pikimon84

***
Подпрыгивая вместе с машиной на колдобинах, пытаюсь прочитать конспекты лекций. Препод вреднючий, спрашивает только по своим лекциям. «Мания величия, б…ха муха!» Ведь то же самое написано и в учебнике, но его личная интерпретация в устах студента самолюбию намного слаще.

Вот и адрес. Слава ЖЭКу, лифт работает. Уже в кабинке лифта приглядываюсь к кодировке вызова. Уныло констатирую: «Все ясно! Что ни хрена не ясно. Под этот код можно все, что угодно запихать…» В дверях встречает коренастый мужичок с цепким взглядом из-под мохнатых бровей. Офицерская гимнастерка без погон. Протягивает руку. Странно, но даже приятно. Далеко не каждый так встречает.

– Больная там, в спальне. Я подожду на кухне. Что нужно будет – скажите.

В квартире чисто, прибрано, но не «живо». Такое ощущение, что все разложено по местам декоратором, а не жильцом. В спальне нахожу лежащую женщину лет пятидесяти пяти, скромной комплекции. Короткую прическу выделяют абсолютно седые виски и россыпь «инея» по всей голове. На прикроватной тумбочке чисто. Обычно удается по набору «аптеки» в изголовье определить, с чем сталкиваешься. Не в этом случае. Перевожу взгляд на женщину и поражаюсь абсолютно небесной голубизне ее глаз. Несколько секунд разглядываем друг друга.

– Я – врач. Со скорой. Чем порадуете, Елена Степановна? (Ее имя мне вдогонку сообщил встречающий.)

– Вы такой молодой…

– Возраст не главное. Что с вами случилось? Что беспокоит?

– Это Гриша запаниковал… я… у меня случается теперь… теряю сознание.

– …?

– У меня опухоль мозга, доктор. Оперировать невозможно. Что-то очень злое и в недоступном уголке. Очень быстро растет. У меня ничего не болит. Я просто не чувствую ног и периодически пропадает зрение… Есть выписка из госпиталя, вот тут в ящичке… Мне совсем немного осталось. А муж всё не может понять и поверить. Он у меня военный, генерал. Привык, что всё может подчиняться его приказам. Ведь ничего не изменилось. Я – все та же. Я просто сильно устала…

– Чем я могу вам помочь сейчас?

– Поговорите с мужем, пожалуйста. Откровенно, по-мужски… Наши врачи его боятся и не говорят всей правды… А мне он не хочет поверить. Сам мучается и меня мучает.

– Попробую…

Нужно ли это врачу скорой? Входит ли в его прямые обязанности?

…На кухонном столе стояла бутылка «Посольской», банка с маринованными огурцами, нарубленная на куски колбаса и неровно нарезанный батон. Среди всего этого великолепия выделялись матовым блеском «макаров» и покрытая бисерным потом лысина крупной головы, лежащая на кулаках…

Не нужно было много времени, чтобы объяснить человеку очевидное. Несмотря на налившиеся мгновенно кровью глаза и неизвестно откуда появившийся пистолет. Было очень страшно. Смотреть в полыхнувшие безумием глаза и извлекать из пересохшего горла убедительные интонации. Видно, уже пришло время осознания, и мужчина наконец принял жестокую правду.

Очень тяжело и больно утешать плачущих мужчин. Настоящих мужчин. Слезы которых дорогого стоят. Он пил водку как воду и не отрывал взгляда от пистолета. А я почти шептал. Что – уже не помню… Что-то о жизни и смерти, о любви и расставании, о счастье и печали… Наконец, ухватив последнюю фразу о том, что «ей немного осталось, но пусть каждый ее день будет счастливым», он выпрямился, остервенело протер глаза обеими руками и выдавил через силу: «Спасибо. Мне никто не рассказывал всего. Это жутко. Но мы справимся…»

Я сидел в машине опустошенный и смотрел в карту вызова. Что-то следует написать. Диагноз. Статус. Симптомы. Лечение. Исход.

Кому я сейчас оказывал помощь? Кого и от чего спасал? И почему так пусто на сердце?

***

– Господи, прости меня, дуру грешную!!! Возьми меня, Господи!.. Оставь маленького!!! Господи… – захлебываясь слезами и словами, вся перемазанная кровью, билась раненой птицей перед картонной иконкой «бабка». Женщине было чуть за сорок, но так уж сложилось. И сама родила рано и дочка особо не ждала. И вот беда пришла…

С вечера, почти годовалый внучок закапризничал, слегка засопливил. Температуру бдительные родители померили, но было как-то несерьезно, около 37,5. Ничего угрожающего и подозрительного. Поохали, покачали на руках, попробовали утешить да развеселить. Ребенок особо не реагировал на веселушки, отворачивался да все прикладывался головкой на родительское плечо. Вялый был какой-то. С тем и улеглись спать. Рано утром молодые занялись по хозяйству (дом был частный и забот хватало). А бабушка приняла на себя ребенка. Видимо женская, материнская интуиция наконец забила тревогу. Какой-то мальчонка – «не такой», странный. С повышенной температурой дети летают по дому, только лови. Еще больше возбуждаются, всё и всех на уши поставить могут. А этот тряпочкой висит на руках и еле-еле отвечает на подначки да прибаутки. Наконец, бабкина подозрительность победила, и она послала зятя вызвать доктора домой. Парень почувствовал тещину тревогу и, вызывая скорую по телефону-автомату, не сомневаясь, заявил, что у ребенка высокая температура. И полетел листок с кодом вызова из рук оператора «03» по конвейеру к диспетчерам…

– Температура с утра пораньше. Не могли чтоль в поликлинику позвонить?

– Дык из поликлиник доктор придет только после обеда, да и то, смотря сколько вызовов ему напишут. Ладно, чего уж там. Глянем, полечим…

– Не люблю я этот частный сектор! Народ золу из печек на дорогу выбрасывает, а топит всякой фигней. Вот и приходится из колес потом «жареные» гвозди или какие другие загогулины вытаскивать…

Так, мирно болтая, мы пробираемся в лабиринте улиц из частных домов. Заборы, дома, ворота, редкие палисадники. Какие побогаче, какие вообще разваливаются. Дежурный собачий брёх сопровождает наш РАФ. На улице ранняя осень, относительно тепло и сухо. Пахнет горечью редких костров с ветками и опадающей листвой. Еще нет грязи и слякоти, но дожди уже становятся чаще и продолжительней.

Вот и нужный адрес. У калитки переминается молодой парень. Хочет взять у меня из рук дипломат. Говорит, что он – отец ребенка и пытается что-то рассказать. Бдительно оглядываюсь – от дворовых полканов уже на забор запрыгивать приходилось. Нет, все в порядке. Большая будка в углу двора конечно нервно бухтит, погавкивает и стучит когтями, но закрыта на добротную щеколду. Дом большой, чистый, опрятный. Прохожу в горницу. Меня встречает женщина постарше с ребенком на руках и совсем молоденькая девушка с бутылочкой и пеленкой. Ребенок, положив головку на плечо бабушке, дремлет. Пока, брякая рукомойником, мою руки, женщины наперебой рассказывают, что и как было, когда насморк появился, когда температура, когда вырвало, что давали, ну и так далее…

– Ну давайте посмотрим, чего у нас там приключилось.

Забираю ребенка у женщины и прошу постелить на стол одеялко. Действительно, мальчишка какой-то вялый, не сопротивляется, не плачет, не пытается меня рассмотреть, висит в руках тряпочкой, запрокинув голову. Глаза закрыты и ясно виден сосудистый рисунок на веках. Слишком бледен. Укладываю и начинаю аккуратно раздевать. В комнате темновато.

– Отодвиньте шторы и откройте ставни на окнах. Света больше надо!

Дальше события начинают разворачиваться со скоростью взбесившегося кинопроектора…

Ребенок, протестуя против раздевания, хнычет и, наконец, открывает глаза. Внешний угол правого глаза, практически половина глазного яблока залита кровью под склерой. Точечные кровоизлияния на левом глазном яблоке. Торопясь, стаскиваю с него маечку. Под левой ключицей две сосудистые «звездочки». Прямо на моих глазах, на груди появляются еще две. Такое чувство, что мне в живот сыпанули крупных осколков льда. В голове мгновенная паника, хаос и поверх всего горят вбитые терпеливыми педагогами пара диагнозов с подобной симптоматикой. Прыгаю к своему чемоданчику. В уголке, почти забытая укладка-коробочка, а в ней преднизолон, левомицетин, пара одноразовых шприцов. «Менингококковая укладка», будь она неладна и навсегда забыта! Странное состояние – в голове сухо и холодно. Движения предельно точны и координированы. Расчет дозы мгновенный. Уколы сделаны максимально быстро. «Что теперь?! Шоков вызвать!!!» На фоне всего этого где-то в сознании сидит в углу перепуганный до предела человечек и беззвучно орет от ужаса. Оборачиваюсь, и тут до меня доходит, что за все это время я не сказал ни слова, и вся семья стоит рядом и обалдело наблюдает за моими манипуляциями.

– Все вон!!! Из дому!!! Ждать на улице!!!

– Не пойду! Убей, не пойду!!!

«Бабка» вцепляется в край стола, на котором лежит ребенок, глаза – два колодца.

– Остальных выгони! Особо опасная инфекция!!! – шиплю ей прямо в лицо и вылетаю из дома. В два прыжка проскакиваю двор, рывком открываю дверь машины и, упав животом на сидение, дотягиваюсь до рации…

«Медик-Главный!!! Медик-Главный!!! Я – Медик-23! Срочно!!! Детских шоков на меня!!! Менингококцемия!!! Молниеносная форма… Скорее!!!»

Ору так, что самому закладывает уши. Водитель вжался в противоположную дверь и пучит глаза из-за смятой газеты.

– Объясни им, где мы точно и как скорее добраться!!

Перебрасываю водителю микрофон и бегу назад в дом. В прихожей сталкиваюсь с родителями. Люди – тени. Я их уже не вижу. Зрение странным образом, тоннелем, сконцентрировано на ребенке. Разум холодно фиксирует симптомы. «Так. Закровил. Течет отовсюду. Из глаз, из носа, из ушей, из-под ногтей… Грудь, лицо, шея обсыпана точечными кровоизлияниями. Некоторые уже сливаются. ДВС-синдром во всей красе. Течет из проколов инъекционной иглы…»

– Господи!!! Царица небесная!!! Да что же это, а?!!! Доктор, что же это?!! Как это?!!
Доктор, что Женщина дергает меня за халат. Увидев мое лицо и видимо поняв что-то, оседает на стул и начинает выть.

– Заткнись!!! Слушай!!! У ребенка особо опасная инфекция. Менингит. Молниеносная форма. Все что можно сделать – сделано. Шансов почти нет. Выживет – чудо будет. Можешь держаться – будь рядом. Нет – убирайся во двор…

В фонендоскопе слышно нарастающее хлюпанье в легких и ослабевающие тоны сердца. Начинается нарушение ритма… Вот один «пробел»… второй… Остановка дыхания и сердца!!! Легонько встряхиваю отяжелевшее внезапно тельце и мягко сдавливаю грудную клетку. Моих ладоней достаточно, чтобы охватит и большими пальцами точно сойтись в нужной точке. Начинаю массаж. Кладу на окровавленное лицо марлевую салфетку и через нее «дышу». В голове продолжает визжать сирена «Менингококкцемия!.. Рот в рот!!!.. Совсем охренел?!!» Да, раздолбай, да, тупица, да, идиот… Да, дышу… и он дышит…

В какой-то момент началась просто мистика. Видимо, совсем лишившись разума и профессиональной критики от отчаяния, что теряю ребенка, я вцепился в скользкое от крови тельце и в мыслях взмолился, наверное, впервые в жизни:

– Если Ты есть – помоги!!! Не дай ему умереть!!!

Ребенок задышал самостоятельно, заплакал и попытался открыть глаза.

Он жил, когда бабка целовала его ножки и что-то непрерывно говорила, он протягивал к ней руки… Он жил и плакал, когда я пытался его перевернуть на бок, чтобы он не захлебывался собственной кровью… Он жил, когда у дома, взревев последний раз сиреной, тормозили с визгом «шоки»… Он жил, когда его выхватили у меня из рук и начали интубировать, катетеризировать, мониторировать…

Я сидел на лавке у калитки и безразлично рассматривал руки, покрытые черной корочкой запекшейся крови. Мой водитель подошел и протянул старенькое полотенце.

– Я тут это, край намочил, а другой-то сухой… Ты, это… лицо-то оботри… и руки… или я давай… мне-то сподручнее… и халат давай снимем…

Мне не было странно, что взрослый дядька, матерщинник и циник, способный нахальничать в присутствии любых авторитетов, бережно утирает мне лицо и руки, помогает выпутаться из халата… Мы вздрогнули одновременно, когда услышали пронзительный женский вопль.

– Все… – выдохнули оба.
Иногда, вспоминая этот случай, я задаюсь вопросом: что мы приносим с собой к людям? А что оставляем, когда уходим? С чем остаются люди?

Горстка пустых ампул, клочки ваты с пятнышком крови, упаковка от бинта или лента кардиографа… Или все-таки что-то большее? Что оторвалось от нашей души навсегда…

***

– Доктора Савельев, Патрушин, Федоров, примите вызова…

– Чаво едем?

– Головка – вава, сердечко – кака, жизнь – бяка! И не поверишь! Все на одном адресе: Донского, 45…

– Ага, расхворались, епть, на ночь глядя. Спать уже пора! Днем не болеют, ночью – скоко хошь…

– Золотые слова! Только кто бы слышал…

Так, беззлобно переругиваясь, уже доехали и теперь ползем в небольшом микрорайоне, цепляя поисковым прожектором номера домов.

Пожилая женщина – гипертоник со стажем. Чего-то нынче привычные лекарства ее никак не поддержали, давление сорвалось в «свечку» и не желает падать. Вены все в узлах, кое-как подкалываюсь на кисти, на всякий случай завожу тонкий катетер по игле. Ответа на стандартные лекарства адекватного все еще нет. Начинаю понимать, что попал… Давление продолжает расти и, что самое поганое, «нижнее» начинает поджимать «верхнее». Возникают так называемые «ножницы». Где-то системно возник тотальный спазм сосудов. Приходится мгновенно просчитывать все возможные комбинации лекарств. Нельзя чтобы возник конфликт лекарств или наоборот, лекарственная синергетика, когда действие вполне безобидного спазмолитика вдруг усиливается на порядки и возникает такая «буря», что подавить ее возможно уже только в условиях интенсивного отделения или как минимум в присутствии специализированной бригады. Лекарствами я запасся, правдами и неправдами выпрашивал, менялся, ну и стырил пару-тройку ампул. Каюсь! Только вот лекарствами тут всего не решишь, организм не отвечает на фармакологию и все! А давление все растет… Звоню на Станцию и, не выпуская из поля зрения пациентку, прошу приехать на консультацию доктора Смирнову. На Станции знают, что если веселым тоном зову доктора Смирнову (специализированная кардиобригада), то «песец» уже не просто подкрался, но весело улыбается прям в лицо…

Услышал то, чего боялся услышать.

– Дим, все в разъезде. Крутись! Поставим на приоритет, предупредим водителя по рации, но когда приедут – не знаем. Сильно худо?

– Ага, полный зоопарк пушнины…

– Ясно. Удержи до «шоков», всех предупредим.

– И на том спасибо!

Весело скалясь, возвращаюсь к пациентке, несу какую-то пургу о магнитных бурях и многочисленных пациентах, которым всем хреново, «но вот у вас-то, любезная Екатерина Семеновна, все не так уж и плохо, просто медленно действуют лекарства, видно уже давно болеете, привычка на них выработалась». Треплюсь, а у самого холодеет даже в заднице. В очередной раз чавкаю грушей тонометра и с каменной физиономией отмечаю, что показатели переваливают критические отметки. Прикладываю фонендоскоп к груди и отчетливо слышу хлюпающие звуки, сопровождающие каждый вдох.

«Блиииин… Отек легких начинается… Ешкин кот, как ее вытащить-то на подножном корме… Ни кислорода, ни хрена…»

Женщина начинает мне что-то говорить, невпопад отвечаю, но вдруг слышу, что она заговаривается. Смотрит на меня и несет полную чушь, на раскрасневшемся лице появляется отчетливый бледный носогубный треугольник…

Уже ничего не объясняя, усаживаю ее на постели. Родственники притащили два ведра с горячей водой. Ноги в воду. Подушки за спину. Окна на распашку. Вытаскиваю из укладки иглу максимального диаметра – «воздушку» и с первого захода подкалываюсь в локте. Провожу то, что раньше назвалось кровопусканием. Самого потряхивает от адреналина. Достаточно коротких слов, а то и междометий, чтобы окружающие безупречно выполняли то, о чем прошу. Наложил жгуты на ноги выше колен. Прекратил сбрасывать кровь. В катетер ввожу противоотечные препараты. Вслушиваюсь в какофонию хрипов в легких. Вроде бы становится поменьше. Да, уменьшается… Теперь не прошляпить «откат», сейчас могут одновременно заработать все препараты, что вводил ранее. Кто-то трогает за плечо, сердито поворачиваюсь. За спиной Смирнова с бригадой. Делаю шаг назад. Ребята одновременно со всех сторон обступают пациентку и начинается стремительная манипуляция. Смирнова окидывает взглядом всю картину, протягивает уже возникшую ЭКГ-ленту между пальцев и карандашом шевелит вскрытые ампулы на тарелке. Поднимает на меня глаза, улыбается и кивает. Из меня как будто выпускают воздух. Мешком оседаю на подвернувшийся стул…

Почему мне никогда не интересно в казино? Может быть, потому, что азарт от рулетки несравним с эмоциями в таких вот ситуациях? Когда чувство справедливой победы топит в себе все остальные эмоции…

Тетеньку замечательно полечили, родственники собирают ее в больничку. Мы со Смирновой мирно общаемся в углу, уточняя последовательность действий, показатели давления, пульса и заполняя карты вызовов. Она, оценив объем моего вмешательства, делится со мной лекарствами и подсказывает кое-какие специфические приемы. Довольные друг другом, разъезжаемся.

Бригада забрала пациентку, я тупо разглядываю новый вызов. «Транспортировка». Ладно, хоть отдохнем малость.

На станции переливания крови вручили кейс-холодильник с кровью и адрес, куда доставить. Ситуация не острая, но попросили поспешить. Детское онкогематологическое отделение.

Нас там ждали. Кейс сразу же подхватили и унесли.

Вижу знакомое лицо – институтский преподаватель. Сегодня дежурит по этому отделению. Узнает меня и приветливо приглашает на чай. Времени немного есть и пообщаться с интересным человеком тоже хочется. Она не удивлена, что видит своего студента на скорой, но беспокоится, как это отразится на учебе. Успокаиваю как могу, шутим, грызем сушки. Оглядываюсь в довольно уютной ординаторской и вздыхаю от тихой зависти. Мне бы так дежурить: на хорошем диване да с телевизором.

– Татьяна Васильевна, в шестой палате Сережа не спит. Вас зовет, говорит, что спросить что-то хочет. Подойдете?..

– Можно мне с вами?

Еле заметная пауза все-таки возникла…

– Ну хорошо, пойдем. Ты здесь еще не был?
Длинный коридор, мягкий линолеум приглушает шаги. Стены расписаны аляповатыми цветами, зверушками, радугами, облаками. Один медсестринский пост, второй, сестер нет, дверь одной из палат приоткрыта, в коридор отброшен конус света.

В палате две койки. Одна пустая, на второй ребенок. Мальчик лет шести-семи. Катетеры, мониторы, капельницы, провода. На фоне всего бело-голубого, чистого и блестящего – большая плюшевая собака в ногах. Рядом суетятся две медсестры.

Знаете, очень трудно описывать больных детей. А еще труднее таких вот…

Огромные глаза, заострившиеся черты лица, два островка волос, почему-то только на висках, сухие, покрытые коростой губы и пальцы, почти незаметные на простыне. Это то, что успел увидеть. Слова он выталкивал из себя с видимым усилием.

– Что не спишь, Сережка? Время ведь уже позднее. Или болит где?

– Нет, не болит… Я спросить… хочу…

– Что спросить, малыш?

– А в воскресенье… будет… «Чип и Дейл»?

– Ну-у, будет наверное. Конечно, будет!

– А можно я… доживу… до воскресенья? «Чипа»… хочется… увидеть…

Я не помню, как я оказался в коридоре. Как вслепую шел к выходу, как стоял на крыльце больницы, судорожно втягивал в себя свежий ночной воздух и давился слезами…

Я – скорая, но здесь мы не успели...

Автор: Дмитрий Станиславович Фёдоров

Насчёт «мазали» – я помню. Чем-то мазали. Щипало-холодило. Даже полегчало немного. Потом – «тужься!». Бульк – и живот свободный. Потом одрябшее брюхо в горсть, вцепившись в глаза поверх маски. И команда – «тужься ещё раз!». Бдмыльк – послед родился.
Лена

В те стародавние времена, когда мой паспорт показывал на десять лет меньше, я трудилась изо всех моих молодых сил в родильном доме. У меня даже были друзья не на рабочем месте, хотя виделась я с ними редко. С одной подругой не виделась давным-давно. С её свадьбы. Где-то восемь месяцев назад. Видеться не виделась, а по телефону общалась регулярно. Потому что подруга была беременна ещё на свадьбе. Познакомились мы с ней ещё в alma mater благодаря её брату. Брат учился на лечебном факультете, а Лена – на стоматологическом. Но в отличие от Милочки Лена не была ни гламурна, ни высокомерна, ни чрезмерно истерична. Она была красива, умна и мнительна ровно настолько, насколько может быть мнительная красивая и умная беременная. То есть – на много.

Лет ей было уже тридцать. Или ещё. В общем, это с какой точки зрения посмотреть. Как по мне – так ещё. Как по МКБ десятого пересмотра – так уже. Для первых родов. Лена об этом смутно догадывалась, но особо не тревожилась. Она качественно чинила людям зубы и в органы, не сопредельные с ротовой полостью, особо не лезла ни руками, ни советами. И правильно делала. Родов, впрочем, она опасалась. Не столько из-за возраста, сколько из-за огромного количества родственников-врачей до седьмого колена по вертикали и до седьмой воды на киселе по горизонтали. Мама у неё была педиатр, папа – гастрохирург, брат – уролог, дядя – терапевт, двоюродный брат – психиатр. И все давали ей советы и предлагали помощь. Находили угрожающие симптомы и делали неблагоприятные прогнозы. То есть всё как положено в узком семейном кругу.


У Лены хватило ума забить болт на советы родни, пригрозив им отлучением от бормашины, и госпитализироваться ко мне. Но её папенька не дремали-с. Они-с позвонили нашему начмеду и попросили взять дело «на контроль».


Начмед начала рьяно осуществлять контроль с того, что с порога палаты, не осмотрев, не выслушав и не изучив, заявила Лене, что она уже «перезрелая груша» и дело, скорее всего, закончится кесаревым сечением. Моя подруга не была настроена на подобный исход дела, а за «перезрелую грушу» вообще оскорбилась до глубины души и весь день ворчала. И тут я не могла её не понять. Успокоив, что, мол, хорошо, что падалицей не назвали, а то наша начмед очень даже может, я изрекла глубокомысленную сентенцию, мол, утро вечера мудренее, не печалься, Алёнушка, нет такой лягушачьей шкурки, что в доменной печи не горит. Наутро начмед, осмотрев Лену на кресле и скептически нахмуря брови, изрекла глядя на перчатку:

– Ткани ригидные,[52] Татьяна Юрьевна, скорее всего, будем оперировать!


– Может, дородовую подготовку назначим для начала, Светлана Петровна?


– Ну, попробуйте пару дней, хотя при таких ригидных тканях… Сколько абортов сделала? – обратилась начмед к моей угнетённой такими речами подруге.

– Пять! – злобно буркнула она и добавила умоляющим голосом: – Мини.

– Вот! Пять абортов, ригидные ткани, шейка длинная и закрыта напрочь! О каких родах через естественные родовые пути может идти речь! – не успокаивалась неугомонная начмед, не обращая внимания на помрачневшую до предгрозового состояния Лену.

– Светлана Петровна, предполагаемый срок родов ещё только через неделю, давайте не будем ничего планировать. Пусть его пока идёт, как идёт, – пошла я на смертельный риск, заявив такое начмеду при интернах и акушерке. Дело в том, что по щекам моей беременной подруги уже покатилась первая слеза.


– Сердцебиение ещё не страдает? – строго воззрилась на меня начмед из-под очков. Лена схватилась за сердце.

– Не страдает и страдать не собирается! – рявкнула я, протянув историю Светлане Петровне: не верите своим и моим ушам – вот есть запись кардиотокограммы!

– Ладно! Надеюсь, успеем! – вошла в раж начмед. – Сегодня вечером я уезжаю на конференцию. В пятницу вернусь, и прооперируем! Планируйте на пятницу, Татьяна Юрьевна! Очень ответственная девочка, тем более её папа звонил – мне не нужны неприятности! А Лене, надеюсь, нужен здоровый ребёнок!


Я не буду вам рассказывать, что Лена говорила папе по телефону, – это не для слабых ушей, не смотри, что она стоматолог-терапевт, а не челюстно-лицевой хирург. Благими намерениями, дорогие мои, благими намерениями… Сами знаете, что и куда вымощено.

Разобравшись с текущими делами, я пришла к Лене в палату. Она сидела на кровати и смотрела в одну точку. Одной точкой была литровая бутылка прекрасного коньяка, которой её снабдил супруг при госпитализации с целью протирать соски. Ну да, на протирание сосков меньше, чем пятизвёздочного литра, никак не хватит. Это вам любой разумный человек подтвердит.

– Как думаешь, если я долбану грамм пятьдесят, хуже уже не будет? Там же уже все органы и всё такое, да?

– Лен, всё прекрасно, а будет ещё лучше! – с пафосно-восторженными интонациями старой девы, спасшей котёнка, заголосила я. – Конечно, грамм пятьдесят можно – хуже уже не будет!

– Ну, тогда сто… Да. По сто. Разливай!

– Ладно. Но только по сто – и всё, договорились? Ты всё-таки как-никак беременная. Мне можно, потому что я сегодня не дежурю и рабочий день у меня уже закончился. К тому же драгоценный начмед не то что не в лечебном учреждении, а даже не в городе, потому что уже едет на паровозе на свою конференцию, семь футов ей под килем, чтоб она уже была здорова. Ты на неё не обижайся. Она баба грамотная, но перестраховщица и трусиха – работа такая. Ей тебя прооперировать спокойнее. И быстрее. А папе она показаний на уши навешает. Я же их сама собственноручно и запишу в историю родов и в операционный протокол. Никто не придерётся.

– Не хочу кесарево! – глухо простонала Лена, разливая коньяк для протирки сосков по пластиковым стаканчикам. – Хочу так рожать.

И мы выпили за «так рожать».

– Как думаешь, если я закурю одну сигарету не в затяг, хуже уже не будет? Там же уже все органы и всё такое, да?

– Лен, всё прекрасно, а будет ещё лучше! – расслабившись от ста грамм спиртного залпом на голодный желудок, умильно засюсюкала я. И закурила. Благо Лена лежала в отдельной «блатной» палате с тамбуром, санузлом и кондиционером. Лена вытащила у меня из пачки сигарету и глубокомысленно затянулась.

– Как думаешь, если…

– Лен, марихуаны с собой нет!

– Да нет! Кофе я хочу. Нормальный натуральный кофе без молока. Крепкий, как моя жопа в семнадцать лет.

– Ща!

Я метнулась в родзал и, прихватив с собою Зюзю и крепкий кофе, вернулась к Лене в палату. Лена уже довольно хихикала, передразнивая манеры Светланы Петровны. Зюзя делала страшно серьёзное лицо, как и положено ответственному дежурному врачу. Не забывая, впрочем, наливать. Спустя час ёмкость с жидкостью для протирки сосков была пуста. Зюзя заказала пиццу по телефону. А Лена заказала мужу ещё литр коньяка для протирки сосков. И мы продолжили.

Спустя некоторое время к нам присоединились Ленин муж и постовая акушерка. А ещё минут через двадцать – анестезиолог. Лена, хихикая, рассказывала нам сексуальные истории из ранней юности. Разумеется, когда опять закончилась жидкость для протирки сосков, муж снова был отослан за оной. Зюзя говорила, что мы идиотки, а её посадят. Я уточняла, мы ли идиотки, если посадят её. В общем, милое дружеское непринужденное party. После того как анестезиолог, пользуясь временным отсутствием мужа, ущипнул мою подругу за соски, она призывно завизжала, как кошка в марте, и даже уписалась от счастья. Потому что муж её сильно берёг и уже месяца два как не щипал ни за соски, ни за зад, ни за какие другие места.

– По-моему, я не только уписалась, но и сексуально возбудилась! – хихикая, сообщила нам Лена. – И что-то сильно много уписалась и как бы не совсем из того места, – уточнила она.

– Ну, ещё по пятьдесят, и пойдём на кресло! Потому что, сдаётся мне, воды у тебя отошли к такой-то матери! А ну, встань! – Зюзя была очень серьёзна. Всё-таки ответственный дежурный врач.

Лена привстала. Под ней растекалось светлое мокрое пятно.

– Мочой вроде не пахнет, – доверительно сообщил нам анестезиолог. У нас случился приступ хохота.

– Ну, пошли на кресло! – скомандовала Зюзя, и мы пошли.

Ленка, хохоча, вскарабкалась и приняла исходную позицию. Зюзя сосредоточенно изучала недра.

– Ну вот, Татьяна Юрьевна! Шейка укорочена до полутора сантиметров. Открытие – два сантиметра. Подтекают светлые околоплодные воды. Извольте сами посмотреть.

Я надела перчатки и изволила. Да, действительно. Ригидные ткани чудесным образом становились эластичны и растяжимы не по часам, а прямо под рукой!

– А можно я? – сказал Серёжа.

– Ты – анестезиолог! Тебе пальцы в другое отверстие совать, если чего! Но если Елена не против, то мы дадим тебе посмотреть!

– Против, против! – прохохотала Ленка. – У меня раздражение после бритья, вот! Там не очень красиво, так что не надо никому смотреть! К тому же чего ты там не видел?

– А я с закрытыми глазами посмотрю! – заканючил Серёжа.

– Хорош паясничать! – рявкнула Зюзя. – Быстро пошли ещё по сто, доедим пиццу и в родзал переведёмся!

– Прихфатыфает? – строго спрашивала Зюзя, быстро жуя пиццу и не забывая щедро отпивать коньячок.

– О! А! Да! – смеялась Ленка.

– Ну, щас доедим и пойдём оболочки плодного пузыря разведём, правильно, Татьяна Юрьевна?

– Слышь, Зюзя, правильно-то оно правильно, да только, может, начмеду позвоним? Ведь, если чего, вжарят обеих – и меня, как ординатора, и тебя, как ответственного дежурного врача.

– Стетоскоп! – проорала Зюзя в акушерку.

Та мухой бросила едва подкуренную сигарету и понеслась на пост за трубкой.

– Нормально! Как космонавт! – вынесла вердикт Зюзя, приложив инструмент к Ленкиному пузу. – Ритмичное, ясное, чего ещё надо! Какое, на фиг, кесарево. Но ты Петровне позвони! – тыкнула она в меня пальцем.

– Да ты чего?! Меня уже и на работе-то нет!

– А хотите, я позвоню? – икнула весёлая Ленка. – Кстати, тётки, у меня живот вот так вот делает – раз! – и твердеет, потрогайте!

– О, а вот и она, регулярная родовая деятельность! Звони Петровне, Лен!

Начмед была вне зоны действия сети. Все очень обрадовались и позвонили Петру Александровичу, который всегда оставался и.о.

– Делайте чего надо, только если что, чтобы мухой мне доложить, поняли?

– Ага!

– И это… Сам вас приучил, конечно. Ну, вы свою норму знаете. Кроме Зюзи, конечно, – вздохнул наш учитель.

Муж был отослан за следующей бутылкой. Муж у Лены был не дурак и через полчаса стоял на пороге палаты уже с тремя ёмкостями жидкости для «протирки сосков» и почему-то с цветами.

– А они в родзал поднялись! – радостно известила его акушерка, вынося следы должностных нарушений собственноручно. Ни к чему санитаркам знать лишнего. И так весь этаж уже в курсе, потому что хохотали мы громко да и надымили, как крекинговое производство.

– Что, уже?

– Чего она тебе, кошка? – надулась акушерка. – В родзал – не значит раз! – и выпрыгнул, как кролик из-за куста. Это, брат, делов часов на восемь как минимум.

На мужа надели бахилы, халат и маску. Мы же с Зюзей пребывали в расхристанном состоянии – в одних пижамах. Потому что коньяк он не только соски укрепляет, а ещё и сосуды расширяет. Нам было жарко.

– Ленке коньяка больше не наливать!

– А сигарету? – канючила Ленка между схватками. К слову сказать – регулярными и нужной силы.

– Нет! – строго отрезала Зюзя, разводя оболочки околоплодного пузыря. – Санэпидрежим!

Лена родила через десять часов. Как по нотам. Это были классические роды. Потужной период был не менее прекрасен, чем период раскрытия. Ни разрыва, ни ссадины. «Ригидные» ткани тридцатилетней «перезрелой груши» не подвели. Мы все слишком индивидуальны, чтобы загонять нас в прокрустово ложе шаблонов. Особенно из лучших побуждений.

«Пятиминутку» Пётр Александрович провёл, как всегда, за пять минут, в отличие от Светланы Петровны. Начмед наша была слишком занята конференцией и осведомлялась лишь о ЧП в роддоме. А ЧП не было. Всё было прекрасно и удивительно. Кроме стойкого запаха хорошего коньяка в родильном зале и храпа так и не пригодившегося анестезиолога. Впрочем, почему это «кроме запаха»?

P.S. История от начала до конца – художественный вымысел. Не повторять. Опасно для жизни начмедов!

Автор: Соломатина Татьяна Юрьевна

Хочу рассказать историю о том, как я была пациентом.

Дано: обострение хронического остеомиелита плечевой кости.
Лежу спокойно дома, пью антибиотики, лелею жаропонижающую свечку в анусе.
День на 5 лечения, выпиваю утром антибиотик, и чувствую.....что-то прям совсем не то. Лицо загорелось факелом, начали отекать руки и ноги, высыпала крапивница, всё тело жутко зачесалось...

На этапе "зачесалось" додумалась вызвать Скорую помощь. Уже разговаривая с диспетчером, поняла что дышать чего-то прям тяжко. Открыла входную дверь, и всё, отключилась. В себя пришла, когда мне маску одели кислородную.

Лежу я, значит, на полу. Ничего не болит, а плохо, сил нет как, дышать тяжело, рукой/ногой пошевелить не могу и страаашно.
Давление 70/40, пульс 138, сахар 6,1, сатурация не определяется, на ЭКГ синусовая тахикардия. Вен у меня нет от слова совсем, а тут ещё и отекло всё. Тем не менее, где-то на кисти, бабочкой, эта чудесная девушка-фельдшер нашла какую-то хлипкую венку. Преднизолон, адреналин, супрастин....чего ещё вводили не помню. Дышать вроде полегче стало, но тошнит и рвёт.
Говорю: "Никуда я не поеду, буду дома помирать!"
А врач мне: "Сейчас ещё! Я тебя тут полтора часа спасаю, не для того чтобы "дома помирать", в больницу без разговоров!"
Едем в больницу, в машине Скорой помощи уже чувствую, что пульс стал пореже, тошнота прошла.

Больница. Приёмное отделение. Врач-реаниматолог давление мне меряет, а оно уже 120/80. Говорит: "В терапию!"
Я пищу: "В терапию не поеду, там бабки."
Врач: "А у меня кто?"
Я: "А у вас приличные голые люди!"
Врач: "Ох, показал бы я тебе этих приличных людей".
В итоге, рана то гнойная на плече есть (обострение хронического остеомиелита, которое я лечила изначально), поэтому отправилась я в отделение гнойной хирургии. Где и пролежала 10 дней, выписавшись в удовлетворительном состоянии.

Хочу выразить огромную благодарность бригаде Скорой помощи, которая 28 октября выезжала на Парковую 8, Химки.
Девушки, спасибо вам большое, за квалифицированную медицинскую помощь и человеческую поддержку.
Всему коллективу 3-его хирургического отделения Химкинской больницы. Вот прям все хорошие! Нет ни одной вредной медсестры, или хамоватой санитарки. Первый раз такое встречаю. Отношение к пациентам, как к родным. Ирина Борисовна, дорогой мой доктор, от всей души спасибо!

Однажды на прием к нашему другу, тоже врачу-психиатру, пришла пациентка лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Причем «пришла» – это громко сказано. С картинно-страдальческим выражением лица, ощупывая дрожащей рукой стену, она пересекла порог кабинета, громко заявив:

– Где у вас тут сесть? А то я не ориентируюсь.

Нащупав спинку стула, она стала медленно садиться мимо него. Сразу обратил на себя внимание тот замечательный факт, что свою драгоценную пятую точку она опускала хоть и мимо стула, но не менее плавно и аккуратно, чем экипаж трансконтинентального авиалайнера сажает свою машину, дабы чего этакого не повредить при посадке. Нарочито размашистыми движениями порывшись в сумке, отчего пол оказался усеян какими-то листовками, буклетиками и календариками, она извлекла из ее недр некую справку.

– Вот!

– Вот – что? – участливо поинтересовался доктор, предвкушая спектакль.

– Нет, кто тут из нас больной? Я была на приеме у терапевта, он меня посмотрел и написал справку, что психиатры должны дать мне инвалидность! Что тут непонятного?

– И что же с вами стряслось, позвольте полюбопытствовать?

Сделав страшные глаза, дама наклонилась поближе и доверительно прошептала:

– У меня БЕШЕНЫЙ СКЛЕРОЗ!

– Позвольте узнать с целью повышения образовательного уровня: это терапевт вам такой диагноз установил?

– Да-да, он там все написал, только я прочесть сама не могу: я читать разучилась. И писать тоже.

Доктор принялся за изучение справки, но вожделенного диагноза не обнаружил. Терапевт предполагал болезнь Альцгеймера под вопросом (вопрос в этом предварительном диагнозе был единственно правильным предположением, но терапевта винить не в чем: такие кадры и к нам-то нечасто захаживают, что уж тут о коллегах говорить!) и интересовался – может, инвалидность, мол, дадите («а то она всех нас уже поимела», – читалось между строк без особых усилий и приборов).

– Ну хорошо. А что еще вы разучились делать?

– Я не могу есть! Я ложкой тычу мимо рта, меня сын кормит!

– А готовите сами?

– Сама, – спохватившись: – Но невкусно! Ой, мне плохо!

– Никогда бы не подумал. Наоборот, склероз – это самая приятная болезнь: ничего не болит и каждый день новость… У вас-то что плохо?

– Я ПАМЯТЬ ТЕРЯЮ! И ПОНЯТИЯ!

– Так и запишем: истекает, мол, памятью и понятиями. Ай-ай, это плохо, без памяти и без понятий. Без понятий сейчас никуда… А как вы нас-то, к слову, нашли? Без памяти-то?

– Добрые люди подсказали.

– Надо же, действительно добрые. С понятиями.

Путем косвенных расспросов удалось установить, что тетенька своим псевдодементным поведением терроризирует не только родного сына и невестку, но и в той или иной степени весь подъезд – то до магазина ее довести, то мешочек картошечки обратно принести – в общем, никому не скучно, и все при делах.

Самое интересное началось, когда доктор попытался донести до истекающего памятью и понятиями разума дамы, что инвалидность ей, как бы это помягче сказать, не светит. Началось утро в колхозе! Были стоны, были вопли, были попытки упасть в обморок (очень аккуратно, чтобы не помять пальто и не сбить прическу), были угрозы крестового похода в министерство, перемежающиеся криками «Где тут главврач?». Заглянувший на огонек заведующий (вот вы-то нам и нужны, Виктор Александрович!) тут же был насильно втянут в эмоциональную дискуссию о достойных инвалидности людях (у соседки Клавы – вторая группа, у Люськи тоже, у бабы Кати – первая, а я чем хуже?!) и черствых, совершенно не секущих тонкости момента докторах-садистах. Через полчаса насквозь больное создание удалилось на форсаже, напрочь забыв про слеповато-глуповатое ощупывание предметов окружающей обстановки. Доктор с заведующим переглянулись и двинули на перекур. В коридоре они вновь столкнулись с бешеной склеротичкой.

– Где справка, которую мне терапевт написал?

– В урну выкинул, – не моргнув глазом соврал врач, успевший подклеить сей важный документ в амбулаторную карту.

Через час к заведующему пришла расстроенная санитарка.

– Что за безобразие, Виктор Александрович! Тут какая-то больная перевернула все урны на территории больницы. Такое впечатление, что весь мусор словно просеян. Сторожа вон тоже жалуются…

Автор: Максим Малявин

Принёс Студент коньяк на Факультет. Сидим мы с нераспечатанной бутылкой и смотрим в окошко. На носу сессия, пьянствовать не хочется, но бутылка соблазняет. Тут замечаем, что напротив в ЦПХ в знакомой комнате какой-то девичник. Думаем, надо сходить. Посидим часок, на кучу баб и на двоих мужиков одна бутылка пойдет как добавка к чаю – никакого пьянства перед сессией. Заходим в ЦПХ, поднимаемся на третий этаж. А там в коридоре вопли! Какой-то мужик с сильным акцентом на всю общагу орёт:

– Фатыма! Ты кров мою стаканами пёшь! Что отец скажет! Что соседи скажут! Не приедэшь через две нэдели – убью! Зарэжу! И нэ вздумай убегат – найду и как овэчка на байрам зарэжу!

Тут мимо нас прошел небритый мужик южно-орлиного вида в весьма дорогой дублёнке. По его налитым кровью глазам нетрудно было догадаться, что это он так орал. Заходим в комнату. Здравствуйте, девушки, ставьте чаёк, будем балагурить. А у девушек настроение ниже плинтуса. А одна, черненькая такая, вообще в слезах. Вопрошаем, что за дела. Бабоньки молчат. Опять спрашиваем, может, чем помочь? Молчат, вздыхают, на черненькую поглядывают – как на приговорённую к смертной казни, когда приговор обжалованию не подлежит. Валерке стало жаль девушку, но жалость тут же смешалась с любопытством:

– Ты Фатима, что ли?

– Я…

– А это кто был? Тот, небритый, что орал тут – муж?

– Нет, брат.

– А чего он орал?

– Они там калым за меня взяли, а я домой ехать не хочу…

– Большой калым-то?

– Шутишь! Кто ж за меня большой даст? Я же инженер-экономист. Вот если бы у меня было образование семь классов и жила бы я безвылазно в горном кишлаке, тогда да… Тогда большой бы был калым. У нас так: чем больше баба на рабыню похожа, тем ей цена выше.

– А где это «у нас»?

– Да в Таджикистане.

– Да-а, тяжёлые у вас там нравы.. Слушай, а какие проблемы? Сама же говоришь, что ты девушка дешёвая, калым маленький – откупишься!

– Глупости! Не в деньгах тут дело… Если брат узнает – убьёт!

– Чего узнает?

Фатима ничего не ответила, только опустила глаза и зарделась, а потом от стыда и горя уткнулась лицом в подушку и беззвучно заплакала. Подруги залепетали:

– Фатя, да не плачь ты! Ну уйди с общаги! Уезжай из Ленинграда… Не будет же он тебя по всему Союзу искать!

– Будет! Он проводником работает – а среди проводников… Да у них по всем городам… Всё равно как в КГБ… Они найдут! Да и жених ведь хороший! И-ииии! И-ииии! И-ииии мне нравится!

Тут уже не выдержал Студент:

– Что за паранойя? И денег дали, и жених нравится, и родственники не против – откуда проблема? За что тебя убивать-то?

Фатима подняла зарёванные глаза и уставилась на Студента как на умственно отсталого:

– Это у вас, у русских, проблем нет! А у нас есть! Я же здесь Ли-и-иии… Ли-иии, ли-иии-э-ээ-и-иии закончила… И-ииии…

– Чего-чего ты закончила?

– ЛИЭИ, Инженерно-экономический, это пять лет в Ленинграде. И по распределению здесь осталась – уже два года, как на «Уране» работаю. А я что, не человек? Я что, не в ЦПХ живу? Я как все… Вот за это меня и убьют! Если узнают… А если поеду домой к жениху – то тогда точно узнают! Соберутся всей роднёй, приведут меня к отцу и бросят там, как паршивую кошку. Даже если не зарежут – всё равно позор!

Так открыться можно только или очень близким друзьям или абсолютно посторонним. В друзьях у Фати числилась пол-общаги, а в абсолютно посторонних – мы. Дело в том, что в ЦПХ между девушками секретов почти не было – там интимная жизнь каждого была на виду у всех. А годы общажно-студенческой, а потом и общажно-лимитной жизни перемололи мусульманскую неприступность симпатичной таджички. А что? Девушка молодая, грамотная, по-русски говорит без акцента, одета по моде… Дремучая смесь традиций и чугунной шариатской нравственности в её душе только-только пробудилась от долгого анабиоза. А пробудившись, такое вылезает из подсознания и ведёт себя как медведь-шатун. Привычки развратно-беззаботного общажного быта вдруг воспринимаются как моральное падение, жизнь сразу становится мрачной под тяжестью грехов. Хотя нам это всё равно казалось средневековьем: подумаешь, трагедия – плач Ярославны-Шахерезады по невесть когда потерянной девственности! Студент цинично заявил:

– Ну и дурь! Бросить невесту или убить сестру из-за отсутствия девственной плевы. Ха! Да это же простая дупликатура истонченной кожи! Две танталовых скрепки и десять минут работы, включая анестезию!

Фатима громко всхлипнула и вопросительно уставилась на Студента. Студент вытащил ручку, взял с тумбочки газету и принялся старательно чертить на ней жирную букву Z.

– Во! Делов-то!

– Это что? Зорро такие знаки рисовал. Шпагой по телу…

Шпагой я не умею, а скальпелем запросто. Вот смотри…

Студент схватил лежащие рядом маникюрные ножницы и разрезал газету по нарисованной Z, а потом сложил нижний разрез с верним. Получилось нечто непонятное с торчащими рожками-треугольничками.

– Что это?

– Целка! Простейшая пластическая операция по восстановлению девственности – virgo intactum artificiale, или хименопластика. Проще только зуб выдрать.

– Откуда там зуб?

– Тю, ты! Зуб во рту, а это – в преддверии влагалища, ну в крайнем случае в самом начале входа делается. Вот смотри – треугольнички на уголках закрепляются специальной танталовой скрепкой, даже шить ничего не надо!

Для большей демонстративности Студент закрутил газету в трубу и показал, как искусственная целка, пардон – химен, пластически восстановленная девственная плева – перекрывает добрых две третьих просвета.

– Вот! Такое зарастет за неделю, ну надёжней за две. Как кто туда полезет, ну, в смысле того… Ну половой акт совершать, так почувствует это дело лучше настоящей плевы. И кровищи ливанёт – всё как полагается!

Тут на Валерку налетел почти весь девичник. Все наперебой принялись критиковать достижения современной оперативной гинекологии и рассказывать собственные истории на эту тему. Ленка с восемнадцатой советовала использовать капустный лист и красное вино, да стонать, как на премьере в Большом Театре. Оля-табельщица с четвёртого этажа потрясла всех рассказом, как еще в училище, сразу после комсомольского собрания, её трахнул комсорг. При этом она прямо в классе незаметно умудрилась расковырять себе комсомольским значком палец и измазать всё, что надо, только бы тот поверил, что он у неё первый. Комсорг поверил, но не надолго – её заложил тот мерзавец, который был до комсорга. Любка-крановщица сказала, что ничего ковырять не надо, надо просто наврать про менструацию. То есть когда нет – сказать есть, а когда есть – сказать «сегодня можно». И орать много не надо, а всего лишь раз крикнуть «ой-ёй-ёй». А Зойка из бухгалтерии сказала, что всё это вообще глупость. Можно спокойно получать удовольствие всю ночь, а когда жених заснет, взять и налить из пузырька куриной крови в кровать. У них на деревне всегда на дворе простынь вешали после первой ночи. Чтобы люди видели, что всё как надо прошло. Что девушка нормальная. Так вот, чем больше пятно, тем нормальнее. И ни одна целка ещё такого пятна не дала, как зарубанная кура! Это её мама по секрету научила.

Конец семинару положила сама Фатима:

– Это всё подходит для русских. Для таджиков не пойдёт. У нас старшая тётя жениха и старшая тётя невесты это дело до свадьбы коллективно осматривают. И вместе пальцами трогают! И если там нету того, чего надо – они сразу увидят, позовут мою мать и… Слушай, доктор, а там железки сильно видно? Они же их заметят, что я скажу? Мода что-ли такая, или зачем их доктор прописал?. А если не заметят, то потом, ну когда это дело делают, они же могут в это… в жениховое хозяйство воткнуться.

Студент аж подпрыгнул от восторга и загоготал:

Ну ты даёшь, инженер-экономист, – какие там железки! Их же через пять дней снимают! Максимум через семь. И если твои тётушки не позовут на консилиум судмедэксперта и гинеколога со стажем, то чёрта лысого чего там они заподозрят. Заключительное слово взяла всё та же Ленка из восемнадцатой. Даже не слово, а как положено после семинара – задала вопрос в плане свободной дискуссии:

– Фатяша, может, на такое и согласится, а сколько это стоит? Мне лично и даром не надо – не хватало еще эту пытку два раза терпеть. Даже три – когда ломали, что Бог дал, когда зашивать вашей проволокой будут и когда повторно ломать. Бр-рррр! Но я знаю многих, кому надо. А кто делать будет? В женских консультациях такое точно не делают. И в абортариях не делают! И в роддомах не делают! В вашей Академии, что ли, делают? И сколько после этого больничный?

Студент задумался: не знаю, при мне в Академии не делали… Это я так, в литературе вычитал. Хотя повторю – сделать такое просто! А вот сколько это стоит? Наверное, четвертной. Может, меньше. Или бутылку коняку… Фатя, но это не мне – это хохлу одному, завотделением в обсервационном роддоме на Газа. Если он согласится, то тогда… тогда он мне смотровую даст. Дело маленькое, это ж не внематочную резать и даже не аборт какой. Тут большая операционная не нужна. А вот про больничный забудьте – через полчаса после операции вызывай такси и болей отгулами или прогулами исключительно за свои. Любите вы, бабоньки, Советское государство в собственные интимные проблемы впутывать – то первого мужа через партком назад требуете, то больничный за второе девичество.

Такой скорости развития событий не ожидал никто. Фатяша вела себя как матёрый особист-дознаватель и за пять минут выведала у Студента всё – откуда он знает завотделением и как долго знаком? Степень вероятности, что тот предоставит надлежащие «рабочие условия», и, наконец, когда его ближайшее дежурство? Почему-то она не задавала ни одного вопроса о самой операции. Тут или феномен утопающего, что хватается за соломинку, пусть даже «соломинка» эта – рослый шестикурсник ВМА. Или подпольный авторитет Студента в ЦПХ был настолько высок, что в успехе технической части мероприятия никто не сомневался. Оказалось, завотделением заступает на дежурство сегодня в шесть, винно-водочный работает до семи – то есть можно успеть с целкопластикой до полуночи! Оставалось одно «но» – в роддоме на Газа не было скинстэйплера, инструмента, похожего на гибрид пистолета и пассатижей, который загибает специальные танталовые скрепки, позволяя удерживать нужную форму, не пережимая ткани сверх допустимого. Скрепок там тоже не было, не было и пилонов – специальных влагалищных вкладышей, позволяющих держать открытым просвет преддверья влагалища до первичного рубцевания. Вопрос с пилоном Валера решил с ходу – он предложил использовать обычный презерватив, в который напихать маленьких стерильных ватных шариков. После целкопластики их легко можно вытащить из просвета влагалища пинцетом, а потом извлечь пустой презерватив, не нарушая целости воссозданной девственной плевы. Сразу из разных концов комнаты раздались девичьи возгласы с сиюминутным предложением «проверенных электроникой» презервативов в любом количестве. А вот насчёт танталовых скрепок и скинстэйплера… Тут путь один – идти клянчить в академическую Клинику Гинекологии. Может, дадут до утра. Студент быстро выдумал довольно гнилой повод – хочет подать коротенькие тезисы на конференцию ВНОС по теме «Годовая потребность в тантале для гинекологических отделений по госпиталям Советской Армии». Звучит туповато, но ради такого скинстэйплер и упаковку стерильных скрепок на ночь дать могут, тем паче, что на «гине» Валерка уже какой год, как свой – староста научного кружка, и прочие «блатные» дела слушательского уровня.

Сразу после оглашения последних деталей Фатяша воскликнула: «А почему мы всё ещё здесь?!» Затем она, как давняя подруга, схватила Студента за руку и потащила его выполнять задуманное, дни-то наперечёт! А я остался пить чай с коньяком. Когда бутылка опустела, девицы притащили водочки, и я как-то забыл о надвигающихся экзаменах. В общем, засиделись. Время за полночь, пора бы и честь знать. Тут слышим в коридоре: «Да забудь ты свои трусы! Сейчас главное – покой и хоть пару дней постельного режима!» Выглядываем всей толпой из дверей – по кородору идут в обнимку Студент с Фатяшей. Точнее, идёт только Студент, а Фатю он аккуратно за талию несёт. Фатька в воздухе раскорячила ноги, как наездница на коне. Бабоньки из комнаты выпорхнули, Фатеньку на рученьках понесли, всякие слова соболезнования да сочувствия говоря. Студент же в нашу комнату зашел, глянул на пустые бутылки и сказал:

Лом, я смотрю, вы тут водку пьёте! А осталось?

А водки не осталось. Всю выдули. Коньяк, само собой выдули ещё раньше. Тут Студент достает червонец и просит меня сходить на улицу и взять у таксёра. Для младшего поколения объясняю – водка в магазине стоила от трёх до пяти рублей. Но это до семи вечера. А вот ночью её можно было купить только у таксиста, но уже за червонец. При этом практически любой таксист предлагал подобные услуги. Беру я червонец и спрашиваю, пополам или как? Оказалось, «или как» – червонец пришел не от Фати, а от Сан Саныча Адерейко – того завотделением в Обсервационном роддоме на Газа. Тут у меня глаза из орбит вылезли – как такое возможно, ведь это они ему должны были магарыч ставить, а получилось наоборот. Студент криво улыбнулся, потом с сарказмом брякнул «дело мастера боится» и выпроводил меня за водкой. Вообще-то можно было за пять минут дотопать до гостиницы «Ленинград» и там взять наверняка. Но мне топать было лень. Я даже шинель надевать не стал – выбежал из ЦПХ на улицу и замахал рукой одновременно дневальным по Факультету, что сидели напротив, и несущимся по проспекту такси. Курсанты махали в ответ, а таксисты проносились мимо. Один всё-таки остановился. Увидев червонец, без лишних слов вытащил водку. Порядком замерзший, я схватил её за горлышко, как гранату, и бегом припустил обратно в общежитие.

Вернулся я как раз к середине «лекции». Фатю уже уложили спать, подсунув под ноги подушки, и теперь весь женский коллектив собрался послушать о нюансах целкопластики. Басок Студента был слышен даже в коридоре:

– На кафедре подхожу я к медсестре. Здрасьте, дайте мне… И типа забыл, что же мне надо. Ага – вот такую штуку – скинстэйплер и упаковку танталовых скрепок. Кто приказал? Как кто приказал – сам Цвилёв приказал, начальник кафедры! Для научной работы – перерасчёт тантала на всю армию сделать. Завтра всё назад принесу. Та без задней мысли достаёт инструмент и в журнале пишет «выдано 6к. 2ф. ряд. Рябуха». Мы в «Антимир». А времени уже семь ноль три – «Антимир» закрыт. Мы хвать такси и на Газа. А там Сан Саныч вопрошает – что за дела такие? Я ему все объяснил, а он мне и говорит – даю бутылку водки, если и меня технике научишь! Ну, тогда всё пучком – большую операционную подготовили словно на кесарево. Я, значит, всю теорию Заву объяснил, а у того аж глаза на лоб полезли – до чего всё просто оказывается. Уложили, то бишь усадили мы Фатю в кресло, подкололи новокаинчиком и в четыре руки за пять минут всё сбацали. А потом позвали санитаров и вынесли её на улицу на лавочку, чтоб та не стояла, а сидела, пока я за такси бегал. Вот и всё. Ходить ей пару дней нежелательно, так что пусть лежит. Хотя до туалета сама дойдет без проблем – уверен, что наша конструкция не расползётся. Писать больно будет, но это ерунда, завтра к вечеру и это нормализуется – уретра там от плевы порядком отстоит. Так что Фатя у нас снова девушка по всем анатомическим правилам!

Мы разлили водку и выпили за девственниц, а потом отправились на Факультет спать – хорошее дело общага, надежный запасной аэродром, если домой уже поздно ехать. На следующий день Студент пришёл проверить состояние прооперированной, еще дня через три извлек пилон-презерватив, а потом снял скрепки. Послеоперационное течение, если так можно назвать эту пустяшную ранку, прошло без осложнений, и вскоре Фатя укатила к себе в Таджикистан. Но история в лету не канула. Через месяц Студента разыскала еще одна таджичка. Она передала горячий пламенный привет от Фатимы, коробку шоколадных конфет и опять же классическую бутылку коньяку. Но уже не от Фати – от себя. Теперь уже Студент не церемонился – цена девственности у него составила две сотни рублей, которые были уплачены тут же без торга. Потом пошли узбечки и казашки, потом черкешенки и чеченки. Да и русские попадались. Уж как там народная молва разнесла славу о молодом талантливом специалисте в области оперативно-пластической гинекологии остается только догадываться. А ещё непонятней, где Студент добывал каждую неделю скинстэйплер. Точно не на кафедре, наверное, вместе с Адерейко своим собственным обзавелись. К выпуску Студент совсем поменялся – он звонил в тот знаменитый обсервационный роддом и вальяжным голосом говорил с Сан Санычем:

– Коллега, у нас сегодня опять заявка на срочную хименопластику. Гонорар уже поступил!

Автор: Ломачинский Андрей Анатольевич

Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий

Утром, ни с того ни сего, сдохла Карга.
"Отмучилась, сволочь старая," - радовался Толян, когда два здоровенных лба уложили Каргу на каталку и вытолкали за дверь.
"Сопли подберите, дуры, - гаркнул он на жмущихся друг к дружке Курву и Малолетку, - ей там лучше будет, а нам тут без неё. А ты, грёбанный аутист, чего лыбишься? Теперь, как стульчак обоссышь, сам смывать будешь, урод, или я тебя в твои ссаки мордой!"

Вечером Толян с Курвой упились вдрызг.
"Скорей бы, - жаловалась мне, под
доносившийся с кухни раскатистый храп
Малолетка, - закончу школу и сбегу, все
равно куда, все равно к кому, лишь бы отсюда прочь. Тебя только жалко Стасик, помрешь ведь. Пока бабушка была жива, заботилась как могла, а теперь некому."
Я, как обычно, смолчал.

Говорить я перестал пяти лет отроду, когда понял, что жить молчуном лучше. Заговорил всего один раз с доктором, к которому Курва однажды меня привела. До сих пор себе этого не прощу, доктор мне понравился, он казался заботливым, добрым и часа два подряд интересовался моими делами. Ему я-глупец сказал о Залесье, в двух словах всего то и сказал, а потом корчился полгода на больничной койке, от уколов, водных процедур и оплеух, которыми награждали меня санитары. Залесье пытались вытравить из меня, выколотить, смыть и не удалось. Залесье осталось. С тех пор, я не проронил ни слова, книжки читал одну за другой, в солдатиков играл, в паровозики, из кубиков замки строил и сейчас, бывает, читаю, играю сам с собой. Только редко, потому что все чаще ухожу из вонючей тесной квартиры в Залесье. Там нет ни брани Толяна, ни визга Курвы, там я никого не боюсь и делаю, что хочу, там я живу беззаботно и радостно, также как маменькины сынки и доченьки довольные, ухоженые, изнеженные, сытые живут здесь.

"Жалко бабушку та, - размазывала сопли по щекам Малолетка, - хотя чего это я, ты ведь не умеешь жалеть, я иногда завидую."
Я как всегда не ответил. Жалеть и вправду не умею, даже пленников, хотя в Залесье они становились такими же забитыми, робкими, трясущимися от страха, корчащимися от боли, как и я, когда Толян лупцевал меня кулаками по лицу или охаживал ремнем, за то что я бессмысленная обуза. На третий
день Каргу зарыли в землю. Пока Курва с Толяном и Малолеткой отирались на
кладбище, я бездельничал в резиденции, с
ленцой наблюдал за придурками с собаками и без, толпящимися у запертого входа в четных поисках пропавшего очкарика. И также лениво гонял того по зарослям и буреломам, изнеженный, трусливый недотепа то обмирал от ужаса при малейшей опасности, то сломя голову пускался от неё наутек. Жить ему оставалось недели две, если не надоест мне раньше.

Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва,
старший группы Лиса 4 поисково-спасательного отряда Лиза Алерт, позывной Леший

Мы не нашли. Всякий раз, когда такое случалось, мне нестерпимо хотелось
напиться, так чтобы не снился куст
можжевельника, под которым лежал пропавший ребенок и под который я, по
халатности, не заглянул. Так, чтобы не
вспоминать об истории 8-летней давности,
после которой я борзый ментовский опер
написал заявление об отставке. Оперативная группа тогда сбилась с ног, разыскивая пропавшую с детской площадки среди бела дня пятилетнюю девочку, мы шестером шерстили район, опросили пол тысячи свидетелей и соседей, обшарили сотни хаз, малин, гаражей, чердаков и подвалов,
девочка как в воду канула. Также как и
уведший её с собой мужик в плаще и
надвинутой на глаза шляпе.

Мы не нашли.
Замученную, едва дышащую девочку, вынесла на руках грудастая, мужиковатая спортсменка, бывшая чемпионка страны в лыжной гонке и в эстафете. Вынесла из ничем не примечательной холостяцкой квартиры, где рядом с оглушенным растлителем-педофилом лежал зарезанный напарник. Спортсменку, добровольца поисково-спасательного отряда Лиза Алерт звали Тамарой, позывной Томка. "Эх вы, - презрительно бросила она, когда Скорая со спасённой девочкой, врубив сирену, умчалась прочь, - опера сраные."
Месяц спустя, вместо убитого, на поиск в паре с Томкой вышел я.

Пить я не стал, вместо этого подключился к сети и на форуме Лиза Алерт в теме "пропал Орехов Игорь, 13 лет, село Власово, городской округ Шатура, Московская область" оставил стандартную запись "Леший, Сибирячка, Томка, Старик дома" подпись понизу с номером моего телефона, на связи 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 дней в году добавилась автоматически.

Звонок раздался на утро, едва я разлепил
глаза. "Мне сказали, - сбивчиво заговорили на другом конце линии, - посоветовали, это
Орехова Зина, мама Игоря. Сказали к вам, у меня информация, очень вас прошу,
чрезвычайной важности." Я встретил
заплаканную, чудом держащую себя в руках, Зину Орехову через час на набережной Таллинского парка. Еще через десять минут усвоил информацию чрезвычайной важности. Она была заведомой липой, эта информация, банальной мистической ерундой, которой Лиза Алерт пренебрегали. Всякого рода паранормалы изрядно осложняли нам жизнь, потому что отчаявшиеся родители пропавших детей сплошь и рядом принимали, исходящую от экстрасенсов и колдунов, запредельную чушь за чистую монету. На этот раз информация исходила от ясновидящей толи гадалки, толи знахарки, утверждающей, что Игорь жив. "Она поклялась, - утирая глаза, лепетала несчастная Зина, - что живой, что в
смертельной опасности, что еще может быть неделя, не больше. Помогите, помогите же мне, ради всего святого!"
Скрепя сердцем, я записал адрес и телефон ясновидящей и обещал разобраться. Давя в себе жалость и сострадание, долго смотрел удаляющейся Зине вслед.

Тратить время на визиты к шарлатанам, неписаным уставом отряда Лиза Алерт запрещалось. Я и не собирался его тратить, но внезапно вспомнил историю нашей новенькой Насти Юденич, позывной Сибирячка, рассказанную в двух словах, пока я подбрасывал ее к
студенческой общаге на Ярославском шоссе по окончании поиска. Поскольку, дело касалось напарницы, эту историю, в отличие от прочих того же толка, мимо ушей я не пропустил. Досадливо вздохнув, я набрал Настин номер.

Анастасия Юденич, 20 лет, общежитие МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка 2 курса

Со старой Акимовной у этой рослой, черноволосой, черноглазой красотки по
имени Злата, не было ничего общего. "Хотите верьте, хотите нет, - сказала злата, подвинув ко мне налитую до краев из пузатого самовара чайную чашку, - моя мать была ясновидящей, колдуньей, если вам будет угодно. Моя бабка тоже и прабабка, и прапра-. Я вижу этого, этого, у меня язык не поворачивается назвать его человеком."
"Ирод поганый, бесовское отродье," - процитировал я Акимовну.
"Так сказала бы моя бабушка или даже мама, когда практиковала в молодости, но не я. Бесы и черти тут не причем, иногда
рождаются люди, а скорее нелюди, обладающие особыми способностями с детских лет, почти с рождения. Их мало, очень мало, но они были во все века. Природа обделила их внешностью, житейским умом, но взамен позволила взрастить в себе нечто иное, нечто черное страшное и неподвластное обычному человеку. Особую ауру, позволяющую идти за пределы нашего мира, возможно в четвертое измерение или в
пространствено-временную капсулу, в
которую хода нет, если только нелюдь в
нее не затащит."

"Но если нет хода, - не поняла я, - то как вы..."
"Как я об этом знаю? - прервала Злата, - боюсь вам не понять, я и сама не до конца понимаю. Я вижу его и созданный им мир. И вижу временных обитателей этого мира, пока те еще живы."
"Хорошо, - твердо сказала я, - где нам его
искать?"
Ясновидящая пожала плечами: "Не знаю, он может быть где угодно. Не слишком далеко от входа в свой мир, но и не близко. Он еще подросток, уродливый, нелюдимый, замкнутый в себе социопат. У него серьезные отклонения психики. Ищите, только помните, у вас мало времени, очень мало. Те кого нелюдь затаскивает в свое обиталище долго не живут."
Я кивнула, положила на стол конверт с пятью тысячными купюрами. Затем поднялась. "Последний вопрос, - бросила я, стараясь звучать бесстрастно, - допустим мы его найдем, что нам с ним делать?"
Ясновидящая вскинула на меня взгляд.

"Выход лишь один, - медленно чеканя слова проговорила она, - нелюдя надо убить, физически уничтожить. Но кто-то при этом должен находиться там, у входа в его логово, чтобы успеть вытащить жертву, когда оболочка его мира распадется."

Вечером мы четвертом собрались в
кафетерии на Арбате. Трое напарников
сосредоточено и насупившись выслушали
меня. Бывший морпех, бывшая спортсменка и бывший мент, когда я закончила все трое долго молчали. Затем Леший сказал с досадой: "Ну и чушь, прости господи, всякого ожидал, но такого!"
"А если не чушь? - азартно отозвалась Томка, - на поиске, ты сам напомнил про девочку из западного Бирюлева, при схожих обстоятельствах пропавшую, и кстати, неподалеку от того места, где Игорь. Отец девочки тогда тоже ходил к ведьме. И та, уверяла его, что дочь жива!"
Леший досадливо покрутил головой.
"Ну допустим, - сказал он, - чисто гипотетически допустим, что это все не бред сумасшедшего. Предположим, я подключу оперов по старой дружбе, они не откажут, прошерстят московские психдиспансеры и найдут сотню-другую подходящих кандидатур и что дальше? Может быть, нам их передушить всех для верности?"
"Почему всех? - выпалила я, - мы попросту покажем фотографии Злате. Она говорила, что видит этого нелюдя, раз видит, то сумеет и опознать!"
"Хорошо, - Леший кивнул, - допустим она опознает, ткнет пальцем в кого-нибудь наугад. Что дальше? Мы удавим его или заколем? Ни в чем, судя по всему, неповинного психа, взяв на веру слова шарлатанки. Возьмем его жизнь и сами потом сядем. Так ты хочешь?"
"А если гадалка, или кто она там, сказала правду, - Томка задумчиво побарабанила пальцами по столешнице, - выходит, не поверив ей, мы все равно убьем. Только не этого гада, а ни в чем неповинного пацана. Так получается?"

Я оглядела их по очереди, одного за другим. "Леший, найди его, - попросила я, - пожалуйста найди и отдай мне. Вы знаете друг друга давно, а я новичок. Такой
как он два года назад замучил моего брата, поэтому я одна все сделаю! На вас мой грех не падет." Они вновь долго молчали и тут, Старик сказал твердо: "Так, девочка, у нас не делается. Вместе заварили кашу, вместе расхлебывать будем. Найди его, Леший. Девчонок отправим в лес, и вдвоем сделаем. Убивать конечно не станем, но спросим с него! Так спросим, чтобы он ответил."

Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий

Утром, когда Курва ушла на завод, а Малолетка в школу, Толян отметелил меня. Отволок в туалет и окунул лицом в унитаз. Теперь когда с нами не жила больше Карга, он распускал грабки чуть ли не каждый день.

"Жри, придурок, - шипел Толян, - аутист грёбаный, свинья, когда ты наконец сдохнешь?" Я, как всегда, молча стерпел, и едва Толян выдохся, ушел в Залесье.
До полудня забавлялся злоключениями
бедолаги-заморыша. Я загонял его в топи и
буреломы, спускал на него волчью стаю, натравливал драконов и змей. Пленник уже едва переставлял ноги, от былой прыти не осталось и следа. "Когда ты наконец сдохнешь, курвяк? - словами Толяна мысленно спрашивал я жалкого маменькиного сынка, - грёбанная тупая свинья!"

За развлечением и не заметил как
вернулась из школы малолетка. И на
несущийся из гостиной крик и шум возни
внимание обратил не сразу. "Стааааас, - пробил меня наконец истошный, надрывный крик Малолетки, - Стас, помоги! Стааасиик!" Не хотя, я поднялся на ноги и двинулся на зов. На пороге остановился, Малолетка, с разбитым в кровь лицом, полуголая лежала на полу навзничь, и татуированная туша Толяна нависала над ней.

При виде меня Толян вскочил на ноги. "А ну, пошел на хрен, гаденыш, - заорал на меня он, - чтоб духу твоего, вонючка, здесь больше не было!"
Малолетка метнулась сторону, на карачках
припустила прочь, отсвечивай голой
задницей. Я пожал плечами и вернулся к
себе. "Спасибо, Стасик, родной, - причитала час спустя Малолетка, - еще чуть-чуть и этот гад меня бы изнасиловал, если бы не ты!" Я как обычно смолчал, что такое изнасиловать я представлял, из каких то давным давно читанных книжек, ничего страшного, как по мне, в изнасиловании не было. Мордой в унитаз гораздо унизительнее и противнее. "Если скажу маме, убьёт, - не унималась малолетка, - он и вправду убьет зарежет, видел его выкидуху? Что ж мне теперь делать, Стасик? Что делать-то?" Мне было совсем не жалко Малолетку, мне никого было не жаль, в том числе себя. На этот раз молчать я не стал, сам не знаю почему, я разлепил губы и выдавил из себя первые за множество лет слова: "Пусть только попробует, гнида!"

Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва, старший группы Лиса 4 поисково-спасательного отряда Лиза Алерт, позывной Леший

Рослая, чернявая шарлатанка листала фотографии, собранные операми, на манер цыганской гадалки тасующей карточную колоду. "Вот он," - чернявая прекратила наконец тасовать и щелчком запустила по столешнице выдернутый из стопки снимок. С фотки недобро глядел на меня лопоухий, лупоглазый урод, похожий на обиженную, недовольную жизнью обезьяну. "Станислав Белов, - прочитал я на обороте, - филиал номер 3 психлечебницы номер 13, Волжский бульвар 27, Некрасовка, Москва. Красавец!"
Я поднялся на ноги: "Сколько с меня?"
"Ни сколько, - уже уплачено, - вы ведь мне не верите?"
"Ни на грош," - признался я.
"Напрасно."

Я не стал спорить и убрался вон. Я, на самом деле, ничуть ей не верил, но данное слово следовало держать, и я погнал джип в Некрасовку. Разыскал местного участкового, сдоил с него информацию. Час спустя поделился ею с напарниками. Станислав Иванович Белов, 18 лет от роду, проживает с матерью, отчимом, младшей сестрой, отец осужден на пожизненное за тройное убийство с отягчающими, мать мотала два срока за воровство, отчим тоже, та ещё сука, клейма ставить негде.
Выдающаяся, в общем, семейка, сестрица только не при делах, надо понимать, молодая еще, потом наверстает. "А сам он?" - осведомился старик. Вот на счет самого информации почти нет, страдает аутизмом, латентной шизофренией, полгода провел в лечебнице, потом выписали. День-деньской сидит взаперти в четырех стенах, чем занимается неизвестно. "Это, как раз, известно, - выпалила сибирячка, - детей мучает!" Я крякнул с досады: "Пока не пойман, не вор. Значит так, Тамара, возьмёте моё корыто и вместе с Настюхой дуйте на объект. Чтоб к утру были на месте. Поляну то с пнём найдете?" Томка кивнула: "Не волнуйся, найдем."
"Хорошо, как прибудете, киньте СМС, мы со Стариком сразу начнем. И это, поосторожнее там".
"Что ж так, - не удержалась от сарказма Настя, - чего осторожничать, если все это бред сумашедшего? Ты ж в бесовщину не веришь!"
Я помолчал, затем признался: "Не верю в
бесовщину нет, но я верю в чудеса, в то, что они случаются, иногда, крайне редко, но
бывают."

Анастасия Юденич, 20 лет, общежитие МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка 2 курса

Меня колотила дрожь с самого утра
стояло тихое, ласковое бабье лето. Лес
был спокойным, строгим и мягко стелилась под ногами увядающая трава. А
меня крутило от нетерпения и острого
ощущения надвигающейся опасности. "Что с тобой? - встревоженно спросила, усевшаяся на тот самый пень, за которым терялись следы пропавшего, Томка, - за мужиков волнуешься? Напрасно, Леший и Старик люди тертые, за просто так не подставятся."
"За нас ты, выходит, не беспокоишься?" - спросила я.
"А за нас то чего? - Томка пожала плечами, - где псих и где мы? Сидим, ждем, если случится что, Леший нам сообщит. Только ты уж прости подружка, что тут может случиться?"
"Не веришь?" - вопросом на вопрос ответила я.
"Да как тебе сказать, я как Леший, в хорошее верю, в дерьмо всякое - нет."

Метрах в пятнадцати к востоку лесная опушка вдруг будто треснула, раздалась в стороны. Меня опалило жаром, от грохота заложило уши, ярким светом хлестануло по глазам. Не удержав равновесие, я упала на спину, но тут же вскочила и бросилась туда, где в багровом мареве с треском валились деревья, огнем занимались кусты, и кто-то невидимый утробно ревел будто от нестерпимой боли. "Назад! - орала у меня за спиной Томка, - назад, дура, назад!"

Я, головой вперед, нырнула в марево, с треском будто паутина разорвавшееся под напором. Перекатилась в падении, вскочила на ноги. Вокруг меня умирал, рушился невиданный мир. Стремительно увядала трава, падали как подкошенные диковинные цветы, на северном горизонте накренился и повалился лес, на восточном надломившись обрушился горный пик, на западном.....
Я обернулась на запад и обмерла, с разящего багряными сполохами небо на меня стремительно несся дракон.

Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий

Пленник издыхал, он не мог уже больше
перемещаться и неподвижно лежал в траве скукожившись, свернувшись в калачик, будто пытался уменьшиться в размерах перед гибелью. В своей разодранной, нелепой красной тужурке он выглядел каплей крови, оброненой на зеленое сукно. Часа два осталось, по опыту определил я, может три. Я мог бы помочь умирающему и отправить к
нему ящера или тигра, но почему-то
делать этого ни хотелось. Я как раз
пытался сообразить почему именно, когда
на пороге нарисовался Толян.

"Слышь, придурок, - гаркнул он, - аутист грёбаный, сиди тут и не высовывайся. Понял? Я спрашиваю, понял, сука?".
Я не ответил. Толян убрался и
стало тихо. Курва, как обычно, затемно
отправилась на завод ишачить. Малолетка
накануне прихворнула и потому в школу не
пошла, валялась в спальне, которую раньше делила с Каргой, на отгороженной ширмой кушетке, сразу за гладильной доской. Я намеревался побездельничать, наблюдая как подыхает пленник, так что никуда высовываться не собирался. Толян мог быть спокоен. Четверть часа я то тут, то там лениво латал Залесье. Я добавил
деревьев, туда где прохудился лес,
повернул реку, чтобы орошала дальние луга, проредил не в меру расплодившуюся волчью стаю. Изредка, я бросал взгляд другой на умирающего маменькиного сынка, тот еще дышал, я собирался заглянуть в пещерный город проведать львов, когда в своей спальне заорала вдруг малолетка.

"Стаааас, помоги! - истошно голосила она, как тогда, три дня назад, - Стааас! Стааасиик!" С четверть минуты я
раздумывал, потом нехотя поднялся на ноги, "пусть только попробует, гнида" вспомнил я свои неосторожно сказанные слова. Малолетка продолжала орать, я медленно нога за ногу потащился на голос, пересек гостиную, вступил на порог спальни. Из-за ширмы доносились теперь звуки возни, крик Малолетки стих, сменившись на скулеж. Я подумал, что Толян, видать, ее уже изнасиловал и надо бы вернуться к себе. Почему то возвращаться не стал, вместо этого я подхватил с гладильной доски утюг и рванул створки ширмы на себя. При виде меня, Толян, извернулся, вскочил на ноги и махнул рукой. Я не успел понять, что произошло, мне стало вдруг больно, нестерпимо больно. Утюг выпал и загремел по половицам. Я упал на колени, затем завалился на спину, боль вилась, бесновалась у меня в груди и почему-то назойливо ввинчивался в уши дребезжащий зуммер дверного звонка.

Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва,
старший группы Лиса 4
поисково-спасательного отряда Лиза Алерт, позывной Леший

"Довольно, - гаркнул Старик, когда доносящиеся изнутри крики стихли, -
а ну отойди в сторону." Он перестал жать
кнопку дверного звонка и отступил назад.
Я посторонился, секунду спустя Старик с
разбега высадил ногой входную дверь, мы
ворвались во внутрь. Здоровенный, голый, с ног до головы татуировный бугай с расскроенным черепом лежал ничком на пороге спальни. Забившись в угол и заходясь икотой, мелко тряслась расхристанная, растрепанная девица.
Замаранный кровью чугунный утюг прикорнул к стене у ее ног.

Станислав Белов, раскинув руки, лежал на полу спальни навзничь, рукоять ножа выпирала у него из грудины, на губах пузырилась кровавая пена, но он еще дышал. Я упал перед ним на колени, рывком обернулся к старику: "Скорую!" Старик скривил губы, неспешно огляделся по сторонам: "Зачем Скорую? Тут за нас проделали нашу работу. Этот уже не жилец, звоним ментам и уходим."
"Постой, - я метнулся к девице, - это
ты бугая грохнула?" Девица затряслась пуще прежнего и судорожно закивала. Я сорвал с пояса флягу с водой: "На попей, успокойся."

"Это я! - прохрипел вдруг с пола умирающий аутист, - не она, это я его, гниду! На меня всё валите! Понял, ты? На меня!"
Через 3 минуты он испустил дух.

Анастасия Юденич, 20 лет, общежитие
МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка 2 курса

Дракон наискось, сверху вниз несся в
атаку. Томка вывернулась у меня из-за спины, вскинула травмат, выпалила в упор. Миг спустя дракон обрушился на нее, похоронил под собой. Я шарахнулась назад, споткнулась, упала на спину, приложилась затылком о камень и потеряла сознание. Когда я пришла в себя, все было кончено. Диковинной травы и цветов больше не было, и горного пика не было, и дракона, и небо из багрового стало серым. Стояло спокойное, тихое, ласковое бабье лето, и лежала в пяти шагах изломанная, раздавленная драконьей тушей, мертвая Томка.

Я бросилась к ней, в двух шагах остановилась, застыла. В 20 метрах западнее что-то алело в увядающей траве. Мнгновение спустя, я поняла что это и метнулась туда.
Парнишка был жив!
Изможденный, грязный, весь в ушибах
и ранах, он все еще дышал. Я упала перед
ним на колени, выдернула из-за пазухи
мобильник, трясущимися руками нашла в
адресной книге номер горячей линии Лиза Алерт.

"Здесь Анастасия Юденич, позывной Сибирячка, - прохрипела я в трубку, - нахожусь в лесу, в 12 километрах юго-восточнее Черустей. Пропавший Игорь Орехов Найден, Жив. Напарница Тамара Бестужева, позывной Томка, погибла. Нуждаюсь в помощи, повторяю, нуждаюсь в немедленной помощи!"
"Вас понял! - рявкнуло в трубке, - высылаю людей и Скорую."
"Скорая здесь не пройдет. Вертолет!
Необходим вертолет!"
"Понял вас, высылаю."
Телефон выпал у меня из ладони, я
подхватила спасенного паренька, прижала к себе. Чудеса случаются, вспомнила я,
иногда, крайне редко.

Автор: Стас
http://www.leningrad.su/makod/show_product.php?n=15674

Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий

Мира два. Один - тесный, серый, вонючий, называется квартирой. Второй - огромный, цветной, не называется никак, но я для себя окрестил его Залесьем. Возможно, от того, что моя резиденция разбита на лесной опушке, а может и по другой причине, не знаю точно.

В квартире, кроме меня, живут Карга, Курва, Малолетка и Толян. Карга очень старая, слюнявая и сварливая, от нее смердит затхлостью и лекарствами, Курву и Толяна она ненавидит, Малолетку любит, мною брезгует. Карга - это моя бабка по Курве, так однажды сказал Толян. Курва рыжая, толстая и неопрятная, от нее пахнет потом, перегаром, табаком, зато она добрая и всех любит, даже Каргу и меня. Курву Толян зачастую зовет машкой иногда муркой, она наша с Малолеткой мама и ишачит на заводе за деньги. Малолетка красивая, она пахнет утром, травой, дождем, меня Малолетка жалеет, называет стасиком. Толяна она боится, потому что тот, когда Курвы нет, распускает грабки. Малолетка ходит в школу и мечтает от нас сбежать после выпускного. Она младше меня на год, родилась, когда папаша загремел на пожизненное. Толян весь в наколках, они у него везде, лишь на жопе нету. Нигде не работает, только материться, бухает и распускает грабки. Он всех ненавидит, а меня в особенности, за то что все время
молчу и обоссываю стульчак, называет меня грёбанным аутистом и придурком, хочет сбагрить в дурдом, но Курва не позволяет.

В Залесье, кроме меня, живет колдунья. Я ее ни разу не видел, но знаю, что она есть.
Колдунья злобная и хочет меня убить, но моя резиденция неприступна, и внутрь охранного периметра ей не проникнуть. Еще в Залесье бывают пленники, до вчерашнего дня их побывало шестеро. Один за другим, каждый пленник бродил по миру, искал из него выход, потом помирал.

Выхода из Залесья нет, есть водопады и лабиринты, и горные пики, и
пещерные города, леса, джунгли, диковинные цветы, сочные плоды, ягоды и
коренья, радуги и туман, драконы и ящеры, саблезубые тигры и пещерные львы, волчьи стаи и бизоньи стада, рыбы и птицы. Всё есть, нет только выхода. Ни для кого, кроме колдуньи и меня.

Седьмого по счету пленника я увидел вчера на закате, заблудившегося в лесу, белобрысого и очкастого маменькиного сынка в красной тужурке. Корзинку с грибами он давно бросил и метался теперь в зарождающихся вечерних сумерках между деревьями, охваченный паникой, как и его предшественники. Я дождался, когда стало совсем темно и выдохшийся очкарик, опустившись на пень, принялся реветь, тогда я раскрыл перед ним входную дверь, оттуда полыхнул свет, повеяло теплом, дымом костра и пряностями. Очкарик вскочил, секунду поколебался и бросился в проем. Я захлопнул дверь у него за спиной.

Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва, старший группы "лиса 4" поисково-спасательного отряда Лиза Алерт, позывной Леший

Контрольный пункт разбили в шести
километрах к юго-востоку от станции
Черусти. Здесь обрывался единственный
стелющийся вдоль лесной опушки проселок, и начиналось бездорожье. Я прикатил за полчаса до сбора в полной темноте. Напарники, грузный, наголо бритый Константин Петрович,позывной Старик, и грудастая, крепкая, мужиковатая Тамара, позывной Томка, выскочили из машины, прежде чем я заглушил двигатель.

Минуту спустя, мы разобрали снаряжение, подтопали к месту сбора. Здесь, в свете фар видавшего виды внедорожника, уже сосредоточились два десятка спасателей, еще полсотни были в пути, их ждали с минуты на минуту. Я знал почти всех. Я знал кто чего стоит, знал кто, не стыдясь напарников, плакал от счастья, приняв сообщение "Найден. Жив.",и кто ревел от горя, приняв "Найдена. Погибла.", от настоящего горя, хотя погибшую девочку не знал и видел лишь последнюю прижизненную фотку. Это были особые люди, странные люди, неприкаянные,
такие же как я. Те, кто где бы ни
находились и чем бы ни были заняты, по
звонку координатора бросали все, хватали
снаряжение и мчались к месту сбора, на
поиски пропавших детей, подростков, стариков. Те, кто безостановочно гнал джип за МКАД, тормозя по пути лишь для того, чтобы подобрать напарников, столь же безрассудных и как правило неприспособленных, неустроенных, разведенных, уволенных за прогулы неудачников и недотеп.

"Родненькие, найдите его, - заклинала
мечущаяся от спасателя к спасателю бабка, расхристанная, заполошная, в ветхой штопанной кофте, - не дайте старой наложить на себя руки, выручите, спасите умоляю, отыщите его!" Пропавшего 13-летнего тощего белобрысого и очкастого пацана звали Игорь. За грибами он отправился из близлежащего села вчера утром на пару с бабушкой, той
самой, что сейчас молила найти внука
еще несформированные спасательные
группы. Вчера, в 11 утра Игорь перестал
откликаться на зов, к двум пополудни
обезумевшая от горя старуха отчаялась
его искать и к четырем вернулась в село.
В пять, заявление о пропаже ребенка принял участковый, в шесть, его принял дежурный оператор горячей линии отряда Лиза Алерт. В восемь, координаторы завершили предварительный сбор информации, 5 минут спустя, сообщение высшей категории срочности приняли добровольцы. В 20:27 я прыгнул за руль, в 21:50 подобрал Старика, в 22:44 Томку, наш четвертый Коля Васильев, позывной Василек, еще не оправился от
травмы в сломанных, месяц назад на поиске, ребрах поэтому в 3:30 утра мы прибыли к месту сбора неполной группой.

"Внимание, - заглушил старушечьи мольбы усиленный мегафоном голос координатора, -кинологи запаздывают, поломка в пути, начинаем без них. Разбиться на группы, старшие групп подходят по одному."

Нечёсаный, небритый Армен Геворкян, позывной Ара, шагнул вперед, три минуты спустя, он получил ориентировку и карты местности с выделенным группе поисковым квадратом. Четверо спасателей отвалили в сторону. Ара отстранил, рвущуюся целовать ему заросшую буйным волосом ладонь, старуху, гаркнул "пошлы" и четверка рванулась вдоль опушки, к означенному на карте крестом, входу в лесной массив.

Через 10 минут настала моя очередь. "Лиса 4, старший Леший, - доложил я координатору, -у меня неполная группа, Василек временно выбыл. Нуждаюсь в замене."
"Принято, -координатор коротко кивнул, -
возьмешь новичка."
Ситуация была штатной, и полные группы укомплектовали новичками, теми кто выходил на поиск впервые, и у кого постоянных напарников еще не было. Иногда, новичка назначали в придачу к полной четверки, несмотря на неминуемое замедление и усложнения поиска. Старшие никогда не отказывались, новобранцев необходимо было учить. Пройдет год-другой половина из них отвалятся, оставшиеся образуют новые группы, значит у пропавших, заблудших, исчезнувших шансы на спасение
увеличатся.

"Настя, - представилась шагнувшая в свет фар из темноты утренних сумерек, ладная,светловолосая девушка лет двадцати, - позывной Сибирячка, к поиску готова."
"Все, все официоз закончился, - я
улыбнулся Насте, махнул рукой и крикнул, - пошли."
"Знакомимся на ходу, -облапила новенькую за плечи Томка, - я Тамара, дедка можешь называть Стариком, он отличный дедок, славный. Старшего мы зовем Леший, в основном за портрет лица."
"На свой портрет взгляни, - недовольно буркнул я, - тоже мне амазонка."
Девушки прыснули, Старик высказался в том смысле, что будь он помоложе на портреты бы не посмотрел, а вот прям женился бы на обеих.

Я приказал прибавить ходу, до места,
обозначенного на карте крестом, оставалось полчаса быстрым шагом. Там нам всем станет не до шуток. На проческуквадрата 500 на 500 метров уйдет весь день, на тщательную проческу, с заглядыванием под
каждый камень, каждую корягу и каждый
куст. Это в том случае, если сообщение "Найден." не поступит раньше, лишь одному
богу известно каким будет второе слово в
нем "жив" или "погиб". Если же отбой не
придет, мы продолжим поиски завтра уже
в новом квадрате и будем продолжать
неделю до тех пор, пока у парнишки все
еще остаются теоретические шансы на
жизнь. Бывало, пропавших находили живыми на шестой день поиска, бывало и на седьмой, обессилевших, потерявших сознание от боли, со сломанными ногами или руками, но все еще дышащих. На восьмой день поиски на местности прекращались, но не сам розыск.

Потерявшиеся и ненайденные считались живыми и иногда крайне редко, случалось чудо. Два года назад мне на сотовый позвонила мать так и не найденной потеряшки. Через час она изможденная, заходясь в истерике, кричала мне в лицо:
"Даша жива, я знаю, ее видели трое
свидетелей в Псковской области в глуши,
полиция отказалась, мчс-ники отказались,
все отказались, прошу вас, я заплачу, все
отдам, все что есть!" Полторы недели спустя в ноябре, Василек ногой вышиб входную дверь и мы четвером ворвались в ветхую избу на отшибе обезлюдевшей деревни. Опухший от пьянства и дури садист, что держал в погребе пропавшую в августе 14-летнюю девочку, вскинулся нам на встречу с ножом и тогда грузный, наголо бритый бывший морпех, позывной Старик, не раздумывая, всадил ему в лоб пулю. Потом был суд и условный срок, и мать спасенной сующая в руки Старику перетянутую скотчем пухлую стопку 100 долларовых купюр и он сам, бросивший скупо: "Оставь при себе, девочка."

В 5:15 утра поисковая группа Лиса 4 достигла точки входа в лесной массив. В 6:02,восточной границы закрепленного за группой квадрата. Мы рассыпались в цепь и приступили к проческе.

Анастасия Юденич, 20 лет,общежитие МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка 2 курса

Мы искали пропавшего в лесу мальчика семеро суток. Не нашли, ни его самого, ни его тело. На второй день Лиса 6 обнаружила лукошко с сыроежками. На 3 день в 6 километрах к западу Лиса 2 нашла очки с выбитым правым стеклом и треснувшим левым. На 4 денькинологическая группа обнаружила лесную поляну, на которой следы пропавшего обрывались. Поляна оказалась в нашем квадрате и Лиса 4 вместе с кинологами осмотрела ее. "На этом пне он сидел, - буркнул поджарый, коротко стриженный парень с овчаркой на поводке, -пришел с юго-запада, беспорядочно кружил по поляне, потом, видимо, обессилел. Исходящих следов нет, здесь он исчез, будто под землю провалился."

"В прошлом году такое было, - задумчиво проговорил Леший,-помните Аню из западного Бирюлева, тоже в лесу, в двух
километрах от дома, тоже будто сквозь
землю."
"Не нашли?" -на всякий случай спросила я, хотя ясно было и так.
"Не нашли, но не теряем надежды на чудо."

Чудо.... Для меня его не случилось, в
позапрошлом июне мой младший брат Олег пропал в тайге, в десяти километрах южнее Ягодного. Вместе с ним пропали два одноклассника, всем было по 11 лет. "Клад Колчака искать пошли, - утирая слезы сказала соседка тетя Клава, мать
пропавшего вместе с Олегом Егорки, -
начитались глупости в интернете."

Мы вышли на поиски всем поселком, тайгу
прочесывали трое суток, ночуя на привалах у походных костров. На четвертый день Егорку и Рината, едва живых от переохлаждения и голода, нашли. Никогда не забуду, как старый таежный охотник по кличке Душегубец, бывший уголовник отмотавший 15-тилетний срок за двойное убийство и оставшийся на поселение, выносил пацанов на руках. Разбойничье, хищное, рябое лицо Душегубца перекосилось толи от злости, толи от радости не поймешь. "Отвалите, падлы, - сипел он хлопочущим вокруг него односельчанам, -сам, на хрен нашел, сам, на хрен, и дотащу, отцепитесь сказал!"

Олега так и не нашли. "Вечером было, - утирая сопли, наперебой рассказывали спасенные пацаны, - страшно было, темно, дождь хлестал, потом кончился. Олег по нужде отошел, вдруг как сверкнуло что-то и завоняло чем-то, вроде как печеными яблоками, или может брагой, и жар вдруг накатил и сразу исчез. Мы кричали, аукали, звали его, не отозвался Олег ни разу."

"Жив он, - день спустя прошамкала старуха
Акимовна, про которую люди поговаривали, что ведьма, обходили стороной, - пока жив еще. Его ирод поганый, бесовское отродье в свою обитель затащил."
"Какой ирод? В какую обитель? -рявкнул отец, - говори ну!"
"Ты, Ермалай,в бесов не веришь," - проскрипела Акимовна.
"Я теперь во что хошь поверю, ну!"
"Есть один, -поджала губы старуха, -далеко где-то, где не вижу, может на горе сидит,может в Магадане, может во Владике. Не от мира сего, Господь его обделил, лукавый приветил и поганым даром наградил. Он не один такой есть еще, телом у нас живет на белом свете, а душой в урочище своем."
"В каком еще урочище, -заорал отец, - ты что плетешь?"
"Что знаю, то и плету. Туда никому ходу нет, только такие как я сквозь стены видят. Он туда малолетних затаскивает, завидует им. Затащит кого и мытарит пока тот не помрет страшно там, душа то у Ирода черная," - скрипела старуха.
"И чего?, - гаркнул отец, - чего делать то?" "Ничего тут не поделаешь, ирода если только найти, да где ты его найдешь? Выхода из черной обители нет, стены глухие, двери все заколочены, внутри разная нечисть, дрянь всякая, змеи болотные, ядовитые грибы, лихорадка".

Я пришла к Акимовне еще один раз, через
неделю после того как от горя истаяла и
умерла мама, и ушел в страшный одинокий
запой отец, за два дня до того, как улетела
в Москву, потому что было все равно куда,
лишь бы подальше.
"Всё Настасья, -прошамкала старуха, -отмучился раб божий Олег Ермалаевич. Царство ему небесное, загубил его ирод, как и других, что до него были."

Продолжение следует.

Автор: Стас