0 просмотренных постов скрыто
Противогазник
За окном протяжно взвыли сирены. Пётр подпрыгнул в кровати от неожиданности и, свалившись, стал натягивать лежащие рядом штаны. Он бегом прошёл на кухню и включил телевизор. По всем каналам транслировалась лишь одна заставка МЧС о ракетной угрозе и просьба пройти в ближайшее убежище или подвал. Были бы ещё эти убежища! После распада союза все "поддомники" разграбили или перестроили под магазины. Пётр был одним из таких "диггеров", исследовавших подземные объекты. Поэтому дома у него валялась куча добра: от противогазов, до запчастей от силовых установок. Но сейчас это всё вряд ли помогло...
-- Какого хера?! - он схватился за голову смотря на телевизор под симфонию сирен. Ракетная атака глубоко в Сибири? Бред! Но все признаки говорили об обратном.
Вспоминая уроки ОБЖ и плакаты ГО и ЧС СССР, он решил действовать. Схватил пару бутылок воды с кухни, вытащил из шкафа походный рюкзак со снарягой. Скинул туда весь самый полезный хлам, скопившийся за несколько лет мародерства бомбоубежищ. Противогазы, дозиметр, сухпайки, аптечки, немного из одежды. На сборы ушло порядка пяти минут, медлить было нельзя.
В подъезде большинство дверей стояли нараспашку. Люди сбегали по лестнице, бежали на улицу до подземных паркингов. Конечно, переждать удар можно и там, но если ты, как и Пётр, читал достаточно много об апокалипсисе, то понимаешь, паркинги - это лишь ловушки. Подвалы в жилых домах же, чаще всего закрыты, а под панельками 70-х годов лучше не прятаться - сложатся внутрь, похоронив тебя под собой. Да и чаще всего там нет глубокого подвала - лишь техническое помещение высотой полметра, не уходящее под землю.
К счастью, Пётр жил в "сталинке" 40х годов постройки, и протекающая крыша с чугунными трубами компенсировались огромной толщиной кирпичных стен. Самое главное было в подвале - большое железобетонное помещение, не бомбоубежище, но сойдёт.
Пётр бежал по лестнице к подвалу, думая, как не успел накопить каких-то пятьсот тысяч на ипотеку на постройку личного бомбоубежища за городом. Ведь всего-то оставалось отработать пару месяцев на авторазборке или стащить крупную партию "артефактов" из заброшки. Ещё он мог бы подождать пока ему начисляется донаты с канала, где Пётр публиковал рассказы о своих приключениях или хорроры собственного производства. Теперь, скорее всего, все подписчики сгорят в пламени термоядерной реакции, а телефон умрёт от электромагнитного импульса.
Дверь в подвал, конечно же, оказалась заперта на навесной замок, а рядом издевательски висела табличка: "Для доступа подвала обратитесь в офис УК "Живой дом". Скоро дом не будет "живым", в отличие от Петра, который уже достал из рюкзака маленький ломик. Замок жалобно скрипнул ломающимся металлом и упал на плитку лестницы. Скрипнули ржавые петли, и свет ламп подъезда пропал во тьме сталинского здания.
Пётр прошёл внутрь, включив налобный фонарик. Дверь за собой прикрыл, заваливая её подготовленными заранее мешками с песком. Хоть какая-то защита в этом месте. Звук сирен стал тише, но всё ещё просачивался. Подвал он изучил сразу, как заселился в этот дом, а потом за несколько лет обустроил его в импровизированное убежище. Правда, дворник из управляющей компании постоянно мешал ему, но за пару тысяч рублей он закрыл глаза на регулярно сорванные замки (и вечно вешал новые!)
В центре подвала, возле несущих колонн находилось несколько кирпичных стенок, где Пётр и расположил свой "склад". Как только он оказался возле стен, звук сирен заглушил рёв, и через секунду сквозь редкие щели подвала внутрь проник яркий свет. Раздался грохочущий гул, и здание дрогнуло. Земля содрогнулась, сбивая с ног Петра. Падая, последнее, что он увидел - косяк ящика, в котором лежат бинты. А потом темнота бессознательного сна...
Холодный бетон обжигал щёку. Пётр, откашлявшись, открыл глаза и попытался встать. На лбу гудела шишка, а голова кружилась. На все триста шестьдесят градусов вокруг было пусто. Нащупав руками налобный фонарик, он включил его. Луч света выхватил грязную бетонную стену с кучей мусора и земли на полу. Осмотревшись, Пётр ощутил ужас, похожий он испытывал только один раз - когда при попытке пролезть на один из "объектов", застрял в узком вентиляционном канале и просидел так четыре часа. Теперь же места было полно, но проблема в другом: он абсолютно не понимал, где находится. Пётр стал задумчиво перечислять последние события в голове: Вот он проснулся от звука сирен, вот спускается по лестнице, вот заходит в СВОЙ подвал. А потом падение и этот, совершенно чужой. Бетонные перекрытия, образующие длинный П-образный коридор, уходящий куда-то в темноту. И груды мусора, как в заброшенных складах.
Не найдя своих запасов он наконец опомнился и полез в рюкзак за дозиметром и противогазом. Неизвестно, что произошло после удара и насколько заражена эта территория. Современный дозиметр показал нормальный, даже слегка низкий фон в 17 мкЗв/ч. Советский ДП-5В показывал то же, с учётом погрешности. Это было достаточно странно, но хотя бы здесь нет фона.
Воздух в помеении был неподвижен и обжигал своей низкой температурой. С потолка местами капала вода, образуя лужи. Пётр осторожно подошёл к одной из куч мусора в углу. Если рай и существовал, то это был он. В свалке из грязи, обломков ящиков и каких-то железок валялись противогазы, фильтры, плакаты, аптечки и военное снаряжение. Пётр протянул руку и вытащил из мусора старый ГП-4У. Металлические детали практически не покрылись ржавчиной, а резина идеально тянулась.
-- "Зёленый слоник"... - вспомнил народное название этой маски Пётр. И убрал её в рюкзак. Как бы ни хотелось забрать отсюда всё, сделать это он не мог.
Стоять долго не имело смысла. Он ещё раз осмотрел помещение и достал компас, дабы определиться, куда ведёт каждый из проходов. Встав в центр тоннеля, он взглянул на компас. Стрелка указывала примерно на северо-восток. Значит другая часть коридора вела на юго-запад. Вытащив из рюкзака светящийся маркер, припасенный для пометок в подземельях, он чиркнул стрелку на одной из бетонных стен. Теперь можно исследовать это направление коридора.
Пройдя два пролёта вперёд, Пётр обнаружил, что свет фонаря теряется в темноте из-за пыли или пара. Осознав опасность, он вытащил противогаз "Бриз" из подсумка и натянул на голову менее чем за пять секунд - золотой значок ГТО. Современный противогаз почти не закрывал обзор, давая панорамный вид на серые стены. Пётр продолжал идти вперёд, смотря на дозиметр. В каждом из пролётов на полу валялось полным полно мусора с советским хламом. Комната автомобильных деталей, комната детских игрушек, комната космонавтики. В каждой из них можно было найти редкости, бесценные для коллекции. Но Пётр стойко шёл вперёд, не смея обращать внимание на артефакты. Главными "пятнами" в каждом углу были предметы ГО СССР. Они больше всего соблазняли его, заставляя задерживаться в каждом из сырых помещений.
Пройдя десятки комнат, он стал замечатьь, что противогазов всё больше. На полу стали появляться всё более старые и редкие предметы, в идеальном состоянии. Первые противогазы, в которых немцы ходили в атаку под Осовцем, прототипы космических кораблей, части реактора РБМК-1000. Фон всё так же оставался стабильным, но в одной из комнат Пётр чуть было не оглох: весь проход доверху завален дозиметрами и счётчиками Гейгера разных моделей, разных времён. Все они безумно пищали и трещали, показывая разнообразные значение, смертельный фон. Пётр сорвался на бег, совсем забыв о выдержке и опасности подземелий. Он бежал, и мимо проносились комнаты с разбитыми архивами, оборудование бункеров ПВО, кусками "Бурана". А Пётр бежал всё дальше, совсем изнемогая от искушения. В один момент, он заметил, что и сам состоял из хлама. Волна безумия захлестнула разум, заставив разрывать собственное тело и складывать хлам в рюкзак. Кривым куском того, что было рукой он сорвал современный противогаз, обнажая "зелёный слоник" на месте лица. Смеялся тысячью голосов сквозь динамики со старого завода, слезы расплавленного стекла текли из его стеклянных глаз. Резина рваных костюмов ОЗК оплетала кожу, ярость вспыхнула красным, освещая помещение сквозь стекло противогаза. Хохот стих, оставив лишь шуршание сгоревшего от перегрузки динамика. Он разогнул спину, размахивая несколькими костяными конечностями в лохмотьях, бросился на стену и ломано пополз по потолку, уползая в темноту сырого прохода.
Противогазник.
***
Сергей Волков сидел в своём кабинете, уже не такой молодой, как раньше. На его столе лежал планшет со скриншотом видеозаписи. Камеры в старом районе города засекли нечто. Два ярких окуляра, паукообразные конечности в обрывках резины и солдатских шинелей. Существо выходило из подъезда жилого дома на улице Дзержинского. Волков сразу узнал его - "Противогазник", как окрестил их мальчишка из заброшенного бункера. Тогда, в начале нулевых, они разворошили логово тварей в огромном комплексе лабораторий среди тайги. Но зачистить всё не удалось - то самое божество всё ещё порождало своих слуг, а теперь видимо научилось воздействовать на людей вне бункера.
Отдел разведки уже пробил всех жителей подъезда. Кроме пенсионеров в одной из квартир жил молодой парень, фанат старинных вещей, особенно противогазов. Пётр Земцов. Со слов соседки, удалось узнать: примерно в три часа дня, Пётр пробежал по лестнице в подвал с противогазом на лице. В руках держал какую-то штуку и бормотал о "конце света". Больше она не слышала и не видела его.
Сергей направил отряд спецназа к дому и в город, для перехвата существа. К счастью, судя по камерам оно ушло из города в леса. Но если ЭТО появилось после посещений подвала, то что же скрывается внутри? Причем парень очевидно не раз посещал подвал. Может культист? Но не удалось выявить связи Земцова с фанатиками. Он был слишком помешан на противогазах, чтобы изучать запретные знания. Зато в его блоге нашли удаленную статью о походе в та самые леса. Видимо парень зашёл слишком далеко в своих поисках. Разведка уже проверяет версию с причастностью парня к призыву существа.
-- Волков! Мы заходим в подвал, ёпта! Приём. - прохрипела радиостанция. На связь вышла группа спецназа.
__________
Немного о событиях, упомянутых в конце рассказа: Заброшка в тайге
Телеграм, если кому-то удобнее там:
Показать полностью
1
Солёный вкус последнего лета. Часть 3
Приблизившись к крайней корове, она обернулась на Ваню и, убедившись, что он смотрит, поддела палкой вымя коровы, оторвав его от земли. Густая слизь натянулась, словно паутина какого-то извращённого паука.
Глаза мальчика округлились то ли от ужаса, то ли от омерзения. Со стороны земли под коровой ползало множество маленьких слизняков, каждый размером с палец, но двигались они очень быстро, словно на маленьких ножках. Покрытые столь же липкой слизью, они были ярко-красного цвета, словно набухшие от крови. Стоило солнечному свету ударить в их тёмное царство, как большая часть бросилась врассыпную, стремясь забиться поглубже под тушу животного. Разбегаясь в стороны, они открыли Ване куда более жуткую картину: вымя со стороны земли было испещрено небольшими круглыми дырочками. Их словно прогрызли прямо в плоти коровы. А в этих дырочках было видно, как в слизи ворочается ещё больше таких же противных и мерзких слизняков, размером поменьше.
Наташа чуть надавила палкой на вымя, и из дырочек просочилась слизь, вылив вместе с собой несколько маленьких слизняков, которые, подобно своим старшим собратьям, тут же начали убегать от света.
Ваня в ужасе посмотрел на Наташу, с каким невозмутимым лицом она наблюдала за этой жуткой картиной. Затем он вспомнил, как пил молоко сегодня утром. Рвотный рефлекс снова подступил к горлу. С трудом парень сдержал его, а затем попятился назад, глядя стеклянными глазами на свою подругу, которая, видя страх мальчика, с тем же серьёзным видом бросила палку в сторону и пошла за ним следом.
— Видишь теперь? — спросила она, стоило им отойти подальше, чтобы запахи стали слабее.
— Что… что это такое было? — Ваня шёл по дороге, глядя себе под ноги. Его потряхивало.
— Первыми заболели коровы, потом собаки. Саша заметил, как Матильда начала себя странно вести…
— Я видел… — прошептал Ваня.
— Затем пастухи… как мы и говорили, потом все подряд…
— А как же Коля?
Наташа не отвечала.
— Что с ним? — переспросил Ваня.
— Мы думаем… он тоже.
— Что «тоже»? Тоже… Да нет… Это бред, это… это просто паразиты едят туши мёртвых коров! — Ваня не хотел верить в то, что видел. — Надо сказать взрослым.
— Нет там больше взрослых.
— Нет, есть! Вы как хотите, а я домой! — твёрдо сказал Ваня.
— Мы собираемся бежать завтра, — сказала Наташа. — Завтра днём. Мы набрали достаточно припасов.
— Куда бежать? Тут остановка в паре часов отсюда! Вы что, с ума сошли?
Наташа нервно рассмеялась.
— Они нас не выпустят… Ваня, если бы всё было так просто.
— В каком смысле?
— Если попробовать перейти мост — они тебя остановят.
— Да я был утром на мосту, никто мне не мешал.
— Потому что ты шёл в правильном направлении.
— Ой… знаешь… это… это всё какой-то бред… я домой.
Сказав это, Ваня свернул с дороги и пошёл прямо по полю, напрямик к деревне, чтобы не делать крюк через речку и не встречаться лишний раз с Сашей. Наташа смотрела вслед парню и, тяжело вздохнув, крикнула:
— Завтра на рассвете! Приходи! Бежим с нами!
Ваня лишь махнул на неё рукой. То, что он увидел, заставляло его ладони потеть, коленки трястись, но верить в то, что всех в деревне пожрали паразиты, Ваня не хотел.
Солнце близилось к закату. Небо растекалось красным заревом, а палящая жара начала сменяться влажной прохладой. По телу Вани пробежали мурашки, когда он приблизился к деревне. Она по-прежнему выглядела мрачно и безлюдно. Он проходил мимо пустых дворов по пустым улицам. И каждый шаг, каждый его взгляд в сторону нового дома всё сильнее заставляли его сомневаться в том, что он поступает правильно.
В страхе он решил смотреть себе под ноги, словно стараясь спрятаться от дурных мыслей. Увиденное мерцало перед глазами Вани: измождённые лица друзей, слизь, стекающая с пасти Матильды, пустые улицы некогда живой деревни. Может, они правы, может, действительно тут случилось что-то ужасное? Тогда надо срочно предупредить бабулю. Но бабуля сама может быть заражена? Что тогда? Как узнать? Она же его узнала!
Мысли Вани совсем перемешались, как вдруг его взгляд упал на чьи-то ноги. Остановившись и посмотрев перед собой, он вскрикнул — скорее от неожиданности, чем от страха. Перед ним стояла Марья Ивановна, бабушкина соседка. В старушечьем платье, укутываясь в плотную куртку, с растрёпанными седыми волосами, опираясь на вилы, она смотрела на Ваню стеклянным взглядом. Впалые щёки и мешки под глазами напомнили парню его друзей — судя по всему, она тоже не спит по ночам.
Ваня стоял напротив, боясь пошевелиться. Марья Ивановна тоже стояла, не двигаясь.
— Зд… здравствуйте… — выдавил из себя Ваня.
— Здравствуй…? — словно спрашивая, ответила старуха.
— К… как у вас дела? — поинтересовался он.
— Всё в порядке, — медленно проговорила она. Голос был очень ровным и спокойным — даже слишком для её усталого вида.
— Это… хорошо. А я вот… домой иду. — Ваня начал аккуратными шажками обходить старуху.
Она буравила его взглядом, постепенно поворачивая за ним голову. Только голову. Всё остальное тело было словно вкопано в землю, даже не шелохнулось. Ваня нервно сглотнул. Он продолжал обходить, а она всё продолжала поворачивать голову. Вот Ваня поравнялся с её плечом — она повернула голову уже на девяносто градусов, провожая его взглядом.
По спине Вани побежали мурашки. Если она продолжит крутить головой ещё дальше, то надо бежать — прямо сейчас и не оглядываться, как от бешеной собаки.
Но голова остановилась. Словно вспомнив что-то, она прекратила вращать шеей и только глазами провожала Ваню, который, повернувшись вперёд, зашагал ускоренным шагом, изредка оборачиваясь, боясь увидеть, как эта старуха выгнулась в мостике и уже скачет галопом за ним.
Но она просто стояла там. Всё так же, повернув голову. Словно зависнув в этой неестественной позе, словно сломавшись.
Ваню пробрало от этой картины. Он побежал.
Он бежал так быстро, как только мог. Не оборачивался.
Ваня подбежал к своему дому. Тут всё так же тихо. Никого рядом не видно. Положив руку на калитку, он обернулся. За ним не было погони. Он был один на улице. Сердце бешено билось в груди, дыхание сбилось. Он чуть ли не повис на этой калитке, нервно осматриваясь по сторонам. Что это было? Может, бабушка была права, и соседка совсем сошла с ума? Или, может, её мозги пожрали слизняки?
Ваня скрипнул калиткой и вошёл во двор. В его доме тоже было довольно тихо. Бабушки видно не было. Но он же видел её ещё утром. Она была нормальной. Такой же, как всегда — спокойно любящей бабушкой, весёлой.
Покачав головой, Ваня отмахнулся от параноидальных мыслей. Это всё его или их богатое воображение, ребята там чего-то напридумывали себе, а он тут с ума теперь сходит. Они, наверное, вообще решили его разыграть. Ещё спрашивали, знает ли он, как их зовут.
Ваня открыл дверь в избу. Дома было тихо и спокойно. Никого не было видно. Ваня щёлкнул выключателем и зажёг свет. Тусклая лампочка накаливания нехотя разгорелась, озаряя единственную комнату своим желтоватым светом. Запаха еды уже не осталось, словно кто-то хорошенько проветрил дом.
— Бабуль?! — крикнул Ваня.
Ответа не последовало. Эта тишина тревожила парня. Куда могла бабушка пойти ближе к вечеру? Он вошёл в комнату. На кровати никого нет. Ваня осмотрелся. Его внимание привлёк стул, стоящий где-то в углу. Утром он его не заметил. На этом стуле лежала стопка фотоальбомов и какая-то тетрадка.
Подойдя ближе, Ваня поднял тетрадь. На обложке ничего не было написано. Он открыл её и увидел, как там старательным почерком, выученным ещё в советской сельской школе, рукой его бабушки были написаны письма. Какие-то предложения перечёркнуты, замазаны. Бабушка была старомодной — она любила писать письма и всегда общалась с мамой Вани письмами. Судя по всему, это был её черновик: она боялась допустить ошибку в самом письме, поэтому сначала писала письмо в тетрадь.
Глаза мальчика скользнули по последним страницам. Невольно взгляд зацепился за: «…он уже, наверное, совсем взрослый, уже жених, пускай приезжает на лето…». Взгляд вновь зацепился за слово «жених». Отложив тетрадь в сторону, парень посмотрел на альбом. Там были фотографии, которые с ответными письмами присылала мама. Вот он учится ходить, вот он пошёл в первый класс… вот он закончил пятый. Это фото сделано совсем недавно, на школьной линейке… Лицо Вани обведено ручкой, и на выноске подписано: «Ваня, внук, жених».
Парень отдёрнул руку от фотоальбома. Зачем бабушке пометки на фотографиях? Она что, забывает, кто её внук? Или они не его бабушка?
Ваня услышал шаги на крыльце. Бабушка идёт. Сердце бешено забилось в груди, по спине снова побежали мурашки. Быстро закрыв альбом и кинув тетрадку сверху, Ваня побежал было к своей кровати, но дверь распахнулась, подловив его посреди комнаты. Тут же он выпрямился и спрятал руки за спиной.
Бабушка медленно вошла в избу. На её лице медленно натянулась улыбка. Она осмотрела мальчика снизу доверху. Затем она посмотрела по сторонам, словно пытаясь заметить какие-то изменения в доме.
— Ты чего это? — как-то заискивающе спросила она. — Ушёл гулять и пропал на весь день?
— Прости, бабуль, я… я просто искал друзей… — чуть дрожащим и виноватым голосом ответил Ваня.
Бабушка осмотрела внука с ног до головы.
— А я переживала… куда убёг… — запричитала она и зашагала в сторону кухни. — Проголодался, небось?
Страх Вани словно развеялся будничным тоном его бабушки. Живот предательски заурчал. Весь день беготни по полям под жарким деревенским солнцем и только пара несолёных пирожков утром и жалкий кусочек хлеба с солью днём — есть действительно хотелось.
— Да, бабуль, проголодался, — согласился Ваня и тоже пошёл на кухню.
На столе довольно быстро оказались утренние пирожки.
— Я сегодня что-то забегалась совсем, не успела картошечки начистить… — проговорила бабушка, доставая из холодильника банку с молоком.
Ваня, уже схвативший пирожок, замер. Молоко вновь напомнило ему о жуткой картине с коровами в поле. Аппетит пошатнулся, к горлу снова подкатил неприятный ком тошноты.
— Нет, бабуль, я так, без молока.
— А чего это? — бабушка удивлённо посмотрела на мальчика, стоя у холодильника. — А я как раз для тебя купила…
— Ну… что-то мне оно не понравилось утром… — пожал плечами Ваня.
— Испортилось, что ли? — она открыла крышку и принюхалась. — Вроде нет.
— Я… просто не хочу, бабуль.
— Ну ладно, завтра ещё день… — улыбнулась бабушка, убирая запотевшую банку обратно в холодильник.
Ваня выдохнул. Откусил пирожок. Пожалел, что не взял пачку соли у Сашки. Бабушка села рядом и, облокотившись на стол, с улыбкой посмотрела на внука.
— Ну рассказывай, — сказала она.
Ваня снова замер от страха.
— Чего рассказывать?
— Где был, кого видел?
— А-а-а… это… — Ваня пробежался глазами по комнате, словно пытаясь понять, что стоит рассказывать, а чего лучше не надо. Правду ли говорили ребята или всё они себе напридумывали? Его ли эта бабушка или нет? Нужно как-то проверить, но чтобы это странно не выглядело… но сначала надо на её вопрос ответить, а то как-то странно получится. — Ходил по всей деревне, искал друзей.
— И чего?
— Ага. Что-то дома никого не было.
— Ага…
— Потом ходил вдоль реки, искал.
— Так?
— А ещё на меня больше Сашкина собака не лает, — вспомнил Ваня.
— Да? Она в последнее время ни на кого не лает. Приболела, видать, — махнула рукой бабушка.
— Ну… да… вид у неё был нездоровый…
— А ещё где был?
— Прошёлся вдоль реки… очень далеко. Там, на дальних полях.
Бабушка внимательно слушала, её взгляд тревожно скользнул по Ване. Он заметил это.
— Видал? — спросила она, чуть помрачнев.
По спине Вани пробежал холодок. Она что, тоже знает? Неужели они были правы? Ваня перестал жевать свой пирожок.
— Что видел? — спросил он с набитым ртом.
— Чего эти колхозники учудили! — вскинула руками бабушка. — Всё стадо померло! Сталина на них нет! Столько животины перемерло!
Страх Вани снова отступил.
— А что случилось-то?
— Так завод стоит какой-то выше по реке. Они, видать, в нашу речушку какие-то свои отходы сливали. А коровы на выпасе в реку зашли и давай лакать из неё. Так их всех и перекрутило! Я даже жалобу писала! Никому до нас дела нет! А что, если эта жижа до колодезной воды дойдёт?
— Какая жижа? — глаза Вани округлились.
— Ну, какую-то жижу они точно туда сливали, — пожав плечами, ответила бабушка. — Я не знаю, чего они там льют на своих заводах этих.
— Хм… — Ваня хмыкнул и, задумавшись, уставился на свой пирожок. — …в деревне как-то совсем пустынно стало, нет никого.
— Конечно нет! Вымирают деревни, Ваня. Прошлой осенью в трети домов поминки справляли… ходють эти… вирусы всякие… уж и не знай, кого завтра похороним… — она тяжело вздохнула. — Самой бы к прадедам не уйти, — голос бабушки стал грустным.
Ваня почувствовал нотки стыда в своих подозрениях. Может, он и вправду выдумал себе всякое. А ребята просто напились воды отравленной, вот им и мерещится всякое.
— Ещё и суды эти… — продолжила бабушка.
— Суды? — встрепенулся Ваня.
— Да… коровы-то ты думаешь чьи? Государственные? Нет, наши! Наши были! А теперь нет. Вот и ходють все по судам, бумажки собирають.
— Я об этом как-то не подумал…
— Так тебе о таких вещах и не надобно думать-то. Ты кушай, Ваня. Мы тут со старухами разберёмся, чьи. Эти ироды нам за всё заплотют!
— Да… заплотют… — повторил Ваня задумчиво. — Кстати, о старухах. Я соседку видел… она совсем странная была.
— Да… что-то ейные болячки совсем её скрутили, жути наводит, — бабушка грустно посмотрела в окно.
За окном уже потемнело. Увидев это, бабушка пошла занавешивать окна.
— Что-то я совсем устала, Ваня. Пойду прилягу. Ты тут уберёшь всё сам?
— Конечно, бабуль.
Бабушка уковыляла в дальний угол и увалилась на кровать. Ваня ел свой пресный пирожок и смотрел на занавешенные окна. Сегодняшний день был странным и жутким, полным всякой чертовщины. Но после разговора с бабушкой он как будто снова стал ощущать себя в нормальном мире, где нет странных слизняков… слизняков.
Ваня повернул голову в сторону бабушки. Из-за занавески, которая зонировала кухню, её совсем не было видно. Что же тогда это были за слизняки такие быстрые? Или, может, ему только показалось, что это были слизняки? А что, если это просто какие-то насекомые, которые всякую падаль едят, а Ваня о них просто не в курсе? Спрашивать как-то неловко, да и бабушка уже спать легла…
Мысли о насекомых снова сбили парню весь аппетит. Он убрал еду в холодильник и выключил свет. Тоже лёг в кровать. Укутавшись посильнее, Ваня ворочался и никак не мог уснуть. Летняя ночь оказалась неприветливо холодной и тихой. Только дыхание бабушки и тиканье часов разрезали тишину ночной деревни. От такой тишины за время жизни в городе Ваня успел отвыкнуть.
В такой тишине было тревожно. Постоянно казалось, что что-то лишнее шумит там, в тишине. Совсем тихо, на границе слышимости. Это кто-то идёт по улице перед домом? Или просто показалось?
Ваня приподнял голову, чтобы прислушаться. В такт секундным стрелкам старых часов кто-то шёл по улице, кто-то, кого не было видно за занавешенными окнами. Ваня лежал на кровати и думал, стоит ли ему подойти к окну и выглянуть?
Проверить, кажется ли ему это или нет, хотелось. Но в то же время — а вдруг там, за окном, что-то страшное? Вдруг там жуткая соседка со своими вилами вышагивает по улице с криво повёрнутой головой и смотрит им в окна? Что, если там какой-то жуткий тип с перекошенным лицом стоит прямо у окна в темноте с безумным взглядом и только ждёт, чтобы Ваня выглянул — чтобы встретиться с ним взглядом?
От этих мыслей что-то внутри Вани словно скрутилось в клубок. Страх заставил его плотно вжаться в подушку и накрыться одеялом. Он затаил дыхание. Эта тишина давила на него. Бурное воображение рисовало жуткие фигуры прямо в доме. Вот что-то стоит в углу, за холодильником? Или это ему кажется? Зажмурившись, Ваня полностью скрылся за одеялом. Так он чувствовал себя в большей безопасности, словно это тонкое одеяло могло защитить его от самых страшных и жутких монстров, которых только могло воссоздать его детское воображение.
Спасибо, что дочитал!
Если интересно что будет дальше, подписывайся
Если понравилась история, помоги в продвижении, поставь лайк, оставь комментарий, это очень мотивирует продолжать 😊
👉 Моя страница Автор.Тудей https://author.today/u/zail94
Поддержи автора рублём 😉
Показать полностью
1
Повесть "Невидаль", глава 4
Труп шлепнулся в снег с глухим стуком, как мешок промерзшей картошки. Следом, нелепо размахивая руками и ногами, летел Корж. На мгновение его фигура замерла в воздухе – раскинутые руки, перекошенное в ужасе лицо, раздутая ветром гимнастерка, похожая на парус. Но только на мгновение. Земное тяготение – сила еще более беспощадная, чем любой революционный декрет, чем любой приговор «тройки». С ней не поспоришь, как с голодом в неурожайный год.
Снег смягчил падение, но судьба, как обычно, подсунула Степану окоченевшего висельника вместо подушки. Он рухнул на бок, и раздался тот самый звук – короткий, влажный щелчок, после которого даже безграмотный Шелестов понял - дело худо.
- Рука, сволочи! – вопил Корж, катаясь по снегу. Его голос, охрипший от курения и тюремных казематов, теперь пронзительно звенел в замерзшем лесу. – Мать моя женщина! Рука-а-а!
Вороны, дремавшие на заснеженных лапах ближней ели, встрепенулись и, возмущенно каркая, протестуя вторжением в их покой, взмыли в серое небо.
Чернов, не обращая внимания на вопли товарища, подошел к покойнику и перевернул его сапогом с такой непосредственность, с настолько будничным выражением лица, будто это был и не человек вовсе, а дохлая крыса. Тот, показалось, улыбнулся, благодаря, что еще сможет наглядеться напоследок на тусклый солнечный свет – последний дар этого жестокого мира. Задубевший на морозе клапан кобуры с хрустом поддался матросу.
- «Браунинг», - тожественно объявил Федор, сверкнув глазами. - Первый номер, аглицкий. Такой у самого Ильича!
Уголовник, на секунду забыв о боли, жадно потянулся здоровой рукой к трофею.
- Был уговор! Пистоль – мой…
Но, едва он пошевелился, как лицо скривилось в новой страдальческой гримасе.
- Чтоб вас черти в Аду жарили! – прошипел Степан, сплюнув в снег.
Вольский, деловито поправив пенсне, опустился на корточки рядом с вором. Его тонкие пальцы интеллигента, столь обожаемые некогда гимназистками, теперь привыкшие к шершавым страницам «Капитала», скользили по распухающему на глазах предплечью.
- Больно! – взвизгнул Корж, дернувшись всем телом, будто его ударили электрическим током. Его лицо побледнело еще больше, став белее свежего номера «Правды», а по щетинистым щекам закапали слезы, растапливая снежную пыль. – Мать твою! Ты, сволота, совсем пролетарскую солидарность потерял?
Иван Захарович, прищурившись сквозь запотевшее пенсне, продолжал методично ощупывать поврежденную руку.
- М-мда… - протянул учитель с интонацией земского врача. – М-мда, голубчик. Дела твои, прямо скажем… - самоназначенный лекарь замолчал, выдерживая театральную паузу.
- Что? Что там? – забеспокоился вор, подергивая шеей. – Говори уж как есть…
- Да у вас, батенька, перелом, - констатировал Вольский, пожевав губами. – Лучевая кость. Не смертельно, но чувствительно…
- Сам знаю, что чувствительно! – огрызнулся Степан.
Гущин, стоявший рядом, затянулся самокруткой, по-солдатски спрятав огонек в ладонь, и усмехнулся, выпуская облако дыма:
- Да, брат. Теперь ты не боец… а коли не боец – то обуза!
- А вы как хотели? – пожал плечами Иван Захарович, протирая пенсне краем шарфа. - Рожденный ползать летать не может! Лермонтов, знаете ли…
Последнюю фразу интеллигент произнес с ностальгическим вздохом, вспомнив былое.
- Не знаю я твоего Лермонтова, и знать не хочу, – прошипел уголовник, скривившись от новой волны боли, прокатившейся по всему телу. – Делать-то что?
- Шину наложим, - равнодушно ответил учитель, возвращая пенсне на нос. - Яшка, метнись, принеси две вот таких палки, - он показал размер ладонями, как рыбак показывает пойманную рыбу. – Добротные, прямые, крепкие. И… будет чуточку больно!
- Какую еще чуточку, сволота недобитая?
Малой, исполняя наказ, рванул в кусты, поднимая снежную пыль. Корж попытался отползти, но Гущин с Черновым схватили его за плечи. Командир, до того наблюдавший со стороны, сдвинул папаху на затылок и сделал шаг вперед. Только мертвый Юсуп лежал под сосной с застывшей на синих губах ухмылкой. И не было понятно, над чем потешается покойник – над своей участью, или судьбой тех, кто еще дышал.
- Ладно, делайте, что хотите, - выдохнул боец, обмякнув. - Комиссар, дай спирту, хоть глоток! Боль унять…
- Спирту нет, - качнул головой Осипов.
– Может, у него, - пострадавший дернул подбородком в сторону бирюка. – Может, у этого черта лесного какие травы есть? Знаю я их, мельников! Все с нечистой водятся!
- Да нет таких трав, чтобы переломы вмиг заживляли! Нет же? - оглянулся на проводника учитель.
- Нет, - коротко ответил Егор, даже не шевельнувшись.
- Шина, затем - только время, только покой, - назначил Вольский лечение, глядя на распухшую руку. – Много времени.
- Ладно, хлопец, - вздохнул Григорий, хлопнув Коржа по плечу. – Сейчас Иван Захарович тебя подлатает, посадим на коня - и марш в деревню. По нашим же следам обратно пойдешь – не заплутаешь. Там дядя Игнат за тобой присмотрит, пока мы не вернемся.
- Нет! – неожиданно запротивился уголовник. – Не поеду никуда! Я лучше с вами, с революционными товарищами. На кого я вас покину?
- Чего это ты вдруг? – удивился Чернов, на мгновение перестав крутить «Браунинг» в руках. – То здоровый в бой не рвался, се увильнуть норовил, а то с перебитой рукой геройством загорелся? Не похоже на тебя, браток…
Гущин, все еще сжимая крепкой солдатской ладонью цевье трехлинейки, нахмурил седые брови.
- Да. Подозрительно как-то… как петух в жопу клюнул! Али совесть заела?
- Да откуда у него совесть? – хохотнул балтиец.
- Бабу он убил, - мельник впервые произнес столь длинную фразу. – Снасильничал и убил. Душегубец.
Лес затих. Даже ветер перестал шевелить еловые лапы. Степан замер, втянув голову в плечи, забыв про болезненный перелом.
- Откуда ты?.. – изумленно прошипел он, но тут же встрепенулся и быстро-быстро затараторил, глотая слова: – Не верь ему, Григорий Иванович! Не верь контре! Не было такого! Вот те крест… - он дернулся, попытавшись перекреститься травмированной рукой, и, когда не получилось, неуклюже перекрестился левой. – Не было! Эта кулацкая морда на честного жулика клевещет! Правильно ты, Лавр Аристархович, говорил: кончать его нужно!
Григорий медленно повернулся к проводнику.
- Повтори, - потребовал он.
Но Егор снова молчал. Его лицо, на котором мелькнула было тень живого чувства, вновь стало каменным. И, признаться, после такой неожиданно длинной речи никто не надеялся, что мужик скажет еще хоть слово до самого вечера.
Неизвестно, откуда бирюк знал о произошедшем в деревне, но – странное дело – никто не усомнился в его словах. Осипов вдруг отчетливо вспомнил вчерашнюю ночь. Как он уходил к старосте, поделиться скудным пайком. А когда вернулся – уголовника среди спящих не было. Лавр еще сказал, что тот отошел по нужде.
Степан рванулся к своей винтовке, но Гущин, ветеран трех войн, крепко держал оружие. Его жилистые пальцы даже не дрогнули, когда душегубец попытался выдернуть трехлинейку из цепкой хватки пулеметчика. Матрос между тем, проверив магазин трофейного «Браунинга», отвел затвор, вернувшийся на место со звуком церковного набата. Вторя ему, звонко провела пружина кобуры комиссарского «Маузера».
- Нет, ну… а чего она? – залепетал Корж, пятясь на карачках назад, оставляя на снегу нелепые следы. - Под Леху-Варнака легла, а под меня, честного революционера – западло?
Его отступление прекратилось внезапно - спина наткнулась на ноги Яшки, вернувшегося с палками для шины. Паренек замер, широко распахнув глаза. Лицо Малого выражало полное смятение и непонимание происходящего.
- Не смей, гнида, - прорычал Федор. – Не смей пачкать имя Революции своей поганой пастью!
- Григорий Иванович? – Шелестов метнул испуганный взгляд на Осипова. – Товарищ комиссар?
- Не суйся, малец, - предостерег Гущин, не сводя глаз с Коржа. –Не твое это дело.
- На вот, - матрос протянул Яшке тулуп Степана. – Примерь-ка лучше. Ему больше не пригодится.
- Чё это вдруг? Чё это – не суйся? – взвизгнул убийца, внезапно оживляясь. Его глаза, вдруг ставшие большими и круглыми, как у голодного щенка, вымаливающего кость, устремились к пареньку. – Малой, родненький, я ж всегда к тебе по-хорошему! Как к родному сыну! А они… - он рванул головой в сторону чекистов. - Они меня, калеку немощного, порешить ни за что хотят!
Гущин тяжело вздохнул, вешая на плечо уже почти бесхозную винтовку:
- За дело, гражданин Корж, - произнес он, глядя куда-то вдаль. - За дело.
Степан вдруг полез в карман, яростно скребя грязную подкладку.
- Вот вам! Нате, подавитесь!
Он швырнул в снег царский червонец. Вероятно – тот самый, которым главарь банды расплатился с бабой за ночь. Золотая монета, тускло блеснув, бесследно исчезла в пушистой белизне. Это не была попытка откупиться – Корж слишком хорошо знал этих людей. Понимал, что боевые товарищи, теперь – бывшие, его не простят. Это был жест отчаянья. Последняя, жалкая попытка убедить самого себя: вернул награбленное – все, теперь можно и в Рай с чистой совестью. Вряд ли сам преступник в это верил…
- Ты подымись, собака, если по-людски умереть хочешь, - сочувственно прохрипел Лавр.
Уголовник начал вставать, наигранно кряхтя, но вдруг передумал и рухнул на колени. Снег хрустнул под его весом.
- Да вы чего, братцы? – захныкал он, размазывая по лицу слезы. – За что, родненькие? Христом-Богом молю! Из-за какой-то деревенской бабы?..
- Именем Революции… - сухо произнес комиссар, поднимая ствол «Маузера».
- Ты, Григорий Иванович, обожди, - внезапно перебил командира матрос.
Проговоренный, уже склонивший голову, встрепенулся. В его глазах мелькнул лучик надежды. Неужто – помилуют?
- Ты, Степка, сними валенки, - продолжал Чернов, зябко кутаясь в бушлат. – Ишь, какое дело, братец… сапоги у меня вовсе не греют, а тебе-то куда уж? Тебя-то валенки уже не согреют…
- Ага, - мрачно усмехнулся Лавр. – Тебе-то уже не замерзнуть…
- Да, - неожиданно поддакнул Вольский. – С покойника обувь снимать – еще то удовольствие.
- Валенки? – внезапно взревел Корж. В его голосе зазвучала такая первобытная злоба, что даже повидавший жизнь балтиец невольно отшатнулся, а Яшка и вовсе сиганул за спину Осипова. – Ах, вам валенки подавай?
Убийца повалился на спину и начал судорожно стаскивать обувь, работая одной здоровой рукой. Пимы не поддавались. Он хрипел, корча рожи и катаясь по снегу, словно сражался с невидимым зверем.
- Вот черт, - выдавил запыхавшийся уголовник, стащив кое-как один валенок. – Валенки вам подавай?! Нате вам валенки!
Вдруг он, как оголодавший пес, зачищающий швырнутую кость, вцепился зубами в войлок. Корж тряс головой с бешеной силой, пытаясь разорвать голенище, рычал сквозь стиснутые зубы, изо рта побежала пена, смешиваясь со слезами и талым снегом. Но добротно скатанные пимы, пережившие не одну зиму, оказались крепче отчаянья и злобы.
Вольский, бросив на бывшего товарища последний взгляд, полный жалости, отвернулся. Его тонкая натура не могла перенести этого зрелища – как человек под страхом смерти в одно мгновение превратился в дикого зверя.
- Кончай его, командир, - зевнул Чернов. В его голосе прозвучала неожиданная усталость. – Чего с этой нелюдью цацкаться?
- Да и темнеет уже, - добавил старый солдат.
Чекист выпрямил спину, встал полубоком и медленно, с церемониальной торжественностью поднял «Маузер». Лучи заходящего солнца озарили его каменное лицо багряными бликами.
- Именем Революции, - гулко разнесся по заснеженному лесу голос комиссара. – Гражданин Корж приговаривается к высшей мере социальной защиты.
- К чертовой матери, - процедил Лавр, не вынимая самокрутку изо рта.
Степан вдруг затих. Он перестал метаться, кувыркаться, перестал рвать зубами валенок. Подняв голову, он уставился на своих палачей, и в глазах, еще секунду назад затянутых пеленой безумия, мелькнуло что-то человеческое. Может, осколок раскаяния. А может - последняя надежда на чудо.
- Гриш… братцы… родненькие мои… - только и успел прошептать уголовник.
Грохот выстрела разорвал уральскую тишину. Вороны, едва вернувшиеся на облюбованную ель, снова взметнулись в небо, шумно хлопая крыльями и карканьем проклиная чужаков. Тело Коржа дернулось в последней судороге и рухнуло в снег. Пятно крови расползалось вокруг, как чернильное пятно на промокашке.
Чернов первым подошел к трупу. Он молча снял второй валенок, аккуратно отряхнул его, постучав войлоком об войлок.
- Добротные, - пробормотал матрос, пробуя пальцами толщину голенища. – Глядишь – и меня переживут.
- Небось, у какого буржуя экспроприировал, - заметил пулеметчик.
Вольский ничего не сказал, только поправил пенсне нервным жестом. Яшка всхлипнул и отвернулся, пряча слезы. Бирюк стоял, как вековой дуб. Показалось, что в глубине его глаз что-то мелькнуло. То ли усталость от жестокости, то ли удовлетворение свершившейся... нет, не справедливостью. Лишь расплатой за преступление.
Примерив обновку, Чернов, притоптывая, сделал несколько шагов туда-обратно и довольно крякнул. Пимы пришлись в пору, будто на него и делались. Яшка, кутаясь в тулуп Коржа, походил на переодетую куклу. Подол свисал ниже колена, рукава пришлось закатать чуть ли не на треть, а из-за огромного воротника торчали нос да глаза. Но даже такой наряд был благом по сравнению с его прежней телогрейкой, которая держалась больше на честном слове и пролетарской солидарности, чем на нитках.
Растянув под сосной фуфайку Малого, балтиец принялся расшнуровывать вещмешок Коржа.
- Тэкс… посмотрим, что тут у нас, - пробормотал Федор, вываливая содержимое на подстилку.
Каждый новый предмет падал со своим особым звуком. С глухим стуком – помятые банки тушенки – настоящая роскошь. С мягким шлепком – шмат сала, завернутый в пожелтевшую газету. На ней оставалась часть лозунга «Вся власть» - дальше текст обрывался, запечатанный въевшимся жиром. С сухим шелестом – сухари, перевязанные тряпицей. Самая большая ценность – узелки с махоркой и чаем – были запрятаны на дне мешка.
Все нашло новых хозяев. Делили честно, как в коммуне, как могли – поровну. И портянки, и клубок ниток, и прочий нехитрый, но дефицитный в столь непростое время скарб.
- На, Малой, - сказал вдруг Гущин, протягивая Яшке найденную там же жестянку с ландринками. – Чтобы жизнь… слаще была!
Шелестов ухватил коробку с той опаской, будто ему в руки сунули не леденцы, а гранату без чеки.
- Разве так можно, Григорий Иванович? – покосился он на комиссара, ища поддержки или запрета.
Осипов, чиркнув спичкой о пряжку портупеи, закурил и кивнул:
- Так – не можно. Так нужно.
Вольский было открыл рот, собираясь разразиться лекцией о тяготах военного коммунизма, о том, как сахар стал роскошью, а конфеты – пережитком буржуазного прошлого, но взглянул на юнца – на его по-детски открытое лицо, на глаза, которые еще не разучились удивляться и радоваться, и передумал.
Что он знает о прошлом? Да и сколько ему лет? Этого Яшка и сам не мог сказать наверняка. Одно точно: большая часть его жизни – война. То Германская, то Гражданская. Что он помнит о былых временах? Да ничего! И неизвестно, сколько ему отмеряно. Доживет ли малец до того светлого будущего, в котором, наконец-таки, свершится Мировая Революция, в котором все эксплуататоры, буржуи, помещики и кулаки будут повержены и начнется новая, беззаботная жизнь? Пусть радуется, пока может. Пока умеет.
- Экспроприируй экспроприированное, - подмигнул учитель парню.
- Тоже тебе, - Чернов вручил Яшке «Браунинг», по-отечески сдвинув ему шапку на глаза.
- Правда-правда? – подпрыгнул Шелестов, поправляя шапку.
- Правда, - заверил матрос. – Осторожно только, сам себя не подстрели, чекист!
Дрожащими руками Малой схватил пистолет, раскрыв рот от восторга. Он с нежностью провел пальцами по царапинам на воронении, по рифленой рукоятке, нащупал предохранитель. В движениях молодого чекиста была какая-то странная смесь детской радости и взрослой серьезности.
- Спасибо, дядя Федор!
- Владей, братец!
Иван Захарович отвернулся, пряча слезы. Светлое будущее, несомненно, наступит. Но в суровом настоящем ребенок больше радуется «Браунингу», снятому с покойника, чем коробке леденцов. Тоже, кстати говоря, не матушкой подаренных.
Невычитанные, но уже написанные главы, можно найти ЗДЕСЬ.
Показать полностью
2
Сырный Юпитер
Рассказ
Пётр Перколёпов стоял пять минут у витрины с водкой, чем очень утомил продавщицу без имени, но со странными намалёванными сиреневыми губами и тонкими линиями вместо бровей. Она вздыхала, потому что очень хотела погрузиться в игру "Шарики" на мобильном телефоне.
– Ну, будем брать уже? – сказала она.
– Нет... – буркнул Пётр. Его мутные глаза были трезвы на этот раз, а складки на любу напряжены. Экзистенциальный ужас? Просто мысль вернулась? Он сказал – Мне солнечного света лучше.
Продавщица ничего особенного не выразила в своём лице, а просто даже как-то успокоилась и сказала:
– Сколько?
– Мне только вот настолько хватит – высыпал мелочь Пётр.
– Ну, вы же до дома не донесёте?
– Я быстро пойду. Дайте, просто, пакет чёрный.
– Ладно... – продавщица взяла чёрный пакет, потом аллюминиевый бидон, надела на бидон пакет, шесть раз выдохнула, шесть раз вдохнула, потом повернула быстро-быстро крышку, начала бормотать считалочку «эники-беники-ели-вареники», а потом торопливо закрыла крыжку. Недовольно цокнула.
– Что? Перевес? – спросил Пётр.
– Нет! – жёстко ответила продавщица, запечатала пакет, чтобы солнечный свет не выходил.
Она поставила на место бидон, а Пётр улыбнулся, когда увидел очертания почти полностью стёртого детского рисунка на нём. Это было улыбающееся солнышко нарисованное синим фломастером.
Когда Пётр выходил из магазина, он не заметил торчащую из разрушенной бетонной плиты арматурину, которая едва коснувшись пакета оставила в нём маленькую дырочку. Она была остра, как самурайский меч, и Пётр ничег не ощутил. Луч золотого света вышел прямой бесконечной лентой из чёрного пакета. Уже 11 лет не было Солнца, и тут...
Пётр шёл по району, по уставшему пупырчатому асфальту, мимо многоэтажек и облысевших газонов, топая по пыли с песком, топая по окурками и очисткам, по шелухе и по бумажкам с фантиками, а люди видя луч света то улыбались, то смеялись, то просто ложились под этот луч и так и оставались лежать с закрытыми глазами, представляя ясное небо над головой.
А Пётр всё шёл, шёл и шёл, слушая свои мысли. Когда он дошёл до парадной солнечный свет весь вышел. Открыл дверь в квартиру, не зажигая свет, не снимая пыльных ботинок с дырами похожими на рты, он вошёл в комнату с телевизором, вдохнул запах полной окурков пепельницы, в полумраке разорвал пакет и... Ничего не изменилось.
– Как? Как? – задрожал Пётр. Он начал вертеть пакет, не затаилось ли немного солнца. – Обманула? Ой, бляяя-а-а-а...
Он увидел подлую дырочку. Потом его скорченное лицо расслабилось. Он опустил спину на диван. Выдохнул, а вдохнуть не получилось. Через три минуты раскрылся потолок и стало видно звёздное небо и млечный путь. Он снял рубашку и это позволило ему взлететь. Так странно, но в космосе не оказалось солнца, только планета, похожая на Юпитер. Сырный Юпитер. Пётр приземлился на сырный Юпитер и отломил кусочек плоти этой планеты.
– Мммм, масдам! – прорычал Пётр не своим голосом, похожим на раскат грома в жестяной баночке.
Потом он стал покрываться пупырышками и позеленел. Потом пупырышки превратились в иголки и синий луч переместил его из Сырного Юпитера на планету, которая явно была похожа на Мексику.
С неба прозвучал солнечный голос:
- Ahora eres un cactus!
На этой планете было мало воды, много песка, горы и очень много солнца. Очень много.
Однажды к Петру подошёл человек. Это был индеец. Он сорвал Петра с его места, потом положил в сумку. Не сказать, что Пётр был сильно против. Он был за то, чтобы попутешествовать, но место отлома от места болело. Слегка. Даже немного приятно.
Потом индеец долго пел песню возле костра. Это была одна песня. Он пел и раскачивался, пел и раскачивался. А потом он просто съел Петра. Но странное дело, Пётр не умер. Он превратился в голубой луч, который стал метаться внутри индейца, пока... Пока не нашёл красный шар. Взяв красный шар собой, обернув его собой, Пётр выскочил с этим красным шаром в абсолютно чёрное пространство и трение между голубым лучом и красным шаром создавало замысловатые узоры.
– Он думает – произнёс на языке дельфинов Пётр. Или это был вовсе не язык дельфинов а какой-то иной, похожий на электричество язык?
В конце концов голубой свет померк и красный шар упал обратно в индейца. Пётр же остался в вечной черной комнате без стен пола и потолка, а потом вдруг он вернулся обратно в себя. Он открыл глаза и понял, что может занять денег у Вовки, он только что приехал с севера, и на этот раз ему никакое солнце нахуй не надо, а нужна водка.
Показать полностью
Давай напишем бестселлер (Рассказ 1/2)
Тёмный цех. Шёпот букв. Машины, которые работают не на краске, а на чём-то куда более жутком. Дима — всего лишь печатник, но ему предстоит узнать страшную правду: в этой типографии книги не пишут — их вырезают из человеческих судеб.
1
Диме нравилось работать по ночам. Никаких назойливых взглядов начальников, суетливых коллег, ломающих ритм. Только монотонный гул машин, шелест бумаги. Порой, если повезёт, он мог позволить себе пару часов сна прямо здесь, на паллетах с бумагой, завернувшись в старый брезент, пахнущий типографской краской и пылью. Тогда следующий день оставался полностью в его распоряжении. Идеально.
Именно поэтому он ушёл с прошлого места. После сокращения заказов, ночную смену упразднили, и попытки встроиться в дневной ритм оказались бесплодными. Бессонница, раздражение, чувство, будто он ходит по городу в чужой коже. В конце концов, он написал заявление - коротко, без объяснений. Он не боялся остаться без работы. Двадцать пять лет стажа - это не просто цифра, это знак качества. Такие, как он, нужны всегда. И он оказался прав: уже на следующий день, устало бредя домой, он заметил объявление на остановке.
«Типография Гротеск. Требуется печатник»
Бумажка пожелтела от сырости, буквы выцвели, но телефон, написанный от руки, всё ещё можно было разобрать. Дима усмехнулся. В век цифровых досок - объявление на столбе. Может, это ирония? Или чей-то старомодный юмор?
Название «Гротеск» ему ни о чём не говорило. И это было странно. Он знал все типографии в городе, даже те, что давно закрылись. Но здесь пустота. Как будто место возникло из ниоткуда. Дима оторвал бумажный язычок с номером, позвонил, едва переступив порог квартиры. Ответили сразу. Голос - сухой, потрескавшийся, как старая бумага.
- Завтра. Девять утра. – Без эмоций, просто информация, как робот. Потом адрес и сразу короткие гудки.
Даже имени не спросили. Дима пожал плечами. Ну от него не убудет, если завтра прокатится
---------
Типография пряталась в промзоне, будто стыдясь своего существования. Двухэтажное здание с облупленной штукатуркой, низкие окна, почти скрытые кустарником. Ворота - ржавые, с едва читаемой вывеской, словно кто-то специально старался, чтобы её не заметили.
Дорога оказалась хуже, чем он ожидал. Грунтовка, разбитая колеями, лужи, в которых отражалось хмурое небо. Машину бросало из стороны в сторону, и Дима скрипел зубами, проклиная всех на свете, начиная с себя. Если у них нет денег даже на нормальную вывеску, откуда взяться зарплате? Но поворачивать назад было уже поздно. Он возненавидел себя, если бы остановился на полпути, не зря же он гнал старенькую Киа по этому бездорожью.
Он остановился вплотную к воротам, едва не задев их бампером. Лужи здесь были не просто водой - это была густая, маслянистая жижа, в которой плавали ржавые пузыри. Не хватало ещё отмывать ботинки от этой грязи или, того хуже, таскаться в грязных штанах весь день.
Дима постучал по воротам костяшками пальцев резко, нетерпеливо. Облупившаяся краска осыпалась, как перхоть с головы давно не мывшегося панка, а сам створ пронзительно заскрипел. Тяжелая створка ворот подалась с сухим скрежетом, будто нехотя впуская чужака. Кто-то изнутри толкал её с видимым усилием - по прерывистому скрипу и тяжёлому дыханию Дима представлял себе согбенную фигуру, упирающуюся в ржавый металл всем весом. Когда щель стала достаточно широкой, он переступил порог.
Контраст оказался ошеломляющим.
Там, где снаружи здание казалось заброшенным склепом, внутри открывалось просторное, залитое холодным светом пространство. Свежий запах краски и металла, идеально ровные стены, новейшее оборудование - четырёхсекционная немецкая печатная машина блестела хромом, как хирургический инструмент. Несколько тигельных прессов стояли в безупречном порядке, их полированные поверхности отражали свет стерильными бликами.
Тень отделилась от стены. Худощавый силуэт возник внезапно, словно материализовался из воздуха. Дима непроизвольно отпрянул, ударившись спиной о дверной косяк. В горле пересохло.
- Извините, не хотел вас напугать.
Голос. Тот самый - сухой, потрескавшийся. Теперь Дима видел его источник: перед ним стоял человек, чья внешность странным образом повторяла внешний облик самой типографии. Морщинистая, жёлто-серая кожа напоминала облупившуюся штукатурку. Глубоко посаженные глаза блестели, как запылённые окна. Даже сгорбленная поза казалась отражением покосившихся стен снаружи.
"Любопытно..." - Мелькнуло у Димы. "Если снаружи - гнилая оболочка, а внутри - новейшее оборудование... То, что скрывается под этой древней кожей?"
Старик кашлянул. Его пальцы, узловатые и желтые, как старые газетные страницы, нервно перебирали край пиджака.
- Ну что, - проскрипел он, - будем знакомиться? Или сразу к делу?
Дима ничего не ответил. Его пальцы непроизвольно потянулись к блестящему корпусу печатной машины, но остановились в сантиметре от поверхности, будто боясь осквернить эту технологическую святыню. В отражении полированного металла его собственное лицо казалось чужим - искаженным восторгом и недоверием.
"Где они взяли такое чудо?" - пронеслось в голове. За пятнадцать лет работы ему приходилось ютиться в душных подвалах с оборудованием времен перестройки, где каждый станок нужно было уговаривать работать пинком и матом. А здесь...
Старик наблюдал за его реакцией с тем же выражением, с каким смотрят на ребенка, впервые увидевшего море. Его морщинистые веки медленно опустились и поднялись.
- Нравится игрушка? - Голос старика прозвучал тише, почти интимно, как будто они обсуждали не машину, а нечто гораздо более личное.
Дима лишь кивнул, не находя слов. Его горло внезапно сжалось от какого-то странного чувства - смеси восторга и тревоги. Он обвел взглядом помещение, отмечая безупречную чистоту, идеальный порядок, отсутствие привычного типографского хаоса.
- Вы только открылись, что ли? - Наконец выдавил он, и собственный голос показался ему неестественно громким в этой стерильной тишине.
Углы рта старика поползли вверх, образуя нечто, лишь отдаленно напоминающее улыбку. Его зубы, удивительно белые и ровные для его возраста, блеснули на мгновение.
- Нет, что ты, - в его интонации появились оттенки гордости. - Мы работаем давно. Пожалуй, мы самая старая типография в городе. - Он сделал театральную паузу, затем добавил: - Да что там в городе - в регионе.
- Почему я тогда о вас не слышал? - Спросил он. - Я знаю всех в этом городе...
Он мысленно перебирал знакомые названия, но в памяти всплывали только "Офсет", "Полиграф", "Красный печатник"... Никакого "Гротеска" среди них точно не было.
Старик медленно провел языком по сухим губам, словно собираясь произнести что-то важное, но не находя нужных слов. Его палец, желтоватый и узловатый, как старая ветка, поднялся в воздух, замер на мгновение, затем опустился.
- Ну... - Протянул он. - Мир гораздо больше, чем мы о нем знаем. Я в этом не раз убеждался. - Его глаза, мутные, будто затянутые пеленой, скользнули по новенькому оборудованию. - Но с типографией всё проще. Ты не слышал о нас, потому что наш продукт... особенный. Штучный товар. Для избранных клиентов. - Он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе. - Наши покупатели не любят лишних разговоров. А мы... мы ценим их скромность.
Дима почувствовал, как по спине пробежал холодок. Его пальцы непроизвольно сжались.
- Это что-то... незаконное? - Спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Внутри всё сжалось от противоречия: рациональная часть кричала бежать, но блеск новенькой печатной машины манил, как запретный плод.
Старик вдруг рассмеялся - сухим, трескучим смехом, похожим на шелест страниц старой книги.
- О нет, дорогой мой. - Он покачал головой, и тень от его профиля затанцевала на стене, приняв на мгновение странные очертания. - Это называется... индивидуальный подход. - Он замолчал, постукивая пальцем по виску, затем оживился: - А! И высокая... как это сейчас говорят... маржинальность. Да. Каждая сделка - как ручная работа. - Его рука сделала в воздухе изящное движение, будто он действительно что-то вытачивал. - Ты ведь ценишь качество, не так ли?
Дима кивнул, но его согласие прозвучало слишком поспешным. Качество? Конечно, он ценил качество. Только вот за последние годы это слово стерлось, как краска на дешевых флаерах. Его мир состоял из бесконечных тиражей - десятки тысяч одинаковых упаковок для фастфуда, промо-листовок, рекламных буклетов. Бумажный мусор, который завтра же окажется под ногами прохожих.
Лишь пару раз ему доводилось печатать что-то стоящее - эксклюзивные приглашения для мэрии, дипломы для университета. Тогда начальство бегало по цеху как ошпаренное, а он чувствовал себя не печатником, а чуть ли не ювелиром. Но это было редкостью.
- Опыта хватает. – Негромко сказал он.
Глаза его снова скользнули к блестящей машине. В отражении на хромированной поверхности его лицо казалось размытым, нечетким - будто он сам становился частью этого места, теряя очертания. Где-то в глубине сознания шевельнулась тревога - что-то здесь было не так. Но желание прикоснуться к этой технике, почувствовать ее мощь, оказалось сильнее. Его пальцы сами собой сжались, будто уже ощущая тяжесть бумаги.
- Ну вот и прекрасно. - Прошелестел он, и в его голосе появилась странная оживленность. - Первый заказ уже ждет. Сегодня же сможете приступить?
Дима почувствовал, как в груди что-то екнуло. Всё происходило слишком быстро. Он хотел спросить о зарплате, условиях, но старик, словно читая его мысли, продолжил.
- У нас всё предельно просто. - Его рука сделала плавное движение, указывая в сторону узкой лестницы. - В подвале - подготовка бумаги и форм. К вашему приходу всё будет готово: ровно столько материалов, сколько нужно на смену. Ни больше, ни меньше. - Он многозначительно поднял палец. - Одежду пока придется носить свою, но это временно.
Дима нахмурился:
- А техническое задание? Контроль качества?
Старик махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху:
- Всё будет. Каждый день - расчет. Готовую продукцию оставляете у машины. - Его глаза вдруг заблестели странным светом. - График - день работы, два отдыха.
- С таким графиком зарплата будет... - Начал Дима, но старик перебил, и его голос внезапно стал тверже.
- В несколько раз выше, чем где-либо. В несколько. - Он подчеркнул последнее слово.
- Прямо так... в несколько раз? - Переспросил Дима.
Старик внезапно улыбнулся - неестественно широко, обнажая ровные белые зубы, которые странно контрастировали с его древней кожей.
- Именно так. Высокая... Опять забыл слово...
- Маржинальность. - Автоматически подсказал Дима.
- Ага, она самая. - Кивнул старик, и его глаза на мгновение отразили свет так, что показалось, будто в глубине зрачков мелькнуло что-то красное. - Так что начинаем сегодня?
-----------
Дима вертел в руках массивный ключ, холодный и неудобный, будто отлитый для другой эпохи. Его зубцы были причудливо изогнуты, словно повторяли некий тайный шифр. Ворота "Гротеска" стояли перед ним — ржавые, покрытые патиной ржавчины. Ключ ему вручил старик после того, как они договорились, что уже сегодня ночью Дима выйдет на первую смену. Всё складывалось слишком идеально. И это вызывало какие-то смутные подозрения. Он пытался найти недостатки, но не мог. Поговорив ещё немного со стариком, который как выяснилось был непосредственным хозяином типографии Дима получил полную информацию о том, как ему предстоит работать, и что по странному совпадению первая его смена будет ночная, и что если понравится, то предприятие не будет возражать, чтобы он работал только в ночь.
Слишком идеально. Мысль сверлила мозг, но Дима отгонял её. Новенькое оборудование. График — день работы, два отдыха. Зарплата, втрое выше рыночной. И главное — ночные смены, только ночные, как он и любил. Ситуация - подарок судьбы. Но почему-то Дима вспомнил, как старик улыбался, обнажая слишком ровные, слишком белые зубы. И как его тень на стене на мгновение стала длиннее, чем должна была быть.
Ключ с глухим щелчком повернулся в замке. Он сразу, не заходя в основной цех, поднялся на второй этаж, где располагались небольшая раздевалка, душ и обеденная зона. На середине пути остановился и прислушался, но не услышал ничего, что говорило бы о том, что в здании есть кто-то кроме него. Только обычные ночные звуки пустого производства, которые он за долгие ночные смены изучил досконально.
Всё было подготовлено безупречно, точно как говорил Семён Григорьевич. Паллет с бумагой, аккуратно уложенные формы в картонных конвертах, банки краски, расставленные в строгом порядке, ничего лишнего. Дима привычными движениями подготовил станок, но пальцы его слегка дрожали. Что-то было не так. Он чувствовал это где-то глубоко внутри маленьким червячком предчувствия.
После нажатия кнопки подачи питания, машина ожила без рывка, без привычного лязга - просто плавно, почти чувственно, пришла в движение. Бумага скользила под валами слишком легко, будто не сопротивлялась, а сама стремилась превратиться во что-то новое. Не было грохота, не было скрежета - только ровный, почти медитативный гул, напоминающий шёпот. Дима замер на мгновение, впитывая непривычную гармонию звуков. В его профессии исправно работающее оборудование было редким наслаждением - почти мистическим даром. Эта машина работала не просто исправно - она печатала с каким-то неестественным, пугающим совершенством.
Пальцы сами потянулись к стопке отпечатанных листов, уже сложившихся в аккуратную пачку на приемном столе. Рациональность пересилила профессиональный восторг: начало тиража, нужно проверить, даже если всё выглядит идеально. Особенно, если всё выглядит идеально.
Он взял верхний лист и положил лист на стол. Первое, что бросилось в глаза - необычный оттенок печати. Не привычный синевато-черный, а глубокий красный, почти бархатистый цвет, казавшийся объемным в рассеянном свете. Но не это было самое странное. Он заметил, что буквы немного шевелятся. Словно муравьи, потерявшие дорогу назад к муравейнику. Дима резко отпрянул от стола, но почти сразу же снова наклонился, не веря своим глазам. Буквы действительно двигались - едва заметно. Они не просто дрожали, а медленно перетекали, меняя форму, будто чернила были живыми.
Показать полностью
1
Новости по фильму Together
Вышел финальный трейлер фильма Together от Neon.
Страна: Австралия, США
Жанр: Ужасы / Комедия / Мелодрама / Фантастика
Дата выхода: 30 июля 2025
Описание: Спустя годы своих отношений Тим и Милли оказываются на перепутье, переезжая за город. Напряженность в отношениях и без того нарастает, а столкновение с неестественной силой угрожает разрушить их жизни, их любовь и их плоть.
Источник: Neon
Показать полностью
1