Глава 9. Человек из Кемерово
Март ещё не верил в весну, но зима уже начинала сдавать позиции. Майя, закутавшись в длинный пуховик и поправляя капюшон, шла по улице с занятий, хрустя снегом под каблуками.
В рюкзаке — анатомический атлас, контейнер с ланчем и глицериновый крем от обветривания. Внутри неё была накопленная за непривычно долгую зиму усталость и ностальгия по дому, который она оставила два года назад.
Несколько дней назад звонила мама. Они говорили не слишком долго — связь барахлила. Спросила, как учёба, как дела, напомнила, чтобы не сидела на холодном и не забывала мазать лицо кремом от ветра. А в конце, между делом, сказала:
— В апреле мы с отцом едем в Читтагонг. Хотим обновить памятник деду, тридцать три года прошло...
— В апреле? — переспросила Майя, и связь прервалась.
Мама не стала перезванивать, но этот звонок застрял у Майи в памяти, как камешек в ботинке — не больно, но чувствуется. Всё детство она любила слушать, как мама рассказывает про деда. Его звали Мохан Лал. Он работал на аэродроме в Читтагонге, обслуживал самолёты и гордился тем, что благодаря его рукам всё ещё летал DC-3 Dakota — один из тех американских стариков, которые бороздили небо Восточного Пакистана после окончания Второй Мировой.
Однажды, когда Майе было лет пять, она увидела фотографию в семейном альбоме. На ней был дед — ещё молодой, он стоял на фоне большого двухмоторного самолёта с раздутым носом, чем-то напоминавшим голову дельфина. Дед улыбался и держал в руках гаечный ключ и тёмную тряпку в масляных пятнах.
Циклон Мариан пришёл в 1991-м и унёс почти полторы сотни тысяч жизней на юго-востоке Бангладеш. В том числе он забрал и жизнь деда. Мать рассказывала: когда стало понятно, что ураган будет сильным, все бросились убегать. Но дед задержался — он не мог бросить «своего старика» открытым — знал, как легко ветер вырвет ему душу через неприкрытый люк. Тело деда нашли через неделю, в завалах на взлётной полосе…
Было холодно. Пальцы коченели, прошагав почти три километра от учебного корпуса, Майя наконец оказалась в тёплом, наполненном светом помещении. Она сняла перчатки, с трудом стянула капюшон и направилась к полке с медицинской литературой.
Её преподаватель по микробиологии настойчиво советовал заглянуть в «Книгозор» на Ленина. Только там оставался единственный экземпляр редкого справочника по паразитарным инфекциям — темой, которой Майя заинтересовалась не зря. В 2007-ом после циклона «Сидр» мама уехала на юг страны лечить людей от брюшного тифа и дизентерии. Майя очень боялась, что мама не вернётся. Каждый вечер она вспоминала деда — и плакала.
В «Книгозоре» во всю царила весна, но за окнами оставался сибирский март с большими минусами. Тепло. Пахло бумагой, кофе и меловыми страницами справочников. Купив себе стаканчик горячего капучино в автомате, Майя направилась к стеллажам с книгами.
И тут взгляд зацепился. Невдалеке, на другой полке стояла пара книг. На одной обложке был нарисован светло-синий фюзеляж самолёта со скруглённым носом, похожим на дельфина. Протянув руку, Майя машинально взяла том в твёрдой обложке. Книга называлась «Синий фонарь».
А рядом с ней была другая книга. Среди зарослей плюща, свисавших со стены, стоял человек в чёрных очках. Его лицо показалось Майе поразительно знакомым.
Она замерла. Сердце дрогнуло — но не от холода. Потом застучало с отчётливой тревогой.
Неужели?..
На фото во всю обложку был точно он — тот странный русский, сбивший её с ног на Самуи. Только — значительно моложе.
Она присела на корточки прямо у полки, наугад раскрыла «Синий фонарь» на странице 42 и начала читать. “Вести из Непала” — так назывался короткий рассказ, что-то зацепило в его названии.
Русский язык ей уже хорошо поддавался — не всё, конечно, но многое она могла уверенно понимать.
«– Обрати внимание, – говорил низенький, причем над его ртом поднимался пар, – на сложность концепции. Как это загадочно уже само по себе – плакат, изображающий человека, несущего плакат! Если развить эту идею до полагающегося ей конца и поместить на щит в руках мужчины в красном комбинезоне плакат, на котором будет изображен он сам, несущий такой же плакат, – что мы получим?»
Никого вокруг. Продавец за прилавком в наушниках что-то смотрел на планшете. Из магазинных колонок тихо звучала старая песня Аквариума.
Ах, только б не кончалась эта ночь
Мне кажется, мой дом уже не дом…
Она вздрогнула. Встала.
Перешла к окну и села на кресло у прилавка.
Начала перечитывать с самого начала. Слово за словом, как будто боясь пропустить главное.
«…Когда дверь, к которой Любочку прижала невидимая сила, все же раскрылась, оказалось, что троллейбус уже тронулся и теперь надо прыгать прямо в лужу. Любочка прыгнула, и так неудачно, что забрызгала холодной слякотью полу пальто, а уж на сапоги лучше было просто не смотреть. Выбравшись на узкий тротуар, она оказалась между двумя встречными потоками огромных грузовых машин, ревущих и брызжущих смесью грязи с песком и снегом. Светофора здесь не было…»
Майя перевернула страницу.
В какой-то момент музыка в магазине словно вошла в ритм её дыхания.
Гитара и флейта звучали будто из глубины души.
Смотри, как им светло – они играют в жизнь свою
На стенке за стеклом…
Она уже не понимала, где была песня, а где — её собственные мысли.
«– Какая мысль, Марк Иванович?
– А такая. Ток ведь не может по воздуху течь, верно?
– Верно.
– А если провод под током разорвать, что будет?
– Искра. Или дуга. Это от индуктивности зависит.
– Вот. Значит, все-таки течет по воздуху.
– Ну и что? – терпеливо спросил Толик.
– А то, что для тока сначала ничего не меняется. Он так и думает, что течет по проводу – ведь в воздухе нет… нет…
– Носителей заряда, – подсказал Толик.
– Да. Именно так. Поэтому, когда провод уже порван…»
Она уселась поудобнее, подсунув рюкзак себе под ноги.
Читала уже глубже. Плотнее.
«Молодой человек вздрогнул и внимательно огляделся по сторонам.
– Вспомнил? Ну то-то. Так что ж ты сюда забрел?
– Я насчет смерти хотел выяснить, – виновато сказал молодой человек.Его собеседник нахмурился.
– Сколько раз тебе говорить – никогда не надо забегать вперед. Но раз уж ты сюда попал, давай внесем некоторую ясность. Представь себе, что каждому из бесконечной вереницы плакатов соответствует свой мир – вроде этого. И в каждом из них есть такой же двор, такие же… стойла для мамонтов… Девушка, как они называются?
– Это боксы, – ответила Любочка. – А вам не холодно?
– Да нет. Ему все это снится. Ну да, боксы, и перед каждым из них кто-то стоит. Тогда место, где мы сейчас стоим, будет просто одним из таких миров, и окажется…
– Окажется… Окажется… Господи!»
Текст на бумаге дрогнул. Пространство сдвинулось.
Гребенщиков продолжал:
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи…
Что-то в ней треснуло — не громко, но с эхом.
«Цель их духовной практики – путем усиленных размышлений и подвижничества осознать человеческую жизнь такой, какова она на самом деле. Некоторым из подвижников это удается, такие называются «убедившимися». Их легко узнать по постоянно издаваемому ими дикому крику. «Убедившегося» адепта немедленно доставляют на специальном автомобиле в особый монастырь-изолятор, называющийся «Гнездо Убедившихся». Там они и проводят остаток дней, прекращая кричать только на время приема пищи. При приближении смерти «убедившиеся» начинают кричать особенно громко и пронзительно, и тогда молодые адепты под руки выводят их на скотный двор умирать. Некоторым из присутствующих на этой церемонии тут же удается убедиться самим – и их водворяют в обитые пробкой помещения, где пройдет их дальнейшая жизнь. Таким присваивается титул «Убедившихся в Гнезде», дающий право на ношение зеленых бус. Рассказывают, что в ответ на замечание одного из гостей монастыря-изолятора о том, как это ужасно – умирать среди луж грязи и хрюкающих свиней, один из «убедившихся», перестав на минуту вопить, сказал: «Те, кто полагает, что легче умирать в кругу родных и близких, лежа на удобной постели, не имеют никакого понятия о том, что такое смерть».
Внутри было… странно. Будто кто-то изнутри смотрел на неё очень пристально.
Не глазами. Вниманием.
«…Шушпанов поглядел на него с хмурым недоумением, а потом его лицо прояснилось.
– Верно, надо включить радио.
Выйдя из-за стола, он подошел к стене и повернул черный кружок на боку маленького приемника с олимпийской эмблемой.
– …Собственного корреспондента в Непале.
У звука появился фон. Долетели гудки машин, шум ветра, чей-то далекий смех.
– Стоя здесь, – заговорил вдруг громкий ухающий голос, – на широких дорогах современного Непала, не перестаешь удивляться, как многообразен природный мир этой удивительной страны. Еще несколько часов назад светило солнце, вокруг вздымались высокие пальмы и палисандровые деревья, дивно пели голубые кукушки и красные попугаи. Казалось, этому не будет конца – но у мира свои законы, и вот мы поднялись выше, в редкий воздух предгорий. Как тихо стало вокруг! Как скорбно и сосредоточенно смотрит на землю небо! Недаром внизу, в долине, о жителях вершин говорят, что они едят железный хлеб. Да, здешние горы суровы. Но интересно вот что: когда поднимаешься из долины к безлюдным заснеженным пикам, пересекаешь много природных зон и в какой-то момент замечаешь, что прямо у обочины шоссе начинается березовая роща, дальше растут рябины и липы, и кажется, что вот-вот в просвете между деревьями покажутся скромные домики обычного русского села, пара коров, пасущихся за околицей, и, конечно же, маковка маленькой бревенчатой церкви. Нет-нет, а и вспомнишь о далеком колокольном звоне, узорчатых накупольных крестах и толпе старушек в притворе, отбивающих поклоны и спешащих поставить трогательную тонкую свечку Богу…»
Майя огляделась вокруг — обычный магазин. Валящий большими пушистыми хлопьями снег за окном. Её остывший кофе на подоконнике.
Но кажется, что это лишь игра
С той стороны зеркального стекла…
— доносилось тихонько из динамиков…
С каждой новой страницей в ней что-то сжималось.
«…Одно воспоминание приходит на смену другому, и скоро замечаешь, что думаешь уже не о природном мире Непала, а о том, что православная догматика называет воздушными мытарствами. Напомню дорогим радиослушателям, что в традиционном понимании это – сорокадневное путешествие душ по слоям, населенным различными демонами, разрывающими пораженное грехом сознание на части. Современная наука установила, что сущностью греха является забвение Бога, а сущностью воздушных мытарств является бесконечное движение по суживающейся спирали к точке подлинной смерти. Умереть не так просто, как это кажется кое-кому… Вот вы, например. Вы ведь думаете, что после смерти все кончается, верно?
– Верно… – откликнулось несколько голосов в зале. Любочка сначала услышала их, а потом уже поняла, что и сама ответила со всеми.
– И ток не течет по воздуху. Верно?
– Верно…
– Нет. Неверно. (Давно уже в голосе появились издевательские ноты.) Но я не собираюсь портить вам праздник Октября этим пустым спором хотя бы из-за того, что у вас есть отличная возможность проверить это самим. Ведь сейчас, друзья, как раз завершается первый день ваших воздушных мытарств. По славной традиции он проводится на земле.»
Майя прикрыла рот ладонью. В животе обжигающим холодом больно кольнуло недоумение.
«– О, как трогательны попытки душ, бьющихся под ветрами воздушных мытарств, уверить себя, что ничего не произошло! Они ведь и первую догадку о том, что с ними случилось, примут за идиотский рассказ по радио! О, ужас советской смерти! В такие странные игры играют, погибая, люди! Не знавшие ничего, кроме жизни, они принимают за жизнь смерть. Пусть же оркестр балалаек под управлением Иеговы Эргашева разбудит вас завтра. И пусть ваше завтра будет таким же, как сегодня, до мгновения, когда над тем, что кто-то из вас принимает за свой колхоз, кто-то – за подводную лодку, кто-то – за троллейбусный парк, и так дальше, – когда надо всем тем, во что ваши души наряжают смерть, разольется задумчивая мелодия народного напева саратовской губернии «Уж вы ветры». А сейчас предлагаю вам послушать вологодскую песню «Не одна-то ли во поле дороженька», вслед за чем немедленно начнется второй день воздушных мытарств – ведь ночи здесь нет. Точнее, нет дня, но раз нет дня, нет и ночи…
Последние слова потонули в нарастающем гуле неземных балалаек – их звук был так невыносим, что в зале, уже не стесняясь, стали кричать во все горло.»
Флейтист с гитаристом из «Аквариума», игравшие соло, казалось, соревновались друг с другом в попытке сделать из висящей на стене колонки пыточную камеру, чтобы окончательно разорвать душу Майи на части…
А здесь рассвет, но мы не потеряли ничего:
Сегодня тот же день, что был вчера.
Она почувствовала, как в спазме сжимается её горло…
«Вдруг у Любочки возникла спасительная мысль. Что-то подсказало ей, что, если она сможет встать и выбежать в коридор, все пройдет. Наверное, похожие мысли пришли в голову и остальным – Шушпанов, качаясь, кинулся к окну, баба в оранжевой безрукавке полезла под стол, сообразительный Каряев уже тянул руку к черной кнопке радио, намереваясь выключить его и посмотреть, что это даст, – а Любочка, с трудом переставляя ноги, заковыляла к двери. Неожиданно погас свет, и пока она на ощупь искала ручку, на нее сзади навалилось несколько человек, охваченных, видимо, той же надеждой. А когда дверь, к которой Любочку прижала невидимая сила, все же раскрылась, оказалось, что троллейбус уже тронулся и теперь надо прыгать прямо в лужу.»
В конце — внутри неё будто что-то сломалось и повисла гробовая тишина, песня закончилась. Она уже знала, что уйдёт не той дорогой, которой пришла.
Майя уже не могла сдержаться и резко вскочила с кресла.
— Любочка… умерла??? — вырвалось у неё.
В этот момент продавец с грохотом опрокинул кружку с кофе.
Жидкость хлынула с прилавка, растекаясь как тёмно-кровавая лужа по полу.
Майя, не скрывая дрожи, буквально рыдая, захлопнула книгу, прижала к груди.
И прошептала:
— Bhikṭara Pēlēbhina… Adbhuta mānuṣa…
