user10580035

- Это ваш ребенок? – справа к нему подошла какая-то женщина, очень повелительно продолжила. – Пусть выключит колонку, уже тошно слушать этот бред.

Валерий без слов подошёл ко внуку. Дедушка опустился, чтобы опять завязать шнурки ребенку и прошептал ему:

-Сделай громче.

И вот музыка пропала, и та первобытная детская радость вновь зажгла какой-то огонёк внутри Валерия. И дед прыгал вместе с внуком, под какофонию каких-то странных звуков. Но слышал он только смех ребенка и свой баян. Где-то там, далеко, в задворках своей памяти.

Я на Автор.Тудей

В том возрасте над тобой будут смеяться, если увидят рядом с девочкой, будут вторить за вашими спинами: «Жених и невеста тили-тили-тесто». Тогда я все еще был одним из тех кричащих. На дискотеках мы с друзьями сразу шли в конец зала, усаживали прямо на пол, играли в «геймбой». Это было единственное свободное время, когда мы могли усесться в полутьме, смотреть за игрой. Воспитатели часто возмущались, подходили к нам со словами: «Идите, танцуйте! Что тут уселись?» Мы просто кивали в ответ, не отрывая взглядов от маленьких экранов.

Я не понял, что тогда произошло. Чувство или предчувствие. Какая-то родная и такая далекая эмоция прямо у границ твоего ощущения. Даже взрослые порой не готовы к ней, что уж говорить о ребенке.

Игра вдруг мне наскучила, захотелось подышать. Я просто встал к стенке и устремил свой взгляд на толпу танцующих людей. Пытался понять, что же это такое. Почему одновременно так спокойно и тихо, громко и натужно. Вдруг музыка сменилась на тихую, танцпол поредел, вышли первые парочки. Она появилась из ниоткуда. В один момент я увидел зал, в другой — ее лицо прямо передо мной. Она закрыла собой весь мир, и тогда я не смог отвернуться, а только подумал, что, закрыв глаза, все равно увидел бы ее. Лишь два слова: «Хочешь потанцевать?» Сейчас мое лицо расплывается в улыбке от того, что тогда я сразу обернулся на своих друзей. Я действительно хотел их спросить: «Что делать?» В этот момент они тоже в удивлении подняли головы на нас. В глазах был немой ответ: «Сами не знаем, ситуация страшная». В итоге ответило сердце, я согласился без слов.

Мы встали у самого края. Я совершенно не знал, что делать. Я умел только дергать за косички, а тут даже их не было. Руки сами нежно легли ей на талию, я был удивлен от ее тепла. Раньше никогда не дотрагивался именно так, никогда и ни до кого. Ощущение, что держишь шарик льда, который порывается выскользнуть. Только он теплый, родной. Музыка растворилась, люди вокруг исчезли. Остались мы с ней, она и я среди этой пустоты. Сердце билось, но она успокаивала. Глаза не знали, куда смотреть, но ее взгляд приковывал. И так мы кружились. Это был мой первый медленный танец, первый за всю мою жизнь. Но с ней было ощущение, как будто я танцевал их бесконечное множество раз. Просто забыл это, просто забыл ее.

Она заговорила.

-Тебя как зовут?

-Артём.

-Меня Ира.

Пауза. Сладкая. Комфортная.

-А ты из какого отряда? – она немного склонила голову.

-Из девятого.

-Я из восьмого.

И в тишине мы кружились дальше. Накатывало что-то теплое, расщепляя ход времени. Казалось, что мы танцуем уже бесконечность. Казалось, что мы танцуем только несколько секунд. Не хотелось, чтобы это закончилось. Закончится этот танец, закончусь и я. Музыка остановилась неожиданно. Но мои руки остались на ее талии. В этот момент, смотря Ире прямо в глаза, я что-то осознал, но не понял. Только сейчас я понимаю, что именно тогда моя жизнь разделилась на до и после.

Она просто сказала: «Спасибо за танец». Я просто остался стоять там, в горле застрял ком.

Детская наивность быстро выбила это чувство из головы. Практически сразу я пришел в себя, это было спасением. Как-будто ещё несколько секунд этих ощущений, и я бы потерял детство, сразу бы вырос. Ребята уже смеялись надо мной у стенки. Я присоединился с ухмылкой к ним, как будто ничего и не было. Мы быстро обо всем забыли, продолжили сидеть и играть. Я специально не думал о ней. Лишь на ночь, перед самым сном, я увидел ее глаза.

И так жизнь снова вернулась в свое русло. Опять косички, опять папоротники, опять беготня. Я видел Иру пару раз, но не знал, как себя вести. Ребенок вырывался с шумом. Я мог подразнить кого-то. Сказать что-то наивно глупое, идиотское. Лишь бы она на меня посмотрела. Иногда даже получалось. Смена подошла к концу, и я вернулся домой. Уже немного другим.

Порой она мне снилась, а я сопротивлялся. Шли месяцы, а ее лицо отчего-то всплывало все чаще. И в эти моменты сердце наполнялось теплом, источая его в мир. Ира все больше захватывала мой разум, накатывала волнами, щекоча сознание. Сначала появились вопросы, почему она из всех выбрала именно меня. Это было на спор? Это было от скуки? Она действительно этого захотела? Потом все эти вопросы медленно стекались в один, главный. Почему мне иногда так больно вспоминать о ней?

Прошел учебный год, и к лету меня иногда охватывала тревога. Я боялся, что она снова будет в этом лагере. Боялся, что если увижу ее, то опять ничего не скажу, то опять буду ребенком. Но я им и был. Чуда не случилось. Я с надеждой выискивал её в первые дни, даже хватило смелости у кого-то спросить про неё. В тот год она так и не приехала. В тот год я научился понемногу ее забывать.

Шли годы, ребенок безвозвратно убегал, на его место уже врывался подросток. Грубо и одновременно незаметно, как у всех. Ира приходила в голову все реже. Уже целые месяцы проходили без ее появлений. Но когда я думал, что забыл ее полностью, он все же навещала меня. Уже с печалью и меланхоличной грустью. В моей копилке уже были десятки медленных танцев. Но ни один из них по чувствам и близко не подходил к тому, первому, Ириному. Ее лицо начало расплываться в моем сознании. Я начал забывать ее голос, улыбку, тепло. Но то самое чувство всегда было со мной. Или, по крайней мере, его образ.

Я думал, что первый поцелуй сравнится с ним. Тогда я в сотый раз провожал Свету домой. Нам было по четырнадцать. Я уже смутно помню о чём мы говорили. Помню только дорогу, машины и дома. И вот у своего подъезда, после неловких секунд молчания, она поцеловала меня в щечку. Я думал губы будут теплее, когда представлял этот момент. Я не думал, что получу больше удовольствия от ее дыхания, прямо перед поцелуем. В тот день я шел домой с широкой улыбкой. Душа громко пела, сердце аккомпанировало ей, барабаня свой прекрасный ритм. Вместо крови по венам растекалась радость. Сон долго не приходил в тот день, фантазии отношений со Светой стремительно сменяли друг друга. Начинались они от школьной парты, заканчивались в замках, где я спасаю свою прекрасную принцессу и получаю заветный поцелуй. Эта радость потянула что-то другое, что-то спрятанное глубоко-глубоко. И вот опять в моем сне Ира. А с ней то самое чувство, от которого сердце немного сжимается. От которого немного грустно, но очень тепло. И поцелуй в щечку меркнет, выцветает. Все краски приходят опять в тот танец, мы снова вместе, мои руки снова у нее на талии. Моя душа снова в ее глазах. И мне не хочется прерывать сон.

К шестнадцати я забыл ее напрочь. Только очертания остались в памяти. Казалось, я сам уже начал додумывать ее образ. Было интересно, узнаю ли я ее сейчас. Было страшно. Вдруг уже видел и не узнал. Только сердце цеплялось за память о том чувстве. Только сердце не отпускало её, боролось до последнего. Когда у меня появилась первая девушка, Ира надолго испарилась. Появлялось ощущение, что я это все придумал, что этот танец мне просто приснился. Только мягкая грусть напоминала о его реальности. Ведь люди не мечтают о грустном.

С возрастом душа грубеет. Эмоции уже не такие яркие. Как будто ты чувствуешь под водой. Будто чувствуешь через стекло. Вот же они! Совсем рядом! Ну давай же сердце, окунись в них. Но эмоции просто проходят рядом, чувствуешь их запах, но не прикасаешься. И то самое главное чувство нависает камнем над тобой. Ведь один раз ты окунулся в него полностью. А теперь тебя не подпускают к воде. И ты ищешь его, ищешь целые моря и океаны. Но волны так и не накатывают, вода так и не орошает.

Мне тридцать лет, и я больше никогда не приблизился к тому медленному танцу. Порой я искал Иру в других девушках, практически влюблялся в них. Но к тот образ первозданной любви я так и не ощутил. Я не помню, как она выглядит. Я не помню ее запаха или голоса.

Я помню, что люблю её.

Как-то так) Сегодня как-то устал. С самого утра захотелось погрустить, а на дворе весна. Скоро праздники. Сердце хочет уйти в грусть, а окружение не дает. Продолжать писать страшилку с романом совершенно не хотелось. Немного понабивал других мыслей в документ. И вот уже готово страницы три. И передо мной коротенький романтический рассказик, пропитанный моей весенней меланхолией. Решил выложить, пусть будет. Может у кого-то сегодня такое же настроение. Со мной мой рассказ срезонировал)

Я на автор.тудей

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Я чувствую, как кто-то перевязывает мои руки. Лицо греется в лучах солнца. Вставать совсем не хочется, послевкусие сна прибивает к уютной кровати.
— Максим, ты с нами? — слышу я справа от себя, это Валерия.
— Я с вами до конца, — я не открыл глаза.
— Вадим всю ночь откисал в туалете, когда шел к дому, увидел, что ты у забора лежишь без сознания, весь в крови, — она продолжила перевязывать мои рукию.
— Мы тебя сюда принесли, я всю ночь не могла остановить кровь. Попросили в деревне вызвать доктора. Федор сказал, что вызвал, но никто так и не приехал.
— Все в порядке.

Пришло время вставать. Я сел на кровать и осмотрелся, даже не удивился, что это бывшая комната бабушки. За окном наш поселок, вдали я увидел несколько машин. На подоконнике лежала кукла Леры, не хватало только трупа старушки внизу.
— На кого похожа? —показываю я Валерии на куклу.
— Точно все в порядке? Мне кажется тебе лучше не вставать, — она не сводит с меня глаз.
— На кого? — повысил я голос. Валерия все-таки посмотрела в сторону окна, но куклы там уже не было.
— Что на кого? – она повернулась ко мне с ярко выраженным волнением. Я непроизвольно выдохнул смешок.
— Валерия, собирайте вещи прямо сейчас. Сегодня до вечера нужно уехать.
— Максим, я же тебя попросила, — на ее глазах начали появляться слезы.
— Я возмещу, сниму вам квартиру для семьи.
Она изменились в лице.
— В городе?
— В городе, любом, еще на три года.

Она отвела глаза и сложила руки, в ее голове начались мыслительные процессы.
— Я просто так должна поверить тебе? И где мы сегодня остановимся?
— Любые расписки подпишу. Но ночуем сегодня не здесь!
— Я не смогу так быстро уговорить мужа. У него здесь, видите ли, вдохновение.
— Валерия, либо сегодня уезжаем и я снимаю вам квартиру. Либо я вас выселю.

Он прищурилась, ее брови опустились. Лицо приняло то самое недовольное выражение, когда она язвила своему мужу.
— Это что, шантаж?
— Можно и так сказать. В любом случае, Валерия, я тебя умоляю. Вам надо всем уехать сегодня же.
— Максим, никак не смогу мужа уговорить, он говорит, что к нему тут муза приходит.
— Муза?
— Ну, он часто выпивает, я не знаю, как это сказать, – она задумалась. – Говорит, что иногда по ночам к нему приходит прекрасная девушка в белом платье. Она шепчет ему новые идеи, смотрит на его картины. А наутро он начинает рисовать с новой силой.
— Какого цвета ее глаза?
— Я не спрашивала. Я вообще думаю, что он не в себе.

Эта сволочь позволяет себе общаться с ней? В моем доме и без моего разрешения. Она же просто играет с ним, я докажу ей, что она принадлежит только мне, как и все в этом поселке. Это не мои мысли. Это наши мысли, Максим.
Я подошел к Лере и стиснул руками ее плечи, она испугалась моих шрамов.

— Лера, слушай меня внимательно, собирай с дочкой все вещи. Я приду к вечеру за вами. С мужем поговори, постарайся убедить, как можешь. Если не согласится, уедем без него и дедушки. Потом разберемся, как их уговорить, ты поняла?
После минутного замешательства она выдохнула: «Хорошо». Мне почему-то показалось, что идея уехать без мужа привлекла ее больше.
Я направился на второй этаж, на кухне спорили Федор и Вадим, они обернулись на меня и замолчали.
«Вот видишь, живчик наш Хозяин, как я и говорил», — показал Федор на меня. Вадим уже набрал в легкие воздуха для продолжения спора, я дал знак тишины рукой. Они уставились на меня.
— Федор, через 15 минут, чтоб ждал в машине.
— Но, Максим Игоревич, ведь праздник сегодня, гостей принимать надо.
Знаю я ваши праздники.
— Федор, — я посмотрел ему прямо в глаза и спокойно произнес. — 15 минут. Машина.
— Хорошо, Максим Игоревич, — услышал я за спиной, пока поднимался по лестнице. За мной кто-то следовал.
«Эту дверь вообще никак не открыть, – сказал мне Вадим. — Да и на второй этаж нас не пускали никогда, сказали, там конструкция хрупкая уже». Я положил руку на ручку, меня первый раз в этом доме обдало теплом. Мне просто нужно приказать ей, хозяину не нужны ключи, хозяину нужно повиновение. «Открывай!» — сказал я двери. «Да говорю ж, нет у меня ключей», — пробормотал за спиной Федор. Я повернул ручку, и она послушно открылась.

Я рывком вошел в комнату, все окна были закрыты черным шелком. Но темнота помещения не падала на нас с Вадимом. Вокруг стояли свечи, они горели во всех углах комнаты, на всех столах, у всех картин. В конце висел ее портрет. Больше человеческого роста, она гордо стояла на лугу, за ней была наша усадьба, ее лицо не выражало улыбки. Вадим ахнул и затрясся в истерике. «Это она, Максим, это моя муза», — заскулил он, не в силах стоять на месте, он начал на коленях двигаться к музе. Я пошел проверять другие комнаты, они также были полны картин, некоторые из них были портретами в полный рост разных людей из разных эпох. Я вышел к Вадиму, он стоял перед ней на коленях, порываясь прикоснуться к ногам. Если он это сделает, я зарежу его прямо здесь. «Максим, ты же понимаешь, что он тебе не конкурент», – прошептала моя хозяйка у меня в голове. Я взял Вадима за плечо, в его глазах были слезы. Через минуту мы подошли к двери, и я силой вытолкнул его кувыркаться по лестнице. После этого обернулся к картине и сказал ей: «Ты не имеешь власти надо мной, хозяин тут я». Она улыбнулась, провожая меня. Захлопнув дверь, я провернул ручку – стоит на месте будто влитая.
Внизу Валерия помогала мужу встать, он плакал.
— Максим, что ...? — начала она.
— Сегодня, к вечеру, здесь с сумками, поняла?
— Поняла, — смиренно произнесла она.

Выбежав из дома, я понесся к машине. У калитки стоял какой-то человек в черном костюме, он смотрел на мой пейзаж, одна рука у него была в кармане, а другой он почесывал свою бородку. На выходе он обратился ко мне:
— Максим Игоревич? Приятно снова увидеться, — он достал руку из кармана.
Нашим ладоням не суждено было соприкоснуться. Посмотрев на свою пустую руку, он кинул взгляд на забор и сказал: «Определенно есть талант, но его нужно обрамлять мастерством, – он улыбнулся. - Ну хоть запомнил, как нужно вести линию горизонта». Я тоже ответил улыбкой и с предостережением ему сказал: «Да-да, линии рек я тоже кстати хорошо запомнил». Я поправил рукой свои волосы, мы еще немного друг на друга посмотрели, и я побежал вниз.
Машины все прибывали, люди, выходя из них, здоровались со мной. Федор стоял у своей на самом краю дороги, я сел без слов:
— Куда?
— На кладбище.

Мы ехали в молчании. Перед самим кладбищем он начал рассказывать мне, как хоронили его отца, потом перешел на похороны другой семьи из нашего поселка и уже не мог остановиться. Я прервал его на Даниловых. Выйдя из машины, он бросил мне в спину: «Всегда похвально отдать дань уважения предкам перед праздником». За воротами я закрыл глаза и вдохнул затхлый запах кладбищенской земли. Я знаю, что она будет лежать в правом конце кладбища, мы все там будем лежать. Я смотрел на надгробия по правую сторону. Много разных фамилий сменяли друг друга, все разные, но такие знакомые. Пошла череда Тищевых, практически в конце я дошел до Тищевой Евдокии. Несмотря на то, что на меня смотрела молодая и статная девушка, в ее взгляде без труда угадывался суровый нрав моей бабушки. Еще чуть дальше на меня смотрела моя Аня. У нее было самое старое надгробие, а вместо фотографии стояла ее маленькая статуэтка. Черты ее лица давно стерлись, но я как будто видел, как она наблюдает за мной.
— Дальше в город за керосином? —она вышла из-за моей спины. В дневном свете Аня выглядела еще прекраснее.
— Почему бабушка вообще меняла фамилию, все равно в конце осталась Тищевой?
— Я тоже не понимаю, настоящие Тищевы не знают, что такое смерть.
Аня подошла ближе.
— Ты больше не увидишь меня, если сожжешь картину, — сказал она и добавила после сладкой паузы, - я больше не увижу тебя.
— Я могу забрать ее с собой, — надеялся я.
— Ты же знаешь, что она связана с этой землей, тем более там не только я. Там еще десятки сильнейших из нашего рода.
— Рода, которым вы так беспечно разбрасываетесь? – я опять нашел в себе ту ярость.
Она игриво засмеялась, кружась вокруг меня, завораживая своим изящным танцем.
— Это закон природы, что сильный пожирает слабого. Тищевы делали это веками. Вырывали из рода слабые корни, чтобы напитать сильные.
Она кружилась, практически касаясь моего тела, дразнила меня.
— Чем более сильные и меньше слабых, тем могущественнее род, тем живее наша земля, — она остановилась и кокетливо наклонила голову, — а в это время нам нужны сильнейшие во главе.
Время остановилось, она смотрела на меня снизу своими страстными глазами, ее губы были приоткрыты, она видела, что я смотрю на них.
— Ты уже победил смерть один раз, я могу показать тебе, как разгромить ее полностью, — она пододвинулась ко мне, я так хотел почувствовать ее теплое дыхание. — Я покажу тебе, как творить, открою тебе все краски жизни.
Я вот-вот соприкоснусь с ее кончиком носа. Повисло молчание, наши глаза были настолько близко, что появлялось ощущение, что я ослепну от этих двух больших красных солнц. Мне просто хочется поцеловать ее, ощутить тепло, раствориться в ней.
— Тогда ты знаешь, что делать, —сказала она и тут же исчезла.

Где-то вдали люди собирают в охапку травы, они связывают их пирамидами, расставляют по всему поселку, ждут, когда зайдет солнце. Земля тоже в ожидании, мне кажется, если я приложу ухо к серой почве кладбища, то почувствую, как она что-то шепчет. Ветер перестал раздвигать воздух, ощущение, что скоро мне будет нечем дышать. Я понимаю, что мне нужно сделать, чтобы увидеть ее. Мне нужно нарисовать ей картину, которая перечеркнет прошлое, настоящее и будущее. В голове маленькие руки Леры. Солнце на горизонте запускает время заново, вместе с его движением начинают утекать минуты. За керосином я уже не успею, но Леру смогу спасти.

Я присаживаюсь на влажную землю, закрываю глаза. И вижу раннее утро, как я выхожу, потягиваясь спросонья. Кричу кому-то на кухню, чтобы несли чай. Вдалеке стоит Аня у мольберта, на ней мое любимое белое платье. Она повадилась вставать до рассвета, чтобы поймать восход. Я подхожу к ней с чаем, она чувствует, что я рядом.
— Смотри, как надо вести градиент.
Я смотрю только на ее шею.
— Ну, Макс, я серьезно.
Чувствую ее улыбку.
— Конечно, конечно, — мои губы встречаются с ее шеей.
Запах травы дошел до кладбища. Они зажгли все пирамиды из трав. Я открыл глаза, солнце практически исчезло за горизонтом. Меня потянуло домой. Федор сидел за рулем, тишину нарушал только мотор машины. Я сел на заднее сиденье и сразу уставился в окно. Федор без слов повез меня домой.

При подъезде к поселку я увидел эту башню, практически в каждом доме были зажжены охапки травы. Издали это выглядело как будто наш холмик — это какая- то елка, а эти горящие охапки обвивают ее словно гирлянда. Ну и конечно на самой верхушке – звезда этого места – мое поместье. Я все яснее начинал слышать вопли радости, какие-то возгласы людей, их крики. Мы проехали арку поселка, и машина остановилась. Я вышел и в последний раз посмотрел в темную даль, в другую сторону от этого поселка. Как будто у меня был выбор просто уйти и никогда сюда больше не возвращаться.

Я шел к поместью и не хотел торопиться, наслаждался этой ночью, смаковал каждый шаг. Вокруг меня танцевали люди. Уже чуть ли не начинали собираться в хоровод. Я открыл калитку, сразу услышал плач Валерии. Она билась руками в закрытую дверь усадьбы, ее руки уже были в крови от бесконечных ударов по двери. Я, наверное, поставлю новую потом, перекрашивать эту уже нет смысла. Я подошел к ней, положил руку на плечо, от страха она ударила меня локтем. Когда она поняла, что это я, Валерия заскулила, захлебываясь соплями и слезами.
— Максим, Максим. Они заперли ее там, мою Лерочку. Максим..
Она повисла на мне руками.
— Максим, сделай что-нибудь!
Я галантно и нежно взял ее руки и тихо сказал:
— Все будет хорошо, я сейчас ее приведу.
Дверь открылась сама собой, Лера сразу порвалась бежать внутрь, но я ее не выпустил.
— Лер, стой здесь, мы сейчас придем.

Она плакала или кричала, уже сложно было разобрать. Я толкнул ее к забору и быстро вошел в дверь, закрыв ее за собой. Она опять начала долбиться в нее. На кухне сидел глухой дед с бутылкой водки и какой-то газетой, видимо, он вообще не понимает, что происходит.
«Максим!» — крикнули со второго этажа. Я вошел в комнату, в ней было не меньше десятка людей. Анину картину сняли и расположили на алтаре. Над алтарем рыдал ребенок, его держало сразу три человека. Два из них фиксировали ее руки прямо над картиной, третий затыкал рот. Вадим стоял в углу комнаты и плакал, смотря на свою Лерочку. Я не видел сейчас Аню, но чувствовал, что она стоит прямо за Вадимом, я улыбнулся ей в ответ. Мужчина с бородкой вложил мне нож в руку. Я знал, как рисовать реки крови. Я знал это с рождения, а потом мне еще раз показали в этой же комнате и на этом же месте. Я хотел посмотреть на свои руки, чтобы точно убедиться в том, как их повести, но быстро отбросил эту идею, настоящий творец должен добавить что-то в свое в картину. Я подошел к маленькой Лере и не смог разглядеть ужаса в ее глазах, ее взгляд перекрывала пелена слез. Я начну с будущего: нож с радостью вошел в детскую плоть, река начинает разливаться, перечеркивая ее будущее. Ребенок пытается вырваться, но после происшествия со мной ее на всякий случай держат три человека, вместо двух. На правой руке нужно зачеркивать прошлое, после левой вести нож намного привычнее. Ребенок давно потерял сознание от шока. Я отхожу, облизывая нож, со стороны смотрю на свое творение – крайне неплохо для первого раза. Я вижу восхищение в глазах мужчины с бородкой. Картина Ани впитывает кровь, текущую из рук ребенка. Я смотрю на Вадима, ему уже передают нож в руки.
— Ань, в этот раз начинаем с ребенка.
Ее пока никто не видит, но я знаю, что она начинает шептать на ухо Вадиму, он начинает рыдать еще больше, но послушно двигается к своей дочке.
Все затихли в ожидании, в комнате слышен каждый вдох и выдох, внизу мама продолжает биться в дверь. Леру положили к ногам отца, он занес над ней нож. Девочка с криком очнулась и подняла голову, она пытается встать. Лера начинает, что-то кричать отцу, умолять его о чем-то. Я киваю, и Вадим вставляет нож прямо в сердце своей дочери. Будущее не свершится. Моя Аня дьявольски хорошо убеждает людей. Я открываю двери и приказываю всем стоять, сначала должен пройти Вадим, его все сложнее контролировать после убийства дочери. Мы спускаемся вниз, я чувствую, как Аня толкает его на кухню. Дед широко раскрывает глаза при виде его сына всего в крови. Он не может быстро встать от опьянения, в суматохе пытается как-то помочь. Так и не успев подняться, дед получает нож в шею от своего сына. Вадим стоит в оцепенении, пока кровь брызжет ему на руки. «Еще раз», – говорю я Ане, в этот раз хочется действовать наверняка. Вадим еще три раза вонзает нож в шею, из глаз деда уходит последний намек на жизнь. Прошлое забыто. Люди вокруг меня начинают смеяться, я тоже позволяю себе улыбнуться. Жена все так же колотится в дверь, я показываю людям знак, чтобы они открыли. «Только аккуратнее», – бросаю я вдогонку.

Дверь тихо открывают между стуками. Лера врывается в гостиную и замирает. Все смотрят на нее в ожидании, она находит взглядом своего мужа, начинает орать от страха. От всей этой кровавой картины она теряет рассудок. Пытается промямлить имя дочери, но у нее не получается. Слева на нее с остервенением набрасывается Вадим, он начинает кромсать ее ножом. «С женами почему-то всегда легче всего», – я чувствую, как говорит Аня возле. Он режет жену с какой-то первобытной яростью, мы все смотрим, как умирает настоящее. Вадим останавливается с одышкой, он забыл дышать между ударами. Он смотрит на свою работу и молча вставляет себе нож в шею, падая на свою жену. Их кровь смешивается. Люди начинают ликовать, меня обнимают и целуют, кто-то гладит меня, я вижу, как праздник движется на улицу. Кто-то радостно кричит: «Получилось! Получилось!»

Я прорываюсь через сборище людей на второй этаж, каждый пытается дотронуться до меня, поблагодарить. Три поколения принесены в жертву, будущее, настоящее и прошлое целого рода уничтожено, чтобы мой род стал сильнее. На втором этаже я закрываю за собой дверь. Портрет Ани сочится кровью на алтаре, я не могу дышать, мне страшно. Но вот, ее белоснежная рука нежно обхватывает рамку. По моей груди расплывается блаженство. Вместе со второй рукой Аня медленно вытаскивает себя из картины. Я вижу ее тело, она голая. Ей нравится мой взгляд. Она улыбается. «Ну же, Максим. Последний рывок», – она протягивает ко мне руки. Наши ладони соприкасаются, я никогда не испытывал чего-то настолько родного в прикосновении. Я пытаюсь потянуть ее нежно, с трудом подавляя рывок своей страсти. Она полностью вылезает из картины, опирается руками о мои плечи и тихо, практически бесшумно, спрыгивает с алтаря. Я теряюсь в ее красных глазах, прикасаюсь к ее щеке, мои пальцы нежно размазывают кровь маленькой Леры по ее лицу. Время замирает, этого мгновения я ждал всю свою жизнь. Она дарит мне поцелуй. Поцелуй, наполненный силой, такой, какой хозяйка дарит хозяину. Мы растворяемся в объятьях друг друга.

На улице слышны крики людей, кто-то начал запускать салют. Мы лежим с Аней голые на алтаре, все в крови, в грязи, в радости. Я обнимаю Аню и думаю с улыбкой о своем поселке. Тищево ждут крайне плодородные времена.

Машина с семьей остановилась у арки поселка, дедушка сразу вышел размять ноги. Алексей Петрович начал покашливать от ударившего в нос запаха травы. К нему подбежал внук с телефоном в руках и недовольно пробурчал: «Деда, тут реально интернета не будет?»

«Женя, помоги маме с сумками», – остановил его отец. Через несколько минут семья продвигалась к усадьбе на вершине холма, вокруг с ними радостно здоровались люди. «У нас тут все дружные, живем как одна большая семья», – рассказывал Алексею староста поселка.
— Максим Игоревич за всеми тут смотрит, никому ни в чем не отказывает.
— Мама, смотри! — прервал рассказы старосты ребенок, ребенок бросил сумки и побежал к поместью. Полотно забора как зеркало отражало весь поселок, там по кругу располагались поля и дома, солнце с луной, вся картина дышала жизнью. Отец уже пошел ловить сына. «Вадь, успокойся, — жена взяла его за руку, — хоть 10 минут нас трогать не будет». Мальчик побежал вдоль забора, следуя течению рек на картине.

Староста открыл калитку, поместье молчаливо поприветствовало семью. На террасе сидела молодая девушка, она была в черных очках и белом платье. Девушка улыбнулась и подняла руку в знак приветствия, отец мальчика ответил взаимностью. Алексей тем временем искал старого друга.

— Идите располагайтесь, —бросил он сыну и пошел в сторону старика у мольберта.
Максим Игоревич стоял с палитрой и выводил что-то с краю своего портрета.
— Ну, что? Начнем с лет и зим? — крикнул Леша за его спиной. Максим обернулся посмотреть на него, положил кисточки и с улыбкой обнял старого друга. Им принесли чая, и они долго сидели и заново знакомились друг с другом, пока снова не смогли заговорить с дружеской искренностью.
— Спасибо тебе Максим за все, спасибо, что не забыл нас, — начал после молчания Леша. — Нам с Катей те деньги очень помогли в свое время, особенно как Паша родился.
— Да будет с тебя, у меня дело пошло, а я и так тебе должен был, — отвечал Максим.
— Да вижу я, как ты разрисовался, — радостно ответил ему Леша. — Вон, какую фифу у себя приютил.
Он показал в сторону жены Максима, она сидела и что-то со смехом рассказывала сыну Алексея.
— Никак лет 20 разницы.
Максим улыбнулся.
— Ну, хорошему художнику нужна самая прекрасная муза.
Друзья залились хохотом.
— А это ты себя что ли рисуешь? — он показал на картину Максима. — Ну талантище, ты ж таким от нас и уезжал лет 30 назад, только шрамы забыл. Леша ткнул в руки на картине, потом резко отвернулся и сказал:
— Извини, давно не общались.
— Да ничего, — улыбнулся Максим. — Некоторые шрамы все-таки можно залечить, если знаешь как.
— Мне кажется только темный какой-то портрет, — продолжил Алексей.
— Много ты понимаешь, Леш, — Максим развернулся к картине и после небольшой паузы сказал. — Иногда, чтобы картина обрела краски, в нее надо вложить душу, порой не одну.
— Ой, как заговорил, ну поэтище, — залился Леша, делая глоток чая.
— Спасибо тебе, что позвал нас, хоть внуку настоящую деревню успею показать.
— Ладно тебе, я бы без тебя сюда бы не приехал.
— Это да, кто ж мог предположить, что ты здесь жить останешься, — Леша опять показал на Аню.
— Хотя с такими фифами тут бы любой остался, — он опять начал подтрунивать над другом.
Максим в этот раз не улыбнулся..
— Ой, устал я за сегодня, уже спать клонит, — Леша начал подниматься, — говорят, у вас праздник какой-то через две недели, завтра все о нем расскажешь. Максим только ответил: «Спокойной ночи, Леш».

Он остался сидеть у своей картины. Прибывшая семья улеглась по своим комнатам, слуги тоже ушли спать. Аня вышла из дома, сняла очки, ее глаза светились красным в темноте. Она подошла к своему мужу и села возле него.
— Паша такой милый, предложил мне помочь переставить картины на втором этаже.
Максим посмотрел на жену и кивнул ей, за столько лет вместе они могли понимать друг друга без слов. Муж и жена просидели в тишине еще какое-то время, потом Аня встала, и напоследок сказала:

— Вот здесь не хватает красного, – она показала на глаза с портрета Максима. Тот кивнул и подумал: «Действительно, пора и мне увидеть этот мир в новых красках».

Если вы здесь, то смею надеяться, что вы со мной с первой части данной повести. Безмерно Вам благодарен, что вы уделили время моему письму. Хочу попросить выделить еще пару минут, и написать комментарий, дать какую-то оценку моему излиянию в сеть. Всем еще раз спасибо! Пошел дальше плеваться мыслями в бумагу.
С уважением, Владимир Бард.

Часть 1

Часть 2

С вершины холма на меня смотрела усадьба. Она молча выжидала, наблюдала, осмелюсь ли я взойти к ней, посмею ли я назвать ее своей. Солнце светило прямо на нее, но она оставалась такой же холодной, каменной и серой, застывшей во времени. Всю землю заполнил запах трав, меня окружили багрово-синие поля. Я шел вперед, казалось, что за поворотом я увижу след крови, который оставил, пока бежал из поселка. Ту самую вечную кровавую тропу, мой указатель к дому, чтобы я никогда не потерялся. Я прошел арку, на ней клинописными буквами было выбито «Тищево». За углом собрались люди, я удивился от того, насколько их много, голов сто, не меньше. И все твои, сказала усадьба. В середине стояла девочка лет десяти, она держала в руках большой каравай. Я подошел к людям, они радовались и улыбались. Вперед вышел старик, махнул рукой сверху вниз и с улыбкой крикнул: «Три-четыре!» Люди радостно в унисон прокричали: «С возвращением, Максим Игоревич!» Они начали смеяться, кто-то бросал венки из цветов вверх, кто-то уже открывал шампанское. Знойный день начал плясать, произошло какое-то извержение счастья. Девочку с караваем подтолкнули ко мне, она все время оборачивалась на маму и стеснялось подойти. Уже около меня она виновато пискнула: «С вовр… С возвращением!». Я не улыбался, взглянул вверх на усадьбу. «Добро пожаловать», — прошептала она.

Не успел я откусить от каравая, как ко мне резко подбежал тот старик. Он зачем-то поклонился мне и промолвил, постоянно опуская голову: «Вы их извините, Максим Игоревич, давно такого счастья не прибывало». Он повернулся и начал отпугивать от меня людей, очищая мне путь к усадьбе и приговаривая: «Ну, полно, полно, хватит. Хозяин только с дороги. Мы шли дальше вверх, люди махали мне и здоровались со мной. За спиной к нам пристроилась какая-то семья. Девочка шла рядом с мамой, а за ними следовали отец с дедушкой. Казалось, они единственные не разделяют общего ликования. По дороге старик представился мне Федором, сказал, что он занимается хозяйственными делами, и чуть что мне надо – сразу звать его. По дороге он то и дело махал руками и приговаривал: «Вот тут Денисовы живут, они травы в город возят, а тут, – показывал он на другой дом – Хмельновы, они семена разводят».

Мы подошли к воротам усадьбы, и он изящно указал рукой на строение. «А тут живете вы – Исаков Максим Игоревич, – потом он добавил, даже не посмотрев на семью за мной — ну, и Кондратьевы, они за домом следят». «И хотят продолжить следить», — уверенно добавил мужчина, пристроившийся за мной. Я обернулся к нему и удивился, что такая уверенность в голосе никак не соотносится с его смешными черными усиками.

Я открыл ворота одной рукой, мне даже не нужно было прилагать усилия, они сами пригласили меня внутрь. Усадьба непокорно стояла передо мной. Так и будешь молчать? В ответ опять тишина.

Я ворую кисточку у папы и бегу от него. За спиной слышу «Проказник!» и смех мамы. Капли серой краски летят с кисточки на мою одежду, попадают на волосы. Я оббегаю калитку и приседаю, слушаю шаги, никто ли не побежал за мной. С радостью мчусь к забору и рисую на нем рожицу, краски не хватает на нос и рот. Из калитки выходят мама с папой. Мама облокачивается на него и начинает смеяться ему в плечо. Глаза папы широко раскрыты, он в ступоре просит меня быстро отдать кисточку и бежать за черной краской. Я танцую с кисточкой в руках и игриво напеваю: «Я великий художник, я великий художник». Подходит бабушка и резко бьет меня по голове. Мама подлетает ко мне, начинает кричать на нее. От бабушки исходит язвительное: «Следи за своим щенком!» «Ты! — поворачивается она к отцу. — Неси черную краску».

Я стою у дверей. На террасе вижу мольберт с каким-то рисунком лугов вокруг, у входа лежит одинокая детская кукла. Федор подлетает ко мне и достает охапку ключей. Передает ее мне: «Мы вообще здесь не запираем двери, но тут ключи не только от входных, комнаты тоже на замках». Я отпираю дверь...

На кухне уже стоит какая-то женщина, улыбается мне. Начинает быстро сервировать стол, на ужин у нас борщ, фирменный чай, картошка с котлетами. Мы едим, в голове мысль, что все равно не как у мамы. В конце ужина Федор отводит меня в сторону:
— Сегодня спите в любой свободной комнате, завтра скажите, что вам нужно, все быстро организуем.
— Что насчет жильцов?
Он улыбнулся мне, будто мы закадычные друзья, и произнес:
— Не волнуйтесь, их время пребывания с нами скоро подойдет к концу.

После этой фразы Федор быстро вышел, оставив меня наедине с самозванцами.

На кухне повисла неловкая для них тишина. «Ну что, давайте знакомиться?» — первым начал говорить отец со смешными усами, он достал бутылку водки. Жена неодобрительно на него посмотрела и сказала дочери: «Лер, иди к себе». После минутного спора девочка зло потопала в мою комнату. «Меня Вадим зовут, это моя жена — Валерия, — он начинал разливать водку по рюмкам и усмехнулся. — Дочка тоже Лера». Я присел за стол, старик смотрел на меня потерянным взглядом.
— Это мой папа, Дмитрий, он уже глуховат.
Дмитрий продолжил сидеть и смотреть сквозь меня.
— Очень приятно, Максим, — Вадим протянул мне руку, я не ответил тем же.
Ему стало неловко, и он пододвинул ко мне рюмку. — Ну и порядки тут у вас, Максим, на дворе 21 век, а встречают реально как барина, город сюда не дошел еще.

Вадим выпил первую рюмку и дернул своего отца, показывая на уже на его рюмку, жена закатила глаза.
— Мы тут уже 5 лет живем, пока не готовы уехать, но сейчас как продам пару картин.
— Ну, конечно, продашь, – съязвила его жена.
— Лер, не начинай, – он повернулся к ней. — Продам-продам, тут ваш чай с вдохновением такие чудеса творит.

Я начал расспрашивать их, откуда они и как сюда попали. Вадим говорил, что посвятил всю жизнь творчеству, с детства учился на художника, потом работал дизайнером, но в итоге решил целиком и полностью уйти в живопись. Он рассказывал, как у него хорошо получалось рисовать, хотя жена в эти моменты иронично намекала на обратное. Потом Вадим загорелся идеей собственной студии, вложил туда кучу денег, но конкуренты, по его словам, убили его дело. Они с семьей остались в долгах и без квартиры, в тот момент на них вышел мой юрист. Вадим похвалил меня за выбор персонала и сказал, что мой работник произвел на них хорошее впечатление, постоянно носил конфеты их дочке. Юрист сказал, что меня очень вдохновили его картины, и что мне тяжко смотреть как такой талант умирает под напором сложившихся обстоятельств. Мой юрист передал им мое предложение: они все вместе будут жить в моем поместье бесплатно, их обеспечат всем необходимым, взамен от них требуется только следить за домом. Его даже поддержали, когда он спросил про своего отца. Юрист сказал, что так будет даже лучше. Потом он час распинался, как много работы по дому они делают с женой, рассказывал, где и как он красит дом и шпаклюет стены, даже захотел вести меня к свежей дырке, которую он заделал. Изрядно напившись, под неодобрительные возгласы жены он начал таскать на кухню свои картины, уверяя меня в том, что они будут стоить целое состояние. Потом он настойчиво пытаться спросить про мои шрамы и смеялся как умалишенный над своими шутками. В конце концов, жена унесла это тело в мою спальню, а потом уложила и дедушку.

«Вот так мы и живем», – зашла она ко мне одна. «Вижу, Максим ты понимаешь, что ничего путного из его картин не выйдет», — она сказала это со смирением. «Я вообще не понимаю, что ты в них там увидел, но спасибо тебе. Прошу дай нам еще времени. Я постараюсь убедить его, это пройдет».. Она так и не дождалась от меня ответа. В доме наступила та самая тишина, изредка прерываемая храпом людей. Я смотрел на ночь за окном, поселок и меня разделял невысокий черный забор. Я взглянул на уставшую женщину и спросил: «Фонарик тут есть, мощный?»
— Да, вроде где-то видела.
— Принеси его, пожалуйста, и пару кисточек с палитрой.

Валерия удивилась моей просьбе, но уже через несколько минут у меня был фонарь с красками. Я пожелал ей спокойной ночи и обошел забор. Усадьба выжидающе смотрела на меня. Я поставил фонарь, чтоб его свет падал четко на забор, тень от моего плеча накрыла особняк. А я ведь тоже великий художник. Прикоснувшись к забору, по спине прошли мурашки. На лице появилась улыбка. Я начал с горизонта, как меня когда-то учили. На горизонт смотрит солнышко, желтого нет, будет белым. Лучики от него падают на зеленую траву. С крыши усадьбы упал маленький камешек. Я рисую деревья. Появляется ощущение, что кто-то смотрит за мной из окон второго этажа. Пусть смотрит, я тут хозяин, и я тут художник. На деревьях мое тело начинает подрагивать, руки горят изнутри. Я отхожу посмотреть на свое произведение – вышло очень плохо. На лице расплывается улыбка – великолепно. Я посмотрел на рисунок, за ним усадьба, на ней тень образовала силуэт. Справа от этого силуэта тень от моего плеча. Я перестал дышать, сердце остановилось. За спиной нежный женский голос игриво промурлыкал: «Задатки великого художника, Максим». Я чувствую спиной ее улыбку, не в силах повернуться.
— Наконец-то приехал домой.
Если я повернусь, то умру. По кисточке начинает течь моя кровь.
— Евдокия сказала, что твоя кровь еще слабее, чем у твоего отца.
За спиной раздался ужасно прекрасный смех, в голове вспыхли те красные глаза, прожженные злостью.
— Она говорила, что тобой можно пренебречь, но что я вижу, ты здесь, а она уже не может дать тебе по голове.
То детское воспоминание наполнило меня яростью.  Эта ярость проникла в рот, разрывая оковы оцепенения.
— Ты говорила с бабушкой? Это вы заставили отца?
В ответ молчание, от ее хищного дыхания расходятся мурашки по спине.
— Кто ты такая? Ты эта усадьба?

Она подошла ко мне вплотную, я чувствую, как она вдыхает меня. Между нами нет расстояния, я хочу, чтоб она впилась в мою шею, я желаю отдать ей последнюю каплю крови. Она прошептала мне на ухо: «Я твоя жизнь, твоя любовь, твоя кровь». Я хочу поднести к ее ногам весь мир, всех людей, всю кровь этого мира. Тело мамы стекает со стены. «Нет! Я убью тебя. Я сожгу твою усадьбу и буду танцевать на твоем пепле», — она дотронулась до моей руки, размазала кровь по предплечью. Такие прекрасные нежные пальцы.

Я сжал кисточку острым концом, развернулся и повел эту пику к ее шее. Кровь с моей руки разлетелась во все стороны. Передо мной поселок, и мне кажется, что эти капли подобно дождю попадут на каждый дом, заглянут в каждый дворик. Силы уходят, и я падаю на спину. Она подходит ко мне, ее глаза горят ярче, чем звезды на небе. Ложится рядом со мной и поворачивает мою голову в свою сторону. Я вижу линии ее лица, такие ровные и прекрасные, капли моей крови играют в догонялки за право первыми упасть с ее щек. Я не могу отвести взгляд от ее красных глаз, вижу там жизнь и смерть, прошлое и будущее. «Здесь ты сожжешь только себя, Максим», — шепчет она и целует меня. Дрожь от губ расплывается по всему телу, импульс страсти подходит к сердцу, в нос бьет железный запах крови. Я растворяюсь в небытие.

Папа храпит в комнате напротив, из комнаты мамы доносится какой-то шорох. Я спрыгиваю с кровати и наступаю прямо на куклу, она мягкая, похожа на какую-то девочку. Я никогда не видел эту игрушку раньше, видимо, мама подшутила надо мной и подложила ее, пока я спал. С улыбкой я ищу то, что можно оставить у кровати мамы, в темноте сложно найти подходящую вещь, я решаю ответить ей этой же куклой. Уже представляю, как буду рассказывать маме, как эта игрушка ходит по ночам, как она будет удивляться и пугаться. Я тихо выхожу в коридор, комната мамы немного приоткрыта. В доме царит тишина, я стараюсь ее не нарушать, слиться с ней. Я без скрипа пытаюсь открыть мамину дверь.

«Все-таки вернулся», – суровый голос бабушки встречает меня у порога комнаты. Я волнуюсь, что папа может нас услышать. «Он уже никогда не проснется», – читает она мои мысли.
Бабушка сидит в темноте комнаты, я могу разобрать только силуэт старушки, ее взгляд обращен к окну.
— Я не могу понять, кто из вас заставил отца? — я сжал куклу в руках.
— Из нас? — ответила бабушка с интересом.
— Ты или она, с красными глазами?
Бабушка молчала. В маленьком мальчике зарождалась ненависть. Она била меня в детстве, она вложила папе нож, она упивалась моими криками.
— Ты все-таки видишь ее? — я знаю, что старушка чувствует мою злость.
— Отвечай! — ненависть с криком начинала вырываться из моего горла.
— У нас нет главных, наш род скован одной целью. — в ее руках заблестел серебряный нож.
— Конечно, мы берем что-то взамен за заботу об этой земле, но с другой стороны, искусный художник не должен прозябать в нищете, — она положила нож на столешницу. Я в который раз почувствовал склизкую влагу на моей руке.
— Кто такие «вы»? — я по шагу двигался к столешнице.
— Мы, Максим. Мы — Тищевы. Род художников, род новаторов, род этой земли.
Она все еще смотрела в окно, как будто специально повернувшись ко мне боком. Капли крови с руки отпрыгивали от пола.
— Я думала, твоя кровь еще слабее, чем у Игоря. Я действительно поверила, что это последний шанс возродить наш род.
Бабушка повернулась ко мне, я уже стоял у столешницы. Кукла в руке пропиталась кровью.
— Мне казалось, что она просто находит тебя забавным, хочет поиграть с тобой. Но теперь я понимаю, что она в тебе увидела, — бабушка посмотрела на мою руку, наверное, восхищаясь своей картиной из крови.
— Нравится? – я поднял руку повыше, хотел, чтобы она умерла с мыслью о той боли, которую причинила мне, чтобы мои шрамы были последним, что она увидит. Но рука была чиста, а шрамы еле заметны в темноте.
— Эти реки должны перекрывать целые поколения, — бабушка взяла кровавую куклу из моей руки, я не сопротивлялся.
— Видишь? Справа прошлое, слева будущее, настоящее посередине, — она поднесла куклу к окну, чтобы я лучше мог рассмотреть ее руки, из узоров до предплечий сочилась алая кровь. Только в свете луны я заметил, что в кукле угадывалась Лера, дочка художника, который вторгся в мой дом.
— Вы опять хотите все повторить? Вы опять хотите наполнить этот дом кровью? —  я взял нож со столешницы.
— Я искренне хочу понять, зачем, — она поставила куклу на подоконник и присела на колени, чтобы ее лицо было с моим на одном уровне с моим.
— Чтобы возродить наш род. Чтобы исполнить наш долг и наполнить эту землю жизнью.

На секунду я увидел в ней ту бабушку, которая с улыбкой рассказывала мне об этом доме, о нашей семье, о том, как она сидела на террасе, смотря вдаль, потом закрывала глаза, и с задумчивым лицом погружалась в воспоминания.
— Возможно, она подарит тебе счастливую жизнь, но для этого нужно доказать, что ты можешь творить.
Я поднес нож к ее горлу. Она не смеет так мной мной говорить!
— Мне не нужно никаких подарков. Я уже хозяин этого дома. Я хозяин этого сна!
Бабушка позволила себе улыбнуться, она не боится меня и просто смотрит в окно. Я повернулся к нему и увидел кладбище — вереницы крестов у деревьев. Она с каким-то спокойствием, даже умиротворением, посмотрела на них.

— Знаешь, Максим, а ведь я всегда любила лилии. Можешь положить пару цветочков на мою могилку?– она смотрит мне в глаза, в них отражается какой-то мальчик. Его лицо наполнено злостью, несвойственным величием, властью и силой.
— Я сожгу твою могилу!
Нож резко входит в ее шею
— Я сожгу этот дом!
Лезвие разрывает ее жилы.
— Я уничтожу этот поселок со всем твоим родом!
Ее кровь холодная
— Я спасу эту семью!
Еще немного и ее голова просто упадет с плеч.
— Я заставлю ее полюбить себя!
Ее тело падает передо мной, под ее подбородком какое-то месиво, труха из прожилок и капель крови. Неплохая картина.
_______________________________________________________________________________________________________

Часть 4

Часть 1

В комнате темно, они положили мои руки на холст, сжимают со всей силой. Я вижу только очертания папы и бабушки, она что-то шепчет ему. Он подходит ко мне в слезах, бабушка направляет его руку с ножом в мою сторону. «Это твой долг, Игорь!»— кричит она у его уха. Нож впивается в мою в мою руку. Я начинаю кричать, голос ломается, а силы уходят. Папа смотрит мне в глаза и останавливается. Бабушка бьет его: «Выродок! Как всегда, все нужно делать за тебя!» Она подает какой-то знак собравшимся вокруг. В тот же момент люди по бокам начинают резать мои руки. Я вижу, как серебро на ножах перестает блестеть — я вижу, как реки снова начинают течь. Я не могу кричать, дым в комнате душит меня. Бабушка голодными глазами смотрит на мои руки. Комната исчезает.

На ногах мокро. Ощущение, что я описался во сне. Я все так же сижу на этой лестнице. Все штаны склизкие от липкой крови, она стекает с моих рук, поглощая все на своем пути, захватывает мою одежду, разливается бурным порывом. Неужели я скребу себя во сне? Пытаюсь прордраться к своей сути.

«Ну и видок, отрада для глаз», — силуэт мужчины закрыл солнце, я смотрю на него снизу в его тени.

«Мне тут сказали, что вы всю ночь на лестнице просидели, Максим Игоревич», — он помогает мне подняться, теперь его руки тоже в крови. Мы зашли внутрь, пыль разлетелась перед нами, в комнате стояло два грязных стола и шкаф. Мужчина проводил меня до стула и ушел. Через некоторое время он вернулся с термосом, чистой одеждой и полотенцем.

— Ну что, пришли в себя, Максим Игоревич? Вы хоть скажите что-то, а не то онемели за столько лет.

Я хлебнул из термоса, и вот он, тот самый вкус дома, лугов, поселка, детства. Сразу захотелось закрыть глаза, смаковать его на языке, никогда не проглатывая. Я молча взял одежду с полотенцем, привел себя в порядок и переоделся. Администратор сидел и барабанил пальцем по столу:

— Меня, кстати, Петром зовут, я к вам заезжал в поселок в детстве, но вы, наверное, не помните, – Сказал он мне, увидев, что я готов хоть как-то воспринимать его речь.

— Ты давно тут в администраторах?
— Ой, да я уже и не скажу, уж третий десяток идет.
— Мне нужны ключи и документы от дома, – перешел я к делу.
— Да зачем, вас тут все знают, дом вам откроют, там и жильцы вам в помощь.
— Жильцы?
— За усадьбой ухаживать надо, заботиться о ней. Подселили семью по нужде, вы не беспокойтесь, все ваше там буде на своих местах. Ну или в кладовке.

Это в наш с Лешей план не входило. Связываться и спорить с жильцами у меня желания нет. С другой стороны, может я смогу их на аренду посадить или им же и продать дом. В любом случае, нужно смотреть хозяйство.
— Так, а документы где?
— Я же говорю, не нужны они вам, вас там все быстро узнают, – он посмотрел на мои руки, – двери вам тоже без ключей откроют.
— Я продать его хочу! – мое терпение начинало подходить к концу. – Документы мне точно нужны.

Он положил обе руки на стол и немного улыбнулся. «Продать?» — Петр протянул это слово, как будто передразнивая меня. «А кому ж вы собрались продавать его?» — спросил он так же в издевательской манере.
— Найду кому, твое дело документы отдать.  – почему-то кисти сами начали складываться в кулаки.

Повисла пауза. Он недолго посмотрел в грязное окно, будто за ним можно было что-то разглядеть. После Петр подошел к шкафу, начал там копошиться, затем достал папку с этикеткой «Поместье Тищевых». «Ну, ваше дело, Максим Игоревич, кто ж я такой, чтоб с барином спорить», — опять сказал администратор с игривой улыбкой. Я взял папку и сдул пыль со стола. Начал разбираться в документах, там были свидетельства о смерти родителей — никаких эмоций. Были документы бабушки — тоже не нужны. В самом конце были мои расписки с корявой нервной подписью. Было ощущение, что я могу почувствовать запах слез того мальчика, что подписал их. А потом шли все выписки, по которым единственным собственником земли был Исаков Максим Игоревич. Где-то внутри растеклось теплое умиротворение.

Я отпил еще воды из термоса. Положил документы в портфель и выбросил грязную одежду. Напоследок повернулся к Петру. «Что тогда произошло? В ту ночь?» — спросил я у него с каким-то непривычным спокойствием. Петр вздохнул, опять отвел взгляд: «Да что я могу сказать, меня там не было» Он опять присел на свой стул: «Знаю горе произошло, папа ваш». Его рука дрогнула, он было хотел перекреститься, но, посмотрев на меня, быстро положил ее обратно на стол.

— Папа ваш, то ли с ума сошел, то ли просто так убил и маму вашу, и бабушку. Вас тоже хотел, но вы, как я вижу, с нами.

Он хотел продолжить, но замолчал, подбирая слова, снова заговорил: «Вас на дороге подобрал местный поп. Он тогда в ночи ехал, вы выбежали весь в крови, не иначе бог вас сберег». На последней фразе уголки его губ немного приподнялись. «Повез он вас тогда не к нам, в сторону шоссе». Я перебил его: «Почему не сюда поехал?»
«А кто ж его знает? — продолжил Пётр. — Вы тогда чуть не умерли в дороге, много крови потеряли. Поп говорил милицейским, что просто сюда дороги в ночи не разобрал, а по трассе на Калмыково проще было ехать». Петр опять начал набивать ритм пальцем по столу. Я присел напротив него и кивнул головой для продолжения:
— Потом милиция сюда приехала, в поселок. Что-то искали, всех опрашивали. В итоге сказали, что во всем разобрались. Тела бабушки и мамы нам отдали, их у поселка похоронили. Тело отца забрали зачем-то, что с ним стало я не знаю.
— А где кладбище?
— Да от поселка часа два на машине, если к шоссе ехать.
— А поп тот еще жив?
— А я не знаю. Он сюда редко заходил из своей цервкушки.
— А она где?
— Ой, ее так просто не найти, стоит между нашим поселком и городом. Туда неудобно добираться, нужно правее брать, да и дорога размыта практически.
— А здесь к богу не обращаются что ли?
— Как не обращаются? Народ у нас ходит в церковь, правда не в ту в лесах, ту будто специально стоили, чтоб не добраться до нее. Если помолиться хотите, вот на краю города у нас часовня стоит, могу довести, правда не знаю открыта ли сегодня.

Я отпил еще чаю, встал и пошел к двери, Петр последовал за мной. Лестница была в крови, она практически засохла на солнце, поблескивая в его лучах. Я достал сигарету, подержал ее в руке, и выкинул вместе с пачкой. Петр нарушил тишину: «Ну что? Завожу машину? Поди уже не терпится в родном доме заснуть?» Я промолчал и посмотрел на восток, не поворачиваясь к Петру, спросил его: «Вы же знали, что я приеду?» Он улыбнулся: «Надеялись, Максим Игоревич, все надеялись». Я спустился с лестницы и пошел на восток.

С детского дома я не находил себе места, все как будто меня отвергало. Любая улица заворачивалась от меня, путала, чтоб я не прошел. Любая кровать была жесткой, городской воздух душил меня. Только здесь я в первый раз ощутил заботу, ту самую, материнскую. Это место дорожит мной, обволакивает лаской. Дорога, по которой я иду, специально выпрямляется, боится, чтобы я вдруг не свернул. Воздух насыщает жизнью легкие, солнце мягко гладит по щекам. Я не понимаю, почему захотелось именно дойти до дома. Как будто мне надо заявить, что хозяин идет, как будто необходимо, чтобы я почувствовал эту природу. На дороге ржавый знак «П. Тищева, 30 км». Солнце теперь за спиной, а усталость так и не наступает. Ветер несет меня на восток, дорога бережно смягчает мои шаги.

Впереди я увидел еле заметную тропинку, на подступе к ней порыв ветра толкнул меня к дому. Я посмотрел по ее направлению, вдали начинался невысокий лес, появилось ощущение, что она ведет в тупик. Видимо, нужно сделать последнюю остановку, и я пошел к лесу.

Уже у леса я почувствовал, как воздух становится холодней, вверху начинают собираться тучи. Со временем запах деревьев вытеснил аромат травы и лугов. Без солнца я начал немного замерзать. Примерно через полчаса я вышел к какому-то пролеску, на его краю виднелось маленькое деревянное здание. Сразу и не поймешь, что это когда-то была церковь, от нее осталась только башня без колокола. На подходе к ней было слышно, как кто-то рубит дрова. Я обошел ее сзади. Бородатый старик медленно бил топором, отдыхая перед каждым новым замахом: «Здравствуйте!»
Старик вздрогнул и резко обернулся, он посмотрел на меня, стиснув топор в руках. Повисло молчание, которое никто из нас не спешил нарушать. Я не знал, как начать разговор и проиграл в этой битве взглядов.

«Ты чего сюда пришел?» — сказал он так же настороженно, не выпуская топора из рук. Я не нашел ничего лучше, чем пробормотать: «За ответами». «Сюда никто не приходит по доброй воле, — сказал он с хрипотцой в голосе. — Ты не местный что ли?» Я улыбнулся от этого вопроса, он еще пристальнее на меня посмотрел:
— Ну, сложно сказать, местный ли я.

Его взгляд наконец прошелся по моим рукам. В этот момент глаза старика наполнились грустью, он положил топор и пошел к дверям. С усилием открыв двери, он без слов зашел в церковь, я последовал за ним. Убранство было скудным, из металла блестел только один подсвечник. В конце виднелись две деревянные тусклые иконы: на одной мать, а на другой сын. Время давно забрало свое, но от икон все так же исходила сила. Здесь их давно победили, но они не сдавались. В углу комнаты лежал матрас с простыней. Священник подошел к иконам и начал молиться. Я стоял за его спиной, мне было некомфортно. Как будто от меня ждали какого-то участия, но я не знал, что нужно делать.

Он медленно повернулся ко мне и сказал:

— Родина не отпускает, да? — в его глазах было какое-то абсолютное понимание.

Я ничего не ответил.

— Я сам несколько раз уезжал, — продолжил он. — Но в конце концов все равно просыпался здесь.

Он дотронулся до иконы.
— Это место умрет со мной, или я — с ним.
— Церкви сейчас по всей стране умирают, — я попытался хоть как-то поддержать разговор.
— Нет, эта церковь никогда и не жила.
— Почему она именно здесь?
— В забытом лесу? – он улыбнулся. – Как говорил мой дед, леса тут сначала не было, церковь также стара как и поселок. Как только Тищевы построили усадьбу и начали облагораживать, – он запнулся на этом слове, но продолжил, – и начали прорастать тут, потянулось много людей. Как селения наполнились – нужно было строить церковь.

Он отошел от иконы и начал рыться в дальнем ящике. Достал свечку и пошел к подсвечнику. «Тогдашний митрополит приехал в поселок, обсуждать с Тищевым постройку храма, выбрали место, но достроить там так и не получилось», — он зажег свечку и три раза перекрестился. «Потом, говорят, сам Тищев выбрал это место, провел сюда дорогу, заплатил за материалы. Митрополит все согласовал и уехал». На улице прошелся вой ветра, по крыше начали быть первые капли дождя.

«Поначалу тут был какой-никакой приход, мой дед даже рассказывал, как он крестил детей, отец тоже успел покрестить пару десятков, на мой черед лес уже пророс достаточно высоко», — он замолчал и посмотрел на меня.
«Максим, я тут заложник с самого рождения, как и ты. За все это время я понял одно. Земля тут плодородна не по воле бога, она здесь плодородит из-за рек крови». Это должно было быть откровением для меня, но я знал эту истину с рождения, мне рассказала об этом кровь.

«Расскажи мне о той ночи», – попросил я, прислушиваясь к каплям дождя. На церковь со всей силы обрушился первый раскат грома. Священник перекрестился, уже было открыл рот, но промолчал. Он стоял у подсвечника, я как будто видел, как он всматривается ту ночь в огне свечи. «Я тогда уже за неделю почувствовал, что произойдет что-то плохое. В магазинах начали появляться новые лица, все направлялись в поселок. С вечера я здесь почувствовал тот запах травы с лугов, обычно он сюда не доходит», — он протянул ладонь к свечке, ласково защищая пламя. «Этот запах стал последний каплей для меня, я и так не понимал, что я тут делаю без прихода, так еще и постоянная вонь. С вечера начал загружать машину, уже было наплевать на время, главное подальше уехать отсюда. В ночи погнал в сторону Калмыково, проезжал через поселок. Там к дороге бежал ты», — он становился. Вспышки молнии иногда озаряли церковь. Мария с Иисусом смотрели мне в глаза из дальнего угла церкви.
— За мной отец бежал?
— Скорее всего, мужчина с ножом.
— Он был один?
— Вдали виднелись люди, но я уже не знаю, все могло привидеться.
— За спиной у него кто-то был?
— Максим, я сам уже не понимаю, что там было.
— Женщина была?

Он закрыл глаза, поднял подбородок. Спустя несколько секунд ответил: «Женщины не было». «Точно?» — разочаровался я.
«Я не видел женщины», — сказал он, с опаской посмотрев на меня.
— Что дальше?
— Дальше я тебя сразу заволок в машину, дал газу. Твой отец остался стоять и просто смотрел. В город я везти тебя побоялся. Поехали по шоссе. К утру ты был без сознания, в больницу сам тебя нес. Врачи вызвали милицию, я им все рассказал. Меня посадили на дня два. Потом просто без слов выпустили, машину так и не вернули.
— А ты что?
—  А что я? Помолился да пошел своей дорогой, каждый день пытался все это забыть, думал, что сюда больше никогда не вернусь.
—  А чего вернулся?

Он замолчал и пошел расстилать мне простыни в углу напротив его матраса. Потом он еще раз помолился на ночь, забрал свечку и присел с библией в свой угол, перед тем как опустить взгляд на книгу, он сказал: «А тут мое место, Максим, больше я нигде не нужен».

Я еще долго стоял на улице, дышал чистым воздухом после дождя. Уже не помню, любил ли я папу до всего этого. Я пытался понять его в этот момент. На каждый ответ, который я получал, появлялось по два новых вопроса. В конце концов я подошел к своей простыни, лег в одежде и всю ночь рассказывал священнику о своей жизни, о том, что меня сюда привело. О том, что Леша хочет сделать предложение Кате, о матрасе, который я подобрал в новую квартиру, о том, как завтра я полностью сожгу свое поместье.

Ночь была тихой. Я не понял, когда пришел сон, но этот пол был самой удобной кроватью за последнее время. Разум был чист, ко мне пришла пустота, спокойная, без мыслей и воспоминаний. Утром священник приволок ведро воды с хлебом, он заставил меня креститься перед приемом пищи. Напоследок он еще раз начал меня отговаривать от возвращения:
— Чует мое сердце, Максим, не хочу тебя отпускать.
— Я уже не тот мальчик, не побегу от страха.
— Этого-то я и боюсь.

Он дал мне бутылку с водой, предварительно ее перекрестив. В тишине казалось, что мы понимаем друг друга без слов. В его глазах начали блестеть слезы.

— Ты прости меня за все. Вот за все прости. Я тогда испугался, мне же надо было дальше тебя оберегать. Спросить за тебя. Может приютить у себя…
— Будет тебе, отец. Ты мне жизнь спас, — прервал я его, обнимая. Он упал на меня всей силой, я почувствовал его хрупкость.

Напоследок он крикнул: «Максим, езжай домой. К Леше с Катей. К своей жизни, не отпустит тебя этот поселок.»
Я ответил ему грустным молчанием.

Старик посмотрел на меня в последний раз и сказал: «Можно настолько запутаться в прошлом, что уже будет невозможно выбраться к будущему».

Я отвернулся и пошел в поселок. Через час солнце опять начало греть мою спину, дорога оживилась и несла хозяина домой.

Продолжение следует...

Часть 3

Огромное спасибо, что дочитали! Все также буду рад каждому комментарию и любой критике!

Мои руки в крови. Папа прижал маму к стене. Ее шея как будто гвоздем прибита его железной рукой. Во второй он держит нож.  Мама уже не может сопротивляться, ее тело послушно принимает все удары ножом, оно двигается как маятник под ее головой.  Папа продолжает скулить ей на ухо: «Это не я, понимаешь, она меня заставила». Я застыл под напором необъятного ужаса, не способный двигаться. Папа отпускает ее шею. Уже не разобрать, где на стене мамина кровь, а где ее тело. Они вместе бесшумно стекают на пол. Крики людей на улице выводят меня из ступора. Я вижу, как они танцуют и радуются под нашими окнами. Папа поворачивается ко мне, задыхаясь, он бормочет: «Максим, не беги, так будет лучше для всех нас».  Папа пытается подойти ко мне, ноги не слушаются его, за каждый шаг он начинает бороться. За спиной у него появляется она, на ее мертвом лице появляется широкая улыбка. Она смотрит на меня, я вижу радость в ее красных глазах. Она начинает толкать папу в мою сторону, помогает ему достать меня. Расстояние между нами начинает сокращаться. Люди кричат, за окном вопли радости и всеобщего счастья. Рука с ножом зависает надо мной.

Я проснулся с криком. Многие годы мне не снилась та ночь. Я думал, что бесконечные клиники с психологами давно растворили воспоминания о ней. Я жадно сделал несколько глотков воды, сердце перестало бешено биться. Образы из сна начали постепенно забываться, и уже через несколько минут в голове остались лишь обрывки поблекших эмоций. Спустя столько лет воспоминания смешались с моей фантазией. По крайней мере, так мне твердили доктора. Я уже давно не пытаюсь разобраться в произошедшем той ночью. Я не знаю, что в ней правда, а что лишь плод воображения ребенка. Единственное, что в моей жизни напоминало о ней, это мои руки, испещренные дорогами шрамов.

Белые рубцы обвивали руки до предплечий, их линии шли вверх от ладоней, заворачиваясь и соединяясь в разных местах как течение рек. В детдоме из-за них ко мне привязалось прозвище «Бархатные ручки». Детям было бесполезно запрещать называть меня так. Их очень веселило, что при каждом упоминании шрамов я бросаюсь в истерику. Из-за нервных срывов больницы стали для меня уже третьим домом. Мне нравилось то время. Вокруг были преимущественно такие же больные дети. В эти периоды я чувствовал себя причастным, как будто находился на своем месте. Но после месяцев умиротворения опять следовал детдом,  опять издевательства детей, надменные взгляды воспитателей, нервный срыв, умиротворение на койке, и все заново. С возрастом и эти дни отдыха исчезли из моей жизни. Больному ребенку почему-то легче сочувствовать, чем подростку, хотя у некоторых людей и на них хватает сердца. Со взрослыми и подавно другая история. По мере моего взросления я получал все меньше сочувствия и все больше ненависти.

Резкий удар в дверь выбил меня из раздумий о своей жизни.

«Ты что опять орешь по ночам, псих хренов!» – заорали под дверью. Это Зинаида Львовна, моя сожительница. Скорее всего опять легла спать вместе с бутылкой водки. Сейчас она разбудит остальных жильцов коммуналки и свалит все на меня. Среди звуков грубых ударов по моей двери я услышал, как в коридоре собираются люди. Первым, наверное, вышел Петр, работяга-грузчик, ему завтра на смену. Сейчас он будет выламывать мою дверь. И будто продолжая мои мысли, дверь содрогнулась от ноги соседа.

— Открывай быстро! — крикнул Петр сонным басом.

Еще удар, вместе с дверью уже затряслось пол комнаты.

— Открывай, я сказал!

Я спокойно повернул хлипкий замок.

— Как же ты достал ныть по ночам, ублюдок!

Я перевел взгляд за дверь, там уже стояла группа поддержки, команда быстрого реагирования на мои крики.

— Что ты орешь, мразь. Мне работать завтра. От твоих воплей по ночам все уже устали.

— Тебя в психушку сдать надо, идиот, – поддакивала ему тетя Зина

— Вот именно, ну уже каждую ночь, уже каждую! Зин, ну ты понимаешь? Каждую! Ну хоть раньше терпимо было, ну разок в месяц.

— Это тебе повезло, что у тебя комната дальше от этого дебила, – поддерживала диалог Зина.

И с этого момента для разговора я уже был не нужен. Я превратился в предмет интерьера, который они обсуждают. От меня не требуется никаких действий, никаких слов, никаких эмоций. Просто сидеть и слушать этот поток слов: о том, какой я плохой, как от меня все устали, и какая у них тяжелая жизнь рядом со мной. Но было что-то настораживающее в их словах. Я, действительно, иногда кричал во сне, но эти эпизоды были крайне редки, чтобы считать их серьезной проблемой. Я бы вообще о них не знал, если бы меня не будили посреди ночи и не просили заткнуться.

Уже второй месяц я вижу эти сны, но не могу ухватиться за них. Самое странное, что я начинаю их запоминать. Хоть детали и ускользают от меня, в сознании все же остается тень общей картины.  Я понимаю, что кричу от страха или ужаса, от вида мамы и походки отца. С резким пробуждением в голове отпечатывается цвет ее глаз: ярко красный, полный ненависти, первородной злобы и красоты...

Щелчок по лбу - и вот предмет интерьера снова человек. Петя подошел ко мне вплотную: — Ты посмотри на этого дятла, ты хоть слушал, что мы говорили?

Он него несло алкоголем, смешанным с потом.

«Зин, ну тут уже точно клиника», – обернулся он к соседке, показывая на меня. Я поднял взгляд на него, но не увидел лица. На его месте были лишь те красные глаза. Они горели, поглощали все вокруг, по стенам лилась кровь. Петр отшатнулся от меня, я увидел, как дрогнуло его тело.

— Ты че это? – сказал он уже намного тише, с опаской, и странно замолчал.

— Все хорошо, просто опять кошмар приснился, у меня такое иногда бывает», – бросил я заученную фразу

— Ну да, епт, иногда бывает, – Петя растянул слово «иногда», – тебе к доктору надо , ты если с этим не прекратишь, мы к хозяину пойдем, тебя давно уже выселить пора.

— Ой, да что уже ему объяснять, вот завтра наберу Александровне, — вставила свое слово Зина.

— Вот чтоб последний раз, – сказал Петя, к нему вернулась прежняя наглость.

Бросив мне еще пару фраз, они с Зиной ушли из моей комнаты, по дороге продолжая обсуждать меня. Стрелка на часах подходила к 4. За окном начинало светать, у подъезда выключались уличные фонари.  Я попытался опять заснуть, но в итоге лежал и поглощал утренний летний ветер. Смотрел в потолок и понимал, что больше я так жить не могу.

— Эта коммнулка меня доканает, — жаловался я Леше следующим утром.

— Ну, здесь мне нечем помочь, сам квартиру жду, —  отвечал он, расставляя новую партию молока по местам.

Я подумал, может он сможет приютить меня на пару дней, как никак росли вместе с ним. Но сразу вспомнил, сколько моих просьб уже было на счету у Леши, и, боюсь, лимит взаимопомощи был давно исчерпан.

— К вам с Катей точно нельзя на недельку пожить?

— Макс, даже не начинай, она до сих пор мне припоминает тот кран.

— Да я верну за ремонт, – ответил я, прекрасно понимая, что это ложь.

Леша бросил на меня беглый взгляд с ухмылкой и поставил очередной пакет молока на полку.

— Ну-ну, вернет он. Ты вместо того, чтобы напрашиваться ко всем, лучше разберись с очередью и начинай терпеть как мы.

— Так уже сто раз в эту администрацию ходил, говорят, что у меня вообще никак не получится.

— Та же проблема?

— Да, говорят, у меня уже есть не то что квартира, а целый дом.

— А как он у тебя есть, если ты в наследство не вступал?

— Так, разговоры в сторону, там еще партия приехала, – начал кричать на нас начальник.

После рабочего дня я опять привязался к Леше и не отпускал его. Нужно было занять еще денег на лекарства. Он это прекрасно понимал, но, по правилам вежливости, нельзя было сразу переходить к шкурным вопросам.

Закуривая сигарету, он продолжил дневной разговор:

— Так, а как ты наследство принял?

— Помнишь, в мои 14 лет странный тип в детдом наведался?

— Это который постоянно привозил нам невкусные конфеты и отряхивал одежду, после того как отходил от нас?

— Он самый, – прикурил я у Леши.

По дороге домой я продолжил рассказывать Леше про него. Когда мне практически исполнилось 14 лет, в наш интернат начал захаживать странный мужчина. Он всегда приходил в черном костюме, с пакетом конфет и широко улыбался. Дети не особо его любили, они говорили, что у него плохая улыбка и не очень вкусные конфеты. Про сладости я ничего не знаю, у меня их сразу отбирали ребята постарше, но улыбку его я хорошо запомнил. В тот день, когда я получил паспорт, меня привели в кабинет директора. Этот мужчина сидел там один, разложив на столе какие-то документы. Увидев меня, он будто надел на свое лицо неестественно широкую улыбку. Было ощущение, что он часто тренировал ее перед зеркалом.

«Привет, Максим», – сказал он бодрым тоном и протянул мне руку. В тот момент меня охватил испуг, я не здоровался с людьми из-за своих шрамов на руках. Как не боролись с этим врачи, у меня все еще начиналась истерика, когда кто-то прикасался к ним. Его рука провисела в воздухе еще несколько секунд, и он быстро пристроил ее у себя на коленях, отряхивая с них пыль, которой там не было. На меня начала давить повисшая тишина, он опять расплылся в улыбке и сказал: «У меня отличные новости, Максим. Меня послала администрация города Моревино, чтобы я помог тебе вступить в наследство и получить прекрасный дом с шестью сотками земли. Ты же знаешь, что такое сотка?» В смятении я не знал, что ответить, а он продолжил: «Тебе недавно исполнилось 14, хороший подарок на день рождения, да? Знаешь, что ты можешь сделать в 14 лет?» Он продолжал забрасывать меня вопросами, на которые ему не нужны были ответы. «В 14 лет ты можешь самостоятельно подписать принятие наследства и стать хозяином отличного поместья. Готов к такому первому взрослому шагу?» — он подобрал документ со стола и с энтузиазмом сунул мне его чуть ли не в лицо. «Вот этот документ от твоего попечителя, то есть данного интерната, который дает согласие на принятие подопечным, это ты, наследства от твоих покойных родителей. Видишь, какая красивая печать и подпись?» — мужчина провел пальцами по листу бумаги и посмотрел на меня, видимо ожидая моего восхищения. «А вот это, Максим», – он подвинул другой документ ко мне, — «это уже документ, который требует твоего личного, взрослого согласия. Видишь галочку? Здесь ты должен поставить свою взрослую подпись, прямо как в паспорте, и подарок будет твоим».

Он пододвинул ко мне ручку и опять показал мне все свои зубы, выжидающе смотря на меня. Его рекламную компанию прервал директор, который зашел в свой кабинет.

«Уже рассказали ему все?» — обратилась она к мужчине в черном, даже не посмотрев в мою сторону.

— Конечно, конечно. Максим уже готов принять принадлежащее ему по праву крови», — он сделал особый акцент на слове кровь, — да, Максим?

«Ну а ты, Максим, сам, что думаешь?» — директор все-таки решила обратиться ко мне. В тот момент я не знал, что ответить. Мое сердце уже начинало бешено биться, не столько от радости при получении какого-то ненужного подарка, сколько от упоминания моей покойной семьи. Мои мысли начали путаться, к горлу подкатил ком, а руки стало потрясывать. Я и представить не мог, что дом, в котором умерла вся семья, откроет двери снова. Директор заметила мое состояние и начала подходить к телефону, чтобы вызвать воспитателя. Как только она взяла трубку, ее окликнул человек в черном: «Нина Валерьевна!». Он больше не улыбался. «Максим от захлеснувшего его счастья пока не осознает, что он думает», – сказал он, выпрямив спину и смотря директору в глаза:

— Ваша обязанность в данный момент, помочь ему принять единственное правильное решение. Мы ведь все здесь хотим для него только лучшего, да? Нина Валерьевна не выпустила трубку из руки и посмотрела на меня. Она была строгой и непробиваемой женщиной, но в этот момент она опустила взгляд и тихо сказала куда-то вниз: «Максим, просто подпиши, пожалуйста, и можешь идти».

«Отлично! – воскликнул мужчина, снова натянув улыбку. — Подпись вот здесь». Он дал мне ручку и документ, я расписался дрожащей рукой. «Вот здесь», — он пододвинул ко мне другой документ, пристально смотря, как я расписываюсь. «Великолепно! Победа! Дом твой!» —  он чуть ли не начал хлопать в ладоши. Я уже хотел убежать из этого кабинета, хотел, чтобы все это закончилось. При выходе из кабинета он снова меня окликнул: «Хозяин Максим». Он сделал паузу: «Как только исполнится 18, сразу приезжай посмотреть свой дом. Адрес всегда можешь посмотреть в своем паспорте на странице с пропиской. А сейчас ни о чем не волнуйся, добрые люди будут ухаживать за твоим поместьем, а администрация вошла в твое положение и благосклонно внесла налоги за землю и имущество на 15 лет вперед. Знаешь, что такое налоги? Хотя, неважно, не забивай голову. До скорых встреч, Максим! С нетерпением будем ждать тебя в родном доме». Как только я вышел, сразу побежал к своей кровати и прыгнул в нее. Под одеялом я заплакал. В ту ночь мне опять приснились красные глаза.

— Да ладно, он нашу Нинку прогнул? – спросил меня Леша у своего подъезда.

— Да откуда я знаю, уже мало, что помню, только потом у воспитателей подслушал, что он долго крутился у нашего интерната до моего дня рождения. Заранее начал требовать, чтобы Нина Валерьевна подала все документы.

— А ты дом-то видел?

Папа с ненавистью вставляет нож маме прямо под ребро.

— Нет.

После небольшого молчания. Леша приложил ключ к двери, повернулся ко мне: «Ну, ладно, последний раз, но дай я с Катей сначала договорюсь, потом заходи».

Хотя бы сегодня спим не в коммуналке, тоже своего рода победа. Деньги попрошу завтра, после этого разговора я очень устал.

Сон этой ночью не приходил. В дальнем углу сопели Катя с Лешей. Она быстро заснула, после того как выместила на меня всю мощь своего осуждения. Катя первая из всех получила квартиру, и мы часто отдыхали у нее. Потом у всех начались отношения, и вот люди разошлись по своим уголкам. Катя готовилась к семейной жизни, но я постоянно ей мешал своими ночевками. Я начал впадать в уныние, тоже хотелось своего собственного уютного уголка. Хотелось приходить и оставаться одному, никого не беспокоить, не быть обузой. Вдруг пришла мысль, что свой уголок у меня уже есть, я бы даже сказал целый угол. А что, если дом, который принес мне так много несчастья, способен на то, чтобы дать мне хоть крупицу счастья. Жить я там не буду точно, но зачем ему простаивать. Я быстро взял телефон и всю оставшуюся ночь сидел на сайтах по продаже недвижимости.

Утром Леша нашел меня на балконе с сигаретой в руках. Он подсел и также прикурил:

—  Это точно последний раз. Ты видел, какая она злая утром была? Еще и жаловалась, что ты всю ночь телефоном светил.

— Я хочу продать дом, – резко оборвал его я.

Он посмотрел на меня с сомнением и начал было смеяться. Я быстро показал ему объявления о продажах, дальнейший наш разговор прошел уже на кухне. Как выяснилось, дома и земля в этом районе крайне ценные. Там плодородная почва и много фермерских хозяйств целыми семьями стремятся урвать этот кусок. Мы долго считали с Лешей и выяснили, что я могу продать дом с землей минимум миллионов за 6. Проблемой было только то, что последний раз я был в этом доме в 7 лет. Я даже не представляю в каком он состоянии сейчас и как до него добраться.

— Ну, мне говорили, что за ним будут следить какие-то люди, – сказал я, сохраняя в заметки объявления с сайтов.

— Сказать-то — это одно, по факту может давно все разворовали или того хуже, снесли его, — все так же сомневался Леша.

— Да даже если снесли, там земля с фундаментом точно миллиона за два минимум уйдет.

— Ну, Макс, это надо ехать смотреть, документы знаешь где?

— Нина Валерьевна сказала, что все будет в администрации города.

— И ты реально собрался ехать?

— А что делать? У вас-то квартиры когда-то появятся, а я останусь с этим ненужным домом. Для меня продажа — хоть какой-то выход.

— Ой, Макс, не знаю, но предчувствие у меня какое-то нехорошее, старые раны лучше лишний раз не трогать.

Я кричу от нестерпимой боли, пока мои руки режут серебряными ножами.

— Да что будет-то, Леш, — повысил я голос, – истерик у меня уже лет 10 не было. Я не маленький мальчик, справлюсь.

После мы еще час обговаривали идею. С каждой минутой она начинала звучать более уверенно и даже выполнимо. По расчетам, денег с продажи вполне хватит на однушку в нашем городе, так еще и останется прилично. Уже в конце Леша помогал мне составлять маршрут, который быстрее, а главное дешевле, доставит меня до «моего» дома. Трудность возникала только после прибытия в город. По картам мы не видели никаких автобусов до деревни, в которой располагался дом. Нужно было готовить деньги на такси, но я уверял Лешу, что точно можно будет поймать попутку, уж кого-то из жителей поселка точно будет в городе. В конце я уверял Лешу, что точно верну все долги, и даже за кран. Он перевел мне еще денег на поездку, а потом нашел последнюю проблему.
— На отель уже не останется денег, да и нет там вроде никаких отелей с хостелами.
— А зачем? В доме заночую.
— Это если он там вообще еще стоит.
— Да даже если нет, напрошусь к кому-то, мне всего-то дня два нужно, зафоткать да продать, — в голове у меня уже была явная картина, как я покупаю свою новую квартиру.

Картина была сладкой. Это был последний рывок, который закончит этот никчемный промежуток моей жизни, полностью убьет мое прошлое. И я смогу начать жизнь заново, уже в своей новой квартире. Идиллию нарушил вопрос Леши: «А что у тебя с руками? Шрамы как будто краснее стали?» Я вздрогнул, молчаливо посмотрел на него, он быстро выдавил: «Извини».

Через неделю все было готово: билеты куплены, а на работе я взял отпуск. За это время я полностью успел заразить Лешу этим планом, и он провожал меня к вокзалу в приподнятом настроении. Мы курили на перроне и мечтали о том, что купим с вырученных денег. Леша показывал мне картинки кольца для Кати, его глаза светились радостью. Я же говорил ему, что куплю самый удобный матрас в новую квартиру. Мы, смеясь, начали подсчитывать, сколько денег это все будет стоить, как прозвучало объявление о скором отбытии моего поезда. Обнявшись на прощание, Лёша снова посмотрел на калькулятор и сказал: «Блин, про налоги забыли». Я зашел в поезд и ответил с ухмылкой: «Неважно, не забивай голову».

Я расположился на нижней полке плацкарта, верхних еще побаиваюсь, сильно ворочаюсь по ночам. От нечего делать решил сразу выложить объявление о продаже на всех возможных сайтах, пока без фотографий, только адрес и цена. Здания за окном поезда сменились на поля и деревья. Чувство радостного предвкушения сменилось спокойствием. Я смотрел в окно, и мысли начали пропадать, передо мной была только дорога. Чувство, что я еду домой, совершенно не приходило. Я ощущал, что просто еду, следую куда-то без цели и назначения. Порой телефон отвлекал меня уведомлениями из социальных сетей, порой сообщениями от Леши. Уже к ночи, когда я смотрел какие-то видео, некто написал мне с сайта недвижимости. По спине пробежали мурашки. Мой план действительно начинает работать. Я сразу открыл окно диалога:

— Вы действительно продаете участок в поселке Тищевой?

— Да, продаю. Могу торговаться.

— Откуда вам известно об этом участке?

Вопрос очень удивил меня, я даже не сразу нашел что ответить.

— Я его собственник.

— В этом районе никто и никогда не продает участки.

— Я продаю.

— Я тебе крайне не советую

Собеседник вышел из чата...

Странная переписка оборвалась, не успев начаться. Первый блин комом, но ничего, выложу фотографии, будут серьезнее относиться к предложению. Я начал думать, что будет на моих фотографиях и как выглядит этот участок с домом. Раздумья плавно поглощались воспоминаниями, которые так долго находились на задворках моей памяти. Я никогда не пытался вспомнить, как выглядело это строение, территорию вокруг поселка. Закрыв глаза, представил большой дом, похожий на какую-то маленькую усадьбу. Он был широкий, каменный, холодный. В нем жила вся наша семья. Бабушка любила рассказывать мне про него. Она называла его своей усадьбой, всегда выделяя слово «моя». Говорила мне, как он переходил от отца к сыну во всех поколениях ее семьи. И вот, после смерти моего дедушки, он перешел к моему отцу, и теперь его долг, как и мой, следить за этим семейным прибежищем. Я помню, как смотрел на него снизу вверх, он возвышался надо мной, нависал серым многолетним молчанием. В нем было много комнат, поэтому у каждого из нас была своя. Нам с мамой нельзя было подниматься на второй этаж, туда ходили только папа с бабушкой. Их комнаты я также редко видел. Мне оставалось бегать только по первому этажу. Я будто вспомнил этот путь от кухни к маминой комнате, от маминой — к своей. По ночам мне было страшно там спать. Говорят, ночью старые дома просыпаются и начинают говорить друг с другом. Наша же усадьба непоколебимо молчала, порой я слышал храп отца, доносящийся из комнаты напротив.

Только сейчас я осознал, насколько большой этот дом. Интересно, остался ли он таким же высоким и грозным. Или же потерял свое величие, как и все с течением времени. Совсем перед сном, я увидел сам поселок у дома. Как он приютился внизу холма с деревянными домиками, как эти домики преклонились в тени нашей усадьбы. А я посмотрел на них сверху и заснул.

Рука с ножом зависает надо мной. Папа что-то бормочет себе под нос. Его слезы смешались с каплями крови на лице. Она толкает его в мою сторону, мы падаем вместе с ним. На полу я вижу маму, она захлебывается кровью и пытается что-то сказать мне. Я вижу ее палец, который указывает на дверь. Собирая всю свою волю, я поднимаюсь и бегу прочь. Воздух на улице не приносит облегчения, он горячий, обжигает легкие. Вокруг люди, кто-то смеется надо мной, а кто-то смотрит в недоумении. Я бегу из усадьбы. Меня пытаются поймать. За спиной крик мужчины: «Не трогать! Не трогать я сказал!». Я оборачиваюсь, какой-то мужчина в мантии помогает отцу встать и вкладывает нож в его руку. Она стоит за ними, съедает меня своим красным взглядом и говорит: «Жертва крови только у крови». Я бегу по дороге и боюсь обернуться назад, там мой папа. Он зарежет меня так же, как зарезал бабушку и маму. Передо мной только дорога, дыхания не хватает. Я чувствую, как ветер разгоняет капли крови на моих руках. За спиной смех, это она. Смех, наполненный злобой, страстью, очарованием... Мне хочется обернуться и смеяться в унисон. Вдали виднеется свет фар.

Удар головой об стенку пробуждает меня. Я не понимаю, где я, резко встаю и начинаю бежать. Впереди дверь вагона, а сзади папа и она. Я резко открываю дверь, еще дверь, пахнет сигаретами. Смерть следует за мной. Я сталкиваюсь с человеком впереди, он убьет меня. «Блин, сигарету выбил, — слышу я от него. —Ты че тут разбегался по ночам?» Мужчина ждет ответа от меня. «Показалось, что остановку пропустил». Он смотрит на меня в недоумении и произносит: «Следующая через час». Я собираюсь с мыслями, встаю и иду обратно к койке, спать я сегодня точно не буду. «Стой», — окликает меня попутчик. Я резко оборачиваюсь. «Сигаретки не найдется?»

Когда я шел за сигаретами, то заметил, что на руках начинает проступать кровь. Маленькие капли крови заполняют реки на моих руках. Пересохшие русла наполняются, течения медленно начинают бурлить, их вид воодушевляет меня. Как будто наступает весна, как будто скоро моя жизнь снова станет теплой. Я не могу понять, откуда идет кровь, видимо задел что-то, пока бежал. Пачка сигарет в кармане, в туалете я вытер кровь бумагой. Но шрамы уже вкусили воды, они стали более красными, то ли от того, что я тер кожу, то ли от того, что кровь отошла от сердца. Дальше курили с мужчиной практически молча. Он пытался мне что-то рассказать, но в голове я слышал лишь ее смех. Такой сильный, полный ненависти. Как бы много я отдал, чтобы услышать его снова наяву.

До самого утра я не спал, уже машинально обновляя страницы объявлений. Телефон было тошно держать в руках, шрамы слишком сильно бросались в глаза. Выход из поезда стал облегчением, как будто он увез с собой все, что в нем произошло. Сразу позвонил Леша, спросил, как доехал. Я заверил его, что все хорошо, доехал с ветерком. Он долго не отпускал трубку, рассказывал, что чувствует что-то не то. Я начал над ним подтрунивать, что он просто не хочет покупать Кате то кольцо. Мы наконец-то попрощались, и я пошел покупать билеты на автобус. У меня было несколько свободных часов, мне захотелось прогуляться у вокзала. Этот город уже успел захватить немало нетронутой земли, но деревня и луга продолжали сопротивляться. Главным оплотом города был вокзал, именно с него шло наступление. Но вдали уже виднелся фронт деревянных домиков с их косыми калитками и разбитыми дорогами. Все сильнее я отдалялся от привычного города и все ближе подбирался к забытому дому. Уже в автобусе каждый кустик и дерево, которые мы проезжали, становились мне как-то роднее, как будто это место вспоминает меня. Или я его?

Я помню такие же луга у своей усадьбы. Люди в нашем поселке выращивали какие-то травы. Я часто кувыркался в них в детстве, а взрослые кричали на меня с улыбкой и гнали с полей. В ноздрях застрял тот мягкий запах какой-то родной травы, как будто весь автобус им пропах. Я прибегал к поместью, а там отец во всю красил стены, ухаживал за нашим домом. Нам часто привозили целые машины краски, но на стены шло лишь несколько из них, остальные пропадали на втором этаже. День кончался, и мы все вместе шли на кухню. Я уже забыл вкус маминой еды, но уверен, что за всю жизнь так и не пробовал ничего вкуснее. Мы никогда не ели в тишине, вся кухня была пропитана историями и разговорами. Каждый из нас вставлял свое слово, молчал только дом. Но папа говорил, что усадьба живая и надо просто научиться ее слушать. Я часто видел, как он курил на ночь у крыльца, а потом прикладывал руку к холодной стене дома. Закрывал глаза и молчал, в эти моменты иногда пара слез скатывалось по его щекам. Я спрашивал у мамы с бабушкой, что это такое, даже пытался сам услышать дом. Гладил его, шептал ему, но оставался без ответа. Дом не раскрывался мне как отцу.

Ноги затекли, пять часов езды напрочь сковали мою спину. Кое-как выйдя покурить у остановки, я заметил, как все люди уже стоят с сумками. Автобус опустел. Я продолжил курить, и меня окликнул водитель.

«Я сейчас дальше поеду, чего сумки не выносишь?» — спросил он меня, закуривая вторую сигарету.
— Так я дальше еду, до конечной.
Водитель замолчал, потом затянулся и сказал:
— Давно я с кем-то не ездил в Моревино, обычно один доезжаю по маршруту.
— Почему, никто в городе не живет? — ответил я и тоже достал вторую сигарету
— Да живут, но мало кто туда ездит, еще меньше оттуда уезжает.
— Звучит жутко.
— Да не, там, кому надо, все на своих машинах. Грузовые оттуда строями прут, травы развозят по всей России.
— Что за травы?
— А ты туда зачем едешь, если не по травам?
Я промолчал.
— Да все травы сибирские, для настоек, чая. — Продолжил водитель. - Хер поймет, что там варят. Поди зверобои всякие. Там все это растет. Всю Россию поят чаем да настойками.

Я потушил сигарету, зашел в автобус и обронил: «Ну, поехали, хоть чаю хлебнем».

Остальные четыре часа прошли быстрее и с ветерком. Автобус уже не тормозил на остановках, выходить было некому, забирать кого-то и подавно. В голове крутилась мысль о чае, пытался вспомнить его вкус, но получалось унюхать лишь запах. Папа часто его пил на крыльце. У него был свой сервиз, он говорил мне, что он старше бабушки. В какой-то момент к нам начало приезжать все больше людей. Родители говорили, что будет какой-то праздник, людей селили где попало. Они были очень приветливыми со мной и мамой. Всегда давали мне конфетки, а кто-то даже приводил иностранные батончики. Было много разговоров о плодородии, о большом урожае. Некоторые из них ходили с листиками и карандашами, постоянно что-то рисовали на них. Один даже пытался научить меня, но бабушка запретила.

Я уже вспоминал, как наш гость показывает мне рисунок с линией горизонта, объясняет, как отразить течение рек, но шум дверей автобуса отвлек от размышлений. «Твоя остановка», — сказал водитель, открывая бардачок с пачкой сигарет. — «Не советую тут надолго задерживаться, я заправлюсь и сразу уеду, там в двух часах стоянка, можно заночевать». Я проигнорировал его и вышел, разминая ноги.

В лицо сразу ударил запах травы, как будто меня при встрече облизал мой верный пес. Я повернул голову, учуяв, откуда он исходит. Мой дом ждет на востоке.

Люди разжигают траву, дым выворачивает мои легкие, папа смотрит на нож в руках, пока они меня держат.

Захотелось чая. Я уже близко к дому, сердце начинает биться быстрее, кровь подходит к лицу. Ощущение, что мой разум не выдерживает, сыпется, рвется. Но срыва не наступает, мне не страшно, это новое ощущение, такое незнакомое для меня внутреннее спокойствие. Вместе с этим, какое-то непреодолимое желание устремиться на восток, предвкушение праздника и тепла. Я понял, что просто стою у автобуса уже несколько минут, курить не хочется, запах трав слаще. Ко мне подошел какой-то дедушка:

— Сынок, никак домой приехал?»

Он посмотрел на меня с улыбкой.

— Да нет, по рабочим вопросам».

Мне не нравится его взгляд.

— По рабочим вопросам так с автобуса не выходят, и так земля людей не встречает, ты откуда будешь?

— Из поселка Тищево.

Дедушка вздрогнул, но я не почувствовал в нем испуга, его глаза заблестели. «Ну наконец-то, мы долго ждали, пойду своей скажу, что пора пижму садить», — он начал идти, чуть-ли не подпрыгивая. Я лишь спросил: «Дед, а где администрация?». Он указал на белое здание, которое виднелось за остановкой.

На часах уже к вечеру, горизонт понемногу окрасился в красный, вокруг никого. Задние администрации закрыто, я постучал, но мне не ответили. Присел у лестниц, попытался позвонить Леше. Кое-как поговорили с ним, описал ему, что этот городок больше на деревню похож, из людей встретил только какого-то старика. Он поддержал меня, сказал про последний рывок. Я не знаю, сколько времени прошло, голова была пуста первый раз за долгое время, складывалось ощущение, что я растворяюсь, что меня нет. Я хотел было погрузиться в раздумья, но уже не знал, о чем думать.

Продолжение следует...

Часть 2

Друзья, можно сказать это моя первая "проба пера". Сам понимаю, что текст особым качеством не блещет. Буду крайне рад любым комментариям и любой критике.