Ответ на пост «22 июня»1
Такие посты надобно бы без рейтинга
Александр Твардовский:
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.
Летом горького года
Я убит. Для меня —
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю,
Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши
Там, на Среднем Дону?..
Этот месяц был страшен,
Было все на кону.
Неужели до осени
Был за ним уже Дон
И хотя бы колесами
К Волге вырвался он?
Нет, неправда. Задачи
Той не выиграл враг!
Нет же, нет! А иначе
Даже мертвому — как?
И у мертвых, безгласных,
Есть отрада одна:
Мы за родину пали,
Но она — спасена.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.
Мы — что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память —
Кто завидует ей?
Нашим прахом по праву
Овладел чернозем.
Наша вечная слава —
Невеселый резон.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — все это, живые.
Нам — отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.
Вы должны были, братья,
Устоять, как стена,
Ибо мертвых проклятье —
Эта кара страшна.
Это грозное право
Нам навеки дано, —
И за нами оно —
Это горькое право.
Летом, в сорок втором,
Я зарыт без могилы.
Всем, что было потом,
Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно
Вам привычно и ясно,
Но да будет оно
С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы
И не Дон потеряли,
И в тылу у Москвы
За нее умирали.
И в заволжской дали
Спешно рыли окопы,
И с боями дошли
До предела Европы.
Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь
На дороге военной.
Та последняя пядь,
Что уж если оставить,
То шагнувшую вспять
Ногу некуда ставить.
Та черта глубины,
За которой вставало
Из-за вашей спины
Пламя кузниц Урала.
И врага обратили
Вы на запад, назад.
Может быть, побратимы,
И Смоленск уже взят?
И врага вы громите
На ином рубеже,
Может быть, вы к границе
Подступили уже!
Может быть… Да исполнится
Слово клятвы святой! —
Ведь Берлин, если помните,
Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мертвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные
Нас, немых и глухих,
Нас, что вечности преданы,
Воскрешали на миг, —
О, товарищи верные,
Лишь тогда б на войне
Ваше счастье безмерное
Вы постигли вполне.
В нем, том счастье, бесспорная
Наша кровная часть,
Наша, смертью оборванная,
Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Все отдав, не оставили
Ничего при себе.
Все на вас перечислено
Навсегда, не на срок.
И живым не в упрек
Этот голос ваш мыслимый.
Братья, в этой войне
Мы различья не знали:
Те, что живы, что пали, —
Были мы наравне.
И никто перед нами
Из живых не в долгу,
Кто из рук наших знамя
Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое,
За Советскую власть
Так же, может быть, точно
Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом,
Тот еще под Москвой.
Где-то, воины, где вы,
Кто остался живой?
В городах миллионных,
В селах, дома в семье?
В боевых гарнизонах
На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая,
Вся в цветах иль в снегу…
Я вам жизнь завещаю, —
Что я больше могу?
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.
И беречь ее свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.
Сколько нужно времени, чтобы уложить теплый пол?
Точно не скажем, но в нашем проекте с этим можно справиться буквально за минуту одной левой!
О падении морали
Товарищ!
Помни три стадии морального падения!
Сегодня твоя нога ступит на электросамокат, завтра ты будешь замечен с квадроберами, а послезавтра будешь стоять на учете как иноагент!
Ночь 66
В лампе на потолке застрял рассвет — его лучи прокалывают абажур, как шампуры, нанизывающие мотыльков с крыльями из пепла. Ты видел, как плафон замигал, отрыгивая искры? Они падают в стакан, превращая воду в ртуть, которая ползёт по столу, оставляя следы в форме твоих ДНК, расшифрованных муравьями-шифровальщиками...
Не трогай дверную ручку! Она покрыта инеем из криков, замороженных в прошлом веке. Касание обожжёт ладонь узорами, похожими на карту метро, где поезда — это змеи с вагонами из сплющенных часов. Они шипят, выдыхая пар, который конденсируется в буквы алфавита, запрещённого за излишнюю искривлённость...
Под кроватью зреет грибница из спящих циферблатов. Их стрелки проросли сквозь матрас, впиваясь в спину, чтобы высасывать сны о падении с небоскрёбов. Каждый сон — капля в озере, где плавают утки с клювами из ножниц. Они режут волны на ленты, чтобы завязать банты на шеях утонувших колоколов...
Твои ботинки заполонили термиты-астрономы. Они грызут подошвы, строя телескопы из кожи, чтобы наблюдать за созвездиями в форме твоих старых синяков. Один удар — и Млечный Путь рассыпается сахаром по скатерти, которую ветер срывает, чтобы завернуть в неё крики чаек...
На кухне кипит суп из шёпота. В бульоне плавают глаза картофелин, смотрящие в душу, а морковь шепчет секреты мёртвых языков. Не ешь ложкой! Вилка — это трезубец Посейдона, воткнутый в горло земли, а каждое движение поднимает шторм в стакане с чаем...
Сорви с головы шапку — под ней гнездятся воробьи с перьями из ржавых гвоздей. Они щебечут даты твоей смерти, но каждая дата — это дверь, ведущая в комнату, где на стене висит твоё отражение, сшитое из лунных ожогов. Оно манит, но его пальцы — провода под напряжением, и прикосновение сотрёт тень...
Вылей аквариум в окно! Рыбы взлетят, как воздушные змеи, цепляясь за облака крючками жабр. Их чешуя засветится азбукой Морзе, передавая сообщение: «Спаси меня из горла урагана, где я танцую с пираньями в платьях из пыли!» Но ветер уже рвёт строки, разбрасывая буквы по крышам, где их клюют вороны...
Задуй свечу — и пламя умрёт, оставив хвост кометы. Поймай его в банку! Он засветится в темноте, освещая письмена на стенах: это договор с тенью, подписанный кровью муравьев. «Отдай голос взамен на крылья», — но крылья — это ножницы, и полёт разрежет небо на лоскуты, которые сошьют в саван для луны...
Спираль сжимается. Ты — виток. Ты — пустота. Ты — смех звенящей тишины, застрявший в глотке у Вечности.
Ночь 65
В чердачной пыли завелись колибри-часовщики — их клювы стучат по балкам, выбивая ритм для танца пауков в кринолинах. Ты видел, как сундук с костями заговорил стихами Бодлера на языке ржавых пружин? Его крышка хлопает, как челюсть, а внутри — океан из чернил, где плавают кальмары с циферблатами вместо глаз. Их щупальца вяжут сети из твоих снов, а чернила — это слезы, которые ты не смог выплакать в третьем классе…
Не трогай паутину в углу! Она — партитура симфонии, которую исполняют тараканы на скрипках из сухих листьев. Если прислушаться — услышишь, как ноты падают в ведро, превращаясь в лягушек с крыльями летучих мышей. Их кваканье — морзянка отчаяния, а прыжки оставляют на полу ожоги в форме твоих инициалов…
В банке из-под варенья бродит миниатюрный апокалипсис — его всадники скачут на блохах, а трубы — это соломинки, вставленные в стаканы пустоты. Если встряхнуть — вылетит птица с перьями из обгоревших писем. Она прокричит: «Полночь съела луну и давится её костями!» — но ветер унесёт слова в трубу, где их пережуют крысы-цензоры…
Твои часы снова надели парики из паутины. Они декламируют Шекспира, спотыкаясь о секунды, а минутная стрелка — это нож, разрезающий воздух на ломтики вечности. Не верь! Завтрак уже подан: яичница из лунных осколков, тосты с пеплом фениксов и чай, заваренный на криках немых цикад…
Сорви с лица маску из воска! Под ней — дыра в пространстве, где копошатся муравьи-философы. Они строят мост из твоих нервов к острову, где деревья растут вниз, а корни — это щупальца, сосущие звёзды из глазниц неба. Не смотри! Их сок — это жидкая амнезия, а плоды — шары, внутри которых орёт твой нерождённый брат…
Выпей луну из блюдца! Она обожжёт губы, но откроет глаза на ступнях. Тогда увидишь: дом — это скорлупа, а ты — личинка в коконе из собственных страхов. Стук в стену — это клюв, это топор, это смех могильщика, который уже вырыл яму в форме твоей тени…
Ты — опечатка в учебнике по квантовой физике. Ты — треск в наушниках, в которые вселился призрак радио. Ты — шрам на губе у вечности, и твой вкус — это ржавчина, смешанная с пыльцой забытых цветов.
Ночь 64
В душевой лейке застрял водопад жидких зеркал — их осколки стекают по телу, отражая лица тех, кем ты мог бы стать, если бы не забыл пароль от сна. Ты слышал, как кафель на полу заговорил на языке плесени? Его слова — это трещины, разрастающиеся в папоротники, чьи споры летят в розетку, чтобы взорваться фейерверком из искр-эпилепсий…
Не трогай пыль под диваном! Она — пепел фей, сгоревших в войне с пылесосами-каннибалами. Если вдохнёшь — в лёгких прорастёт грибница из забытых звонков, а её плоды будут звонить по ночам, требуя вернуть долг в виде твоих невыплаканных слёз…
В ванной проросла спираль ДНК из ржавых гвоздей и старых зубных щёток. Её звенья — это лестница в ухо подземного океана, где медузы-архивариусы сортируют корабли из твоих мыслей. Каждый корабль — консервная банка с криками чаек, а паруса — платки, которыми души задыхаются в метро…
На кухонном столе валяется пульт от телевизора, который меняет каналы в твоих генах. Нажми красную кнопку — и твои кости станут антеннами, ловящими трансляции из желудка кометы. «Срочно! Луну уволили за прогулы. Её заменят шаровой молнией с резюме из пепла…»
Съешь щепотку радиоволн! Они прилипнут к нёбу, и ты запоёшь на частоте разрушенных плотин. Твой голос разнесёт города в пыль, а из руин выползут улитки с раковинами-магнитофонами, чтобы записать новый гимн для слепых дождей…
Ты — вирус в калькуляторе, который считает сны. Ты — царапина на линзе телескопа, в который никто не смотрит. Ты — кнопка «пауза» на пульте у апокалипсиса, и он уже начал ёрзать.