Данная серия постов создана на основе мемуаров самой императрицы и содержит малоизвестные факты и события из жизни Екатерины II
Так как великий князь был почти всегда очень сердит на Екатерину, то она вздумала дать в честь Его Императорского Высочества праздник в своем ораниенбаумском саду, дабы смягчить его дурное настроение. Екатерина организовала поистине великолепный праздник. Весь сад был иллюминирован, гостей развлекал оркестр на 60 человек, танцоров и танцовщиц было столько, сколько Екатерина смогла найти, угощение было превосходным. Гости танцевали до шести часов утра. Екатерина была радушной хозяйкой, общалась со всеми с веселым любезным видом, призывала гостей танцевать, угощаться, гулять, она рассаживала тех, у кого не было места, старалась, чтобы все видели то, на что было посмотреть.
На этот раз никакая интрига, ни злоба не выдержали перед праздником, и Его Императорское Высочество, и все остальные были в восхищении от него, и то и дело хвалили великую княгиню. Екатерина ничего не пожалела для этого праздника: вино ее нашли чудным, ужин отличнейшим. Все было организовано за ее собственный счет, и праздник стоил ей от десяти до пятнадцати тысяч, в то время как она имела всего тридцать тысяч в год. Но этот праздник чуть не стоил ей гораздо дороже.
Утром в день праздника Екатерина поехала с Нарышкиной, чтобы посмотреть приготовления, и, когда она хотела выйти из кареты и была уже на подножке, лошадь тронула, и она упала на землю на колени. А Екатерина была уже на четвертом или на пятом месяце беременности. Но она и виду не показала и оставалась последней на празднике, занимаясь с гостями. Между тем она очень боялась выкидыша. Однако ничего не случилось, и она отделалась страхом.
Великий князь, все его окружающие, все его голштинцы и даже самые злые враги Екатерины в течение нескольких дней не переставали восхвалять ее и ее праздник, и хвастаться недорогими подарками, которыми Екатерина одаривала гостей на празднике.
После этого праздника Лев Нарышкин снова стал бывать у Екатерины. Однажды, войдя в свой кабинет, Екатерина застала его там, нахально развалившимся на канапе, которое там находилось, и распевающим бессмысленную песню. Екатерина вышла, захлопнула за собою дверь, и тотчас же пошла за его невесткой. Они взяли большой пучок розог, обвязанных крапивой, и отправились обратно в кабинет, где застали Нарышкина на том же месте, распевающим во все горло свою песню. Когда он их увидел, он хотел удрать, но они так отстегали его крапивными розгами, что у него ноги, руки и лицо настолько распухли в течение двух-трех дней, что он не мог поехать с ними на следующий день в Петергоф на прием, а был вынужден оставаться у себя. Он не стал на них жаловаться, потому что женщины уверили его, что при малейшей невежливости или по малейшему поводу, каким он вызовет их недовольство, они повторят ту же операцию.
В начале сентября императрица находилась в Царском Селе, где 8 числа, в день Рождества Богородицы, пошла пешком из дворца в приходскую церковь, чтобы слушать обедню. Едва обедня началась, как императрица почувствовала себя нехорошо, вышла из церкви, спустилась с маленького крыльца, и, дойдя до выступа на углу церкви, упала на траву без чувств, среди толпы, или, вернее, окруженная толпой народа, пришедшего на праздник со всех окрестных сел. Императрица была очень рослая и полная и не могла упасть, не причинив себе сильной боли самим падением. Ее покрыли белым платком и пошли за докторами и хирургом, который пришел первым и пустил ей кровь тут же, на земле, среди и в присутствии всего этого народа, но она не пришла в себя. Когда императрицу слегка привели в чувство, она никого не узнала и почти невнятно спросила, где она. В течение нескольких дней императрица не могла свободно владеть языком. Говорили, что во время обморока она прикусила себе язык.
В конце сентября они вернулись в город. Так как Екатерина становилась тяжелой от своей беременности, то она больше не появлялась в обществе. Это не нравилось Петру, потому что один из них обязательно должен был присутствовать на важных мероприятиях. И если Екатерина не могла, то это приходилось делать ее мужу, а он предпочитал проводить вечера у себя.
А потому Его Императорское Высочество сердился на беременность Екатерины и сказал однажды у себя, в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других: «Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я его принять на свой счет». Лев Нарышкин сразу же прибежал к Екатерине и передал ей эти слова. Екатерина испугалась таких речей и сказала ему: «Потребуйте от него клятвы, что он не спал со своею женою и скажите, что если он даст эту клятву, то вы сообщите об этом Александру Шувалову, как великому инквизитору империи». Нарышкин действительно пошел к Его Императорскому Высочеству и потребовал у него этой клятвы, на что получил в ответ: «Убирайтесь к черту и не говорите мне больше об этом».
Эти слова великого князя, сказанные так неосторожно, очень рассердили Екатерину, и с тех пор она поняла, что в дальнейшем на выбор ей предоставлялись три дороги, одинаково трудные. Во-первых, делить участь Его Императорского Высочества, как она может сложиться. Во-вторых, подвергаться ежечасно тому, что ему угодно будет затеять за или против нее. И, в-третьих, избрать путь, независимый от всяких событий. Говоря яснее, дело шло о том, чтобы погибнуть с ним или через него, или же спасать себя, детей и, может быть, государство, от той гибели, которую несли нравственные и физические качества этого государя.
