В коучинг-среде и на женских практиках доминируют мантры: прокачай женственность, живи для себя, энергия — главное, ты никому ничего не должна. Мужчина, в этих ритуалах, — не партнёр, не союзник, не ведущая сила, а переменная, инструмент и жалкий трофей. Женскую силу учат монетизировать, а не вкладывать в семью. Работа над собой становится способом отрыва от биопрограммы, духовный рост подменяется эксплуатацией ресурса, а биология — переключается на абстрактные цели с мимикой сознательного выбора.

Академическая и карьерная сфера — это цемент в фундамент новой прошивки. Прямая последовательность: образование → карьера → самореализация → и только потом, если повезёт, — семья. Если не передумаешь. Девочке с самого первого памперса внушается, что главная ценность — в дипломах, офисах и новых строчках в резюме, а мужчина в этом пути — скорее угроза. Он мешает. Отвлекает. Может сбить с курса, посадить в декрет, потребовать еду и внимание. Значит — лишний.

Потенциальный тормоз. Помеха.

Результат системен: женщина намеренно задерживается в стадии самости, и выходит на рынок брачных переговоров тогда, когда её биология уже сигналит о дедлайнах.

Она уже не выбирает — она выжидает. Не привлекает — уговаривает. Не строит из избытка — а рыщет как ищейка и цепляется из нужды. В этом и есть главная победа системы: такая женщина не формирует сильную ячейку, не укореняется, не становится автономной. Её легче перенаправить. Её проще перераспределить.

Кстати, сюда отлично ложится старая мантра от дрессированных психологинь в деловых жакетиках: мужчина в семье — старший, но не главный. Классический учебный эвфемизм, щедро сдобренный патокой псевдопрогрессивности.

Переведу на человеческий: мужчина — номинальный дежурный. Как школьник, которому выдали тряпку и велели следить за порядком. Дежурный по классу. Власти — ноль. Обязанностей — вагон. Ответственности без рычагов — по уши. И виноват всегда он, потому что старший. Однако не решает ничего — потому что не главный.

Так и здесь. Мужчине торжественно выдают картонку с надписью старший — для антуража. А вот ключи от сейфа и пульт от реальности аккуратно оставляют в чужом кармане. Семейная власть? Нет-нет, ты что-то напутал. Ты просто дежурный по катастрофам. Ребёнок воет, ипотека психует, машина дребезжит, жена сдулась — ну извини, ты же старший. Разбирайся. А вот решения, финансы, правила и финальные вердикты — это уже в другом ведомстве. Главном.

Тебя там не спрашивают. Оттуда тебе просто высылают копии приказов.

Это не просто перекос. Это классическая подмена понятий: на табличке — лидер, в жизни — крайний. Самцу даже льстит эта роль. Он носит на себе ответственность, разруливает скандалы, гладит нервы, таскает мешки, чинит смесители, терпит молчание, берёт на себя всё. А за ним, в тени, тихо и спокойно правит матриархат в обёртке новой этики.

Смешнее всего, что вся эта конструкция подаётся как эволюционное достижение, как высшая форма партнёрства. Как будто симбиотическая эксплуатация — это прогресс. На деле же — один жрёт в три горла, другой охраняет холодильник.

А теперь — к самому главному. Тому, что всегда слишком очевидно, чтобы попасть в объектив.

Юная девушка — особенно в критическом интервале от 18 до 23 — это не просто актив. Это потенциальная точка генерации власти. Биологический и социальный ресурс, который в руках зрелого, патриархально ориентированного мужчины превращается в движущую силу автономии. И вот что критично: если такая пара срабатывается — рождается не просто семья.

Формируется автономный закрытый клан.

Замкнутая, жёстко структурированная, самоуправляемая, иерархически выстроенная ячейка, которая не нуждается в услугах государства. И что особенно раздражает систему — она самодостаточна. Она очень опасна. У неё свои ресурсы, своя безопасность, своя логистика, свои приоритеты. Она не просит помощи извне — она функционирует по своим законам. А значит, выпадает из схемы распределения.

Так формируются автономные кластеры — неподконтрольные центру. Они могут выращивать своих наследников по собственным шаблонам, строить династии, заключать союзы, вплоть до создания суверенных межклановых коалиций. Их нельзя купить, расколоть или перенаправить — хоть через инстаграм-терапевта, хоть через корпоративный тренинг по инклюзивности, хоть через слёзные ток-шоу о равенстве, хоть через государственный грант на борьбу с токсичной мужественностью.

Это уже не атомизированные граждане. Это субсистема. Альтернатива.

И вот тут начинаются настоящие тектонические сдвиги. Пресловутый конфликт интересов. Потому что именно такая ячейка — естественный враг матрицы. У неё нет зависимости. У неё есть свой интерес. И своя чёткая логика. А вот это — уже не игра в поддавки частно-государственное партнёрство. Это возвращение к исходному коду.

Так почему же такие союзы вызывают у системы зубовный скрежет и нервную реакцию? Потому что нет перераспределения. Такой мужчина не разведётся. Не отдаст половину за моральный ущерб. Не пойдёт к коучу с ламинированной сертификацией и не побежит на групповую терапию по работе с обидами ученика второго Б. Он не станет клиентом рынка боли. Его капитал, его энергия, его смысл — остаются внутри семейной ячейки. В закрытом контуре. Недоступные для изъятия.

Потому что нет зависимости.

Семья, выстроенная в логике патриархальной вертикали, не нуждается ни в кураторах, ни в инструкторах по осознанности, ни в этических костылях, ни в моральных протезах. Ей не нужна феминизированная страховка от жизни. Не нужно и участие государства — ни в виде социальных программ, ни горячих линий, ни натренированных глаз школьного психолога. У супругов уже есть структура. Уже есть ценности. Уже есть порядок. Уже есть смысл. Навязывать — нечего.

Это не объект заботы. Это субъект власти.

И самое опасное — они не производят потребительские единицы. Они создают наследие. Это не дети по графику прививок. Это линии. Династии. Кланы. Замкнутые, обучаемые, саморазвивающиеся системы, долговременные образования, способные действовать вне логики здесь и сейчас и краткосрочной выгоды мне должно быть комфортно.

Именно поэтому молодую девушку надо задержать. Затормозить. Запутать. Заблудить.

Ей словно блокируют выход с перрона на нужную платформу. Она слишком быстро откликается на мужское влияние — сильную мужскую гравитацию — в лучшем смысле этого слова. Не как на агрессию, а как на стройную архитектуру. Мужчина с позвоночником, получивший невесту не по месячной подписке с витрины маркетплейса, а через институцию отцовского благословения — не просто формирует с ней пару. Он превращает её в союзницу. В часть незыблемой конструкции. В проводник своей стратегии.

Он не обсуждает с ней роли — он настраивает функции и формирует миссии: лепит под свой ритм, интегрирует в свой уклад, синхронизирует под понятный порядок, под мы, в котором нет места фем-дискурсам, культурным супам из травм и обид, терапевтической одержимости и горькой романтизации одиночества.

И если она успевает стать женой — до того, как система превращает её в настороженную, выгоревшую, травмированную, идеологически переработанную единицу, — это катастрофа для всей модели. Все ресурсы доктринальной дрессировки летят в пустоту. Все бюджеты на психопросвет и рекламу будь собой — коту под хвост.

Потому что она — уже не объект.

Она — субъект, биооружие патриархата, капсула с кодом, — протокол древнего порядка, способный полностью переписать расстановку сил.

Всё.

Если до того, как она пройдёт через индустрию обессмысливания, до неё успеет добраться и перехватить настоящий вожак — не эстетствующий пупсик в поиске себя, а структурный лидер — она больше не принадлежит системе. Она становится частью антиструктуры. Замкнутой модели, в которой мужчина и женщина — не два конкурента за эмоции, а единый центр силы.

Это уже не союз. Это угроза. Колоссальная угроза всей архитектуре распределения власти, денег и смыслов.

Поэтому, — и это важно! — её нужно: остановить, дезориентировать, сбить с траектории, переубедить и перевоспитать в парадигме: мужчина — не опора, а эмоциональный тренажёр, триггер, временный соавтор её фрустраций и тревожного опыта.

Несёмся дальше вниз. В само инферно.

Среднеранговые женщины в рамках системы — не просто социальная прослойка, а встроенный эволюционный механизм фильтрации. Живой заслон между молодостью и ресурсами, тщательно охраняющий проход к верхушке генофонда. Их задача — не пускать лишних, замедлять конкуренцию, контролировать поток.

Они — передовой санитарный кордон, преграждающий путь юным, целомудренным и опасно привлекательным конкуренткам в обитель патриархальных привилегий. Их миссия не сводится к защите личной позиции — они охраняют сам доступ к трофеям: достойным состоявшимся мужчинам, их капиталу и статусу. Это регуляторы тока, цензоры желания, кураторши допуска. Церберши.

Их роль — поддерживать хрупкое равновесие, в котором они всё ещё наверху, а свежие и гладкие — в плотной, терпеливо напирающей очереди снизу. Они — как клапан давления: сдерживают напор, перенаправляют внимание, рассеивают напряжение. Их ценность не метафорична — без них машина перераспределения попросту заклинит.

Среднеранговые — социально укоренившиеся особи, уверенно занявшие свои позиции в иерархии стаи. За плечами — стабильная работа, дети, бывшие или текущие мужья (нередко оба — в фоновом, многозадачном режиме), доступ к материальному и символическому капиталу. Главное — они занимают позиции, которые кажутся достижимыми для молодняка. Они стоят у ворот. Именно они регулируют проход к ресурсам — территориальным, статусным, экономическим. В таких системах территория маркируется через них: только те, кто прошёл инициацию зрелости, признанную системой, получают шанс приблизиться.

Инициация зрелости — это не просто биологическая отметка. В терминах системы — это прохождение через ритуал потерь: телесных, психологических, символических. Девушка, едва шагнувшая на арену сексуального рынка, уже не новая. Курс наивности обрушивается сразу после первого обмена — и путь назад захлопывается. Система начинает воспринимать её иначе: иерархическая ценность смещается, статус маркируется опытом — в традиционных ячейках молодая мадам больше не котируется.

Юные — дерзкие, лёгкие, самоуверенные — склонны переоценивать себя и недооцениваться окружающими. Они врываются в социальное поле без карты и без понимания расстановки сил. И вот тут включаются среднеранговые — не как злобные матроны, а как рефлексирующие привратницы. Сознательно или инстинктивно, они выстраивают барьеры: замедляют претенденток, встраивают в пространство культурные ограничители — и тем самым становятся хранительницами старого порядка — сдерживающими несанкционированный переток юной крови, энергии и амбиций к стратегически важным ресурсам.

Ирония в том, что фасад их риторики — про отказ от раннего брака, свободу любви, раскрепощение и промискуитет — служит тем же целям: оттянуть, рассеять, запутать. Всё это проявляется в форме тонких поведенческих инструкций, поданных под соусом заботы: Рано ещё. Сначала найди себя. Сфокусируйся на карьере. Мечтай, развивайся, путешествуй. Перевод с эвфемического: Задержись на старте. Пока укрепляется периметр.

Так работает фильтрация. Не враждебная — рациональная. Она не рушит, а перенаправляет. В глазах привратниц юная наивность слишком летуча и легковесна — чтобы беспрепятственно проникать в стабильные, жирные ниши.

Среднеранговые женщины — лицевая панель феминистского мейнстрима. Они уверенно транслируют манифесты позднего замужества, осознанного материнства и карьерной самореализации. Всё это оформлено под видом наставничества, просветительской миссии, но по сути — вежливо замаскированный заслон.

Патриархальные ценности подаются как реликт: немного стыдный, немного забавный, немного архаичный. Не напрямую, а полутонами — через аллюзии на утраченные возможности. Послание для колеблющихся предельно ясно: не суйся туда, откуда они уже ушли навсегда.

Сожаление у них не о когда-то сделанном выборе — а о невозможности переиграть. Теперь очередь за новенькими — и им предстоит пройти тот же глянцево-грабельный маршрут.

В образе наставниц, психологов и женских тренеров они становятся культурными санитарами. Объясняют юным и чистым, как не раствориться в мужчине, как не потерять себя в семье, как не скатиться в зависимость от чувств. Не запрещают — просто не рекомендуют.

Но под видом заботы звучит стратегический месседж: не влюбляйся.

Это упреждающий удар по архетипу влюблённой девочки, пока та ещё не утратила способность верить. Цель проста: блокировать естественный паттерн единственно правильной модели отношений. Обнулить природный импульс. Предотвратить раннюю передачу себя — мужчине, детям, уютному традиционному браку, сильной родовой вертикали. Не демонизировать патриархат, а лишить его смысла. С хищной утончённостью культурного кода — через изъятие желания.

Разводы? Будут.

Если среднеранговая пара не разводится — это либо статистическая аномалия, либо мы просто ещё не увидели финал.

Развод давно перестал быть драмой — это рутинная процедура. Все уже знают, куда идти, что говорить, как превратить распад в актив. Алименты и раздел имущества — не побочные эффекты, а встроенная компенсация за истёкший контракт.

Это тот самый момент, когда женщина перестаёт быть партнёром и становится оператором дробления, а затем — перераспределения ресурсов ячейки в пользу системы. Мужчина — уже не супруг. Он: ресивер, донор, спонсор, благодетель, ресурсоноситель, подключённый к контуру долговременных юридически оформленных изъятий.

Всё. Это больше не про отношения — это функционирующая алимéнтная инфраструктура, прописанная законами, нормативами, инструкциями и кодексами.

Когда женщина проходит через развод — особенно с мужчиной, обладающим стабильным ресурсом — включается максимальная цепь перераспределения. Тот самый мальчик, что когда-то стал мужем, теперь не просто бывший — он финансовый субъект. Он работает, платит, делится, отдает. Деньги переходят к женщине и детям — а затем плавно стекают обратно в систему: через потребление, налоги, субсидии, фондовые потоки и программы господдержки.

Капитал, который мог бы остаться в ячейке, утекает наружу — в суды, органы опеки, рынок, систему соцобеспечения. Именно так работает переработка: всё идёт в оборот. Всё — кроме семьи.

Роль альфа-державы? Выгодоприобретатель. Архитектор процесса.

Когда женщины среднего ранга подключаются к цепочкам пособий, алиментов, распилов имущества и компенсаций, они перестают быть просто получателями. Они становятся каналами. Надёжными, управляемыми, предсказуемыми, встроенными в бюрократическую анатомию. Результат — стабильный финансовый поток, который легко учитывать, регулировать, оправдывать социальной необходимостью и включать в бюджетную сетку.

Так выстраивается буфер. Женщины среднего ранга (а разведённая — это уже как минимум среднеранговая: с багажом, с опытом, с историей — и без шансов на апгрейд) становятся встроенным модулем, блокирующим переток мужского ресурса в новые патриархальные ячейки. Они как фильтр с обратным клапаном: оттуда — можно, туда — уже нет. Мужские усилия, финансы, желания — всё, что могло бы лечь в основание новых союзов, вместо этого застревает в системе и перерабатывается в поддержание текущей конфигурации.

Поток капиталов, амбиций и усилий несостоявшихся патриархов перенаправляется не в семью, а в институции: в суды, финансовые фильтры и правовые интерфейсы. Всё — строго по нормативу. Всё — ради сохранения статус-кво.

Среднеранговый разведёнец — фигура, зажатая в парадокс. Его обязывают платить: система строго следит за выполнением обязательств. Но параллельно та же система не даёт ему построить новую семью. Общественная мораль охотно поддерживает мужчину, пришедшего в женскую семью — к матери-одиночке с ребёнком. Но когда ситуация обратная — опять работает обратный клапан. Женщины отказываются принимать детей мужчины от предыдущих союзов. Это не проговаривается вслух — но внедрено на всех уровнях: от алгоритмов дейтинга до разговоров в кругу подруг.

В итоге: он платит — но не может строить. Его ресурсы распределяются по чужому бюджету, его статус — обнулён, а рынок партнёрства закрыт. Женщины массово требуют алименты как норму, но категорически не хотят быть рядом с мужчиной, который их уже платит. Даже если сами — получают. Эта мораль — внутренняя, не озвучиваемая, но абсолютно жёсткая.

Парадокс: разведённый мужчина — обязан отдавать, но не имеет права начинать заново. Он измотан, обременён, и при этом — вне рынка. Его шансы на новую семью близки к нулю, потому что женщин с претензией на чистый старт много, а готовых к симметрии — нет. Пропаганда — за вторые шансы. Но выбор, когда он есть, всегда идёт мимо.

Так и формируется патовая ситуация: разведёнцы с хвостами — женщинам невыгодны. А мужчины с выбором — обходят стороной разведёнок с прицепами. Семья распалась — и шансы на новую у тех и у других почти исчезли.

Отсроченные браки — это уже не просто культурный тренд или осознанный выбор. Это — филигранно встроенный в социальную ткань механизм перераспределения времени, энергии и капитала в пользу структур, которым мешает семейная оседлость.

Это — алгоритм дофаминовой экономики: чем дольше индивид остаётся вне брака, тем дольше он — в обороте. В игре. Он не заземлён, не укоренён, не строит гнездо, не инвестирует внутрь. Он продолжает перемещаться, потреблять, искать себя, развиваться. Каждое отложенное да на брачном фронте — ещё один год подписок, аренды, тревел-бонусов, самопознания и кредитных баллов.

В итоге ресурсы — временны́е, эмоциональные, финансовые — концентрируются не в семье, а в руках атомизированного субъекта. А ему, по сути, и копить незачем: семьи-то нет. Нет долгосрочных целей, нет устойчивого контура циркуляции. Всё снова и снова утекает в экономику бесконечного потребления. Это — идеальный сценарий для системы, ориентированной не на устойчивость, а на вечную текучку денег и людей.

Поздние браки идеально питают индустрию коучинга и бесконечного самообучения — когда у человека нет семьи и детей, у него высвобождаются три главных ресурса: время, деньги и — главное — экзистенциальная пустота.

Образуется вакуум смысла, который требует немедленной закачки: и на этот подиум тут же вскарабкиваются племена коучей, психотренеров и шаманов осознанности — все с бубнами! — предлагая нескончаемый апгрейд: от soft skills до женских кругов и мужских ретритов.

К ним присоединяются целые отрасли, чья экономика зиждется на нестабильности: психотерапия, дейтинг, онлайн-обучение, маркетплейсы самопомощи. Их благополучие — в вашей неопределённости и в отложенной взрослости — когда человек годами ищет себя, не врастая ни в кого и ни во что. Вы всё ещё в пути, вы на своём пути становления — прекрасный, растянутый, годами тянущийся туннель монетизации. Обучение превращается из инструмента в фетиш. В самоцель. В цикл без конца: вложи в себя, раскрой потенциал, проработай установки, живи осознанно.

И это — золотая жила.

Чем дольше человек вне устойчивых ролей — тем дольше он в состоянии перманентной незавершённости. А незавершённому проекту самого себя — всегда можно продать продолжение. Вечный ученик. Вечно развивающийся. А значит — вечно недоразвитый.

Так рождается новое суррогатное взросление: обучение — как эрзац зрелости. Саморазвитие — как товар. Вам продают не знание, а его имитацию. Не опыт, а его симулякр. Не зрелость, а её репетицию. И, конечно, эстетику псевдозрелости — с резюме, сертификатами и дипломами о духовном росте.

И в итоге мы встречаем их повсюду. Это — #онижедети. В теле взрослого — эмоциональная хрупкость, незрелые привязанности, хлипкие опоры.

Семья стабилизирует. А стабильность — невыгодна. Поэтому её либо откладывают, либо затрудняют, либо демонизируют, либо опошляют, либо превращают в карикатуру. Или в ристалище.

С психофизиологической точки зрения поздние браки — а особенно их отсутствие — поддерживают устойчивую дофаминовую стимуляцию. Новизна, цели, апдейты, курсы, лайфхаки — мозг живёт в режиме режиме охоты — за смыслами, статусами и новыми версиями себя. Привязанности не формируются — они откладываются. Вместе с ними — и психическая устойчивость.

Семья запускает другие гормональные контуры. Серотонин, окситоцин, вазопрессин — гормоны стабильности, привязанности, надёжности. Они гасят тревожную гиперактивацию, глушат дофаминовую возбудимость, снижают потребность в бесконечном самотюнинге и переводят организм в режим сохранения. А это — опять же! — опасно для системы, построенной на мотивационном голоде. Такой человек — менее внушаем. А значит — менее доходен.

Стабильная семья — это замкнутый цикл ресурсов. Это медленный, но надёжный обмен. А система — жаждет движения. Поэтому она навязывает другую норму: быть всегда в процессе. Быть в проработке, в ресурсе, в переосмыслении, в перезапуске.

Без долговременных привязанностей префронтальная кора превращается в корпоративный интерфейс: цели, чек-листы, трекеры, метрики, стратегии. А лимбическая система — зона эмоций, любви, привязанности — остаётся в режиме голодного ожидания. Неиспользованная. Истощённая. Эмоциональная уязвимость становится нормой. Более того — она становится сырьём. Почвой для любых индустрий. Психоэкономическим активом.

LTV у тех, кто в теме, — стремится к бесконечности.

Так работает устойчивый дофаминовый цикл: цель — достижение — пресыщение — новая цель. Коучи и менторы лишь встраиваются в него, подбрасывая новый стимул. Твоя лучшая жизнь начинается завтра. Но сначала — марафон. За 9999₽. Это бесконечная подписка: ты никогда не приходишь — всё ещё идёшь. Всё ещё ищешь себя. Всё ещё на пути к себе. Всё ещё познаёшь себя.

Всё ещё — клиент. Постоянный.

А семья… семья этому мешает. Она выключает бессмысленную охоту. Она делает человека нечувствительным к внешнему сигналу. И в этом — её главная еретическая функция.

Стабильная семья — это дофаминовый дефолт. А дефолт — враг экономики роста.

Поздний или откладываемый брак застревает на стадии search behavior — поведенческого цикла поиска. Человек как бы всё ещё в пути, в режиме вечного навигатора. Это активирует дофаминовые механизмы, повышает чувствительность к внешним сигналам и настежь распахивает шлюзы для проходимцев менторов, шулеров инфотренеров и шарлатанов шаманов осознанности. Они приходят с картами, ответами, гайд-листами и мотивацией: как найти себя к утру — когда уже лет тридцать ты в бесконечном поиске.

Семья же требует смены режима: от поиска — к закреплению. Это уже attachment cycle. Тут уже не до марафонов. Усиливается окситоцин, выстраиваются устойчивые привязанности, формируются стабильные нейронные цепи. Ресурсы перераспределяются — не на прокачку себя будущего, а на конкретных людей и цели. Это стадия стабилизации, оседания, инвестиций в глубину. А значит — в этом состоянии человек становится гораздо менее внушаем, менее тревожен и, главное, менее лоялен к очередной обёртке личностного роста. Он уже не ищет новую версию себя — его вполне устраивает текущая. Почему-то.

Что, конечно, маркетинг прощать не может.

Именно поэтому системы, заточенные на потребление и ментальный апгрейд, яростно охраняют всё, что мешает переходу от поиска к закреплению. От search — к attachment. Неважно, под каким флагом — карьерный рост, самореализация, свобода от ролей. Главное — чтобы человек продолжал искать.

Искать себя. Искать смысл. Искать лучшее. Искать дольше.

Первый полуитог: поздний брак (как и развод) — это биохимически управляемое продление фазы нестабильности. А нестабильный, но ищущий — это идеальный потребитель. Нетерпеливый, тревожный, мотивированный. Транжира. Его дофаминовые рецепторы — разогреты. Префронтальная кора — в режиме самотрекинга. Лимбическая система — голодна. Кошелёк — открыт. Устойчивость не наступила.

Значит — рынок жив. И здравствует.

Современная культура преподносит одиночество не как сбой, а как достижение. Ты свободен, никому не должен, ты сам себе проект. Партнёр — угнетатель. Дети — помеха. Семья — эмоциональная ипотека. Реклама, сериалы, соцсети, блоги, корпоративные кодексы — всё повторяет как заклинание: одиночка — это прогресс. Даже те, кто по идее должны были бы сближать — феминистки и апологеты мужского движения — всё чаще выступают как враждующие культы. Как идеологические антагонисты.

Конфликт выгоднее доверия. Сближение — риск, дистанция — актив.

Так одиночество превращается в норму. Новая базовая ячейка общества — не союз, а атом. Индивид. Сам себе ценность, сам себе проект, сам себе смысл. Это он, родной, — индивидуализм. Атомизация под видом свободы.

Современный потребитель — это номад. Без корней, без потомства, без привязанностей, но с клиентским ID и длинной лентой транзакций. Он не помнит, к какому роду принадлежит, но точно знает, какой тариф у него на YouTube Premium. Семья — это кооперация и взаимные сдержки. Одна стиралка, один холодильник, один Netflix на всех. Совместное жильё, общие расходы, синхронизированная тревожность. А это катастрофа для рынка: меньше транзакций, меньше импульсивных покупок, меньше тревожного я заслужил.

Разводы, отсрочка брака, одиночество — идеальные антагонисты семейной экономики. Чем больше одиночек, тем больше расходов: клубы, аренды, страховки, терапии, инфокурсы. Один человек — это отдельная экосистема потребления. Там, где могла бы быть одна семья, — три телевизора, три подписки, три кофемашины и три параллельных кризиса идентичности. У каждого — свой психотерапевт, свой гайд по самоценности, свой GPT и своя тревожная корзина на Ozon.

Мозг, оставленный наедине с собой, работает иначе, чем в устойчивой парной системе. Без долговременной привязанности он переходит в режим вечного поиска — цели, смысла, кого обнять, на кого наорать, кого заблокировать. Это не поэзия. Это — нейрохимия нестабильности.

Партнёрская привязанность — в браке, и особенно в контексте родительства — усиливает гормон любви и привязанности, стабилизирует уровень тревожности, повышает устойчивость к манипуляциям и гасит дофаминовую зависимость от новизны. Человек оседает. Его труднее сбить с курса. Он становится менее внушаем, реже нуждается в стимуляции извне. Он не бросается на новые тренды и не реагирует на каждую модную волну. Его сложнее вовлечь в бесконечный цикл саморазвития и потребления.

Он не нуждается в постоянных внешних подтверждениях своей ценности. Он предсказуем. А значит — невыгоден. Он — неидеальный клиент.

А вот тревожный, эмоционально неоконченный взрослый в режиме поиска себя — это идеальный продукт. Он ищет всё: работу, миссию, вектор, курс, предназначение, любовь, идентичность, веру, наставника, своё дело, свой путь, самого себя — настоящего я. Он внушаем. Подсажен на внешнюю валидацию. Эмоционально обнажён. А главное — он верит, что вот-вот найдёт ответ.

И, конечно же — тут же его купит. Легко, азартно, и обязательно — повторно. А значит — он идеальный клиент.

С психофизиологической точки зрения устойчивый ранний брак — это не атавизм, а способ закрыть поисковую петлю и перераспределить ресурсы в сторону роста. Это не традиция, а биологический механизм перехода от фазы самопоиска к фазе самореализации. Поздний брак эту петлю не закрывает. Он просто прокручивает цикл заново, с новыми курсами, новыми тревогами и новыми приложениями. И пока петля открыта — в неё можно бесконечно загружать ответы продукты.

Встретимся в третьей части.

____________________________

Короткие эссе, смысловые импульсы, интеллектуальный абсурд, фрагменты снов и шумов. Подписывайтесь: https://t.me/gromovaty/

У меня недавно возник вопрос, а почему почти все девушки, которым я почему то не нравился - несчастливы в личной жизни, разведены. А почти все девушки, которым я почему то нравился - счастливы в личной жизни.

Так же у меня возник вопрос, почему почти все лидеры мнения мужчины, которым я не нравился, и с которыми я не мог договориться десять лет назад, сегодня влачат жалкое сущестование. А те лидеры, с которыми я или мог договориться, или они просто понимали, кто я и зачем я, они вышли в дамки.

Так же у меня возник вопрос, почему те инновации, которые я предлагал 10-20 лет назад, сегодня вполне себе развились. А то, чем занимались те альфачи начальники, которым я не нравился - кануло в лету и поросло паутиной.

И самый главный мой вопрос- а почему, несмотря на такие вот вроде положительные подвижки у людей вокруг меня, эти люди лучше большинства, сам я средненький, а кое где хуже среднего?

Как это связано с тем, что половину жизни я прожил в науко граде, занимаясь наукой?

Общий вопрос: откуда взялись экономические около-столетние циклы Кондратьева?

Сначала расскажу о константах в этом очень запутанном уравнении. О двух обидных биологических константах. Нормисы уже могут начать дышать в бумажный мешочек. Я вас предупреждал. Вы думаете, вы знаете, что такое нигилизм, потому что у вас был курс школьной литературы и философии? Не знаете вы, что такое нигилизм. Чтобы вам совсем плохо не стало, я не буду оформлять это как некую научную статью. Пусть это будет некая публицистика на грани художественного вымысла. Потом вы сможете побежать в науч поп группы и пожаловаться им. И вам станет лучше. Я стану в ваших глазках антинаучным сумашедшим. Пусть так и будет.

Если к тому времени нормисы среди читателей остануться, то...Что бы вам не было очень больно, за двумя обидными константами последуют две (?) прикольные классные, антропоцентрические константы. Подлижу большинству, так сказать. Ну, я же не совсем монстр. Не хочу, чтобы были взрывы жоп нормисов на подобие хиросимы. Но небольшой взрыв жоп мне приятен. Так много внимания сразу. Моя истероидно- виктимная дон кихотская натура ликует. Так что начнем с мякотки.

У нас очень ленивый мозг. Связано это с тем, что организм может обеспечить кислородом и глюкозой всего где то от 30 до 70 грамм коры единовременно. А кора у нас весит как минимум кило сто. То есть всего где-то 6% коры, или 5% в целом мозга - работают в один момент времени.

Артерии крупной собаки и челика одинаковой ширины, а мозга в учелика коры- в 10 раз больше. При чем кора мозга в 10 раз больше тратит энергию, чем один килограмм мозга собаки.
То есть что бы одновременно включить абстрактную долю мозга в той его части, что создает правила в той её части, что играет по правилам....Нужно в сто раз больше крови, чем проходит по нашим артериям.
Кстати, собака в рамках её сложности жизни на это способна. Мы- нет. Никакой осознанности не существует. Мы менее осознаны в каждый отдельный момент времени, чем собака.

Более того. Многие думают, что альфа бетта сигма - это животное разделение, не подходящее к человеку. Хотя всё более чем наоборот. Об этом чуть далее.

И это - первая био константа.

Вторая, очень тоже тяжёлая био константа.

Чем менее вооружено животное, тем более оно агрессивно ко своим братьям и сёстрам, к своей популяции. Львы и тигры друг друга редко убивают, а какие нибудь хомячки - постоянно. Так вот, человек - это хомячок, а не тигр. Дай ему волю, он уничтожит себя и других и всё человечество. Мортидо фрейда, мать - пере - мама.

Из этих двух био констант следует некоторый исторический этолого - популяционно - генетический соц дарвинисткий вывод. Раз в целом человечество не может каждую минуту времени быть осознанным, и до кучи человек- самая агрессивная и похотливая из всех обезьян, то выходит, что нам нужна управляющая система, которая не даёт нам наделать делов.

Когда то это была религия, или мораль, сейчас - гражданское общество (у около золотого миллиарда).

Кстати, такие проблемы бывают не только у людей. Многие био виды, био системы, будучи представлены сами себе после того, как они выиграли эволюционную гонку у остальных видов, вымирали, и вымирание это было связано с внутренней структурой их социума. Это самоубийство, связанное с тем, что вид слишком силён и хорош для этого биогеоценоза.

Например, многие виды вымерли из-за главного столпа любого социума, что животного, что человеческого- из-за полового отбора. О том, как половой отбор убивает многие био виды, я написал вот тут.

Но просто у людей из-за развитого мозга и материальной и не материальной культуры этосамоубийство от того, что мы слишком хороши, это самоубийство самое сильное и самое изощрённое. Нам необходима внешняя управляющая система. Причём такая система, которая работает БЕЗ осознанности, на похотливости, на агрессии и иерархии. Система, которая позволяет нам не убить друг друга в больших количествах, в частности, и не уничтожить всё человечество в целом. Что же это за система?

Ща будет копьё в жопу обществу от микро Дон Кихота.

Знаете о том, что такое НЛП? НЛП мне лично кажеться некой попсовой фигнёй, а вот её основа - эриксоновский гипноз - эта штука мне нравиться.

Человек постоянно в некоторых областях своей жизнедеятельности находиться в трансе. Потому что, как я сказал выше, мы не можем обеспечить кровью сразу несколько зон мозга. Так вот... Есть люди, у которых развиты зоны мозга, отвечающие за агрессию, связанную с борьбой за ресурсы и лидерство. Эти люди могут подлавливать тех, кто не обладает такими зонами или не направляет на эти зоны постоянно энергию мозга.

Иначе говоря, лидерские качества некоторым образом гипнотические. Именно поэтому профессор Поршнев говорил о людоедах суггесторах - лидерах стада. Их лидерские качества были так велики, что слабые особи сами себя отдавали на сьедение племени или лидеру племени ради выживания стаи.

Именно поэтому люди - гораздо более конформные ( подверженные влиянию большинства), чем остальные сапиенс. Походе, что неандартальцы нам проиграли потому, что они менее конформны, в том числе поэтому не могут сбиваться в огромные стада.

Так вот. Основа общества - это подчинение и подавление. И гипноз, который при этом возникает. Те люди, которые не подчинены гипнозу подчинения и подавления, опасны для общества. Это означает, что система, которая предупреждает самоуничтожение, не работает на этом вот челе, и это крайне плохо. Правда, людям не нравятся своевольные люди не из-за сознательного страха, что ща эти своенравщики уничтожат общественную систему, а по другой причине. Однако результат один и тотже - никому не нравяться люди себе на уме, или СИГМЫ.

Почему люди ненавидят и обожают сигм?

Ненависть к сигме.

За жизнь обычный человек приучается быть либо источником гипноза подчинения, либо быть тем, на кого этот гипноз направлен. И, так как мозг крайне энергозатратный орган, то формируются охранные, энергосберегающие структуры. Они позволяют вести себя в обществе так, что бы практически не думать.

Однако, если рядом появляется Сигма, который не входит в состояние гипноза подчинения или сам не является его источником, то это значит, что наработанные за жизнь нейро сети экономии энергии мозга - не работают.

Даже если Сигма никак не проявил неуважения к лидеру, или даже вроде как кажеться, что он находиться в гипнозе подчинения, в его словах, внешнем виде, запахе - кроется инаковость.

А ведь это не просто похоже на то, как вороны изгоняют из стада белую ворону.
Нет, что вороны, что собаки, они гораздо более осознаны и реже впадают в транс. Такое ощущение инаковости, такая конформность у людей много сильнее и глубже, чем альфа беттавость у животных. Собаки и птицы могут ставить друг на друга клеймо альфы и бетты сознательнее, чем мы. Мы делаем это практически под гипнозом. Не осознавая, что инаковость некого нашего рядом находящегося с нами члена общества нас раздражает гораздо больше, чем белая ворона раздражает чёрных ворон.

Любовь к сигме.

Однако многие из нас чувствуют, что живут в какой то не особо умной системе. Что система, может быть, даже вымирает и деградирует. И мы подсознательно ищем выход в те редкие минуты, когда мы не в трансе подчинения. И сигма для нас - это некая путеводная нить из минотаврского лабиринта подчинения, который ведёт нас к неминиемому концу.

Остальное допишу позже, во второй, а возможно, третьей статье.

А пока что задам вопрос заинтересованным сторонам. Сигмы вас раздражают или вы ими очарованы?

Наиболее знаменитый эксперимент Кэлхуна был поставлен на мышах. Условное название эксперимента — «Вселенная 25» (англ. Universe 25), а число «25» — порядковый номер эксперимента. В июле 1968 года в проволочный загон в лаборатории на базе Национального института психического здоровья были помещены 4 пары мышей. Загон с 256 ящиками-гнёздами, каждое из которых было рассчитано на 15 мышей, был оборудован раздатчиками воды и корма и достаточным количеством материала для строительства гнёзд. Кэлхун описывал загон как «утопию» для мышей: по расчётам исследователей, места для гнёзд в загоне хватило бы на 3840 мышей, а постоянно подаваемой еды — на 9500. На практике численность популяции остановилась на максимальном значении в 2200 особей и после него только сокращалась. К июню 1972 года, когда Кэлхун завершил эксперимент, в загоне оставались лишь 122 мыши, которые вышли из репродуктивного возраста. Поэтому итог эксперимента уже был ясен.

Период освоения территории первыми четырьмя парами мышей Кэлхун назвал стадией А. Стадия B началась с момента рождения первых детёнышей. Это стадия экспоненциального роста численности популяции в баке в идеальных условиях — число мышей удваивалось каждые 55 дней. Начиная с 315 дня проведения эксперимента темп роста популяции значительно замедлился, и численность мышей удваивалась каждые 145 дней. Началась третья стадия (C) эксперимента. В этот момент в баке проживало 620 мышей, и сформировалась определённая социальная иерархия. Появилась категория молодых самцов, не нашедших для себя социальной роли в мышиной иерархии в колониях по периметру загона и изгнанных в центр бака. Отличить группу «отверженных» можно было по искусанным хвостам, выдранной шерсти и следам крови на теле. Проблема отсутствия подходящих социальных ролей была вызвана тем, что в идеальных условиях бака мыши жили долго, стареющие мыши не освобождали места для молодых грызунов. После изгнания самцы ломались психологически, характеризовались пассивностью либо чрезмерной агрессивностью с нападением на любых других мышей. Беременные самки становились менее защищёнными от случайных атак. В итоге они сами стали проявлять агрессию, именно они — а не самцы — стали активно защищать свою территорию, при этом агрессия проявлялась по отношению и к своим детям. В результате рождаемость значительно упала, а смертность молодняка достигла значительных уровней

Вскоре началась последняя стадия существования мышиного рая — фаза D или фаза смерти, как её назвал Джон Кэлхун. На данной стадии Кэлхун наблюдал возрастание числа ещё одной группы самцов, которых он назвал «красавцами» (англ. beautiful ones) из-за отсутствия ран и рубцов. Эти мыши не вступали в борьбу за самок и территорию, не проявляли активности к размножению и только питались, спали и чистили шёрстку. Самки также перестали спариваться с самцами. Коллега Кэлхуна, доктор Хэлси Марсден, в 1972 году перенёс несколько самок и самцов-«красавцев» в отдельные загоны, обнаружив, что мыши и там не пытаются спариваться.

По итогам исследования Кэлхун сделал вывод, что при превышении определённой плотности населения и заполнении всех социальных ролей в популяции возникает растущая прослойка молодых «изгоев». Острая конкуренция между ними и старшими особями приводит к распаду социальных связей и крушению общества в целом, и переходу в такое состояние, когда при низкой смертности нормой становится примитивное «аутистическое» поведение, ведущее к вымиранию популяции. Используя отсылку к Откровению Иоанна Богослова, Кэлхун описал распад общества как «смерть в квадрате» (англ. death squared), при этом «первую смерть», смерть духа, мыши переживали ещё при жизни[1].

Знаменитый эксперимент был в дальнейшем использован как основа развития концепции проксемики Эдварда Холла. Понятие поведенческой клоаки также оказало влияние на развитие социологии города[4] и психологии.

Разработки Кэлхуна оказали влияние на исследования агрессии.

Не обошлось и без критики

Критика эксперимента «Вселенная 25»:

На симпозиуме «Человек и его место в природе» 1972 году доклад Кэлхуна подвергся критике[5]:

- Нет сведений о происхождении первых 8 мышей, которые дали начало всей популяции, — в частности, не было проверено, не являются ли они близнецами братьями и сёстрами из одного помёта. Близкородственные связи могли оказать самое негативное влияние на все дальнейшие поколения мышей.
- Температура в загоне могла достигать +32 градусов, что неблагоприятно для мышей.
- Загон чистился раз в 1-2 месяца, то есть большую часть времени мыши проводили в помещении, загрязнённом фекалиями, мочой, трупами и остатками еды.[1]
- Нет точного описания методов подсчёта мышей. Оценки численности даны приблизительно.
- На последней стадии Кэлхун описывает появление группы «мышей-красавчиков» (мыши не вступали в борьбу за самок и территорию, не проявляли активности к размножению и только питались, спали и чистили шёрстку…), отмечая такое поведение как аномальное, однако не ясен возраст этих мышей. Указано однако, что средний возраст мышей на последней стадии составлял 770 дней — к этому времени репродуктивный период у самцов давно завершён, и описанное поведение является для них нормальным.
- Причины смертей и бесплодия самок не были достаточно исследованы. Загон не был защищён от попадания каких-либо инфекций, которые могли повлиять на смертность и репродуктивную функцию.

В пору задуматься о "несостоятельности" данного эксперимента с учётом происходящего в человеческом обществе