Смятенно сделав шаг назад, лишившись мира под ногами,
Мы теряем равновесие... пронесся холодок
По коже стоп, нырнувших в стылый смог, кишащий сплошь клыками,
Кой зашептанную душу в сумрак резко уволок.
Скользя по горкам мандражей, нутро мрача момр шелухой,
Душа несется в бездну грозных, ядовитых облаков,
И пробивая наст страданий, становясь вельми сухой,
Покорно сдавшись, пополняет ряд заклятых мертвяков.
Эона земли возвышались над обглоданной Саванной,
Обреченной всепокорно сытить быт афритов зла;
В ней, копошась средь градов мрака, бдя в кручине окаянной,
Разрасталась из чудовищ-мракобесов прытко мгла.
В пространстве тихо раздавался слабый стук немого сердца,
Шорох хрипами сипел, лязг криков удаль крал у дна;
Здесь спящих душ сонм несказанно ненавидел иноверца,
Несогласного со тьмой, лишь жажда смерти им дана —
Тем душам, что глядят в свирепость, трепыхаясь на ветру
Неистощимых пагуб, и бегут вкусить злорадства сласть;
Они стремятся истребить тот свет, что свойственен нутру,
И обрести над всем, что видят, нескончаемую власть;
Они жестоко, беспощадно гасят всякий света атом
Заблудившейся, упавшей, неосознанной души;
Они съедают кус надежды, душат жалящим канатом
Из сомнений, исступленно веру лопают в тиши.
Народ Саванны разлагался, был раздроблен и сословен,
А на троне восседал Левиафан — владыка тьмы;
Сей змий бездушно утвердил гнилой закон и был доволен
Тем, как рабские умы послушно делались немы.
Он с аппетитом заправлял всем чрез скупую шелопугу
В виде гильдии афритов; те спешили отобрать
Права последние на жизнь, пнуть спящих к жадному испугу,
За открытье зенок хладно, беспощадно покарать.
Они до ужаса прекрасным видом в пу́стынь вражд взывают,
Страсть внушают к мыслям слепо за афритами ступать;
Хватают сердце, хлябью давят, но в паденьи отпускают
И толкают в одиночестве, в агонии кричать,
И наблюдают с наслажденьем за гнетущим спящих роком,
Напевая еле слышно прославляющий чернь марш,
И кипятятся в жлобском яде, в удовольствии жестоком,
И вьют жизнь себе на муках увядающих душ-карш.
Под управлением афритов бурно множился злой род,
Боготворящий люти сущность, испускающий слюну
На боль, раздор, разрух варенье и духовный недород,
Вся жизнь их — страха порожденье в состязательном плену,
В котором каждый полз по тропам грез о вечном пожираньи
Благ, доступных лишь элите загребущих темных сил;
Из поколенья в поколенье закреплялось в подсознаньи
Спящих душ воззренье, полное обжорливых бацилл,
Что отключают чувства, разум глушат, в сердце отрезают
Путь, и души мчатся по главам, питают жадно плоть;
С таким сознанием они себе местечко выгрызают
Под кровавым небом и стремятся скрадывать ломо́ть
Пустого хлеба у соседа, дабы в скупости хваленой,
В конкуренции, в злорадстве и в коплении цвести,
Плевать на жизни ближних с легкостью, с одышкой истомленной,
И к несбыточным желаньям тушу свойскую вести.
Так мир Саванны шел к мечте о жизни склизкой бонвивана,
В расслоенья силу верил, в иллюзорный счастья сон;
В бессрочной власти млел и в хохоте эскорт Левиафана,
Кой вцепился в зла престол и в стра́дах банил весь район.

Сухме́нь несется и гудит, стеля остывший, ломкий пепел
На булыжники дорог, на серный, смольный тротуар;
Танцует дым кругом, льет вонь в промокший платиновый трепел,
Формирующий колодки — апоретиков кошмар.
Гнилые улочки устлались треугольными лачугами,
Знобящимися, пляшущими жигу бесов в ряд;
Держась друг друга, испуская рев и лакомясь испугами,
Ползут они по местности, шугая всех подряд.
Как их хозяева, они с восторгом жизнь свою пекут
В огне чудовищных событий, в горькой желчи полощась;
Из цвелью выжженных окошек реки фырканья текут
И саркастические вопли выбегают, суетясь,
И чешут к спящим искусать и заразить недугом мести,
Полетать над рынком пут и пользу выти поломать,
И посмеяться над фальшивыми речами лживой лести,
И с апломбом отражение свое впотьма́х поймать.
Вдруг на одной из узких улочек встал гул от обсуждений,
Стар и млад в углу дивились, раздувая непокой,
Ведь днесь вещун-старик принес слушок из собственных видений,
Будто есть за хмурой тучею блаженный и живой.
Неподалеку на базаре собирали дань африты
И, услышав, как толпа бубнил бунтует в стороне,
Два господина накалили черноглазые орбиты
И со стражей припустились разузнать о болтуне.
Скрутив седого ведуна, его запястья всунув в цепи,
Привязав его к ландо́, африты тронулись к дворцу,
И не тревожась о бегущем сзади стареньком прицепе,
Поскакали, задавая бодрый ритм бубенцу
На шее деда; все отправились в чертог Левиафана
По дорогам, что вели в сам эпицентр адской мглы,
Кой охраняли два зловонных, но надежных великана,
При возможности казнящих изрекающих хулы́
В тьмы князя сторону, Невежество Его уничижая,
Под сомненья ставя методы правленья, тьмы закон;
Левиафан мечтал пожрать как можно больше урожая
Сотворенья из под палки и впить вечности флакон.
Карета черная с резным узором мчалась по псефитам,
Лихорадочно тряслась и норовила пасть с горы,
Что находилась в сердце пекла, вход голила лишь элитам,
Вхожим в орден князя тьмы, несущим видные дары.
Горы весь вид напоминал древнейших циклов пирамиду,
Камень дюже был потрескан и обмазан сплошь смолой;
По стенам деготь тек мыча и представлял собой эгиду,
Что спасала ото дня, хранила мглы шальной покой.
Глазам видна всего лишь часть чертога в виде пирамиды,
А другая часть всецело отзеркалена в глубь тьмы,
Зарыта в землю;недоступнарабским взорам суть планиды
Ромбовидной, в коей жил царь захватившей власть чумы.
На самом дне вниз отраженной пирамиды находилась
Чародейная одри́на, в коей князь не почивал,
А сохранял воспоминанья в теле прошлом, что не тлилось,
И все знания минувших жизней в новый стан вливал.
Элита знала — кто рожден, тот тлеет, мрет в развоплощеньях,
Посему вдавалась в хитрость, в ритуалы, в культ, в масла,
И чрез верхушку видной части пирамиды в сновиденьях
Спящих душ качала токи для питанья князя сна.
Примчалась к пику, к сей верхушке утомленная карета,
Стража копья навострила, пнула к арке старика,
В которой вдруг нарисовалось два нахохленных валета
И угрозу исключило, бросив взгляды свысока.
Вещун прошел чудно́ к проходу, боязливо оглянулся,
Отразил в очах глядящей своры сбивчивую дрожь;
Как будто в острые шипы мимозы телом окунулся,
Каждой порой кожи рухнул на кусающийся нож.
Ворота кованые грозно отворились, ветер взвил страх
Из темнот, вещун застыл, смятенно выкатив глаза;
Гора увязла в тишине, сдержала хруст в гнилых сердцах...
И вихрем зверским утащила старика в обитель зла.
Нерасторопные шаги афритов съели ти́ши смертной
Атмосферу; свита вверглась к местной страже обсказать
В деталях, что за весть внеслась в края покорности усердной,
И велела вещуна тьмы князю срочно показать.
В горе молчало много тайн, в стенах загадочных и хладных
Размещалась уйма скрытых, дымкой дышащих ходов
В готичном стиле; а в углах таилось множество каскадных
Водопадов и заклеклых, обездвиженных садов.
Нутро горы сияло збожьем, в нем узорочье играло,
А двухцветные колонны дружно встали в ровный круг
В парадном холле — окружили кладезь, в коем не дремало
Токов светлых единенье, чадо спящих душ потуг,
Что теплым отблеском проникло в потрясенный старца зрак,
Остановило дребезжанье тела, сбило с толку ум;
Цветной ажур внутри массивного колодца влил в бардак
Из чувств разрушенных покой и устранил морбидный глум
Сторонних мыслей; впал во вкусный транс опешивший старик —
Раскрыл свой рот, увидев в кладезе бурление фонтана,
Кой манил его, звал в свет узреть живительный родник,
Что бьет в пустую сущность и подносит волю океана.
Но, блаженство старика прервалось тухлым, черствым ветром
И влекущим ужас ревом, появившимся в фойе,
Что издавали тьмы фантомы; вгрызшись в уши злым диметром,
Те умчали вещуна в Его Невежества бытье.

Стрелой несясь в тандеме с ветром, воя с криками фантомов,
Огорошенный ведун услышал чей-то едкий смех
В своей пугливой голове; влетая в хор цепных кордо́нов,
Высподи́ узрел старик покой, сокрытый ото всех.
Фантомы резко оторвали деда от воздушных ширей
И пустили по пригорку кувырком катиться вниз,
Кой златом, стразами, сокровищами блещет — этот и́рей
Драгоценностей на дне сем тешил всяк царя каприз.
Скатившись кубарем на плитную стеклянную дорожку,
Распластавшись в астени́и, в шоке вновь застыл старик,
Чей взор упал наверх на сказочный плафон и елку-брошку,
Неуместно помещенную на дряхленький парик.
На рдяном троне восседал князь тьмы, одетый в панталоны,
Облегающие шоссы и подбитый мехом плащ;
Невозмутимый гордый лик и очи черные в поло́ны
Уводили, гнали в же́рла потрошащих душу чащ.
Взгляд князя тьмы вселял растерянность, рассудка помутненье
И кричал о возжеланьи знать о мире без забот,
Целован кой Веле́сом и́здоволь, кой — взора наслажденье,
Кой в Саванну принесет весьма удачный поворот.
Князь тьмы кичливо уронил взор на седого старика,
Который тщился усмирить в своей главе лихой агон;
Зломудрый, спе́сями пропитанный, держа шиш у виска,
Левиафан вдруг прокудахтал про зла нравственный закон:
«Саванны жисть — сплошная мгла и в этом, братец, наша сила!
Беспрестанно кормим порчей тьмы священной веруна,
Любезно вместе потребляем век ущербного светила
И эффектно отбираем друг у друга времена.
Слабейший золото лопатой мчит насмешливо грести,
Сильнейший скупо отдает, скрепя зубами и яча́,
Все это было, есть и будет, важно лишь хотеть ползти
По ендове́ морящих мыслей, у́глем тлея и ворча.
Тьма разрослась — сему мы рады, ярость греет щедро нас,
Однако надобно нам вяще желтых дьяволов, полей,
Чтоб мглы зловещей пустота, ее воинственный раскрас
Из ночи в ночь в смраду́ купался, становился все темней.
Столь своевременно, вещун-старик, о чудо, наш спаситель!
Ты узрел не затхлый край» — у князя тьмы стекла слюна.
Продолжил он: «Пусть просыпается всенижний поглотитель!
Покажи, ведун, как выглядит безвестная страна!»
Левиафан поднял неспешно, тяжко левую ладонь
И левым оком кинул взгляд в винтящий дедовский зрачок,
Испепелил эмоций латы, сжег воспоминаний бронь,
Что охраняли вещуна видений хлипкий рюкзачок.
В оцепененье впавший старец к князю тьмы свой взор спровадил
И узрел, как отворился черный перстень на руке
Подъятой; прах по пальцам из кольца помчался, мощь затратил
Тьмы и выстроил из пепла глаз, воткнувшись в длань в прыжке.
Виденья старца-вещуна вмиг проскользнули в князя очи,
Что наполнены алчбой и жаждой множить область тьмы —
И князь подробно рассмотрел, где вход в тот мир легко сколочен,
Кой разрушить будет просто, чтоб войти в небес холмы.
Спустя коротенькое время тьмы князь быстренько вскочил,
Засуетился, вспел постыло, хлопнул резво по щекам,
Застыл пред дедом, усмехнулся — вещуна с горы спустил,
Затем отправился в припрыжку к свойским взбалмошным сынам.

В ряду афритов млели в жизни смаке князя тьмы три сына,
Спящих душ судьбу кошмаря, созывая на пиры
Инферно знать; плескаясь в льготах и лакая из графина
Прямиком вино, они слагали правила игры.
Их жизнь томилась в любострастиях и тошных наслажденьях,
Послевкусие которых их топило в бездне язв;
Они не ведали любви, теряли недра в увлеченьях,
В чрева вкидывали хищно, ненасытно горы яств.
Сыны покорно чтили созданные их отцом заветы,
Радость бытности для них хранилась в волю жрущей мгле,
Кричащей спящему надеть военной масти эполеты,
Несогласных с тьмой навеки умертвить навеселе.
Левиафан в восторге был от двух послушных младших братьев,
Те сметали по приказу все живое на пути;
Те близнецы умели быстро наложить чумы проклятье
И при помощи болезней прорву душ с ума свести.
Два младших брата с их рожденья страсть питали к злым погромам
И воспитанно, с азартом посвящали дни гряде
Похабных правил, без вопросов мчались к гадостным истомам,
Полоскаясь в разобщенности, в заразах, во вражде.
С их лиц улыбки не сходили, колкий гогот яд сочил
При виде краха жизни форм, при разрастаньи грубиянств;
Обманный вид младых афритов в вероломностях мочил,
Топил в предательствах, в лганья утробах, в жилах окаянств.
В сердцах их прытко гнили чувства, безразличье разрождалось,
А по венам аморальный слог бежал, вселял капкан,
В который спящий попадал, в котором жэнь уничтожалось,
В коем с болью отъедался вер разбитых ураган.
По серой коже стлались символы, что чернь в мир призывали,
Грузких мантий скрип мурашки сеял, страхи нагонял;
Глаз черных мрак долдонил спящему желать, чтоб врисовали
Лик и жизнь его в афритов слой, дабы́ пасть в и́га ял,
Вести мир к точке невозврата, к вере в вечные мученья,
Мстить за боль, кружить в мытарствах, пустошь в сердце водворять,
Питаться рабским сотвореньем, умножать слезы точенья
И врата в сон бесконечной кармы смело отворять.
Оба́че, сказка не сказалась бы, кабы́ в сем мрачном улье
Не жил тот, кто по случайности пожнет не тьмы плоды,
Но он того еще не знает, лишь кружит порой в разгулье,
И почасту заплывает в знаний спрятанных пруды.
Разгромы правили хитро́, да только в бытности вопросах
Вожделел увязнуть князя тьмы упрямый, старший сын,
Что прежде злобило отца, топило в муторных неврозах
Вплоть дока́мест князь не внял для тьмы ряд выгодных причин.
Настало время познакомиться с героем этой сказки,
Кой изрядно наследит в сюжете, в поисках себя,
Ведь ибо а́жно представители бесовской тьмы фугаски
Удивят сей мир однажды, мглы шаблоны раздробя.

Дремотно тая в подземелье, в злую пе́рголу вливаясь,
Что обвита целиком ращенным едкостью плющом,
В укромном месте за листвой на дверь резную натыкаясь,
Мы кольцо-стучалку тянем, за собою дверь влечем.
Молчанье комнаты подземной обнажает кофр мыслей,
Коих робкое движенье в страхе разум в шаль ведет,
Но лишь спасают от безумия тщедушный выдох в вистле
Ветра павшего и треск свечи, что в хаосе скребет
Тьмы душу в каменной читальне, в коей трут хранит свет в хмари,
В смутном, сумрачном закате греет скрытую струну
Гнилого сердца; в сей теплушке мы вернулись в теми стари,
Приносящие сознанью ключ к вратам в умов страну.
Читальня чуть напоминала стиля готики пещерку,
В вороном углу ютилась обветшалая скамья;
По центру колотый фонтан преобразился в этажерку,
Кровом ставшую для книг и мге ненужного хламья.
Звук перелистыванья чахлой, вспухшей в сырости, страницы
Настоятельно прервал молчанье стен читальни раз,
После чего старшо́й наследник трона мглы сией землицы
Тихомолком и частенько нарушал царя приказ,
Кой воспрещал любой душе касаться повестей и сказок,
Своевольно осмыслять устройство на шарах крестей,
Стремиться к поиску страстны́х несостыковок, неувязок,
Дабы вдруг не впасть в немилость одноглазых упырей.
Те вурдалаки поселились в плоскогорьях в отдаленьи,
От плебея взора смылись, от безглазого дитя;
Они шмонали все и вся, чтоб вскрыть бессмертья озаренье,
Кровью спящих душ живились, зла обряды проводя.
Однако, стоит помнить — вся́ко чадо нравно, непослушно:
Старший сын Левиафана в этом хитростный мастак,
С лет ранних тот сбегал от нянек в тьмы чуланы ненатужно,
Погрязал в твореньях древних непрославленных писак.
В Саванне чтение не чтилось, поели́ку напрягаться,
Ловко строчечки считать стремиться будет только раб;
Ведь тьмы князь сам всегда расскажет, где потребно волноваться,
В чем причина нищеты и кто первейший, злейший враг.
Но тем не менее, наследник старший тьмы простым канонам
Все отказывался следовать, он видел в чтеньи толк:
Он развивал в себе таланты — те, что свойственны шпионам,
Что дадут мгле власть навеки, аще тот возглавит полк.
Узнав, какую цель преследует допытливый наследник,
Тьмы князь с радостью вздохнул, угомонился и взрастил
В себе надежду, что однажды юный, темный проповедник
Сможет здраво славить чернь и править армией кутил.
Наследник грамотно умел составить черный договор
И отобрать души заблудшей право жить и видеть свет,
Он раздавал на время ложный, райский, липовый декор
Взамен на верное служенье упырям на сотни лет.
Как достальные все африты, старший сын на вид прекрасен,
Складный, стройный стан всегда вмещен в изысканный мундир,
Глубокий, смольный цвет волос густых чрезмерно куртуазен,
Их длина до плеч, курчавость манят прыгнуть в мрака вир
И утонуть в глазах медовых, обмануться с наслажденьем,
Обрести дары Саванны, множить сердца тленом ад,
Плутать бесцельно в тусклой бездне, ладить с самоутвержденьем
И велеть своими днями злому править наугад.
Он раз наткнулся на читальню в подземелье тьмы царящей,
В сей каморке мощь всевластья вил, вкушал пшеницу зла,
Старался древо мглы сгустить во имя низости вершащей,
Током гнойных разрушений сжечь привольности до тла.
Тот день настал — к читальне с визгом прибежал Левиафан;
Он, вздрогнув, хрюкнул и поймал родного сына хладный взгляд.
Тьмы князь в главе держал грабительский, сквалыжнический план,
Кой он не знал, как воплотить, и кой использовать снаряд.
Вдруг с рыком талые слова грозой сошли с уст князя тьмы,
После чего тот удалился, вновь в припрыжку унесясь.
И, время, глядь — остановилось. Стены стали вмиг немы.
Лишь вострый шепот мыслей старшего наследника, крутясь
В могучей тьме, заполнил все пространство чувствием сомнений
В том, что только мгла сильна и нет ей равных в поле снов;
В руке последняя страница взвилась ветром потрясений,
Что однажды сманят сына тьмы на сторону врагов.
Пока он всюду рыщет прок, его упрямо любопытство;
Тьмы наследник не сдается, коль загадку увидал —
Любой ценой разгадку сыщет, пустит в дело подхалимство,
Но в итоге он познает мир божественных зеркал.
И, пусть сейчас в нем не хранится никакого представленья,
Что упорно поджидает на неведанном пути,
Какой окажется дорога и какие восхожденья
Ускользают от душ спящих, дни проводят взаперти,
В плену у мги, что так старательно превратно посвящала
В Мироздания основы, астры шва́ркала во мрак —
В честь разрушенья здесь во имя преисподней песнь звучала,
Зазывала на родного кинуть варварский кулак.
Старшо́й сын бдительно нес службу в тьмы хранительном строю,
Но крайне творчески отлынивал от мелких, мрачных дел;
Его страсть пламенем горела к крупных игр острию
И ко всевластию, в котором не орудует предел.
Прикрывшись книгой, лик наследника рассеялся в улыбке,
Отражающей ехидство, пыл, азарт, желанье, страсть
Господств грядущих, кои метко приведут раз свет к ошибке
И добудут на века́ чрез договоры мраку власть,
Ведь важно токмо догадаться, слабость света в чем таится,
Покупается на что противник, как идет на рознь,
Каких тьмы сочных козырей до невозможности боится
И способен на какую заковыристую кознь.
Сын князя тьмы встал со скамьи, колет поправив элегантный,
Бросил взгляд наверх, затем на обветшаленькую дверь,
Слепые стены завершали сказ тьмы князя импозантный:
«Д’Альво, сын мой, в нас проснулся упырей достойный зверь!»

Словарь

* момра́ — темнота, темь, мрак;
* вельми́ — очень, весьма;
* афри́т  — злой дух;
* шелопу́га — хлыст, кнут;
* ка́рша — дерево, вывороченное с корнями;
* бонвиван — живущий в собственное удовольствие, богато и беспечно;
* сухме́нь — сухой горячий ветер;
* апоре́тик — сомневающийся;
* цвель — зелёный налёт, образованный плесенью;
* путы — то, что сковывает, связывает, лишает свободы;
* выть — паёк;
* ландо́ — четырёхместная карета с открывающимся верхом;
* псефи́т — грубообломочная горная порода, состоящая из крупных обломков;
* эги́да — защита, покровительство;
* збо́жье — богатство, достаток; 
* морбидный — нездоровый;
* диметр — стих, состоящий из двух пар стоп;
* кордо́н — пост охраны, караула;
* высподи́ — снизу, внизу, на дне;
* и́рей — рай;
* астени́я — слабость, неустойчивое настроение;
* плафо́н — потолок или его часть, украшенные живописью, мозаикой или лепкой;
* шо́ссы — плотные чулки;
* поло́н — плен;
* Веле́с — языческое божество у древних славян, славянский бог богатства;
* ендова́ — овраг;
* длань — ладонь;
* жэнь — гуманность;
* ял — шлюпка;
* оба́че — впрочем, однако;
* дока́мест — пока;
* а́жно — даже;
* фугаска — авиаснаряд;
* пе́ргола — садово-парковое сооружение в виде твёрдого каркаса с плоской или сферической поверхностью, поддерживаемой столбами или колоннами;
* кофр — сундук;
* вистл — флейта;
* трут — фитиль;
* а́ще — если;
* вир — вихрь, водоворот;
* то́кмо — только