6.

Год назад.

Вместо Санты наш путь освещает кривоватая рождественская звезда, выходная по случаю непогоды. А я не сплю. Прячусь в нише, носящей ироничное название «грот». Грот имеет полтора метра в ширину, полуметровую глубину и лужу, в которой я и сижу, прижавшись спиной к скале. Считаю удары волн — семь огромных, восьмая гигантская.

Волны бьются, волны бьются

О пустынный бережок.

Приходи ко мне на встречу

Ненаглядный мой дружок…

Какой сегодня бред в голову лезет. Не к добру.

Буря усиливается. И это хреново. Не потому, что мне мокро и холодно. Непогода толкает хороших людей совершать глупые вещи. И одну из этих глупостей я уже вижу на подходе к утесу. На ней красная курточка из искусственной кожи, такой же красный зонт и коленки, выглядывающие из прорех в джинсах. Вместо обычного белокурого хвостика, серые сосульки, с которых стекает вода.

Она молча машет мне. Говорить бессмысленно. Бушующее море забирает себе все звуки в окрестностях. Форсирую лужу, присоединяюсь. Зонт в такую погоду лишь дань обычаю, толку от него нет.

В Черном море-океяне

Плавали две лодочки

Я сыграю ламантинам

Шутки-прибауточки.

Я — бездарный поэт. Какая своевременная мысль, однако.

Сквозь гребни мокрого песка пытаемся пересечь пляж. Метрах в двадцати дождь выпускает нам навстречу следующую партию глупцов. Это поистине комичная пара, но мне не смешно. Мы посмеемся над этим потом, вместе. Если выберемся. На высокой сухой фигуре плащ родом из позапрошлого века. С волочащимися полами и островерхим капюшоном. Вспышка молнии рождает картинку, уже виденную мной там, в другой жизни. И надпись под картинкой «Ку-клукс-клан». Плащ сильно припадает на правую ногу. Его поддерживает бочкообразное тело в бейсболке и ярко-желтом, в утятах, дождевике. Такими торгует Али в своей лавке. Эти-то куда! Предсказуемо.

Мне становиться тошно от чувства вины. Герой! Отшельник! Мелкий заигравшийся эгоист. Мы спешим. Нужно убираться с пляжа. Волны начинают охоту, соревнуясь, кто первый сцапает жалких наглецов. Каждый из нас, наглецов, это понимает. Моя спутница подхватывает Плаща под вторую руку, разворачивает против ветра. Так и идём. Старик, древний Георгий и Мышь впереди, я замыкаю. До тропинки и лестницы остаётся метров триста. Шторм разгоняется. Волны на излёте пробуют наши ноги на вкус. Времени не остаётся.

Буря мглою небо крыла.

Лютым зверем выла.

Лучше б выучила мат—

Глупая скотина.

Ничего не могу с собой поделать. Истерическое рифмоплетение. У меня бывает, когда нервничаю.

Помощь всегда неожиданна. Из темноты выныривает Даво. Я впервые вижу его без полицейской формы. Вклинивается меж стариков. Ему чуть больше двадцати, сил много. Впереди начало тропы. И фигура, закутанная в черный платок. Анна. Мать. Ее так.

Старик говорил мне, что сильные штормы в момент своего торжества смывают скамейки с набережной. Этот сильный. Мы пытаемся опередить момент, когда он войдёт в полную мощь. Лестница. Свет двух фонариков. Марш глупцов вбирает Нино и ее мужа. На площадке ещё кто-то, и ещё.

Набережная. Усатый и мокрый, завернутый в рулон полиэтилена, с крохотными на широком лице глазками человечек машет целлофановым крылом, требуя идти за ним. Наш Али. Сплошная стена воды, электричества нет, вода доходит до колен и пребывает, бурлит, несется, стремясь сбить с ног, спеленать, унести обратно, вернуть морю.

Четырнадцать человек едва помещаются в подсобке магазинчика, торгующего всякой всячиной и сувенирами. Али варит третью порцию кофе. Кто-то предпочитает теплое молоко. Пестрая компания, завернутая в яркие пляжные пледы и полотенца для купания — ничего другого в лавке не нашлось. Разговоров не ведём. Нужно пробиться сквозь помехи связи и обзвонить соседей. Сказать два слова: «Ყველაფერი კარგადაა». Все хорошо.

Даво и Мышь сидят вместе. И все в комнатушке улыбаются этому — нет, не бывает худа без добра — наконец-то ему хватит смелости ей сказать…

Свадьбу шумную играли —

Веселилось два села!

На удачу выручали

В бурю Ваньку-дурачка…

7.

У каждого маленького городка, в какой точке вселенной тот бы не находился, есть свой охранный символ. Это может быть что угодно — талисман-хранитель, святой покровитель, магическое или не очень животное, да хоть камень, с которым связанны какие-то местные поверья. Вы не знали? Оглянитесь. Знак или имя. То, что чаще всего встречается в названиях площадей, на вывесках баров, орнаменте оград, парковых фигурках, возможно, на гербе города. Местные не расскажут вам о нем ничего. Или наоборот. Вывалят ворох историй, и в некоторых из них будет несколько зёрен истины. Если повезёт.

Раньше я об этом не задумывался, как, собственно, и вы. Пока случайно не стал таким талисманом. Сомнительный повод для гордости, ведь я не приложил к этому никаких усилий. История с дочерью Анны ни при чем. Это случилось гораздо раньше.

Сейчас, спустя два года, в дождливый или туманный день у меня иногда ноют ребра. Но зима выдалась сухая, и ясных дней много. Сегодня солнечно, я прекрасно себя чувствую и иду в порт. Дорога занимает много времени, так как состоит из частых остановок. Со мной здороваются, справляются о со стоянии моих дел. Ответа никто не ждёт.

Местные хорошо ко мне относятся. С первого дня. Доброжелательны и ненавязчивы. Терпеливо сносят моё стремление к одиночеству и не тревожат меня на пляже. Каков привет, таков и ответ. Выходя за пределы своей зоны отчуждения, я так же отдаю дань их традициям. Временем и вниманием. Не постоять рядом с вышедшими покурить официантами из кафе, не подойти к махнувшей тебе мамочке с коляской, отказаться от мясного пирожка, не выслушать ворчание пожилой дамы, сетующей на времена и нравы — обидеть, проявить неуважение. Мне же не сложно.

В порту забираюсь на парапет и долго сижу в даль гляжу, разглядывая суда и вслушиваясь в речь. Пытаюсь выловить слова родного языка. Сегодня мне везёт и я с четверть часа наслаждаюсь диалогом двух моряков из Севастополя. Не помню, где это. Я мало что помню. Отчётливо только Москву и деревню, где живут бабушка и дедушка.

В городе много моих изображений. Так вышло. Слухами, земля полниться — так принято говорить? Уже через пару месяцев, после моего появления на пляже, обо мне пошли слухи. Меня фотографировали. Люди специально приезжали, чтобы просто посмотреть на меня. Все были достаточно тактичны, никто меня не доставал. Благодаря местным жителям, которые на берегу инструктировали всех приезжающих-уезжающих, никто не навязывал мне свою компанию.

Однажды у нас гостил фотограф из известного журнала. Жил здесь несколько дней. Мы подружились. Потом он напечатал фото в журнале, и я прославился настолько, что по словам Али, стал главной туристической достопримечательностью городка. Али знает о чем говорит. В его лавке продаются футболки и сувениры с теми фото. Из журнала. Я не против. Я и согласился позировать с тем условием, что фотографии останутся городу и его жителям.

Судя по всему, это был какой-то очень хороший журнал. После статьи в город стали приезжать туристы со всего мира.

Иногда я задумываюсь, выходит ли этот журнал в Москве? А если да, можно ли меня узнать на фотографиях? Узнал ли кто-нибудь меня? Ни дня. Ни одного дня, без этих мыслей.

Наверное, я очень изменился.

8.

А мы с Тобой знаем всё наперёд…*

В моей голове события, даты, люди перемешались как компоненты в шейкере бармена. Мой путь — мой чертов путь — размотать клубок разноцветных воспоминаний и прийти к началу. Но память дружит со мной только во сне.

Заснув под сенью пальм и Санты, возвращаюсь за семь Рождественских праздников до сейчас и здесь. Москва. Конец декабря. Дождливо.

Мы не подружимся. Это стало ясно, как только я Тебя увидел. Ты мне не нравилась. Все в Тебе мне не нравилось. Резкие движения, голос, ёжик белых волос, духи, облако сигаретного дыма, сумка, в которой поместились бы мы оба, очки.

Через полчаса, по дороге к Тебе, на заднем сидении такси, Ты сняла очки и повернулась ко мне. Этот момент вскрыл Твой главный талант. Когда Ты смотрела вот так, прямо, все вокруг переставало быть. Образовывался карман вселенной, куда Ты утягивала находящегося рядом. Просто взглядом коньячных зрачков.

Как же нам было весело вместе. Мы все время танцевали, а потом падали без сил на подушки дивана. Мы гуляли по городу и придумывали истории про всех прохожих, встреченных нами на пути. В кафе мы делили пирожные на двоих. Брали разные и ели с тарелок друг друга. Ты не любила молочную пенку на капучино и отдавала ее мне. Мы неслись по ночным улицам под громкую музыку, распугивая таксистов. Плавали, прыгали, катались, ползали. Мы жили как в тех фильмах, которые Ты мешала мне смотреть, отпуская шуточки на каждую реплику персонажей. И куталась в плед. Ты ничего не боялась. Ты смеялась над моими страхами.

Потом Ты решила заболеть. Четыре дня рождения, по паре на каждого, мы отмечали на Твоей кровати. К запаху дыма и духов добавился щекотный лекарственный запах. Мы научились делать уколы, и выяснилось, что чего-то Ты всё-таки боишься. Твои ноги стали такими тонкими, что сразу становилось ясно — они больше не смогут бегать и танцевать.

Ты перехитрила всех. Научилась ходить и танцевать заново. Мы выбросили все лекарства. Мы почти не появлялись дома, наверстывая упущенное.

Каждый из нас занимался своими делами, но вместе мы забывали о делах. Каждое лето мы приезжали сюда, на этот пляж. На новогодние праздники ехали в деревню. К Твоим бабушке с дедушкой. Это была наша традиция. Мы не нарушали ее, пока Ты не сказала: «А давай встретим Новый Год на пляже? Устроим рождественские каникулы под пальмами!»

Звучало это здорово. Тебе было весело. Но мне как-то сразу стало ясно — это не каникулы, мы убегаем.

9.

Но бытие может устроить вам серьезный экзамен.

Ужас парализует способность к действию. И это не сон. Значит я должен что-то сделать. Но как заставить себя? Колыхание белокурых прядей. Вот что пугает. Не утопленник, а его волосы, так похожие на Твои.

Закатное солнце, экспериментировавшее несколько минут назад с полутонами малинового мусса, меняет палитру на оттенки подсыхающей крови. Но это же не Ты качаешься там, на волнах, скажи мне, не Ты?

Конечно, это не Ты. Я убеждаюсь в этом, подплыв ближе. Это парень, почти мальчишка. Раскинув руки, словно в последней попытке обнять небо, он размеренно качается в такт сердцебиению моря.

Море неспокойно. Волны, накрывая с головой, пытаются утянуть туда, вниз, на глубину. Выплыть бы самому, да не бросать же мальчишку здесь. Около часа я пытаюсь подтянуть его ближе к берегу. Сил уже нет. Может поддаться волнам, расслабленно опуститься и навсегда застыть на дне, раствориться? Не могу. Парня наверняка кто-то ищет. Нет ничего хуже бесконечного ожидания. Я должен его вытащить. Море с кошачьим непостоянством решает помочь и выталкивает нас на песчаную полосу.

Конечно, он мертв. Чтобы понять это, не требуется искать пульс или подносить зеркальце. Я никогда не видел никого более мертвого чем он. Золотистый загар на лице мальчика сдерживает окончательное торжество трупной свинцовости. Нет белесой пухлости, присущей утопленникам. Рыбы не тронули красивое, смелое лицо. Спутанные завитки светлых волос до плеч и вытянутые к вискам светло-зеленые глаза. Да, глаза широко открыты. Но не отражают неба. В этот момент я понимаю смерть. Смерть это невозможность отражать небо. Это бесповоротно.

Пляж пуст. В это время года и суток я единственный его обитатель. Отдышавшись, убеждаюсь, что волны не унесут обратно украденное у них, и бегу за помощью.

Даво, участковый и жених Мыши, закончив рабочий день, помогает своему отцу в кафе. Добравшись туда, я валюсь от усталости.

— გამარჯობა გენაცვალე! Проходи дорогой! — встречает меня бас хозяина заведения. Но оценив меня взглядом, он машет рукой и кричит в глубь зала: — собирайся, сын, к тебе пришли.

Через семь минут мы подъезжаем к спуску на пляж.

— Это Иракли, внук калбатони Нино. Вон та гостиница ее. — Кивок в сторону набережной. — Ваш. Москвич. На каникулы приехал. Слетел с трассы на мотоцикле. Третий день ищут. А его аж вон куда море принесло. Почти к порогу дома.

Потом люди. Нино, такая же мертвая от горя, как ее внук. Муж Нино. Ему проще, он может плакать. Крики, слова, люди в форме. Ночь.

Когда все уходят, я сижу у воды и думаю. Зачем мы бросаем свои дома и едем сюда? Покупаем лотерейные билеты на самолёт, не зная, какой сектор выпадет на барабане: приключения, отдых, вечный покой. Или вечное отсутствие покоя.

Я думаю о Нино, мне ее жаль. Но как же хорошо, что в море была не Ты.

10.

Промежутки между сватовством, помолвкой и свадьбой сокращают до той границы, за которой начинается неприличное. Никто в городе их не осуждает, что-что, а любовь здесь уважают и прославляют.

Более красивой пары эти места не знали, а более счастливой… Ну, если только Джилда, мать Мыши, воспитывающая восьмерых детей, да Лаша, хозяин ресторана «Рога ламантина» на углу площади, чья жена умерла, давая жизнь единственному сыну и смыслу жизни — Давиду. Всем здесь давно известно то, что неведомо юноше и девушке, играющим свадьбу — им на роду написано провести жизнь рука об руку.

Бывает, долгие годы живёт кто-то в таком городке, но не становится своим. Ему улыбаются, зовут в гости, но чувствуется — не свой он здесь. А, бывает, рухнет стена, как не было. И ты, как древний камень в кладке здешних замковых стен, на своем месте. И не представляешь себя кем-то ещё. Я камень.

Большей обиды, чем не принять приглашение на свадьбу, в Грузии не существует. Многовековая вражда между семьями начиналась с такого, на наш, московский взгляд пустяка. Но никому и в голову не приходит отказаться от приглашения на эту свадьбу.

В соответствии с древней традицией, поднявшись на крышу, Давид выпускает белоснежную птицу. Молодым подносят бокал с местным вином, темным, густым и сладким. Давид отпивает глоток и достает обручальное кольцо. Долгое время это кольцо, томящееся в кармане его формы, было нашим с ним секретом.

Жених ведёт невесту в свой дом. На крыльце они разбивают красивую тарелку. Синюю и тоже с белыми птицами. Входят. Дальше традиция диктует множество действий: рассыпать зерно по углам, потереть котел, обойти горшок с пшеном и маслом, принять от дорогих гостей чирагдани.

Под музыку километровая толпа нарядных людей смеясь и славя жениха с невестой идёт в кафе на площадь. С тостами, танцами и поздравлениями свадьба будет веселиться до утра. Люди счастливы. В город пришла Любовь. Никто не замечает, как я ухожу.

11.

Я не бродяга. У меня есть документы. Пока мне не нужно идти к врачу, они хранятся у Даво. Он забрал их из Твоей сумочки.

Сумка на лежаке — единственное доказательство Твоего существования. Я на несколько минут отвлекся на играющих вдалеке дельфинов, так захотелось туда, к ним, а когда обернулся, Тебя не было. Нигде. Я обыскал пляж и набережную. Тысячу раз. Я заглянул под каждую травинку, перевернул каждый камешек. И понял. Это не игра, которую Ты затеяла, как это любишь делать.

Тебя не было нигде. Совсем. Осознание этого навалилось тяжёлым зимним небом и расплющило о песок. Я заплакал. Потом метался, бегал у воды, звал, кричал на смеющееся море. Долго. Пока не охрип. Тогда я стал выть. Я выл от безысходной горечи, не понимая ничего и лишь желая, чтобы боль, разрывающая грудь и горло закончились. Я не хотел быть. Снова рвался и кричал, кричал. Пока у меня не закончился голос.

Мышь нашла меня той ночью. Обессилевшего, немого, пустого. Сняла с себя куртку, накрыла. Принесла воды. Сидела со мной, пока я не смог подняться на ноги. Здесь, у утеса было ее тайное девчачье место, куда она убегала поплакать, помечтать или просто выкурить сигаретку. Сюда, под скалистый отвес приполз подыхать я.

На следующий день Мышь привела Даво. Он осмотрел сумку, оставленную Тобой. В ней были документы. Твои и мои. Билеты, деньги, карты. Какие-то мелочи. Собрал все. Позвал меня по имени. Я не откликнулся. Он подошёл ко мне, лежащему на песке, присел, протянул руку. Тогда я бросился на него. Я впервые дрался. У Давида есть тонкий шрам на предплечье, оставленный мной на память. И это второй наш с ним секрет.

С трудом справившись со мной, Даво прижал меня к песку:

— შეშლილი, ра!

— Он не бешеный. Оставь его. Не видишь? У него разбито сердце. — Над нами стояли два старика. Один старый, второй совсем древний, как высохшая сосна. Он и произнес эти слова. Он же выхаживал меня долгие дни, пока приступы горячки, в которых я порывался искать Тебя, сменялись долгими часами беспамятства.

Георгий. Это был самый старый житель городка. Георгий, справивший в тот год сто шестой день своего рождения. Плотник и весельчак в прошлом, дед, прадед и прапрадед половины местного населения. Человек, смастеривший себе гроб к девяностому юбилею и державший его в опустевшей конюшне. Мой первый настоящий друг в этой стране.

Мышь и Даво тоже сразу все про меня поняли. Как поняли, что не нужно звать меня по имени. Что у меня теперь не будет имени. Они и объяснили это другим.

Так я поселился на пляже. Летом сюда приезжает множество людей и машин. От многих из них пахнет Москвой. И я провожу сезон у трассы, соединяющей городки у моря. Чтобы не пропустить ни одной такой машины. А осенью возвращаюсь, не найдя того, что ищу.

Я не бродяга. У меня есть документы. В них сказано, что я из Москвы. Меня зовут Лакки. Я йоркширский терьер. Я жду.

12.

В лужах, забытых волнами копошатся мальки. За мальками наблюдаю я. По направлению ко мне бежит парнишка Джилды и машет мне рукой. Из сбивчивой речи понимаю одно. Георгий в больнице, у него была остановка сердца. Нужно успеть попрощаться.

Разрешаю взять себя на руки. Таким манером и являюсь в больницу. Дворик, коридоры и палата забиты молчаливыми печальными людьми. У постели три старухи, чуть моложе самого Георгия — внучки. Тот лежит на спине с закрытыми глазами. Краски покинули его. Георгий умирает. Подхожу. Лижу свисающую руку, чувствуя, что опоздал. Опоздал с пониманием того, насколько сроднился с этими непохожими на нас аборигенами. В горле тугой комок. Пальцы старика делают движение и, едва касаясь, гладят меня по голове. От ласки ком набухает и вбирает в себя моё сердце. Я бреду на пляж.

Спустя шесть дней Георгий открывает глаза, садится и опускает ноги. Черные старухи бросаются к нему:

— Дедушка! Тебе что-то нужно?

— Не вставай, тебе нельзя!

— Сапоги. — Хрипит старик.

— Куда тебе? Ты же умираешь!

— Передумал. — Он язвительно смотрит на внучку: — Как была дура в детстве ты, Верико, так и осталась. Виноград подвязать нужно? Из вас же никто не позаботился? Все здесь, бездельники? Весна скоро. А работа стоит!

Он обувается, берет со стула кепку и пиджак, и идёт домой.

Сижу рядом с Анной у лотка с зеленью. Увидев Георгия, Анна хлопает в ладоши:

— ბაბუა Георги! Ты куда? Как ты себя чувствуешь, дорогой?

Приосанившись, тот улыбается в усы:

— Домой я, гого. Ничего, поживем ещё!

Возвращаюсь на пляж. Солнце, совсем весеннее, скачет в зеленоватом стекле воды. Лёгкий ветер гладит траву на склоне. На пляже мальчишки бросают мяч. Подхожу, чтобы посмотреть на игру.

Лежу, щурясь, наблюдаю за полетом синего мяча, пока тот не падает рядом со мной. Безотчетно вскакиваю и отбиваю его передними лапами.

— კარგად გააკეთე!

— მოდით!

— Модит, модит!

— Давай!

— Молодец!

— Карги! — кричат пацаны.

Сам того не ожидая, я включаюсь в игру. Взвиваюсь, перехватывая мяч, бью в него грудью и лапами, летаю между мальчишеских ног.

— Модит, Лакки, модит!

И я, Лакки, даю. Комок в горле лопается, и я звонко лаю в ответ.

На этом я поставлю точку. Дорогой читатель, я знаю, ты ждал другого финала, но не расстраивайся. У меня все хорошо, как и у всех моих друзей. А Она? Она найдется, обязательно найдется. А я подожду ее здесь, на пляже. Здесь не так уж и плохо, если вокруг такие друзья как у меня. Не забывай, что несмотря на все мои приключения, я всего лишь маленький пёс.