OtecOnan

Дача летом - это очко.
Особенно, если это дача тещи. Об отмене крепостного права эта старая пизда не слышала и слышать ничего не хотела. Двоих мужей на этой даче положила, последний, то есть третий, в коем ещё теплилась жизнь, вряд-ли сможет пережить новый сезон. Ему придет пизда, так же как чесноку, который не перезимовал.

Мама. Сколько в этом слове любви и нежности. Одновременно сколько в этом слове фальши и ненависти, когда эта мама и не мама вовсе. Про тещу давным давно всё сказал Хой: "Тёща моя – злая свинья, Тёща моя коростовая, Харя злая, вот такая, хочется плевать, На фига нужна вторая мать?". Но я безропотный каблук, говно на палочке, подай-принеси, рукожопое чмо, бесплатное приложение к ее дочери, импотент. При этом вся дачная хуйня держится именно на мне. Землю вспахать, я. Посадить, я. Постричь деревья, я. Вывезти мусор, тоже я. Где блядь логика, ау, мама.

Но это всё внутри меня. А снаружи я-чмо. Что скажут, то и делаю. Мне загорать некогда. Загорать может только мама и жена. А рабы должны вьебывать пока солнце не сядет. При этом из тестя помошник как из говна пуля. Только отвернешься, его след простыл. Вернётся через пол часа, в говно. Дойдет до ближайшей грядки, ебнется и спит ебалом в рассаде, а на него кошки гадят. Хули добру пропадать.

После девятого мая сажаем картошку. По каждому ряду натянута веревка, будто мы в шахматы собираемся играть. Лунки должны быть одинаковыми, как пизда у мамы. Картофелины нужно класть, а не ложить, ею твою налево. И так далее, и тому, блядь подобное.

Зачем Бог изобрел тёщу? Ни один из знакомых мне батюшек ответа так и не дал. "Все мы твари божьи". А эта просто тварь. Очень хочется её саму закопать. Заебашить в компост. Всё на благо. Мотоплугом раскроить её тело. Засунуть кочерыжку ей в жопу. Мама.
..и, конечно же, развестись. Вылечить от алкоголизма тестя. Он же доходяга. А так, гляди ещё будет коптить жизнь. И уехать с ним на рыбалку, например, в Финляндию. Я слышал, у них там самая лучшая рыбалка. А червей в теще разводить. О, в ней будет дохуя червей. И опарышей.

Но пока меня окрикивают, как собаку, мол, хули я там так долго вожусь. Новое задание для раба. Бегом. То есть, к ноге.

И я бегу. Мама стоит на трассе. На ней неебически огромная шляпа и парео, через которое выглядывают белесые свиные телеса. И дочь вся в нее. Меня немного тошнит, поэтому я отворачиваюсь. Мама приказывает мне копать траншею. Я же экскаватор. Траншея нужна, чтобы с участка уходила лишняя вода. Чтобы соседей пидорасрв затопило, а нас нет.

Траншея готова. Это даже не траншея, а окоп. Можно разведывательный взвод посадить, чтобы они могли наблюдать за тёщей. Чтобы корректировщик огня мог точно определить куда сбрасывать ядерную бомбу.

В дом мне нельзя. Я - грязный. Теща велит мне сначала помыться. В баню мне тоже нельзя, натопчу. Мыться можно только из шланга ледяной водой. Полезно же. Только яйца становятся размером с горошины. А в остальном, одна польза.

Подползает тесть. Он не может встать. Он просит воды. Я лью ему из шланга прямо в пасть. Тесть оживает.

- Давай её убьём?- умоляет он меня.

Я вижу в его глазах собачью грусть.

- Давай, а?! Не могу так больше жить.

Какое-то время я думаю, думаю, что это единственный выход. Убить тещу, жену и сжечь дачу. Никаких следов. Свобода попугаям!

- Я согласен.

Тесть встаёт на ноги. Он весь сияет. Теперь он похож на последнего из Могикан. Он мой вождь. Мы выбираем оружие. Он штыковую лопату, я секатор. Мы идём в дом. Теща возится у плиты, моей жены не видно, наверное, срет. Она постоянно срет. Это у нее диета такая. Её диетолог сказал, что нужно чаще срать.
Тесть меньжуется, я тоже не спешу нанести первый удар. Теща замечает нас, но не понимает зачем мы пришли, ещё и с инструментами. Она прогоняет нас. Кричит, что мы свиньи, натоптали, а ей убирать. Она дребезжит всем телом, так что парео натягивается и вот-вот лопнет. Тогда тесть бьёт ее наотмашь лопатой. Рассекает голову. Теща заваливается на бок. Падает. Я подбегаю к ней и втыкаю секатор в шею.

- Умри!!!

Какое-то время мы гасим и кромсам труп. Очень много крови. Тесть запутался в ошметках парео, споткнулся и упал. Тесть тоже мертв. Это подстава с его стороны. Старый пидорас, мы так не договаривались.

На кухню заходит моя жена. Запыхавшаяся от сёра. От нее за версту несёт уличным сортиром. Она видит эту картину и начинает орать. Я хватаю с плиты сковороду и бью ей по голове. Затем ещё и ещё, пока на полу не получается месиво из мозгов и жаренной картошки. Если добавить кинзы, то получится что-то грузинское, почему-то подумал я.

К вечеру дача рыдала, а я шел по рельсам куда глаза глядят, зная точно, что до первого патруля, потому что так больше жить нельзя.

Меня задержали по горячим следам. Три трупа и поджог. Ничего так статьи. Следователь, взявший мое дело, слушал очень внимательно. Вопросами не грузил. Я сам всё выложил. А потом он сказал, что я могу быть свободен и выписал мне пропуск.

- Как, свободен?- удивился я.

- Дачная амнистия,- ответил следователь.

Арина Родионовна была выдумана Пушкиным. Этому есть дохуя свидетельств. В основном письменных. Из оставляли все кому не лень на стенах. Но устные придания тоже были. В основном по пьяни, поэтому они сильно разнятся.

Арина Родионовна - мем. Хотя в ту пору мемов ещё не было. Так как Александр Сергеевич был сильно охуевшим и постоянно упившись в сопли спрашивал сам у себя "где же кружка", отсюда и родился вымысел, что дескать была у него няня, с большой грудью и широкой душой, вечно ему жопу вытирала и подносила кружку, звали ....ну пусть хотя бы Арина, если уважительно, то Родионовна. Такая хуйня.

А Сашка, подлец, то есть солнце русской поэзии Александр Сергеевич, пил практически беспробудно. Но талантлив был, этого не отнять.

А ещё он был негром. Это тоже каждому двоечнику известно. Чёрный, как гудрон, который мы в детстве жевали в виду дефицита жевательной резинки в СССР. Негры - люди неприятные. В основном. Сами себе на уме. Им бы лишь бананы есть да про апартеид пиздеть, мол, как их прямых потомков обезьян притесняют в Бибирево или там в Медведково. Рэп они любят. Баб с толстыми жопами. Всякие цацки поддельные, но чтобы типа дорого-богато.

Многие негры в порно снимаются. Это у них так заведено. Или людоед или в порно. Пушкин и то и то пробовал. Доподленно или известно. Ещё он был тройным агентом. Израиля, Папуа Новой Гвинеи и Мытищ. Стучал как дятел. Всем и вся. На том и погорел.

Когда ему предъявили за базар, он стал мычать нечленораздельно, что это не он, это всё няня. А уже все знали, что няня - это пиздеж и галлюцинации. Ну его на Чёрную речку вывезли и там крест на нём и поставили.

Только мертвого его уважать стали ещё больше. Грехи все простили, долги списали, вдову приголубили, некоторые по два раза, а няню развенчали из выдуманных и дали ей статус подлинная. Тому даже памятная табличка есть на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга. А саму могилу так и не нашли. Конечно, как найти то, чего нет.

В наше время такой хуйни не было.
Это я точно помню. Потому что до семи лет алкоголя не пробовал. А потом провал.

Сколько сейчас лет, точно не скажу, потому что записывать давно перестал, соседи путаются в показаниях, из живых родственников остался только кактус Валера, такой же небритый как и я. У него бы у самого давно надо уточнить, сколько тебе лет, Валера и какого хера ты ещё не сдох без полива. Но Валера сухо молчит и колется когда с ним пытаешься комментировать.

Валеру когда-то принесла барышня, чьё имя я забыл как свой возраст. Таким образом она хотела оживить моё жилище. Куда проебалась та барышня ни я, ни Валера не помним. Тем не менее Валеру я уважаю. Он единственный долгожитель в моём доме.
Кактус Валера был очень дружелюбным, он не любил только одного - когда в него ссали.
Появлявшиеся же коты, собаки и попугаи умирали очень быстро, так что я им даже клички не успевал придумать. Возможно атмосфера в моей квартире была для них нежизнеспособной. А возможно, я сам был для них хуже смерти.

Я отчётливо помню, что начал пить в семь лет. Это был мой подарок. Подарок, вернее разрешение выпить, был выдан моим папашей. "Вино - не алкоголь",- сказал он и протянул мне бокал красного, который я с удовольствием вылакал. С тех пор так и живу.

Алкоголь заменил мне время. Оно расплавилось как на картине Сальвадора Дали и самоустранилось из моей жизни. С тех пор я жил вопреки времени. Меня могли бы изучать самые выдающиеся учёные мужи, но они и не подозревали о моём существовании.

Моя квартира была часто переполнена. Иногда она выходила из берегов, заливая соседей. Тогда на меня жаловались всем домом и дом становился похож на улей. Приходил участковый и зевая выслушивал по очереди каждую обиженную бабку. Потом также зевая нечленораздельно говорил им пошливывсенахуй (это чтобы они не поняли), а сам приходил ко мне и пил, понимая как жесток этот мир.

К моменту когда участковый был готов, в квартире оставались только я и Валера, остальные гости стройными рядами дружно шли нахуй. Впрочем, посланы они были не мной, я был всегда гостеприимен. А значит, вектор им задал Валера. Потому что больше не кому. И точно, Валера был обоссан с головы до самых корней, которые словно не заизолированные провода торчали из горстки сухого грунта, в котором даже хоронить было бы стрёмно, не то что жить. Как я его понимаю. Единственное правило и то никто не хочет соблюдать. Нелюди.

Утром все повторялось. День сурка. Обои свисали лоскутами, напоминая мумий в египетском музеи. Чайник был чёрен от копоти. Стаканы пожелтели не пойми от чего. Валера стоял на подоконнике выражая всем своим видом недовольство после вчерашнего. От него пахло. И я чтобы не усугублять, влил ему под корни немного воды из чайника.

Так сколько же мне лет? Риторический вопрос в последнее время всё чаще стал путаться в моей голове. Разве это имеет хоть какое-то значение? Разве так важно сколько кому лет? Когда года стали мерилом всего?

Вот за стеной у меня живёт старуха. Ей, наверное, сто лет или даже больше. Она глухая как пень. Но очень живучая. Этому её свойству мы с Валерой бесконечно завидуем. Она любит смотреть телевизор на полную громкость. Когня стучу ей в стену, она стучит в обратную. Мол, я ещё жива, спасибо, что помните. Старая карга.

В моей квартире есть древние наскальные зарубки, означающие рост человека. И даты. Но даты стёрлись, а зарубки остались . Теперь пойди разберись с этими древностями. Сиди и ломай голову. А всё равно ничего не выйдет. Снова кто-нибудь придёт и отвлечёт. Начнётся пьянка и разговоры про карму.

Карма у всех разная. Это я узнал давно, когда меня пытались похитить кришнаиты. Но почему-то бросили. И я вернулся домой уже через час, так что меня даже не хватились. У кришнаитов были странные оранжевые одежды и бритые головы. Они пели Хари Кришна и Хари Рама. А ещё пританцовывали. Нормальные люди. Зачем было воровать меня, не понятно. Зачем бынменя потом бросать, тем более не понятно. Возможно, я бы сейчас точно знал сколько мне лет и достиг бы просветления. А так теперь только я и Валера, ебаный кактус.

В мире всё относительно. Мусор можно выбрасывать в специальный контейнер, а можно в окно. Я выбираю окно. Среди самых привлекательных мест на земле я всегда выбираю окно. В него можно выйти, в него можно войти. Его можно прорубить. В него можно выбрасывать мусор. На подоконнике у окна живёт Валера. Он подтвердит.

А всё-таки, сколько мне лет? Вот по Валере легко можно определить, посчитав количество иголок. Выходит дохуя и колко. Валера старенький.

И действительно, как можно не знать сколько лет самому себе? А вдруг я уже на пенсии, а мне пенсию не несут. А я на неё очень рассчитываю. Или я самый долгоживущий на планете человек и меня должны вписать в книгу рекордов Гиннеса. И выдать грант. Желательно в рублях. Мне деньги очень нужны. Я лампочку уже две недели не могу купить, чтоб вкрутить её в туалете, поэтому ссу мимо. В туалете темно и мерзко. Как на душе. Сегодня никто не пришёл.

Возможно теперь больше никто не придет. Забудут меня и проклянут. А чтобы я не думал о всяких бесполезных вещах настучат на меня сионистам и те подсыпят мне яду под видом алкоголя. Валера останется сиротой, квартирка моя перейдет в хорошие руки. Мне соорудят нехитрый дешёвый крест и могилку на краю кладбища, вместе с убийцами и бомжами.
И, наконец, все узнают сколько мне было лет. Сорок один, блядь, сорок один. Гласила надпись на кресте.

В полнолуние я из дома ни-ни. Сижу под столом и вою как волк, одиноко и протяжно. Песня моя не меняет. Мотив один и тот же, о том, что жизнь - говно, все бабы - бляди и солнце - ебаный фонарь.

Луна будто стучится в окно. Ломится. Кажется её вот-вот разорвёт и она разродится множеством маленьких щербатых лун, которые будут также назойливо светить.

Я скулю под столом и потихоньку подливаю себе из бутылки. На закуску аккуратно порезанная "Краковская". Чего ещё нужно, чтобы переждать сие.

Мимо меня постоянно кто-то проходит. Но я вижу только их ноги. Вот толстые бутылочные ноги жены, вот худые короткие детские ноги моего сына. Пробежали лохматые собачьи лапы. Неужели им всем не страшно?

Я вою.

Мне грустно и страшно. Грустно от того, что никто не обращает на меня внимания. Страшно от того, что это может затянуться и я навсегда останусь здесь под столом.

Выглянуть бы, но нет. Нет сил. Мой скромный ужин и мой напиток закончились. Выть на полный захмелевший желудок тяжело. Сразу вырвет. Поэтому я скулю. Скулёж значительно отличается от воя чтобы вы знали. Это надо понимать. Если уже начал скулить, значит скоро усну. А когда проснусь, всё кончится. Можно будет покинуть убежище и посмотреть в глаза новому дню.

Меня никто не трогает и не осуждает. За это им большое спасибо. Кормят, поят и воспитывают. Выделенное место под столом вписано как наследственное и обжалованию не подлежит. Вот только полнолуния стали чаще. Я так быстрее сгорблюсь и отойду. Забудут ведь где я, что я. Превращусь в мумию у ваших ног. А потом и вовсе рассыплюсь в прах. В совок меня сметут и в мусорное ведро, чтоб не пах. Вот и вся история.

В полумраке комнаты, ровно посередине стоял стол. На столе большой таз полный мирно покачивающегося на своих желатиновых волнах холодца. Сквозь толщу желеобразной нежити была видна целая свиная голова, с ушами, пятаком и глазами, которые смотрели куда-то вверх.

"Какие умные глаза",- почему-то машинально подумал я.

Даже при таком скудном освещении было видно, нет, в них читалась тоска.

Когда-то я в одном журнале, название которого я позабыл, читал, что свиньи - очень умные животные, не смотря на всю их кажущуюся нечистоплотность. Возможно, таким образом они пускают пыль в глаза, чтобы им не завидовали. А сами в уме доказывают гипотезу Пуанкаре. Правда до поры до времени, пока не появится в проёме мужик с острым как шило немецким штыком. Подойдёт поближе, почешет за ухом и пронзит сердце.

Почему я голый? Вопрос риторический. Я всегда сплю голым. Ещё с самого рождения. Так распорядилась судьба.
Теперь я стою перед целым тазиком холодца с воспрявшей плотью и думаю, что Пуанкаре был не так уж и умён, если никогда в жизни не пробовал холодца.

Я подошёл вплотную к столу, немного наклонился двумя руками стал извлекать голову из холодца. Это оказалось немного сложнее чем я предполагал. Весь перепачканный свиным желатином я поднес трофейную голову к единственному лучу света, который по косой пробивался сквозь не плотно зашторенные занавески. Попытался навесу разжать пасть, но у меня ничего не получилось и голова с грохотом упала на пол. Подскользнувшись на ошметках холодца я тут грохнулся рядом. Началась борьба.
Я с воспрявшей плотью и свиная голова, которая никак не хотела раскрывать свою пасть.
Наконец я победил. Одолел эту тварь. Взял её за уши и насадил на себя.

В голове пульсировали слова "главное вовремя остановиться, главное вовремя остановиться..".

Кто-то в углу тихонько хихикнул. Я обернулся, глаза мои к этому времени уже привыкли к полумраку, и смог рассмотреть маленькую мышку. Она сидела верхом на венике и пристально за мной наблюдала.
Наши глаза встретились и я подумал, что стоит пригласить её к столу.

И мы с мышкой стали кушать холодец.

В детстве я собирался идти в армию с бабушкой. Бабушка была не против. Говорила, вот только блины допеку и пойдём. И я ждал. А потом садился есть блины с малиновым вареньем и всё забывал. Потому что нет на свете ничего вкуснее чем блины с малиновым вареньем.

Я хотел быть артиллеристом, как троюродный брат Лёха. Леха был намного старше, успел немного послужить в Германии, а потом их перебросили в какую-то тьму таракань в Туркменистане. Он рассказывал, что в артиллерии всегда порядок. Каждый знает чем он должен быть занят. Это тебе, брат, не пехота. Добавляя в конце сраная. А я слушал раскрыв рот. Потом снова, бабушка когда мы пойдем в армию?

Скоро, милый, отвечала она, вот только драники доделаю и пойдём. И я снова садился у окна ждать. А потом мы ели драники, лучше которых ничего на свете не было и я про всё забывал.

Так случалось каждый раз. Периодически я хотел идти в армию барабанщиком, чтобы идти впереди всех и трам-тарам-парам-парам. А все за мной маршируют. Но Леха говорил, что барабанщик - это не настоящий солдат. Вот артиллеристы - это, да. И рассказывал мне как они воровали у беспечных немцев молоко. В Германии так было принято, молоко развозил молочник по утрам и просто оставлял его на пороге. Никому из местных и в голову не могло прийти, чтобы его украсть. Но группа советских войск в Германии , а особенно бравые артиллеристы во главе с моим братом Лёхой были людьми простыми, и жили по простому принципу: забрать и разделить. Через какое-то время добропорядочным немцам это всё изрядно надоело, потому что они перестали пить молоко. Они пытались жаловаться, но всё было тщетно.

Бабушка снова стояла у плиты и что-то стряпала. Я сидел у окна и мечтал, мечтал... Потом запах очередного блюда добирался до моего носа, щекотал его и все мои мечты таяли. Я садился за стол и ни о чём кроме, как что именно это блюдо - самое вкусное на свете не думал. Остальное подождёт.

Есть всё-таки в городе на Неве один недостаток, который перечёркивает все его достоинства. Постоянное ощущение одиночества. При всей красоте города, пусть и покрытой плесенью (это даже ничего, придает особый шарм), жить здесь подобно самоубийству. Медленному, словно попадаешь в паутину и там вынужден чахнуть, пока не засохнешь и не превратишься в мумию.

Иду я недавно по Невскому проспекту и считаю количество фриков, встречающихся мне на пути. После первой дюжины, я бросаю это неблагодарное дело и начинаю считать количество красивых девушек. Девушек больше чем фриков, но фрики интереснее. Они настоящие. А девушки нет. Они считают этого город красивым. Они едут сюда за тем, чтобы прожить в нём момент счастья, сделать несколько десятков фотографий и выложив их в сеть, тем самым полететь в огонь словно неразумные мотыльки.

Город постоянно ест. Скорее всего это следствие блокады, привычка постоянно есть, а вдруг завтра будет нечего. Он ест коренных и ест приезжих, но только наших приезжих, отечественных. От приезжих с востока он отказывается по разным причинам, религиозным и чисто физиологическим, боясь что снова будет несварение желудка и вода из Невы поднимется выше чем что пятьдесят лет назад.
Он ест в одиночку, не желая ни с кем делиться. Наступив себе на горло, он идёт топиться. И у него снова ничего не выходит, потому что лето и горячую воду повсеместно отключили, а топиться в холодной ему западло.

А ещё город похож на старую проститутку, подкрашенную синькой и старой штукатуркой, у которой мизерная пенсия и огромная засраная квартира в центре, но чтобы платить за коммуналку и покупать себе лекарства и кефир, нужно идти на панель. А кому нужна трехсотлетняя потрёпанная во всех местах путана. Разве что гордым гастарбайтерам, которым неважно кого и куда, лишь бы потом им поставили оценку в пять баллов. Они не страдают одиночеством, у них его обрезают при рождении. Чтобы потом можно было жить целым аулом в студии в двадцать квадратных метров и считать, что жизнь удалась.

Одиночество здесь на каждом шагу. Оно выпадает из окон аккурат два раза в год, весной и осенью. Оно тонет в реках и каналах. Его выносят в чемоданах на окраины.

Говорят, однажды город был влюблен. Это очень древняя легенда, которую вам расскажет любой гид. И так, город влюбился. Но был он тогда не так величав и красив. А ещё был окружён болотами и жадными скандинавами. А возлюбленная его была так прекрасна и так пьяняще ему нужна, что он готов был на всё. Звали его возлюбленную - звезда по имени Солнце. Так вот, ничего у него не вышло. Обидевшись, город построил прекрасный туалет прямо напротив места, где жила Она. Туалет выглядел точь в точь, как её дом. И сделал он этот туалет бесплатным для всех, даже убогих и юродивых. Чтобы Она видела, каково это быть отвергнутым.

С тех пор город никого больше не любил. Закутался в пуховый платок, траченный молью, и шаркает старым музейными тапками, не имеющими размера, обходя свои владения. А на вопрос какого-нибудь пьяного в дупель отщепенца, которого всегда можно встретить на мосту, что, мол, скучаешь по прошлым временам. Он ответит "ага" и пойдёт дальше.

Лось стал выходить из леса. За ним кабаны. Заяц. Наглая, как рыночные кавказцы, белка. И всем чего-то нужно. А кругом город, машины, метро, люди.

Идёшь бывало утром к метро, а там стоит лось и жуёт афишу с Биланом со столба. Уже пол головы ему бедному сжевал. И ноль внимания. За лосем кабаны резвятся, словно дети на площадке. Заяц просквозил как шальной таксист. Белка что-то тащит. Видимо, всё, конец света. Ни сегодня завтра пиздец.

К лосю привыкли быстро. Ему даже имя дали Валерьян. Очень ему подходило. Спокойный он был, рассудительный. А в глазах тоска. Потому что он все плакаты с Биланом в радиусе километра сожрал. Попахивает личной неприязнью.

Кабанам вообще весело. И день ото дня всё веселее. Перерыли всё что можно. Кругом одни траншеи. Зато вода после дождя стала быстро уходить. Польза.

Заяц охуел. Вечно норовит под ноги шмыгануть. Толку от него ноль. Меха - хуйня. Ещё воняет как скунс, потому что живёт не пойми где и с кем. Гнать взашей косого.

Белка постоянно что-то тащит. Прячет. Забывает. Проебывает. Ищет. Не находит. Снова что-то тащит. И снова забывает куда заныкала. Тупая маленькая тварь. Рыжая как бразильский таракан. И пользу приносит примерно такую же.

Апокалипсис. К гадалке не ходи. Надо готовиться.

Валерьян обожрал всех Биланов и стал покушаться на баннеры. Шавермой его приманивали узбеки. Но у лося чуйка, что стоит повестись и всё, пизда. Уж лучше поискать ещё. Может на остановке что-то висит, кажется там были братья Запашные с их шапито. И вот уже довольный Валерьян жуёт ебало тигра прыгающего через обруч прямо на руки братьев.

Кабаны пропали. Выполнили все работы по рытью траншей и окопов и как сквозь землю провалились.

Заяц совсем ебанулся, становится на задние лапы при виде поезда уходящего в туннель и стучит передними лапами на манер Ларса Ульриха, типа For Whom the Bell Tolls. Провидец хуев.

Белка натаскала и проебала столько, что можно её в книгу рекордов Гиннеса заносить, как самую ебанутую. Хотя, может у неё Альцгеймер. Кто знает.

К выходным апокалипсис так и не наступил. А звери ушли. Даже белка. Хотя она мне никогда не нравилась. В округе не осталось ни одного плаката или объявления, что русская семья из десяти человек снимет однокомнатную квартиру, чистоту и порядок гарантирует, ага, знаем мы их, спаси Аллах. И спасибо Валерьян.

Но жить стало скучно. По сторонам смотреть не на что. Вглубь себя и вовсе лучше не заглядывать, тошно. Апокалипсис прошёл мимо косым дождём, лишь слегка подмочив репутацию города, как неприветливого рудимента природы, от которого она так и не может избавиться.