DmitryPasternak

В этот момент в автобус вошёл уже знакомый майор, тот который убавлял рацию, чтобы мы не услышали ничего лишнего. Прошёл вдоль рядов, осмотрел салон и убедившись, что все места заняты, вернулся к водителю.

— Слушаем внимательно мою команду, — начал он, громко и чётко, словно зачитывал устав.
— Через пять минут выдвигаемся в эвакуационный лагерь. Едем без остановок. В случае чрезвычайной ситуации сохраняем спокойствие и остаёмся на своих местах. С нами едут четыре машины сопровождения: две — спереди и две — в хвосте.
Так что без самодеятельности. Никаких "я только посмотреть" или "я помочь" - без вас разберутся.  Всем ясно? — Закончил он.

— Да! — откликнулись пассажиры, кто-то в полный голос, кто-то вполголоса, но в целом хором.

— Вот и славно, — буркнул майор, доставая рацию.
— Первый готов к выезду. Приём.

А затем кивнул водителю. Тот молча потянул на себя ручку, и двери с шипением захлопнулись.

Автобус вздрогнул, глухо загудел двигатель, но с места не тронулся. В воздухе повисло напряжение. Аня крепче прижалась к Лере, а та обняла её за плечи и поцеловала в макушку.

— Ну что, — пробормотал Лёха, — погнали.

Я не ответил.

— Второй к выезду готов, — донёсся голос из рации у сопровождающего нас майора.

— Третий готов... Четвёртый готов, — откликались по очереди. Рация потрескивала, пробивая тишину.

В салоне стало совсем тихо. Все вслушивались, ловя каждое слово, доносившееся из динамика.

— Всего пятнадцать, — пробормотал мужчина в восьмиклинке. — Знатная колонна получается...

Майор прижал рацию к губам и чётко скомандовал:

— Выдвигаемся.

Автобус вздрогнул, мотор натужно загудел и за нами медленно один за другим тронулись и остальные, вся колонна пробудилась от долгого сна.

Мы медленно продвигались вперёд, лавируя между бетонными блоками, покрышками и заграждениями, выставленными прямо посреди улиц. А затем выехали на проспект Победы — широкую, привычную дорогу, теперь до жути безлюдную.

За окнами тянулась мёртвая панорама: пустые дворы, перевёрнутые машины — наверное, военные сдвигали их с проезжей части тяжёлой техникой, расчищая себе путь. На перекрёстке улиц Академика Губкина и Академика Арбузова мы наткнулись на крупный блокпост — куда внушительнее всех тех, что мы уже успели проехать. Два БТРа, несколько армейских грузовиков и десяток солдат, занявших значительную часть дороги.

Иногда нам ещё попадались посты с военными, но чаще они были меньше, а порой —и вовсе пустовали и были брошены. Светофоры продолжали гореть, бессмысленно регулируя пустые перекрёстки. В некоторых окнах, я видел людей — они стояли и смотрели на нас — молча провожая в никуда. Проехали мимо торгового центра, где раньше бывали с друзьями: кино, фудкорт, «Вкусно — и точка», прогулки без цели и забот. А теперь из всех знакомых остался только Лёха. Ну и конечно-же Лера с Аней.

Огромная парковка Парк Хауса, обычно заставленная автомобилями опустела, и от этого зачем-то стало особенно тоскливо.

В салоне царила тишина. На лицах людей застыло уныние и ощущение безысходности. Никто не говорил, никто не пытался шутить, не пытался жаловаться. Мы просто ехали молча, каждый наедине со своими мыслями.

Мотор глухо урчал и автобус медленно полз по городу объезжая редкие ограждения, установленные военными.

Мой город был мёртв.

Всего две недели хватило для того, чтобы один из самых оживлённых и красивых городов России превратился в опустевший призрак.
Всё произошло так быстро, что никто даже не успел понять, что случилось. Не было никаких «нулевых пациентов», никаких тревожных новостей, не было ни статистики, ни предупреждений. Просто, в один из обычных пятничных вечеров, соцсети словно сошли с ума.

Первыми забили тревогу врачи. В больницы стали поступать сотни, а то и тысячи человек — с одинаковыми симптомами

Наша система здравоохранения к такому готова не была. За какие-то шесть часов человек проходил несколько стадий от заражения до летального исхода: кашель, жар, сыпь, следом — агрессия и смерть. Сотни видео полетели в сеть: больные бросались на врачей, бились в истерике. Затем — возникали судороги, рвота, конвульсии... и смерть.

Морги не справлялись. Вывозить тела уже было некому — водители скорых либо сбежали, либо были заражены, лечит тоже уже было не кому. Да и как лечить – если не знаешь с чем имеешь дело.

К утру всё стало тише — до жути. Город опустел. Потом отключили телевидение, пропал интернет и исчезла мобильная связь.

А на улицах появились военные.
Почти в каждом дворе — были развёрнуты военные пункты. А позже появились машины с мегафонами на крыше и начли вещать:

— Внимание! Говорит командование внутреннего гарнизона. В городе введено чрезвычайное положение.
С 6:00 действует режим полного карантина.
Все гражданские обязаны оставаться по месту проживания. Перемещение по городу строго запрещено.  Нарушители — будут задержаны без предупреждения.
Военные пункты обеспечат вас всем необходимым: продуктами, бутилированной водой, средствами гигиены, медикаментами.
Напоминаем: водопроводная вода небезопасна для употребления. Используйте только бутилированную.

Накануне мы с Лёхой знатно набрались.
Футбол, пиво, вискарь и «Фифа» — в общем, нам было точно не до новостей из интернета.

Так мы, собственно, и пропустили весь этот трындец вселенского масштаба.
И знатно прифигели, очнувшись с похмелья под завывания мегафонов.

Как говорится, с корабля на бал — только в нашем случае наоборот.
Ну и, естественно, в совсем другое место. Потом начались дни полной изоляции и самобичевания — ну а чем ещё заняться, когда нет связи, интернета,
и алкоголя.

Военные, привозили воду, еду и всё необходимое для нашей уже не особо прихотливой жизни. А единственная информация:
«Сохраняйте спокойствие. В ближайшее время поступит распоряжение об эвакуации. Вас всех увезут в Москву. Всё будет хорошо. Вы в безопасности»...
И Бла-бла-бла.

А тем временем у кого ни будь в нашем доме обязательно слетала крыша и он не находил ничего лучше, чем подняться на самый верх и сигануть вниз.

А попробуй не сойти с ума сидя в полной изоляции, без связи, без информации, не понимая – живы ли твои родные. Слететь с катушек, в такой ситуации — как нехер делать.

А я всё ещё тешил себя мыслью, что за пределами города всё спокойно и добравшись до Москвы — я восстановлю связь со своими близкими.

Так и прошли две недели — в ожидании хоть какой-то информации, бесконечных очередях за продуктами и жизни с Лёхой под одной крышей, который казалось только рад всему происходящему.  Наконец, нам сообщили о скорой эвакуации.
И это было чертовски вовремя — я уже был готов придушить Алексея.

Автобус тряхнуло, и мы остановились перед  КПП.

Лёха вздрогнул, бросил на меня обиженный, почти щенячий взгляд. Глаза забегали, как будто он искал, за что зацепиться — за сочувствие, может за прощение. Но не прошло и пары секунд, как его лицо расплылось в своей дурацкой, неподходящей для ситуации улыбке.

— Да ладно тебе, — хмыкнул он, — зато вместе.

Иногда мне правда хочется врезать ему. Просто для равновесия вселенной. Тем временем за  нашей спиной уже скопилась очередь — люди стояли впритык, дышали друг другу в затылки, переминались с ноги на ногу и с тревогой поглядывали на КПП.

Повсюду надрывно лаяли овчарки. У военных трещали рации — короткие команды раздавались обрывками фраз:

— ...неполадки в зоне эвакуации авиастроительного района... трррр ...заражённый... помехи ...два двести, один триста... треск ...ликвидирована.

Солдат, у которого из рации доносилась эта сводка, мгновенно убавил громкость, чтобы мы ненароком не услышали чего-нибудь лишнего.

— Что же творится?.. — послышался сзади встревоженный голос.

— Говорят, в Москве не так, — отозвался второй.

— Кто говорит? — переспросил первый, уже настороженно.

Я невольно стал вслушиваться в разговор.

— Солдаты. У них же связь с Москвой. Меня когда проверяли, я слышал — как они между собой обсуждали.

Лёха внезапно закашлял. Я молниеносно обернулся, сверля его взглядом — уже представляя, как нас выкидывают в карантин из-за одного этого звука. Но он спокойно поднёс к лицу ингалятор, пшикнул, пожал плечами и взглянул на меня с виноватой улыбкой. Я выдохнул и попытался снова уловить разговор, но голоса уже сбились с темы — обсуждали что-то своё, обыденное и бессмысленное на фоне всего происходящего. Разве можно сейчас говорить о чём-то, что не связано с текущей ситуацией? Но человек ко всему привыкает, даже к таким обстоятельствам.

Позади послышался шум. Кто-то закричал, раздался сдавленный плач. Люди начали пятиться, расступаться, словно волна, отхлынувшая от берега. Я обернулся и увидел, как несколько солдат окружили девушку с ребёнком. Это была Лера, моя однокурсница, а рядом с ней стояла её младшая сестра — Аня.

— В карантин. Обеих, — кричал один из солдат.

— Это просто кашель! Я не больна! — голос Леры дрожал, но она стояла между военными и сестрой, не отступая ни на шаг.

Солдаты не слушали. Один уже навёл на них оружие, второй говорил в рацию, вызывая группу. Девочки прижались друг к другу. Аня всхлипывала, крепко вцепившись в Лерину куртку, как будто держалась за неё изо всех сил.

— Жёстко, — пробормотал рядом Лёха. И, чёрт бы его побрал, в его голосе даже сквозило какое-то болезненное восхищение.

У меня внутри всё оборвалось. Что-то защемило, переклинило. Я судорожно перебирал в голове способы, хоть что-то, что могло бы их вытащить. И в тот момент, когда один из солдат скомандовал "назад" и толкнул Аню прикладом в плечо — во мне щёлкнуло.

— Лёх, дай  свой ингалятор, — выдохнул я, не отводя глаз от происходящего.

— А? Зачем? — не понял он.

— Просто дай.

Он молча протянул устройство. Я выхватил его и уже в следующий миг рванул вперёд.

Толпа гудела, кто-то снимал на телефон, но никто не вмешивался. Солдаты уже навели оружие, один держал рацию у рта, другой держал девочек на прицеле.

Я вышел вперёд и, оказавшись в центре образовавшегося круга, поднял руку с ингалятором.

— Подождите! У неё астма!

Старший, судя по виду, взглянул на меня настороженно.

— Ты ещё кто такой?

— Я ее парень, — жёстко ответил я.

— Почему про астму на медосмотре не сказали? Почему в журнале нет?

Я сделал шаг ближе, чувствуя, как ускоряется пульс.

— Потому что никто нас не спрашивал. Спросили про температуру, про сыпь — она сказала, что здорова. А про астму — ни слова. Мы и не подумали. Сейчас все на нервах, сами посмотрите, что тут творится.

— Тест же ничего не выявил, — добавил я.

И я это точно знал, иначе их бы сюда не пропустили.

— Я знаю, как это у неё бывает. Это не зараза, это паника. У неё всегда так на фоне стресса.

На секунду повисла тишина. Солдаты смотрели друг на друга , не понимая как действовать дальше.

— Давайте, мы пойдём и поставим эту печать, — продолжал я, осознав, что инициатива теперь на моей стороне, и им явно сейчас не до этого.

— Не нужно, — сказал главный. — Всем отбой!

И стал вызывать кого-то по рации.

— Медосмотр, внесите информацию в журнал.

Он убрал рацию, посмотрел на Леру и спросил:

— Фамилия, имя, отчество.

— Исаева Валерия Артёмовна, — быстро выговорила Лера.

— Больше никаких забытых болезней, ни у кого нет? — уточнил он.

— Нет, — хором ответили мы.

— Внести в журнал: Исаева Валерия Артёмовна. Астма. На осмотре не указала — говорит, из-за стресса, — пробормотал солдат и качнул головой. — Детский сад, честное слово.

Он повернулся к нам:

— Когда прибудете в эвакуационный лагерь, подойдите на пост. Пусть вам поставят печать. Без неё лекарства не получите.

Мы поблагодарили военного и отошли от поста. Лера держала Аню за руку — так крепко, будто боялась, что та исчезнет. Я шёл рядом, и только теперь понял, насколько сильно напуган. Толпа снова шумела, как будто ничего и не произошло. Люди говорили о своём, перешёптывались, кто-то шептал про Москву, про зачистки, про пропавшие автобусы.

Мы дошли до нашего места в очереди, где ожидал Леха, прежде чем Лера заговорила.

— Спасибо тебе, — тихо сказала она, не поднимая взгляда. — Я даже не знаю...

— Забей, — перебил я. — Главное, что вы в порядке.

Она кивнула и прижала Аню ближе к себе. Девочка уже не плакала, но глаза были мокрыми.

— Это Лёха, — сказал я, оборачиваясь.

Лёха кивнул и натянуто улыбнулся:

— Привет. Ну и встреча, конечно...

— Я Лера, а это моя сестра Аня, — произнесла она.

Аня взглянула на нас и спряталась за Леру.

— Слушай, Димон, — внезапно произнёс Лёха, — ты, конечно, псих, это было круто, как в кино, честное слово. Я вообще офигел, когда ты к ним вышел.

Лера повернулась ко мне и впервые за всё время чуть улыбнулась.

— Спасибо, Дим, ещё раз — тихо сказала она.

Уже почти подошла наша очередь, впереди маячила арка второго КПП. За ней начиналась «чистая» зона — и путь к автобусам.

Кто это был?

Сэм? Да... Сэм! Вспомнил — это точно был Сэм.

Но где же он теперь? — Артём резко повернул голову и лихорадочно ощупал взглядом шлюпку.

Слева от него лежал — мёртвый Сэм.

Артём сглотнул, откинул голову назад и закрыл глаза на несколько секунд, пытаясь собраться с мыслями. Холод пробирал до костей, а в голове пульсировал вопрос: «Что делать?..»

Когда он открыл глаза и всмотрелся в даль, на миг что-то вспыхнуло.
Он не моргал, не отводил взгляда — но вспышка исчезла.
И всё же надежда уже вцепилась в него мёртвой хваткой.

Артём перевёл взгляд на Сэма, подался вперёд, нерешительно протянул руку и сдавленно сказал:

— Прости, Сэм… — и начал обыскивать шлюпку, осторожно отодвигая тело.

Старые рыбацкие ящики, обрывки сети, пустая фляга…

Пальцы нащупали что-то металлическое, длинное и прохладное. Он вытащил  из-под брезента — подзорную трубу, сжал её в руках, словно это был последний шанс и снова посмотрел на горизонт.

— Давай… — прошептал он. — Покажи мне. Что ты такое?..

Вдалеке опять мелькнул огонёк.

Костёр? — на мгновение сердце остановилось, дыхание перехватило. Он замер, боясь даже шелохнуться. Свет исчез… и вновь вспыхнул, чётче и яснее прежнего.

— Да это же… маяк! — вырвалось у него, и от внезапного прилива радости он чуть не выронил подзорную трубу. Чертыхнувшись сквозь дрожащие губы, он крепче сжал её в ладонях и снова приник к окуляру.

Свет бил с короткими интервалами — это не случайный огонь, не галюцинация. Это был маяк.

Артём резко обернулся к телу Сэма, не в силах сдержать эмоций.

—Это же маяк, Сэм… Слышишь, черт тебя подери? Маяк… — голос дрогнул. Он улыбнулся сквозь слёзы, и на миг показалось, будто Сэм улыбается ему в ответ.

Артём зарядил сигнальную ракетницу и выстрелил в небо.
Красный след прорезал тьму.
И лодка, будто услышав его мольбы, медленно поплыла в нужную сторону.
Каждый толчок волны казался преднамеренным — будто чья-то рука вела их вперёд..

Он то и дело подносил подзорную трубу то к одному глазу, то к другому, в страхе, что маяк вот-вот исчезнет — как мираж, как обман его измученного сознания.

На миг ему даже показалось, что на верхней площадке маяка стоит человек.
А потом — шаг вперёд. И...

Он резко выдохнул.
Нет. Это Бред.
«Я устал и обезвожен. Это просто галлюцинации», — убедил он себя, чувствуя, как дрожат руки.

Берег приблизился, и сквозь редкие полосы тумана  уже  можно было различить тёмную линию суши. Лодка ткнулась в мелководье, он с трудом выбрался наружу — и,  шатаясь, побрел к берегу.

Но вдруг… остановился.

Обернулся.

Лодка осталась позади, медленно покачиваясь в прибое, а в ней — одиноко лежал мёртвый Сэм.

Тяжело выдохнул, сжал кулаки и молча вернулся обратно.

— Не могу я тебя здесь бросить, — сказал он тихо.
Обнял мёртвое тело, прижал к себе и потащил его на берег

Наконец, добравшись до песка, Артём рухнул рядом с телом. Дышал тяжело, сипло.

— Мы добрались, брат… Мы добрались, — прошептал он, глядя в чёрное небо.

Он немного посидел рядом, молча, слушая прибой.
Затем положил ладонь на плечо Сэма.

— Подожди здесь... Я скоро вернусь. Обещаю.
Только посмотрю, что там, — он взглянул в сторону маяка. — Нам нужен ночлег.

Артём поднялся, бросил последний взгляд на берег, где лежал Сэм, и направился к маяку.

Вокруг царила глухая, звенящая тишина.
Ни чаек, ни плеска воды.
Только собственные шаги по гальке и тяжёлое, вязкое дыхание.

Маяк возвышался над берегом, словно тёмная башня.
Свет в его вершине ритмично бил сквозь туман — где-то там, высоко, как пульс живого существа.

Он подошёл ближе и постучал в дверь.

Тишина.

Прижался к ней ухом в надежде кого-нибудь услышать. Вдруг — дверь медленно отворилась, и Артём шагнул внутрь. Полумрак встретил его густым, вязким дыханием.
Запах соли, пропитавший всё до камня.
И гарь — старая, въевшаяся, будто что-то когда-то сгорело.

Вдоль стены вверх уходила узкая винтовая лестница.
Ржавые железные ступени вели в темноту, теряясь где-то за пределами досягаемости взгляда.

Артём поднял голову.
Слабый свет маяка едва пробивался сверху, вспыхивая и исчезая с равными интервалами, оживляя тени.

Если внизу никого нет — значит, кто-то должен быть наверху… подумал он.

А затем начал медленно подниматься, ступень за ступенью, держась за холодные перила. Лестница скрипела под его весом, и этот звук разносился по всему маяку.

Добравшись до верхней площадки… он остановился и затаил дыхание.

Пусто.

Только в центре  стоял и горел маленький ровный огонёк керосиновой лампы, заливая пространство мягким, жёлтым светом.

Артём медленно сделал шаг вперёд. Ощущение чужого присутствия не покидало его ни на секунду. Словно кто-то только что вышел, или прятался в тени.

Внимательно осмотрев помещение и не обнаружив никаких признаков жизни, он присел, чтобы перевести дух, и в этот момент его взгляд упал на канистру у стены. Он осторожно отвинтил крышку и почувствовав чистый запах воды, приложил горлышко к губам и начал жадно пить, пока не закашлялся. Напившись вдоволь, плеснул себе на лицо и на секунду почувствовал себя живым..

Немного передохнув, он поднялся на ноги и снова спустился вниз. Надо возвращаться за Сэмом.

Захватив с собой лампу, он снова шаг за шагом начал спускаться по винтовой лестнице

Шлюпка всё ещё покачивалась на мелководье. Сэм лежал на том же месте. Артём медленно подошёл, проверил, всё ли с ним в порядке — насколько это вообще имело смысл, и полез в лодку. Надо было осмотреть, что ещё уцелело.

Под сиденьем он нашёл старый брезент, подзорную трубу, которую по глупости оставил, и, на дне, использованную сигнальную ракетницу. Всё это он аккуратно собрал, завернул в брезент и вытащил наружу.

Оставалось — самое тяжёлое. Склонился над Сэмом и, поддев его подмышки, начал тянуть. Шаг за шагом, по песку и камням, напрягая каждую мышцу, он дотащил тело друга до маяка. Но на пороге остановился.

— Извини, брат… — сказал он, тяжело дыша. — Не думаю, что стоит заносить тебя внутрь. Но я разведу тебе костёр, и никто не посмеет тебя здесь тронуть.

Потом принес ветки и щепки, сложил их и разжёг костёр. Пламя трепетало, отбрасывая тёплый свет на лицо Сэма. Артём присел рядом, ещё раз посмотрел на мертвого друга и лишь после этого вошёл внутрь.

В маяке он продолжил обыск. Полки были пусты. Старые ящики — тоже. Но на одном из столов он нашёл жестяную банку с галетами. Открыл её, понюхал — съедобно. Не роскошь, но с голоду не помрёшь.

Он съел пару штук, прислонился к холодной стене.
Жевал медленно, молча, чувствуя, как по телу расходится слабое тепло. Закрыл глаза и позволил себе уснуть.

Неизвестно, сколько прошло времени, пока он спал. По ощущениям — часов шесть. Но проснулся он резко, как будто от толчка. Тело ломило, во рту пересохло, лампа потухла, а за окном всё ещё была ночь. И только лунный свет, словно тусклая лампа под потолком, струился сквозь пыльное стекло, отбрасывая бледные тени на стены.

Костёр, разведенный для Сэма, прогорел — от него осталась лишь холодная зола, рассыпанная ветром по песку.. Сэм лежал так же, как и прежде, ни на дюйм не сдвинувшись. Лишь ветерок чуть шевелил край брезента на его груди.

Что-то внутри начинало беспокоить его. Он вернулся внутрь, взял лампу и снова  зажёг. Огонь вспыхнул с лёгким потрескиванием, и стало чуть уютнее.

Проветриться… Пройтись. Нужно просто пройтись.

Он вышел и обошёл маяк по кругу. Песок был сухой, несмотря на недавний шторм — как будто дождя и не было вовсе. Ни следов, ни звуков. Ни костров, ни лодок. Ни маячков, ни света на горизонте. Только луна — равнодушный наблюдатель в пустом небе.

Вернувшись в маяк, он снял куртку, бросил взгляд на стол — и замер.

На деревянной поверхности стояла жестяная банка с галетами. Та самая. Закрытая. Полная.

Он медленно подошёл ближе. В горле пересохло. Он точно помнил: как доел последние галеты перед сном. Он даже слизал крошки с пальцев.

Артём протянул руку, открыл крышку. Внутри оказались ровные, целые галеты — свежее, чем раньше.

Он не шелохнулся. Только тихо произнёс:

— Что за…

— Я схожу с ума?..

Вдруг показалось, что наверху кто-то есть. Даже не звук, просто чувство. Он испугался, но он не отступил. Подхватив лампу, он начал подниматься по винтовой лестнице.

Стоп...

Озарение пронзило, как молния: «Я же не поднимался в самую верхнюю комнату… в ламповую!»

Он ускорился, ступени звенели под ногами. Дошёл до закрытой двери с круглым окошком, чуть приоткрыл её, пропуская внутрь свет — и замер на пороге.

Пусто.

Комната под куполом — ламповая — была пуста. Огромная линза маяка стояла неподвижно, отражая тусклый свет луны. Стены облезлые, сырые. Но на пыльном подоконнике лежал лист бумаги, аккуратно прижатый гайкой.

Он подошёл ближе и взял его. Почерк был неровным, будто писали дрожащей рукой:

Этот маяк оказался моим спасением и моим проклятием.

Я уже не помню, сколько времени провёл здесь. Наш корабль утонул в паре миль отсюда. Я — единственный выживший. Мы прибыли ночью: я и мой мёртвый друг — Сэм.

Сэм... — на этом слове рука Артёма дрогнула, лицо побледнело, а грудь сдавило холодом.

Через некоторое время я понял: здесь не наступает утро.

Сэм начал портиться, и я унес его за сопку справа от маяка. И наткнулся на… кучу мёртвых Сэмов.

Мне кажется, я схожу с ума.

Отсюда нет выхода. Островок полностью окружён водой. Но иногда я вижу вдалеке сигнальную ракету… Думаю, если добраться до тех, кто ее запускает — можно отсюда уплыть.

Артём медленно опустил письмо.
Его мутило. Мир начал медленно крениться, как палуба во время шторма.
Он осел на деревянный пол, привалившись к сырой стене.
Руки дрожали. Лампа глухо потрескивала рядом.

На губах застыла лишь одна фраза:
— Куча мёртвых Сэмов?..
Как это?..
Сейчас он надеялся, что не услышит, как кто-то поднимается по лестнице.

Страх уже поселился в его сердце, как холодная змея свернувшись кольцами где-то под рёбрами.
Если он останется здесь и просто будет ждать — точно сойдёт с ума.

Сопка.
Нужно проверить сопку.

Он взял лампу и вышел наружу.
Ночь так-же висела над землёй тяжёлым покрывалом, и всё казалось тише, чем должно быть.

Сопка была неподалёку — невысокий холм, будто вылепленный ветром из песка, как старый курган.

Перед тем как сделать шаг, он остановился.
Вгляделся в тень.

— Там ничего нет, — прошептал он, пытаясь убедить самого себя.

Артём глубоко вдохнул, сжал лампу обеими руками — и обогнул сопку.

То, что он увидел, повергло его в шок.. Он застыл.

На земле в беспорядке лежали тела.

Их состояние различалось: одни были почти свежие, другие — высохшие, как мумии.
Но на всех — одинаковые куртки.

Это были Сэмы, множество мёртвых Сэмов.

Артём попятился, не в силах отвести взгляда. Шаг. Шаг. Ещё шаг — и, споткнувшись, упал. Он повернул голову — рядом из земли торчала нога.

Вскочив, он закричал и побежал. На пределе сил, спотыкаясь, захлёбываясь в панике, он мчался к маяку.

Перепрыгнув своего Сэма, он забежал внутрь, захлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной, тяжело дыша. Внутри было всё так же тихо.

Письмо… Он судорожно перебирал в голове строчки.

Сигнальная ракета… лодка… если добраться до неё, можно уплыть.

Он поднялся на верх, подошёл к смотровому окну и машинально схватил подзорную трубу. Направил её в темноту. Глаза щурились, сердце стучало всё громче. И вдруг —

в небе над горизонтом взметнулась яркая вспышка. Ракета.

Он замер.

Поднял трубу повыше, наводя резкость, цепляясь за каждую деталь, каждый силуэт.

Лодка.

Он различил её — одинокая шлюпка, качающаяся на волнах, с мёртвым телом внутри, накрытым брезентом. И второй фигурой, сидящей, — с подзорной трубой в руках.

Это… был он.

У него перехватило дыхание. Он задрожал. Губы начали шевелиться, но он ничего не говорил.

В этот миг за спиной раздался резкий хлопок — короткий, будто рванула перегретая пружина. Он даже не успел повернуться.

Почувствовал, как пол исчезает из-под ног, как мир на мгновение завис в невесомости — и тут же сорвался. Он летел вниз, сквозь темноту, сквозь холодный воздух, и потом —

Удар.

Боль вспыхнула, как удар молнии. Всё стало белым, потом чёрным, потом стало — холодно и мокро.

— Эй, капитан, ты меня слышишь? — голос пытался пробиться сквозь гул моря и пульсирующую боль в голове.