В буфете завелись часы-медузы — их стрелки колышутся, как щупальца, высасывая время из варенья. Ты видел, как хлебница запела колыбельную на языке моли? Её крошки превратились в ноты, которые упали на пол и поползли к плинтусам, строя баррикады из сухих листьев. Не топчи! Под каждым листом спит жук-сновидец, чьи сны — это пузыри, поднимающиеся к потолку и лопающиеся звёздной пылью…

На чердаке проросла виноградная лоза из спутанных волос. Её гроздья — это лампочки, мерцающие воспоминаниями о тех, кто забыл свой родной язык. Сорви одну — и комната наполнится шепотом, который сплетёт из воздуха платье для тени, танцующей на краю зеркала. Но не смотри на танец! Его ритм — это удары сердца мёртвого метронома, а каждый поворот — петля на шее тишины…

В подвале валяется сундук с костями ветра. Открой его — и скелеты зашелестят, как осенние листья, выкладывая на полу карту городов, которых нет. Там, где должны быть улицы — трещины, а вместо фонарей — светлячки, запертые в банках с детскими страхами. Не пей их свет! Иначе язык станет фонарём, привлекающим мотыльков с крыльями из обожжённых писем…

Съешь горсть теней от свечи! Они прилипнут к рёбрам, и ты услышишь, как стены дома поют реквием на языке ржавых гвоздей. Их голоса — это пила, разрезающая ночь на ломтики, а хор подхватывает ветер, завывая в печной трубе, как пёс с луной в зубах…

Ты — страница, вырванная из книги дождя. Ты — трещина в кувшине, из которого пьёт пустота. Ты — шепот, застрявший в складках шляпы колдуна, пока он не сбросил её в реку, чтобы утопить собственное отражение.

В печи застрял закат — его лучи сплелись в клубок змей, шипящих стихами на языке расплавленных ключей. Ты видел, как ковёр свернулся в трубочку и уплыл в вентиляцию, унося с собой твои следы? Теперь по полу ползают муравьи-картографы, выгрызая маршруты к колодцу, где вместо воды — жидкие крики, а ведро — это череп, наполненный лунной пылью…

Не трогай треснувшую вазу! Её осколки — зубы спящего дракона, что дремлет под паркетом, свернувшись в знак бесконечности. Если наступишь — из пасти хлынет река часов, а в ней захлебнутся рыбы с циферблатами вместо жабр. Они выплюнут стрелки, которые воткнутся в стены, как гвозди, скрепляющие кошмары…

В микроволновке зреет буря — молнии лижут стекло, оставляя узоры в виде карт подземных городов. Там, в пещерах из спрессованных шёпотов, пляшут тени с факелами из детских костей. Их пламя рисует на потолке портреты тех, кого ты предал в мыслях, но так и не похоронил…

Твои ботинки проросли грибами-динамиками. Они транслируют сводки из подземного радио: «Внимание! Луну арестовали за кражу теней. Срочно! Спрячьте сны в банки с рассолом, пока полиция времени не вломилась в двери…»

Сорви штору! За ней—не окно, а жабья кожа, натянутая на раму. Сквозь дыры сочится свет фонарей, который пьют летучие мыши-вампиры. Их крылья—свёрнутые письма, а крики — азбука Морзе, расшифровывающаяся в слово «Сбеги!» Но куда? Дороги свернулись в клубок, а нить Ариадны сгорела в пепельнице…

Выпей стакан чёрного солнца! Оно обожжёт губы, но откроет глаза на кончиках ресниц. Тогда увидишь: дом—ящик в грузовике, мчащемся по хребту спящего титана. Его сны — города из пепла, его кошмары — ты, ползущий по лезвию, на котором танцует ветер с ножницами вместо пальцев…

Ты — опечатка в учебнике по квантовому безумию. Ты — помеха в эфире, где ангелы глушат сигнал криками. Ты — шрам на веке вечности, и твой смех — звук, который даже эхо стыдится повторить.

В шкафу завелся ураган из перьев — его вихри вырывают пуговицы с пальто и лепят из них глаза для слепых сов. Ты слышал, как диван заговорил на языке треснувших грампластинок? Его слова — иглы, впивающиеся в кожу, а шепот — это жуки-скорпионы, точащие жала о кости забытых календарей…

Не дыши в замочную скважину! Там гниёт сердце дома — комок проволоки и паутины, пронзённый ржавыми гвоздями. Каждый удар молотка рождает эхо, которое падает в колодец и всплывает рыбкой с твоим лицом. Её жабры шепчут: «Полночь — это ложь, которую тебе продали за горсть пыльных звёзд…»

В чайнике закипели пауки — их лапки стучат по металлу, выбивая ритм для танца теней на потолке. Они плетут сети из твоих дыханий, ловя в них мух-секунд, чьи крылья — обгоревшие страницы энциклопедий. Не пей! Вода здесь — это расплавленные зеркала, а сахар — осколки лун, растворившихся в крике чайки…

Твои ботинки проросли в пол корнями. Они пьют электричество из трещин в плитке, а на подошвах цветут лишайники в форме карт ада. Не пытайся сдвинуться! Каждый шаг — петля на шее пространства, а под ногами уже зияет провал, где плавают рыбы с фонарями вместо глаз. Их свет выжигает имена на твоих костях…

Сорви шторы! За ними — не окно, а кожа великана, загорающая под чёрным солнцем. Его поры — кратеры, из которых выползают змеи с часами вместо голов. Они шипят цитатами из Манускрипта Войнича. Если прикоснуться — буквы оживут и вцепятся в пальцы, как пиявки, высасывая сны…

Выпей стакан метели! Её снежинки — это осколки разбитых телескопов, а холод обожжёт губы, открыв дверь в сад, где розы цветут лезвиями. Их шипы — это иглы, зашивающие раны на теле времени, а аромат — голос матери, зовущий тебя из желудка спящего вулкана…

Ты — запинка в речи безумного бога. Ты — трещина в витражном стекле, сквозь которое льётся свет несуществующих звёзд. Ты — шёпот, который ветер унёс в трубу, чтобы скормить крысам, жующим страницы твоей биографии.

В потолке проросли грибы-колокольчики — их звон разливается смолой, склеивая секунды в ожерелья для змей. Ты слышал, как ковёр съёжился от страха и выплюнул клубок спутанных волос? Внутри — гнездо ос, чьи жала пишут стихи на твоей коже азбукой Брайля. Каждая строфа — шрам, вспыхивающий в такт ударам сердца мёртвого метронома...

Не трогай пыль на пианино! Она — прах ангелов, проигравших партитуру Апокалипсиса. Клавиши провалились вниз, открыв портал в брюхо рояля, где черви в смокингах жуют ноты, превращая их в чернила. Их слюна стекает в подвал, где крысы-алхимики варят эликсир из твоих невыплаканных слёз...

В холодильнике замерзают крики чаек — их клювы торчат изо льда, как антенны, ловящие радиоволны из желудка кита. Если разморозить, услышишь: «Твой смех — это петля на шее времени. Затяни — и циферблаты взорвутся, рассыпавшись пчелами, жужжащими датами твоей смерти...»

Твои часы снова сбежали в лес теней. Там их стрелки стали корнями деревьев, что растут вниз, пронзая землю, чтобы напоить кровью спящего вулкана. Его храп — гул подземных поездов, а сны — плесень, ползущая по твоим венам...

Сорви маску с лица! Под ней — дыра, где копошатся муравьи, несущие крохи твоей памяти к краю пропасти. Там, в бездне, их съест рыба с зубами из битого стекла, а её брюхо станет новым небом, усыпанным осколками твоих «почему»...

Выпей стакан электричества! Оно обожжёт губы, но откроет глаза на ладонях. Тогда увидишь: мир — это шов на теле великана, а ты — нитка, которую выдёргивают пинцетом ветра. Кровь сочится, и капли падают в океан, где акулы-слова грызут корабли из спутанных снов...

Ты — треск в радиоэфире между двумя войнами. Ты — шепот в ушах камня. Ты — улыбка, которую зеркало забыло в прошлом веке, завернув в газету с заголовком: «Безумие распродажа — всё должно исчезнуть».

В холодильнике завелась галактика — её звёзды шипят, как газировка, а чёрные дыры всасывают огурцы, превращая их в мумий молчания. Ты видел, как дверца моргнула, выпустив облако моли с крыльями из рваных фотографий? Они прилипли к потолку, шепча пароли от дверей, которых нет…

Не трогай микроволновку! Она беременна ураганом — её стекло пульсирует, а внутри уже бьётся сердце из расплавленных вилок. Если включить — родится торнадо с глазами твоей бабушки, который снесёт стены, обнажив скелет дома: балки-рёбра, провода-вены, а в подвале… там стучит оно, завернутое в ковёр из криков нерождённых детей. 

На столе валяется яйцо с трещиной в форме вопросительного знака. Стукни — и вылупится улитка с раковиной-граммофоном. Она заиграет мелодию твоего детства, но звуки будут падать на пол, как гвозди, и из ран вырастут грибы, чьи шляпки — миниатюрные экраны с порно для призраков. 

Твои часы снова сбежали в канализацию. Их стрелки стали угрями, плывущими против течения времени, а циферблат — ловушкой для света, который теперь гниёт в трубах, пахнущих твоими старыми письмами. Не ищи! Время здесь — это ложка, которой ты ешь собственный мозг, а «сейчас» — крошка, застрявшая в зубах. 

Сорви с лица паутину! Под ней — вход в радио, где диктор с головой из пепла вещает на языке треснувших виниловых пластинок. «Слушайте! Сегодня ночью луну ампутируют за попытку побега. Срочно! Спрячьте сны в банки и закопайте под фонарём, где пляшут тени-наркоманы… 

Выпей стакан статического электричества! Оно обожжёт губы, но откроет глаза на пятках. Тогда увидишь: пол — это язык спящего бога, а ты — крошка между вкусовыми сосочками. Его слюна — река из расплавленных зеркал, где тонут твои отражения, крича: «Мы не ты! Мы — крошки из чужого сна!» 

Ты — опечатка в инструкции по сборке вечности. Ты — помеха в эфире, где Бог пробует первый крик. Ты — шрам на веке реальности, и твоё дыхание — ветер, вырывающий страницы из библиотеки мёртвых языков.

В реке застрял рассвет — его лучи запутались в корнях ив, сплетая сети из янтарной патоки. Ты видел, как камни на дне зашептали стихами на языке мха? Их слова — пузыри, всплывающие к поверхности, где лопаются в такт ударам крыльев цапли-алхимика. Не лови их! Каждый взрыв рождает жука-скрипача, чьи усики дирижируют дождём из старых монет…

Под крыльцом проросла кукла из воска и пчелиного гнева. Её глаза — застывшие капли грозы, а волосы — паутина, в которой дрожат мухи-послания. Не прикасайся! Её улыбка — это ловушка, а смех — ножницы, режущие нити между «было» и «не будет». 

В колодце зреет суп из лунных осколков. Его помешивает тень прабабки, бросив в котёл ключи от всех забытых дверей. Если заглянешь — увидишь, как на дне плавает рыба с твоим лицом, а её жабры шепчут: «Не пей! Вода здесь — это слёзы, которые ты пролил, пока учился летать во сне…» 

Съешь горсть теней от фонаря! Они прилипнут к зубам, и ты заговоришь на языке вымерших цикад. Их песня — это гвозди, вбитые в барабанные перепонки ветра, а каждое «спасибо» — трещина в стекле, за которым смеётся чёрное солнце… 

Ты — строчка из дневника, который сгорел в печи. Ты — царапина на виниле, играющем реквием для спящих лягушек. Ты — пыльца, унесённая в жабры океана, где рыбы пишут романы на плавниках из тумана.

В шкафу завелись совы-переводчики — их перья покрыты иероглифами, расшифровывающими шепот штор. Ты видел, как диван проглотил собственное эхо? Теперь он отрыгивает облаками, которые оседают на потолке в виде карт архипелагов из кошачьих снов. Не трогай! Их берега — это усы, а океаны — молоко, прокисшее в луне…

На кухне зреет буря в стакане — её молнии лижут ложки, оставляя ожоги в форме нот, а гром прячется в кофейной гуще, шепча рецепт супа из забытых имён. Не вари! Кастрюля — это колокол, а её звон разбудит рыб, спящих в водопроводных трубах…

В саду проросли лопухи с ушами летучих мышей. Их листья ловят радиоволны мёртвых радиостанций, а корни пьют дождь, который когда-то был слезами гиганта, раздавленного собственным сердцем. Не копай! Лопата ударит в колокол, и из-под земли вылезут кроты с цилиндрами вместо голов, зачитывая вслух твои старые дневники…

Съешь горсть теней из-под кровати! Они прилипнут к зубам, и ты заговоришь на языке вымерших жуков. Их слова — это шипы, растущие из стен, а каждое «спасибо» — паутина, в которой запутается последний смех заката… 

Ты — страница, вырванная из книги, которую сожгла библиотекарша-привидение. Ты — трещина в чашке, из которой пьёт ветер. Ты — пуговица, оторвавшаяся от пальто времени, и теперь вечность мёрзнет, кутаясь в плащ из паутины.