— Ну что с вами делать, отроки грешные, — вздохнул отец, плюхнувшись на лавку. — Как говорится, спаси себя — и хватит с тебя.

Он потянулся к хлебу, но Честер резко придвинул бутылку:

— Хочешь присоединиться? Правила простые: три стакана, один патрон. Кто проиграет — тот… — он хмыкнул, — получит ответ на все вопросы.

Курт наконец поднял глаза. В них не было ни злобы, ни страха — только пустота, как в разбитом колоколе.

— Ты веришь, что Бог нас видит? — спросил он тихо, вкладывая патрон в барабан.

Отец Варфоломей перекрестился.

— Видит. Даже здесь. Особенно здесь.

Честер крутанул барабан, щёлкнул затвором и поставил наган между ними.

— Тогда пусть решит за нас.

Первый раунд.

Курт первым приложил ствол к виску. Его палец дрогнул на курке.

— Знаешь, поп, я всегда думал: смерть — это последний альбом. Тот, который ты пишешь, но никогда не выпустишь.

Щёлк. Пусто.

— А я думаю, — отец Варфоломей налил себе водки, но не пил, — что смерть — как исповедь. Не успеешь слова вымолвить — уже прощён.

Честер хрипло засмеялся:

— Твоя вера — как мой микрофон. Ты с ним на сцене исповедуешься,а прощения нет.

Он посмотрел на роспись в потолке, где угадывался лик Христа-Пантократора, и нажал курок.

Щёлк.

— Видишь? Даже Он не хочет меня забирать, — прошептал Честер.

Второй раунд.

Отец Варфоломей взял наган. Ствол холодом пронзил ладонь.

— Вы оба… как те пьяницы у храма. Кричите, что мир — дерьмо, а сами боитесь заглянуть в бездну.

— А ты не боишься? — Курт отломил хлеба, но не ел.

— Боюсь. Потому и верю.

Он выстрелил в потолок. Грохот эхом прокатился по сводам.

Клац...

— Холостой, — усмехнулся Честер. — Твой Бог экономит порох.

Финальный раунд.

Барабан остановился. Наган снова лежал между ними, уже как окончательный и последний аргумент.

— Почему вы здесь? — спросил отец, глядя на Курта.

— Чтобы найти тишину. А она только в одном месте.

— Тишина — не конец, — перебил поп. — Это… пауза. Как в твоих песнях. Ты же знаешь: после паузы всегда идёт кульминация.

Честер взял револьвер. Его голос дрогнул:

— А если кульминация уже была? Если всё, что после — фальшивые ноты?

Он прижал ствол к груди, прямо под микрофоном-кулоном.

Щёлк.

Тишина.

— Пусто, — прошептал отец Варфоломей. — Видишь?Чудо.

Честер уронил наган. Курт впервые улыбнулся — печально, как ребёнок, который понял, что монстры под кроватью были лишь тенями.

— Ладно, поп, — Честер встал, отряхивая пыль с кожанки. — Ты выиграл. Но это не конец.

— Конечно не конец, — отец перекрестил их обоих, небрежно, как бы между делом. — Конца не будет. Пока есть паузы… и те, кто их слушает.

Эпилог.

Утром сторожа нашли в храме пустую бутылку, огарок свечи и гильзу. А на стене, поверх граффити «God is on hiatus», кто-то вывел мелом:

«He is backstage».

И подпись: «Спасибо за паузу. — K. & C.»

Отец Варфоломей, слушая в своем кабинете запись «Smells Like Teen Spirit», усмехнулся. Вера, как и рок-н-ролл, начиналась с тишины перед первым аккордом.

One By One

The Blue Stones

....с музыкой веселей )

— Ну что с вами делать, отроки грешные, — вздохнул отец, плюхнувшись на лавку. — Как говорится, спаси себя — и хватит с тебя.

Он потянулся к хлебу, но Честер резко придвинул бутылку:

— Хочешь присоединиться? Правила простые: три стакана, один патрон. Кто проиграет — тот… — он хмыкнул, — получит ответ на все вопросы.

Курт наконец поднял глаза. В них не было ни злобы, ни страха — только пустота, как в разбитом колоколе.

— Ты веришь, что Бог нас видит? — спросил он тихо, вкладывая патрон в барабан.

Отец Варфоломей перекрестился.

— Видит. Даже здесь. Особенно здесь.

Честер крутанул барабан, щёлкнул затвором и поставил наган между ними.

— Тогда пусть решит за нас.

Первый раунд.

Курт первым приложил ствол к виску. Его палец дрогнул на курке.

— Знаешь, поп, я всегда думал: смерть — это последний альбом. Тот, который ты пишешь, но никогда не выпустишь.

Щёлк. Пусто.

— А я думаю, — отец Варфоломей налил себе водки, но не пил, — что смерть — как исповедь. Не успеешь слова вымолвить — уже прощён.

Честер хрипло засмеялся:

— Твоя вера — как мой микрофон. Ты с ним на сцене исповедуешься,а прощения нет.

Он посмотрел на роспись в потолке, где угадывался лик Христа-Пантократора, и нажал курок.

Щёлк.

— Видишь? Даже Он не хочет меня забирать, — прошептал Честер.

Второй раунд.

Отец Варфоломей взял наган. Ствол холодом пронзил ладонь.

— Вы оба… как те пьяницы у храма. Кричите, что мир — дерьмо, а сами боитесь заглянуть в бездну.

— А ты не боишься? — Курт отломил хлеба, но не ел.

— Боюсь. Потому и верю.

Он выстрелил в потолок. Грохот эхом прокатился по сводам.

Клац...

— Холостой, — усмехнулся Честер. — Твой Бог экономит порох.

Финальный раунд.

Барабан остановился. Наган снова лежал между ними, уже как окончательный и последний аргумент.

— Почему вы здесь? — спросил отец, глядя на Курта.

— Чтобы найти тишину. А она только в одном месте.

— Тишина — не конец, — перебил поп. — Это… пауза. Как в твоих песнях. Ты же знаешь: после паузы всегда идёт кульминация.

Честер взял револьвер. Его голос дрогнул:

— А если кульминация уже была? Если всё, что после — фальшивые ноты?

Он прижал ствол к груди, прямо под микрофоном-кулоном.

Щёлк.

Тишина.

— Пусто, — прошептал отец Варфоломей. — Видишь?Чудо.

Честер уронил наган. Курт впервые улыбнулся — печально, как ребёнок, который понял, что монстры под кроватью были лишь тенями.

— Ладно, поп, — Честер встал, отряхивая пыль с кожанки. — Ты выиграл. Но это не конец.

— Конечно не конец, — отец перекрестил их обоих, небрежно, как бы между делом. — Конца не будет. Пока есть паузы… и те, кто их слушает.

Эпилог.

Утром сторожа нашли в храме пустую бутылку, огарок свечи и гильзу. А на стене, поверх граффити «God is on hiatus», кто-то вывел мелом:

«He is backstage».

И подпись: «Спасибо за паузу. — K. & C.»

Отец Варфоломей, слушая в своем кабинете запись «Smells Like Teen Spirit», усмехнулся. Вера, как и рок-н-ролл, начиналась с тишины перед первым аккордом.