Мы познакомились в Национальной галерее, где проходила выставка музыки народов мира.
— Вы играете? — спросил внезапно появившийся рядом незнакомец.
Я обернулась и встретилась взглядом с тёмно-карими, почти непроницаемыми глазами.
— Что? — я непроизвольно отступила на шаг.
— На каком-нибудь инструменте. Я заметил, что вы долго разглядываете экспонат, — сказал он, кивнув на струны за стеклом.
— А, да… э-э… Нет, на этом я не играю. Кажется, это ситар. Но вообще я росла среди инструментов и даже получила диплом по классической музыке. Сейчас в основном преподаю фортепиано. А вы?
Я вдруг поняла, что болтаю без умолку, и осеклась. Нечто в нём заставляло говорить: почти осязаемая харизма. И ресницы — непривычно длинные для мужчины.
— Нет-нет, я как-то пытался играть — учитель сказал, что пальцы недостаточно ловкие, — он покрутил ими перед моими глазами.
Свет поймал отблеск его серебряных колец. Всё было со вкусом: чёрная рубашка с закатанными рукавами, безупречно сидящие брюки, лакированные лоферы, через руку перекинуто длинное кожаное пальто.
Вот мужчина с отменным чувством стиля. И тут меня будто ударило током: внезапный толчок притяжения снёс все мои барьеры.
— Возможно, вам просто не повезло с учителем, — улыбнулась я.
— Хотел бы когда-нибудь услышать, как вы играете, — ответил он.
Так мы и оказались у меня дома тем же вечером: он пил вино, опершись локтем о крышку моего Yamaha, а я бегала пальцами по клавишам, играя Шопена.
— Хотел бы быть так же талантлив, как ты, — прошептал он, когда аккорд затих. — Тебе под силу национальный оркестр или собственное турне. Ты не хуже того концертного пианиста, что я слушал на прошлой неделе, а может, и лучше.
— О, что ты, — я рассмеялась. — Гастроли — это бесконечные переезды и репетиции. Я не уверена, что справлюсь, да и не настолько хороша.
— Не согласен, — он нежно погладил мои пальцы. — У тебя настоящий дар.
Его звали Адам. Он окончил университет сразу с четырьмя дипломами, поработал учёным-биоинформатиком, инженером в Google, исследователем блокчейн-безопасности… К нашей встрече управлял хедж-фондом и входил в советы директоров нескольких собственных компаний. К тому же был гроссмейстером по шахматам и полупрофессиональным теннисистом. И где-то между проектами, созвонами и тренировками умудрялся находить время для свиданий со мной — простой учительницей музыки.
Каждое свидание завершалось у меня: я играла, мы пьянели от вина, а потом, захваченные моментом, оказывались в постели, и мир сжимался до ритма нашего дыхания. Он казался воплощённой мечтой; и даже когда крохотный голосок внутри шептал о подвохе, остальные чувства его заглушали.
Однажды ночью, утомлённые и счастливые, мы лежали, прижавшись друг к другу. Он шепнул:
— Ты для меня самое драгоценное.
— Даже важнее карьеры и теннисных трофеев? — поддразнила я. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Он обвёл пальцем контур моих рук:
— Знаешь, сколько девушек мечтают о таком? Успешный, внимательный, любящий… А ты ещё и находишь время для меня.
Он осыпал мои пальцы поцелуями и, заставив меня рассмеяться, добавил:
— Я хочу, чтобы ты переехала ко мне. Разумеется, если готова.
Я не была готова: прошло всего три недели, и я вдруг осознала, что ни разу не была у него дома.
Он почувствовал моё колебание:
— Без давления. Давай в следующий раз придёшь ко мне, посмотришь квартиру. Никаких обязательств.
— Ладно, — прошептала я, вздохнув с облегчением.
— Не дождусь, — улыбнулся он.
Через три дня я стояла в его пентхаусе, поражённая до немоты. Гостиная, совмещённая с ультрасовременной кухней, гигантский угловой диван, аудиосистема, панорамные окна с видом на город с 35-го этажа. В центре — стеклянно-стальная винтовая лестница, а под ней — сверкающий рояль.
— Для тебя, любовь моя. Для нашей новой жизни, — сказал он.
Но больше всего потрясла коллекция искусства: картины всех размеров и эпох покрывали стены. Самая впечатляющая — огромная работа в духе Возрождения у обеденного стола: несколько обнажённых женщин на булыжной дорожке среди пышного сада. Такие полотна я видела только в музеях.
Пока он готовил ужин, я поднялась наверх. Коридор, двери: гостевая спальня, кабинет, хозяйская спальня. В каждой — гардеробная и ванная. У туалетного столика — ещё по одной двери. В гостевой она вела в кабинет, а в хозяйской… была заперта. Из замочной скважины пробивался красный свет. Я дёрнула ручку, постучала.
— Что-то ищешь? — тихо спросил он за спиной и протянул бокал.
Оливка плавала на дне, искажается в прозрачной жидкости.
— Что там? — указала я на дверь.
— Кладовка, — отхлебнул он.
— Ужин готовится. Поговорим позже.
— Мы уже здесь, — не отступила я.
Он задумчиво посмотрел на меня, затем вздохнул, достал золотой ключ и открыл дверь.
Всё было красным: пол, стены, потолок, покрытые звукопоглощающей пеной. В центре — кресло, напоминавшее стоматологическое, обитое чёрной кожей, с металлическими кольцами и тяжёлыми ремнями. У стены — два стальных шкафа; над ними — ряд портретов женщин. Ни одной я не знала, но одна показалась смутно знакомой.
— Это… секс-комната, — смущённо произнёс он. — BDSM. Не хотел тебя испугать. Ты и так сомневалась переезжать. Не давлю: тебе никогда не придётся этим пользоваться. Просто мебель. Давай спустимся поужинать?
На кухне пахло жареным мясом. Стейк лежал на решётке, жир и сок стекали в поддон. Из духовки он вынул картофель и спаржу, шипевшие под корочкой масла.
— Не знала, что ты умеешь готовить.
Нож скрипнул по мясу, тёмный сок расплылся по доске.
— Всегда режь поперёк волокон, — улыбнулся он. — Привычка.
Я устроилась напротив. В иной вечер это было бы романтично, но сейчас каждая капля вызывала тревогу. Я вдруг поняла, что почти ничего о нём не знаю. Я — в доме незнакомца.
И тут взгляд зацепился за картину. В центре женщин сидела девушка с короткими тёмными кудрями, ямочками и родинкой на левой щеке, играла в шахматы. Я уже видела её — на фотографии в красной комнате.
— Как тебе? — спросил он.
Я поспешно проглотила спаржу.
Он изучающе посмотрел на меня, кивнул и продолжил есть. Я пересчитала женщин на холсте: десять. Кажется, и портретов было столько же.
— После школы я много путешествовал, — начал он. — Азия: Мумбаи, Бали, Сингапур, Ханой… Неделю провёл в Китае. Ты бывала в Китае?
Он насадил ножом картофелину:
— Надо будет съездить вместе. В Ханчжоу я попал в музей традиционной китайской медицины. Знаешь, там считают, что форма продукта подсказывает его пользу.
Я покачала головой. Кто все эти женщины?
— Грецкий орех похож на мозг — значит, полезен для мозга. Гениально, да?
На картине каждая женщина делала что-то своё: пышная блондинка несла хлеб и фрукты, миниатюрная брюнетка держала мешочек с монетами, высокая писала формулы на свитке. Вереница женщин обрывалась к центру; правая половина холста была пустой.
— Вековые культуры связывали пищу, тело и душу. А что придумали мы? — усмехнулся он, жуя стейк. Сок стекал по подбородку. — Хотя говорят…
Стол растянулся, потолок поплыл, лица на картине исказились. Картофель во рту стал холодным и клейким.
Холод пронзил грудь. Пол ушёл из-под ног.
Я очнулась в красной комнате, стянутая ремнями к кожаному креслу. Голова неподвижна, во рту кляп. Пахло металлом и спиртом. Вспышками вернулись воспоминания. Он что-то подмешал в еду.
— Хорошо, ты проснулась. Начнём.
Он вошёл в хирургических скрабах, катя стол с инструментами: скальпели, щипцы, ножницы, ранорасширители, пила. Паника захлестнула; ремни впились в кожу.
— Сотрудничай — будет легче. Но вы, девочки, всегда такие бойкие, — усмехнулся он, заметив, как я смотрю на портреты. — Нет, ты не первая.
Натянул перчатки, обработал инструменты. Холодный страх сжал желудок.
— Они тоже были недооценены. Теперь их таланты никто не пропустит, — вздохнул он. — Твой дар пропадает в музыкальной школе. Я выведу его на большую сцену. Мы станем великими.
Он убрал с моего лица прядь волос.
— Не бойся, я позабочусь о тебе, — прошептал.
Пила легонько коснулась моего запястья. Я зажмурилась. И боль вспыхнула.
Полотно рвало мышцы и сухожилия, тысяча зубцов грызла плоть. Казалось, кисть горит. Я вопила, кровь хлестала в ведро. Металл визжал по кости, он наваливался всем весом, и кость треснула. Я кричала, теряла сознание, вновь приходила в себя, когда он опустил вторую кисть в холодильник рядом с первой. Капли крови расцветали на льду красными паутинками.
Он подключил катетер, наблюдая, как кровь наполняет пакет.
— Ив была первой, — мечтательно улыбнулся он. — Пловчиха с великолепными лёгкими. Решила бросить спорт — расточительство! Я взял её лёгкие и рёбра. Съел — и стал лучше плавать. Эти ребята из ТКМ веками ели орехи, а надо было так! С Карли я понял, что нужно выпить всю кровь: перенос полнее. Шаман оказался прав.
Зрение мутнело. Он наклонился:
— До встречи, милая. Не могу дождаться наших достижений.
Я живу в доме, где нас слишком много. Я не слышу их, но знаю: они живы, как и я.
В его руках я нахожу покой. Мы играем фуги, этюды, ноктюрны. Его — мои — пальцы скользят по клавишам, будто это врождённо. Ненавижу, что он оказался прав: где я сомневалась — он вышел на сцену. У него популярный канал, концерты, альбом. Могла ли я? Хотела ли?
Мы — его руки, ноги, язык, рёбра, мозг. Мы — его таланты, искусство, успехи. А миру он кажется человеком эпохи Возрождения.
Лучшее в том, чтобы быть чьими-то руками, — если он заснёт, уронив их на открытый ноутбук, можно войти на Reddit и напечатать свою историю. Даже чужими пальцами, даже в чужое время мой голос звучит. Горькое утешение: кое-что всё ещё принадлежит мне.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
