Снегопад.
Было далеко до рассвета когда сплошной завесой повалил тяжёлый снег, быстро и неминуемо застилая двор комендатуры. Дворник, Игнат, знал о грядущем снегопаде задолго до того; оповестила культя левой стопы - заболела нудно, будто предупреждая, мол, крепись старик, готовься к очередному испытанию.
К должности дворника Игнат приступил почти год назад, в середине прошлого января, заменив такого же старика, Степана, застреленного пьяным гаупттруппфюрером прямо на крыльце офицерского буфета. Солдафон тогда поскользнулся на небольшом пятачке льда и упал, а Степану не повезло оказаться рядом: получил семь пуль очередью в грудь. Умер, и вскрикнуть не успев.
Поднялся Игнат с лежанки легко – крепкий ещё мужик, не смотри что седой весь и в годах - седьмой десяток как землю топчет. Так ведь они слабых не призывают, и ты хоть на коленях ползая, проси дать работу, а выберут они того, про кого решат, что достоин служить, оценивая по одним лишь им ведомым критериям.
У Игната ступни нет, вместо неё самодельный протез, и хоть деревянный, но добротно сделан, довоенный ещё, со стальными осями. Скрипит протез при ходьбе, но любим как живая нога, ведь не приходится на костылях шкандыбать, и уже вроде как не инвалид: на ногах и при деле.
Сам Игнат из местных. Полицаи, трое, пришли к нему в полночь. Он крепко спал, и пока поднимался, проснувшись от шума за оградой, они уже выбили с петель калитку, и прошли в хату. Спросили, стволы уставив ему в грудь, пойдёт ли работать дворником? По их правилам, говорят, работникам полагается пайка, защита от партизан и уважение местного населения. Хочешь ли, не хочешь, а задумаешься как ответить... Вот так стал дед Игнат дворником в фашистской комендатуре.
Не всегда Игнат был калекой, но полжизни он так прожил. Ногу потерял не от большого ума; в молодости не пошёл к доктору сразу же после того, как его боднул в лесу секач – порвал клыками жилы на ноге. Рана стала гноиться и ступню пришлось отнять.
– Эх, ты, дубинушка молодая, - укорял доктор, отпиливая Игнату ногу, – где же тебя носило столько дней?
Позже, когда действие морфина прошло и Игнат пришёл в себя, успокаивал, дескать не переживай ты так, протезы теперь хорошие научились делать, спасибо войне, тьфу ты, прости господи, – доктор крестился.
В те годы Игнат был страстным охотником, часто его звали помещики служить егерем – натаскивать гончих псов, организовать охоту. Знал и любил он это дело. Отец научил ставить капканы, управляться с оружием и ладить с собаками.
Здание, в котором теперь размещалось немецкое оккупационное правление, до революции принадлежало помещику Кудаеву. Они с Игнатом были ровесниками, и хоть принадлежали к разным сословиям, были близки. Не так, чтоб верной дружбой можно было назвать, но беседовали и говорили, чаще всего про охоту, про звериные повадки, про оружие спорили. Кудаев, хоть и молод тогда был, а уже успел прослыть большим поклонником и собирателем охотничьих ружей и амуниции. Интересовался новинками, считал большой честью принимать в гости охотников. Сам часто устраивал охоты, а так же, соглашался на приглашения поохотиться в чужих лесах и степях. И всегда, при удобном случае, рекомендовал Игната как знатного егеря и советчика в охотничьих вопросах.
В помещичьем доме, за потайной дверью был вход в специально оборудованное подземелье, где держал Кудаев свой охотничий арсенал. Много чего там было; разная оснастка, капканы и силки, и ружья конечно, патроны к ним, различные запалы, сигнальные выстрелы и даже бочки с порохом. Молодой помещик часто советовался с Игнатом перед охотой, спрашивал о выборе оружия и боеприпасов. Не один раз спускались в подземелье вдвоём, когда готовились к охоте. А однажды показал егерю второй лаз в подвал, прорытый под землёй из сада за домом...
Когда сменилась власть и пришли большевики, Кудаева расстреляли первым. Мужики хотели сжечь дом, но не стали, решили что всегда успеют чиркнуть спичкой. Никто и никогда так и не пожалел об этом решении и спустя годы в стенах бывшего имения заседали комиссары и председатели совхозов, проводились собрания и организовывались клубы. Правильно поступили мужики что не подожгли дом. Добротно сработанный, вон сколько лет стоит, ждёт своего часа...
Орудуя деревянной лопатой, откидывая снег с прохода к входу в бывшее владение помещика Кудаева, машинально выполняя привычную уже работу, Игнат думал свои простые думы. О том, что стар уже. О том, что совсем одинок. О советской власти и о фашистах думал, и о том, кто из них порядочнее и к чему приведёт эта война. Размышлял, доживёт ли он сам до того времени, когда можно будет сравнить их деяния. Ненависти у него не было ни к тем, ни к другим. Просто знал старик что вот эти люди – враги, а эти... бог их пусть судит. Вот так, работая думал о былом, чаще всего вспоминал молодость, как охотился, стрелял дичь и зверьё, как у этого самого крыльца мужики стаскивали с подводы мёртвого кабана, который лишил его ноги. Думал об арсенале в подвале, о бочках с порохом, размышлял хорошо ли бочки просмолили, не отсырел ли порох в них? Знал Игнат, что тайные входы в Кудаевский арсенал не открывали с тех самых дней, когда хозяина казнили пьяные комиссары. Такое событие не утаить.
Такой простой жизнью жил Игнат. Работал, думал, вспоминал, день за днём – рутина и одиночество. И старость. А сам он такой же как тот дом, двор которого чистит сейчас от снега. Игнат сравнил себя с домом: оба старые, одинаково одинокие, такие похожие. Крепкие ещё, но силы уходят хоть медленно, но неотвратимо. Всё ли сделали в своих жизнях, всего ли достигли из того, что намечали свершить? Эти вопросы долго не давали покоя старику. Будили среди ночи, заставляли ворочаться без сна на жесткой лежанке, требовали ответа, почти осязаемо толкали в грудь; ну что, дед, нашёл ответы? Но долго не было ответа, вопросы ведь не так уж и просты.
И вдруг, будто прозрел. Так вот же, вот сама жизнь под нос тебе суёт недоделанное дело, а ты отвернулся от него! Смотри, старик! Вот ты, а это дом! А это порох в бочках! Какие ещё тебе нужны ответы? Иди и делай своё дело.
До той поры жил бесцельно, одной лишь памятью прожитых лет, а с новой этой своей идеей сам не свой стал, воспрянул духом, и даже приосанился, помолодел. Взорву дом, решил Игнат, и с того часа только о доме и порохе в подвале были все его мысли: вот для чего я жил!
Январь выдался щедрым на снегопады. Игнат неделю трудился, уходя со двора комендатуры только для сна. Торопился. Искал вход в подвал, раскидывая снег там где был когда-то сад. Память не подвела старика, и место потайного лаза он нашел быстро, вот только пришлось для отвода враждебных глаз очистить огромную площадь позади дома. Никто не обращал внимание на трудящегося старого дворника. Трудится, ну и отлично. Вот если бы он попробовал только присесть для отдыха...
Взрыв прогремел в полдень. Крыша старого дома взлетела в воздух, повисела несколько мгновений, поддерживаемая напором бушующего под ней огня, содрогнувшись стряхнула с себя, будто с плеч, снег и стала оседать на устоявшие стены, почти на прежнее своё место. Сквозь адский рёв огня, слышны были истошные вопли горящих заживо людей – некоторые бежали прочь, другие пытаясь сбить с себя пламя, валяясь по снегу. Вдруг прозвучал ещё один взрыв, от которого стены наклонились и рухнули под весом горящей крыши и вместе с тем замолчали несколько орущих в предсмертной панике голосов. Земля под старым домом просела и обвалилась. Горящие развалины рухнули под землю. Взметнулось в небо облако горячего пара. Снег вокруг быстро таял.
А небеса будто озверели; сплошной завесой валил тяжёлый снег.
