Тайный мир демонических вечеринок
Ты когда-нибудь задумывался, что происходит на секретных вечеринках демонов? Эти мистические события, скрытые от глаз простых смертных, наполнены таинственными ритуалами и древними магиями. Открой для себя самые интересные факты о мире, где демоны и тёмная сила правят балом!
Трофейная композиция мейсенского фарфора, привезённая из Берлина прадедом Камиля в 1945 году, стала семейной реликвией. Изготовленная из качественного, дорогого, но хрупкого материала, она постоянно хранилась в застеклённом шкафу, недосягаемая для детей. Композиция представляла собой собранный из нескольких частей скотный двор. Эдакая немецкая деревенская идиллия.
Фигурки изображали курочек с цыплятами, барашка и козочку, несколько белоснежных гусей и даже парочку напыщенных веерохвостых индюков на зелёном подножии. Части композиции можно было переставлять произвольно. Но неизменной фигуркой в центре всегда оставалась группа розовых поросят с вечной счастливой хрюшкой вокруг корытца-кормушки.
Оригинальность кормушки заключалась в том, что фарфоровые яблочки из неё можно было вынимать и заменять другими овощами и фруктами, которые держала в корзине розовощёкая голубоглазая грудастая девица с цветной лентой в русых косах-бубликах. Надо полагать, так должна выглядеть истинная арийская девушка.
Но в кормушку можно было положить и что-нибудь другое. Однажды Камиль оставил там мелкую монетку – так, шутки ради, на богатство. И по дороге в школу нашёл обронённый кем-то бумажник с несколькими тысячами рублей.
Так мальчик понял, что немецкая кормушка удивительным образом исполняла желания. Камиль рассказал другу-однокласснику о чудесных свойствах фарфоровой фигурки, но тот поднял его на смех: не допёр, мол, Гитлер положить в свинячью кормушку флажок со свастикой, потому и потерпел поражение в войне.
С тех пор композиция стала для Камиля денежным талисманом. За долгие десятилетия не потускнели краски качественного изделия, оно всё ещё вызывало умиление и желание прикоснуться хотя бы пальчиком. Потому в целях сохранности застеклённую дверцу шкафа запирали, а ключ убирали на самую верхнюю полку.
Каждый раз, переезжая в новый, более просторный дом, Камиль аккуратно складывал композицию в выложенную ватой коробку, собственноручно бережно перевозил её, чтобы затем разместить в застеклённом шкафу. Прислуге строго-настрого запрещалось прикасаться к реликвии. Впрочем, домочадцы, зная необъяснимую любовь хозяина к фарфоровой безделице, интереса к ней не проявляли. У каждого свои причуды. Даже у такого высокопоставленного чиновника, как Камиль.
– Камиль-муаллим (уважаемый человек. – азер.) фарфоровую свинку больше жены любит, – однажды смеялась домработница в разговоре со стряпухой. – Захожу прибраться в кабинет, а он улыбается и пальцами по стеклу постукивает. Любимую свою приветствует перед тем, как ехать на работу. С людьми бы так, поласковее. Моя соседка недавно на приём к нему попасть пыталась – народу, говорит, не протолкнуться, как в общественной бане. Все ворчат, потеют, нервничают. Если кто громче других вякнет, тотчас охрана под локоток да на выход – вежливо, но сурово. А Камиль-муаллим через приёмную проходит, словно корабль по волнам людского негодования, в окружении чинуш рангом пониже. Все в чёрных костюмах с одинаковыми чёрными папками. Лица словно маски. Зря люди время теряли в министерском предбаннике! Жалобщики, конечно, тоже не сахар, разные бывают. Но чиновничьи кресла по-особенному задницы греют.
Уши, которые есть и у стен, услышали, а язык донёс кому надо. Болтливую домработницу на следующий день уволили, не объяснив причины. В назидание остальным удержали из зарплаты стоимость разбитой за все годы посуды.
Пригожим майским утром Камиль приоткрыл стеклянную дверцу шкафа, но тут забулькал смартфон. Заговорившись, чиновник забыл убрать ключ. Телефонный разговор оказался важным и долгим, даже тревожным. Тут ещё и помощник пришёл с неприятными вестями.
– Не морочь мне голову всякой ерундой! – осёк его Камиль. – К совещанию все документы подготовил?
– Конечно, Камиль-муаллим. Напоминаю, сегодня ещё встреча с немецкой делегацией.
– Ах да. Уложимся. Немцы говорят строго по делу, время ценят, мёда не льют.
День выдался сложным и утомительным. Даже с немецкой делегацией удалось согласовать не все договоры. В канун 9 Мая это оставило неприятный осадок.
Домой Камиль вернулся уставшим, но, войдя в кабинет, оторопел в ужасе. Стеклянная дверца шкафа была открыта, а фарфоровая хрюшка уткнулась пятачком в расколотую кормушку на полу. Поросята валялись кто где, а младшая дочка, любимица папы, виновато подбирала с паркетного пола осколки мейсенского фарфора.
Через неделю вышел приказ об отстранении Камиля от должности. Похоже, кормушка исчерпала свой ресурс.
Гюльшан ТОФИГ-гызы,
Баку
Пётр замолчал и некоторое время напряженно всматривался в движения губ женщины.
—Она готова отдать сыну время, отпущенное ей на земле.
—Время? А много ли у неё самой осталось времени? Этой старухе давно место на кладбище!Пётр щёлкнул пальцами, перед в зале появились ещё одни песочные часы. Апостол стал внимательно рассматривать верхнюю часть крышки.
—Так-с, Зинаида Петровна Сидоркина, 71 год, в запасе имеется ещё 14 лет. По нашим правилам разрешается отдать до половины того, что имеешь, так что 7 лет она может передать.
—Гррр,—взревел от бешенства Воланд и перевёл взгляд на Макара,—Неужели у тебя, лизоблюд, хватит духу ополовинить жизнь собственной матери? Учти, здоровым я тебя отсюда не выпущу. Каждый твой день будет проходить в инвалидной коляске. Ночью—кошмары. На что вы будете жить? Ты же знаешь, какую грошовую пенсию получает мать, ей одной постоянно не хватает, а тут великовозрастный дармоед-сынок.
В конце-концов, ты в любом случае сюда вернёшься, днём больше или днём меньше, какая разница? Не лучше ли сразу отправиться в небытие вечности, дав матери прожить побольше и посытнее?
Пётр воззрился на Сидоркина.
—Ты готов принять этот дар?
—Я,—ком подступил к горлу Сидокина,—я приму. чуть слышно выговорил он
—Будь проклят, презренный трус! Ты снова цепляешься за свою жалкую жизнь,—вышел из себя князь тьмы,—хоть сейчас на страшном суде, найди в себе каплю мужества!
—Он в своём праве,—Пётр откинул крышку на песочных часах Зинаиды и пересыпал часть песка в часы Макара.
Воланд встал из-за стола,
—В этот раз тебе повезло, Сидоркин,—чуть слышно бормотал Воланд,—но помни: мы ещё обязательно свидимся! Это далеко не последняя наша встреча.
—Бегемот, у нас отмена. Тащи его назад,–промолвил устало Пётр.
Когда Бегемот заглотил Макара, апостол повернулся к князю тьмы.
—А он что-то понял в последний момент, не так-ли?—чуть улыбнувшись промолвил Пётр
—Посмотрим,—недовольно буркнул Воланд.
Прежние части в профиле
Или тг: https://t.me/arti101
Интересно. Кто ждёт продолжение? =)
— Любовь первую. Любовь вторую…
Фил приложил руку к сердцу, потом показал один палец, следом второй. Затем склонил голову и прошептал последнюю фразу.
— Извините, что вас я беспокою...
В своем блокноте я закончил рисовать тот заострённый символ «S», который мы все рисовали в старших классах. На самом деле я никогда ничего не записываю, но это успокаивает пациентов, давая надежду, что я «разбираюсь в этом».
— Как часто вы совершаете этот ритуал, Фил? — спросил я.
Он поднял глаза.
— Каждые пять минут.
У него была неухоженная борода и обветренное лицо, из-за чего он казался намного старше, чем был на самом деле.
— Пять минут? — переспросил я, стараясь не показывать своего удивления. Это было необычно даже для пациента с тяжёлым обсессивно-компульсивным расстройством. — Вы чувствуете облегчение после завершения ритуала?
— Никогда.
— Чего вы боитесь, что случится, если вы не проведёте ритуал?
Он закрыл глаза и покачал головой.
— Фил, вы можете мне рассказать, — ободряюще сказал я. — Для этого мы здесь.
Мужчина сделал глубокий вдох.
— Тот… тот человек с двумя ножами.
Боязнь смерти или убийства был одним из самых распространённых проявлений ОКР. Но, конечно, я не хотел преуменьшать его страх, который был очень реален для него.
— Звучит пугающе, Фил. Можете рассказать мне об этом человеке подробнее?
Он сглотнул.
— Если я пропускаю ритуал, он приходит посреди ночи. И он... он...
— Всё в порядке, — мягко произнес я. — Я не хочу вас расстроить.
Я повернулся к его жене, которая с тревогой поглаживала колено мужчины.
— Энн, как это повлияло на вас? Наверное, тяжело видеть, как страдает ваш муж. Вы, видимо, переживаете каждый день, особенно когда он на работе или в командировке?
— Он никогда не выходит из дома, — тихо сказала она. — Он впервые за три года вышел на улицу. Всё это время он был на инвалидности. Он так напуган. И...
Мой новый помощник - Ной, открыл дверь.
— Ной, у меня пациент.
— Простите, это из школы. — Он покраснел. — Они сказали, что это срочно. Они хотят поговорить о суде над Эммой.
— Извините, я сейчас вернусь.
Когда я вышел из кабинета, Ной стоял в дверях и смотрел на Фила и Энн. Видимо, он ничему не научился на вводном инструктаже. Но сейчас у меня не было времени разбираться с ним.
Выйдя, я ответил на звонок. Школа хотела, чтобы мной были даны показания в пользу Эммы, что я и так планировал сделать. У меня сложилось впечатление, что они больше беспокоились о том, что я попытаюсь обвинить школу в отместку за увольнение.
Но месть — это мелочно, особенно если на кону будущее ребёнка.
Закончив разговор, я вернулся в кабинет.
— Простите, что прервал, — сказал я, усаживаясь на своё место. — Итак, у меня есть хорошие и плохие новости. Плохая новость в том, что вы, похоже, страдаете от тяжёлой формы обсессивно-компульсивного расстройства. Хорошая новость в том, что вы пришли за помощью, а ОКР хорошо поддается лечению.
Фил наклонился вперед.
— Вы можете мне помочь?
— Да, — уверенно сказал я. — Я не большой поклонник лекарств, но думаю, что антидепрессанты могли бы помочь снять напряжение, пока мы не начнём практиковать осознанность и психотерапию. Через несколько месяцев эти ритуалы останутся в прошлом. Вся моя команда здесь, чтобы помочь вам.
Я не хотел слишком быстро отправлять его к своим коллегам, но это был довольно классический случай ОКР, и казалось, что мои ресурсы лучше потратить на пациентов с более необычными проблемами.
Фил покачал головой.
— Нет.
— Простите, что?
— Нет, я не могу принимать лекарства. Я не могу прекратить ритуалы.
— Конечно, можете, — сказал я. — Именно поэтому мы здесь.
— Нет, — снова сказал он. — Иначе он сделает это снова.
К этому моменту я уже немного расстроился.
— Фил, дело в том, что...
— Покажи… — сказал Фил своей жене.
Она поморщилась и слегка покачала головой.
— Пожалуйста, — взмолился Фил. — Покажи.
Энн закрыла глаза и приподняла рубашку.
Её тело было покрыто как минимум десятком шрамов от ножевых ранений.
Прежде чем я успел среагировать, Фил снова приложил руку к сердцу.
— Любовь первую. Любовь вторую…
Господи Иисусе. Неужели уже прошло пять минут?
— Извините, что вас я беспокою…
~
Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта
Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)
Перевела Худокормова Юлия специально для Midnight Penguin.
Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.
Небольшая серая буханка урчала, обливалась каплями моросящего дождя и слегка подрагивала на весеннем ветру. В такт ей подрагивала и группа недовольных людей. Все как один — дымили и по очереди прихлебывали что-то из небольшого термоса.
Олеся почему-то сразу почувствовала, что именно к ним ей и нужно. Она слегка замялась у КПП и покрутила в руках временный пропуск со своей фотографией. На фото она выглядела свежее, чем в жизни. Почти чужая, из прошлой беззаботной жизни.
Она плохо помнила события прошедших недель, но дотягиваясь до отголосков воспоминаний, понимала, что это к лучшему.
— Я… стажер, — сказала она, не до конца веря самой себе, и протянула охраннику пропуск.
Юноша в будке медлил и пристально изучал протянутый ему документ.
— Меня назначили в Специальную группу, — добавила она речитативом.
Глаза у парня округлились, он мигом щелкнул замком, и, не глядя, махнул в сторону буханки:
— Они там. Вас… ждали.
Олеся была уверена, что ложь. Никто ее не ждал.
Она шла неуверенными, аккуратными шагами. Олеся напоминала себе дворняжку, которая ищет у случайных прохожих немного еды и тепла. В кармане пальто она стискивала письмо за подписью Старшого и надеялась, что этого хватит. Хотя, вспоминая свою последнюю встречу с Грифом, скорее рассчитывала на холодный прием.
Когда она подошла разговор у машины неловко оборвался. Киса приподняла бровь. Шалом осекся и машинально стряхнул с пальцев несуществующую грязь.
Мышь чуть отодвинулась в сторону, тряхнула головой и удивленно попыталась прочистить уши ладонью, как делают после душа неудачливые чистюли. Кеша не отрываясь смотрел на землю у ее ног, его мучило ощущение, что та двигалась с каким-то опозданием.
Гриф молчал, изучая Олесю с ног до головы. Его челюсть на пару секунд сжалась плотнее, как у собаки, готовой к прыжку. Затем он выдохнул и кивнул каким-то своим мыслям. Бросил окурок на асфальт и тут же достал две новые сигареты, раскурил по очереди и протянул одну Олесе.
— Она с нами. Что-то вроде подарка. Для поддержания контакта с Белым.
— А на кой черт нам с ними контакт держать, — протянул Кеша, все еще разглядывая тень под ногами Олеси.
—Спроси, что полегче. Но Старшой сказал, что ей либо к нам, либо обратно. А я, видимо, не настолько подонок, насколько мне хотелось бы.
Олеся кивнула, ее плечи немного расслабились.
— Я буду полезной. Обещаю, — тихо, почти про себя.
— Сомневаюсь, выглядишь как дерьмо. Забирайся в автобус. Без фокусов и без вот этого всего, — он обвел рукой ее целиком.
Серая буханка приоткрыла дверцу, как пасть. Металлический пол скрипнул.
— Кто-нибудь вообще знает, куда мы едем? — спросил Кеша, закидывая рюкзак.
— Устраивайтесь поудобнее, детишки. Сейчас будет сказочка. Если станет тошно — орать не надо. Просто дерните за веревочку, и мы вас тихонько выкинем в кювет.
— Кювет-то хоть нормальный? — крикнула Киса из глубины буханки, устраиваясь рядом с водительским креслом и вытаскивая из рюкзака фляжку. — Или опять, как в Ершово, прямо в навоз?
— Там был компост, — поправила Мышь. — Не так воняет, да и не настолько обидно потом вещи отстирывать.
Автобус фыркнул, дернулся и пополз по выцветшему асфальту. За окнами поплыли фешенебельные московские дома, которые постепенно сменялись облупленными фасадами, облезлыми рекламными щитами и рядами дачных домиков.
Олеся села отдельно, у окна. Старалась не смотреть ни на кого. Держала руки на коленях, спину прямо как первоклашка на первой контрольной. Изредка ее взгляд цеплялся за покосившиеся домики и в голове что-то болезненно кололо.
Гриф отметил, с оттенком почти родительской гордости, что команда переварила услышанное куда легче, чем он сам. Никто не попытался тихо вылезти через окно, не начал рыдать в позе эмбриона и даже не потребовал внеочередной отпуск.
Кеша переспросил. Потом переспросил еще раз. Потом тихо сказал «понял», хотя, судя по выражению лица, понимание к нему так и не пришло.
Киса слушала с наигранной бравадой — скучающе и с легкой ухмылкой. Выдавало ее только медленное постукивание размалеванным ногтем по фляжке. Чем дольше говорил Гриф, тем чаще и сильнее ее становился стук.
Где-то между «узлом» и «богом» ноготь жалобно хрустнул.
Она тихо чертыхнулась, убрала фляжку и вытащила из рюкзака какие-то баночки, пилочку, миниатюрный фонарик и что-то подозрительно похожее на набор полевого хирурга.
Киса смешно бормотала себе что-то под нос, но из-за зажатого в зубах фонарика разобрать было сложно, по крайней мере до тех пор, пока автобус не подскочил на кочке. Киса едва не мазнула мимо, выронила одну из баночек и внятно процедила:
— Сука!
Мышь молча протянула влажную салфетку. Киса только отмахнулась:
— Не мешай. Сейчас если дрогну, буду с этим уродством до конца времен. Ты мне жизнь испортить хочешь?
Когда ноготь был спасен, Киса выдохнула и осела в кресле, как солдат после боя.
— Да и похуй! — улыбнулась она, уверенным движением хлебнула из фляги и передала ее вглубь буханки. — Кому бутеров?
Мышь что-то зачеркнула в блокноте, вырвала страничку, сложила из нее самолетик и запустила в окно. Она пожевала губу и неуверенно посмотрела на Кису.
— А у меня кипятильник аккумуляторный с собой — начала она, откашлявшись, — так что, давайте и правда перекусим.
Олеся, чтобы хоть чем-то занять руки и не чувствовать себя лишней, присоединилась к самой безопасной активности в радиусе ближайшей сотни километров — к возне с едой. Киса доставала из пакета бутерброды, Мышь деловито раздавала тонкие картонные тарелки.
Олеся осторожно взяла стопку бутербродов, лавируя в подпрыгивающей на кочках буханке. Разложила одну, другую, третью, стараясь не задеть никого, не помешать, не дышать слишком громко.
— С колбасой или с неизвестным содержимым? — спросила она у Кеши, протягивая импровизированный поднос из какой-то папки.
— Без разницы, — ответил он, не глядя. Потом добавил, чуть теплее, — Спасибо.
Она кивнула, протягивая ему тот, который выглядел вкуснее. Внутри разлилось что-то неожиданно мягкое. Что-то, что чуть смачивало болезненные корочки переживаний, оставленные Белым. Будто кто-то незаметно плюнул на подорожник и приложил его к душе.
Наблюдая за ними Гриф отметил про себя, что дело явно было в его таланте рассказчика. Когда ты слушаешь что-то подобное от Старшого, все звучит как конец света, зачитанный стариком из похоронной службы. С драматическими паузами и тем самым взглядом, после которого хочется исповедоваться и лечь в землю пораньше.
Он же пересказывал то же самое, но с выражением человека, который когда-то подписался на «Конец света для самых маленьких» и теперь с упоением зачитывает всем желающим каждый выпуск.
Получалось у него лучше, чем у Старшого. Менее пафосно, с парой вставленных шуток, как будто все это можно будет потом обсудить на перекуре. Почти даже весело. Если не вслушиваться. И не задумываться.
Он, разумеется, никогда не признается, но к этой «лекции» он готовился. Долго и мучительно. Корпел над словами, чертил схемы на обрывках бумаги, а потом мял и прятал их в карман. Одна из бумажек и сейчас была с ним — теплая, мятая, с жирным отпечатком пальца и следом от кофейной кружки.
Шалом чуть наклонился к Грифу:
— И что мы, правда будем с ними говорить?
— Если получится, — Гриф затянулся и посмотрел в окно, — ваши-то вообще считают, что бог умер.
— А если не получится?
— Тогда, по ситуации, — он выдохнул дым.
Автобус снова подпрыгнул на яме. Где-то в моторе зарычало, потом стихло.
— У нас точно карта есть? — с надеждой спросил Кеша.
— Карта, — повторил Гриф. — Есть. Схема. Нарисована в прошлом веке на салфетке. Ее нашли у тела одного геодезиста. А Квока для нас любезно перерисовала.
— Отлично, — вздохнул Кеша. — Прям все как всегда.
Снаружи начиналась настоящая весна. Ветви деревьев ершились почками, а сквозь усталое серое небо прорывалось подобие солнца. Автобус шел туда, где срослось невозможное — в первый узел.
— По логике, — заметил Кеша спустя несколько часов дороги, — мы должны были въехать в карьер. Карта уверена, что здесь глина, яма и никаких признаков жизни.
— Тут и есть яма, — отрезал Шалом. — Просто хорошо прикрытая. Чтобы мы расслабились.
Где-то спустя еще полчаса автобус замедлил ход. Дорога ушла в никуда. Асфальт резко оборвался, сменяясь перелеском с еле заметной тропинкой.
— Ну, приехали, — сказал Шалом, глядя на разрисованную цветными карандашами импровизированную карту от Квоки. — По всем нашим научным данным, это оно.
— Оно — это что? — Кеша выглянул в окно. — Грязь, лес, воронье и, по-моему, тот самый сарай из ужастика.
— Там есть дым, — заметила Мышь. — Может, подскажут.
— Прекрасно, — хмыкнул Гриф. — Давайте пойдем и испортим день местному леснику.
Он уже тянулся к двери, когда заметил боковым зрением неладное.
Сидевшая тише воды Мышь начала неспешно, с редкой даже для нее осторожностью, вытаскивать из-под сиденья огнемет. Очень аккуратно, как будто доставала котенка, спящего в коробке. На ней — камуфляж, лицо сосредоточенное, движения почти грациозные. Почти. Потому что огнемет весил под двадцать кило и при извлечении чудовищно скрежетал, цепляясь за металлическое днище.
— Мышь, — нежно окликнул ее Гриф, — ты приволокла с собой огнемет?
— Неееет, — протянула она, как бы удивляясь самому вопросу. — Не совсем. Ну, может быть. Немного. Он маленький совсем.
— Мы идем поговорить с лесником, не штурмовать рейхстаг.
— В Белом тоже «просто поговорить» собирались, — буркнула Мышь. — А потом меня чуть в асфальт не зажевало.
Гриф подошел ближе, щелкнул пальцем по ее лбу.
— У тебя нож в ботинке, два пистолета и броня под кофтой. Может, тебе еще танк личный выписать?
Мышь прищурилась. В глазах вспыхнул нехороший огонек, и Гриф понял, что не стоило упоминать ее давнюю мечту.
— А можно?! Только не как все эти тяжеленные — я уже подобрала нам идеальную модель. Хочу маленький, маневренный, практически вездеходный.
Он усмехнулся.
— Оставь огнемет, — мягко, но твердо сказал он. — Не бери ничего, что видно за километр. И обещаю, что лично поговорю о дополнительном оснащении для нашей группы.
Она глянула на него снизу вверх. В глазах — упрямство и страх.
— Только если гранату разрешишь.
— Одну. Без фанатизма. И не в трусы, как в прошлый раз.
Мышь сочла сделку честной и даже выигрышной. Без огнемета — да. Но зато с моральным правом потом предъявлять. А еще — с четким осознанием, что ее опасаются настолько, что с ней торгуются. Это грело. Почти как бензин по венам. Она закинула на плечо слишком тяжелый для своих размеров рюкзак, довольно кивнула, подтянула штанину, проверила нож и шагнула вперед.
Гриф смотрел ей вслед, покачал головой и усмехнулся: ни дать, ни взять — герой в маленьких штанишках, но с большими амбициями.
Утоптанная тропа вывела их к покосившейся избушке. На крыльце сидел дед.
Очень правильный сказочно-сельский дед. В ватнике, с клокастой бородой, ушанкой, прижатой ветром к затылку, и многовековой грязью на резиновых сапогах. Он копался в чайнике на маленьком костре, и напевал что-то невнятное про квашеную капусту. Рядом с ним лежала собака неопознаваемой породы, грызла мосол и с надеждой поглядывала на подсыхающую на солнце рыбу под крышей избушки.
— А вы кто такие, чагой тут забыли? — Спросил дед, сплевывая на траву. — Тут эта… как бишь… частная тэрритория!
Гриф шагнул ближе, слегка развел руками и с самым миролюбивым выражением лица, на которое был способен, произнес:
— Добрый день, отец. Не волнуйтесь, мы по маршруту тут едем.
— По маршруту? — переспросил дед, все еще не глядя на них. — Турысты, значится?
— Скажите, — осторожно начал Кеша. — Здесь рядом должен быть... ну... вход. Или тропа. Или место. Особое.
Дед приподнял бровь и впервые посмотрел на них прямо.
— Особое место? — переспросил он. — Вы, часом, не сектанты какие? Был тут один. С березой жил до осени, да об осину терся поганец.
— С деревьями не разговариваем, к счастью. Мы из московского Отдела, если вам это о чем-то говорит.
— Какого?
— Нулевого, — ответил Гриф, не моргнув.
Дед задумался, выдохнул, взял рюмку, осушил ее, поморщился.
— Ну хоть не попы, — пробурчал он. — Они тут уже были. Проповедовали. Один вона до сих пор в пруду жаб крестит и рыб отмаливает.
Он хмыкнул, не то со смехом, не то с горечью, налил себе еще мутной жидкости в рюмку, занюхал рукавом, скрипнул табуреткой и снова уставился в чайник.
Пауза затянулась. Шалом кашлянул. Кеша обернулся, проверяя, остался ли автобус на месте. Мышь привычным движением проверила пульс у самой себя.
— Мы… — начала было Киса, но дед резко качнул головой, будто отгонял назойливую муху.
— А вы это… — Киса нахмурилась, перебирая в памяти обрывки странных сказок, которые ей читали когда-то пьяные родственники и старые ведьмы под видом воспитателей. — Вы не… проводник, случайно? Типа… мудрый старик у дороги.
— Я-то можа и проводник, а вам на кой?
— Если честно, — сказал Гриф, — карта вела сюда, а нам дальше надо.
— Карта у вас говно, — кивнул дед. — Но в целом — почти пришли. Коли Бог даст, то и дойдете.
— Простите, а вы кто, собственно? — все еще сомневаясь, уточнил Кеша.
— А он у вас не самый смекалистый, да?— хохотнул дед. — Живу я тут. И работаю, кем придется. Проводником, сторожем, местным блаженным. Иногда дохтуром. У нас тут людев мало, вот и крутимся по-маленьку. Вы, конечно, можете попробовать пойти без меня — авось тропа сама откроется. Только вот, чаще всего открывается она ямой под ноги.
Он усмехнулся, подхватил бутылку и чайник и похромал в дом.
— Проходите уж, раз пришли. Хоть хреновухи хлопнем, пока тропа думает, пущать вас или нет.
— Это как — тропа думает? — осторожно поинтересовался Кеша.
— Так, как ты, сынка, не умеешь. Шевели давай пердимоноклем, пока я не передумал.
Внутри пахло всем сразу: дымом, вареной картошкой, квашеной капустой, хреном, псиной, керосином и как будто немного церковной ладанкой. Олеся, войдя, замешкалась — запах был почти домашний, но вот какой именно, она понять не могла. Слишком много воспоминаний на квадратный метр воздуха.
— Не пугайтесь, по сусекам не лазьте, по кладовке не шарьтесь, — перечислил дед, наливая хреновуху в эмалированные кружки с надписью «Москва 1980». — А то опять как в прошлый раз: один в берлогу провалился, второй со стенкой обручился, третий в шкафу схоронился. Вонищи потом было, тьфу!
Гриф принял кружку, чокнулся с Кисой и кивнул:
— А тропа-то где нужная?
— А вы выпейте сначала, там и поглядим.
— А вы что, всех этим поите? — фыркнула Мышь.
— Всех, не не всех, — ответил дед и достал деревянную миску с ярко пахнущей капустой. — Без этого никак. Так заведено. Не ты, девонька, правила писала — не тябе хаять.
Выпили, потом еще выпили до тех пор, пока голова кругом не пошла. Пили и за Бога, и за странствующих, и за здоровых, и за больных. В какой-то момент Гриф невпопад пошутил, что только за за пса-Борьку еще не пили. Выпили и за него тоже.
— Ну че, раз тропа не спешит, надо вас к делу пристроить. Так... Чтобы, значится, проявились вы. Тропа у нас, как баба старая. Сердитая, с характером, без дел не пущает. Надо, значится, обряд соблюсти. Обряд древний, от пращуров еще. Называется… хозяйственный уклад! Без него никак.
Он хищно оглядел команду, потирая руки. В глазах у него плясали огоньки не то веселья, не то бесхитростного деревенского коварства. Гриф сразу понял — дед планировал устроить трудовой лагерь под вывеской эзотерического пропускного пункта и облагородить их трудом себе на пользу.
— Ты, светлая, с блокнотом, — махнул он рукой. — Возьми вон веничек да пыль пройди. Только осторожно — у печки икона висит. С ликом деда Лени. Не простая икона, там сила — кому каша, кому революция. Не чихай на нее. И не лапай!
Мышь растерянно взяла веник. В доме было действительно пыльно, как будто он копил осадок времен, а не мусор. Она начала мести — аккуратно, по углам. В какой-то момент ей показалось, что веник становится чуть тяжелее.
Через пару минут из соседней комнаты послышался кашель, звон посуды и тихое:
— Мать его в корень, оно шевелится…
— Пыль должна жить. Не убивай, просто угомони! — крикнул ей дед и повернулся к Шалому. — Ты, скуластый, мне не нравишься. Важный больно. Поди Борьку вычеши и отмой хорошенько, а то линяет, как черт ретивый. Спасу от него нет.
— Что? — Шалом побледнел. — Это же собака. Она же грязная.
— Терпи. Чистый дух не рождается без грязи, — философски протянул дед.
Борька, почуяв внимание, перевернулся на спину, показав пузо, покрытое ковром колтунов и блох. Поглядел на Шалома с нежностью.
Шалом с мольбой посмотрел на Грифа, но тот только развел руками, совершенно не скрывая удовольствия от предстоящего зрелища.
— Я не... Я собак боюсь! — Шалом пятился. — У меня... у меня аллергия на сено. И на пыль. И, по-моему, на собак тоже.
— Отлично! — обрадовался дед. — Значится, точно сработает ритуал!
Шалом сел рядом с псом, извлек из кармана маску и полиуретановые перчатки. Борька урчал от удовольствия и время от времени пытался облизать ухо.
Гриф отошел чуть в сторону, прислонился к кривой ограде. Курил медленно, почти задумчиво, но взгляд у него был настороженный, оценивающий. Он за свою рабочую жизнь уже вдоволь насмотрелся на таких «стариков» с мягкими глазами и острыми зубами.
Он не вмешивался. Пока. Просто наблюдал, как дед раздает команды — с азартом хозяина, которому наконец-то привалили безропотные гости. Театральничал, морщил нос, щурился.
Он скользнул взглядом по своим. Шалом уже весь съежился, глядя на собаку, Мышь усердно, как и все, за что бралась, махала веником. Кеша старался делать вид, что он — предмет интерьера. Киса держалась молодцом — с наглостью и рюмкой, словно эта изба принадлежала ей.
Гриф выдохнул дым и хмыкнул.
— Сейчас и козу доить заставит. Или курицу исповедовать.
Он легонько толкнул в бок курящую рядом Олесю.
— Смотри, как радуется. Чистой воды дедушка из сказки.
— Мгм, — неопределенно отозвалась Олеся.
Гриф краем глаза глянул на нее. Они были не то чтобы близко знакомы, но вместе хлебнули такого, что обычно сближает. Он помнил ее другой — яркой, язвительной, живой, даже слишком. А сейчас ее будто в отбеливателе прополоскали. Пинать такую уже не тянуло.
— Тебя будто на медленном огне вываривали, — тихо пробормотал он, скорее себе.
Олеся снова промолчала. Только затянулась сильнее.
Гриф фыркнул, отвел взгляд — не его дело. Но все равно неприятное чувство жалости и сожаления застряло где-то под кожей.
Прищуренные стариковские глаза по-хозяйски изучили оставшуюся рабочую силу. Взгляд задержался на Кеше. Тот нервно сглотнул.
— Ты, малахольный. Городской ты чересчур, суетный. К пчелкам пойдешь, рамки деревянные доставай и вона туда складывай.
— К... к пчелам? — Кеша попятился. — Может, лучше… грядки?
— Дак я тебе сразу грядки и доверил, — хохотнул дед. — Ты главное помни мудрость народную — пчелки страх да суету чуют за версту.
Он хмыкнул, потрогал бороду:
— Будешь орать, махать руками и бегать — получишь ценный урок. Не будешь — примут как родненького.
— А если... они меня того, до смерти?
— Значит, не сдружились, — пожал плечами дед. — Бывает. Но ты постарайся. Оно ж тебе надо, не им.
Кеша шумно выдохнул и на пошатывающихся ногах пошел договариваться с пчелами.
— Все хорошо, — пробормотал он себе под нос. — Это все просто метафора. Это просто… агротуризм.
Гриф позволил всему этому спектаклю происходить, и когда пауза наконец возникла, он шагнул ближе.
— Ну, командуй, отец, — лениво протянул Гриф. — Воды натаскать, дров наколоть? Или, может, корову подоить, если она сама не против?
Дед аж засиял, как самогон на солнце. В глазах вспыхнула неуемная жажда власти сельского жителя, которому внезапно подогнали бригаду бесплатных работяг.
— А шо, давай дрова! — обрадовался он. — Топор у березы, дрова — за сараем. Только ты это… аккуратнее там. Дровишки у нас…
— Что? — весело перебил Гриф. — С характером? Так и не таких кололи.
— Эх ты, зубоскал. Все бы тебе враз, с наскоку. А тут не про силу. Тут с любовью надо, — сказал дед с мягким прищуром. — А то был тут у меня один — маг-теоретик. Так потом без глазу и остался.
Гриф уже шагал в сторону сарая, не дожидаясь полного списка побочных эффектов.
Он взял первое полено и аккуратно поставил его на колоду.
— Ну, понеслась, — пробормотал Гриф, занес топор и со всей силой рубанул.
Топор с глухим звоном соскользнул. Не отскочил, а именно соскользнул, как по камню. Полено осталось невредимым. Только лениво качнулось.
Гриф выругался, размял шею и плечи, ударил сильнее. Полено сорвалось с колоды, влетело ему ребром в голень и приземлилось на пальцы ноги. Больно. Так, что дыхание сперло.
— Ах вы ж…
Он выпрямился, сжал зубы, стиснул рукоять топора так, что хрустнули суставы. От злости потемнело в глазах.
— Сейчас я вас, чурки сучкожопые...— процедил он и занес топор.
Удар получился идеальный — с выверенным замахом, нажимом, злостью. Но полено стояло, как ни в чем не бывало. Ни трещинки. Зато топор резво отрекошетил и въехал Грифу прямо по скуле.
Лицо вспыхнуло болью, в глазах посерело, а под седалищем вдруг оказалась земля.
— Мразь… — выдохнул Гриф, хватаясь за лицо. Под пальцами пульсировала и наливалась гематома.
Он бросил топор, сел на колоду рядом с поленом и ссутулился. Челюсть сводило. Скулу жгло от удара. Ему хотелось спалить все эти поленья прямо так, не разрубая. Но внутри поселилось сомнение.
Он посмотрел на топор. Потом на полено. Потом — на себя.
"Ну и кто из нас упертая деревяшка?"
Он тихо вздохнул, поднялся. Потрогал полено. Оно было теплым. Почти... живым.
— Ну, не по правилам начал, — Гриф откашлялся и продолжил, — Многоуважаемое полено, обращаюсь к вам от имени отопительного фронта. Прошу добровольно принять участие в согреве ближайшего населения. Гарантируем бережное обращение и достойное посмертие в печке.
Секунда тишины — и Гриф ловко занес топор. Лезвие прошло легко, ровно, с приятным хрустом. Полено распалось на две идеально ровные половинки.
Он застыл. Потом выдохнул. И вдруг понял, что челюсть, которую сводило с самого утра немного отпустило.
С крыльца донеслось:
— Вооот, — довольно прокрякал дед. — А то все зубоскалишь. Не хватит злобы-то на всех. С любовью надо, с любовью.
Гриф фыркнул, но не возразил. Просто поднял следующее полено.
Киса, наблюдая за этим театром дровяной дипломатии, ухмыльнулась, достала из рюкзака бутылочку самогона, припрятанный на особый случай. Случай, по ее внутреннему алкотестеру, был более чем особый.
— Ну, раз Гриф у нас тут уже почти вступил в половой контакт с бревном, мне уже ловить нечего. Может еще по одной? — Она похлопала бутылку по худым бокам.
Дед засопел, но весело, по-доброму, и раскатисто рассмеялся.
— Во, женщина! По уму живет. Все видит, все понимает. Угощай уж меня старого — как родную впущу.
Тут от ульев донесся возмущенный голос Кеши:
— А почему я, извините, пчел умасливаю, Гриф дрова уговаривает, Шалом псину расчесывает, Мышь уже на пылевого клопа похожа, а она — бухает?!
Следом раздалось немелодичное ойканье и громкое жужжание.
— Потому что женщина, — назидательно произнес дед, — и потому что с характером и душой чистой, шо самогонка. А ты, малец, пока характер не вырастишь — пообщайся с пчелками. Можа и выйдет из тебя чего путное.
— Но они жалят, — жалобно пробормотал Кеша. — Они реально… они вообще не добрые. Ай!
— А ты их убаюкай, — посоветовала Киса, вытянув длинные ноги. — Спой что-нибудь нежное.
Дед деловито кивнул Кисе, а на Кешу только рукой махнул. Он с гордостью оглядел трудящихся. Его взгляд зацепился за худенькую фигурку, облокотившуюся на дверной проем. Он нахмурился, почесал шею, хлопнул еще сто грамм и ударил себя ладонью по лбу.
— Точно! — воскликнул он.
Олеся посмотрела на него в упор. Устало, слишком устало, чтобы бояться.
— Есть тут у нас одно место. Никто туда не ходит. Даже я. Пошел один раз, так тут и торчу с тех пор.
Он замолчал. Взгляд сделался тяжелее.
— Вот туда и иди. Посиди. Если место заговорит — слушай. И внимательно слушай.
Олеся механически кивнула. Но не сразу пошла, замешкалась.
Он коснулся ее плеча — легко, почти по-отечески. И добавил уже совсем тихо:
— Гляди. Может, и не зря тебя подарили этим олухам.
Тропа нашлась сама. За клумбой с названиями вроде «Марья-искушай» и «Кукорь-отказник», между двух камней, заросших мхом. Воздух немного подрагивал и пах железом, как от горячей пули, только что вытащенной из тела. Земля под ногами была теплой и мягкой.
Под ногами шепталась трава, а каждый шаг отзывался упругим, тяжелым ощущением в теле. Олеся почувствовала, что до нее тут шли другие. Женщины, Мужчины, дети и старики. Те, кого мир легко выбросил на изнанку.
Дойдя до берега речушки, она присела у плакучей ивы и инстинктивно обняла ее. В груди защемило. Ей казалось, что кто-то медленно вытягивает чудовищно длинную и зазубренную занозу.
Где-то внутри завелась простая, тихая песня из далекого детства. Того, которое было только ее — не украденным, не чужим. Она не помнила эту песню, но узнавала.
И этого хватило. Чтобы ощутить себя любимой. Без условий. Без страха. Не потому что пригодилась, не потому что научилась быть удобной, не потому что кто-то не заметил подмены. А потому что была. Просто была.
И вдруг — ясная, чистая мысль, как полоска света от приоткрытой в темноте двери. «Мама меня любила».
Настоящая. Живая. Та, что пела ей, когда еще можно было петь. Пусть совсем недолго. Пусть плохо помнится. Но это было. Было по-настоящему.
И этого оказалось достаточно, чтобы что-то внутри перестало быть бесформенной алчущей дырой. Не зарасти, нет. Но хотя бы обрести контур.
***
День клонился к закату. Кеша, от укусов похожий на прыщавого подростка, стоял возле ульев и пел что-то на мотив «Ложкой снег мешая». Пчелы жужжали в такт одобрительно или угрожающе — тут мнения расходились.
Из-за угла показался Шалом. Его рубашка была усыпана сероватыми комками псиной шерсти. В руках — расческа без нескольких зубьев. В глазах — пустота.
— Я закончил, — глухо сообщил он. — Он теперь блестит, а я — нет.
Пес, оказавшийся белоснежно-белым, чихнул, облизался и мирно улегся у ног деда — чистый, довольный и в целом крайне недурственный.
Гриф шел с очередной охапкой идеальных дров. Он выглядел подозрительно расслабленным и отрешенным.
— Поблагодарил, похвалил, поклонился, — отчитался он. — Одно даже само любезно раскололось. Как-то по-человечески у нас вышло.
— Вот это я понимаю! — дед восхищенно развел руками. — Уважение — фундамент мироздания. А коли с любовью, то и печь чище горит.
На крыльце сидела раскрасневшаяся Киса. Нога на ногу, рубашка расстегнута почти по пупка, самогонка в руке. Ее лицо светилось довольством женщины, которая вовремя поняла, что у других просто не тот уровень прокачки души.
— Ну что, товарищи, — сказала она, разливая остатки из бутылки деду и себе. — Работный день окончен? Или кто-то еще не просветлился достаточно?
Дед хохотнул и легонько похлопал Кису по щеке.
— Эх ты, девка. Тебя жизнь молотила, а ты только крепче стала. Ни злобы, ни кислятины. Вон, аж свет из глаз идет.
Киса уже тянулась за шуткой, но замерла.
Что-то в этом касании проникло под кожу, мышцы и кости. Где-то глубоко внутри нее эхом отдавалась та боль и тоска, которую она чувствовала на границе. Отголосок тех, кому она протянула руку из простого человеческого сострадания.
Короткий миг — и все утихло. Но в груди осталась мягкая тяжесть, как после слез или долгого взгляда в темноту.
Она встретилась с дедом глазами. Тот молчал. Уже без смешков. Понимал.
— Ну вот, — только и сказал он. — И хорошо. А теперь — мыться, жрать, да спать всем! А по утру пущу уж вас, так и быть.
Мыться пошли по очереди, молча. Парилка в пристройке была не столько баней, сколько музейным экспонатом из старых досок и ржавого таза. Вода теплая — и ладно. Мышь вылезла первая, вся обдатая паром, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами и счастливым лицом. Гриф глянул на нее и вдруг подумал, что она красивая. Просто так, без подвоха. И тут же сплюнул про себя — не вовремя.
На кухне варились яйца, квашеная капуста уже стояла в миске. Шалом нашел на полке чуть черствый хлеб и сосредоточенно резал его на идеально ровные кусочки. Дед гремел посудой, наливал клюковку по кружкам, бурчал про «ни рыбы, ни мяса» и вытаскивал из печи что-то дымящееся. Киса, закутавшись в полотенце, пыталась украсть кусок еще до подачи, и получила ложкой по пальцам.
Кеша сидел на длинной лавке с безучастным выражением лица. Он даже куртку не снял — видно было, что у мальчика лимит был исчерпан много часов назад. Киса села рядом, обняла за плечи, потом запустила пальцы в волосы и тихо гладила, глядя в окно. Через пару минут Кеша уже спал у нее на плече, в полном бессилии, с открытым ртом. Киса подложила под него свернутый плед и придвинула миску с едой поближе — авось проснется, перекусит.
Гриф ел молча. Хлеб с солью, яйцо, немного самогонки. Аккуратно, почти медитативно. Шалом косился на него, как на диковинку. Гриф не злился, не ругался, не сверлил взглядом. Просто ел и как-то странно улыбался. Это настораживало. Или, наоборот, внушало надежду. Шалом и сам не понял.
С чаем никто не церемонился — разбавили кипятком из кастрюли, кинули заварку прямо по чашкам. Мышь размешивала ножом, Киса зачем-то нюхала кружку, дед рассказывал, как однажды случайно принял экспедицию с Мосфильма и проводил их в соседний овраг. «Кричали, мол, не тот сценарий, — говорил он, — а шо мне, у меня тут все не по ихнему».
Олеся вернулась затемно, села по-турецки рядом с Грифом, грея пальцы о кружку.
Он подвинул ей миску с капустой и остатками картошки.
— Это она вкусная, или я просто одичала?
— И то, и другое, — сказал он. — Жри, пока есть. Потом снова будут сухпайки и тухлый воздух.
— Хороший был день вообще-то, — сказала Олеся.
— Был. И есть, — сказал Гриф. — Странно даже.
Он встал, потянулся. Посмотрел на нее сверху вниз, потом — на остальных. Кеша спал. Киса его укрыла, обмазала какой-то мазью из дедовых закромов и привалилась рядом. Шалом курил, сидя на пороге и подкармливал пса своей порцией еды. Мышь говорила деду, что его самогон пахнет детством. А тот кивал с видом мудрого наставника — мол, так и должно быть.
Гриф прошелся вокруг печки, поставил на огонь еще картошки. Просто так, на завтра.
— Завтра снова в жопу мира, — сказал он негромко. — А сегодня можно просто пожрать и поспать, ну не красота ли?
Олеся кивнула.
А в доме пахло картошкой, псиной и чем-то родным. Все, кто мог, спали. Все, кто не мог — лежали, наслаждаясь весенней свежестью и теплом печи.
(Начало здесь)
Тухлый запах накрыл ребят одеялом вони, заслезились глаза, перехватило дыхание.
-- Фуууу бля ну и вонища! Может маски надеть?! - закрывая нос и кашляя, выпалил Владимир.
-- Пожалуй стоит - принюхался Лёха - там видать сдох кто-то...
-- Так сероводород пахнет – вспомнил из курса школьной химии Артём - точно что-то разлагается.
Натянув резину противогазов на головы, ребята по одному стали спускаться в люк. Лёха спустился первым. Обжигающий мороз стальных ступенек чувствовался даже сквозь перчатки. Включив фонарик осмотрел помещение сквозь окуляры. Воздух здесь был в разы холоднее. Коридор здесь шёл все так же узко, с зелёной краской на стенах и белой штукатуркой, на полу валялись редкие бумаги из журнала смен охраны. Но теперь по обе стороны шли приоткрытые деревянные и бункерные двери. Алексей прошел вперёд, вчитываясь в таблички и смотря под ноги. "Начальник отдела технического обеспечения...", "Узел связи. Ответсве..." "Генераторная". Напротив, этой двери он остановился. Гермодверь слегка приоткрыта, можно просунуть руку. Леха навалился телом на металл и полностью открыл ее. Тут уже подоспели и Артём с Володей.
-- Ну чего там? Ещё склады? - торопливо пробубнил сквозь противогаз Володя
-- Не, это генератор. Может ещё, работает?
-- Дайте гляну - еле слышно сказал Артём.
Он осмотрел дизельную установку, стоящую на бетонном парапете. В этой же комнате находились два больших бака, вероятно, с дизелем или маслом. Артём посмотрел на несколько циферблатов с подписями, а потом попытался запустить генератор.
Двигатель пару раз дернулся под кожухом, раздалось тарахтение. Ещё несколько прокруток и дизель с металлическим лязгом намертво встал. Отсутствие обслуживания и замены масляных фильтров за пару лет привели системы в негодность. Безуспешно попытавшись раскрутить намертво заклинивший двигатель, Артём крикнул сквозь резину противогаза:
-- Тут всё, пиздец.
-- Никак не запустить? Жаль... - ответил в темноту генераторной Лёха.
-- Хотя... Обычно в таких местах какие-то аварийные системы бывают... может и найду что-то... - произнёс в ответ Артём, скрываясь в глубине комнаты.
На дальней стене, за кожухом силовой установки, висел пульт и маленькое окошко с толстым стеклом, оно было раскрыто, и в комнате за ним стояла некая установка. Подойдя ближе, Артём обнаружил панель управления с надписью: "Контроль аварийного питания РИТЭГ". Недолго думая, он нажал круглую зеленую кнопку под табличкой "ВКЛ АВАРИЙНЫЙ КОНТУР". Щелчок. Кабеля затрещали, к сети подключились аккумуляторы, появился запах озона. В коридоре послышалось нарастающее гудение механизмов. Раздался хлопок и по потолку побежала волна загорающихся лампочек красного света.
-- ОПА, ПОЛУЧИЛОСЬ! - заорал Владимир, на весь коридор.
-- Понятия не имею, сколько и как он ещё будет работать. Вообще нам очень повезло, что он запустился - пробормотал Артём – Вы чувствуете? Привкус металла во рту... и пить хочется...
-- Металла? Не радиация ли это... - ответил Лёха, снимая противогаз и принюхиваясь - слышите? Вентиляция работает! Вонь ушла.
И вправду, под потолком в коробе засвистел воздух, унося газы наружу. Лёха снова пошёл вперёд, держа противогаз наготове. Рядом с генераторной находилась дверь вентиляционной, где гудела ФВУ. Дальше, коридор заканчивался квадратной гермодверью, занимавшей всю стену. Но сейчас она опиралась на стену коридора, никак не препятствуя дальнейшему передвижению. Дальше бетонный пол всё так же освещался красным светом, но теперь не нужно было всё время светить себе под ноги чтобы не запнуться.
Лёха снова пошёл первым, светя фонариком на двери вокруг. Но эти комнаты не представляли интереса – только бумаги и мусор от эвакуации военных. Дойдя до большой гермы, он обернулся назад, но не увидел друзей позади себя. Алексей испуганно развернулся в сторону проёма и отступил назад. Потом снова повернувшись, увидел Артёма и Володю сзади.
-- Вы чего! Где были? – Нервно, почти с истерикой спросил он.
-- Чё ты гонишь?! Мы за тобой шли! А потом ты крутиться начал как безумный – С наездом спросил Владимир.
-- Какого... Ну ладно, шутники, я вам это припомню, обоим – усмехнулся Лёха и шагнул в следующее помещение.
Теперь это было больше похоже на странный ангар, обшитый листами шифера. Воздух всё ещё был достаточно душный и вонючий, но уже чувствовалось прохладное дуновение вентиляции. Прямо напротив стояли такие же ворота, как в самом начале пути. Вправо и влево отходили два ответвления, образуя в центре комнаты куполообразный перекресток. На полу проходили узкоколейные рельсы и решетки водостока. В проходе справа даже виднелась некая дрезина в сцепке с грузовыми вагонетками. По потолку во всех направлениях проходили толстые силовые кабеля, трубы и множество различных проводов. Каждые десять метров мигала лампочка аварийного освещения.
Алексей и Артём прошли вдоль стены, ища лучом фонарика любые таблички на стене. На склоне купола, возле больших гермоворт, луч фонаря выхватил некую надпись. В это же время Володя закричал.
-- А-А-А!!! БЛЯТЬ!!! Отпусти меня! – истошно верещал он, отпрыгивая из угла. Но прыжок не пошел по плану и Владимир упал животом на бетон.
-- Ты че там орёшь? Кто тебя схватил? – спросил Лёха подбегая к упавшему Володе. Владимир лежал на рельсах и вопил. Его левая нога зацепилась штаниной за кран на трубе, торчащей из пола.
-- Там рука была! Я видел! Она схватила меня за лодыжку! – Володя наконец смог сбросить штанину с крана и отполз в центр комнаты.
Лёха со смешинкой пнул кран, но через секунду усмешка ушла с его лица, когда во вспышке аварийных ламп от этого крана в сторону решетки бросилась какая-то тень.
-- Вы видели? – Он бросил взгляд на товарищей, но те ничего не ответили, лишь Артём, с почему-то красным (но не от света ламп) лицом, развел руками.
Они вернулись к тем указателям на стене. "Склад" указывала стрелка в левый проход. "Испытательный цех" стрелка вправо. Ребята, посовещавшись, выбрали идти на склад, ведь именно там скорее всего лежат сохранившиеся запасы. Тоннель шёл прямо, но с небольшим закруглением. Поэтому видеть всю длину коридора не получалось. Пройдя всего с три десятка метров, ребята остановились. Артём зашатался, упал на четвереньки и начал блевать кроваво-желтой массой.
-- Твою же мать! Что с тобой?! - бросился к нему Алексей.
Артём не ответил, лишь ещё раз опорожнил свой желудок, заливая рельсы и пол кровью. На его руках виднелись свежие язвы и отслаивающаяся кожа. Хорошенько проблевашись, он упал в свою лужу без сознания.
-- Блять! - констатировал Володя.
Пацаны оттащили Артёма из рвоты и прислонили к стене коридора. Из его носа текла кровь, кожа покрылась нарывами и горела огнем. Несколько пучков волос с головы остались лежать на полу.
-- Это что такое-то а?! Лучевая болезнь?! - спросил в пустоту Владимир, вытаскивая из сумки аптечку.
Сзади, далеко в совдеповских катакомбах раздался грохот и треск. Секунда - и свет в тоннеле погас. Они остались стоять в полной темноте и лишь звук воды капающей с потолка обрывал тишину. Оттуда же спустя секунду послышалось шарканье и скрип с небольшим гулом.
-- Какого тут происходит? - прошептал Лёха, пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешной тьме - только т-сссс...
Они сидели в темноте возле стены, несколько секунд, а звук из тоннеля всё приближался. Артём так и не пришёл в себя, Алексей не мог даже нащупать пульс. Вдруг всё стихло, кроме гула, теперь больше похожего на тяжёлое дыхание. В конце коридора зажёгся свет, но не лампы. Два светящихся красным светом окуляра посреди кромешной темноты. Они висели во тьме неподвижно, давая рассмотреть очертания противогаза вокруг. Маска повернулась в сторону, резина двигалась в такт гулу, то слегка раздуваясь, то обтягивая лицо носителя. Потом он посмотрел прямо на ребят и снова зашаркал по коридору, приближаясь к пацанам.
-- Надо идти - шепнул Лёха с ужасом озираясь на коридор и попытался поднять Артёма, но тот так и лежал обмякши...
-- Бросим его? - спросил с дрожью в голосе Володя
Окуляры замерли. Немного подёргались, а гул усилился, будто оно принюхивалось... в противогазе. А затем стало приближаться ещё быстрее. Маска двигалась рвано, то останавливаясь, то снова ускоряясь. Лёха протянул руку вперёд, нащупал Владимира и рванул его к себе, встал с пола. Он медленно, без единого слова, утягивая за собой Володю стал отходить дальше в коридор.
Когда они отошли примерно на пять метров, противогаз поравнялся с тем местом, где лежал Артём. Маска повернулась, смотря окулярами прямо на тело. Свет засветил ярче, падая на стены и лицо мальчика. Контраст позволил увидеть ЭТО гораздо яснее: из-под маски торчала челюсть, с которой на рельсу узкоколейки капала слюна, руки, если их так можно было назвать, стояли под неестественным углом на стене и полу. Всего три. Тело, вероятно в каких-то лохмотьях солдатской формы и защитных костюмов, разглядеть не удалось. Оно резким, ломаным движением схватило Артёма и унеслось обратно в коридор, уже не шаркая, а цокая конечностями по металлу. В воздухе повис запах тухлятины...
Лёха и Володя постояв так неизвестно сколько времени начали действовать. Они вернулись на то место, подсвечивая дорогу единственным фонариком. На полу так же растекалась кровавая лужа, но теперь она была смазана в сторону, а пол коридора был покрыт каплями крови.
-- Надо его спасти! - заявил Володя.
-- Как бы нас самих не пришлось спасать - ответил Лёха, проверяя запасы батареек. Он вытащил из рюкзака петарды и зажигалку - будем отвлекать эту штуку, она, похоже, плохо видит... Что это вообще такое?
-- Противогазник, ёпт...
Парни медленно пошли на выход. Луч фонаря выхватывал следы крови на полу, а в воздухе усиливался тухлый запах. Они вернулись к куполообразному перекрестку, где теперь царил хаос: ворота из центрального прохода выбиты, провода на потолке оборваны, дрезина перевёрнута, закрывая проход к "Испытательному цеху". Лёха впервые за весь день почувствовал усталость, да и кожа на его руках раскраснелась. Взглянув на Володю, он понял, что и с тем что-то не так.
-- Слушай, валим отсюда, быстрее!
Они устремились к квадратной герме, но из-за ворот раздалось цоканье...
Цок
Цок
Цок
Лёха выключил фонарик. В темноте распахнутых гремоворот засветились окуляры. Но они были очень далеко, две маленьких точки... Четыре, шесть... Десять... В пространстве за воротами вспыхивало всё больше красных огней. Множество существ разом задвигались в сторону ворот, зашуршала резина и ткань, зацокали множественные конечности.
-- Бежим...
Пацаны кинулись в узкий коридор, мимо вентиляции, мимо генератора. Огни сзади ускорились, пытаясь догнать. Володя первый вылетел из люка, запнувшись в темноте об край. Потом Лёха, прыгнул из люка, поджигая на ходу связку петард. Шум снизу почти достиг выхода, когда он кинул петарды внутрь и захлопнул люк. Раздался хлопок, а потом шипение. В люк снизу ударили, и Лёха прыгнул на него, придавливая своим весом.
-- Вентиль! Живо!
Владимир не сразу опомнился, но схватил железку с пола, подбежал к люку и стал закручивать его на место. Снизу посыпался град ударов, не способных открыть его полностью. Вентиль закрутился и закрыл люк, удары стихли. Парни пошли к выходу из бункера, сбрасывая с себя противогазные сумки.
На улице Володя упал на бетонную площадку, проблевавшись супом с кровяными сгустками. Да и Лёха заметил, что несколько прядей волос свалились с его головы. Присев от усталости на бетонный обломок возле ворот, он подождал, когда глаза привыкнут к свету, и осмотрелся.
На бетонке, в метрах пятидесяти от них стоял тот самый Mercedes. Теперь возле него находился лысый мужчина в деловом костюме, с рацией в руке. Он отдавал какие-то команды, но разобрать не получилось. Лёхе хотелось пить и спать. Его вырвало; он даже разглядел кровавые следы в рвоте. Последнее, что запомнил - это небо, в которое он смотрел пока его несли на носилках.
***
Сергей Волков стоял около своего автомобиля, наблюдая, как группа спецназа зачищала подземелье. Не зря он так долго следил за этим местом, удача повернулась к нему лицом. Жалко разве что детей, которые, скорее всего, не выживут, вот и третьего выносят из катакомб. Правда его обглоданные останки пришлось упаковать в мешок... Этот бункер точно засыпят или взорвут.
-- Сергей, как меня слышно? Приём! - из рации донёсся голос командующего операцией.
-- Слышу хорошо. Приём
-- У меня для тебя хорошие новости. Ты получаешь повышение до начальника этого отдела, а меня переводят выше. Но это ещё не всё! Мы тут информации достали по объекту вашему. Какие-то ученые-фанатики построили на урочище шаманов-нанайцев лабораторию. Они тут отдельно от всего союза работали, и в какой-то момент нашли одного из богов этих самых нанайцев. Он там, под землёй жил. И вот этот бог как-то изменил учёных этих. Военные с части ушли недавно, это потому что никто толком и не знал, что точно в этих подземельях. Морочили голову командованию эти учёные. Но теперь всё, зачистку заканчивай и дуй в штаб! Приём
-- Вас понял! Что делать с детьми? Приём
-- Забыл что-ли? Убирайте их. Спишем на сопутствующие потери. Приём
-- Есть! Конец связи.
Сергей вытащил пистолет из кобуры, взглянул на небо. Направился к броневику, около которого сложили носилки с ещё живыми детьми.
Раздалось два выстрела.
__________
Телеграм, если кому-то удобнее там:
Спасибо за внимание!
Видел кусочек трейлера на Ютьюбе, но больше не могу найти то видео, в истории просмотров тоже нет.
Фильм новый. От силы года 2 ему.
Насколько я понял, это либо свободный ремейк фильма 1959 года "Дом ночных призраков" с легендарным Винсентом Прайсом в главной роли, либо ремейк ремейка этого фильма, вышедшего в 1999 году, где главные роли исполнили Джеффри Раш, Фамке Янссен и Али Лартер. Джеффри Раш, кстати, играет эксцентричного миллионера по имени Винсент Прайс. Такая вот пасхалочка на фильм 1959 года.
Фабула осталась той же: миллионер приглашает в мрачный дом (в версии 1999 года им была заброшенная психиатрическая клиника, в версии 1959 года - не помню) незнакомых (?) друг другу людей, чтобы те провели там ночь. По приезду гостей срабатывает "мышеловка" - механизм намертво запирающий все окна и двери, и гости остаются один на один с темными силами дома. Обещан ли им куш, как дожившим до утра, - не знаю. По кусочку трейлера это было не понятно. В предыдущих версиях фильма одного из гостей заранее приглашает супруга миллионера, как сообщника по устранению неугодного мужа. Так же в обеих версиях фильма среди гостей фигурирует нервный смотритель дома, знающий о его мрачных тайнах.
Точно могу сказать, что пасхалка на фильм Уильяма Мэлоуна с Джеффри Рашем в искомом фильме есть - в трейлере показали точно такую же Тень, какая вырвалась на свободу после потасовки миллионера Прайса с его супругой Эвелин в фильме 1999 года.
И, кажется, в центре сюжета лежит какая-то семейная тайна. Возможно, вместо супруги миллионера в новой версии теперь образ его дочери или внучки.
Заранее всем спасибо!
