Koldyr

Отдохнув затянувшимся летом, мир готовился встретить зиму. Осень уже окрасила листья в привычные цвета и закружила их в водоворотах холодного ветра. В лучах вечернего солнца по улице шёл растерянный школьник.

Веня, конечно, не отличался послушанием и хорошими оценками, но новость, что его переводят на семестр в коррекционный класс, стала шоком. Подумаешь, подрался с задиристым одноклассником! Тот первый полез, а тощий Веник лишь отбивался. Но, согласно закону подлости, виноватым назначали именно Вениамина и отправили его на первое полугодие в тот злополучный класс.

Уныло глядя на сентябрьское солнце, школьник брёл по аллее, пиная вовремя попавшийся под ногу камешек. Его! Вместе со всякими даунами в один класс! Это не укладывалось в голове наивного семиклассника.

Шёл недокарантин. Смены в школе разделили на утренние и вечерние. Конечно же, Веник попал именно во вторую. Это обижало его больше всего.

— Тупые учителки! Тупая школа! — пиная камень, думал подросток.

Ему хотелось, как сверстникам, забросив ранец домой, оказаться на улице, где весь мир, упирающийся в рамки соседних дворов, принадлежал только им. Но судьба распорядилась иначе.

— Тупые учителки! Тупой я!

На глаза едва не навернулись слёзы, но, поборов их, паренёк продолжил путь к школе.

О классной руководительнице коррекционного класса ходили неприятные слухи. Та славилась суровым нравом и, как поговаривали, била тяжёлой деревянной линейкой нерадивых учеников. Кроме того, она вела русский и литературу, которые были первыми уроками в этот день.

Оттого мысли Вениамина становились всё грустнее и грустнее, пока он подходил к школе.

Как во сне, пройдя ворота, он прошёл школьный двор и поднялся на второй этаж. Будучи новичком в школе (первое полугодие и сразу же в класс уродов!), он ненадолго завис, пытаясь сориентироваться.

Найдя кабинет, Веник занял дальнюю парту и оглядел одноклассников. Те, как идеальные ученики, сидели по стойке. Руки на парте, тетрадь и ручка — готовы, учебник сверху, на металлической подставке. Веня видел такое в части отца, где тот был комбригом, солдаты при нём принимали неестественные позы и долго стояли в них, словно боялись пошевельнуться.

Разложив нехитрые школьные принадлежности, Веня заговорил с соседом по парте:

— У вас тут строго всё, да?

— Классная руководительница сейчас придёт. Русский и литературу проведёт. Молчи. Делай, как она скажет, — словно робот, ответил его товарищ по несчастью с пустыми глазами.

Веня тяжело вздохнул. Похоже, учительница действительно настолько сурова.

Раздался звонок. Ученики вытянулись по струнке, как солдаты при отце Вени. Тот на всякий случай последовал их примеру.

Со скрипом открылась дверь. В класс вошла пожилая учительница. Строгий костюм с блузкой до подбородка, чёрная юбка, будто она собиралась на похороны, идеально подходили к её тощей и бледной шее. Сморщенная голова с очками смотрела на школьников снисходительно, с ноткой презрения.

— Открываем учебники на странице двенадцать! — раздался скрипучий голос учительницы.

Все, кроме Вени, перелистнули страницы одновременно, как роботы.

— Второй ряд, третья парта, место слева! — скомандовала старуха.

— Основа творчества Чехова, — начал было ученик, но удар деревянной указки прервал его.

— Чётче! — закричала преподавательница.

— Основа творчества Чехова, — отрапортовал ученик, — в…

Вениамин почувствовал себя лишним. Зачем вести себя с учениками, будто те — конченные дауны? Его предыдущая учительница, Тамара Ивановна, всегда обращалась к ним вежливо, по имени-отчеству и, что важно, — спокойно, без крика. Захотелось в туалет.

— Извините, пожалуйста, — начал было Веник, но строгая учительница перебила его.

— Что-о-о-о-о-о-о, молодой человек?! Что-о-о-о-о-о?!

От этого крика можно было оглохнуть, Веник рефлекторно зажал уши.

— Что-о-о-о-о-о-о?! — продолжала учительница.

Пересилив себя, школьник ответил:

— Можно выйти, пожалуйста?

С противным звуком учительская указка ударилась о стол. Другие ученики даже не вздрогнули.

— Что-о-о-о-о-о?! Выйти?! Да как ты посмел?!! Это — кошмар!

Шея старухи дернулась в крике, будто бы удлиняясь с каждым сказанным словом.

— Нет! Извините! — повинуясь какому-то инстинкту, закричал Веник.

— То-то же, дети! — ехидно усмехнулась учительница, — Иванов, читай дальше!

Венику казалось, что её шея удлинилась на несколько сантиметров.

С трудом отсидев урок, школьник с радостью вывалился в коридор пустой школы: передышка! Свобода! Несмотря на то, что следующим по расписанию шёл урок той же учительницы, семиклассник расслабился.

— А чё она? Всегда злая такая? — спросил он у вышедшего из кабинета одноклассника.

Тот промолчал и направился к туалету, будто не услышав вопроса. Все ученики походили на зомби, действующих строго по указке учителя. Тихие, безынициативные зомби. Раз они такие спокойные, почему их определили в класс коррекции, где должны учиться идиоты и буйные?..

Интересно, а другие учителя — тоже такие? Не может же одна учителка вести все предметы?

Школьник задумался и с ужасом понял: кроме той суровой учительницы и его класса, в школе никого не было. Даже вахтёрши, пожилой Людмилы Аркадьевны, которая в тот злополучный день разнимала их драку. Всё это было неестественным, странным.

Сходив в туалет, Веник погулял по пустующей школе, затем поспешил в кабинет, чтобы успеть до звонка. Споткнувшись о собственные шнурки, парень, упал. Конечно же, опоздав на урок.

— Извините, пожалуйста, — Веня не знал, как зовут учительницу, — можно войти?

Та окинула его презрительным взглядом и завопила:

— Что-о-о-о-о-о?! Ты опоздал на УРОК?!

Веня вздрогнул, ноги стали ватными, но хотелось бежать.

— Ты нарушил дисциплину?! Ты ОПОЗДАЛ?!

Шея учительницы, казалось, вытянулась на добрый десяток сантиметров, приближаясь к ученику.

— ТЫ ОПОЗДАЛ?! — закричала старуха.

Испугавшийся Вениамин побежал. Прочь из этого странного класса, прочь от этой страшной учителки. Он бежал, пока не упёрся в дверь с надписью “Библиотека”. Пулей залетев в помещение, паренёк перевёл дыхание и огляделся.

Библиотекарши не было. Только ряды шкафов с книгами, простирающимися, насколько мог дотянуться взгляд. Почему-то Венику захотелось побежать в средний ряд, к окну, где, заканчивая этот сентябрьский день, садилось солнце.

Там, прислонившись к холодному шкафу, паренёк успокоился. Пф! Подумаешь, строгая учителка! Не такое видали! Мало ли что ему показалось, это не повод сдаваться вот так. Тем более, учительница наверняка сообщит об этом родителям. Уже приготовившись выйти из укрытия, школьник замер, услышав непривычный звук.

— Пш-ш-ш-ш-ш-ш, — будто какой-то насос с пробоиной в шланге продолжал качать воду.

— Пш! Пш!

Юноша снова вжался в шкаф.

— Пш-ш-ш-ш-ш-ш!

Поборов страх, Веня выглянул из-за угла. К нему, вытянув шею, двигалась учительница. Её глаза смотрели на него строго, будто бы хотели испепелить.

Школьник в ужасе, на ватных ногах, передвинулся в соседний ряд шкафов.

“Что происходит? Что с ней не так?!” — подумал он.

— Пш! Пш! — раздавалось в начале библиотеки.

Веня вжался в подоконник, не зная, что делать. Как так? Что вообще происходит? Он не должен быть здесь!

Тощая шея учителки высунулась из-за угла:

— Прогульщ-щ-щ-щ-щ-щик! — прошипела она

— Нет! Нет! Вы не подумайте! Я не из них! — закричал семиклассник.

Учительница, неестественно удлинив шею, подобралась к нему, соприкоснувшись своей сморщенной головой с ухом Вениамина.

— Тургенева знаеш-ш-ш-ш-шь? — спросила она.

— Д-да! Знаю! “Отцы и дети”, “Ася”, “Муму”!

— А..а...Бродского? — шея учительницы удлинилась, теперь она могла обнять тощего школьника, — это внекласс-с-с-с-с-сное чтение, знаеш-ш-ш-шь? Иначе бы ты не был в моём клас-с-с-се! — усмехнулась она.

Веник, собрав волю в кулак, сделал рывок и на ватных ногах побежал вдоль окон. Его шаги повторяло эхо пустого зала.

— Не ш-ш-ш-шуметь!!! — взвизгнула старуха и, нелепо размахивая руками, побежала за ним.

— Ты ш-ш-шумишь! В библиотеке! Шумишь!

Школьник, миновав несколько рядов со шкафами, выбежал к стойке, где днём пожилая библиотекарша пила чай и выдавала детям необходимые книги.

Отступать было некуда: выход был в противоположной стороне, а на него уже надвигалась учительница.

— Непослушный! Нарушитель! Бродского знаеш-ш-ш-ш-шь?

Веник, собрав волю в кулак, звонко ответил ей:

Здесь должен быть фонтан, но он не бьет.

Однако сырость северная наша

освобождает власти от забот,

и жажды не испытывает чаша.

Паренёк замялся, вспоминая текст. Поймав тяжёлый взгляд учительницы, он продолжил:

Нормальный дождь, обещанный в четверг,

надежней ржавых труб водопровода.

Что позабудет сделать человек,

то наверстает за него природа.

И вы, герои Ханко, ничего

не потеряли: метеопрогнозы

твердят о постоянстве

Школьник замялся, вспоминая, чему их учили на химии. Шея учительницы удлинилась, будто хотела, как питон, задушить паренька. Вениамин, с трудом вспомнив отрывок, продолжил, не отводя глаз от учителки:

— Н2О,

затмившем человеческие слезы!

Выпалил Веник, хотя на его глаза тоже наворачивались слёзы.

— Это Брод-с-с-с-с-ский? — обвивая тело тощего школьника, спросила учительница, — я знаю другие.

Веня, задыхаясь, сорвался:

— Да, это Бродский, он, он! Малоизвестное! Честно!

Учителка на несколько минут замолчала. Схватив школьника тощими руками, своей шеей она унеслась в другой конец библиотеки.

— Проверим! Пос-с-с-смотрим! — точно змея, говорила она, удаляясь.

Каждое мгновение казалось Вениамину адом. Он не такой! Он не должен быть среди этого класса! Он не должен быть с этой страшной учительницей!

— Ты прав, — шея старухи вернулась на место, — это малоизвестное стихотворение Бродского. Но откуда ты знаеш-ш-ш-ш-ш-шь?

— Я не даун! Я не дебил! Мой батя рассказывал! — в слезах прокричал Веник.

— Ты плохо вёл себя на уроках! — закричала учительница так, что окна библиотеки задрожали.

— Так я должен быть не в вашем классе! Я умный! Послушный! Я…

Подросток потерял сознание.

Позже, учитель года, заслуженный педагог, Екатерина Андреевна, манерно вытирала слёзы платочком и восклицала: “у меня целый класс проблемных учеников! Вениамина туда было лишним переводить! Он очень чувствительный мальчик! Вот видите, довели его, довели!”

Пока старая учительница провожала врачей Скорой и плакала, остальные ученики сидели, не двигаясь с места. Они знали, что им за это грозит. Они приняли её правила и, в отличие от покинувшего стены школы Вениамина, знали, что их место — здесь, в этом кабинете.

На город опускались сентябрьские сумерки. У её класса впереди были другие уроки.

***

Миновало несколько дней. Вениамин, из которого будто высосали всю жизнь, лежал в постели и мутным взглядом смотрел в окно. Было мрачно, шёл дождь.

Разумеется, мальчику не поверили. Ну, переволновался, не захотел учиться с тем классом. Грипп ещё прицепил. И вообще: что только не привидится человеку с жаром и сильным стрессом?

Но сам Веник знал, это — не галлюцинации. В школе действительно происходит что-то непонятное, странное. И, чтобы вновь обрести покой, он должен во всём разобраться. Просто обязан.

Паренёк попробовал встать. Тошнило, немного кружилась голова. Рассудив, что это некритично, Веник, оделся. Отец был на работе, а мать пошла в магазин за продуктами. Наверняка встретит кого-нибудь из знакомых задержится на час-полтора. Значит, время на вылазку есть.

Взяв для храбрости тяжёлый гаечный ключ, юноша спрятал его в рюкзаке и, натянув чёрную куртку с капюшоном, выскользнул в осенние сумерки.

Холодные порывы ветра трепали мокрые волосы. Листва и грязь липли к ботинкам. Но погода совершенно не волновала авантюриста.

Тот, минуя людные места, приближался к злосчастной школе. На втором этаже светились окна коррекционного класса, значит, жуткая учительница на месте.

Сегодня в расписании стоят два урока труда — интересно, кто их ведёт? — думал Вениамин, перелезая через забор. Заходить через главный корпус решительно не хотелось, мальчик думал проникнуть в школу через чёрный вход у столовой. Его постоянно забывали закрыть.

Удача наконец-то улыбнулась Венику и, тихонько прикрыв за собой дверь, паренёк проникнул в полумрак школы. И тут же пожалел, что забыл взять фонарик — по служебным помещениям столовой школьник двигался почти что наощупь.

Выбравшись в коридор, мальчишка достал из рюкзака гаечный ключ. Крепко сжав в руке своё “оружие”, Веник направился к лестнице.

Поднимаясь на второй этаж, парень услышал странные звуки. Будто какой-то зомби шёл и протяжно стонал. Медленно двигаясь по тёмному коридору, мальчишка уже жалел, что осмелился на эту вылазку. Холодный пот противно тёк по спине.

— Это...ёпта! Ключ принёс наконец? — вдруг раздалось откуда-то сбоку.

Подскочив, Веник выронил из ослабевших рук ключ.

— Да шо встал-то? Шо, — речь прервалась икотой, — шо встал? Ключ подымай и пошли!

Вглядевшись во тьму, Веник с ужасом понял, что встретился с трудовиком. Видно, не только жуткая училка со странной шеей ведёт сегодня уроки! Похоже, пьяный учитель принял его за кого-то другого и этим можно воспользоваться.

— Извините! Иду, иду я! — поспешил ответить школьник, — а в каком кабинете урок?

— М-м-м-м...мля...В сорок пятый иди, я подойду ща. Ик! Ик! — мужчина, выставив вперёд руки, побрёл по темноте к лестнице.

— Они что, электричество экономят? — сказал вслух Веник, чтобы подбодрить себя, — вот же евреи!

Дойдя до кабинета, парень, затаив дыхание, открыл дверь. Класс сидел на своих местах. Без движений и каких-то эмоций, как манекены. На доске парень увидел нарисованную палку и кривую подпись “Учительская указка. Материал: дерево”.

Веник занял место за дальней партой и приготовился. К чему? Он сам не знал, плана попросту не было.

— И представляете, один опоздал! Юрий Иванович, это просто кошмар! Дерзость какая! Говорил, что его машина сбила, сломал ногу. Но опоздал! — послышалось из коридора.

— Во, мля, молодёжь пошла! — согласился с учителкой пьяный голос, — вы бы нас за такое убили! Ик!

Дверь открылась и в класс вошли пожилая учительница и трудовик. Тот положил на стол сломанную указку. Как показалось мальчишке, та была в чём-то красном, похожем на кровь.

— Значит, ик, сейчас в кабинет в подвале идём. Будем, ик, Марии Ивановне указку новую делать, мля.

Пока трудовик говорил, учительница рассматривала класс.

Успокоиться. Дышать ровно. Не подавать вида, что он здесь лишний. Фух! Наверное, старуха не заметила лишнего ученика. Пронесло!

Старуха, удовлетворенно хмыкнув, покинула кабинет.

— Это..ты это...с гаечным ключом пацан! Ик! — Бери указку, эт — образец, такую же сделаем. За-а-а-а мной! — скомандовал пьяный преподаватель.

Дети встали и строем двинулись вслед за учителем, нога в ногу. Веник, плетущийся с окровавленной указкой в конце, терялся в догадках. Вроде все тут, кому же досталось тогда? О ком говорила учительница?

Тяжёлая указка оказалась сломанной посередине. Какой же силы должен быть удар? Какие травмы от него будут?

В подвале всё-таки был включен свет и школьник вновь принялся разглядывать одноклассников. Эврика! Не хватало паренька, с которым Веник пытался заговорить в первый день.

Учитель пропал где-то в недрах кабинета, у старых массивных шкафов. Видимо, искал в них заготовки.

Веник, рассматривая плакаты по технике безопасности, по-прежнему сжимал в руках обломок указки. Почему-то ему казалось, что вскоре он пригодится. Чуйка не подвела: в коридоре раздались торопливые шаги, будто незваная гостья очень спешила. Дверь со скрипом распахнулась.

— КТО-О-О-О-О ЛИШНИЙ В КЛАССЕ? Я СПРАШИВАЮ, КТО-О-О-О ЛИШНИЙ В КЛАССЕ? — закричала запыхавшаяся учительница.

Вениамин встал.

— Лишний здесь я.

У той от злости перехватило дыхание. Ненадолго зависнув, учительница набрала в грудь воздуха и закричала:

Ты что здесь делаешь? Негодник! Быстро за мной!

Школьник не знал, что делать. План! Нужно было сначала продумать план! Вот он дурак! Идти куда-то с жуткой учителкой было самоубийством. Чем он мог защититься от неё? Этой указкой? Пришлось импровизировать, но по-глупому: последовать за старухой, продумывая дальнейшие действия.

Та, схватив его за ухо скрюченными морщинистыми пальцами, поспешила куда-то вглубь коридора. Веник взвыл, но теперь у него не было выбора.

— Это кто, мля, был вообще? Ик! — раздался им вслед вопрос растерянного трудовика.

Тем временем школьник пытался понять, куда его, как куклу, волочит учительница. Её шея нервно пульсировала, казалось, в ней что-то булькало. Они поднялись на второй этаж и остановились у двери медкабинета.

— Проник в школу! И посмотрите, что натворил! Негодник! Кошмар! — будто бы репетируя, причитала учительница. Оставшись довольной результатом, она открыла дверь и затолкнула школьника в кабинет.

Веник едва сдержал крик. На кушетке, слабо постанывая, лежал его одноклассник. Бинты, наложенные на голову, пропитались кровью, та уже с противным звуком стекала на пол.

— Вы посмотрите! Избил одноклассника! Да ему до конца дней место в коррекционном классе! — улыбаясь завопила учительница позади Веника, — что ты на это ответиш-ш-ш-ш-ш-шь?

Школьник затылком почувствовал, как удлиняется её шея, готовая обвить его, точно удав — свою жертву.

— Старая сука! Это не я, это всё ты, ты, ты! — со слезами на глазах Веник сделал волевое усилие и, замахнувшись, ударил обломком указки с по тощей старушечьей шее. Тот с хлюпающим звуком вонзился в неё.

Глупо выпучив налитые кровью глаза, учителка отступила назад. Её шея начала принимать привычный размер, вместе с тем загоняя кол из указки всё глубже. Неловко пошатнувшись, преподавательница со стоном повалилась на пол.

Веник в приступе ярости накинулся на старуху, с криками опуская кулаки на её перекошенное лицо. Он бил, бил, бил, бил, пока училка, смешно дёрнувшись всем телом, перестала сопротивляться.

***

Метель швыряла в окна психиатрической клиники горсти снега. Ветер выл, как сотни чудовищ, выпущенных на волю. Но Вениамин улыбался. Не под действием таблеток и больнючих уколов. Он улыбался потому, что знал — тем злосчастным сентябрьским вечером в мире стало на одно чудовище меньше.

Примечание автора: отчасти рассказ написан по мотивам компьютерной игры "Little nightmares", именно оттуда взят образ учительницы.

Тем, кому лень читать, рекомендую рассказ в озвучке, за которую благодарен автору видео:

Голем — персонаж еврейской мифологии, существо одной из четырёх стихий или их сочетание, оживленное с помощью магии. Чаще всего создаётся из глины. (с)

Википедия

А тойтэ пгирэ зол дих ойсдышен! [Чтоб падаль тебя задушила!] (с)

Еврейское проклятье

***

Петя был не по годам сообразительным парнем. Когда оккупанты расположили евреев в покинутых казармах, он уже понимал, к чему всё идёт. Вместе с осознанием в мозг вошли апатия и усталость: со своей жизнью Петька распрощался. И лишь редкие вспышки боли и волнения возвращали мальчишку к реальности и больному отцу.

Тот, ремесленник в преклонном возрасте, всё чаще мучился приступами сильного кашля, всё чаще — с кровью. Болезнь съедала его на глазах, поэтому, обсуждая состояние родителя со взрослыми, Петя нередко слышал: “пусть болезнь заберёт его раньше, чем пуля”. Это не было сказано со злостью или в сердцах, просто коллеги по несчастью не давали десятилетнему мальчишке ложных надежд.

—Петька, — говорил отец, задыхаясь, - я напишу записку . Записку, которую ты должен спрятать. Хорошо спрятать здесь, в этих стенах.

В тишине сентябрьской ночи эти слова звучали по-зловещему хрипло, с противным свистом, который, казалось, отражался от этих стен эхом грядущих десятилетий.

— Но ты должен, — отец разразился ужасным приступом кашля, — дописать эту записку сам.

— Зачем, пап? — спрашивал его взволнованный сын.

— Основное уже написано мной. Тебе осталось дописать туда любое проклятье, которые ты подберёшь.

— Проклятье?! Но…

— Петя, — успокаивающе ответил отец, — я скоро всё, всё тебе объясню.

Но на утро случилось то редкое исключение, когда отец мальчика не выполнил обещания. Обессилев от болезни, Яков Карлович отошёл в мир иной, как предвещали сочувствующие.

Шли дни. Атмосфера сгущалась, как тучи перед дождём. Расквартированные на первом этаже бывших казарм, люди исчезали по пять-восемь человек за ночь. Петя слышал, как по приказу на чуждом ему языке, в темноте копошились, вставая с лежанок, заключённые. Затем раздавались шаги и шепот солдат, закрывающих дверь.

В один из таких пасмурных дней Петю и ещё нескольких ребят школьного возраста повели в туалет. Там, по обычаю, им дали обмылок и оставили бочку воды, затем дверь со скрипом захлопнулась.

Юные узники уже не надеялись на побег. Вся обстановка помещения заключалась в напольном сливе, бочке с водой да решетках на узеньких окнах. У кого-то была идея расшатать кирпичи, освобождая металлические штыри, но солдаты бы это заметили. Тем не менее, самый старший из ребят, облившись водой, всё не отходил от окна. Хотя, кто знает, может быть, он наслаждался видом падающих листьев и запахом пожухлой травы?

Петя же не спешил лезть в воду. Достав заранее заготовленные листок с запиской на идише и уголёк, паренёк что-то быстро записал, затем, убрав несколько кирпичей у основания ближайшей стены, что-то опустил в щель.

Во всяком случае, когда хмурый ефрейтор вывел из туалета детей, Пете уже нечего было прятать в лохмотьях.

***

Та же локация.  Наши дни.

— Оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова,

Оц-тоц-перевертоц, кушает компот,

Оц-тоц-перевертоц, и мечтает снова,

Оц-тоц-перевертоц, пережить нал…

Звуки этой песни звучали в стенах казарм, перестроенных под школу, не первый раз. Андрей Сидоров, отличник, но раздолбай, устроившийся ночным сторожем в родную школу, начинал каждый вечерний обход с любимой музыки. Дальше будут Сектор газа и КиШ, а возвращаясь от кабинета директора к туалету, он затянет, подражая Летову, “грани-и-и-и-и-ицы ключ переломлен пополам…”. На втором этаже, в кабинете химии, он выпьет сто грамм заранее припрятанной водки. Затем в кабинете трудов, следующие. Так и пройдёт очередная ночная смена, после которой, уже протрезвев, Андрей отправится на уроки.

Так проходит молодость провинциального парня из настолько бедной семьи, что работа сторожем, неофициально предложенная директором, становится едва ли не спасением. Или спасением — для его младшего брата, на эти деньги осваивающего компьютерные технологии и спорт. Мать, оставшись одна, отдалась палёной водке, предоставив отпрысков на волю судьбе или доброму случаю.

Но юноша не унывал, впереди экзамены, а затем — новая жизнь, техникум, работа, свобода! Может быть,комната в общежитии, куда он сможет переселить своего брата. Тем более, водка работала не хуже дорогих мозгоправов. Хотя бы на данный момент.

Устав петь, юноша включил музыку на телефоне. Расположившись на подоконнике мужского туалета, он закурил, наслаждаясь любимой песней:

Ледники растают - восполнится Иордан.

О, все помирятся! Shalom aleichem! Wa alaykumu s-salam.

Ледники растают - восполнится Иордан.

О, все помирятся! Shalom aleichem! Wa alaykumu s-salam.

Телефон хрипло надрывался под одобрительные кивки Андрея.

Вдруг внимание парня привлёк звук в одной из кабинок. Похожий на всхлипывания пополам с бульканьем, он в один момент пересилил музыку. Покрепче сжав тяжёлый фонарик, парень подбежал к той кабинке и резко её открыл.

Выругавшись, юноша подобрал забытый кем-то из младшеклассников телефон и ответил на вызов:

— Это сторож.

Выслушав сбивчивые реплики собеседника, Андрей ответил:

— Да, завтра сможете забрать телефон на вахте, вам передаст тётя Таня.

Тут же забыв о произошедшем, парень отправился дальше патрулировать школу, надеясь пройтись ещё по нескольким своим тайникам с алкоголем и попутно закинуть телефон с запиской на парту у входа, где завтра будет дежурить вахтёр.

Покинув туалет, парень не услышал, как что-то древнее, секрет создания которого был утрачен в этих стенах, начало пробуждение.

***

— Татьяна Сергеевна, звоните директору!

Не понимая, чем вызван переполох и собрание стольких людей у его лежбища, Андрей грязно выругался.

— Андрей! — оторвавшись от телефона, прикрикнула на него классный руководитель, — вставайте, Андрей!

Сонно протерев глаза, юноша непонимающе посмотрел на собравшихся завуча и учителок.

— Извините...а это...я и не пил особо, это вчера!

— Андрей! В школе ЧП, закройте ворота, идите на вахту! — не заметив его состояния и ругательств, взволнованно попросила Татьяна Сергеевна, — занятия отменяются!

Ничего не понимающий юноша покинул диванчик в учительской.

“Проспал! , — подумал парень, глядя на часы: уже пятнадцать минут как должен был начаться первый урок. Но, глядя на царящий в школе хаос, Андрей догадался, что случилось что-то из ряда вон.

Учеников спешно выводили на улицы. В холле парень заметил несколько полицейских, а из разговоров понял, что в школу уже вызвали скорую.

Ситуация чуточку прояснилась через пару минут, когда перебравший накануне юноша, направился туалет. Вход в него преграждала тучная завхоз.

Думающий лишь об очистке желудка и холодной воде, Андрей уставился на неё мутным взглядом.

— Андрюша, закрой ворота, пожалуйста, Скорая уже едет. Горе у нас, горе какое! Скорее беги!

Уже который раз за утро ничего не поняв, Андрей вырвался на улицу и блеванул на ближайшую клумбу.

Увидев это, стайка стоящих неподалёку восьмиклассниц захихикала, но тут же была осаждена ругающимся трудовиком.

— Кобылы! Шо встали?! Пшли, пшли! — хрипло закричал тот.

Подойдя к Андрею, Сергей Васильевич взял его под локоть и повёл в свой кабинет, ругая “тупых куриц, не закрывших сортир”.

Только там, выпив крепкого чая, парень начал отходить от похмелья и хотя бы что-то соображать.

— Да, представляешь, Андрюш, пацана-то мёртвым нашли. Пятый класс. Горло забито комком волос и...прости Господи, туалетной бумагой! Весь посинел, бедный, ты видел, как понимаю. У меня самого едва не стошнило! Ладно 90-е, но сейчас такое увидеть! — распинался учитель.

Услышав трудовика, Андрей едва сдержал очередной рвотный позыв. Куда лучше было не понимать царящей вокруг суеты, чем слышать такие подробности.

***

Следующие несколько дней прошли в относительной безмятежности, не считая скандалов пьяной матери. Андрей свыкся с тем, что до понедельника школа закрыта и погрузился в чтение и прогулки с младшим братом. Жизнь начала возвращаться в прежнее русло. Утомительно долгое похмелье наконец-то ушло. Или во всяком случае, юноша на это надеялся.

***

Обязанности завхоза не предусматривали ночных дежурств, однако, Анна Сергеевна вызвалась на это сама. Уж больно надоела бессонница, а расшатанные нервы всё равно не дали бы заснуть.

Проходя мимо мужского туалета, женщина каждый раз вздрагивала, вспоминая увиденное. Отработав тридцать лет в колонии для несовершеннолетних преступников, Анна считала себя непробиваемой и готовой ко всем возможным шалостям подопечных, но такого не ожидала даже она. Убийство бедного пятиклассника не шло ни в какие рамки, тем более, совершенное с особой жестокостью. Но больше всего пугала неизвестность: кто мог такое сделать, тем более, за пять минут до уроков? Какой же зверь на такое способен и как его не заметили? Но ответов на эти вопросы попросту не было.

Чтобы успокоить нервы, Анна Сергеевна пошла в учительскую и поставила чайник. Затем, взяв папиросу, отправилась в женский туалет, где дрожащими руками подпалила её и немигающим взглядом уставилась в окно, точно пытаясь разглядеть что-то в сумерках.

Задумавшись, пенсионерка не сразу услышала странное хлюпанье, будто что-то с присосками, мокрое и противное, но вместе с тем грузное и высокое, перемещалось по туалету. Хлюп-фьють, хлюп-фьют, — звучали шаги неизвестного существа.

Вспомнив про чайник, завхоз уже повернулась, готовясь затушить папиросу и уйти, но удар, пришедшийся в челюсть, остановил её.

Силы удара не хватило, чтобы вырубить стойкую пенсионерку, но оказалось достаточно, чтобы дезориентировать и разбить очки. Всё ещё пытаясь встать с подоконника, скорее рефлекторно, чем осознанно, Анна Сергеевна получила более мощный удар. Отлетев по инерции немного назад, она ударилась затылком о стекло, оставив на нём сеть трещин и кровавую кляксу. Онемев, через разбитые очки она пыталась различить нападающего, но перед ней был лишь серо-коричневый силуэт.

Удар! Сломанные рёбра.

Слабеющая женщина попыталась выставить перед собой руку, неловко защищаясь от неведомого врага, но грязные волокнистые щупальца опутали её пальцы, затем резким рывком потянуло их в разные стороны, вырывая из суставов, ломая.

Удар! Разбитые губы женщины издали сдавленный стон.

Следующий удар пришёлся по уже разбитым очкам, загнав несколько осколков в глазное яблоко.

Словно опомнившись, женщина попыталась пнуть нападавшего.

Снова смачный удар на этот раз перестал видеть другой глаз, оправа очков немного вошла в череп ничего не понимающей женщины.

Анна Сергеевна, привыкшая стоять до конца, наносила удары руками и ногами туда, где должен был находиться противник, но все они оказывались напрасными, будто нападавший плавно перетекал из одной точки пространства в другую.

Вместо следующего удара вонючее щупальце схватило пенсионерку за талию и, подняв к потолку, швырнуло в другой конец туалета.

Сильно ударившись головой, ослепшая Анна Сергеевна из последних сил начала ползти туда, где, как ей казалось, должен был быть выход. Но мощные удары, градом посыпавшиеся на позвоночник, быстро остановили её. Издав последний стон, женщина прекратила сопротивление.

Пробуждение не стало спасением. Вместо страшного сна Анна Сергеевна увидела лишь темноту.

Ослепшая, измученная женщина с громким стоном перевернулась на спину, от чего у неё перехватило дыхание. До конца не вспомнив произошедшего, женщина неловко поползла прочь от угрозы, надеясь, что нападавшего уже нет, что тот посчитал её мёртвой.

Её лишил надежды знакомый хлюпающий звук. Будто кто-то сильный оторвал унитаз и оттуда фонтаном рванула вода, тут же попавшая ей на лицо.

— Не надо! — успела выкрикнуть женщина перед тем, как тяжёлый кафельный унитаз опустился ей на лицо.

Всё стихло так же внезапно, как началось. Подождав для верности несколько минут, изувеченное “тело” Анны Сергеевны начало двигаться. Она не собиралась сдаваться. Больше в агонии, чем в надежде, она, работая локтями и плохо слушающимися ногами, пыталась ползти, останавливаясь каждые пару секунд, прислушиваясь, а не тут ли неизвестный убийца?

За окном уже начало светать, когда фонтан густой жижи, ударивший сразу из нескольких унитазов, сошёлся в один поток и устремился в рот жертве, не оставляя ей шансов. Пока пенсионерка задыхалось отходами, её тело ещё пару минут неловко дёргалось на полу, а затем всё утихло. В туалете остались лишь разбитый унитаз, осколки очков, кровь и неприятная субстанция на полу.

***

Пропустивший неделю выходных, вызванных закрытием школы на карантин (в городе бушевал грипп, Андрей не придал причине значения), юноша вялым шагом направлялся на очередное дежурство. Директриса и классная руководительница почему-то не отвечали на его звонки, однако, чувство долга и жаление лёгких денег всё-таки взяли верх.

У ворот школы Андрей встретил трудовика и паренька из 8б, убирающих листья. Поздоровавшись, юноша уже было направился к зданию школы, но его прервал хриплый голос Сергея Васильевича:

— Куда прёшь!

— Так дежурство же, ёптыть, — растерянно ответил Андрей.

— Я те дам дежурство! Взял грабли, листву помог собрать — и домой, пока не стемнело! — громко скомандовал трудовик, продублировав предложение на русском матерном.

Закурив после уборки листвы, все трое начали обсуждать последние новости.

Восьмиклассник Семён, стесняясь, оглядывался по сторонам, хотя знал, что Сергей Васильевич, взявший над ним шествие как за ребенком из неблагополучной семьи, особо не возражает. И, видимо, школьник не торопился домой, напрашиваясь на ночное дежурство вместе с мужчинами, несмотря на ужасные новости.

— ...мёртвой была, там тело-то...что осталось...да всё переломанное, дерьмом залили ещё, — рассказывал трудовик, не знающий всех подробностей, — в общем, соплята, сегодня лучше я сам. Да ружжо взял на всякий пожарный...хуй его знает, случай, — почти вежливо сказал он.

Неизвестно, сыграла ли тут роль поддатость учителя или другой фактор, но странным стечением обстоятельств все трое оказались через час под одной крышей.

Андрей, выпивший уже двести граммов водки, спорил с трудовиком, непринужденно перейдя на “ты”:

— Да я...я в жопу ему ружьё запихаю и там проверну!

— Да пиздишь ты, щегол! — распылялся Василич, — ты нашу завхозиху видел? Там ебать, какой боров должен быть, чтоб её завалить!

Увлёкшись спором, трудовик и Андрей не заметили пропажи Семёна. Тот, выпив водки и обильно запив её лимонадом, захотел в туалет. Зная о произошедшем, он всё равно понадеялся на удачу, тем более, их в школе трое, что может произойти?

Играющие уже вторую партию в домино, Андрей и Василич не сразу услышали крики. Вздрогнув, оба одновременно подскочили. В руках трудовика невесть откуда появилась двустволка, а юноша успел схватить лом. Оба тут же побежали в сторону звука, каждый сжав до боли в костяшках выбранное оружие.

На ходу выломав дверь туалета, мужчины ворвались в полную темноту. Лампочки оказались разбитыми.

Из дальней кабинки раздавались всхлипывания и сдавленный мат вперемешку с молитвой.

— Семён! — позвал трудовик, — иди к нам!

— Он...он тут! — взвыл испуганный школьник.

— Выходи мразь! — полез было вперёд Андрей, но Василич остановил его, выставив вперед ружьё.

— Кто бы ты не был, гнида, пизда тебе, сука! — выкрикнул он.

После крика из темноты раздалось что-то, напоминающее выстрелы, затем по бокам, сверху, снизу от мужчин плитка начала трескаться, крошиться и вылетать, словно выбиваемая пулями или дробью. Быстро среагировавший Андрей успел выпрыгнуть из туалета, осыпаемый кафельной крошкой.

— Стоять, сука, руки за голову, еблом в пол! — кричал трудовик, по щекам которого вовсю хлестали осколки от “выстрелов”.

Из-за шума никто не расслышал быстрых шагов, но зато все услышали выстрел. Дуплетом. Тот жутким эхом прошёлся по пустующим этажам школы.

Скуля, как побитый пёс, Сергей Васильевич выполз к Андрею, на свет. Оба, дрожа уставились на тёмный проём туалета ожидая увидеть всё, что угодно.

Но вместо этого к ним, поташываясь, вышел Семён, зажимая руками живот, куда попал Василич из обоих стволов. С трудом сделав шаг, школьник противно булькнул, выпустил изо рта кровавую слюну и повалился на пол.

***

Создателей голема можно назвать первыми программистами. Используя свои знания, стоящие на стыке науки и магии, те создали ужасный, но действенный алгоритм.

Нежить, подобно монстру Франкенштейна, собранная мастерами из доступных ингредиентов, существовала лишь для того, чтобы выполнить волю хозяина. Волю, заданную сформулированной в заклинании командой и эмоцией - ненавистью. Проклятие, понятое чудищем буквально, побуждало его убивать. Любого, кто оказался у него на пути.

Неизвестно, что заставило голема проснуться спустя столько лет. Случайно “услышанные” запиской с заклинанием слова на иврите из песни, какая-то последовательность действий или же круглая дата. Да и важно ли это теперь?

Чудище, собранное из строительного мусора, смываемого в туалет, из волос, стоящих комом в канализации, из самых неприятных и смрадных субстанций, было самоорганизованным. Оно могло менять форму, протекая по самым узким трубам, а могло, наоборот, затвердевать, деформируя конечности до нужной плотности и длины. Могло растекаться на сотни луж или собираться воедино, являя миру доказательство легенды о големе.

Могло отшвырнуть бездыханное тело ученика 8б вглубь туалета, запирая внезапно появившимися щупальцами шокированного трудовика в ближайшей подсобке. Могло следовать за убегающим на второй этаж школы Андреем. Оно могло практически всё, разве что не умереть, пока записка, тот заветный клочок бумаги, вдохнувший в него подобие жизни, был цел.

***

Прихрамывая, голем двигался по школьному коридору. Ноги, собранные из строительного мусора, гулко стучали по паркету. Несколько щупалец из волос и отходов сканировали пространство.

Ему не нужны глаза, нос. Последний — особенно, иначе чудовище умерло бы от собственного зловония.

Ему не нужны эмоции, кроме заложенной мальчишкой ремесленника ненависти. Ему не нужны даже жертвы, — будь у голема хотя бы подобие воли, он бы попросту растворился в канализации. Но программа, вложенная проклятьем, вынуждала следовать ей.

Когда всё существование — лишь выполнение заданных алгоритмов, нет места другим эмоциям. Мыслям. Всему тому, что могло бы породнить его с человеком.

Несколько раз щупальца неведомым образом удлинялись, становились толще и крепче, готовясь к атаке.

Голем остановился у кабинета химии. На мгновение школа затихла. Затем из кабинета раздался нечеловеческий крик. Один за другим в монстра полетели горящие колбы. Как коктейли Молотова, они бились о проём, стены, пол, голема, озаряя коридор пламенем.

Андрей, израсходовав реактивы, оказался в ловушке. Чудовище полыхало, но не подавало вида, по-прежнему преграждая единственный выход.

— Сука! Дур-р-рак! — закричал в сердцах парень.

Мысли панически роились в мозгу. А тем временем монстр готовился атаковать.

— Беги, придурок, беги! — вдруг послышалось из коридора.

Внезапно выбравшийся из западни Василич появился как нельзя кстати. На этот раз он стрелял по очереди с каждого спуска, перезаряжая ружьё на ходу. Доставая из карманов бездонной робы гильзы, трудовик поливал голема дождём из дроби. Прицельно. Раз за разом, метя в бесформенные очертания головы. На этот раз голем не выдержал и попятился. Его щупальца хаотично били стены и окна, вырывая пласты штукатурки и стёкол.

— Беги, блядь, беги отсюда, беги! — надрывался Василич.

Андрей пулей выскочил из кабинета и, скользя по полу, понёсся к лестнице. Не рассчитав скорости, парень неловко врезался в стену и осел на пол.

— Придурок, беги!

Голем, оправившись двигался навстречу трудовику, выставив перед собой уцелевшие щупальца.

— Беги, беги, беги! — как заклинание, кричал трудовик перезаряжая ружьё.

Клик.

Бах!

— Беги! — после этих слов Андрей, сильно тряхнув головой, буквально нырнул на лестничный пролёт, кубарем скатываясь на первый этаж.

Щёлк! Щёлк!

Василич начал было пятиться назад, выставив перед собой ставшее бесполезным ружьё.

Здание задрожало. Под треск полыхающих перекрытий трудовик и голем сблизились в рукопашной.

***

Огонь, выпущенный на волю Андреем, пожирал школу. Рушились стены, трещал паркет, лопались от жара окна. Весь второй этаж полыхал.

Задыхаясь от едкого дыма, парень попытался встать на ноги. Ужасно болела нога, пот и кровь из рассечённого лба закрывали обзор. Голова стала тяжёлой и ватной.

Превозмогая боль, парень, опираясь о стену, пошёл. Не разбирая, не понимая, куда, просто шёл.

Слыша тяжёлые шаги голема, шёл.

Пройдя коридор и вернувшись к туалету, по-прежнему шёл.

Шёл, пока не споткнулся о тело.

Упав на колени, парень заводил руками по кафельному полу, будто ища в нём спасение.

Но, кроме ещё теплого тела Семёна, в туалете не было никого. Зато приближалось чудовище.

С трудом парень очередной раз поднялся, опёрся о подоконник. Дёрнул створку — окно не поддавалось. Дернул ещё.

Монстр был уже близко.

От бессилия парень хотел закричать, но дым наполнял его лёгкие. С каждой секундой шансы спастись таяли на глазах вместе с последними силами.

Решение пришло внезапно. Шатаясь, Андрей поднялся на подоконник. Места было мало, а времени на ошибки просто не оставалось.

Удар плечом.

Шаги чудовища послышались у входа в туалет.

Навалиться всем весом на оконные створки. Надавить. Чуть покачнуться, ударить плечом вниз верхнего стекла, где треснуло перекрытие.

Противное хлюпанье раздалось уже в нескольких метрах. Спиной парень чуял, как щупальца монстра готовятся в решающему броску.

Первая конечность чудища пробила стекло в нескольких милиметрах от виска парня. Но вместе с тем стекло наконец поддалось! С остатками рамы и рёвом, полным боли, Андрей выпал на улицу, в осеннюю ночь.

***

Осень радовала город слабым ветром и тёплым дождём. Блики горящего здания весёлой пляской отражались на мокрой траве. Прокашлявшись, не обращая внимания на осколок, засевший в боку, Андрей полз. Полз, как недавно это делала завхоз, пытаясь побороть неизбежность. Полз, потому что это было последнее, что он мог.

Добравшись до старого дуба, парень, дрожащими и окровавленными руками подпалил сигарету и зашёлся новым приступом кашля.

— Ну, блядь, давай, — одними губами произнёс Андрей, глядя на горящую школу.

Голем не заставил себя долго ждать. Вывалившись из разбитого оконного проёма, чудовище последовало к Андрею. Последние язычки пламени, пляшущие на плечах монстра, с шипением гасли под дождём.

Поскальзываясь на мокрых листьях и луже собственной крови, парень неловко переместился за дуб, будто вековой истукан был спасением.

Разрезая кожу на пальцах до кости, Андрей с трудом вытащил из себя осколок стекла, выпустив из раны небольшой фонтан крови. Парень, выросший в неблагополучном районе, привык стоять за себя до конца. И даже та неведомая тварь, забравшая его друзей, сначала получит этим лезвием по своей роже, прежде чем завершит своё дело.

Слезы, пот и кровь слепили парня, но тот скалился, выставив перед собой импровизированное оружие.

***

Всего лишь жалкий клочок. Бумажка, исписанная неровными письменами на идише и проклятьем испуганного мальчишки. Такая мелочь, но такие запоздалые и невинные жертвы.

Могли ли знать умирающий еврейский ремесленник и его десятилетний сын, что их действия приведут к этому? Разумеется, нет. Чудовище, созданное их ненавистью и страданиями, не пришло на помощь в нужный момент.

Не пришло, когда обессиленное тело мальчишки выкинули в канаву с водой, где тот захлебнулся от того же сентябрьского дождя. Не пришло, когда стоящее на этом месте молодое деревце стало могучим дубом. Не пришло, когда после войны в здании бывших казарм зазвучал звонкий смех первоклассников.

Зато голем знал, когда уходить. Догорающая записка с проклятием лишила мифическое создание сил.

На глазах теряющего сознание Андрея чудище дрогнуло, а затем, под струями дождя, развалилось. Огонь сделал своё дело, проникнув в каждую щель здания.

Всё было кончено.

Школьный двор наполняли звуки дождя, догорающих развалин и хриплое дыхание улыбающегося Андрея.

***

И бонус: озвучка рассказа,  за которую выражаю особую благодарность автору видео:

Тетя Таня гремит кастрюлями, бубня под нос что-то недовольное. Седеющие лохмы выбились из-под косынки и болтаются будто ядовитые змеюки Медузы Горгоны из книжки про мифы. Старый серый халат протерся на локтях до дыр, а подол сплошь в жирных пятнах. В сковороде тяжело булькает что-то смутное и настолько неаппетитно пахнущее, что даже мухи брезгуют туда подлетать. Егорка сидит в углу, елозя по полу машинками и не рискуя лишний раз поднять глаза.

Это все началось, потому что мама захотела в Турцию. Кое-как они с папой наскребли себе на путевки, а Егорку решили сплавить к тете Тане. «Ты потом все равно еще слетаешь, у тебя вся жизнь впереди. Вырастешь, разбогатеешь, там будут тебе и Турция, и Франция, и даже Египет» — сказала мама.

— Иди ешь, — зовет тетя, брякая об стол ложкой.

Она мамина сестра, только поэтому Егорка оказался здесь. За всю жизнь тетю он видел всего два или три раза, когда забегала в гости, оказавшись неподалеку. Это было очень давно, еще когда она не испортилась. Когда у нее были муж и сын.

Егор устраивается на стуле и опускает ложку в тарелку, без восторга перемешивая лапшу с красноватой подливой. Тетя Таня живет в частном секторе на окраине города, у нее большой старый дом, где в каждую щель задувает холод, а за иконами на стенах шевелятся пауки. Тут дощатый пол, выкрашенный темно-бордовой краской, старая пыльная мебель и грязная ванна с облупившейся на дне эмалью. Зато простор — как на стадионе, Егорка с радостью бы гонял мячик по гулким комнатам, если бы тетя Таня не была такой строгой. Тут столько можно придумать, чтобы не скучать, но все под запретом. Разрешено только смирно сидеть в комнате или бегать по улице, но при этом не выходить за ограду.

Мама говорит, Таня стала такой после развода. Муж ушел к какой-то женщине, которую все называют непонятным словом на букву «ш». А потом еще у Тани сын попал под машину, и она вообще «слегка поехала», как говорит папа. Егорка не понимал, что это значит, пока в первый вечер после улета родителей она не сказала, что правительство вживит ему отслеживающий чип в день совершеннолетия, чтобы все о нем знать. Сказала, он будет роботом, но только не крутым из мультиков, а как бы пустоголовым работником. Что-то такое. Егорке всего шесть лет, но он сразу сообразил, что это и есть «слегка поехала».

Сейчас он жует горячую лапшу, а Таня спрашивает:

— Вкусно тебе, Егорушка?

На вкус блюдо не так ужасно, как на вид, поэтому он с чистой совестью кивает, и тетя тут же принимается объяснять:

— Это потому что все свое. Я лапшу сама делала, не покупала, понимаешь? В магазине сейчас все с добавками, потому что они хотят, чтобы мы отравились и загнулись, как крысы в подвале. А мы для них и есть крысы — продают нам всякую дрянь, а сами смотрят, как она действует. Если результаты хорошие — они такое себе делают, а если плохие, то только нам и поставляют. Понимаешь?

У Егора заячья губа и, говоря, тетя Таня не сводит с нее осуждающего взгляда, будто и в этом виноваты таинственные «они». У нее вытянутое лицо с шелушащейся кожей и вечно усталые глаза блекло-голубого цвета. Как кусочки льда в формочке из морозилки.

Мама говорит, Тане сорок лет. Значит, она совсем старенькая, и общих тем найти не получится. Даже если бы она не поехала. Наскоро впихнув в себя ужин, Егор собирает машинки и спешит в комнату, отведенную для него. Тут холодно и пусто, только узкая кровать с мягким матрасом в углу. Под ней можно прятаться и играть, тогда тетя Таня не донимает разговорами.

Родители в Турции уже пять дней, значит, прошло больше половины недели, и скоро все закончится. Сидя под кроватью, Егор загибает пальцы, чтобы посчитать оставшиеся дни. Получается два пальца. Завтра утром останется всего один. Выходит, нужно переночевать сегодня, а потом завтра, и после этого сразу приедут родители.

Когда на улице темнеет, тетя сажает Егорку в ванну, включает теплую воду и заставляет мыться, а потом гонит под одеяло. Он глядит, как она задергивает шторы, приговаривая:

— Чтобы никто не смотрел. Знаешь, что к каждому прикреплен специальный агент, чтоб следить? Даже к самым маленьким, таким, как ты. Они все записывают и отчитываются потом перед главными, и они все про нас знают. Ничего от них не утаить.

Она склоняется у кровати, тусклый свет лампочки над растрепанной головой кажется мягким догорающим пламенем. После захода солнца тетя всегда говорит больше, чем днем.

— Для нас все уже расписано. Как жить и как сдохнуть. Мы ничего не изменим, можно только терпеть и терпеть. Глупые ходят в храмы, хотя не ему молиться надо. Молиться вообще нет смысла, никого не уговоришь. Я вот сколько молилась, а никто не услышал. Никто не помог. Что тогда…

Громкий «ток!» прерывает речь — это в окно над кроватью что-то ударилось, будто брошенный наглой рукой камешек. Тетя Таня мгновенно замирает, белея как манная каша. Губы подергиваются, глаза уперлись в шторы.

— Ты слышал, Егорушка? — спрашивает она через минуту или две, по-прежнему не шевелясь.

— Слышал, тетя Таня.

Тишина в комнате такая зыбкая и осторожная, что все в груди невольно напрягается, будто вот-вот завоют сирены, загремят взрывы, и дом взлетит на воздух.

— А кто там? — спрашивает Егор, устав смотреть на неподвижную тетю.

— Там сыночек мой, Алешка.

Будь Егорка постарше, тактично промолчал бы, сделав выводы, но он еще даже в школу не пошел, поэтому вообще не знает слово «тактично».

— Тетя Таня, Алешка же умер.

Она наконец отводит глаза от штор, чтобы упереться в Егорку хмурым взглядом.

— Умер-то умер, — говорит, — но все равно иногда меня навещает.

— А так бывает?

— В нашем мире, Егорушка, как только не бывает. И лучше верить в то, во что другие не верят, потому что так ты всегда готов. Никто врасплох не застанет.

Наверное, надо «слегка поехать», чтобы понять, о чем она говорит.

Тетя Таня наклоняется ближе, лицо делается непривычно добрым и ласковым:

— Пообещаешь мне кое-что?

— Что?

— Будешь что-нибудь слышать или видеть — не вздумай открывать ночью окна и двери. А если и откроешь, никого не приглашай внутрь. Хорошо? А я тебе что угодно разрешать буду.

— Почему не приглашать?

— Потому что злой дух не может войти в дом, если его изнутри не пригласить. А если не войдет, то никому зла не сделает.

Мысленно сложив два и два, Егорка удивленно распахивает глаза:

— Это Алешка злой, что ли?

— Алешка, — кивает тетя Таня. — Давненько его не было. Это он тебя почувствовал, вот и явился. Ему надо занять физическое тело, чтобы меня убить.

— Как это?

— Так. Если пригласишь его, то выгонит твою душу прочь, а сам в твоем теле жить будет. И тогда до меня доберется и убьет.

— Зачем ему вас убивать?

Тетя Таня умолкает, отстраняясь. Взгляд теряется в прострации, пальцы нервно перебирают подол халата, обнажая тощие ноги, поросшие белесыми волосками. Так проходит несколько секунд, а потом в окно бьется другой камешек. Звук на этот раз четче и резче — точно не показалось.

— А знаешь, ты же маленький совсем, на тебя нельзя положиться, да? Я сама послежу.

Быстрым шагом тетя уходит из комнаты, чтобы вскоре вернуться со старым стулом. Деревянные ножки жалобно скрипят, когда она устраивается рядом с кроватью.

— Ты спи, Егорушка, ни о чем не волнуйся. Я буду рядом, поэтому ничего не случится.

Ойкнув, она подскакивает к выключателю. Лампочка гаснет, и в темноте снова слышно скрип ножек — тетя Таня вернулась на стул.

Егор сворачивается в клубок под одеялом, стараясь стать незаметнее. Глаза привыкают к темноте, и вот уже можно различить сгорбившийся силуэт на расстоянии вытянутой руки — Таня замерла будто восковая фигура из музея. Сипло раздается дыхание, частое и неровное. Спать, когда рядом кто-то вот так сопит, очень трудно, но ничего не поделать. Егорка отворачивается к стенке, поднимая глаза на шторы — с той стороны не слышно ни звука.

Мама говорит, Алешка был очень вредным, всюду лез и всем мешал. Говорит, вполне возможно, что именно из-за него муж тети Тани ушел из семьи. Нельзя, мол, с таким ребенком долго находиться, сразу выть хочется и на стену лезть. Значит, с Алешкой было бы очень интересно дружить, такие мальчишки всегда знают, где найти приключения. С Егоркой вот вообще никто не дружит из-за дурацкой заячьей губы. Во дворе все обходят его стороной и убегают, когда пытается приблизиться. Папа говорит, дети всегда жестокие.

∗ ∗ ∗

Егорка просыпается ранним утром, еще до рассвета. Темнота потихоньку блекнет, выдавая детали и подробности. Тетя Таня так и сидит на стуле, уронив подбородок на грудь. Руки лежат на коленях, опущенные веки беспокойно подрагивают. Сонно щурясь, Егор откидывает одеяло. Пока тетя не видит, можно хотя бы отодвинуть шторы и выглянуть на улицу. Проверить, правда ли там Алешка. Просто посмотреть никто не запрещал же.

Но когда Егорка тянется к шторе, тетя Таня тут как тут. Резко схватив его за запястье, она сжимает до боли и шипит:

— Куда полез? Я тебе что сказала?

— Никого не впускать, — испуганно скулит Егор.

— А ты что удумал?

— Просто посмотреть хотел!

Таня отпускает Егорку, и он нянчит руку на груди, чтобы боль поскорее отступила. Хочется плакать и звать маму, но она не услышит. Здесь даже соседи не услышат — дома в частном секторе стоят слишком далеко друг от друга, это тебе не квартиры в многоэтажке. Тут никто не поможет.

Тетя Таня не выглядит виноватой. Поджав губы, она осторожно озирается и прислушивается. Серый халат в потемках выделяется светлым пятном и напоминает призраков, сделанных из простыней, какими их рисуют в раскрасках. Отодвинувшись на кровати подальше, Егорка спрашивает:

— А Алешка правда был вредным?

— Кто тебе сказал? — хмурится тетя и, не дожидаясь ответа, бурчит: — Не вреднее других. Обычный он был.

— Тогда почему вы его боитесь?

— Ты кого угодно забоишься, если придет к тебе под окна убивать.

— Зачем Алешке вас убивать?

Егорка думает, что, как и в первый раз, тетя Таня пропустит этот вопрос мимо ушей, но она вдруг мрачно усмехается:

— Потому что если бы не я, он бы сейчас живой был.

— Это вы его убили? — тут же пугается Егор.

— Типун тебе на язык!

В рассеивающейся темноте лицо Тани бесцветно и бесформенно как кусок бетона, валяющийся на стройке. Когда она говорит, в уголках рта и глаз собираются сотни тонких морщинок:

— Но я, конечно, виновата.

— Правда?

— Знаешь, как он любил мармеладных змеев?

Этот вопрос звучит настолько неуместно и странно, что Егорка озадаченно вскидывает голову, совсем забыв про болящую руку:

— Змеев?

— Они у нас в ларьке через две улицы продавались по шестьдесят пять рублей за штуку. До сих пор продаются, наверное. Большие такие червяки из мармелада, разными цветами переливаются. На вкус как резина, которую в сироп макнули — гадость редкая.

Тетя Таня затихает, собирая разрозненные мысли. Взгляд мечется из одного угла комнаты в другой, а сальные пряди волос топорщатся в стороны как у заправской ведьмы.

— В тот день он уговорил меня купить такого, — шепчет она через несколько минут, когда Егорка успевает потерять надежду на продолжение. — Мы возвращались домой и встали на перекрестке. Ждали зеленый свет. И вот он изгалялся с этим змеем, ну вот прям назло как будто. Обслюнявит его всего, а потом крутит грязными руками, а потом знаешь что? Снова в рот, и все заново. Я ему давай про микробов объяснять, а он только смеется и снова в рот сует эту дрянь. Ну я и не выдержала, кто ж выдержит-то?

— Не выдержали? — Егорка нетерпеливо переминается на кровати. — Стукнули его?

— Глупости! Я никогда его не била, я хорошая мать! А в тот раз… Выдернула я этого проклятого змея, да и выбросила. И получилось так, что прям на дорогу выбросила. А этот дурачок тут же за своим змеем и метнулся, а зеленый-то еще не загорелся. Там машина эта большая, синяя… Как тормоза визжали, оглохнуть можно было. А я… Я…

Тетя Таня прижимает руки к лицу, не давая себе расплакаться. Грудь ходит ходуном, вздувшиеся жилки на висках пульсируют, будто готовы вот-вот лопнуть. Откуда-то издалека, со стороны дороги, слышится приглушенный автомобильный гудок. Как чья-то злая насмешка.

Темнота совсем уходит, уступая утру, когда Таня опускает руки. Лицо ничего не выражает, только кожа кажется помятой и изношенной, а губы искусаны до крови.

— Поэтому он думает, что я во всем виновата. И хочет отомстить. Я не сразу поняла, что это он, когда заметила впервые после… той аварии. Увидела под окнами что-то непонятное, что-то такое почти незаметное. Другой ничего не понял бы. Но материнское сердце не обманешь, я сына в любом обличье узнаю. Он не появляется, когда я одна. Приходит только если в доме кто-то есть. Ему надо забраться в чье-то тело, а там пиши пропало. Мне не спастись.

Тетя Таня поднимается со стула, приглаживая волосы.

— Поэтому, Егорушка, подумай в следующий раз, кода к окну полезешь. Меня тебе не жалко, а за себя стоило бы бояться. Хотя…

— Что «хотя»?

— Быть может, оно и лучше — сгинуть маленьким? Навсегда остаться ребенком. Вы все так хотите повзрослеть, потому что вам всегда все запрещают. Хотите вырасти, чтобы все было можно. И действительно, Егорушка, однажды ты проснешься взрослым, и тебе все будет можно. Только ничего не захочется.

∗ ∗ ∗

Днем, памятуя обещание тети Тани разрешать что угодно, Егорка вытаскивает из-под кровати резиновый мячик и выбегает в гостиную. Пока наметанный глаз выбирает лучшую стену для мысленного обозначения футбольных ворот, над головой громогласно раздается:

— Это еще что такое?

Не спавшая всю ночь, тетя выглядит постаревшей на десяток лет. И еще более грозной, чем обычно.

— Вы же сказали, все разрешите, — мямлит Егорка, пряча мяч за спину.

— Ну не в футбол же по дому играть! Ты мне все обои испохабишь, кто потом переклеивать будет? Мать твоя? Или, может, сам возьмешься?

— Я не умею…

— Да что ты говоришь! Тогда чтоб я твой мячик больше не видела, понял? Вон пульт от телевизора, смотри сегодня любой канал, хоть перестрелки свои, хоть монстров идиотских. И чтоб я тебя не слышала.

Вжавшись в диван, Егорка часами напролет клацает по кнопкам пульта и наблюдает за мающейся тетей Таней. Она занимается делами по дому, сутулясь и потирая глаза, то и дело слышно негромкие ругательства. В обед заставляет Егорку проглотить порцию недоваренной гречки без ничего, а потом уходит к себе в спальню, чтобы отдохнуть, но через пятнадцать минут выползает, шаркая мозолистыми ступнями по полу.

— Не могу днем спать, — поясняет, поймав непонимающий взгляд племянника. — Я и ночью-то не всегда хорошо засыпаю, а при свете так вообще. Поскорей бы твои родители вернулись, да?

Таня уходит в кухню, а Егор продолжает нажимать кнопки, не глядя на моргающий экран телевизора. Мячик валяется в углу и, кажется, тоже потихоньку ненавидит тетю. Но в одном с ней нельзя не согласиться: поскорей бы родители вернулись. По груди растекается приятное ощущение тепла и радости от мысли, что это случится уже завтра.

После ужина тетя Таня не заставляет Егорку мыться. Она выплевывает «марш в койку» и снова тащит стул к его кровати. Значит, остались силы на еще одну бессонную ночь.

— Знаешь, Егорушка, — говорит она в темноте, когда он отворачивается к стенке. — Все кончается когда-нибудь. Видишь, вот и наши с тобой мучения тоже почти все. Недолго осталось. В следующий раз проси родителей, чтобы к кому другому тебя спихнули. А то нарожают выродков, а невинные должны страдать. Правительство поощряет нищету плодиться, а мне потом приходится не спать, чтобы кто-то ночью окно не открыл. Чем я заслужила? Я хочу спокойно жить, а не…

Егорка зажимает уши, не в силах больше терпеть малоприятный поток слов. Завтра утром приедут родители — это совсем скоро. И одновременно почти никогда.

∗ ∗ ∗

Ночью звонкий одиночный удар камешком по стеклу в один миг прогоняет сон. Тяжело дыша, Егор часто моргает, натягивая одеяло до подбородка. Взгляд различает в темноте поникший силуэт на стуле, больше ничего.

— Тетя Таня! — зовет Егорка хриплым шепотом.

Молчит. Значит, все-таки заснула.

Тишина давит со всех сторон, ни единый шорох ее не разбавляет. Все еще боясь пошевелиться, Егор глядит на задернутые шторы. Они такие плотные, что и днем-то ничего не пропускают, а сейчас вовсе надежнее каменной стенки — никак не разгадать, что по ту сторону. И как выглядит тот, кто бросает в окно камни. Можно только кутаться в одеяло рядом с уснувшей тетей Таней и прикидываться спящим до самого рассвета, чтобы ничем себя не выдать. Интересно, это больно, когда душу выгоняют из тела?

Дыхание сбивается от неожиданной идеи — а вдруг с Алешкой можно договориться? Быть может, они смогут делить одно тело вместе? Можно ведь что-нибудь придумать, рассчитать время пополам, пусть у каждого будут свои дни. Они же оба хотят плохого тете Тане, как тут не прийти к согласию? Егорка даже улыбается от предвкушения: наконец-то появится лучший друг! Друг, которому плевать на заячью губу или еще какие-нибудь глупости. Это же все неважно, когда у вас одно тело на двоих!

Осторожно косясь в сторону неподвижной тети Тани, он откидывает одеяло и хватается за штору. В щель проливается холодный свет полумесяца. Сквозь стекло видно кусочек звездного неба и покачивающиеся от ветерка ветки одичавшей яблоньки в палисаднике.

Стараясь не издать ни единого звука, Егор забирается на широкий подоконник. Здесь обзор больше — соседские дома, забор, кусты под окном. И что-то мельтешит там, в запущенных зарослях, среди сорняков и густой травы. Что-то черное скользит меж ветвей, то и дело теряясь в темноте. Быть может, это бездомный кот или просто игра воображения. А может, в самом деле Алешка вернулся с того света и поджидает удобного случая. Тут только один способ узнать наверняка.

Дрожащими от волнения руками Егорка поворачивает ручку. Окно приоткрывается, внутрь прохладным потоком устремляется ночной августовский воздух. Стул в комнате тут же скрипит — тетя Таня вскидывает голову, спросонья еще ни в чем не разобравшись. Есть всего несколько секунд.

Егор высовывает голову наружу и выдыхает:

— Алешка, заходи!

Блуждающая в зарослях тень с готовностью прыгает к нему.

∗ ∗ ∗

Когда родители стучатся на следующее утро, дверь им открывает Егорка. Вдоволь наобнимавшись с сыном и умильно наохавшись, загоревшая мама выпрямляется и с недоумением осматривается:

— А где тетя Таня?

Егор молчит, странно улыбаясь.

— Таня! — зовет мама, стряхивая с ног туфли и ступая в дом.

Слышно, как она обходит все комнаты, бормоча что-то под нос, а потом возвращается в прихожую:

— Она тебя совсем одного оставила, что ли?

— Все хозяйство на ребенке, вот какой самостоятельный! — смеется папа, но в глазах видно только тревогу. — Ты же ничего не натворил?

Ответить Егор не успевает — дверь со скрипом отворяется, и на пороге замирает тетя Таня:

— О, вернулись уже? Я думала, позже будете.

— Ты где была? — набрасывается мама. — Мальчику всего шесть лет, один в большом доме!

— Да я же недалеко, в магазин ходила! — Тетя машет шуршащим пакетом. — Буквально минут пятнадцать не было, что ты сразу скандалишь?

— Ничего я не скандалю, просто можно было же хоть записку оставить, — отвечает мама. — У тебя все не как у людей.

Отец закатывает глаза:

— Ну хватит уже, все живые же. Сына, ты хорошо себя вел?

— Да! А можно мне теперь почаще здесь гостить?

Родители с удивлением переглядываются. После долгой заминки мама скрещивает руки на груди и осторожно тянет:

— Ну не знаю, если тетя Таня сама не против...

— Как же мне быть против? — улыбается Таня, доставая из пакета большого мармеладного змея. — Мы с Егоркой теперь лучшие друзья, пусть хоть насовсем у меня поселится!

И, щурясь от удовольствия, она откусывает змею голову.

Автор: Игорь Шанин

Автор: Б. Понаморев

Слава остановил автомобиль на обочине возле опушки леса и заглушил мотор.

— А теперь осталось пройти триста метров, — сказал он, вынимая ключ из замка зажигания.

Андрей вышел из машины и вдохнул ноябрьский воздух. Он ничем не пах, и это было приятно после неестественного ванильного ароматизатора, наполнявшего своими парами салон автомобиля. Поздняя осень была загадочна. Природа затихла; не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. На деревьях не оставалось уже ни одного листка. Серебристый «опель» выделялся светлым пятном на фоне темно-ржавой павшей листвы.

— Куда теперь? — спросил Саша, выходя из машины и придерживая дверь для Оли.

— Сюда, — сказал Слава, сверяясь с картой на телефоне. — Пойдемте.

Лес оказался совсем не густым; идти по нему напрямик, даже без тропинки, было несложно. Под ногами грустно и тихо шелестели листья, словно вздыхая о своей беззаботной, оставшейся позади летней жизни. Черные, обнаженные ноябрем, ветви деревьев казались прожилками на серых облаках неба. Здесь, в лесу, начинал чувствоваться запах осени, пряный, густой аромат листвы, упавшей на влажную от дождей почву.

«Листва и почва, — подумал Андрей. — Листва падает на почву, и вот из увядания рождается странный запах мрачного калининградского ноября, месяца без солнца и снега. А затем листья смешаются с землей, станут перегноем, на котором появится что-то еще… Но пока — только этот запах…»

Эта поездка получилась совершенно неожиданно. Внезапно из Петербурга написал Саша: Андрей, привет, давно не виделись, мы с Олей прилетаем в Калининград на четыре дня, хорошо бы встретиться. Звонок: алло, Андрей, привет, вот, мы прилетели, уже побывали на море и прошлись по музеям, у тебя нет возможности показать нам что-нибудь старое, немецкое и необычное? И вот рука уже набирает телефонный номер друга: Слава, здравствуй,ко мне тут друзья из Петербурга прилетели, у тебя никакой поездки в область на объекты не намечается?...

«Объекты» — так собирательно Слава называл всё то, что осталось здесь, в области, от прошлой, довоенной эпохи: немецкие дома, заброшенные усадьбы, полуразвалившиеся кирхи, закрывшиеся заводы, редкие остатки бетонных дотов и всё-всё остальное. Если Андрей был теоретиком калининградского краеведения, способным без малейшей запинки рассказать историю строительства мощной тевтонской крепости Бальга начиная с самого 1239 года, то Слава, в противоположность ему, являлся сугубо практиком, побывавшим почти на каждом заброшенном объекте области и знающим, что в лесок к югу от той же Бальги лучше не ходить (его знакомый, занимавшийся «черной археологией», как-то совершенно случайно прогулялся там с металлоискателем и лопатой, после чего заявил, что там старых мин больше, чем янтаря на пляже). Впрочем, сегодня до крепости путешественники могли и не успеть добраться: ноябрьское солнце рано уходит за горизонт.

Ушаково, небольшой поселок неподалеку от залива, Саше и Оле понравился, хотя к руинам замка Бранденбург пройти не удалось.

— Когда это так разрушили? — спросил Саша, глядя на могучие, толщиной в метр остатки крепостных стен, отгороженные неприступным забором из сине-белого гофрированного железа. — В войну?

— Нет, — ответил Андрей. — В восемнадцатом веке.

— …а церковь? — спросила Оля, когда друзья поднялись на холм к руинам кирхи.

— А это уже в войну и после, — сказал Слава и, оглядев руины, добавил:— Да и сейчас местные на кирпичи помаленьку растаскивают.

Четверка вошла через бывшие ворота в башню кирхи — единственное, что от нее осталось. Несмотря на плачевное состояние, старая кирха все еще наводила на мысли о вечном. В какой-то степени это было похоже на исполненную смирения христианскую притчу: от темных исписанных вандалами стен и грязного усыпанного мусором пола взгляд входящего поднимался наверх, по стенам, к квадратику серого осеннего неба над головами. В углу справа, подобно витражу, мелко блестело битое стекло пивных бутылок.

— Какая красота! — восхитилась Оля, фотографируя стену башни. — А почему здесь не сделают музей?

Андрей с грустью вздохнул: трудно было объяснить за что так не повезло кирхе XIV века.

Выехав из Ушакова, Слава направил серебристый «опель» налево, на проселочную дорогу.

— Теперь к доту, — пояснил он, чуть притормаживая перед железнодорожным переездом. — Он тут неподалеку. Мои друзья-грибники рассказали, что недавно нашли в этих краях большой немецкий дот. Мол, побывай, не пожалеешь…

— …видите, здесь крупных деревьев нет? — прервал Слава размышления Андрея, показывая ладонью на кроны. Под ногами всё так же, ровно и мягко, тихо шелестели павшие листья. — Вот здесь, по этой линии, где мы идем. Похоже, раньше тут проходила дорога к доту. Заросла немного за семьдесят лет.

Триста метров по лесу оказались чуть длиннее, чем ожидалось. Уже серебристый «опель» пропал из виду, уже Андрей начал приглядываться к ориентирам, чтобы в случае чего найти обратную дорогу, как вдруг впереди появился просвет. Слава, шедший первым, издал довольный возглас.

— А вот и дот! — сказал он, перешагивая упавшее дерево, поросшее мхом и опятами.

Лес здесь уже заканчивался. Четверо путешественников оказались на вершине холма, с которого открывался вид на долину с тихой, неторопливо текущей речушкой. Дот был почти незаметен со всех сторон —небольшой бугорок на холме, весь заросший травой и щедро усыпанный листьями. Единственное, что выдавало его,— это тыльная бетонная стенка и узкий коридор, уходящий внутрь, точно в погреб.

— Обзор хороший, — сказал, оглядевшись, Слава. — И маскировка что надо. Отличное место для дота подобрали, всю долину можно оборонять. Можно было…

Андрей огляделся еще раз.Вокруг царила странная, почти неземная тишина. Деревья уходили в небо. Неслышно текла речка. Казалось, что всё замерло в этот ноябрьский день. Здесь совершенно не чувствовалось время:вершина холма казалась местом вне эпохи. Наверное, подумал Андрей, точно так же на этом самом месте в сорок четвертом стоял такой же двадцатипятилетний, как и он сам, немецкий лейтенант и смотрел на эту реку и осенний лес. Потом, в сорок пятом, тут стоял двадцатипятилетний советский лейтенант. А теперь уже нет ни того ни другого лейтенанта, а всё так же замер в безмолвии ноябрьский лес с черными ветвями, и несет свои воды мимо камышей речушка под серым небом… С одного из деревьев тяжело сорвалась большая ворона. Она неторопливо облетела вокруг четверых пришельцев и, сев на бетонную стенку, требовательно, громко каркнула. Андрей сунул руку в сумку и, отломив кусочек хлеба от бутерброда, кинул вороне.

— Будешь? — спросил он.

Ворона наклонила голову,внимательно глядя чёрным глазом-бусинкой прямо на Андрея. Подумав, птица подхватила хлеб клювом, взлетела и скрылась в лесу.

— Вороне как-то Бог послал кусочек хлеба, — сказал Саша, проводив ее взглядом.

— Упитанная, — добавила Оля.

Они стояли вместе, рука об руку. Андрей вдруг подумал, что Саша и Оля очень похожи друг на друга — серые глаза, почти одинаковых очертаний лица с острыми подбородками, и даже почти одинаковый рыжий цвет волос, с той лишь разницей, что у Саши они были короткие и натуральные, а у Оли — длинные и крашеные. И куртки у них похожие: ярко-красные, финские, туристические, с броской эмблемой фирмы-изготовителя. Стоящий рядом Слава в своем практичном маскировочном костюме из военторга напоминал, в отличие от них, не то рыбака, не то партизана.

— Экипировка должна быть! — гордо сказал он, надевая черные вязаные перчатки и доставая фонарик. — Ну что же, посмотрим… На всякий случай предупреждаю сразу: все внимательно смотрим под ноги. Может быть провал. Может быть лестница. Может быть все что угодно. Главное, чтобы не было мин…

Андрей зашел внутрь вслед за Сашей и Олей.Небольшой тесный коридор с бетонными, поросшими лишайником стенами заканчивался тупиком и амбразурой. Справа от нее была тяжелая металлическая дверь.

— Слава, — спросил он, — а твои грибники-то внутрь заходили?

— Почти нет! — жизнерадостно ответил впереди Слава.

Дверь открываться совершенно не хотела: Славе пришлось всем своим весом навалиться на большой рычаг, и только тогда внутри что-то скрежетнуло. Тяжелая железная дверь повернулась на петлях. За нею была непроницаемая темнота.

— Обратите внимание, — сказал Слава, проводя рукой по краю двери. — Аутентичная гермодверь и вентиляционный шлюз за ней. Редкость. Очень трудно встретить. В основном уже всё срезано на металл.

Он направил луч света в дверной проем и смело шагнул туда. За ним направился Саша, освещая себе путь мобильным телефоном.

— Оля, осторожно! — предупредил он изнутри. — Не запнись, тут порог!

Андрей оглянулся. Снаружи виднелся краешек ноябрьского неба, точно в уложенной горизонтально башне разрушенной кирхи. Визит к Минотавру, почему-то подумалось ему. Кто, спускаясь в подземелье, знает, что он там обнаружит?.. Потолок в доте был низким, почти давящим на голову; Андрей пригнулся, проходя через шлюз. Фонарик в его руке почему-то совсем не давал света. Как быстро в нем сели батарейки, всего за год редкого использования, подумал Андрей, оглядываясь. Бетонные стены казались разлинованными: это оставили следы доски опалубки. Пахло характерной затхлостью немецкого подвала; Андрей внезапно вспомнил, как его дядя хранил велосипед в подвале старого довоенного дома на улице Павлика Морозова, и там был совершенно такой же запах былой эпохи, запах сырых кирпичей и плесени…

— Потрясающая сохранность! — восхищенно сказал Слава, оглядываясь и освещая фонариком всё вокруг. — Тут, похоже, с войны никого не было.

Он был прав: Андрей еще никогда не встречал в области столь хорошо сохранившегося — или, если сказать иначе, столь неразграбленного дота. Мысль о том, что они находятся в помещении, где семьдесят лет не ступала нога человека, вызвала в Андрее странное чувство. Оно было одновременно трудно обьяснимым и приятным. Андрей любил историю Кёнигсберга с детства. Еще в школе он читал книги по краеведению и истории. В свое время это позволило ему снискать славу знатока на местных сталкерских форумах, где он и познакомился со Славой. Вскоре после их знакомства Андрей перешел от чтения книг к практическим вылазкам. Ему такие экспедиции казались путешествиями во времени. Каждый раз у Андрея возникало необычное, удивительное чувство прикосновения к какому-то другому миру, закончившемуся в сорок пятом году; загадочной вселенной, возле которой живешь с детства, но порой чувствуешь себя в ней пришельцем… Андрей огляделся. Вдоль длинной стены каземата стояло несколько трехъярусных проржавелых металлических коек. Кое-где на них сохранилась вспучившаяся старая краска, цвет которой решительно нельзя было разобрать. В узкой стене располагались две металлические двери. Рядом с ними стоял какой-то непонятный агрегат, напоминавший ручную мясорубку с длинной ржавой ручкой. От него в потолок уходили две трубы.

— Я такое однажды уже видел, — сказал Слава, приглядевшись к «мясорубке». — Правда, только на фото. Электровентилятор с запасным ручным приводом и воздушные фильтры. Ну-ка, посмотрим…

Длинная ржавая ручка не поворачивалась. Слава еще раз с силой нажал на нее, потом отпустил.

— А что это? Печка? — спросил Саша, освещая телефоном стоящий неподалеку железный бак с трубой.

— Похоже на нее…

Андрей шагнул в угол, где стоял стол. Над ним к стене крепился полевой телефон. Андрей взял в руки трубку (она была ужасно пыльной) и осторожно поднес к уху.

— Алло, — неожиданно для себя сказал он. Трубка не ответила. С таким же успехом можно было пытаться разговаривать с утюгом.

— Ну как, что слышно? — спросил сзади Саша.

Андрей пожал плечами и вернул трубку на место.

— Клондайк, — одобрительным тоном сказал Слава. Он огляделся и шагнул в сторону двух металлических дверей. Первая из них была даже не закрыта на замок. — Так, а здесь у нас, похоже, пулеметный каземат…

Пулеметный каземат был тесен: четверо едва поместились в нем. Под подошву кроссовка попалось что-то неровное и круглое. Андрей направил луч фонарика вниз. Винтовочная гильза, стреляная, буро-зеленая от времени. А рядом — еще такие же, россыпью.

— Да тут весь пол в гильзах, — сказал Саша, поднимая одну из них с пола. — Это же немецкие, да?

Слава взял гильзу у него из рук, покрутил пальцами в перчатке, освещая фонариком.

— Они самые, — сказал он, возвращая гильзу Саше. — Немецкие, маузер семь-девяносто два… Только не рекомендую брать с собой как сувенир. Вы же самолетом летите? Вас с нею даже в аэропорт не пустят, потому что считается как боеприпас. Возьмите лучше кирпич из кирхи, что ли. С кирпичами в аэропорт пускают…

Луч фонаря скользнул по стене.

— А это задвижка амбразуры, — пояснил Слава, лязгая металлом. — Видите, ее можно открыть? Правда, снаружи уже все заросло, ничего не видно. А сюда ставили пулемет…

— Мы были в Карелии, — сказал Саша, глядя на ржавую задвижку. Оля сфотографировала ее на телефон. Вспышка ударила по глазам, отразившись от бело-серых бетонных стен. — Там тоже дотов много. А гильз мало.

Слава поддел носком своего армейского ботинка одну из гильз. Она с негромким «динь» ударилась об стену.

— Нам повезло, что этот дот так прекрасно сохранился, — сказал он. — Редкое счастье.

Андрей шагнул назад, в большое помещение дота, и потянул на себя вторую дверь. За ней был небольшой тамбур с еще одной дверью, непохожей на все предыдущие: квадратной формы, она запиралась круглым массивным вентилем, похожим на задвижку трубы.

— Тут чем дальше, тем интереснее, — сказал Саша, пока Слава тщетно пытался повернуть круглый вентиль. — А что там будет дальше? Янтарная комната?

— Навряд ли, — бросил Слава, отпуская никак не желающую поддаваться рукоятку. — Намертво закрыто. Похоже, надо сходить за инструментами в машину…

Андрей прикоснулся к большой железной рукояти двери. Металл был тверд и шероховат от ржавчины, словно старая, полуосыпавшаяся наждачная бумага.

— Дельная мысль, - произнёс он, осторожно пытаясь повернуть сопротивляющуюся рукоять. – За такой дверью просто должно быть что-то интересное. Наверное, так чувствовали себя археологи, раскопав гробницу Тутанхамона. Всё вокруг разграблено за века, а тут — нетронутая история. Хотел бы я так же…

На «так же» рукоять резко и совершенно неожиданно подалась, словно внутри соскочил какой-то стопор. Внутри что-то глухо лязгнуло, словно затвор корабельного орудия.

— О! — воскликнул Андрей, потянув тяжелую дверь на себя. Она медленно приоткрылась.

Это была лестничная клетка — такой же каземат, как и остальные помещения дота. Вниз круто уходили бетонные ступени. На небольшой площадке, сразу напротив двери располагалась ржавая лебедка с крупными зубчатыми колёсами. Идущий от нее такой же буро-ржавый трос тянулся к шкиву посередине потолка, после чего уходил вниз, в темноту проема между лестничными маршами.

— Вот это да! — восхищенно сказал Саша. Андрей и Слава на правах аборигенов молчали. Луч фонаря устремился вниз. Где-то там едва-едва можно было разглядеть дно шахты. Четверо путешественников переглянулись.

— А далеко идет, — почему-то шепотом сказал Андрей.

— Очень.

— Колоссально!

— А что это такое вообще?

— Спуск, — пожал плечами Слава. — Видимо, там что-то было…или даже есть.

Андрей и Слава снова переглянулись.

— Рискнем?

— Рискнем.

— Ну давайте, — сказал Саша.

Лестница была очень крутой и узкой, поэтому фонарик Андрею приходилось держать в левой руке, а правой — держаться за железные проржавевшие перила. Кроссовки не помещались на ступени, поэтому приходилось спускаться, ставя ноги боком. в проеме лестницы чернел неизвестный мрак.

— А вы такого раньше не видели? — спросил Саша где-то на пятом лестничном марше.

— Разве что на фотографиях, — честно ответил Слава. — Но у нас — ни разу…Я даже так скажу, если бы такое было у нас, я бы знал.

Андрей, снова замыкающий группу, направил фонарик наверх, потом вниз. Свет фонаря едва-едва высветил там что-то серое и бетонное.

— Какой-то бесконечный спуск, — сказал он в районе восьмого лестничного марша.

— Словно Алиса в кроличьей норе, — согласилась Оля. Саша попытался посветить фонариком мобильного телефона в центральный пролет, но безуспешно.

— Это, конечно, глупый вопрос, — спросил он как бы в шутку, — но там точно никого нет?

Андрею подумалось, что это — совершенно не глупый вопрос. Да, разумеется, этот дот и эта лестница заброшены давным-давно и здесь, судя по всему, никого не было уже целых семьдесят лет, но какой-то затаенный страх подземелья, не давал ему покоя. Это ощущение было намного старше, чем Андрей, старше, чем уходящая во тьму лестница. Наверное, это чувство было ровесником человечества — страх темноты, где кроется кто-то, кто умеет видеть лучше тебя; кто-то, у кого есть острые клыки и острое чувство голода, и неважно, кто это, саблезубый тигр или странное человекообразное существо с бледной кожей и незрячими глазами…

— Не должно быть, — не сразу ответил Слава. В его словах чувствовалась какая-то неполнота уверенности, хотя, возможно, Андрею это показалось. — Так вроде там уже виднеется конец спуска. Еще пара пролетов, и мы пришли.

Лестничная клетка внизу была больше верхней: бетонный вытянутый каземат со следами опалубки на стенах и ржавая клеть грузоподъемника, от которой вверх тянулся трос. Потолок каземата выгибался небольшой дугой, видимо, противодействуя давлению земной толщи. Посередине располагался плафон, затянутый железной сеткой. Вдоль стены тянулась круглая вентиляционная труба с зарешеченным торцом. В углу каземата стоял металлический шкафчик, из которого расходились по стенам несколько проводов. Большая металлическая дверь в дальней стене была слегка приотворена.

— А свет тут зажигается? — спросил Саша так буднично, будто Андрей и Слава бывали в этом подземелье уже раз двадцать и знали тут всё наизусть.

Слава посветил фонариком на плафон и присмотрелся к нему.

— Лампочка цела, — сказал он. — Черт его знает, может и зажигается…

Он подошел к металлическому шкафу. На его дверце был нарисован череп с молнией. Слава подергал ручку. Безрезультатно.

— Закрыто, — сказал он. — Ну да все равно, откуда тут быть электричеству?

Сейчас друзья почему-то говорили вполголоса. Андрей посветил в полуоткрытый дверной проем. Там за небольшим шлюзом было какое-то помещение.

— Слава, глянь-ка, — сказал он, открывая туго поворачивающуюся на петлях массивную дверь. — Тут рельсы…

По всей видимости, это была подземная железная дорога. В обе стороны уходил тоннель с проложенными рельсами. Широкая дверь, из которой появился Андрей, вела на небольшую, высотой в полметра, платформу. Линзы старого светофора в свете фонарика выглядели такими же непроницаемо-черными, как и пластмасса висящего рядом настенного телефона. Стены тоннеля, изгибаясь, соединялись на потолке, образуя прихотливой формы эллиптическую арку. В бесконечность шла цепочка плафонов и тянулись толстые, диаметром в руку, кабели в черной резине изоляции. Друзья вышли на платформу. Она была очень маленькой; здесь могли бы уместиться еще буквально два-три человека.

— Слушайте, ну вы даете, — восхитился Саша, озираясь. — Я такого еще никогда не видел. Что это вообще у вас за подземная дорога такая? И тоннель яйцом?

Слава и Андрей переглянулись.

— Да мы сами первый раз видим что-то подобное, — признался Слава.

Андрей посмотрел вниз. Едва тронутые ржавчиной рельсы были утоплены в специальные пазы бетонного пола. Андрей знал, что это делается для того, чтобы в случае необходимости по тоннелю мог проехать автомобиль.

— Что-то узкоколейное, — сказал он, приглядевшись. —Это не метро, это, скорее, трамвай. Но, видимо, далеко идет.

— Слушайте, — решительно заявил Слава. — Я предлагаю пока никому не рассказывать про это подземелье. Я же знаю — сюда или закроют вход, или разграбят всё, что только можно, или и то и другое вместе. Ну а мы больше никогда сюда не попадем. Мне нужно будет приехать более подготовленным. Я сейчас почти ничего с собой не взял…

Он направил луч фонаря направо. Тоннелю не было видно конца; фонарик высветил первую сотню метров. То же самое было и слева: бесконечный, прямой, как стрела, бетонный коридор с уходящими во тьму рельсами, толстыми черными кабелями и плафонами давно погасших ламп.

— Кажется, там что-то виднеется, — сказал Слава, вглядываясь. — Давайте посмотрим?

Андрей направил луч своего фонаря наверх. Над дверью, ведущей назад, черной краской было написано «А-4212».

— Большое тут, похоже, подземелье, — произнес он.

Ширины тоннеля вполне хватало для того, чтобы все четверо путешественников могли идти в ряд. Когда небольшая станция осталась позади, к Андрею почему-то вернулись все ощущения, что были на лестнице. Возможно, страх будила атмосфера темного тоннеля, мрак впереди и мрак позади них. Сам Андрей мог поклясться, что здесь кроется что-то еще, но много ли стоит клятва человека, идущего в темноте, где уже семь десятилетий не было ни единого луча света? Что останется от этой клятвы, когда он поднимется обратно, на поверхность земли? Если поднимется, внезапно подумал Андрей. Он потряс головой и на всякий случай обернулся. За ним никого не было. Дверь в стене тоннеля уже нельзя было разглядеть. Андреем овладело странное беспокойство. Он внезапно почувствовал себя космонавтом, вышедшим погулять по Луне и обнаружившим, что его корабль скрылся за горизонтом.

— Похоже, там какой-то поезд, — внезапно сказал Саша, вглядевшись вперед.

— Типа того, — согласился Слава.

Это и в самом деле был небольшой поезд, состоящий из мотодрезины и трех прицепленных к ней вагонеток. В двух из них лежали большие прямоугольные ящики, покрытые пылью, зеленые, с черными немецкими буквами и непонятными обозначениями; в последней вагонетке стояли две железные бочки. На крышке каждой из них выступало отштампованное WEHRMACHT 1944.

— Наверное, горючее, — предположил Андрей. На закрытых сливных горловинах бочек виднелись маслянистые подтеки.

— Вот это да, — сказал Саша, жадно вглядываясь, пока Оля фотографировала поезд на телефон. Слава, пройдя мимо неё вперед, деловито и аккуратно открыл защелки одного из ящиков.

— Винтовочные патроны. Много, — присвистнул он.— Такие же, что и наверху.

Латунные гильзы тускло блеснули в свете фонариков.

— Как новые, — заметил Андрей.

— Это так кажется, — сказал Слава, прикасаясь к металлу. — Пыль тут все-таки есть. Видимо, ящик хорошо защищает от сырости, поэтому они и сохранились. Так, посмотрим, а что здесь…

В следующем ящике лежали ручные гранаты, похожие на толкушки для картофеля. Саша и Оля с восклицанием отшатнулись в сторону. Слава самым аккуратным образом опустил крышку.

— С годами взрывчатка становится все более и более чувствительной, — с неохотой сказал он, оглядывая остальные ящики. — Видимо, там еще много интересного, но я загляну сюда как-нибудь в другой раз.

В мотодрезине позади водительского кресла стояли картонные коробки. Судя по надписям, там были консервы. Слава осторожно заглянул внутрь.

— И правда консервы, — сказал он, доставая большую банку. — Посмотрите, ее даже не раздуло.

— Вот это сохранность! — восхитился Саша.

Друзья переглянулись.

— Давайте еще пройдем, — предложил Слава. — Непонятно, как далеко идет этот тоннель, но, думаю, надо ковать железо, пока горячо.

— Надо, — согласился Саша. Андрей тем временем смотрел на мотодрезину.

— Почему ее здесь оставили? —спросил он.

— В смысле? —удивился Слава.

— Ну, почему ее бросили здесь, в тоннеле? Почему не доехали до следующей остановки? Почему бросили дрезину, отъехав метров двести от той станции, где мы появились? Если тут был бой…то где…трупы? — с неохотой произнес он последнее слово.

— Топливо? — предположил Саша. — Кончилось?

Андрей посветил фонариком на бочки в последней вагонетке и пожал плечами. Вряд ли мотодрезина остановилась из-за недостатка горючего.

— Всякое могло быть, — ответил Слава. — Думаю, об этом мы уже не узнаем. Или пройдем подальше и найдем ответ. Вдруг там обвал?

— Пойдемте посмотрим, — согласился Саша. — Главное, чтобы сейчас ничего не обвалилось.

В этот раз пришлось идти подольше. Дорога выглядела совершенно однообразной и бесконечной; Андрею казалось, что они попали в тоннель Мёбиуса и ходят в нем по замкнутому кругу. Ярче всего светил фонарик Славы, его хватало метров на сто. Мобильные телефоны Саши и Оли прекрасно освещали тоннель вблизи, но уже через десять-пятнадцать метров наступала тьма. Примерно на такое же расстояние хватало фонарика Андрея. Под выгнутым потолком с интервалом в десять метров шли плафоны; возле каждого был написан четырехзначный номер. А-4185. А-4184. А-4183.

— Какое огромное подземелье, — сказал Саша, дотрагиваясь до бетонной стены. — Как думаете, что это вообще такое? Зачем его построили?

— Я читал про что-то подобное, — сказал Андрей. — «Логово дождевого червя», укрепленный район возле Одера. Что-то вроде немецкой линии Мажино. Доты, сеть подземных тоннелей, склады... Похоже здесь что-то в таком же духе.

— А тут вообще были бои? — спросил Саша, когда молчание затянулось на целых пять секунд.— В смысле, здесь, в этом районе.

— Еще какие, — ответил Андрей. — Хайлигенбайльский котел, весна сорок пятого. Сражения посильнее штурма Кёнигсберга. Может, немцы сражались за этот тоннель? Судя по всему, тут большое подземелье.

— Очень большое, — сказал Слава. — Слишком большое. Странно, что о нем никто не знает.

— Может, просто не говорят? — спросил Саша. — Как московское метро-два. Я как-то говорил с одним диггером, который пытался туда залезть лет двадцать назад…

— Навряд ли, — возразил Слава, прерывая его. — Тогда бы тут все было перекрыто и мы бы сюда не попали. Помню, ликвидировали у нас в двенадцатом году одну воинскую часть. Я хотел залезть там в бомбоубежище, но не получилось. Заделали все двери, без автогена не пройдешь…

— Тут слишком чисто, — сказал Андрей, внезапно поняв, что его настораживает вот уже минут двадцать.

— То есть?

Андрей пробежал лучом фонарика по стенам.

— Ну, чисто. Ничего не разломано, не исписано и не повреждено.

— Так если тут никого не было семьдесят лет, то здесь всё и должно сохраниться, — ответил Саша.

— Ну, должно-то должно… — с сомнением протянул Слава, понимая, о чем говорит его друг. — Но ты помнишь, в каком состоянии был дот наверху? Лишайник, сырость, ржавый металл. А тут всё как новое.

Четверка замолчала. В темноте тоннеля слышались только их шаги.

— Всё сохранено, но ничего не тронуто, — сказал Андрей. — Как в музее.

— Или на складе, — сказал Слава. Внезапно он замедлил шаг и повернулся к стене слева.

— Посмотрите, здесь раньше был проход, — показал он рукой.

Действительно, в бетонном монолите явно просматривались контуры большой заплаты, закрывающей когда-то находившуюся здесь дверь. Сверху чернела надпись «А-4095»; сбоку крепился телефонный аппарат.

— Зачем его заделали? — с интересом спросил Саша. Слава пожал плечами.

— Да кто его знает… По размерам похоже на дверь станции, только платформы нет. Может, там что-то ненужное. Вот, кстати, и ответ. Если все остальные выходы из этого тоннеля замурованы, то понятно, почему про него никто не знает. Ладно, пойдемте дальше.

Ноги Андрея уже начали слегка уставать. Саша рассказал, как они год назад с Олей совершили вылазку в строящуюся новую ветку петербургского метро и потом прятались там от охраны, но беседа скоро угасла.

— Похоже, этот тоннель идет очень далеко, — сказал Саша, когда идти в тишине было уже совсем невмоготу. — Может быть, повернем назад?

Слава потер подбородок рукой в перчатке.

— Ну, думаю, можно. В принципе, мы тут уже всё посмотрели, так что… А, подождите, там что-то есть!

Это было небольшое ответвление. Линия рельсов отделялась и резко сворачивала в короткий коридор вправо, в какой-то просторный зал с настежь раскрытыми воротами. Возле развилки чернела большая надпись на немецком языке с тремя восклицательными знаками в конце.

— Вот это да! — прокомментировал Слава, когда друзья зашли внутрь зала. Лучи фонариков скользнули по потолку и стенам. Судя по всему, это был какой-то вместительный склад. Потолок выгибался по дуге, точно в ангаре. Над рельсами свисали слегка заржавелые крюки погрузочных кранов; в свете фонариков это выглядело жутко. Пугающие тени падали на стоящие вокруг штабеля ящиков. Вдалеке виднелись железные бочки, уложенные в пирамиды.

— Склад боеприпасов? — спросил Саша. Судя по голосу, его не радовала мысль находиться в помещении, где, возможно, лежит столько взрывчатки.

— Не исключено, — предположил Андрей, подойдя к ближайшему штабелю и освещая фонариком буквы на ящиках. — Ничего не понятно, какие-то шифры…

Оля, снова вытащив телефон из куртки,сфотографировала склад. Слава оглянулся и шагнул в проход между двумя штабелями.

— Много тут всего, — сказал он, приглядываясь к ящикам. — Ладно, без инструментов я сюда не хочу лезть. Андрюх, видел надпись там на входе? Можешь перевести, вдруг это пригодится? Я там смог разобрать только слово «Ахтунг».

Четверо друзей вернулись обратно в небольшой коридор, соединяющий главный тоннель со складом. Слева и справа, с каждой стороны было по две закрытые двери. Андрей подошёл к надписи возле перекрёстка и пригляделся. В школе он учил немецкий, но одно дело — уметь сказать «Ихь хайсе Андрей», а другое — перевести надпись, состоящую наполовину из незнакомых слов.

— М-мм, — сказал он, дважды пробежавшись глазами. — Что-то вроде «Внимание! Категорически запрещается»…как это…ну, осуществлять обход тоннелей…или путей…«в одиночку». Да, примерно так. Запрещается обходить тоннели в одиночку. «Минимум трое обходчиков», если я правильно перевел это слово.

— С чего бы это? — спросил Саша.

— Ну, нас как раз четверо, — одновременно с ним сказал Слава. — Так что всё нормально. Орднунг.

Андрей отошел в сторону, потому что Оля уже готовилась сфотографировать надпись.

— Что, интересно, за этими дверями? — спросил он, открывая первую. Рычаг подался совершенно беззвучно, и так же беззвучно открылась дверь.

Там оказалась большая казарма, похожая на ту, что была в доте: такие же трехъярусные железные койки, только аккуратно заправленные. Вдоль стены в ряд выстроились металлические шкафчики.Дверца одного из них была открыта настежь. Это мелкое проявление беспорядка почему-то показалось Андрею противоестественно странным.

— Одеяла даже не очень истлели, — заявил Слава, щупая край одного из них. — Я бы даже сказал, совсем не истлели. Но возраст все-таки чувствуется.

«Есть ли у одеял возраст?»— подумал Андрей.

[Продолжение в комментариях]

Впервые у меня получилось “нырнуть” четыре года назад. Именно в тот зимний вечер запустилась долгая цепочка событий, которая в итоге приведёт к сегодняшнему дню. Но обо всём по порядку.

∗ ∗ ∗

Я сижу, полуразвалившись на диване, и потягиваю виски с колой. Напротив меня, по ту сторону знакомого всем с детства советского раскладного стола трое уже изрядно набравшихся однокурсников горячо обсуждают только закончившуюся сессию, а слева на диванчике Сашка увлеченно целуется с девушкой, чьё имя я так и не запомнил. С балкона доносится пьяный смех курящих.

Из колонок начинает играть очередной идиотский попсовый трек. Перекрикивая громкую музыку, сидящий напротив Гена зачем-то объявляет окружающему миру, что ему пора отлить, пытается встать, не удерживает равновесие и хватается за край столешницы. Будто в замедленной съемке я вижу, как крышка стола захлопывается, и стоявшая на нём посуда летит на пол. Чей-то бокал разбивается о паркет, и мелкие осколки разлетаются во все стороны. Я слышу крик, но не сразу осознаю, что произошло. Лишь спустя несколько секунд мой взгляд фокусируется, и я понимаю, что из икры Сашиной девушки торчит крупный кусок стекла.

Она тянется к осколку. Я пытаюсь остановить, но поздно: она со стоном вытаскивает стекло из ноги, и из открывшегося отверстия начинает хлестать густая темная кровь. Саша пытается зажать рану, девушка истошно верещит, а кто-то сбоку говорит, что нужно залить порез спиртом. Я же просто сижу, будто в полусне, и тупо смотрю на происходящее, пытаясь понять, почему собственно вообще упал стол.

И у меня в голове появляется сцена: ребята идут покурить на балкон, и один из них, поднимаясь, задевает ножку стола.

Я не только вижу эту картину — я буквально слышу, как Саша кричит им вдогонку:

— Дверь закройте — воняет пиздец!

Я тоже начинаю чувствовать запах сигаретного дыма, а во рту появляется спиртовый привкус дешёвого виски. На фоне в колонках солист какой-то панковой группы предлагает собеседнице родить ему тысячу детей, и я готов поклясться, что эта песня уже играла сегодня в начале вечера, пока не пришли девчонки, потребовавшие включить что-то полегче.

Ощущения захлестывают все мои органы чувств, и на мгновение у меня перехватывает дыхание. Картинка перед глазами расплывается, будто бы я нырнул под воду, и я теряю ориентацию в пространстве.

Прихожу в себя, и мне требуется ещё несколько секунд, чтобы осознать, что за окном только заходит солнце, передо мной стоит абсолютно целый стол, а слева на диване Сашка, не стесняясь окружающих, гладит по бедру свою девушку. Она смущённо смеется как ни в чём не бывало, хотя я чётко помню, как буквально только что она плакала от боли, заливая кровью грязный пол.

Наверное, я пялюсь слишком неприкрыто, потому что девушка строит недовольную рожу, перехватив мой взгляд, и убирает руку Александра.

Я не понимаю, что происходит.

Точнее не так.

Я понимаю, что происходит, но действительность слишком неправдоподобна, чтобы принять её.

В голову приходит мысль, что всё может вернуться на свои места в любой момент, и я, не мешкая, наклоняюсь под стол. Ножка вышла из паза, когда её задели — я ставлю её на место и аккуратно тяну за край стола, чтобы проверить его устойчивость. Затем, немного подумав, наливаю себе полный стакан и выпиваю залпом.

Как мне вернуться? Как только я думаю об этом, странное ощущение появляется вновь, наваливаясь со всех сторон, отключая сознание.

— Ты уснул что ли? — голос Саши приводит меня в себя. Я просыпаюсь: “выныриваю” в реальность. Только в этой реальности все продолжают веселиться, Генка чем-то шумит в туалете, а я оказываюсь намного более пьяный, чем был.

Пьяный. И чертовски испуганный.

∗ ∗ ∗

Конечно, произошедшее не было случайностью, и я довольно быстро разобрался с новообретенными способностями. В каком-то смысле мне повезло, что моё первое столкновение с перемещениями во времени произошло, когда я был не вполне трезв — абсурдность случившегося дошла до меня в полной мере только на следующий день, когда всё воспринималось в ретроспективе, и я был в состоянии здраво проанализировать неожиданную кульминацию предыдущего дня.

Первое время мне нужно было иметь очень четкое воспоминание, чтобы “нырнуть” в прошлое. Идеально было, если я помнил не просто события того момента, но и мог восстановить звуки, запахи, тактильные ощущения.

Со временем я натренировался возвращаться буквально в любой момент, про который я помнил хоть что-то. Но, само собой, существовал ряд нюансов.

Изменение реальности не было бесплатным. Быстро обнаружилось, что пробуждение обычно сопровождается отвратительной мигренью. Причем чем дольше я нахожусь в прошлом и чем дальше назад я отправляюсь, тем хуже мне будет, когда я “вынырну”.

Кроме того, когда я отправлялся в прошлое, в реальности я фактически засыпал. Сложив два плюс два, я приобрел привычку “нырять” вечером, лежа в постели и предварительно выпив ибупрофена. Таким образом по возвращении в реальность я спокойно продолжал спать до утра.

Естественно, первое время я использовал открывшиеся возможности налево и направо. Вытянул неудачный билет на экзамене? Вечером дома спокойно выучу его, “нырну” и напишу заново. Устал после тяжелого рабочего дня? Перед сном “нырну” в прошлогоднюю поездку в Грецию и часами буду купаться в теплом море.

За первые полгода я сделал свою и так в общем-то неплохую жизнь практически идеальной. Разве что личная жизнь не поддавалась моей новоприобретенной удаче.

На ближайшей же вечеринке с однокурсниками я попробовал подкатить к Нике, симпатичной девушке из параллельной группы. К тому моменту мы с ней общались практически каждый день уже несколько лет, и, что уж скрывать, она мне безумно нравилась. Дело было не только во внешности, хотя и выглядела она весьма мило: невысокая, коротко стриженная брюнетка с тонкими чертами лица и глубокими голубыми глазами. Нет, самая привлекательная черта была другой: Ника была чертовски умной. Казалось, что она знала ответ на любой вопрос, интересовалась буквально всем, и в каждом обсуждении у неё была своя четко обоснованная позиция. Порой наши мнения не совпадали, но, несмотря на это, с ней всегда было очень интересно.

Разумеется, мне казалось, что и я нравился ей тоже. В тот вечер я планировал наконец перевести наше общение во что-то большее, но всё пошло не по плану.

В один момент мы начали спорить, и разговор зашёл в неудачное русло. Я же, опьяненный алкоголем и кажущимся всесилием своих способностей, тут же переместился на пару минут в прошлое, чтобы исправить неловкость. Но что-то пошло не так: как только я сменил тему, Ника посмотрела на меня испуганными глазами и довольно быстро сбежала к другой компании. Я списал эту ситуацию на то, что я был нетрезв и, наверное, как обычно сделал что-то не то. Кто ж этих девушек разберет?

На следующий день я, конечно же, написал ей, извинившись за свое поведение (впрочем, как часто бывает в таких ситуациях, я и сам не мог чётко сформулировать, за что извиняюсь). Она отвечала на мои сообщения односложно, да и разговор как-то в целом не клеился.

Я ещё несколько раз пытался переместиться в прошлое и наладить с ней отношения, но с того дня Ника окончательно и бесповоротно дистанцировалась от меня. В итоге, я просто плюнул на всё это, не придав тогда значения произошедшему.

Это фиаско никак не снизило мое стремление использовать перемещения во времени для решения любых проблем.

Не стеснялся я исправлять и далёкое прошлое. Например, в девятом классе я столкнулся с двумя гопниками, которые дали мне в лицо и забрали у меня все карманные деньги. Когда мне случайно напомнили про эту ситуацию, не особо мудрствуя, я “нырнул” и вернулся домой из школы другой дорогой.

В тот же раз обнаружился другой интересный эффект. Проснувшись, я помнил как бы две версии реальности одновременно: в новой я пришел домой невредимым, а на следующее утро в школе не появился Влад, мой сосед по парте. На классном часу учительница с заплаканными глазами сказала классу, что Владика избили по пути из школы и он лежит в больнице с сотрясением мозга и сломанными ребрами. Я помнил, что позвонил его родителям и через несколько дней приехал с одноклассниками проведать товарища. Помнил, как Влад рассказывал, что два парня остановили его и попросили денег “на проезд до дома”, а когда он отказался, повалили на землю и долго били ногами по спине и голове. Помнил, как я сочувствовал Владу и как потом ночью не мог уснуть, думая, что то же самое могло случиться со мной, пойди я домой обычной дорогой.

То есть, там, в прошлом, у меня сохранились примерные воспоминания о том, что я делал во время “нырка”, но не сохранилось никаких представлений о том, почему я это делал и что в это время творилось у меня в голове. Это значило, что если бы я, например, “нырнул” в прошлое и там решил поступать в медицинский университет вместо политехнического, то, проснувшись, я бы всё ещё учился в своей alma mater, потому что мысли “будущего меня” не имели в прошлом никакого веса. Да и о самом факте “нырка” я бы вспомнил только в момент пробуждения.

Помимо этого, воспоминания о новой версии реальности тоже были какими-то блеклыми и смазанными. Воспринимались будто бы со стороны.

Последним важным ограничением было то, что в одну и ту же точку я мог возвращаться лишь однажды. Обнаружил я это весьма неприятным образом. Зимой я поскользнулся на льду и вывихнул лодыжку. Не долго думая, я доковылял домой, “нырнул” и… Поскользнувшись на том же самом месте упал и разбил себе колено. Поругавшись на свое невезение, я “проснулся” и попробовал вернуться в прошлое ещё раз. Здесь меня и ждал сюрприз: как бы я ни старался, у меня не выходило “нырнуть” ни в новое воспоминание, ни в оригинальное.

Помимо этого меня не сдерживало ничего, и до поры до времени я постоянно экспериментировал с реальностью, пока один из подобных опытов не пошатнул мою уверенность в себе.

В тот злополучный раз я решил проверить, насколько глубоко в прошлое я могу отправиться. Покопавшись в памяти, я обнаружил, что удивительным образом помню отрывок из периода, когда мне было всего два с половиной.

В ту зиму наша семья как раз переезжала из маленькой двушки, где пять человек помещались с трудом, в новенькую трёшку на соседней улице. Стояли морозы, и мои родители перевозили вещи из старой квартиры в новую по снегу на санках. По какой-то причине мне чётко запомнилась одна сценка: детские сани, на которых лежат кипы из книг, перемотанных бечёвкой; я сижу на них сзади и придерживаю стопки руками, чтобы не завалились; мама, одетая в красную курточку, тащит санки за верёвку по скрипучему снегу, искрящемуся в свете уличных фонарей. Всё это так ярко встало у меня перед глазами, что я, не раздумывая, “нырнул”.

Но в этот раз всё пошло совсем не так, как обычно. Наверное, это было как-то связано с тем, что мозг ребёнка в таком возрасте не был готов к взрослому сознанию, но так или иначе, очутившись в прошлом, я полностью потерял контроль и воспринимал происходящее как сон. И то, что я увидел, сильно отличалось от того, что я помнил.

∗ ∗ ∗

Я сижу на красных пластиковых санках и придерживаю связку книг перед собой. Сани плавно скользят сквозь снег, оставляя за собой четкий след от полозьев — их везёт моя мама. Рядом с ней шагает отец: в каждой руке он несёт по большой клетчатой сумке, заполненной вещами. Я смотрю на них и вижу то, от чего у меня перехватывает дыхание — в воздухе над их головами неподвижно висят кристаллы. Кристалл моего отца крупный, но почему-то грязно-мутный внутри. Кристалл моей матери маленький и похож на обычную потрескавшуюся стекляшку.

Я поднимаю голову и вижу кристалл над собой. Он небольшой, но выглядит прекрасно: это переливающийся всеми цветами радуги многогранный алмаз правильной формы. Абсолютно прозрачный и (я почему-то уверен в этом) невероятно прочный. “Это потому что ты ещё ребёнок и не успел испортить себя”, — проносится в голове совершенно чуждая мысль. Я не придаю ей значения, но почему-то у меня появляется странная уверенность, что эти кристаллы на самом деле есть у каждого человека.

Родители тихо переговариваются о чем-то, и хотя я осознаю, что они говорят по-русски, половина слов мне не понятна, а остальные не очень складываются в предложения.

Всё это кажется мне невероятно сюрреалистичным, и в то же самое время детский мозг почему-то воспринимает происходящее абсолютно нормально.

Наконец мы добираемся до дома, в котором расположена новая квартира. Я с ностальгией осматриваю двор, в котором вырос (или вырасту — как посмотреть). Вижу маленькое дерево у стены: сейчас оно уже закрывает родителям окно. Вижу проржавевшую советскую детскую площадку — очень скоро её остатки выломают жильцы дома, чтобы лишить алкашню места для посиделок. Замечаю на скамейке у подъезда дядю Мишу — местного старичка-шизофреника. Вспоминаю, как он угощал нас, детей, конфетами и рассказывал странные истории якобы из своей жизни. Затем вспоминаю, как через семь лет он умрёт от инфаркта на этой же скамейке, и его тело будет лежать, прикрытое простыней, пока не приедет скорая.

Мама что-то говорит мне, и я с трудом понимаю, что они занесут вещи в подъезд, и она тут же вернётся, а мне надо полминутки подождать у саней.

Родители заходят внутрь, а я остаюсь снаружи и от скуки разглядываю дядю Мишу. Он выглядит так же, как я его помню: грязные седые волосы, неаккуратная борода, пыльное и рваное пальто, в котором он ходит почти круглый год, и отсутствующее выражение лица. “Да он же почти бомж”, — неожиданно приходит понимание. — “А в детстве он казался забавным сумасшедшим стариканом”.

Внезапно старик поворачивается ко мне. Он смотрит на меня секунду, и тут происходит нечто необъяснимое: глуповато-блаженная маска спадает с лица, взгляд становится цепким и холодным, а губы складываются в кривую ухмылку.

— Я знаю, что ты смотришь, мальчишка, — говорит он спокойным ровным голосом. — Пожалуй, я буду пристально следить за твоим прошлым. И когда ты зафиксируешься, ты меня поймешь. А теперь уходи.

Как только он завершает фразу, меня мгновенно выбрасывает в реальность. Я просыпаюсь с жуткой головной болью и целый день меня тошнит.

Когда же меня отпускает, впервые за несколько лет перемещений во времени я задумываюсь о том, что, возможно, я не единственный, кто умеет корректировать реальность.

Уже ложась спать, я вспоминаю, что у дяди Миши не было кристалла.

∗ ∗ ∗

С того дня я ни разу не решался “нырять” в глубокое детство и вообще стал использовать свою способность только при необходимости.

Впрочем, даже с этим были проблемы. Оказалось, что не на все события я мог повлиять.

∗ ∗ ∗

В воскресенье двадцать третьего июня ко мне в скайпе стучится отец Макса, моего одноклассника, с которым мы были лучшими друзьями, пока после школы он не уехал учиться в столицу. С его отцом мы тоже хорошо знакомы, поэтому я отвечаю на его приветствие идиотским смайликом, машущим рукой. Он ничего не пишет в течение несколько минут, а затем сухо сообщает мне, что прошлой ночью Максим погиб при невыясненных обстоятельствах.

Сначала мой мозг отказывается принимать случившееся. Я впадаю в какой-то ступор, и в голове крутятся странные мысли. Мне кажется, что новость звучит бредово: ну разве так может быть? Открываю наш чат в телеграмме и вижу, что он был онлайн вчера вечером. Действительно, глупость какая-то. Правдоподобнее звучит, что аккаунт его отца взломали или он просто решил глупо пошутить. Разве так бывает, что вчера Макс был, а сегодня его уже нет?

Оказывается, бывает. Наконец-то мозг это переваривает, и я долго рыдаю, как маленький ребенок.

Потом умываюсь, чисто механически принимаю таблетки и ложусь в постель. Вспоминаю вчерашний день и “ныряю”. Сразу же звоню Максу и плету ему какую-то идиотскую историю про то, что я решил неожиданно приехать в гости и чтобы он ехал встречать меня на вокзал с вечернего поезда.

— Знаешь, я не смогу, — обрывает меня Макс. — У меня сегодня вечером очень важное дело. Вернусь домой часам, типа, к двенадцати. Поезд же в одиннадцать? Ну ты как раз ко мне прикатывай, встретимся, потусим. Мне надо бежать, напиши в “телегу”, окей? — он вешает трубку.

Когда я “выныриваю”, до меня доходит, какой же я идиот. Вернулся в предыдущий день без какого-либо плана и всё испортил — ведь теперь дорога в этот отрезок времени мне закрыта.

В течение следующих нескольких дней я узнаю детали трагедии. Оказывается, что Макс с друзьями полез в заброшку. Там и случился несчастный случай — провалившись в дыру в полу он упал на арматуру и погиб на месте. Врачи сказали, что он умер мгновенно и не страдал, но это слабое утешение. Я знаю, что обязан сделать так, чтобы он и вовсе не умирал.

В следующий раз я всё планирую заранее. Ещё в апреле дарю Максу на день рождения билеты на выступление какого-то диджея на ту злополучную дату.

Просыпаюсь. Мне не нужно проверять телефон, чтобы понять, что Максим предпочёл абандон концерту.

В течение следующих дней я предпринимаю ещё несколько попыток. Я даже совершаю неожиданное открытие: я могу возвращаться в одну и ту же точку несколько раз, если из-за каких-то других изменений в этот промежуток времени я оказался совсем в другом месте и в другое время.

“Нырнув” на несколько недель назад, я таки договариваюсь с Максом и приезжаю к нему на эти выходные в гости. Мы весело проводим время, и он знакомит меня со своей новой девушкой, Наташей, которая учится с ним в магистратуре. После обеда в субботу Макс, хитро улыбаясь, заводит следующий разговор:

— Ты же всё ещё увлекаешься всякой паранормальной херней? Крипи-треды, вот это всё, — говорит он. — Мы сегодня вечером собираемся в абандон возле Речного вокзала: там в одной квартире такая ебанутая дичь — тебе точно понравится.

— Да что мы там не видели-то? — я отвечаю с каменным лицом, хотя на самом деле моё сердце бьётся как бешеное, ведь я понимаю, что если ничего не сделать, именно эта вылазка станет для него последней.

— Приедем — узнаешь, — к моему раздражению встревает Наташа. Я уже собираюсь высказать всё, что думаю о подобным идиотском поиске приключений на свою задницу, как вдруг Макс начинает рассказывать:

— Помнишь тех типов, с которыми я тебя познакомил в прошлый приезд? Мы с ними весь прошлый год сталкерили по самым популярным местам и вот в конце апреля залезли в этот дом у Речного. Ничего особенного, гнилая развалюха, которой, наверное, за сотню лет уже. Я там уже раньше был, когда только переехал сюда, но как-то мне оно не очень запомнилось, так что решил повторить. Ну, мы пошарились по крыше, пофоткали, типа там, всякий мусор, и тут кто-то из пацанов нашёл в одной из квартир комнату с исписанными стенами. Мы сначала подумали, что там какой-то поехавший жил: там прямо ручкой на обоях были написаны стихи какие-то, заметки, какая-то хуита про курочку постоянно повторялась, в общем, ты понял — типа глоссолалии. Но больше всего там было записей как из дневника, причем даты идут с две тысячи тринадцатого и до конца десятых, так что мы подумали, что это накалякали какие-нибудь бомжи, которые тут зимовали. Написана всякая херня в духе “июль 2016 — финал, Португалия с Францией 1:0”. Это про Евро-2016, стало быть. И так далее. Мы бы, может, и не обратили внимания, но Ната заметила в углу надпись: “март или апрель 2019 — горит собор”. А это было буквально через пару дней после того, как Нотр-Дам сгорел, понимаешь? Та квартира была абсолютно нетронутой. Да там до нашего прихода сантиметровый слой пыли лежал, отвечаю. Никто, блядь, не мог этого написать, чувак.

— Крипово, конечно, но ты не думал, что это просто совпадение? — моё лицо всё ещё выражает безразличие, но внутри я холодею, потому что мозг услужливо подсовывает другое объяснение для всей это ситуации. И оно мне крайне не нравится.

— Ты не перебивай, дослушай, — нетерпеливо продолжает Макс. — Мы тогда с этого поржали ещё, пофоткали все надписи и забили. Потом уже через неделю в чатике почему-то вспомнили, подняли эту тему. Я ради интереса систематизировал те записи, что были на фотках, и обнаружил, что все предыдущие записанные там события сбывались. Думаешь, типа, это хитрый пранк? Одна из записей была про то, что в начале июня в Гонконге начнутся протесты из-за закона про экстрадицию. Ты понимаешь, я девятого июня зашел почитать новости и реально обосрался! Последняя надпись датируется 22 июня 2019 года. Это сегодня, если ты вдруг не следишь за датами. Там написано: “точка входа”. Ты понимаешь, что это значит?

Я понимаю куда лучше, чем сам Макс, но вместо этого говорю:

— Понимаю, что вы решили меня крепко потроллить.

— Слушай, ты сколько лет меня знаешь? — искренне возмущается Макс. — Я тебе серьезно говорю: это топовая тема. В общем, как хочешь — мы и без тебя можем съездить, но ты многое теряешь.

Я привожу ещё несколько неубедительных аргументов против этой экспедиции, но в глубине души уже знаю, что я попался на крючок. Ведь самое очевидное объяснение пророческим заметкам на стене состоит в том, что их писал кто-то, кто буквально знает будущее. Кто-то, “нырнувший” и оставивший эти заметки на стене с какой-то целью.

В итоге мы собираемся, встречаемся в метро с друзьями Макса и к половине восьмого оказываемся напротив абандона.

Здание выглядит не очень внушительно: небольшое двухэтажное здание с блекло-желтыми стенами. Тут и там обваливаются кирпичи. Все окна, разумеется, разбиты. Одна из стен наклонена внутрь здания под опасным углом.

Мы заходим в подъезд, стены которого традиционно изрисованы граффити-тегами, и поднимаемся на второй этаж. Ребята шумят и наигранно шутят, но в их поведении проглядывается явная нервозность — никто не знает, какой именно сюрприз преподнесет сегодняшний вечер.

Макс открывает дверь в квартиру и шутливым жестом приглашает нас внутрь, однако ребята нерешительно толпятся на лестничной площадке, и я не выдерживаю: пожимаю плечами и вхожу первым. Максим входит за мной.

Коридор выглядит примерно так, как я и ожидал. Голые стены, довоенные четырехметровые потолки, раздолбанный пол, в котором не хватает кусков и везде куча пыли. Когда я делаю первый шаг, доски под ногами мерзко скрипят, и я замираю, вспоминая как умрёт Макс. С каждой секундой эта вся эта затея кажется мне всё более дерьмовой, но я решаю идти до конца.

Я прохожу прямо по коридору и попадаю в одну из комнат. Здесь уже не так пусто: посреди комнаты стоят три деревянных табурета, и на полу валяется всякий мусор.

— Ну чё, тут всё в порядке. Вроде всё так же, как мы и оставили, — неуверенно говорит у меня за спиной Макс. За нами в комнату заходят все остальные. — Давайте тут вещи бросим?

Кто-то достает из рюкзака полторашку пива и ставит на пол. Наташа извлекает из сумки покрывало.

— Как на пикник собрались, — шучу я.

— Ну да, мы ж тут планируем до полуночи торчать, если понадобится, — отвечает Макс. — Ладно, пойдем, я тебе вторую комнату покажу. Здесь-то ловить нечего.

Мы проходим в следующую комнату, и я замираю в удивлении. Буквально все стены помещения покрыты надписями. Я подсвечиваю себе телефоном и наклоняюсь, чтобы прочитать запись на ближайшей ко мне стене.

— “Не понимаю, ни как я тут оказался, ни куда мне идти. Чувствую себя идиотом, но пишу это всё прямо здесь, чтобы доказать себе же самому, что это реально”, — читаю вслух я и сразу обращаю внимание на деталь, про которую Макс по очевидной причине не упомянул. Внутри меня начинает вскипать злость. — Ты серьезно думал, я не узнаю? Чувак, мы с тобой пять лет за партой просидели, и ты думал, что я не замечу?

— Чё ты… — начинает было Максим, но меня не остановить.

— Тебе не впадлу было это все писать? Сколько времени у тебя на это ушло? — я раздраженно повышаю голос.

— Да ты вообще о чем? — в голосе моего друга звучит неподдельное удивление.

— О том, что я узнал твой почерк, олень, — в сердцах говорю я, и тут с опозданием у меня в голове возникает сомнение. Если всё это пранк, задуманный Максом, то почему же он ездил в это же место в это время во всех остальных версиях реальности, в которых он погиб? Пока я обдумываю это, Макс наклоняется к стене и внимательно разглядывает надписи.

— Слушай, реально на мой почерк похоже. Но я этого не писал. Ты же сам видишь, что надписи старые. Как я мог это сделать, а? Разве что я шесть лет назад решил над тобой приколоться и написал это ещё во время первого визита, — он хмыкает и переходит к соседней надписи. Меня пробирает дрожь, и я поворачиваюсь к нему, озаренный страшной догадкой, но прежде, чем я успеваю что-либо сказать, он с нервным смешком читает следующую надпись. — Зацени, как крипово: “Макс, думай головой и не волнуйся”.

То, что я увижу в следующие несколько секунд, отпечатывается в моей памяти навсегда.

Лицо Макса становится умиротворенным. Его глаза закрываются. Я делаю шаг в его сторону, и в это же мгновение он заваливается на спину. Когда его туловище касается пола, я слышу ужасный треск, и кусок перекрытия проваливается вниз, увлекая Макса за собой.

Я стою на краю зияющей дыры и вижу, как внизу под его телом, лежащим среди обломков, расплывается лужа крови. Затем я слышу крики и топот ног из коридора, но не собираюсь дожидаться появления остальных и “выныриваю”.

∗ ∗ ∗

Тот “нырок” сломал во мне какой-то стержень. Я наконец сдался. Больше не пытался спасти Максима. Вернулся на несколько месяцев назад, взял отпуск на конец июня и уехал с друзьями в Турцию, где успешно напивался каждый день, и в итоге пропустил не только новость о гибели Макса, но и последовавшие похороны.

Во всех версиях реальности все считали произошедшее несчастным случаем. Даже Наташа, знавшая про комнату и надписи, никак не связывала их со смертью Максима.

Я один понимал, что реально произошло. Потому что в последние секунды своей жизни на моих глазах Макс “нырнул”. Думаю, он оказался в этой же заброшке в 2013 году. Перепугался, не понимая, что произошло. Затаился и в помутнённом состоянии сознания начал писать на стенах свой последний монолог, чтобы оставить доказательство реальности происходящего для себя же в будущем. В какой-то момент он наверняка понял, что попал в замкнутую петлю. Тогда он и записал себе последнее сообщение: “Макс, думай головой и не волнуйся”. Наверное, он предполагал, что застрял в том рукаве реальности навсегда. Думал, что ему придется переживать следующие шесть лет ещё раз, и старался поскорее оставить для себя заметки о грядущем, пока информация не вылетела из головы. А может быть, предполагал, что вернется в наше время, и оставлял надписи из чистого фатализма: верил, что должен замкнуть круг.

В любом случае, он не мог знать, что в это время в нашей реальности его мозг отключился на несколько секунд, и его тело падало вниз с высоты четырех метров. Проснуться в будущем ему уже было не суждено.

И я не смог этого изменить.

Я, человек, способный играться с прошлым и лепить из реальности что угодно, оказался не в силах спасти своего друга от смерти.

∗ ∗ ∗

С того момента я закрываюсь в себе. Большую часть времени провожу дома в одиночестве. Иногда целыми днями лежу на кровати и смотрю в потолок.

По ночам порой часами не могу уснуть и в итоге поддаюсь соблазну “нырнуть”, замещая депрессивную реальность светлыми моментами из далекого прошлого. По возвращении лежу до самого утра с пульсирующей болью в висках, а затем сплю целый день, чтобы вечером подобно наркоману опять потянуться за новой дозой воспоминаний.

∗ ∗ ∗

Мне четырнадцать лет. Стоит знойное лето. Мы с друзьями выезжаем на велосипедах в ближайший парк, скидываемся карманными деньгами и покупаем на троих двухлитровую бутылку кока-колы. Я лежу на траве в тени огромной ивы и думаю лишь о том, что мне некуда спешить, и впереди ещё полтора месяца такой же ленивой неги.

∗ ∗ ∗

Мне двенадцать. Мы с отцом гуляем по прекрасным горам Кара-Дага. Когда мы вернемся домой, отец с матерью поссорятся окончательно, и мама уедет жить отдельно. Но это будет позже. А сейчас я наслаждаюсь тишиной и девственной красотой окружающей природы.

∗ ∗ ∗

Мне десять. Я участвую в крупной международной олимпиаде по математике и к собственному удивлению занимаю второе место. Когда меня вызывают на награждение, я поворачиваюсь к своей учительнице и вижу в её глазах одобрение.

∗ ∗ ∗

Мне пятнадцать.

Я сижу на крыльце корпуса и жду своих друзей. Дискотека начинается через пару минут, а все самые важные вещи в социальной жизни подростка, попавшего в летний лагерь, как известно, происходят во время дискотеки. Ну или после отбоя. Но дискотека всё равно стоит по меньшей мере на втором месте, поэтому меня злит, что ребята долго собираются.

В конце концов они выходят. Первым идет Макс, и когда я смотрю на него, меня переполняют теплые и в то же время грустные чувства. Обычно я стараюсь избегать воспоминаний, в которых он присутствует, но тут особый случай.

Он одет в рваные джинсы, футболку с принтом Nirvana и кепку, развернутую набок. Я широко улыбаюсь: по моим взрослым меркам наш тогдашний внешний вид кажется смешным, но когда тебе пятнадцать лет, ты, конечно, считаешь, что выглядишь чертовски круто.

Я езжу в летний лагерь каждый год с первого класса по одиннадцатый, но именно эта смена станет для меня особенной. Именно на этой смене во время дискотеки я впервые в жизни поцелуюсь с девчонкой из соседнего отряда, а потом полночи буду обсуждать столь волнующие в этом возрасте отношения со своим другом. Мы оба будем корчить из себя опытных ловеласов и наперебой выдавать прочитанные где-то глупости за свои мысли, а потом вожатая услышит, как мы разговариваем, и в наказание заставит нас отжиматься в коридоре.

Когда я вспоминаю все это, меня захватывает волной ностальгии, но я прогоняю эти чувства. О какой ностальгии может быть речь, если всему этому только суждено произойти в течение ближайших дней?

Наша компания наконец добирается до спортивной площадки, служащей по совместительству танцполом. Большая часть народа собралась, и уже вовсю играет музыка. Макс пихает меня локтем и некультурно тычет пальцем в девушку, с которой мне вскоре предстоит пережить неловкую радость первого поцелуя. Я смотрю в указанном направлении, и мир вокруг будто бы замирает.

Потому что вместо неё я вдруг замечаю стоящую у бортика Нику.

[Продолжение в комментариях]

Мракопедия(с), автор:  Random Forest