают соответствовать изменившимся условиям. Ситуация, сложившаяся в государстве после смерти Алексея Михайловича, отчетливо напоминала времена столетием раньше: социальные волнения, проблемы с престолонаследием, неспокойная внешнеполитическая обстановка. По меткому замечанию С.М. Соловьева:
«Народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя…»
Заканчивается эта фраза словами «вождь явился», так как далее речь идет о Петре, но на самом деле конкретно этот «вождь» - Пётр - явился не сразу. От того, что за вождь явится в такой ситуации, зависело многое. И в это время у власти оказывается, пожалуй, самая специфическая женская фигура своего времени – царевна Софья.
Интересно, что, описывая основные черты системного кризиса, А.Б. Каменский в числе его показателей называет и появление женщины во главе государства,
«что шло вразрез не только с традицией престолонаследия, но и, что гораздо важнее, с традиционным стереотипом места женщины в русской средневековой культуре».
Александр Филюшкин, доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории славянских и балканских стран Института истории СПбГУ, отмечал, что науке неизвестны резко отрицательные отзывы современников о Софье как о правительнице государства, да и просто отрицательные отзывы, как правило, относятся к более поздним временам. Данное обстоятельство можно смело назвать исключением из правил – желающих поругать монархов, регентов, президентов всегда более чем достаточно. Сам Петр I, кстати, говорил о Софье:
«Жаль! Сколь умна, столь и зла. А могла быть мне правою рукою».
А вот что сообщает о правлении Софьи безусловный сторонник Петра I и его свояк князь Б. И. Куракин:
«Началось оно со всякою прилежностью и правосудием, и к удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было. И все государство пришло во время ее правления, чрез семь лет, в цвет великого богатства. Также умножилась коммерция и всякие ремесла. И науки почали быть. Также и политес устроен был с манеру европейского – и в экипажах, и в домовом строении, и уборах, и в столах... И торжествовала тогда довольность народная».
Но феномен Софьи состоит в том, что она выбивается не только из российской традиции, но и из общемировой. Сама по себе практика возведения или самовыдвижения женщины в ранг регентши – не новость ни для Запада, ни для Востока, ни для России (вспомним княгиню Ольгу, Елену Глинскую). Но обычно такая женщина – это вдова правителя, мать наследника. Софья же – хоть и царская дочь, но девица, сестра Ивана и Петра. Сама Софья сумела-таки найти прецедент в истории Византии: в V в. Пульхерия, старшая сестра Феодосия II, в течение полутора десятков лет фактически правила империей, будучи официально объявлена августой и имея неограниченное влияние на брата, но это был такой же исключительный случай.
Согласно древнерусской традиции, на время несовершеннолетия наследника управление государством передавалось в руки совета из наиболее знатных и доверенных бояр (пример - боярская комиссия времен «Хованщины»). Софья же обошла совет и берёт власть в свои руки, опираясь на стрельцов (известная челобитная 29 мая) и «ближников».
Как свойственно таким сложным переходным периодам, здесь сошлись объективные и субъективные факторы. «Нормальным» развитием событий в данной ситуации могло быть либо воцарение Ивана Алексеевича, которому в то время было достаточно лет – шестнадцать (Федор Алексеевич, например, начал править самостоятельно с четырнадцатилетнего возраста, а Алексей Михайлович, их отец, с шестнадцати лет), либо установление регентства Натальи Кирилловны, вдовствующей царицы-матери. Но первому препятствовала болезненность старшего царевича, второму же то, что Наталья Кирилловна была не матерью его, но мачехой; к тому же все эти и без того серьезные проблемы разворачивались на фоне бунтов и устойчивой грызни ведущих боярских родов: Нарышкиных, Милославских, Голицыных. Фактор Софьи стал, пожалуй, исторической случайностью, но он маркировал собой важные процессы в обществе.
В.Г. Перов. "Никита Пустосвят. Спор о вере". 1881. Холст, масло. Событие 1682 года. Софья ещё не "самодержица", но...
Почему Софья захотела заполучить власть, объяснить несложно: стандартная судьба для русской царевны XVII в. – жизнь в четырех стенах, единственное развлечение – посещение с религиозными и благотворительными целями монастырей, невозможность выйти замуж, так как никто из местных не был достаточно высокого положения для такой партии, а за иностранного принца выйти мешали экстерьер и религиозные запреты православия. А ведь она была хоть и не красива (редкий случай, когда в оценке сходятся и русские, и немцы, и французы), но образованна, обладала решительным и деятельным характером в отличие от других женщин царской семьи, которых было немало (у Софьи было две тетки и две сестры).
Более сложный вопрос, почему, по крайней мере, часть общества оказалась готовой к вступлению во власть женщины? Тем более что дальше, всего через несколько десятилетий, женский лик власти станет восприниматься как вполне естественный. Конечно весь XVIII в. так же являлся кризисным для российского престола, однако почему кризис выразился именно в такой форме? Ведь далее, в следующем столетии, мы видим вполне традиционную картину преемственности трона по мужской линии?..
Представляется, что дело обстояло следующим образом. В ситуации системного кризиса, когда наступает эпоха поисков, когда носители власти, до конца адекватно не справляющиеся с ситуацией, вызывают недовольство (достаточно вспомнить, что время «тишайшего» царя Алексея Михайловича – это «бунташный век», и вскоре после его смерти Россия погружается на несколько лет в пучину мятежей, достигших пика в тот момент, когда стрельцы подняли на копья представителей высшей знати прямо посреди средоточия власти – Кремля), традиционный образ власти перестает соответствовать запросам времени и народа. Если использовать терминологию тбилисской школы психологии, накопленная веками единая нефиксированная установка не срабатывает, возникает ситуация открытости, возможности появления новых, актуально-моментальных установок. А так как этот традиционный образ власти «мужской», то вполне объяснимым становится «перекос» в сторону женщин.
Возможно также, что в случае с Софьей сыграли свою роль не только единичные византийские прецеденты (как известно, один из них стал поводом для присвоения императорского титула Карлом Великим), но и представления о «коллективной харизме» княжеского рода на Руси. Русское государство издревле считалось собственностью всей правящей фамилии. Подтверждением этого предположения может быть то, что в грамоте донским казакам от 3 февраля 1676 г. с объявлением о восшествии на престол нового государя содержался чин присяги всему царскому семейству, названному поименно, включая и царевен. Это могло означать, что ввиду нездоровья Федора с Иваном и юности Петра, женщины вполне могли, хотя бы временно, взять власть.
Кроме того (вспомним слова А.Б. Каменского), возможность нестандартных ситуаций расширялась в связи с «переходностью», «смутностью» времени. В такой ситуации, дабы закрепиться у власти, Софье необходимо было обрести вроде бы эфемерную, но очень важную для властителя харизму.
Как пишет М. Вебер (который и ввёл термин в современный оборот), появление харизматического лидера маркирует переходные ситуации в обществе. Софья пыталась нащупать это решение, организовав Крымские походы, ведь харизма правителя, как правило, обретается на войне и подпитывается удачливостью и победами.
Недаром именно после первого Крымского похода, который был обставлен как успешный, в 1687 г. встает вопрос о венчании Софьи на царство, появляются гравюры, где она изображена с короной, скипетром и державой, панегирики в стихах и т.п. Ранее Софья, попав к власти, некоторое время не выказывала откровенного стремления занять трон (только в 1686 г. Софья стала добавлять свое имя во всех указах по внутренней политике, именуясь «самодержицей», т.е. равной царям). Далее она «вошла во вкус», тем более что братья взрослели и «наступали на пятки» (ее актуально-моментальные установки на власть переходят в фиксированные). Но так как крымские успехи её были фикцией, этот шанс не сработал. Вообще А.Б. Каменский приводит слова А.Г. Брикнера:
«История не может указать ничего выдающегося в законодательстве и администрации во время семилетнего регентства Софьи».
Новые установки в массовом сознании не могут зафиксироваться быстро, требуется время и серьезные потрясения, а также некая переходная стадия. Фактически Софья попыталась перескочить ее – как если бы сразу после Алексея Михайловича появилась Екатерина без петровской «встряски». Общество, как показала ее судьба, к этому было не готово. Ведь, как это ни парадоксально в свете последующих событий, на Петра сделали ставку сторонники традиции, которую именно он, в отличие от Софьи, на тот момент олицетворял.
По-настоящему харизматической личностью, сумевшей трансформировать и властный и гендерный код российского общества, стал Петр I – одна из самых знаковых и нестандартных фигур на российском престоле, причем во всех смыслах и во всех сферах его жизни и деятельности. Это касается и его образа как мужчины-правителя. Особенность петровской эпохи – расширение поля вариативности образов правителя за счет «открытости» европейскому опыту. Если ранее существовали, причем последовательно, следующие «исконно-посконные» образы русских правителей – христоподобный князь Руси, князь-мученик времен ига, тишайший царь-батюшка (последний актуальный из них), – то перед глазами Петра находились и новые европейские образцы: во-первых, короля-рыцаря, во-вторых, короля-придворного. Наглядным олицетворением царя-батюшки можно назвать Алексея Михайловича, Карл XII — это король-рыцарь, Людовик XIV — король-придворный.
Что представляли собой эти образы?
Царь-батюшка для нас традиционен, но при общей повышенной сакральности образа царя имелась и тенденция постепенного его «приземления». Первые изменения тут происходят именно в XVII в., что, скорее всего, являлось последствиями Смуты. Ещё для Филофея Псковского, идеолога времен Василия III, православие царя – центральная часть его функций. В образе монарха главное – не столько человеческая сущность, сколько роль посредника между человеком и Богом (в этом русле роль царя видел и сам Иван Грозный, много размышлявший по этому поводу). Для Ивана Тимофеева, свидетеля Смуты, главным является персональное благочестие царя – то, от чего зависит судьба Руси и мира. Размышляя о проблеме различения ложного и истинного царя, Тимофеев считает именно личное благочестие конкретным выражением природы царя истинного. Благочестивый царь полон власти и славы, лежащей вне людского суда, и потому его человеческая природа возвышается до уровня его функций. И тут очень важным видится обязательное пострижение монарха на смертном одре, как приводящее в баланс «явление» и «сущность».
А. Д. Литовченко. «Иван Грозный показывает сокровища английскому послу Горсею». 1875. Холст, масло. Восточная роскошь, но на смертном одре Иван IV традиционно принял схиму, высшую степень монашеского служения.
Некоторые изменения в мифе правителя фиксируются в «Титулярнике», изданном по приказу Алексея Михайловича. Здесь видна следующая трансформация: святой князь превращается в Благочестивого и Православного царя. То есть царь теперь – не обязательно святой (Борис Годунов – последний, кто принял постриг на смертном одре). При Алексее ритуализируются и все личные персональные качества правителя. Как пишет М. Чернявский, эпитет «тишайший», применяемый по отношению к Алексею Михайловичу, если и был персональным, то все же не являлся индивидуальным, т.е. пусть сам царь Алексей, как человек, был «благочестивым, христолюбивым и тишайшим», но на самом деле в то время и нельзя было представить себе иного царя, иначе он не был бы истинным (на практике же «тишайшесть» Алексея чисто условна, а набожность его точно не превышала набожности Ивана Грозного).
Что касается образа короля-рыцаря, образцом которого предстает Карл XII, то он к тому времени уже стал анахронизмом, рецидивом средневековья. Карл никогда толком не занимался политикой, сделал ставку на войну, причем в явно авантюрном стиле. Даже когда незавидное положение Швеции стало очевидным, он отказывался сесть за стол переговоров. Но самым ярким доказательством гипертрофированно «героического» характера является сюжет, связанный с его изгнанием из Турции. В 1713 г. султан потребовал от Карла покинуть страну. Н.И. Павленко приводит восприятие дальнейших событий Шафировым, жившим в то время в Османской империи:
«…король, по своей солдатской голове удалой, стал им в том отказывать гордо, причем присланный султаном конюший [паша] грозил ему отсечением головы; король на это вынул шпагу и сказал, что султанского указа не слушает и готов с ними биться, если станут делать ему насилие».
Этим дело и закончилось – сотня шведов, окопавшихся во дворе, где жили, устроили сражение с двенадцатью тысячами янычар. Когда турки подожгли дом, Карл продолжал упорствовать:
«Пока не станут гореть наши платья, опасности никакой нет».
После этого король все же был пленен и на следующий год выслан из страны. Это типичное поведение средневекового рыцаря, но не правителя государства в XVIII в.
Старшим современником и одной из самых знаковых в то время фигур из европейских правителей был Людовик XIV. Это король придворного общества, абсолютный монарх. По своей репрезентации это блестящий и могущественный правитель, Король-Солнце, образец для подражания других монархов, даже после его смерти. Однако одной из определяющих черт этого образа – подчиненность ритуалу, не меньшая, чем у его придворных. В данном случае король – это мужской образец для подражания придворных и всего дворянства страны в поведении и внешности. Выстраивая программу ритуализированного поведения элиты, он сам, соответственно, вынужден был до тонкостей соблюдать его.
Однако, вернемся к Петру. Одна из важнейших магистральных линий его реформ – европеизация быта и нравов. Она не могла не задеть и образ правителя. Петр явно заимствует из европейской традиции способы репрезентации своей власти. Но можно ли сказать, что это простое копирование, и значит ли это, что он полностью порвал со старорусской властной традицией? Отбрасывая в сторону образ короля-рыцаря, явственно не актуального в то время, остановимся на образе европейского абсолютного монарха, короля придворного общества, который непосредственно наблюдал Петр при неоднократном посещении Франции и Англии. Принято считать, что правление Петра положило начало формированию абсолютизма в России. Есть в особенностях его царствования черты, говорящие и за и против этого. Согласно Н. Элиасу, переход от средневековья к Новому времени во Франции ознаменовался, в числе прочего, централизацией придворного общества как результата устранения феодальной полицентричности государства: теперь возможность благополучного существования дворянина исходит исключительно от короля. Но, хоть в России очень легко найти сходные черты, здесь они не являлись свидетельством модернизации, это, скорее, естественные черты российской традиции власти, связанные со служилой формой организации.
Другая важнейшая характеристика абсолютизма – баланс сил между дворянством и третьим сословием, гарантом которого выступал монарх, на чем и базировалась его «абсолютная» власть. Петр уделял значительное внимание интересам торговой и предпринимательской прослойки «в частностях», но она так и не стала в России политической силой «в общем», что к концу XVIII в. привело к формированию дворянской монархии, где начисто отсутствовал какой-либо общественный баланс.
Далее, если обратиться к вопросу о ритуализации образа монарха, то хотя Петр и проявлял большую заботу о пышной демонстрации могущества, речь здесь шла, скорее, о прославлении Отечества, на пользу которого он, по собственным утверждениям, трудился.
Сам же Петр знаменит демонстративным пренебрежением ритуализованной стороной власти. Это касалось и поведения, и одежды, и участия в официальных церемониях. Если же вспомнить о европеизированных формах празднеств и символической нагруженности придворной культуры петровской эпохи, то можно заметить, что здесь Петр если и использует западные формы репрезентации, то в творческом ключе, причем обращается скорее не к современным, а к более ранним образцам, в самой Европе уже отошедшим в прошлое. Здесь превалирует образ монарха-победителя, а не короля придворного общества.
В отличие от Западной Европы, специфической чертой образа правителя в России, по крайней мере до XVIII в., является то, что он (как и на Востоке) не мог быть в полном смысле образцом для каких-либо общественных слоев; это, скорее, символ, нагруженный значительным сакральным содержанием. При этом, конечно, и в России «полноценный» царь должен был воплощать определенный набор качеств, ценных в глазах его народа, так же, как и западный правитель. Можно привести следующий показательный пример.
По свидетельству И. Фоккеродта, для российской традиционной элиты еще в петровскую эпоху не являлись значимыми представления, связанные на Западе с аристократическим этосом, основа которого – воинская доблесть. Вот что он пишет по этому поводу:
«Если приведешь им на ум пример других европейских народов, у которых дворянство ставит себе в величайшую почесть отличаться военными заслугами, они отвечают: «Много примеров такого рода доказывают только то одно, что на свете больше дураков, чем рассудительных людей. Коли вы, чужеземцы, можете жить для себя, а со всем тем подвергаетесь из пустой чести потере здоровья и жизни и в этом только и ставите такую честь, так покажите нам разумную причину такого поведения. Вот коли вы из нужды служите, тогда можно извинить вас, да и пожалеть. Бог и природа поставили нас в гораздо выгоднейшие обстоятельства, только бы не мутили нашего благоденствия иноземные затеи. Земля наша такая обширная, а нивы такие плодородные, что ни одному дворянину не с чего голодать: сиди он только дома да смотри за своим хозяйством».
Это опять-таки связано со спецификой русского общества, в котором каждый от крестьянина до боярина считался холопом государевым. В такой среде аристократический этос не мог зародиться в принципе, как не было его в восточных обществах, исключая, может быть, Японию. И. Корб пишет:
«Вельможи, хотя они сами рабы, с невыносимой гордостью обращаются с низшими и простолюдинами, которых обыкновенно, из презрения к ним, зовут черным народом и христианами…».
При этом, хотя русский князь и царь могли быть прославлены военными победами, но цель их строго определенная – защита православия и Русской земли (что во многом воспринимается как одно и то же). Не только деятельностью Петра в целом ряде аспектов продолжались линии, намеченные ранее, но и в его образе, представляющемся не просто необычным, но даже экстравагантным, эпатирующим, можно проследить вполне традиционные черты. При всех его девиациях он вполне вписывается в образ русского царя – он набожен, активно строит церкви и защищает страну от посягательств «нехристей». Недаром он, как и Иван Грозный, являлся излюбленным персонажем народного фольклора, где со временем стирается память об их жестокости и на первый план все больше выходит героический образ победителя и защитника родной земли. Да и сами девиации – вполне допустимое явление для русского царя, ему позволено все, если только он выполняет свои основные функции. С этой т.з. и «демократизм» Петра на самом деле являлся деспотизмом в «лучших традициях», когда все подданные были равны перед лицом государя. В.О. Ключевский даже о «тишайшем» Алексее Михайловиче пишет (с примерами, кстати):
«От природы живой, впечатлительный и подвижной, Алексей страдал вспыльчивостью, легко терял самообладание и давал излишний простор языку и рукам».
Как не вспомнить здесь выходки Петра, вспыльчивость которого обычно списывают на детские стрессы, хотя оно, на самом деле, и не требует объяснений! Даже в отношениях с женщинами Петр скорее вписывается в определенные рамки, нежели выходит за них. Многочисленные связи Петра – это норма для правителей того времени. Вспомним того же «образцового» монарха Людовика XIV с его многочисленными любовными похождениями. Даже чопорный Павел на грани XVIII–XIX вв. не отказывал себе в удовольствии заводить любовниц.
Пожалуй, Отец Отечества Петр Великий является фигурой, переходной к образу «просвещенного монарха», который получил в России максимальное выражение в личности Екатерины II, т.е. значительно позже. Сам же Петр, как положено харизматическому лидеру, сконструировал собственный образ из осколков различных традиций, причем этот экспериментальный образ надолго становится базисным для российской монархии, хотя и значительно трансформируется. И наоборот, малочисленные и недолговечные мужские представители царской власти в XVIII в. в какой-то мере воспроизводили тип царевича Алексея Петровича, хоть и демонстрируя многие крайности первого императора, но без его плюсов: они деспотичны, гулящи, пьют (кроме Павла). На их фоне ожидания от женщины-правительницы выглядели выйгрышно, что подтверждает выдвинутый ранее тезис о некоторой дискредитации мужского образа власти. Петр показательно воплощал в себе сугубо мужские качества властителя, но он произвел на страну и, самое главное, на элиту такое устрашающее воздействие, что даже его сторонники не хотели повторения такой встряски, надеясь, что императрицы станут олицетворением умиротворяющей политики. Впрочем — напрасно.
Вигилиус Эриксен. Императрица Екатерина II в мундире лейб-гвардии Семеновского полка. 1764. Холст, масло. Из незаконченной серии картин, посвящённых событиям прихода Екатерины к власти.
После смерти Петра в России начинается эпоха женского правления, продолжавшаяся с минимальными перерывами до 90-х гг. XVIII в. Не случайно первой самодержицей стала именно Екатерина, в прямом смысле креатура Петра – Галатея царственного Пигмалиона. Она фактически не была связана ни с одной из существовавших традиций, так как, по замечанию одного из недругов, была «и не природная, и не русская», к тому же обладала личностными качествами, максимально удовлетворявшими запросы конкретно и именно Петра.
Если ранее, в допетровской России, господствовал традиционный образ царицы-супруги и матери наследников, не игравшей специальной политической роли, то теперь актуальным становится образ царицы-помощницы. Его представила и опробовала ещё Наталья Кирилловна, мать Петра, которая, как известно, первая из русских цариц выезжала в карете с открытым окном, устраивала при дворе театральные представления, находилась в одной карете с супругом. Помимо этого, она принимала послов, переписывалась с главами иностранных держав, интересовалась государственными делами и даже участвовала в царской охоте. Екатерина I развивала этот образ: повсюду, часто даже на войне, сопровождала царственного супруга, как считается, помогла ему решить кризисную ситуацию в Прутском походе; она единственная могла утихомирить Петра в его припадках бешенства и потому именно она постоянно становилась заступницей перед ним за многочисленных просителей. Кроме того, на Екатерину пал отсвет харизмы ее супруга, что и позволило ей занять престол после его смерти при наличии наследника мужского пола (сына царевича Алексея), так как она воспринималась единственной реальной продолжательницей дела своего великого супруга (что не умаляет роли интриг «Светлейшего», но интригам почва нужна).
Можно утверждать, что роль женщины в царской семье прошла более сложный путь развития, чем роль мужчины (как и в обществе в целом). И российская специфика заключалась именно в том, что здесь за столетие неоднократно повторялась ситуация, когда женщина оказывалась значимой альтернативой мужчинам в качестве кандидата на занятие престола. Однако такая ситуация не закрепилась в качестве нормы.
Луи Карвак. Портрет цесаревны Елизаветы Петровны в мужском платье. 1745. Масло, холст.
Кроме того, у всех самодержиц XVIII в. есть общая черта, менее всего, но все же проявлявшаяся даже у Екатерины Великой, – это были женщины, «дорвавшиеся» до «хорошей жизни», а не истинно самостоятельные политические фигуры. Это объясняется неукорененностью их позиций – несмотря на долгую эпоху женского правления, каждая фактически начинала заново в борьбе с реальными мужскими претендентами, к тому же шли они к высшей власти весьма трудными путями. Особенно четко это проявлялось в поведении Елизаветы Петровны и Анны Ивановны, которые мало интересовались делами управления и предпочитали проводить время в увеселениях (первая в балах, вторая на охоте), препоручив администрацию своим фаворитам-мужчинам. То есть власть в России, даже в этот период, так и не приобрела женский лик, а наоборот — женщины у власти перенимают некоторые внешние черты мужского правления: они так же «деспотичны, гулящи, пьют». Ведь недаром и Елизавета и Екатерина II любили наряжаться в мужские костюмы, а Екатерина на балах даже ухаживала за дамами.
Соответственно, и образ царя на тот момент остается на переходной, незавершенной стадии. В какой-то мере это связано с прерыванием преемственности мужской линии династии. К началу XIX в., когда она возобновилась, актуальными были иные идеи и образцы, но и тут, как мне кажется, из четырёх Павловичей: Александра, Константина, Николая и Михаила — цельной личностью себя показал только Николай. Декабрь оказался крайне нагляден. Возможно Николай просто учёл некоторые ошибки отца и брата, а у Михаила уже не было шанса показать себя в качестве самодержца.
С золотом, нынче, бардак, конечно, но попробуем взглянуть на него не только с привычной современнику ювелирной или экономико-накопительной т.з., но и с позиции истории образования.
Золотая медаль РСФСР. Вообще, изначально медаль чеканилась в 16 вариантах (15 привычных "сестёр" и Карело-Финская, которая в 1956 вошла в РСФСР): у каждой Республики - свой герб на реверсе, на аверсе используются национальные языки.
27 августа 1959 года Правительство СССР издало Постановление № 1025 «О награждении медалями оканчивающих средние общеобразовательные школы». Сам этот документ нередко позиционируется едва ли не в качестве основополагающей вехи в этом полезном во всех отношениях начинании. Хотя на самом деле ситуация с этим хрущевским постановлением (Никита Сергеевич как раз занимал кроме поста Первого секретаря ЦК КПСС еще и должность Председателя Совета Министров СССР) обстоит, что называется, с точностью до наоборот. К счастью, в смысле не полного упразднения школьных золотых (и серебряных) медалей, а максимального выхолащивания изначально заложенного в них содержания.
Принятый в 1828 году «Устав гимназий и училищ уездных и приходских, состоящих в ведомстве университетов Санкт-Петербургского, Московского, Казанского и Харьковского» впервые для Империи утвердил правила и условия награждения лучших выпускников гимназий. Устав несколько раз изменялся, но, как видно из названия Устава, награда не была и так и не стала, собственно, общегосударственной. После 1917 не выдавалась, а вместе с отменой Устава (упразднен декретом ВЦИК от 16 октября 1918 г.) официально была отменена и медаль.
Впервые же эти награды лучшим школьникам всего СССР были вновь введены Постановлением Совета Народных Комиссаров СССР «Об утверждении положения о золотой и серебряной медалях и образцов аттестата зрелости для оканчивающих среднюю школу», № 1247, 30 мая 1945 года. Принципиальное решение на этот счет было принято еще 22 июня 1944 г. — в рамках куда более широких общесоюзных реформ образования, коснувшихся, в частности, системы оценок, — когда во всех школах и ВУЗах страны была введена четкая пятибалльная система. До этого в данной области царил некоторый разнобой, где, в зависимости от образовательного учреждения, могла применяться и 5-ти, и 10-ти, и 12-ти бальная система отметок. Существовала даже система «бесцифровая» на манер оценивания поведения школьников или экзаменационных отметок студентов — «отлично», «хорошо», «удовлетворительно», «неудовлетворительно».
Не менее важным было и наведение порядка в правилах приема выпускников школ в ВУЗы, до этого менявшихся едва ли не ежегодно. Например, с 1936 г. для этого необходимо было иметь среднее образование и сдать вступительные экзамены хотя бы на «тройки». С началом войны, в ее первые, самые тяжелые месяцы, на фронт пришлось призвать и очень многих студентов-мужчин. Тогда сидеть за студенческой скамьей разрешили уже просто всем желающим выпускникам средних школ — даже без сдачи вступительной сессии. И лишь с июня 1944, когда ситуация в стране более-менее стабилизировалась — вступительные экзамены для абитуриентов вновь были восстановлены. Соответственно, появился и конкурс для последних, если число поступающих в тот или иной популярный институт или университет превышало число мест на первом курсе. Тем не менее, в качестве важной льготы для тех самых «золотых медалистов», получивших в аттестате «пятерки» по всем предметам, прежнее положение о поступлении без экзаменов для окончивших школу, было сохранено. При этом по таким дисциплинам, которые требуют некоторых особых талантов, - пение, физкультура и даже начальная военная подготовка(!) - им разрешалось «пятерок» и не иметь.
«Серебро» давали и при наличии 3 четверок, а обладатели таких медалей сдавали в понравившийся ВУЗ один экзамен. Кстати, вовсе не обязательно «на отлично» — достаточно было хотя бы не получить «неуд». Интересно заметить, что такое положение вещей существовало при «тиране Сталине» и в первые годы после его смерти. А вот при «добряке Брежневе» в 1968 г. «серебряные медали» вообще были упразднены (до 1985-го), — а прежние льготы «золотых» медалистов были существенно урезаны. Как раз до уровня прежних «серебряных призеров», и даже сильнее.
Теперь обладатель золотой медали вместо прежнего одного лишь «собеседования» должен был сдать один профилирующий экзамен — и обязательно на 5. В противном случае ему надо было для получения заветного студенческого билета пройти еще 2-3 вступительных испытания — причем набрав общий балл не ниже проходного в данной «альма-матер». Серьезно усилились требования и к школьникам-соискателям золотых медалей. Так, их работы на письменных экзаменах (обычно — математика и сочинение), после проверки школьными учителями, подлежали перепроверке минимум в районо, а то и в области! Также роковой могла стать даже не итоговая, а «четвертная» тройка в табеле успеваемости, и даже двойка за обычный урок в классном журнале.
Впрочем, особо ругать Брежнева даже как-то не хочется, особенно на фоне подхода его предшественника. Никите Сергеевичу при подготовке Постановления правительства от 27 августа 1959 г. показалось мало снижения допустимого количества «четверок» для серебряных медалистов — с прежних 3 до 2. Пункт 3 этого документа содержит просто шедевр канцелярита:
«Награжденные золотыми и серебряными медалями "За отличные успехи в учении, труде и за примерное поведение" имеют преимущественное право поступления в высшие учебные заведения Союза ССР при прочих равных условиях».
На деле сей «перл» означал одно — теперь ровно никаких льгот — ни по полному освобождению от вступительных экзаменов, ни по снижению их количества у медалистов не будет. А загадочное «при прочих равных условиях» подразумевало всего лишь, что в случае если медалист после школы поработает пару годиков на производстве, то после этого, при попытке поступить в ВУЗ в «льготных» категориях «целевиков» и «стажников», его медаль даст ему преимущество при равенстве баллов с не-медалистами. То есть если условный вундеркинд, мечтающий о лаврах академиков Капицы, Прохорова, Богомольца, других корифеев, захочет побыстрее начать «грызть гранит науки» — ему сперва надо будет поработать на заводе или в сельском хозяйстве. А спустя два года, когда «суровые будни прозы жизни» выветрят из головы большинство полученных в школе знаний, уже можно будет думать, как то, что из них осталось преумножать на студенческой скамье.
К тому же для медалистов-юношей существовал еще один важный момент, о котором очень редко вспоминают авторы публикаций на данную тему. Ведь в 50-х годах в СССР продолжительность полного среднего образования составляла 11 лет, да еще и в школу многие шли в 8 лет, а не 7 или 6 как сейчас. То есть «аттестат зрелости» после выпускного школьного бала получали уже формально, а часто и действительно (учитывая условия) зрелые люди — 18 лет или даже старше. И иметь возможность поработать 2 года перед поступлением в ВУЗ у подавляющего большинства юношей просто не было — в связи с получением повестки в армию. Срок службы (до середины 60-х) составлял 3 года, а на флоте - 4. Приходящие «на гражданку» «дембеля» пользовались льготами при поступлении, как и обычные «стажники» — и даже больше. Вот только сам этот «дембель» наступал в 22-23 года (при условии призыва в 19 лет). И после этого получать высшее образование еще 5-6 лет желающих оставалось не так уж много. Особенно если возмужавшие молодые люди хотели завести семью.
Единственной альтернативой многолетней задержки с началом получения высшего образования для выпускников школ была возможность попытать счастья поступая в ВУЗ «на общих основаниях». Общих с 1959 г. и для «медалистов» — без каких-либо льгот по количеству сдаваемых вступительных экзаменов. И с учетом того, что в самых популярных «альма-матер» на абитуриентов после школы выделялось порой не более 20% мест (остальные 80% предназначались для «льготников»). То есть конкурс среди вчерашних школьников был просто сумасшедший — при официальном, например, в 3,5 человека на место, мог реально быть на порядок выше.
Кто-то может сказать: «Ну и что с того — талант всегда пробьет себе дорогу». Да, и к началу 60-х школьники-отличники нередко пробивали даже вышеописанные поставленные перед ними барьеры. Но тут ведь вот какое дело. Если парень или девушка, хотя бы в старших классах, уже знают, кем они хотят быть и куда будут поступать — зачем им тогда вообще обращать внимание на непрофильные предметы? Главное — хотя бы на «троечку» их сдать, — а «на отлично» учить необходимо лишь то, что потребуется на вступительной сессии. «Технарям» — физику, химию, математику, «гуманитариям» — литературу, историю, обществоведение, иностранные языки. Нам это очень знакомо. Эдакий «пра-ЕГЭшный подход» хрущевских времен — разве что без сдачи единых формализованных тестов.
Но ведь огромным достижением реформы образования в первые годы Советской власти как раз и стала отмена чрезмерно ранней профориентации школьников, с младых ногтей «программируемых» на стезю адвокатов-историков-врачей после гимназий; инженеров, химиков, математиков после «реальных училищ»; приказчиков-купцов-бухгалтеров после «коммерческих училищ». При этом выбор профиля школы определялся, в основном, родителями и экономическими обстоятельствами. А потом выросшее чадо могло заинтересоваться совсем другой профессией, куда вход после окончания именно этого среднего учебного заведения был закрыт. Советские же школы с самого начала готовили «политехников»-универсалов. При этом, для особо одаренных по профилю детей существовали специальные школы-интернаты при ведущих ВУЗах. Ну, а не блещущие особыми талантами подростки уходили уже после 7-8 класса в ФЗУ — получать рабочие профессии. Для самых толковых из таких в 1969 году вновь ввели вечерние «рабфаки» (упразднённые с начала 1941 г. в связи с развитием системы полных средних школ и школ рабочей молодёжи) и расширили профильную заочку. Остальные же могли выбирать самый широкий спектр специальностей — от гуманитарных до технических. А чтобы учащиеся средних школ слишком рано не начинали специализацию — прежняя система льгот поощряла получение ими знаний и хороших оценок по всем предметам, что попутно сказывалось и на формировании системного мировоззрения.
После же хрущевской новации реальная ценность школьных медалей ушла — с соответствующим падением мотивации к их получению. На этом фоне отнюдь не случайностью кажется возникновение знаменитой дискуссии между «физиками» и «лириками» (кто из них нужнее) именно в том самом 1959 г., дополнительно давшей не самый адекватный ориентир молодежи, — дескать, ну зачем стремиться к гармоничному образованию, даешь специализацию! Тогда и экзамены в понравившийся ВУЗ легче сдашь — если не будешь тратить время на изучение всякой ерунды. Один из моих учителей, кстати, жёстко увязывал это с ростом числа компилятивных работ и соответствующим падением количества междисциплинарных исследований, последовавших в семидесятые, что больно сказалось и на исторической науке вообще, и на вспомогательных исторических, и на источниковедении в частности.
Кстати, почти мистическим совпадением выглядит и исчезновение после 1960 г. действительно золотых и серебряных медалей. «Тиран Сталин» считал возможным и необходимым в куда более сложные годы для страны вручать самым умным детям честно заслуженные награды из настоящих золота (15,3 грамма 583-й пробы, в 1954 пробу снизили до 375-й) и серебра (925-й пробы). Это в то время, когда страна еще не победила в страшной войне. А из золота изготовлялись даже не все боевые ордена и медали, лишь некоторые высшие полководческие, Звезда Героя и Орден Ленина. То есть самоотверженный труд самых юных граждан страны по овладению вершинами школьных знаний справедливо приравнивался к боевым и трудовым подвигам взрослых. А вот во время «борьбы с культом» стали отливать такие медали из томпака и мельхиора — лишь слегка позолоченные или посеребренные сверху. И правда, если у школьного «золота» или «серебра» отобрали его реальную ценность для обладателей, то зачем «сохранять хорошую мину при плохой игре», тратя драгоценные металлы на ничего не стоящие «бирюльки»?
Самое смешное, что хрущевская инициатива была напрочь лишена оснований даже исходя из положений доминирующей коммунистической идеологии. Широкие льготы для выходцев из рабочей и крестьянской среды для поступления в ВУЗы имели какой-то смысл в 20-х годах, когда Советская власть хотела побыстрее создать в качестве надежной опоры лояльную для себя интеллигенцию. Но уже в 40-х годах качественное среднее образование получали миллионы детей не только лиц интеллигентных профессий, но и тех же рабочих и крестьян. Отчего Сталин и принял решение перенести акцент при выборе наиболее желательных кандидатов в студенты с «социального происхождения» на личные таланты и знания.
Хрущевские «2 года стажа для поступления в ВУЗ» — это ж форменная пародия на «прививание вчерашним школьникам традиций рабочего класса и колхозного крестьянства». Настоящий рабочий класс — это квалифицированные и грамотные рабочие. Но чтобы хотя бы начать достижение такого статуса — надо минимум, для начала, профтехучилище закончить, получив специальные навыки токаря, слесаря, электрика. А сразу после школьной парты можно работать лишь на самых низкоквалифицированных работах, что куда ближе не к пролетариату, а к «люмпенам». Люмпен - «деклассированный элемент, лишенный классового сознания и солидарности», а к таким классики марксизма относились с опаской, пожалуй, всего лишь чуть меньшей, чем к крупной и мелкой буржуазии. Впрочем, если вспомнить, что товарища Хрущева многие и современники, и нынешние историки, определяют как «тайного троцкиста» (что не так, конечно: троцкисты народ идейный, в доску утилитарный и сильно вдумчивый), — описанным выше форменным извращениям и коммунистической теории, и образовательной политики удивляться не приходится.
К счастью, после того как на Октябрьском пленуме ЦК КПСС 1964 г. Никиту Сергеевича перевели в «пенсионеры союзного значения», новое руководство СССР достаточно скоро, помимо прочих перегибов, приступило к восстановлению и нормальной ситуации со школьниками-медалистами. Золото в золотые медали, правда, до самого конца Союза так и не вернули, оставили прежний «позолоченный томпак». Ещё упразднили в 1968 г. и серебряные медали.
Однако главную идею этого института при Брежневе, надо отдать ему должное, восстановили. Воссоздав для самых умных и талантливых школьников систему ускоренных «социальных лифтов» для получения высшего образования и последующей карьеры. Не забыли и о тех, кто учился чуть похуже, — введя, например, «9-бальную систему», при которой абитуриент, сдавший два из четырех вступительных экзаменов на 5 и 4, от сдачи остальных освобождался.
А чтобы дети раньше времени не «специализировались», манкируя необходимостью прилежного изучения отдельных предметов школьной программы, в начале 70-х было введено понятие «среднего балла аттестата». Так что если получивший аттестат зрелости школьник имел там много троек, то шансов поступить в ведущие ВУЗы, где конкурс доходил до 25 баллов («пятерки» по всем четырем вступительным экзаменам — плюс средний балл аттестата тоже 5) у него просто не было. Что, конечно, серьезно стимулировало подростков лучше относиться к учебе.
Сейчас, конечно, ценность золотых медалей в российском образовании, особенно после введения ЕГЭ, значительно ниже, чем в советское время. С другой стороны, после 1991 г. и получить высшее образования стало намного легче, чем в прежние времена. И все же даже и теперь этот сияющий позолотой кругляш остается для самых талантливых детей почетной наградой, честно заслуженной напряженным трудом в школьные годы.
Холод и зной, бедность и труд, Голод терпят, от жажды мрут, Грабят, насилуют, жгут - Вот так ландскнехты живут! Ганс Якоб К. Гриммельсгаузен, «Симплициссимус».
Мародёрствуем, значит, потихонечку… Трупы шманаем… Полковник Васин. Горький-18.
Жан Жорж Вибер (франц. Jehan Georges Vibert). Перекличка после грабежа (в ориг. "Pillage"), 1866. Холст, масло.
Мародёрство - явление известное испокон веку, на текущий момент рассматривается как военное преступление (кста, международного характера). Термин интегрирован в уголовное право Российской Империи (и ранее бытийствует в Уставах и приказах по армии, но как правовое понятие впервые встречается в проекте Уложения Уголовного 1813 г., вошёл в Уложение 1832, кн. 3, гл. 4, где приравнен к разбою), бытовал в кодексах Союза (например УК РСФСР 1960, ст. 266 - от трёх лет до вышки, аналогично в кодексах республик), отсутствовал в кодексе новой России, но с 2022 вновь введён (ст. 356.1 УК РФ - без нижнего предела, до пятнадцати лет). В новой трактовке термин однозначно увязывается с военными действиями и/ или военным положением, связан с применением насилия или угрозой применения такового, ограничивается отсутствием «жизненной необходимости» (т.е. если таковая необходимость есть - это не мародёрство).
Взятое с боя мародёрством не считается, а является трофеем. Грань тут зыбка, но она интуитивно ощутима. Ну и мне сложно представить, как можно шмонать труп «с применением насилия или с угрозой применения такового», если он труп уже... Применительно же к живым - и мародёрство, и реквизиции, и фуражирство, и пиллаж (англ., фр. pillage), и лутинг (англ. looting) - явления одного порядка. Всё это «отчуждение имущества», различающееся по форме и обстоятельствам (что важно для права!), но не по содержанию.
Но нас тут интересует не содержание термина (оно сильно плавает), а его происхождение. Словарные статьи обычно отмечают французское происхождение понятия (от фр. «maraud» - убийца, грабитель), зачастую, впрочем, отмечая, что этимология термина не до конца ясна. И это так, если французскую версию принимать за данность. Известно, что к нам термин действительно попал из французского языка, активное бытование получил в период наполеоновских войн, а после компании 1812 года обзавёлся и своими нюансами в применении. Но и в самой Франции, в нынешнем его значении, термин начинает применяться лишь в заключительный период Тридцатилетней войны (эпистолярные источники), а в литературу попадает и того позднее, что указывает на то, что самими французами он заимствован и, в дальнейшем, ассимилирован благодаря созвучию и смысловому сходству с уже имеющимся в языке термином.
С извечной своей тягой к корпоративности, немцы причисляли всех деморализованных солдат к числу «братьев-меродеров» (нем. «мerodebruder»). Происхождение этой солдатской остроты связывают как с именем генерала имперских войск Иоганна графа Мероде (1589 – 1633), действовавшего в 1622 г. в Германии, так и шведского полковника Вернера фон Мероде, войска которого в 1635 г. попали в тяжелое положение, грабили и бесчинствовали. Название стало всеобщим для нарушителей дисциплины. В таком значении употребляет это слово уже «Theatrum Europaeum...» (в Т.5. за авторством Joh. Peter Lotichius в записях под 1646 годом). Оба варианта происхождения имеют право на существование и отражены в литературе того времени.
По первой версии Симплиций Гримельзгаузена свидетельствует:
«...Когда помянутый кавалер привел в армию новонавербованный полк, то его молодцы были так слабы, что, подобно французским бретонцам, едва держались на ногах, так что не могли выдержать ни маршей, ни иных тягот, которые должен переносить в поле солдат; того ради их бригада была такой слабой, что едва могла прикрыть знамя; и бывало, где только ни повстречают – на базаре, в дому или за тыном и забором – такого больного либо увечного ткача-основу [нем. «leinenweber», жаргонное обозначение труса, аналог «тряпки»] да спросят: «Какого полку?», то получат в ответ: «Мероде!» Отсюда и повелось, что под конец всех, будь кто болен или здоров, ранен или целехонек, ежели только отбился от походной колонны и не залег на биваке вместе со своим полком, стали звать братьями меродерами, каковых молодцов прежде прозывали кабанниками да медорезами. Ибо они, подобно трутням в ульях, что, утратив свое жало, больше ни к чему не годны...»
Т.е. изначально «меродер — мародёр», несмотря на серьёзность явления, ироническое прозвание. Наш ближайший аналог - «махновцы».
По ироничному замечанию хрониста, перефразировавшего известное изречение
«Как птицы божие, они не несли караулов, не рыли шанцев, не ходили на приступы, однако сыты бывали!»
Вторая, шведская версия, куда более мрачна.
Религиозный характер войны постепенно сходил на нет. К заключительному периоду конфликта (1635 -1648) так всё перепуталось, что немецкие лютеране активно грызлись с немецкими же кальвинистами. Расцвело сектантство. Одних «новокрещенцев» (на которых ополчились и протестанты, и католики) стало до двенадцати толков, которые друг на друга то же косились. Католическая Франция в союзе с протестантской Швецией выступает против католического же императора Фердинанда II. Кальвинистская Швейцария активно поставляет наёмные «штыки» и шведам-лютеранам, и французским католикам, и имперцам.
После гибели шведского короля Густава Адольфа II в битве при Рипахе и неудачной для протестантов битвы под Нёдерлингеном война входит в патовое состояние. Обе стороны исчерпали резервы. Конец 1634 — весна 1635 становится временем подготовки к переговорам (май 1635 — Пражский мир) и масштабные военные действия практически не ведутся. В этих условиях оставшиеся на зимних квартирах в северной Германии преимущественно наёмные шведские войска перестают регулярно получать жалование. Полевые командиры, такие как Вернер фон Мероде, для того что бы сохранить набранные полки и, отчасти, занять их делом, начинают прибегать к практике дополнительных контрибуций и реквизиций, что не нашло понимания ни у местного населения, ни, что более важно, у немецкой части армии. Северная Германия преимущественно протестантский регион, а северогерманские города выступали в качестве финансовой опоры протестантских курфюрстов, которые попытались несколько окоротить шведских наёмников.
«...Я здесь умалчиваю о том, сколько деревень было ими спалено как от нерадения, так и с умыслом, сколько молодцев из своей армии они поснимали с лошадей, ограбили, тайно обворовали, а то и поубивали, сколько заводилось среди них шпионов...»
Бернхард Саксен-Веймарский, герцог Франконский, командующий немецкой частью армии протестантов (войсками Хайльбронской лиги, сам ярый протестант), издаёт крайне жёсткий приказ:
«...Застигнутых без фенриха [младший офицер, прапорщик] вне расположения и не имеющих особого паспорта рассматривать как разбойников и поступать соответственно...»
Явно подразумевается, что грабёж с офицером - это уже не грабёж, а реквизиция. При этом протестанты брали под защиту и епископские земли (епископства Мюнстер, сильно пострадавшие от католиков Валленштайна епископства Магдебург и Минден) в той части, в которой их контролировали. Так уж получилось, что одними из первых жертв приказа стал десяток шведских мушкетёров фон Мероде застигнутых при разграблении селения Фальхем близ Миндена. Фон Мероде, к его чести, попытался защитить своих людей ссылаясь на «обычай войны», но Бернхард твёрдо указал ему, что обычаи применяемые на вражеской территории не относятся к тем, кто уже уплатил контрибуцию, а реквизиции должны способствовать поддержанию боеспособности всей армии, а никак не личному благосостоянию некоторых её представителей. Сам Бернхард, кстати, собирал огромные контрибуции с католических городов и селений, но всегда делал это явно и централизованно, а взяв положенное - обеспечивал побеждённым защиту. Но горе было тем, кто на его условия не соглашался или был не в состоянии их выполнить. При таком подходе конкуренция ему была вредна. «Merodermenschen» («люди Мероде») были публично повешены.
Постепенно, с распространением чумы и дизентерии косо стали смотреть и на практику обирания трупов. Кроме непосредственно солдат, этим часто занимались состоящие при армиях маркитанты, пускавшие в оборот всё, что было только возможно и абсолютно не брезговавшие добиванием раненых. Бернхард постарался и тут искоренить самодеятельность, введя особые «трофейные команды», которые хоронили погибших, собирали снаряжение, сортировали его и сдавали на реализацию патентованным маркитантам, состоящим при армии. Патент стоил денег, но обеспечивал маркитантам легальный товар и относительную безопасность, а армия получала доход как с убитых, так и с маркитантов, попутно проведя им перепись, что, в некоторой степени, положительно сказалось на ситуации со шпионажем.
Как известно, подписанный в мае 1635 Пражский мир войну не остановил. Бернхард в этом же году поступит на службу Франции, где так же покажет себя сторонником строгого порядка в армии и введёт аналогичные меры, возможно попутно способствуя распространению и укоренению термина «мародёр» во Франции.
Очевидно, что никакими мерами ставшее уже нарицательным «мародёрство» тогда пресечь было невозможно и земли Южной Германии (где славно отметился сам Бернхард в компании 1638 г.) смогут хоть как-то восстановить свой экономический потенциал едва ли не через век, но тут показателен подход: по крайней мере своих и единоверцев грабить не есть хорошо, а если грабишь, то делай это для общей пользы. В основе тут не абстрактный гуманизм, а здравый расчёт:
1) любые ресурсы надо централизировать; 2) нет смысла чрезмерно озлоблять местное население; 3) забрав всё — лишаешь себя ресурсов в дальнейшем, но и взяв мало, возможно, обеспечиваешь ресурсами противника.
По крылатому выражению того времени «Война кормит войну». Так что грабить просто приходится и это, в общем, мера вынужденная. Но делать это надо дисциплинированно, желательно под командованием офицера, а обеспечивая свои нужды - не забывать о нуждах армии в целом.
Для ЛЛ: у термина есть специфическое исконно-посконное значение.
В. Перов. В рекрутском присутствии. Картон. Пастель. 1881 г.
Не редки случаи, когда с течением времени смысл некоего понятия размывается, а иногда и меняется с точностью «до наоборот». Напрасно вы будете искать термин «наёмник» в словаре Даля или БиЭ, хотя явление повсеместно известно со времён античности. В наших широтах ещё при Алексее Михайловиче «из найма» воевали казаки (для них даже особую «непрямую» деньгу некоторое время чеканили), активно набирались иностранные специалисты в полки иноземного строя и пушечный приказ. При Грозном (первая неудачная попытка) и Петре таких специалистов весьма ждали во флоте. В Смуту был противоречивый опыт использования больших масс наёмного войска (корпус Делагарди и полки Александра Лесли). Что говорить если даже Наполеон Бонапарт, будучи ещё лейтенантом, предлагал России свою шпагу, но срезался на этапе резюме! Вплоть до появления национальных государств, военное наёмничество вполне нормальное повсеместное явление и негативного окраса не несёт. В конце концов, сам термин «солдат» происходит от итал. «сольди».
Но солдат — солдатом, а наёмник — наёмником. Понятия хоть и родственные, но на практике обозначают разные явления, при этом у России традиционно складывается своя специфика.
Начнём из далека.
Сразу после отмены крепостного права возник вопрос об очередной военной реформе. Со времён Петра Великого, русская армия пополнялась по рекрутской повинности и рекрутами были почти исключительно крестьяне. Отмена крепостного права в 1861 г. создавала новые условия в деревне и набирать рекрутов прежним образом становилось затруднительно. Именно на эти перемены упирал недавно назначенный военный министр Д.А. Милютин, когда в начале 1862 г. представлял доклад в Совете министров по вопросу о пересмотре рекрутского устава.
Александр II повелел создать межведомственную комиссию для решения этой задачи. Цель рекрутской комиссии была двоякая: с одной стороны, предполагался полный пересмотр основных начал комплектования армии (впервые прямо ставился вопрос об обязательности привлечения к срочной (!) службе «вольного» дворянства и поповичей, которые крайне желательны в силу образованности), с другой стороны, срочно нужно было подготовить новые правила для набора, предстоящего уже в ноябре текущего года.
В комиссию вошли представители нескольких ведомств. От военного министерства в ней участвовал генерал-лейтенант граф Ф.Л. Гейден, занимавший должность дежурного генерала (ответственного за личный состав, второй по значению человек в министерстве), сторонник глубоких преобразований в армии. 24 февраля 1862 г. граф представил записку, в которой объявлял, что вопрос о переходе к всесословной воинской повинности назрел. Если служба в армии станет уделом привилегированных сословий, то это позволит повысить качество войск и облегчит бремя, лежащее на простом народе. Гейден категорически заявлял (с некоторой долей пафоса, конечно):
«Солдат наш убит духом. В военной службе он видит не честное исполнение долга гражданина, а гибель. Набор, при началах лежащих ныне в его основе, в понятиях народа, бедствие. Оставить армию в таком положении невозможно. Военное министерство не нашло бы оправдания, если бы не приняло на себя заботу вывести солдата из грустного положения. Возвысить его дух, возвысить значение службы в его собственных глазах, во мнении общества и народа, становится насущною потребностью. Достигнуть этого, при действующем ныне рекрутском уставе, нельзя».
По его мнению воинская повинность должна была стать действительно всеобщей и вопрос о введении такой воинской повинности был поставлен самым серьезным образом. Но его записка встретила отпор. Генерал-майор граф Е.Е. Сиверс представил статистические расчёты, согласно которым, при планируемой системе жеребьёвки, каждый год армию будет пополнять едва 1250 человек дворян. Действительно ли такое ничтожное число в 800-тысячной армии будет способно «вывести солдата из грустного положения»? А главное, обложить дворянство такой повинностью было бы несправедливо. Престол даровал «благородному сословию» свободу служить или не служить манифестом о вольности дворянства 1762 г.! Ну и дворянство и без того пострадало в ходе отмены крепостного права - оно нуждается в компенсациях, а не в новых повинностях. Впрочем, намерение военного министерства сгубила не дворянская оппозиция, а банальная нехватка времени. Уже 9 марта рекрутская комиссия признала, что она не успеет провести такую масштабную реформу до грядущего набора. А значит, ничего не остается, как сосредоточиться на текущих задачах.
За инициативой Гейдена хорошо видны настроения эпохи «великих реформ». Отмена крепостного права виделась многим первым шагом к формированию единого гражданского общества. Логично было бы далее ожидать установления равенства в налогообложении и воинской службе, что послужило бы стиранию юридических различий между сословиями и последующему их отмиранию. Так же несколько оптимистично предполагалось, что обязательная служба стряхнет с находящегося в кризисе дворянства «обломовщину».
В 1863 г. (из-за польского мятежа) вопрос о масштабных реформах не стали возобновлять и сосредоточились на исправлениях наиболее вопиющих черт рекрутчины. Еще 1 сентября 1862 г. было отменено бритьё лбов, служившее крестьянам символом прощания с прежней жизнью. Чтобы облегчить службу, планировалось сократить ее срок до 10 лет. Развивается введённая в 1859 г. система «бессрочных отпускников».
Нам же тут особенно интересна запланированная «государственная система наёмничества» (официальное название).
К середине XIX в. уже существовала практика найма вместо рекрута заместителя («охотника»). В 1863-1866 гг. от 1/6 до 1/4 призванных воспользовались такой заменой. Но дело было муторным. Приходилось буквально выкупать согласившегося человека у общины, и только после этого можно было заключать сделку. В течение всего этого времени - а процесс мог растянуться на месяцы - потенциальный наёмник «ломался» (так обозначали в народе безудержное гульбище накануне отдачи в рекруты). Источники сохранили красочные описания таких кутежей:
«Это время беспутных оргий, - сообщали с мест, - ибо наниматель делается послушным рабом охотника, который, при малейшем отказе в исполнении его затей, пугает тем, что уйдет, околечит себя и т.п... Пьянство, полный разгул грубых фантазий, разврат, продолжаются во все время гульбы».
Крестьянин, желавший освободить сына от рекрутчины, мог затратить на наемника до 500 руб. (рабочий-поденщик в страду зарабатывал около 1 руб. в день). В лучшем случае сын избегал службы, а в худшем - «наломавшийся» охотник сбегал прямо накануне сдачи (что, то же, было не редкостью). Для сравнения: помещику государство за рекрута выплачивало 100 - 150 руб. в разное время.
В таком виде наемничество однозначно признавалось бедой. Во-первых, считалось, что оно дурно влияет на народную нравственность (в моральном плане эта практика для мужчины приравнивалась к проституции для женщины). Во-вторых, армия получала в свои ряды самые бедовые головы, а у начальников просто не оставалось средств прямого воздействия на такой контингент, ведь с 1863 г. в войсках почти полностью отменялись телесные наказания. В-третьих, в 60-х гг. резко увеличивается количество побегов солдат (в четыре-пять раз по сравнению с дореформенным периодом), что, в общем, и не удивительно. Жалобы на наемников в полках достигли такого накала, что летом 1866 г. Гейден вынужден был обратить внимание рекрутской комиссии на эту проблему в особом докладе.
Военное министерство вообще не видело проблемы в службе за деньги. Наоборот, обеспечение возможности откупиться называлось «настоятельной потребностью армии и народа» и даже «обязанностью» правительства. Сам Гейден допускал для имущих классов возможность законно откупиться от военной службы в качестве единственного послабления.
Но государственная необходимость иметь хороших солдат и стремление населения избежать службы по (желательно) приемлемой цене явно входили в противоречие. Разборчивость в армии при приеме наемников неизбежно повышала бы цену на их услуги.
В окружении Милютина склонялись к переходу от частного найма к государственному. Желающий откупиться от рекрутчины платил бы специальный взнос в пользу государства, а эти деньги уже государством направлялись бы на наём приемлемого для армии заместителя. В первую очередь предполагалось привлекать на сверхсрочную службу старых солдат за счет солидной премии. Именно таким образом с 1855 г. было организовано заместительство во Франции.
Кстати, эксперименты с государственным наймом в белорусских и трёх прибалтийских губерниях начались еще в 1840-е гг., но неизменно оканчивались провалом. Так, в 1847 г. взнос внесли 198 человек, а на следующий год - 586 человек. Но найти им на замену удалось только 4 наёмников. Государство проигрывало конкуренцию частным нанимателям и даже более высокая премия не могла изменить это. Перспектива месяцами куролесить за чужой счет была более привлекательной для буйных голов. Наконец, важны были условия солдатской жизни. В середине 1860-х гг. из огромной армии на сверхсрочную службу каждый год поступало всего несколько сотен человек. 15-летний срок службы (после преобразований 1859 г.) был слишком долгим, а бонусы оставались непривлекательными.
18 июня 1868 г. было принято новое положение о замене обязательной службы денежным выкупом. Желающие откупиться должны были теперь платить внушительный денежный взнос в 570 руб. Эти деньги государство направляло на премию заместителям и обеспечение их будущего после службы. Характерно, что из суммы в качестве премии наёмнику сразу на руки выплачивалось 200 руб., а по увольнении ещё 250, т.е. 120 руб. уходило на «организационные расходы». Частный наём дозволялся только после того, как будут исчерпаны выкупные квитанции, число которых соответствовало числу охотников, которое государство рассчитывало привлечь. В мае того же года был сокращен срок действительной службы до 10 лет. В итоге удалось несколько увеличить число наёмников из самой желанной для государства категории - уже находившихся на службе солдат. В 1868 г. таковых нашлось 347 человек, а в 1869 г. - около 1300. Но, разумеется, этого было недостаточно.
Период 1862-1868 гг. можно считать временем экспериментов в области набора войск. Россия Александра II постепенно отходила от традиционной рекрутской повинности. Развитие наемничества, относительно умеренный срок пребывания под знаменами и поощрение сверхсрочной службы - все это сближало наборы в Российской империи с французской системой - конскрипцией, распространенной в Западной Европе в середине XIX в. Но в России было принципиально важное отличие - обязательная военная служба распространялась лишь на непривилегированные сословия. Кроме того, нельзя сказать, что установившаяся в 1868 г. система полностью одобрялась. В одной из записок констатировалось:
«Государство становится маклером в организованной торговле людьми».
Константин Савицкий. На войну. Холст. Масло. 1888.
Франко-прусская война 1870-1871 гг. резко оборвала эти эксперименты. Как только в Санкт-Петербург пришли первые известия о поражениях французов, последовала реакция. 27 августа 1870 г. в рекрутскую комиссию была передана воля Александра II: приступить к разработке главных начал нового порядка набора в войска. А 1 января 1874 года император-реформатор своим указом утвердил Устав о всеобщей воинской повинности, в котором наиболее значимым критерием становится не сословное происхождение, а уровень образования.
Как громко провозгласил влиятельный публицист того времени М.Н. Катков,
«время ратей, состоящих из рабов и наёмников, прошло».
Исторически в вопросе интересны условия перехода от фактически профессиональной сословной армии Николаевского времени к новой, призывной, построенной на урезанных, но гражданских началах. Ну и нынешние качельки, когда выяснилось, что профессиональная армия это хорошо, конечно, но решительно недостаточно, а без призыва даже частичная мобилизация вряд ли возможна.
Христофоров И.А. "Аристократическая" оппозиция великим реформам. Конец 1850-х — середина 1870-х гг. М., 2002.
Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2. Т. 37. Ч. 2. 1 сентября 1862 г. N 38622.
Кормина Ж.В. Проводы в армию в пореформенной России. Опыт этнографического анализа. М., 2005.
ПСЗРИ. Собрание 2. Т. 43. Ч. 1. См. 18 июня 1868 г. N46002 и 20 мая 1868 г. N45876.
Военный обзор 1869 года // Русский инвалид. 1870. N1. С. 2.
Катков М.Н. Собрание передовых статей Московских ведомостей. 1870 год. М., 1897. С. 747.
По мнению Иоанна Златоуста, первая заповедь звучала так :
«...Да любиши отца своего и матерь, да благо ти будет и долголетен будеши на земли».
Не канонично, конечно, но Бог для него - Отец, а жизнь мирскую определяет право. Прагматизм, однако («Се заповеди Господни юже к законнику исперва рече... » См. в коментах качественное дополнение от коллеги Ghost687, там готовые исходники на почитать ).
«Земская школа в Московской Руси». Борис Михайлович Кустодиев.1907. Картон, темпера.
Только почтительный по отношению к родителям ребенок «очистит грехи свои и от Бога прославится».
Дети должны были быть послушными и покоряться воле родителей:
«Чада послушайте родителий своих, то бо есть благоугодно Богови».
Ну и, конечно же, от детей требовалось помогать родителям, поддерживать их в старости и болезни:
«Аще ли оскудеют разумом, в старости, отец или мать, не безчествуйте их, ни укаряйте... Не забывайте труда материя и отцова, яже о вас болезноваша, и печални быша покойте старость их, и о них болезнуйте, яко же они о вас».
В награду же за свое благочестивое отношение к отцу и матери достойные дети получали не только родительское благословение, которое должно было стать залогом их счастливой жизни, но и божественное покровительство.
Ответственность за воспитание детей полностью несут отец и мать. Церковь обязывала родителей заниматься воспитанием детей, но не только. Она ещё рекомендовала самые эффективные, на её взгляд, методики. До появления «Великой Дидактики» Яна Амоса Каминского, везде (что у христиан в вариациях, что у магометан, что у иудеев) предпочтение отдавалось наказанию. У богобоязненных, разумных и «благоразсудных» родителей, полагает автор «Домостроя», «чада» должны воспитываться прежде всего «в страсе Божии, и в добре наказании».
«Слово к родителем о наказании-научении детей» рекомендовало наказывать «измлада дети своя». По мнению Иоанна Златоуста, любящий родитель не должен быть мягким к своим потомкам, ибо только так он может вырастить достойных людей:
«Глаголит бо премудрость Божия: любяй сына своего, то не щади и наказуй его жезлом во юности, да по старость твою покоить тя; аще из млада не накажеши его, то ожесточав неповинитися».
По мнению составителей поучительных произведений, порка детей оказывает самое благотворное воздействие на их души. Так, автор «Повести об Акире Премудром» советует читателям не воздерживаться «от бияния сына своего». Он сравнивает полезный эффект от физического наказания с поливом винограда:
«...оже бо рана сынови, то яко вода на виноград възливается».
Ему вторит и «Домострой», наставляющий родителей:
«...не ослабляй руки, бия младенца, аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здравее будет».
К тому же, наказывая ребенка физически, «бия его по телу», родитель спасает его душу от погибели. Заметим, так же, что «наказание» не отрицает «увещевание», а, скорее, способствует ему (и это, как бы, ключевой момент!):
«...бия жезлом младенца увещевай, глаголь о страсе Божии и страсе Отца, ибо яко Бог на небе, то Отец во дому».
Церковная учительная литература рекомендовала в отношении и сыновей, и дочерей использовать одинаково суровые методики воспитания. Предлагалось применять телесные наказания не только по отношению к сыновьям («любя же сына своего, учащай ему раны»), но и к дочерям («дщери ли имаши, то положи на них грозу свою»).
В поучениях Иоанна Златоуста прописывались как виды, так и объемы наказания. В случае если
«не слушает дитя твое, то не пощади его: шесть ран или 12 сыну или дщери, а, ежели вина зла, то и многи раны дай ему плетию».
При этом духовенство все же рекомендовало родителям, наказывая своих чад, проявлять сдержанность и умеренность, опираясь на высказывание апостола Павла:
«отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали» (к колоссянам; III : 21).
Впрочем, проверенные методики и тогда давали сбои. Уже взрослые дети часто демонстрировали непочтение к родителям.
Любые конфликтные ситуации в семье подлежали двойной юрисдикции: Церкви и государства. При этом оба института целиком и полностью были на стороне родителей, поддерживая их власть над детьми «по живот их». Соборное Уложение 1649 г. постановило:
«который сын, или дочь учнут бити челом о суде на отца, или на матерь им на отца и на матерь ни в чем суда не давати»,
а за то, что осмеливались жаловаться на родителей
«бити кнутом, и отдати их отцу и матери».
К XVII в. государство берет родителей под защиту от любых оскорблений со стороны детей. В случае если «сын, или дочь... учнет отцу, или матери грубыя речи говорите», такие дети согласно нормам Соборного Уложения подвергались битью кнутом. Самым тяжким преступлением по отношению к родителям безусловно считалось их убийство («будет который сын или дочь учинит отцу своему, или матери смертное убийство»). В этом случае законодатель, устанавливая степень ответственности, не оценивал преступление с позиции «обстоятельств», «оправданности», «умышленности/неумышленности» и предусматривал только одно наказание - казнь «безо всякий пощады».
Ответственность детей предусматривалась и за нарушение имущественных прав родителей. Чаще всего от подобных действий страдали матери-вдовы. Еще в «Русской Правде» рассматривались ситуации, когда дети пытаются выжить мать-вдову из отцовского дома («Не хотети ли начнуть дети еи ни на дворе, а она начнеть всяко хотети и седети»), притязают на ее часть в имуществе («А матерняя часть не надобе детем») или отказываются содержать престарелую мать. В последнем случае она могла завещать свою часть имущества тому из сыновей, кто был добрее к ней («А матери, которыи сын добр, перваго ли другаго ли, тому же дасть свое»). Если же все сыновья будут относиться к ней плохо («...аче и вси сынове еи будуть лиси»), то она может свою часть имущества передать и дочери «кто ю кормить».
От подобного рода притеснений со стороны детей не были защищены даже княгини. Так, в «Послании митрополита ко князем, не послушающим матери», датируемом серединой XV в., автор укоряет князей в том, что они «оплошением... своим, или диаволим навожением, или своею молодостию» не почитают мать «уне ю не дръжите», обижают ее «да еще деи и обидите ее во всем», отнимают имение выделенное ей отцом «чим деи се пожаловал был ваш отец, а ее муж, князь... что ей подавал во опришнину... вы деи то у своей матери поотъимали».
При возникновении таких деликатных внутрисемейных проблем Церковь пыталась действовать сначала наставлением, призывая детей поступать в соответствии с традициями христианского уважения к матери и посмертной воле отца. Но если дети продолжали демонстрировать «непокорство и непокоянство», на них могла быть возложена строгая епитимия - «духовная тягость церковная», вплоть до отбытия бессрочного покаяния в монастыре под духовным надзором.
Бывали случаи, когда дети вели распутный образ жизни, воровали, игнорировали требования и запреты родителей, расточали их имущество. Если случай не удавалось решить камерно, безутешные отцы и матери могли и отказаться от своих непутёвых наследников. Так, в 1629 г. некий Михалко, жалуясь митрополиту Ростовскому, Ярославскому и Великоустюжскому Варламу на своего сына Федку, который перестал его слушаться и «по кабаком пиет и зернью играет, ворует и кабалы на собя дает ложные вдвое и втрое...», отрекся от беспутного сына:
«мне Михалку тот Федка не сын и дела мне до него нет».
В 1662 г. устюжанин Якушко Констянтинов сын Цывозерцов жаловался царю Алексею Михайловичу на сына своего Андрюшку, который обокрал самого Якова и его старшего сына Луку, унес при этом
«сто тридцать рублев денег да кабал на Сибирских на служилых и на Устюжан и на всяких промышленых людей на двисти на пятдесят на пять рублев, да посуды житейской, платья и оружья, на сто рублев»
и сбежал в неизвестном направлении. Просили блудного сына поймать, ценности (по возможности) вернуть, а самого — постричь в монахи:
«...грех на нём тяшки, за сына его не знаю. Да буде Бог один ему отец и судия»
Чуть для понимания: 1 р. в «ефимках» = 45 гр. серебром, не отчеканенный «слитой» или в «мечницах»/«копейках» = «пол гривны московской» = 51 гр. серебром. В это время дворянин («сын боярский») городской служилой корпорации получает государева жалования от 6 до 12 руб. в год.
Порой родительские ожидания не оправдывали и дочери. В 1639 г. в своем обращении к царю Михаилу Федоровичу, вдова московского стрелецкого полковника Маришица Леонтьева отказывалась от своей дочери Оленки («мне она не дочь, и дела мне до нея Оленки нет») за то, что она «не почала слушать, ворует и кабалы на собя дает».
Отречение и, что ещё хуже, публичное родительское проклятие — это исключение из сословной корпорации/общины и отлучение от духовного окормления. Таких можно было и похолопить, и покалечить, и убить. В законодательстве они идут наравне с незаконнорожденными, за каких «ниякие виры» не платят, так как у них нет рода, нет родичей и отвечать, соответственно, не перед кем. И если по незаконнорожденным позиция со временем несколько смягчится, то отречённым одна дорога — в казаки-разбойники. Там таких привечали и можно было опять выбиться в люди.
В конфликтных ситуациях Правда, Право и Традиция тогда были на стороне родителей. Сын приобретал некоторую самостоятельность только с выделением двора (и появлением собственной семьи) или при поступлении на государеву службу, а девочки просто меняли юрисдикцию. Вплоть до XIX века возраст вообще не являлся критерием приобретения юридической эмансипации юношеством. Есть нюансы, но сам по себе, возраст тут не важен. В зачёт идёт преимущественно экономическая самостоятельность. С другой стороны, отец нёс всю ответственность за поступки домочадцев: от церковных покаяний, через выплаты вир и вплоть до кнутования (в случае дворян или духовных - отсидки). Любая палка о двух концах. Абсолютная власть отца «во дому» предполагает абсолютную же ответственность.
Для ЛЛ: "Ничто не ново под луною: Что есть, то было, будет ввек", а схожие времена рождают схожие вопросы.
Василий Кандинский. Импрессия IV (Жандарм). 1911г. Холст, масло. Собственно, чиновники Третьего отделения Е.И.В. канцелярии были далеки от подобной инфернальной фигуры, они не тем брали.
Третье отделение собственной Е.И.В. канцелярии создавалось как орган, в первую очередь, престолоохранительный (хотя и не только) с широкими политическими полномочиями. В сферу деятельности Третьего отделения входили вопросы очерченные ещё Соборным уложением 1649 года в первых статьях (ст.ст. I - частично, II – III полностью, далее - частично), а именно:
1) Преступления против личности государя (прямые покушения); 2) Преступления против «государевой власти» (от «поносных слов», через «попрание Веры Православной» и до покушений на престол); 3) Преступления против «государева интереса» и казны.
Важно понимать, что по «первым трём пунктам» всегда признавалось значимым, говоря словами уже «Уложения о наказаниях»
«… как само совершение сего тяжкого преступления, так и покушение на оное».
Несмотря на все изменения в законодательстве и его дальнейшую регламентацию, содержание политических преступлений, в общем, этим и исчерпывается, только к 1874 году ещё несколько конкретизировали то, что мы сейчас называем «гос.изменой» и «сепаратизмом». Забавно, но и знаменитая ст. 58 УК РСФСР, и соответствующие статьи республиканских кодексов были выдержаны в том же ключе. Конечно, добавился неизвестный ранее «саботаж», но в царское время как о политическом преступлении о таком и помыслить не могли, хотя оно наблюдается сплошь и рядом. В наше же время идёт настоящий ренессанс имперского подхода. Всяческие «дискредитации» и «оскорбления чувств» - это прямой аналог преступлений по былому «второму пункту», а «саботаж», как раз, убрали от греха.
Чуть напомню, что самой употребляемой статьёй из «политических» (буквально — по количеству судебных решений) до 1905 года была ст. 103 «Уложения о наказаниях» (вопросу посвящена вся глава третья, ст.ст. 103-107), которая рассматривала оскорбление членов правящей династии как серьезное преступное деяние. До восьми лет каторги мог получить человек, виновный
«...в оскорблении Царствующего Императора, Императрицы или Наследника престола, или в угрозе их Особе, или в надругательстве над их изображением, учиненным непосредственно или хотя и заочно, но с целью возбудить неуважение к Их Особе, или в распространении или публичном выставлении с той же целью сочинения или изображения, для Их достоинства оскорбительных».
Другие статьи «Уложения» предусматривали подобные наказания и за оскорбления иных здравствующих членов императорской фамилии, а также
«Деда, Родителя, или Предшественника Царствующего Императора».
Вопросы дискредитации религий («признанных государством церквей»(!)), мундира, «государственных установлений», «действующих чинов» рассматривают глава вторая, частично главы шестая и седьмая «Уложения», в особо тяжёлых случаях — до пяти лет каторги. Количество дел по оскорблениям устойчиво растёт до Великой войны, где на подобное уже просто перестали обращать внимание. Забавно, но национальная принадлежность представителей «господствующей нации» в делах по оскорблению не всегда указывалась. Лишь в редких случаях отмечалось – «русский», «малоросс», «белорус». Напротив, когда речь шла о других этнических группах, национальность указывалась как правило. «Нерусскость» полагали важным смягчающим вину обстоятельством, наравне с «пьян был».
Т.е. к вопросу всего, что связано с государственной властью, управлением и его авторитетом подходили весьма серьёзно, хотя, в том что касается «второго пункта», в царствие Николая I уже вполне разделяли уровень «демонстративно-политический» и «бытовой». Третье отделение вмешивалось лишь в «политику», всю «бытовуху» оставляя МВД, но брало такие вопросы на карандаш и активно собирало информацию касательно умонастроений по поводу всех ветвей государственной власти. Наблюдения агентов, слухи, толки, выборочная перлюстрация давали обширный материал «на подумать», зафиксированный в сводках и донесениях по Третьему отделению.
Среди архивных документов Третьего отделения о городских слухах и толках циркулирующих в губернских городах и обеих столицах, содержится немало сведений о проблемах городского хозяйства, о недовольстве жителей состоянием дел в городах, о неэффективности городских властей. В сферу интересов высшей полиции подобные сведения попадали, видимо, потому, что каждодневные проблемы городской среды беспокоили подданных никак не меньше, чем глобальные вопросы правительственной политики, тем более что общественное недовольство вполне могло вырастать из банальной бытовой неустроенности жизни. И вот тут можно заметить удивительную гармонию между тем, что было тогда и тем, что есть сейчас.
Следует отметить, что общий тон заметок о городских новостях и происшествиях в «Сводках о слухах и толках» в конце 1850-х — начале 1860-х гг. скорее скептически-ироничный. Городские власти особым влиянием и уважением у сограждан не пользовались, а потому, сообщив 1 июня 1857 г. об избрании в Санкт-Петербурге нового градского головы, полицейский информатор прибавит, что прежний, говорят, купил себе виллу в Южной Италии и хочет туда перебраться:
«Кажется, подобным людям хлеб-соль в России под конец делается уже не вкусна в самой нашей матушке России!».
Сильная гроза в один из летних дней 1858 г. дала повод для веселых комментариев относительно происшествия: в результате удара молнии по Думской башне оглох часовой. Шутники говорили: жаль, что гроза была не во время заседания, тогда
«этот удар наверное разбудил бы в некоторых тамошних членах секретарях заглохшую совесть и справедливость».
Постоянным объектом общественного порицания в городах были рядовые полицейские чины. Притчей во языцех были «будочники», в обязанность которых входило обеспечение безопасности в городе. Горожане считали их «бесполезными и даже вредными».
«Публика вообще, когда в разговорах касается до будочников, отзывается об них не иначе как о мошенниках и первейших грабителях, а не как о блюстителях порядка и безопасности жителей... Известно, что они [не] только неоднократно были запутаны в сообществе с ворами, но даже обличены в убийствах».
Эту позицию достаточно четко выразил один петербуржец, сказав о городовых:
«У этих людей только в голове как бы придраться к какому-нибудь простолюдину и стянуть с него гривенничек или два».
Достаточно часто в сообщениях о тайных сборищах «игроков азартных игр», нарушениях режима работы питейных заведений, функционировании публичных домов и «весёлых квартир» отмечалось, что «полиции все это хорошо известно», а иногда и конкретно указывалось, что
«...квартальный надзиратель Захистин получает по четвертному с вечера...».
Случаи полицейских злоупотреблений иногда были просто курьёзны. В июле 1860 г. агенты Третьего отделения зафиксировали рассказ о том, что в Каретной части всеми делами ведал не квартальный надзиратель Гурский, а его жена,
«...которая вместо его разбирает разные жалобы, чинит по ним суд и расправу, берет взятки».
Эту историю обыватели рассказывали «со смехом».
Подобные сообщения обычно сопровождались поручением шефа жандармов проинформировать петербургское полицейское начальство («частным образом», то есть неофициально, без указания источника полученных сведений) для принятия мер, но результативность подобных донесений редко можно проследить.
Беспокоили обывателей и бездомные животные, которые доставляли им большие неудобства.
Любопытная заметка находится в сводке о слухах и толках за 15 мая 1857 г:
«Обыватели не постигают причин, почему с прошедшего лета отменена здесь благоразумная и столь необходимая для безопасности жителей мера, в летнюю пору ловить бездомных собак, в таком множестве скитающихся по улицам и площадям и устрашающих пешеходов не только ночью, но среди белого дня, — особенно детей порядочных родителей, во множестве гуляющих с их няньками по тротуарам и набережным? Неужели — говорят — мало было случаев от укушений бешеных собак и причиненных ими испуг, когда во время их скопищ оне целыми стаями бегают по улицам и без всяких причин бросаются на людей и лошадей? Настоящие причины такой непонятной и непростительной со стороны здешней полиции беспечности и отступления от прежнего порядка не только не известны обывателям Петербурга, но и к величайшему стыду, даже и самим полицейским офицерам!»
Последующий материал показывает, как основательно чиновник Третьего отделения подошел к составлению этого сообщения:
«На делаемые им [полицейским офицерам] обывателями вопросы об этом все их ответы совершенно различны между собою, что ясно доказывает, что никто об этом ныне здесь не заботится и со стороны городского начальства для безопасности людей в этом отношении не принимаются решительно никакие меры!»
Далее приводились ответы полицейских, полученные из частных бесед с ними. Объяснения предлагались самые разные, начиная с заботы о чести мундира:
«Со времени Игнатьева [П.Н. Игнатьев, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, граф, санкт-петербургский военный генерал-губернатор (1854–1861 гг.)] , он отменил этот порядок, находя, что неприлично для солдат бить собак, ибо хотя этим занимаются фонарщики, но они все-таки считаются солдатами».
Обнаруживались и социальные мотивы подобной бесхозности:
«Это сделано по представлению брант-майора Эртеля [Л.Н. Эртель, генерал-майор, санкт-петербургский брант-майор (1847–1858 гг.)] , который просил Игнатьева дозволить ему вместо употребления фонарщиков бить собак, отпускать их во время трех летних месяцев, где они не бывают заняты фонарным по городу освещением, ходить на вольную казенную работу в пользу артельных их денег, для улучшения пищи сих бедных людей».
Другая, «финансовая», версия заключалась в том, что
«употребленные на этот предмет с незапамятных времен сети до такой степени изгнили, что совершенно сделались негодными к употреблению, а для изготовления новых совершенно нет сумм в полиции».
Рациональный выход видели в предполагаемом намерении:
«сделать какие-то ручные сети, чтобы ловить живых собак, а потом уже бить их за городом, чтобы удалить это противное зрелище от жителей, и отделять собак с ошейниками от собак, скитающихся по воле, или давать им околевать с голоду в каком-нибудь отдаленном месте за городом».
Этот вариант решения проблемы подтверждался рассуждениями (тут обращает на себя непривычное использование термина «гражданин». Оно сброд, конечно, но в данном конкретном случае - «неслужилый». При этом, старший дворник - это уже младший полицейский чин):
«Вместо фонарщиков Эртель предложил употреблять на это граждан — дворников, арестантов или разный другой сброд народа, но нет еще разрешения.
Вполне вероятным было предположение:
«Может, это сделано из экономии, ибо по давнишнему положению, полагается по 10 коп. с каждого собачьего хвоста в пользу фурманщиков».
Опрошенные офицеры прибавляли, что это дело их начальства, а раз оно не делает никаких распоряжений, то и им незачем «соваться не в свое дело».
Резюмируя результаты опроса и недовольства петербуржцев, информатор убеждал свое начальство:
«Но от этих пустых разговоров жителям Петербурга нисколько не легче, — следует действовать, а не рассуждать. Поэтому-то и совершенно справедливо их негодование против непростительного упущения, и желание, чтобы в скорейшем времени были приняты самые строгие меры для восстановления единожды и навсегда в Петербурге прежнего в этом отношении полицейский порядок, без которого в жаркое летнее время никто не может выходить со двора без опасения быть укушеным бешеною собакою».
В данном конкретном случае последствия тайной записки оказались заметны для горожан. 10 октября 1857 г. в сводке Третьего отделения появилась новая информация о том, что петербургская полиция наконец-то занялась уничтожением бродячих собак:
«Это производится здесь совершенно на парижский манер, то есть двое везут телегу с ящиком, а несколько человек, каждый вооруженный железным обручем с сеткой, как бы мимоходом набрасывает ее на избранную жертву».
...Дискредитации, релоканты, полицейский бардак и злые собачки... И это всё это 170 с гаком лет тому... Ну как тут не задуматься о цикличности истории?..
Нормы цитируются по : «Новое уголовное уложение, высочайше утверждённое 22 марта 1903 года»;
Статистику по применению 103-107 ст.ст. можно посмотреть в приложениях к: Колотильщикова Е.А. Дела об оскорблении его императорского величества;
Тарновский Е.Н. Статистические сведения об осужденных за государственные преступления в 1905 –1912 гг. // Журнал Министерства юстиции. 1915. № 10. С. 43, 47, 63 – 64.
О перлюстрации и её роли подробнее можно почитать тут;
Анализ материалов сводок по Третьему отделению дал: О.Ю. Абакумов. Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.;
Кн. В.А. Долгоруков. Отчёты Третьего отделения Е.И.В. собственной канцелярии за 1856 - 1866 гг. Там смотрим раздел «Нравственное состояние общества» за 1857г.
Кусочек из интервью Стивена Коткина (проф. Принстона, есть в Вики) каналу Гуверовского Института. Коткин у нас известен переведённой трёхтомной биографией Сталина, весьма принятой либеральной тусовкой, для Штатов - один из ведущих русистов.
Основной посыл: в борьбе с Россией Штатам надо было ставить не на либералов, а на националистов.
Национальный вопрос больной, конечно. Да и власть что-то сильно подозрительно косячит по этому поводу. Но это не значит, что к вопросу надо подходить эмоционально , а не рационально. В общем, товарищ - будь бдителен! Любые эмоции могут и будут использованы против тебя и государства.
