Осенью 1944 года
Осень наступила внезапно. Так бывает всегда – оглянешься и увидишь, что тайга опалена золотом и багряным огнём первых морозов, а в густом и контрастно-синем небе раздают крики гусей и уток. На западе шла война, я был добытчиком и кормильцем, надолго уходил в тайгу, облазил берега всех окрестных озёр. Но внезапно мне исполнилось четырнадцать и, как любой житель Севера, я имел теперь полное право на самостоятельную охоту. Самостоятельно – это значит стать самому!
Я должен был стать настоящим охотником. Официально.
Было это осенью сорок четвёртого…
Приехав в районный центр, я отыскал длинную бревенчатую заготконтору. На высоком крыльце толпились мужики, в основном старики и подростки. В маленькой комнате за невысоким деревянным барьером сидел русоволосый и очкастый человек с усталым и морщинистым лицом. Сразу было видно, что он больной. Стол перед ним был завален бумагами и амбарными книгами, в которых, как я знал, регистрируются договора. Человек оторвался от бумаг, и очки его повисли на кончике большого хрящеватого носа.
- Договор будешь заключать? – спросил он меня хриплым голосом.
- Конечно! – бодро выкрикнул я, нетерпеливо вытаскивая из-за пазухи справку с места жительства. Человек поправил очки, раскрыл амбарную книгу, но, взглянув на справку, неожиданно оживился и спросил:
- Погоди, так ты с Малого Амалата что ли, из совхоза?
Он разволновался и внимательно рассматривал меня, расспрашивал, где стоит наш дом, какое у нас крыльцо…
Изба наша стояла на самом берегу реки, которая разделяла посёлок на две половины, рядом был брод, и проходила большая дорога. Я тоже стал внимательно рассматривать худого человека в полинявшей гимнастёрке под телогрейкой, отвечал подробно на все его вопросы. Но это не было похоже на допрос, тут не было никакого подвоха.
- Маму твою не Василисой звать? – продолжал расспрашивать человек, весь подавшись ко мне.
«Уж не родственник ли он нам?» - подумал я и ответил:
- Ага, Василисой.
- А почтальон не передавал ей посылку?
Недавно почтальон приносил нам посылку, там было целое богатство – чай! Но мы подумали, что тут какая-то ошибка и не хотели брать, даже испугались. Мы никогда и ничего не получали по почте, но почтальон всё же всучил растерявшейся маме посылку.
- Приносил, - ответил я, насторожившись: чай-то мы давно кончили.
Человек откинулся на стуле, радостно рассмеялся и вдруг натужно закашлял. Кашель был нехороший, шёл из самого нутра.
- Твоя мама выручила меня, я был у вас дома, - откашлявшись, начал рассказывать человек. Багровость на его лице медленно переходила в бледную синеву. – Понимаешь, этим летом я освободился из лагеря. Война, время тяжелое, куска хлеба никто не подаст. А домой добираться надо, даже речку перешёл. Сел на берегу и – всё, выдохся! Нет сил идти. Солнце печёт, голова кружится, в глазах всё качается. Доходяга! Смутно соображаю, что женщина с ведром подошла к реке. Увидела меня, худого и оборванного. Спрашивает: куда идёшь? Рассказал я ей всё, как на духу. Тогда она и говорит мне: видишь – дом на берегу, наберись сил, поднимись. Поднялся я, понимаешь, поднялся! Накормила меня женщина и на дорогу еды положила. Окреп я, отдохнул и отправился дальше. Спросил на пороге: как звать Вас? Она ответила: Василиса… Вот так-то, парнишка, был я у вас дома. А потом и посылку отправил. Знаю, знаю – отец твой тоже в лагере мучается… Э, да что говорить!
Он безнадёжно махнул рукой, посмотрел на меня, я – на него, и мы, непонятно почему, рассмеялись. Потом он взял справку и с видимым удовольствием записал мою фамилию в амбарную книгу. Так я подписал договор на самостоятельный промысел, а вечером, уставший, но довольный, был дома.
Тайга моя ждала меня, самостоятельного охотника…
В конце октября я начал охотиться в ближних угодьях, на ночёвку приходил домой. Потом обнаружил, что я не один в тайге – там оказалось много охотников. В основном, это были старики и подростки. Молодые и здоровые мужики воевали на фронте.
Понемногу и моя молодая черно-белая лайка Пурга входили в азарт. Условия были выгодные – каждый рубль сданной в заготконтору пушнины можно было отоваривать. Давали всё американское – сало, тушёнку, муку в пудовых мешках, галеты… Такое же снабжение было и на золотых приисках. Страна рассчитывалась с богатой Америкой золотом и мехами северной тайги. Нам с Пургой не очень везло. Поблизости пушные звери были отстреляны или ушли вглубь тайги, а дальние угодья были мне незнакомы. Иногда мы забирались в дикую глушь, но толку было мало. Наконец, я понял – нам нужен наставник. Где его найти?
Старый эвенк, друг отца дядя Семён – вот кто нам поможет! Надо идти в верховья реки Инокан, там стоит его зимовье. Мы можем там промышлять пушнину и жить столько, сколько понадобится. Идём? Мой лайка Пурга смотрела на меня умными чёрными глазами.
Решив так, на другой день мы с Пургой отправились в устье Инокана. Вышли на рассвете и до заката солнца дошли до зимовья. И не просто дошли – по дороге я отстрелял несколько белок, добыл одного горностая.
Зимовье было старое, прокопчённое, крытое корой лиственницы. Видимо, тут часто останавливались охотники на ночлег. Рядом были сложены нарубленные дрова. Дверь была прочна подпёрта жердиной. На крыше кто-то из охотников оставил большой кусок мяса изюбря…
Внутри избушки стояли стол и две скамейки, вдоль стен – нары на несколько человек, возле двери – железная печь, рядом с ней – полка с посудой. Дух был обжитой и знакомый.
Осмотревшись, я начал хозяйничать. Затопил печь, сходил на ключ за водой, нарубил и поставил варить мясо. Нашёл коптилку, заполненную воском.
Солнце окунулось за зубчатый контур дальнего хребта, поросшего лесом, сумерки сразу сгустились, но я почему-то медлил ужинать. Вдруг громко и заливисто залаяла Пурга. Я вышел и услышал на ближней тропе быстрые щелчки – так ходят олени. Кто-то подъезжал к зимовью.
Первой из темноты вынырнула лайка, и сразу кинулась к Пурге, которая тут же встала торчком. Пока собаки обнюхивали друг друга, подъехал и сам охотник. Он проворно слез с оленя. Это был старый эвенк, худенький и маленького роста. Было в нём что-то знакомое и родное. Я шагнул ближе и узнал дядю Семёна. Мы поздоровались за руку.
- А я тебя, Колька, сразу признал, - похвастал друг отца и хлопнул меня по плечу. – Однако, большой совсем стал, настоящий охотник… Давно, давно я тебя не посмотрел.
- Не видел, дядя Семён, - радостно поправил я.
- Какая разница! Давно я не видел тебя. Молодец, печь затопил, мясо сварил. Меня ждал? Ну, пошли, говорить будем.
Мы зажгли коптилку, поставили на стол варёное мясо в котелке. Сытные и плотные запах наполнили зимовье… Оказывается, дядя Семён видел в тайге мои следы и сразу понял, что идёт совсем неопытный охотник.
- Ты пошто, Колька, камни ворочал? – вдруг удивлённо спросил меня дядя Семён, прищурив узкие глаза и ловко отрезав мясо маленьким острым ножом.
- Горностай там был, ох и намучился я, дядя Семён, пока добыл его, - начал я оправдывать, но старик перебил меня:
- Зачем ворочать камни? Ты что – на каторге? Не надо пугать горностая. Ты сядь на камни и отдыхай, он сам вылезет посмотреть – ушёл ты или нет, а ты его в это время – бах! И всё.
Дядя Семён разволновался и долго рассказывал мне, как добывать пушнину – горностая, белку, колонка, соболя, в какое время дня, что и как я должен делать, как надо определять ночлег. Я слушал, раскрыв рот. Оказывается – ничегошеньки я ещё не знаю и не умею. Одним словом – лапоть!
Наговорившись, после ужина старик вытащил из кожаного мешочка странный и острый предмет, стал ковырять им в зубах, доставая застрявшие крошки мяса и волокон.
- Совсем плохие зубы стали, да и сам я старею, восьмой десятой пошёл, - жаловался он мне, показывая белые и крепкие зубы.
- А чем это вы чистите? – Не вытерпел я.
- А-а, это сушеный язык дятла, - он протянул мне странную зубочистку. – Видишь, на нём зазубрины, как на рыбачьем крючке. Дятел ловко орудует языком, пошто бы и человеку не использовать, а?
Видя мой интерес к тайге, старик закурил трубку и начал долгий рассказ о том, как охотились его предки, как они любили и берегли природу, брали от неё ровно столько, сколько было надо, оставляли впрок для потомков…
Ровно и удачливо потекли дни моей учёбы. За несколько вечером старик преподнёс мне целую науку о тайге и её обитателях, а днями я усердно воплощал теорию в практику… Беседы наши не кончались только тайгой. Оказалось, что два сына дяди Семёна воюют на фронте, оба – снайперы, а невестки работают в оленеводческом колхозе.
- Сам я помаленьку продолжаю промышлять и помогаю растить внуков, - однажды сказал он и вздохнул. – Скоро проведу свой последний сезон и займусь внуками.
Последний сезон… А я только начинал свой первый и самый трудный охотничий сезон.
2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.
