В недрах лаборатории "Новофарм" разворачивалось нечто, чему не было места в учебниках медицины. Плацебо исцеляло. Не просто маскировало симптомы — оно проникало в самую суть болезней, размывало их границы, растворяло их, словно тьму растворяет рассвет. Опухоли таяли. Язвы затягивались. Шрамы исчезали, будто их никогда и не было.
Пациенты, принимавшие эти странные капсулы, рассказывали потом шепотом, избегая смотреть собеседникам в глаза, о снах, где умершие родственники приходили к ним из мерцающей дымки, касались мест, где таилась болезнь, и шептали: "Отпусти её. Она больше не нужна тебе".
Виктор Палыч видел один и тот же сон: бесконечные ряды белых капсул, пульсирующих в такт сердцебиению, которое он не слышал, но чувствовал всем своим существом. И над ними — бледные, почти прозрачные руки с длинными пальцами, которые словно вплетали в капсулы нечто невидимое, но ощутимое даже через сон.
Новую лаборантку, казалось, никто толком не замечал. Галина. Имя обычное, но произносить его вслух почему-то не хотелось. Женщина без возраста — лицо могло принадлежать и тридцатилетней, и пятидесятилетней. Только глаза... в них таилось нечто, от чего становилось не по себе. Словно смотришь в колодец, который уходит глубже, чем должен, глубже, чем возможно.
Цифровые часы в её присутствии показывали странные символы вместо цифр, а потом возвращались к нормальной работе. Лабораторные крысы затихали, когда она проходила мимо клеток, и смотрели ей вслед с каким-то почти человеческим вниманием. Тени... они становились гуще вокруг неё, словно стекались к ней, льнули, как кошки к хозяйке.
Она готовила плацебо. Она и никто другой.
В ту ночь Палыч увидел это на записи камеры наблюдения. 3:17. Галина у стола с капсулами. Внезапный сбой изображения — помехи, словно что-то вмешалось в работу электроники. А когда картинка прояснилась — капсулы светились изнутри голубоватым светом, пульсируя, как крохотные сердца.
Он вернулся в лабораторию, ведомый чем-то сильнее страха. Коридоры странно вытягивались перед ним, словно здание само сопротивлялось его движению. Из-под двери препараторской сочился свет — не электрический, живой, пульсирующий голубоватыми волнами.
Приникнув к стеклу, он увидел её. Руки над столом с капсулами, не касаясь их. Пальцы двигались, будто перебирая невидимые нити. А вокруг... Палыч моргнул, пытаясь прогнать видение. Вокруг стояли фигуры. Полупрозрачные, смутно человекоподобные, они окружали стол, склонившись к капсулам, словно шептали им что-то. Некоторые из фигур обернулись к двери, и хотя у них не было глаз, Палыч почувствовал их взгляд.
Петля скрипнула — тихо, но в той тишине звук прозвучал как крик.
Свечение втянулось в капсулы. Фигуры растаяли, словно дым на ветру. Галина обернулась. Её лицо казалось обычным, но глаза... они знали, что он видел.
— Не спится в такую ночь, Виктор Павлович? — голос обволакивал, как туман. — Некоторые двери лучше не открывать. Но раз уж вы заглянули...
— С плацебо происходит что-то... непостижимое, — Палыч не смог заставить себя произнести это громче шепота на утреннем совещании.
Начмед, всегда прагматичный до цинизма, теперь нервно крутил обручальное кольцо: — Сидоров... его опухоль не просто уменьшилась. Она исчезла. Полностью. За три дня. Такого не бывает. Он утверждает, что видел во сне умершую мать. Она положила руку туда, где был рак, и что-то забрала. Что-то черное, извивающееся. А потом сказала: "Она отпустила тебя". Он клянется, что никто не говорил ему о диагнозе.
Фармаколог, бледный до синевы, протянул распечатки: — Кристаллы сахара в капсулах... они образуют структуры, похожие на... — он запнулся, — на микроскопические лица. Они смотрят из глубины материи. И меняют выражение от партии к партии.
Безопасник заговорил, не глядя никому в глаза: — В клинике, где она работала раньше... После её ухода там начали происходить вещи, о которых персонал говорит только вполголоса. Пустые палаты, в которых слышны голоса, поющие колыбельные. Пациенты в коме, которые одновременно открывают глаза ровно в 3:17 ночи и смотрят в одну точку. Пятеро врачей исчезли, оставив заявления об увольнении, написанные почерком, который не был их собственным.
— Петров, — начмед сглотнул, — после той ссоры с ней в столовой...
— Исчез на неделю, — безопасник кивнул. — Вернулся, но это уже не Петров. То есть, тело его, но... Взгляд непрерывно движется, словно следит за чем-то, что видит только он. Говорит шепотом даже в пустой комнате, словно боится, что кто-то подслушает. Рисует странные узоры на всех поверхностях – те же самые символы, что мы видим в структуре кристаллов плацебо. Его жена забрала детей и уехала, когда он начал будить их по ночам, чтобы рассказать о "тех, кто ждет за завесой". Я встретил его вчера в коридоре... — безопасник замолк на секунду. — Он улыбнулся и сказал: "Она показала мне дверь, которая всегда была здесь. Мы все ходим сквозь неё каждый день, не замечая. За ней – они. Им нужно лишь немного нашего внимания, чтобы помогать нам". Я спросил, кто "они". Он посмотрел сквозь меня и прошептал: "Те, кого мы называем мертвыми. Но они живее нас".
В комнате повисла тишина, плотная, как вода на глубине. Каждый избегал смотреть другим в глаза.
— Нам нужно проверить, — наконец произнес Палыч, и его голос звучал так, словно шел издалека. — Три партии плацебо. Одна – от неё, без наблюдения. Вторая – моя. Третья – её же, но под камерами. Научный метод. Факты.
Результаты подтвердили то, чего все боялись. Капсулы, приготовленные Галиной без свидетелей, исцеляли почти мгновенно. Контрольная партия Палыча – обычное плацебо, без особых эффектов. Но третья партия, которую она готовила под объективами камер, тоже работала – почти так же хорошо, как первая.
На видеозаписи не было ничего необычного. Только странные помехи каждые 17 минут, когда Галина на мгновение замирала, словно к чему-то прислушиваясь, а в углах комнаты тени становились гуще.
Глубокой ночью, когда здание лаборатории погрузилось в сон, Палыч сидел в своём кабинете, бездумно глядя на графики и распечатки анализов. Дверь открылась беззвучно, словно соткалась из темноты. На пороге стояла она.
— Вы теперь знаете, — сказала Галина просто. В руках поднос с чашкой, от которой поднимался пар, пахнущий травами и чем-то более древним, чем сами травы. — Ромашка с чабрецом. Помогает принять то, что разум отвергает.
Она поставила чашку перед ним. Пар над ней свивался в узоры, похожие на те символы в кристаллах плацебо.
— Кто вы? — спросил Палыч, чувствуя, как что-то внутри него дрожит, словно струна.
— Просто человек, который помнит то, что другие забыли, — она села напротив, и её контуры на мгновение словно размылись. — Болезни существуют не только в теле. Они начинаются глубже — там, где мы соприкасаемся с тем, что за гранью.
— С мёртвыми? — шёпотом спросил он, не понимая, почему произносит это вслух.
Она улыбнулась – тепло, без жути: — Граница между живым и мёртвым не такая чёткая, как вас учили. Там, за ней, есть те, кто помнит, как исцелять. Они всегда были рядом. Просто мы разучились их слышать.
Палыч взглянул на чашку: — А Петров? Что с ним случилось?
— Он заглянул слишком глубоко, — в её голосе промелькнула грусть. — Некоторые видят больше, чем готовы принять. Он не пострадал... просто изменился. Теперь видит то, что всегда было здесь.
— И что теперь? — спросил Палыч. — Мы должны вас...
— Уволить? — она мягко рассмеялась. — Можете попробовать. Но тогда вам придётся объяснять, почему ваше чудо-лекарство внезапно перестало работать.
Запах чая манил, обволакивал сознание. Палыч поднес чашку к губам.
— А если я попрошу вас... зарядить настоящий препарат вместо плацебо?
Её глаза на мгновение словно заглянули в иной мир: — Это возможно. Но дорого. И не в деньгах дело.
Он сделал глоток. Чай разлился теплом, и внезапно он понял, что видит больше, чем раньше. В углах комнаты мерцали полупрозрачные фигуры, смутно знакомые. Они улыбались ему.
— Не бойтесь, — шепнула Галина. — Они всегда были здесь. Просто теперь вы видите.
Через месяц "Новофарм" выпустил "революционный препарат", эффективность которого в лечении самых тяжелых форм рака превосходила все известные аналоги. Акции взлетели. Палыч получил должность научного директора. Галина – отдельный кабинет без камер и права работать в ночные смены.
Только иногда, проходя по коридорам после заката, сотрудники видели странное голубоватое свечение из-под её двери и слышали многоголосый шепот, звучащий в унисон. Но никто не открывал эту дверь. Как и Палыч, они понимали: некоторые вещи лучше оставить за порогом понимания. Особенно когда они работают.
Палыч больше не говорил с Галиной о том, что видел. Но каждый раз, встречаясь с ней в коридоре, замечал тени, которые скользили за ней, невидимые для других. И каждую ночь в 3:17 просыпался от ощущения, что в комнате кто-то есть. Кто-то, кто мягко касается его лба прохладными пальцами и шепчет: "Мы всегда здесь".
