pikimon84

Хочу описать свой опыт получения группы инвалидности и последующего оформления выплат. Проходя весь этот адов путь, искала информацию в интернете, толку от этого было чуть, на деле всё оказалось иначе.
Возможно, кому-то будет полезно.
Всё актуально для Москвы в 2022г.

И вот настал тот момент, когда лечебное учреждение (в моем случае поликлиника 115) направило ваши документы в бюро МСЭ (медико-социальная экспертиза). Обязательно уточните у врача номер бюро, куда направляют ваши документы, а в идеале адрес и телефон. Чтобы можно было звонить и узнавать, пришли ваши документы в бюро и на какую дату назначено освидетельствование.
Мои документы пришли в бюро МСЭ 27 июля освидетельствование назначено на 29 августа заочно (то есть приезжать не нужно, нужно 29 августа ждать звонка из бюро).
29 августа мне позвонили и сказали, что необходимо явится на очный осмотр на следующий день в 14:00 в 105 кабинет.
Дисциплинированно приезжаю (бюро МСЭ 20). На 15 минут раньше. Народу не было, позвали меня сразу. Будьте готовы, какой бы у вас не был диагноз, разденут до трусов. Осматривают очень внимательно и тщательно. После осмотра 5 минут ожидания в коридоре, и объявили, что дали мне 3 группу инвалидности на год.
На следующий день я приехала забрала справку розовую и ИПР.
И прям в этот же день поехала в пенсионный фонд. Для чего? После получения группы инвалидности, информация автоматически направляется в пенсионный фонд и вам нужно лишь написать заявление о Доставке пенсии (то есть заявление о том, куда вам переводить деньги). В принципе, в пенсионный фонд можно не ехать, заявление о Доставке пенсии можно написать в личном кабинете на Госуслугах или в МФЦ. Но, если вы впервые оформили группу инвалидности, то советую все таки доехать до пенсионного фонда, там вам все расскажут, что и как делать дальше.
Итак, вы решили доехать до пенсионного фонда, никакую Трудовую книжку, а уж тем более Дипломы о образовании везти с собой не нужно, только паспорт и СНИЛС. У меня даже эту розовую справку не попросили.
В пенсионном фонде пишите заявление о доставке пенсии, для этого необходима дебетовая карта Мир любого банка. В заявлении нужно будет указать реквизиты счета.
Далее, из чего состоит пенсия. ЕДВ (ежемесячная денежная выплата) +страховая пенсия (если у вас есть хоть какая-то трудовой стаж) или социальная пенсия (если подтверждённого трудового стажа нет). У меня стаж есть, поэтому пенсия страховая.
Ежемесячная денежная выплата для 3 группы инвалидности выглядит вот так (смотрите фото).
Страховая пенсия рассчитывается индивидуально, исходя из стажа, зарплаты, пенсионного коэффициента и бог знает чего ещё, так что сумма у всех получится разная.
Значит, мы написали заявление о доставке пенсии в пенсионном фонде (или на Госуслугах, или в МФЦ).
Далее, в течении примерно 10 дней начисления ЕДВ появятся в компьютерах пенсионного фонда.
В моем случае, ЕДВ - 1219р. + Социальный пакет (это - маленько бабла на лекарства, маленько на санаторий и чуток на поезда и электрички). Если вы хотите этот социальный пакет, то по истечении 10 дней в пенсионный фонд вам не надо. А если хотите, чтоб денежек было побольше, то нужно приехать в пенсионный фонд и отказаться от чего хотите. Я отказалась от лекарств и санатория, оставила только электрички. Таким образом, моя ЕДВ 1219,54 + 1011,64 + 156,50 примерно 2350.
Едем дальше. По истечении тех же самых 10 дней, нужно будет сходить в МФЦ и написать заявление на бесплатный проезд и на городские доплаты (это только для москвичей, что в других городах с доплатами я не знаю).
Ещё нужно сходить в МосЭнегро (туда розовая справка нужна) оформить льготу на оплату электричества.
С ИПР (индивидуальная программа реабилитации) нужно обратиться в соц.защиту. Что может входить в ИПР? Какие то технические средства необходимые вам, при вашем диагнозе (очки, слуховой аппарат, памперсы, инвалидное кресло, ходунки, костыли, протезы, ортезы и так далее). Что именно вам необходимо решает конечно комиссия врачей в бюро МСЭ.

После настойчивых, но безрезультатных звонков и ударов по входной двери фельдшер достал из кармана мобильник.

— Это седьмая. Мне никто не открывает дверь. Вы б им перезвонили.

— Вы точно на адресе? А, вижу. Всё правильно, — диспетчер, судя по всему, нашла точку машины на компьютерной карте навигационной системы. — Может, уехали?

— Не похоже, — фельдшер явно слышал шаги за дверью квартиры.

— Сейчас перезвоню на вызов. Жди, — диспетчер отключилась.

***

— Представляешь? Не успела трубку положить, как звонит больная с твоего адреса, — голос диспетчера был смешлив. — Утверждает, что под видом скорой помощи к ней ломится какой-то здоровенный усатый мужик в синей куртке сантехника. Просит уточнить, как выглядит врач и во что он одет.

— Уточнила? — фельдшер тоже развеселился.

— Ну, естес-сно. Так и сказала, что доктор — это здоровенный усатый мужик в синей куртке сантехника. Так что жди. Сейчас дверь квартиры откроют.

***

— А почему вы не в белом халате? — женщина с тревожным блеском в глазах приоткрыла через цепочку дверь.

— А потому, что скорая давно не ездит в белом. Люди в белых халатах сейчас не в тренде.

— Что такое тренд?

— Барышня! — фельдшер начинал терять терпение. — Может, вы всё-таки впустите бригаду скорой в дом? Или скорая вам уже не нужна?

— Нужна, нужна, — женщина торопливо, хоть и с каким-то испугом прикрыла дверь, снимая цепочку, чтобы потом открыть её настежь. — Конечно, нужна. Проходите.

Фельдшер вошёл первым, на всякий случай оценивая боевую обстановку. Следом вошла медсестра, доселе стоявшая у фельдшера за спиной, а потому не замеченная больной сразу.

— Вас двое?

— Да, — фельдшер поставил "рыжий ап" (ящик с медикаментами, прозванный так на скорой за оранжевый цвет) на пол и присел на стоящую у дивана табуретку. — Хоть сегодня повезло, а то всё один да один. Кому скорую вызывали?

— Себе, — женщина с тревожным взглядом присела на диван.

— Что угрожает вашей жизни?

— Я не знаю, — женщина заволновалась. — А должно что-то угрожать?

— Вам виднее, раз вызвали, — фельдшер усмехнулся. — Рассказывайте. Жалобы на что?

— У меня закончился мой препарат. Я не успела вчера к врачу, а сегодня выходной, он не работает.

— Понятно. А нас в качестве аптеки на колёсах вызвали, — подобные вызовы фельдшер ненавидел всеми фибрами души.

— Вы не обижайтесь, пожалуйста. Я больше никогда не вызову скорую, раз это неправильно в моём случае. Просто я очень боюсь, — женщина внезапно разрыдалась.

— Ну… — фельдшер, не ожидавший подобной реакции, слегка растерялся. — А реветь зачем? Вы успокойтесь и конкретно скажите, что случилось?

— Я боюсь, — женщина так же внезапно перестала плакать и уже спокойно смотрела то на медсестру, то на фельдшера.

— Хорошо, — фельдшер начал понимать происходящее. — Зададим вопрос по-другому: на учёте где-нибудь состоите?

— В психоневрологическом диспансере.

— Я так и подумал. А что ж сразу диспетчеру не сказали? Он бы профильную бригаду прислал. Зачем было про давление сочинять? Приехали б. Может, и препарат нужный с собой привезли бы.

— У них другие препараты. После них я точно в понедельник на работу выйти не смогу. Мне нужен мой препарат. Что ж теперь делать? — женщина без патетики, но с нарастающим ужасом в глазах заламывала руки.

— Ну, дорогая моя, раз у них нет, то у нас тем более. Мы люди скромные, линейные. Как хоть препарат называется?

Больная назвала.

— Вы меня извините, что вызвала. Я буду знать. Я ж не знала. Мне правда очень страшно, я по времени уже должна вторую таблетку принять, а у меня нет. А пропускать нельзя. Страшно, когда перерыв получается, — женщина опять разрыдалась. — Мне на работу в понедельник.

Подумав, фельдшер достал личный мобильник.

— Алло! Это Иванио? — в шутку коверкая имя старого приятеля, фельдшер прижал телефонную трубку к уху. — Здравствуй, дорогой. Это тебя твой потенциальный клиент беспокоит.

— Рад! Чегтовски рад, батенька, что вы пока ещё адекватны в оценке своего будущего, — голос в трубке решительно напоминал картавость вождя мирового пролетариата. — Ваша палата всегда готова к приёму столь дорогого гостя. Изволите быть сегодня?

— Не дождёшься.

— Дожду-усь, — в трубке раздался добродушный смех. — Чего стряслось?

— У тебя есть...? — фельдшер назвал препарат.

— Очень надо?

— Иначе б не позвонил.

— Подъезжай, выручу. Но только на один приём.

— Больше и не надо. А сможешь сам привезти? Я скажу куда.

— Батенька! — голос в трубке опять заговорил ленинским курсом. — Да вы, батенька, наглец. В то время, когда космические корабли и пголетарски настгоенные массы…

— Привезёшь?

— Да привезу, привезу, — голос в трубке вернулся в реальность. — Исключительно из уважения к моему потенциальному клиенту. Диктуй адрес. О-о-о! Нашлась пропажа. Ждал. Ещё вчера ждал… Тогда уж и рецепт привезу, раз всё равно ехать, скажи ей.

***

— Порядок. Слушай сюда. Сейчас приедет бородатый мужик на мотоцикле, в кожаной куртке, похожий на Ленина. Привезёт лекарство и рецепт. Ты уж не пугайся, дверь ему открой, не держи на лестнице. Откроешь?

— Открою, — женщина немного успокоилась и даже улыбнулась — Спасибо вам. А откуда вы моего лечащего врача знаете?

***

— Опять всякой фигнёй занимаемся, — медсестра забралась в кабину "газели". — Теперь ещё таблетки с доставкой на дом организовываем. Точно аптека на колёсах, а не скорая.

— Самым наигешительнейшим обгазом согласен с вами, матушка, — включив в речь картавость вождя пролетариата, фельдшер открыл боковую дверь. — Именно так.

— Тогда зачем? С предыдущими ты так не сюсюкал.

— Да как тебе сказать? — голос фельдшера опять стал нормальным. — Из тех пятнадцати пациентов, к которым мы сегодня выезжали, эта была самая милая и адекватная. И ей, как ни странно, действительно была нужна помощь. В отличие от остальных.

— Ясно, — медсестра помолчала, меняя тему разговора на более её интересующую. — А ваш друг правда похож на Ленина?

Автор: Дмитрий Беляков

Первый. Врач-педиатр Олег Тигбо. На него молилась вся женская часть населения Цветочного бульвара, ибо после исчезновения доктора Ованесяна, он занял его нишу – был добрым ангелом всех рыдающих и температурящих младенцев зоны обслуживания Центральной подстанции. Как когда-то сказала одна из мам, пришедшая на станцию со здоровенным тортом: «Ваш доктор Олег приедет, песенку споет – и мой пупырышкин успокоится. А если не успокоится – он еще одну споет». Олега любили, Олега ценили, Олег всегда был на хорошем счету у начальства и пациентов. Был у него, при всех плюсах, один ощутимый недостаток – прям был в суждениях и высказываниях, без всякого пиетета и скидок на впечатлительность. На все тычки работающих с ним фельдшеров резко отвечал: «Я в институте учился детей лечить, а не задницы полировать!». Как следствие – вызов к ребенку сына… ну, не сильно уже важна фамилия, важен статус дедули, к чьему внуку было прямое распоряжение главного врача гнать педиатрическую бригаду прям бегом, игнорируя ранее поступившие вызовы. Богатая квартира-студия, юный, но уже сознающий свою исключительность, счастливый отец двадцати годов, вставший в дверях и требующий от тяжело дышащих после подъема на шестой этаже медиков непременных бахил, ибо ковры и грязные лапы. Под осмотр – фоном перечисление фамилий и чинов, которым он, если что, тут же позвонит, язвительное комментирование всех действий врача и поставленного диагноза, интимно заданный вопрос – за сколько купил диплом? Я, мол, и без тебя сам разберусь, что у чада пищевая токс… токз…зикоинфекция, короче, тебя, коновала бездарного, сюда для чего пригласили, не побрезгали? Чтобы ты умничал? Или чтобы быстро вылечил? Люди, между прочим, устали, спать хотят, а не твой лепет слушать. Под конец – откровенно хамское: «Вижу, твой папаша явно на твоем образовании сэкономил!». Олег остановился, повернулся, дернул головой, оскалился: «Да и твой, вижу – на презервативах жался. Или дешевые брал, или дырявые».
Олега уволили в рекордный срок – за один день. До сих пор в диспетчерской раздаются голоса из телефонных трубок: «Вы нам только доктора Тигбо пришлите… что-что? Как – уволен? КАК УВОЛЕН? ВЫ ЧТО, С УМА ТАМ ПОСХОДИЛИ, НА ВАШЕЙ ЭТОЙ «СКОРОЙ!».
Минус.
Два. Врач Борис Ильинский. Человек с тяжелой судьбой, когда-то – блестящий врач, потом – врач пьющий, потом – врач уволенный. Длительное время живший непонятной, полубездомной, пьяной жизнью, потом – вернувшийся на станцию, помятый, истрепанный, но – бросивший пить и горящий желанием работать. Несмотря на косые взгляды, целый год беспорочно отработавший на линии, без жалоб, без ошибок в терапии, с идеальным оформлением медицинской документации, равнодушный к зарплате и надбавкам, наслаждающийся почти потерянным счастьем – быть человеком и профессионалом, в котором нуждаются, которого ждут. Те, кто не терял все и не опускался на самое дно – не поймут… Жалоба ушлой соседки, вызвавшей бригаду к бабульке, на чью квартиру она всерьез нацелилась, это все перечеркнула жирным штрихом почерка заявления на увольнение. Ильинский ушел со станции, тяжело пил, на Цветочном его часто встречали в жутком виде и невменяемом состоянии. Там же и нашли – с проломленной ударом чего-то тяжелого головой, холодного, окоченевшего, с оскаленным страшным лицом. Хоронили силами станции, родных у него не осталось… ну как – станции, собирали деньги по бригадам, начальство, то, что сидит, повыше, денег на похороны бывшего врача «Скорой помощи» Ильинского найти не смогло. С его, начальства, сконфуженных слов, конечно.
Минус.
Три. Николай Ильич Трунов, «дядя Коля» – для многих поколений фельдшеров, долго и упорно трудившийся на бригаде кардиологии, многих воспитавший, многих научивший премудростям анализа ЭКГ, терпеливо разъяснявший неофитам разницу между депрессией и подъемом сегмента ST, достававший памятные кардиограммы с уникальными патологиями, рассказывающий забавные случаи из практики, живая легенда подстанции, которая инфаркты выслушивает, а потом уж снимает «пленку» - для отчетности, не для постановки диагноза. Старенький, сгорбленный, в непременном белом колпаке, в очках с диоптриями, с обязательной хитрой ухмылкой, всегда по-доброму насмешливый и ироничный – когда к нему бросался очередной фельдшер или интерн со свежей кардиограммой; в такие моменты он почти всегда приобнимал за плечи, усаживал, разглаживал термоленту аккуратными движениями мозолистых сморщенных ладоней, откашливался, поправлял очки. И лента оживала – невнятный частокол черных осцилляций на розовой бумаге (частенько – смазано, с «наводкой») превращался в атривентрикулярные блокады, пароксизмы мерцательной аритмии, декомпенсированные «правые» пороки, синдромы Вуда, стенокардию Принцметалла, узловые ритмы второго типа, блокады Самойлова-Венкебаха, синдром Вольфа-Паркинсона-Уайта… все короткими, скупыми, емкими фразами, с непременными примерами и подробным объяснением терапии. Часто в такие моменты (как правило – в коридоре подстанции, перед диспетчерской), фельдшера, приезжающие с очередного вызова, останавливались, создавая небольшую толпу, слушали, кто-то торопливо записывал на обратной стороне расходного листа или бланка сообщения в поликлинику, наспех рисуя ломаную линию кардиограммы, вполголоса чертыхаясь, когда внезапно отказывала ручка.
Ночной вызов, пьяный джип навстречу, орущий музыкой, оскалившийся хромированным «кенгурятником», длинный сигнал и громкий удар, завершившийся хрустом мятого железа и дерущим уши визгом протестующей резины. Удар пришелся строго в ту сторону «Газели», где дремал уставший за бессонные сутки врач. Приехавшая первой на место Аня Лян после билась в истерике: «Мальчики, там месиво просто… месиво… понимаете?! КАК ТАК МОЖНО?! МЕСИВО ПРОСТО! Я ЕГО ДАЖЕ НЕ УЗНАЛА!!». Юноша, опрокинувший машину бригады, невнятно матерясь и сплевывая, постоял какое-то время, глядя на сочащуюся из-под искореженной двери кровь, после - петляя, ломясь сквозь кусты, сбежал. Как показала практика – правильно сделал, ибо негоже сыну некого чина из тех, кто носит непростые погоны, пьяным лететь по встречной в пять утра. Было разбирательство, длительные допросы, куда-то загадочно исчезла карта вызова, на который ехала бригада, потом – телефонная запись вызова, на который ее отправила диспетчер, бодренькая кампания в местных СМИ на тему «Нескорая «Скорая» ехала по своим личным делам, пока больные ждали – но их покарал случай!», красиво поданный материал в суде, что сей юноша ехал строго по знакам и трезвым, и лишь судьба уберегла молодой и растущий организм от нападения пьяной в дупель бригады врачей-убийц. Дело закрыто. Roma locuta, causa finita.
Щекастое личико сына того самого, дающего сконфуженное интервью угодливо «угукающему» корреспонденту местной телерадиокомпании – мол, да, выжил, сам не знаю, как, бог их простит, врачей этих…
Мертвые, пустые глаза фельдшеров, смотрящих на экран, где распинался оправданный убийца.
Уволившаяся сразу после этого врач Таня Мангусова – пришедшая на смену погибшей бригаде.
«Их лечить после этого? ИХ? ИХ, НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА?!»
Минус.
Минус.
Минус….
Надежда Александровна отшвыривает сигарету.
До утра еще далеко – очень далеко.
- НАДЕЖДА АЛЕКСАНДРОВНА! – гулко, раскатисто.
Она идет торопливо обратно в кабинет, берет трубку телефона, что протягивает диспетчер. Гримасой показывает – тот самый!
- ТЫ, $УКА, СЛУШАЙ МЕНЯ СЮДА! – несется из динамика. – ЕСЛИ ТЫ, bЛЯdЬ ТУПАЯ, СЕЙЧАС ЖЕ ВРАЧА НЕ ПРИШЛЕШЬ, Я ТЕБЯ ЖИВЬЕМ В ЗЕМЛЮ ЗАКОПАЮ! СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ТЫ?!
Старший врач на миг закрывает глаза. Где-то в другом конце города сейчас Карину сдают приемному отделению психоневрологического диспансера бледные, злые, избегающие смотреть на нее и друг на друга сотрудники седьмой бригады. Дальше – долгая терапия нейролептиками, постановка на учет, прощание с работой на «Скорой помощи», периодический вылет из ремиссии основного заболевания, последующие госпитализации, медленный, страшный ад для дочери – которая сейчас спит в кроватке, не зная, что произошло с мамой.
Послать эту тварь – длинной, долго вынашиваемой, составленной из специальной подобранных слов, тирадой? Заорать, выплеснуть ему в уши все то дерьмо обратно, которое он лил на диспетчера? Пообещать закопать его ответно, куда глубже, с осиновым колом в брюхо и в простату, дабы не наплодил себе подобных?
Добавить еще один минус в худеющий график дежурств подстанции?
- Ваш вызов принят, бригада будет, ждите.
Щелчок, разъединяющий разговор.
Надежда Александровна тяжело дышит, достает баллончик «Астмопента», встряхивает, переворачивает, впивается сухими губами в мундштук, нажимает на выпускной клапан.
Замирает, ожидая, пока ингалированный бета-адреномиметик растечется каплями по глотке.
Это в математике только минус на минус дает плюс. Здесь же, в реальной жизни, на подстанции «Скорой помощи» - эти минусы встраиваются лишь в кресты. В черные, траурные кресты неспасенных человеческих жизней.
Стук в дверь.
- Да... да?
Парень в красной куртке и черной кепке, глаза с отеками, губы трясутся, майка под курткой одета наизнанку.
- П-простите, вы… в-вы доктор?
- Да, что у вас..?
Он, суетясь, распахивает дверь, аккуратно приобнимая женщину, одетую в ночную рубашку, поверх которой накинута здоровенная, в леопардовых пятнах, шуба. Женщина тяжело дышит, лицо бледное, губы вытянуты в тонкую синюю нить.
- Мама вот… упала… руку, кажется, сломала…
От парня ощутимо пахнет алкоголем, по виду судя – поднял с постели крик упавшей матери. Не скандалил, не орал в телефон, молча собрался, намотал на сломанные кости предплечья импровизированную шину из свернутых журналов и шарфа, привел сюда.
Надежда Александровна выпрямляется:
- Лена, карту оформляй, в амбулаторный укладку давай!
Обнимает пострадавшую за плечи.
- Все, сынок, отпускай, дальше я сама. Женщина, со мной… аккуратненько… дойдете?
- Да дойду, куда ж я денусь… - едва слышно отвечает больная. – Вы простите, что мы так поздно…
Станция пуста, все бригады на вызовах. Надежда Александровна молча накладывает шину (парень, покачиваясь, неловко помогает, придерживая, убирая пальцы, когда надо пропустить тур бинта), колет кеторол в плечо, подтягивает руку к шее бинтовой косынкой.
Дверь амбулаторного кабинета открывается.
- Надежда Александровна, шестая вернулась!
- Везите, раз вернулась.
Парень медлит, рука ныряет в карман джинсов, неловко, стесняясь.
- Доктор, я… вот…
Сняв очки, старший врач смотрит на него в упор.
- Зовут тебя как?
- К-кого? Меня? А… Юра. Юра я. Я это…
- Спрячь, Юра. Не надо.
- Да п-почему не н-надо-то?
Врач и фельдшер шестой бригады уже ведут его мать в машину.
Надежда Александровна крепко сжимает ладонь сына.
- Потому что ты – плюс, Юра. Плюс, понимаешь?
Смотрит молча, пьяно, растерянно моргает. Не понимает.
- Иди, не думай. Иди, говорю! И маму береги!
Сын, оглянувшись, уходит по коридору.
Надежда Александровна прислоняется к косяку двери амбулаторного кабинета.
Зажмуривается.
Хватит минусов. Хватит, Господи, пожалуйста. Потом, если будет твоя воля – плоди их и размножай, пачками, толпами, ордами, поколениями, как пожелаешь.
Ты не вернешь Карину. Не вернешь Ильинского. Не вернешь Альсарову, Керимова, Тигбо, Данилину. Не вернешь дядю Колю. Не вернешь еще сотню тех, кому нет замены и эквивалента.
Дай этой подстанции хоть один плюс.
Или несколько.
Если не будет их – кто будет лечить, отче ты наш? Кто?
Шатаясь, старший врач идет обратно в кабинет.
Надрываясь, звонит телефон.
Тот же номер, по ту сторону трубки ждет тот же голос – беснующийся, злой, ненавидящий. Которому плевать на Юру и его маму, которая стойко терпела боль, пока пешком шла до подстанции через темноту Цветочного бульвара.
- Подстанция скорой помощи номер три, старший врач Васильева, слушаю вас!
Молча слушает ругань.
В голове упрямо бьется: «Минус! Минус! Минус!»
Минус.
Минус…

Автор: Олег Врайтов

Мягко говоря, Ильинского долго не хотели брать. Нет, врач он, конечно, великолепнейший, невропатолог, как говорится, от Бога, и на «Скорой» в свое время отработал будь здоров, но слишком уж был большой любитель «огненной воды» в качестве тонизирующего и стимулирующего трудовую активность средства. В те славные советские времена былой главный врач смотрел на это сквозь пальцы, потому как и вызовов было поменьше, и бригад – побольше, да и закуска – обильнее. Как правило, наказание очередной бригады, попавшейся на употреблении недозволенного на рабочем месте, сводилось к тому, что главный строил виновников торжества в своей кабинете и тихо говорил: «Ну, вы же больше не будете, правда?».

Но как-то Ильинский набрался до того, что не смог вылезти из машины – а там был уличный вызов на ДТП. Бедная фельдшер, как она ухитрилась погасить тот инцидент, до сих пор никто толком на станции не знает. Естественно, врача тут же вышибли с должности, благо, опять же, проблем с кадрами не было.
Но миновала перестройка, прогремела взрывами и танковыми траками по булыжникам демократия, шарахнул по кошелькам обывателей искусно задуманный «дефолт». И вот Ильинский снова пришел на станцию. Не пил он уже полгода – нет, не занимался «кодированием» и вшиванием различных капсул с грозным содержимым в мягкое место, просто взял и бросил. Жизнь заставила – уж схоронил жену, старушку-мать, да сына из далекого чеченского Шатоя привезли в цинковом гробу. Бог словно шепнул ему: «Будешь пить – пропадешь, человек. Один ты остался, никто не поднимет, если упадешь». Ильинский полгода стойко терпел все – и неизбежную абстиненцию, и зазывные жесты былых собутыльников у ларька, и скандальных соседей по общежитию, после разговора с которыми рука сама тянется к стопке… Ходил к родным на могилы с бутылкой водки, которую оставлял на надгробиях в граненых стаканах, сам же пил только минеральную воду. Даже сам удивлялся, откуда столько воли взялось. Терпел, ждал, с тоской поглядывая на проезжающие мимо по улице машины «Скорой помощи». И вот, выждав шесть месяцев – пришел.
Разговор с главным врачом вышел очень тяжелым, сложным и едва не закончился повторным уходом Ильинского со станции – его взбесило демонстративное обнюхивание на предмет запаха перегара. Само собой, многолетнее пьянство оставило свой отпечаток – стойкую гиперемию лица и полиневропатическое подрагивание пальцев – это-то и вызывало недоверие. Но не ушел он, и в итоге на его заявление, написанное в тот же день, легла размашистая виза «Принять на должность врача выездной бригады с испытательным сроком в 1 (один) месяц».
Разумеется, к восстановлению Ильинского отнеслись с подозрением практически все – и младшее начальство, и фельдшера, и диспетчерская, однако он подозрений не оправдал. Работал исправно, на смены выходил вовремя, задержки вызовов и расхождения диагнозов со стационаром у него были в пределах нормы, от неизбежных дополнительных смен не отказывался.

* * *
- Борис Иванович, - позвала фельдшер.
- А? – врач рывком поднялся с кушетки. – Что?
- Позвали нас.
- Правда? Ну, иду… - кряхтя, Ильинский сгреб со стола предусмотрительно выложенные из карманов формы очки в чехле, ручку и пустые бланки карт вызовов. – Риточка?
- Да? – девушка остановилась в дверях.
- Возьми карту, будь добра, я сейчас.
- Хорошо.
Нагулянный на бригадной работе простатит давал о себе знать после мочеиспускания жжением в уретре и тупой ломящей болью в паху. Ильинский поморщился, выходя из туалета и направляясь к раковине. Боль не сильная, но мерзкая. И если бы она одна…
После нагретой комнаты коридор первого этажа подстанции пахнул нетерпимым холодом открытой двери, которую всегда бросали нараспашку исцеленные амбулаторные больные. Врач тяжело брел к диспетчерской, мельком глянув на часы. Половина четвертого. Самое рабочее время. Рита зябко ежилась у окошка, держа в руках карту. Ильинский забрал у нее документ. Замечательно – шестьдесят четыре года, бронхиальная астма, приступ. Его контингент как раз – больные бабушки. Старше пятидесяти диспетчерская ему практически не давала, за исключением травм и уличных случаев. Видимо потому, что он не «делился».
- Поехали.
- Задолбали эти бабки, - тихо произнесла Рита, поднимая тяжелую терапевтическую укладку. – Первый раз замужем, твою мать. Не знают прямо, что при астме делать.
- Вызов-то на руках, - вздохнул Ильинский. – Куда денешься?
Врач и фельдшер вышли под моросящий дождь на улицу. Водитель спал на переднем сидении машины, подложив под голову подушку из салона. Ильинский постучал согнутым пальцем по стеклу, привлекая его внимание.
- Что, вызов, Иваныч? – взметнулась растрепанная голова.
- Он самый, Саша. Заводись.
- Сколько можно уже? – прорычал водитель, поворачивая ключ в зажигании. Сзади хлопнула дверь салона, и личико Риты появилось в окне:
- Сашка, Гагарина, тридцать девять, квартира шесть.
- Да хоть тридцать шесть! Что там?
- Лечить пойдешь? – фыркнул Ильинский.
- Я? На кой?
- Тогда не задавай лишних вопросов.
- Все подкалываешь, Иваныч. Сам, что ли, рад?
- Да кто ее спрашивает, мою радость-то? Поехали давай, раньше сядем – раньше выйдем.
- Машина же холодная!
- Согреется дорогой. Поехали, сказал!
Несколько раз судорожно дернувшись, «ГАЗель» развернулась на станционном дворе и выехала за ворота.
Адрес находился недалеко, буквально в десяти минутах езды. И на том спасибо.
- Машину не глуши, пока не согреешь салон, - буркнул Ильинский, вылезая. – Понял?
Водитель что-то неразборчиво проворчал в ответ.
- Саша! – повысил голос врач. – Если моя фельдшер себе что-то простудит, не обижайся тогда на меня!
Они вошли в пропитанный кошачьей мочой и теплой канализационной вонью подъезд «сталинки». Старые деревянные ступени прогибались под ногами, сигнализируя о пришельцах разнокалиберными скрипами. После подъема на третий этаж Ильинский остановился, прижавшись к перилам. Нет, все же годы дают о себе знать – вдобавок к не отпускающей боли в паху и мошонке, в груди сильно закололо.
- Вам плохо, Борис Иванович? – встревожено спросила Рита. – Опять мерцательная?
- Бери выше, - болезненно усмехнулся врач. – Стенокардия это, девочка. Сейчас, подожди, через минуту пройдет…
Дверь квартиры, напротив которой они остановились, открылась.
- Ну, и долго вы тут отдыхать собираетесь? – поинтересовалась толстая дама в безразмерной футболке и драном трико. Судя по всему, за происходящим она наблюдала в глазок двери. Рита сморщила нос от неприятных запахов, ударивших из квартиры. – Вы «Скорая» или кто вообще?
- Простите, какое ваше дело? – с ненавистью гладя на толстое, щекастое лицо, спросила девушка.
- Это я вас вызвала к Марье Никитичне, между прочим. Она инвалид, задыхается – а «Скорая» тут на лестнице прохлаждается. Хорошо работаете!
- Женщина, почему бы вам не свалить обратно в свою конуру, а? – опасно сощурила глазки Рита.
- Все-все, угомонитесь, - произнес Ильинский, переводя дыхание. – Рита, звони.
Фельдшер, все еще гневно раздувая ноздри, надавила пальцем на кнопку звонка.
- Он не работает, - злорадно сказала дама. – Я вам по «03» все сказала, чем вы там только слушаете?
- Короче! – Рита сильно толкнула дверь, распахивая ее внутрь. – Пойдете, доктор.
- «Пойдемте, доктор», - передразнила соседка. – Да уж будьте любезны, доктор, если вас не затруднит, доктор, войдите к больной, пожалуйста.
Сжав зубы, Ильинский прошел вслед за Ритой по жутко захламленной прихожей, уставленной шкафами, тумбочками, этажерками, обувницами с окаменевшей от времени обувью пятидесятых годов выпуска, завешенной паутиной и архаичными календарями. Медиков встретила типичная комната одинокой пенсионерки, с громадной кроватью, украшенной пирамидой подушек, аккуратно покрытых вышитой салфеткой. Разумеется, стены были увешаны портретами подтянутых мужчин в форме с бледными лицами покойников и надменных дам, поглядывающих на пришельцев в три четверти оборота овальных лиц. Сервант был уставлен фарфоровыми статуэтками танцовщиц, кавалеров с гитарами и собак, вперемежку с фужерами, рюмками и коробками из-под лекарств.
Больная лежала на диване, поглядывая на вошедших из-под одеяла.
- Как вы себя чувствуете, Марья Никитична? – с фальшивой, как четырехрублевая монета, заботой в голосе, произнесла втиснувшаяся вслед за медиками толстая соседка. – Вам хуже, да?
- Все так же, Надечка, - проскрипела старушка.
- Так же – это как? – поинтересовался Ильинский, снимая с шеи фонендоскоп.
- Может, вы сначала помощь окажите, а потом разговоры разговаривать будете? – злобно спросила соседка, уперев руки в жирные бока.
- А может, вы заткнетесь и покинете помещение? – повернулся к ней врач. – Вы мешаете работе бригады! Выйдите!
- Вы как со мной разговариваете?!
- Так, как считаю нужным, - отрезал Ильинский и повернулся к больной. – Я вас слушаю, женщина. На что жалуетесь?
- Вот хамло приехало! – взвизгнула соседка. – Это у нас «Скорая» такая! Ну-ну! Я этого так не оставлю!
- Бабушка, у вас паспорт есть? – поинтересовалась Рита, разворачивая на столе карту вызова.
- Ее паспорт у меня! – тут же вклинилась соседка. – Вам какое дело до него?
- Нужен для оформления официальной медицинской документации, - насмешливо сказала Рита. – Не возражаете?
- Надюша, принеси… - произнесла бабушка. – Врач же просит.
Соседка с неохотой вышла, смерив подозрительным взглядом бригаду.
- Не сопрем ничего, не переживайте, - успокоила ее Рита.
Грохнула дверь. Девушка скорчила гримасу, открывая укладку.
Ильинский, воткнув фонендоскоп в уши, аускультировал спину больной. По мере обследования морщина на его лбу становилась все глубже. Бабушка дисциплинированно дышала полной грудью. Наконец врач раздраженно выдернул фонендоскоп.
- И не лень вам, уважаемая Марья Никитична, ерундой в четыре часа ночи заниматься?
- Ась? – изумленно спросила старушка.
- Какая у вас, извините, к дьяволу, астма? Ни одного хрипа во всех отделах легких, дыхание везде проводится просто великолепно! Вы бригаду лежа встретили! Какая астма лежа?
- Мне нужен укол.
- Стоп! – Ильинский убрал фонендоскоп в чехол тонометра. – Укол уколом, конечно… Вы что-то от астмы своей принимаете?
- Да, принимаю, - бабулька на удивление бодро вскочила, просеменила к серванту и начала бойко выкладывать на стол конвалюты с таблетками. – Вот, вот, это вот еще принимаю.
Врач и фельдшер синхронно посмотрели на гору медикаментов, затем на больную.
- Бабулечка, - сладким голосом произнесла Рита. – Вы вообще лечитесь или нет?
- Как?
- У вас тут флакон сальбутамола лежит. Он даже не распечатан.
- Нет! – старушка в священном ужасе затрясла руками. – У меня три операции на глаукому было. Он на глаза… это… в общем, плохо делает глазам!
- Вас же никто не заставляет его в глаза ингалировать, - устало произнес Ильинский. – Зачем вы нас вызвали, можно спросить? Приступа, как такового, у вас нет, а если бы и был – у вас же все под рукой. Вот, пожалуйста: эуфиллин есть, теофиллин есть, теофедрин даже где-то раздобыли, дексаметазон таблетированный тоже есть. Ингалятор бронхоспазмалитиков есть. Чего вам не хватает?
- Мне нужен укол! От него все проходит. А таблетки, мне ваша участковая сказала, печень убивают!
- А растворы - нет? Вы думаете, они у вас мимо печени проскочат?
В двери показалась соседка, держащая в руке паспорт, завернутый в полиэтиленовый пакет.
- Марья Никитична, они что, вам ничего не укололи? Так и знала! Слушайте, вы, как вас там – мы в вас не нуждаемся! Освободите помещение, мы другую «Скорую» вызовем!
- Женщина, а вы считаете, что «Скорой» больше делать нечего, как на всякие «лажняки» по ночам разъезжать?! – не выдержала Рита.
- Что?!
- Что слышала! У вас совесть есть вообще? Мы вам что – поликлиника на дому? Другую она «Скорую» вызовет, да сейчас, разбежались мы уже! Десять бригад тебе пригоним, только свистни!
- Девушка, да я же вас посажу за эти слова! Вы клятву Гиппократа давали!
- А вы ему кто, родственница? – ядовито засмеялась Рита. – Если я чего Гиппократу давала, пусть он с меня и спрашивает!
- Так, прекратите! – Ильинский изо всех сил грохнул кулаком по столу. – Устроили базар-вокзал! Рита, перестань! И вы помолчите!
Наступила кратковременная тишина, прерываемая тяжелым дыханием женщин.
- Значит, так, Марья Никитична, - произнес врач. – Как врач "Скорой помощи" говорю вам, что никакого приступа бронхиальной астмы у вас нет, дыхание нормальное, одышки и гипоксии я не наблюдаю. Произведение инъекции бронхоспазмалитиков считаю нецелесообразным, потому как эуфиллин вызывает тахикардию, что в вашем возрасте не пройдет безвредно. Для профилактики БА, если у вас таковая есть, принимайте все те препараты, что вам прописал участковый врач, по той схеме, которую он вам нарисовал. Если возник приступ удушья, купируйте его ингаляцией сальбутамола. И только если сальбутамол вместе с эуфиллином не помог, только тогда вызывайте «Скорую». Вам все понятно?
- Нормально, - с ненавистью произнесла соседка. – Замечательно наша «Скорая» лечит, слов нет. Выходит, по вашим словам, она здорова?
- Выходит. Рита, написала? Собирайся. И дай таблетку феназепама.
- Не надо нам ваших поганых таблеток!
- А вас никто и не спрашивает! – оборвал Ильинский толстую даму. – Свое мнение держите при себе.
Бабушка оттолкнула руку фельдшера с белой таблеткой.
- Нет, мне не надо. Доктор, вы что, укол делать не будете?
- Как знаете, - Рита положила таблетку на тумбочку. – От нее заснете и про свои болячки забудете.
- Мне укол!
Медики направились к выходу, потеснив занявшую дверной проем соседку. Та прошипела что-то угрожающее вслед и от души бабахнула входной дверью, едва не прищемив врачу ногу.
- Вы еще ответите, - донеслось из-за двери. – У меня сын в администрации работает…
- Да пошла ты со своим сыном, - зло сказала фельдшер. – Вы как, нормально, Борис Иванович?
- Вроде да. Пойдем, не стоять же тут до утра…
Они начали спускаться по скрипучим ступенькам.
- А чего соседка-то так суетится, как думаете? – поинтересовалась фельдшер, перехватывая «терапию» поудобнее.
- Чего тут думать, все и так понятно. Квартира. Бабка одинокая, родственников, судя по всему, нет, соседка ее досматривает. И, разумеется, прилагает все усилия, чтобы бабулька поскорее обратилась в кооператив «Земля и люди». Видишь, паспорт уже себе захапала, на всякий, как говорится, пожарный. Да и остальные документы, думаю, тоже…
Машина встретила их теплом, пахнувшим из кабины и салона.
- Ай да Сашка, - цокнул языком врач. – Ну, спасибо, дорогой, все сделал.
- Да-да, умничка, - подтвердила из салона Рита, снимая куртку. – Аж жарко. Спасибо, Санёк.
- Да ладно вам, - засмущался водитель. – Свои же люди, чего там этот бензин жалеть.
Ильинский взял рацию в руку.
- «Ромашка», бригада двадцать, Гагарина.
- На станцию, двадцать, - помолчав, ответила «Ромашка».
- Вызов принят, - усмехнулся врач.

* * *
Две недели спустя после этого вызова, Ильинский лежал на кушетке, отдыхая после обеда и четырех вызовов, когда подал голос селектор:
- ВРАЧ ИЛЬИНСКИЙ, ЗАЙДИТЕ К ЗАВЕДУЮЩЕМУ ПОДСТАНЦИЕЙ! ИЛЬИНСКИЙ!
- Полежать не дадут спокойно, - вздохнул врач, с неудовольствием вставая. – Какого лешего ему надо?
- Да как всегда, заявления свои в кучу собрать не может, - зевнула с соседней кушетки Рита. – Или смену впихнет.
Прихрамывая, врач направился по коридору к кабинету заведующего, находящемуся в конце коридора, рядом с отделом статистики. Осторожно постучал.
- Входите, - донеслось из кабинета.
Заведующий подстанцией Тарас Осипович выглядел классическим гротескным хохлом, изображаемым на карикатурах. Волос на голове, правда, у него было побольше, чем у гоголевского Бульбы, но вислые усы были точь-в-точь, как у его литературного тезки. Сколько он работал в должности заведующего, столько же он имел хронически грустное выражение лица, вечно он был озабоченный и дерганный из-за массы бумажной работы, которую всей своей душой ненавидел. Сейчас он казался грустнее обычного, сидя в кресле и вертя в своих широких ладонях (которыми, по слухам, легко разгибал на спор подковы) желтый лист бумаги.
- Звали, Тарас Осипович?
- Звал, звал… Садитесь, Борис Иванович.
Тарас замолчал. Ильинский сел на диван, напротив заведующего, начиная слегка недоумевать. Тот явно собирался с духом.
- Тарас, если есть что сказать, скажи, - не выдержал он. – Не первый год работаем, не темни, Бога ради.
- Да уж не темню, Борис Иванович. Жалоба на тебя пришла.
- Жалоба?
- На, читай, - лист перелетел через стол, спланировав на колени Ильинскому. Тот недоверчиво развернул его, с кислой улыбкой начиная изучать бисерный почерк. По мере прочтения улыбка его таяла.

«… задержал обслуживание вызова к астматической больной, простояв в подъезде около десяти минут…
… грубо разговаривал со мной и Кукушкиной Н. В., моей соседкой, занимающейся опекой надо мной…
…не оказал никакой помощи…
… кричал на меня, будучи в непонятном возбуждении (наверное, был пьян, потому что шатался, у него дрожали руки и было красное лицо, как у алкоголика)…
… отказался сделать необходимый мне укол, сказав, что я пожилой человек и в нем не нуждаюсь…
…требовал документы, отказываясь без их предъявления обследовать меня…
… высказывал вместе с медсестрой претензии на то, что я их «потревожила»…
… таким не место на страже общественного здоровья. Этот «врач» позорит клятву Гиппократа, к которой и он, и его подчиненные относятся пренебрежительно, и, я считаю, ему не место в рядах медработников»

На листе стояла виза начальника Управления здравоохранения «Главному врачу ССМП – разобраться и доложить в 4-дневный срок».
- Ну и? – спросил Ильинский, возвращая бумагу. – И что теперь?
- Теперь – не знаю, Борис Иванович. Жалоба, сам, понимаешь, дело серьезное, мы обязаны прореагировать.
- Ну и реагируйте на здоровье. Там же чушь полная написана. Тебе что, моя объяснительная нужна? Давай напишу.
- Нет, Борис Иванович, - заведующий замялся, хрустнув пальцами. – Боюсь, объяснительно будет мало…
- Так что нужно-то? – не вытерпел Ильинский. – Скажи толком.
Тарас Осипович поднял бумагу.
- Вот этой вот писульке там, - он ткнул пальцем вверх, - придали слишком большой вес. Кто-то, не знаю кто, этой бабке приходится родственником в администрации города. И объяснения им мало. Они хотят крови.
- Давно донором не был, - мрачно пошутил врач.
- Короче, - заведующий решительно сгреб в кучу валяющиеся там и сям на столе ручки, выбрал одну и стал сосредоточенно ее разбирать. – Тебе бы надо не объяснительную написать сейчас… а заявление по собственному желанию.
- Не понял? – Ильинский аж привстал. – Повтори?
- Что вы не поняли, Борис Иванович? - Тарас Осипович отбросил растерзанную ручку и, сделав над собой явное усилие, посмотрел ему в глаза. – Начальство сочло жалобу обоснованной, тем более что… насчет алкоголя… сами понимаете!
- Окстись, Тарас, ты же знаешь, что я завязал!
- Откуда я знаю? – огрызнулся тот. – Я за вами не шпионю. И было это давно, опровергнуть или подтвердить сложно. В общем, фельдшера твоего решили не трогать, девочка молодая, мало ли что могла наговорить. А вот с тобой…
Ильинский откинулся обратно на диван, чувствуя, как бешено колотиться сердце и что-то сильно давит на виски. Руки его заходили ходуном, даже лежа на коленях. Заведующий старался не смотреть на него, теребя злополучную жалобу в руке.
- Вы что же творите, сволочи? – тихим, страшным голосом, спросил врач. – Своих сдаете… своих, суки? Из-за бредовой жалобы какой-то старой б…ди вы людей на улицу вышвыриваете, гады?! Людей, которые столько лет работают, которые только жить снова начали?!
Он и не заметил, как сорвался на крик.
- Да ты скажи, какая вина на мне, Боря?! – тонким голосом закричал в ответ заведующий. – Я, что ли, кому-то из администрации хвост прищемил?! Мне конкретно сказали: или твоя голова, или … или моя, понимаешь?! Я в чем виноват?! Они хотят твоего увольнения, не я! Я тебя до последнего защищал, да меня что, кто слушал?! Мне что прикажешь делать?!
В кабинете наступила звенящая после криков тишина. Оба врача тяжело дышали, гладя в упор друг на друга.
- Ладно, - хрипло, не узнавая своего голоса, произнес Ильинский. – Береги голову, Тарас. И все остальные места тоже.
Он встал.
- Слушай, Боря, - остановил его горячий шепот заведующего. – Да не пори ты горячку. Уйдешь сейчас сам, а через месяц – два мы тебя снова возьмем, слово даю! А?
Ильинский замер на секунду у двери.
- Да пошел ты, - тихо сказал он. – Пошли вы все.
Через час он, собрав свои вещи, ушел с подстанции.

* * *
Ильинский стоял у ларька, слегка покачиваясь. В голове приятно и сильно шумело после стольких месяцев воздержания. В тот же вечер он сам подошел к бывшим собутыльникам в злачное местечко на Цветочном бульваре и залпом опрокинул в рот кружку темного пива, давясь неосевшей пеной. С тех пор он пил уже три недели, не прерываясь. Иногда просыпался на лавке, один раз очнулся от холода, лежащим на асфальте, с рассеченной губой, пропавшими документами и остатками денег. Этот факт не вызвал у него ничего, кроме вялого удивления. Сегодня он снова пил, благо очередной Витёк угощал самопальной водкой, привезенной в количестве аж шести литров откуда-то из деревни.
Обида не таяла. В первый самый день он, надравшись, скорчился у бетонной стены ларька со спиртным и навзрыд плакал, не реагируя на мутные вопросы и тычки товарищей по стакану. Плакал, потом что-то кричал, кому-то грозил, кажется… В груди угнездился ком, давящий на душу острыми играми ангинозной боли все чаще просыпающейся стенокардии.
Один раз мимо проехала машина «Скорой» - его же бригада. Он отвернулся, но опоздал – машина остановилась и из нее выскочила Рита. Ильинский убежал, спотыкаясь и падая, расшибая локти и колени. Ее крик «Борис Иванович, миленький, подождите!» долго звенел у него в ушах. Рита не должна его видеть таким… никто не должен.
Увольнение обстряпали быстро, благо уход со смены без уважительной причины сам по себе уже мог послужить для этого поводом. В почтовом ящике Ильинский обнаружил письмо отдела кадров, извещавшее его, что ему необходимо забрать свою трудовую книжку. Долго и сосредоточенно его рвал…
И вот сейчас, после очередного возлияния, он стоял на том же самом месте, с которого сделал попытку начать новую, полную смысла жизнь. Попытка провалилась. Смысл оказался ложным. Людям оказался не нужен врач Ильинский, а алкаш Иваныч их мало интересовал.
Радом с ним пила компания молодых парней, матом обсуждавшая достоинства и, главным образом, недостатки своих случайных и постоянных подруг. Молодые волки каменных джунглей. Несколько раз они уже порявкивали на собутыльников Ильинского, требуя не галдеть и подвинуться – не потому, что те мешали, а просто так, показать, кто здесь главный. Алкаши были народом опытным и понятливым, по одному тихо исчезали, оставив в итоге бывшего врача в гордом одиночестве, цепляющимся за холодное железо прилавка замерзшими пальцами, над недопитым пластиковым стаканом самогона. Он молчал, изредка икая и поглядывая на догорающий багровый, полный крови закат и почти круглую луну, уже расположившуюся между двумя верхушками кипарисов. Домой идти не хотелось, в пустую остывшую квартиру, полную кислого запаха перегара и немытого тела, навстречу неизбежному похмелью и утренней депрессии.
- Слышь, тебе говорю! – прозвучало рядом и что-то толкнуло Ильинского в плечо. Он повернулся, пытаясь сфокусировать взгляд на нагловатом лице паренька.
- Сигареты, говорю, есть?
- Не… не курю…
- А чё так х…во? – издевательски поинтересовался юнец, явно провоцируя. – Такой большой – и не куришь?
- Пшел в задницу… щенок, - с натугой выговорил врач, отворачиваясь. Луна плыла в темно-синем небе, цепляясь краем за один из кипарисов.
- Чё ты тявкнул, г…дон?
Ильинского отбросило назад, сильно ударив спиной о металлический прилавок ларька. В пояснице пламенем взорвалась боль, и врач, изогнувшись всем телом, рухнул на грязный, залитый пивом, бетон, надрывно застонав. В следующее мгновение от страшного удара онемело левое ухо и щека, а в глазу что-то ярко вспыхнуло и погасло. Ильинский повалился на бок, беспомощно шаря перед собой скрюченными окровавленными пальцами. Пальцы наткнулись на чью-то ногу в джинсах и вцепились в нее.
- Еще трепыхается… ссссука! – с ненавистью прошипела темная фигура. – Руки свои убери, мразь!
Ильинский попытался подняться, но перевернулся, судорожно цепляясь за штанину хулиганья.
- Ах ты, б…дь!
- Э-э, Димон, ты чё творишь?!
Краем глаза врач увидел блеск металла в замахивающейся руке. Хотел заслониться. Но внезапно в пьяном мозгу возникла абсолютно трезвая мысль: «Зачем? Да пошло оно все к черту!».
Глухой удар кастета оборвал ее.

* * *
Гроб был нетяжелым, двое гробовщиков, даже не сильно пыхтя, спускали его на веревках в грязную яму. Пятеро мужиков и две женщины, стоявшие по краям могилы, безучастно смотрели на опускающийся в недра земли деревянный ящик. Они не были родственниками, двое были соседями покойного, которые и взяли на себя расходы на похороны, ибо имели свои виды на освободившуюся комнату в общежитии. Остальных можно было с натяжкой назвать друзьями.
Внезапно над городским кладбищем разнесся длинный воющий звук сирены, к нему присоединился второй, третий, четвертый… Люди подняли головы. На обрыве стояли в ряд десять машин «Скорой помощи» с включенными мигалками, а возле них замерли фигуры людей в зеленой форме, неподвижно стоящих и глядящих вниз.
- Чего это они? – опасливо поинтересовался кладбищенский бомж Леша, на всякий случай отодвигаясь от ямы.
- «Скорая». Своего хоронят. Хороший врач был, - ответил ему Витёк. – Сам его знал, будь земля ему, горемычному, пухом.
Бригады стояли молча, под громкий разноголосый вой сирен, не обращая внимания на недоумевающие взгляды водителей проезжающих мимо машин и посетителей кладбища, на отчаянные вызовы диспетчера по рации и вибрацию лишенных голоса сотовых. Только Рита громко плакала, прижавшись к водителю Саше, механически гладящему ее по голове и угрюмо смотрящему в землю.
«Скорая помощь» прощалась с врачом Ильинским Борисом Ивановичем, получившим свой последний в жизни вызов, при обслуживании которого не бывает задержек.

В кабинете заведующего подстанцией Тарас Осипович, вытирая текущие по морщинистым щекам слезы, пил водку из горла бутылки, с ненавистью глядя на желтую бумагу кляузы, где стояла его собственная виза «Разобрано».

* * *
Сидя в натопленной до духоты комнате, Надежда Кукушкина в третий раз перечитывала полученное по почте письмо:

«Уважаемая Марья Никитична!
В ответ на Ваше письмо (вх. №134 от 01.02.2002 г.) администрация ССМП сообщает следующее:
- факты, приведенные в письме, были в ходе служебного расследования разобраны и признаны соответствующими действительности;
- фельдшер выездной бригады №20 Данилина Р. С. получила выговор за нарушение правил медицинской этики и деонтологии, врач Ильинский Б. И. был уволен 19.02.2002 г. с занимаемой должности.
С уважением,
Главный врач ССМП
Кулагин А. М.»
- Вот так, - с удовольствием произнесла Кукушкина, потирая толстые ладони. - Видишь, Машка, как надо?
Ее столь же пухлая дочка, стоящая за спиной, кивнула, потирая виски.
- Не кривись, не кривись, - прикрикнула мать. – О вас, обормотах, забочусь. Вадьке вот жилплощадь выбила, и тебе выбью. Ценили бы!
- Жарко что-то, мама, - произнесла дочка внезапно ослабевшим голосом. – Душно…
- Душно ей, - Кукушкина в четвертый раз принялась читать письмо. – А мне не ду…
Сзади раздался стук упавшего тела.
- Маша!!!
Девочка, издавая длинный мычащий звук, изогнулась на полу, закатив глаза к своду черепа.
- Доча, что с тобой?! Господи, да что же это?!
Тонические судороги сменились клоническими, и Маша заплясала на полу, расшвыривая табуретки. Изо рта у нее полетели брызги кровавой слюны, а носогубный треугольник стал быстро приобретать темно-фиолетовый цвет.
Кукушкина трясущимися руками набрала «03». Трубку сняли сразу.
- «Скорая помощь».
- Девушка, пришлите врача быстрее, моей дочке плохо!! Гагарина, тридцать девять, квартира пять!
- Что случилось?
- Она умирает, что случилось! Живее давайте, у нее лицо синеет! Вы ехать собираетесь или нет?!
- Бригада будет, ждите. Сейчас свободных врачебных бригад нет.
- Так когда?!! – истерично закричала Кукушкина. – Когда вас ждать?!

Действительно, когда?

Автор: Олег Врайтов

Эпиграф: нормальные пациенты, вызывающие по делу, встречающие бригаду, помогающие, уважительно относящиеся к труду линейной бригады - сверните и не читайте. Этот текст относится не к вам. Лучше простите нас и тех, о ком речь ниже.

Так вот…

Это не претенциозный заголовок. Это констатация. Факта, ситуации, и тебя – храбрый сетевой воин против этой-нашей-медицины. Просто прими это и смирись.

Ты же все для этого сделал, верно? Строчил «каменты» про врачей-убийц, про «сажать надо», про «налоги плачу», про «хрен дождешься» - да? Не морщи физиономию, не отводи глазки, не тереби нервно пирсинг, вижу – строчил. Частенько, особенно когда дама сердца не дала, в офисе начальник натянул на глобус за разглядывание порнухи в рабочее время вместо, собственно, работы, когда порой накатывало понимание, что ты пустопорожнее нечто, без судьбы и истории, призванное прожить свою жалкую жизнь в бетонной коробке и сгинуть в ней же, никому нахрен не нужное. На кого вызвериться? Ась? А вот – чудная мишень, любую ветку форума открой, щелкни «Добавить комментарий» - понеслось, понеслось…

Уверен, если тебя потрясти, как свинью-копилку, причин своей ненависти к тем, кто тебя лечит, ты вывалишь много – куда больше, чем вываливал в пеленку в свой первый год жизни. Той жизни, кстати, которую тебе подарил врач в роддоме. Не трать время, я не хочу их выслушивать – они шаблонны, как и все твои мысли, в принципе. «Знали, на что шли, не нравится – увольняйтесь, клятву давали, пришли работать – так работайте» - верно? Выдохни, расслабь уже втянутую для гневной тирады прямую кишку. Я не спорю. Да. Верно.

Я тебя не агитирую. Не мотивирую. Не просвещаю. Не прошу и не уговариваю. Ты и такие, как ты, меня давно уже убедили – мышление быдла не может чудным образом превратиться в мышление божьего агнеца, альтруиста, бессеребренника. Для этого надо сменить два-три поколения – я не тешу себя надеждой, что доживу.

Просто прими к сведению следующую информацию. «Скорая» к тебе не успеет. Крупными буквами запиши, на видном месте.

Я не пугаю. Не нагнетаю обстановку, не создаю столь любимый тебе из сериальчиков саспенс, не давлю на жалость, не пытаюсь вернуть тебя в ряды мыслящих и понимающих. Я понимаю, что это бесполезно. Просто прими и усвой.

Ты вызывал «Скорую» на сопли и кашель, на укус комара в зад, на плохое настроение, на «мы испугались, он какает аж тридцать минут вместо двадцати», на «не могу уснуть», на кошачьи царапки и «оса сидела на шее, паника», на подъем давления аж на десять единиц от нормы, на температуру с теми же погрешностями, на трясущиеся после пьянки руки, на опрелости на попе и прочих интересных местах, на задравшее «понервничал, звонит тревожно». К тебе приезжали, куда бы делись. Слова, что где-то там, на другом конце города ждет бабушка с инсультом, дедушка с диабетической комой, мама с ребенком, влетевшим в астматический статус – ты спокойно пропускал мимо ушей, ибо это не твои бабушка, дедушка и ребенок, причем тут они, ведь ТЫ же болен, да? Подождут… или вообще пусть нахер идут, не тебе же им в глаза смотреть. Ну, похоронят дедушку и бабушку, и ребенка тоже – поставишь лайков под фотками в социальной сетке, отпишешься, что, мол, такого человека потеряли, картинку со свечкой и скорбным тегом добавишь, слезливый смайлик… ну, что там еще полагается в таких случаях. А если кто-то тебе перед глазами, из этих, в синей форме, предоставит хронометраж, и ты поймешь, что та бригада, которая должна была быть у умерших, в тот момент рассматривала твой мозоль на пятке, под прицелом камеры твоего телефона и сочные комментарии «Вот так эти врачи к больным относятся!» - ты ж, собрат по генофонду, даже не вздрогнешь. Подумаешь, сдох там кто-то – делов-то… Тебе ж хорошо было, мозоль посмотрели? Посмотрели. В больницу отвезли, после звонков на горячую линию и угроз накатать жалобы в прокуратуру, Роспотребнадзор, Минздрав и лично Солнцеликому? Отвезли. А чужое горе – оно ж на то и чужое, чего сильно по этому поводу желчь растравливать?

Увидев, что где-то медики пишут про то, что погибают, что собачье отношение, издевательские зарплаты, бесконечное давление начальства, всяких проверяющих организаций вышвыривает из медицины ежедневно десятки, а то и – сотни энтузиастов, которые пришли лечить – что ты говорил? Помнишь, да? «Ко-ко-ко, медицина разнылась, вас и так сажать через одного надо, не лечите, а калечите, валите, на ваше место другие придут!». Тот факт, что не придут – не коробил, ты же юн, здоров, уверен в бессмертии, поэтому – продолжал задорно изливаться про гнилых врачей и тупых медсестер, у которых руки растут из того места, которым ты недавно издавал забавные звуки в туалете.

Прочитав про очередное судебное дело, где кого-то из тех, кто надел белый халат, судят или даже уже посадили – ты ликовал, подпрыгивая на кресле, хлопал в ладоши, добавлял жару криками, как к тебе ехали почти час, укололи не то, и ты почти стал инвалидом, да помог отвар измельченной печени полярного дождевого червя и молитва святому Иерониму Босху, прочитанная в лифте, с разбрызгиванием на захарканные кнопки настойки козлиного корня и мочи столетнего педофила, заколотого в полночь на могиле отцеубийцы. Не зная врача, не видя его работы – ты уже бодренько судил его по делам неких «коновалов», ибо у тебя – опыт, у тебя – мнение, у тебя – амбиции и желание самоутвердиться, благо тот, за чей счет ты это делаешь – уже в СИЗО, ответить точно не сможет.

Некрасивая картина получилась, верно? Узнал себя?

Узнал, не морщись. Вот. Пусть не будет для тебя новостью – ты не один такой. Вас много. Очень много. Вы множитесь и плодитесь. И каждая такая раковая клетка, по недоразумению названная человеком, мыслит сходным образом. Такова судьба раковых клеток – жрать, хапать, грести под себя, плодить себе подобных, не думая о других. Не думая о том, что тот организм, который они сжирают – он не вечен.

Обидно, да? Утрись своей обидой. Или выплесни ее – это уже не имеет никакого значения для тебя лично.

Просто усвой одну простую вещь.

Когда. Ты. Будешь. Умирать. «Скорая». К. Тебе. Не. Успеет.
Усвой.
И прощай.

Автор: Олег Врайтов