Вопросы философии и психологии. Год XVII. Книга IV (84) Сентябрь-октябрь 1906 г
...Уже триста лет Россия стремится слиться с Западной Европой, заимствует оттуда все наиболее серьезные свои идеи, наиболее плодотворные свои познания и свои живейшие наслаждения. Но вот уже век и более, как она не ограничивается и этим. Величайший из наших царей, тот, который, по общепринятому мнению, начал для нас новую эру, которому, как все говорят, мы обязаны нашим величием, нашей славой и всеми благами, какими мы теперь обладаем, полтораста лет назад пред лицом всего мира отрекся от старой России. Своим могучим дуновением он смёл все наши учреждения; он вырыл пропасть между нашим прошлым и нашим настоящим и грудой бросил туда все наши предания. Он сам пошел в страны Запада и стал там самым малым, а к нам вернулся самым великим; он преклонился пред Западом и встал нашим господином и законодателем. Он ввел в наш язык западные речения; свою новую столицу он назвал западным именем; он отбросил свой наследственный титул и принял титул западный; наконец, он почти отказался от своего собственного имени и не раз подписывал свои державные решения западным именем. С этого времени мы только и делали, что, не сводя глаз с Запада, так сказать, вбирали в себя веяния, приходившие к нам оттуда, и питались ими. Должно сказать, что наши государи, которые почти всегда вели нас за руку, которые почти всегда тащили страну на буксире без всякого участия самой страны, сами заставили нас принять нравы, язык и одежду Запада. Из западных книг мы научились произносить по складам имена вещей. Нашей собственной истории научила нас одна из западных стран; мы целиком перевели западную литературу, выучили ее наизусть, нарядились в ее лоскутья и наконец стали счастливы, что походим на Запад, и гордились, когда он снисходительно соглашался причислять нас к своим.

...Возможно, конечно, что наши фанатические славяне при их разнообразных поисках будут время от времени откапывать диковинки для наших музеев и библиотек; но, по моему мнению, позволительно сомневаться, чтобы им удалось когда-нибудь извлечь из нашей исторической почвы нечто такое, что могло бы заполнить пустоту наших душ и дать плотность нашему расплывчатому сознанию. Взгляните на средневековую Европу: там нет события, которое не было бы в некотором смысле безусловной необходимостью и которое не оставило бы глубоких следов в сердце человечества. А почему? Потому что за каждым событием вы находите там идею, потому что средневековая история – это история мысли нового времени, стремящейся воплотиться в искусстве, науке, в личной жизни и в обществе. И оттого – сколько борозд провела эта история в сознании людей, как разрыхлила она ту почву, на которой действует человеческий ум! Я хорошо знаю, что не всякая история развивалась так строго и логически, как история этой удивительной эпохи, когда под властью единого верховного начала созидалось христианское общество; тем не менее несомненно, что именно таков истинный характер исторического развития одного ли народа или целой семьи народов и что нации, лишенные подобного прошлого, должны смиренно искать элементов своего дальнейшего прогресса не в своей истории, не в своей памяти, а в чем-нибудь другом. С жизнью народов бывает почти то же, что́ с жизнью отдельных людей. Всякий человек живет, но только человек гениальный или поставленный в какие-нибудь особенные условия имеет настоящую историю. Пусть, например, какой-нибудь народ, благодаря стечению обстоятельств, не им созданных, в силу географического положения, не им выбранного, расселится на громадном пространстве, не сознавая того, что делает, и в один прекрасный день окажется могущественным народом: это будет, конечно, изумительное явление, и ему можно удивляться сколько угодно; но что, вы думаете, может сказать о нем история? Ведь, в сущности, это – не что иное, как факт чисто материальный, так сказать, географический, правда, в огромных размерах, но и только. История запомнит его, занесет в свою летопись, потом перевернет страницу, и тем все кончится. Настоящая история этого народа начнется лишь с того дня, когда он проникнется идеей, которая ему доверена и которую он призван осуществить, и когда начнет выполнять ее с тем настойчивым, хотя и скрытым, инстинктом, который ведет народы к их предназначению. Вот момент, который я всеми силами моего сердца призываю для моей родины, вот какую задачу я хотел бы, чтобы вы взяли на себя, мои милые друзья и сограждане, живущие в век высокой образованности и только что так хорошо показавшие мне, как ярко пылает в вас святая любовь к отечеству.

...В самом деле, взгляните, что делается в тех странах, которые я, может быть, слишком превознес, но которые тем не менее являются наиболее полными образцами цивилизации во всех ее формах. Там неоднократно наблюдалось: едва появится на свет божий новая идея, тотчас все узкие эгоизмы, все ребяческие тщеславия, вся упрямая партийность, которые копошатся на поверхности общества, набрасываются на нее, овладевают ею, выворачивают ее наизнанку, искажают ее, и минуту спустя, размельченная всеми этими факторами, она уносится в те отвлеченные сферы, где исчезает всякая бесплодная пыль. У нас же нет этих страстных интересов, этих готовых мнений, этих установившихся предрассудков; мы девственным умом встречаем каждую новую идею. Ни наши учреждения, представляющие собою свободные создания наших государей или скудные остатки жизненного уклада, вспаханного их всемогущим плугом, ни наши нравы – эта странная смесь неумелого подражания и обрывков давно изжитого социального строя, ни наши мнения, которые все еще тщетно силятся установиться даже в отношении самых незначительных вещей, – ничто не противится немедленному осуществлению всех благ, какие провидение предназначает человечеству. Стоит лишь какой-нибудь властной воле высказаться среди нас – и все мнения стушевываются, все верования покоряются и все умы открываются новой мысли, которая предложена им. Не знаю, может быть, лучше было бы пройти через все испытания, какими шли остальные христианские народы, и черпать в них, подобно этим народам, новые силы, новую энергию и новые методы; и, может быть, наше обособленное положение предохранило бы нас от невзгод, которые сопровождали долгое и многотрудное воспитание этих народов; но несомненно, что сейчас речь идет уже не об этом: теперь нужно стараться лишь постигнуть нынешний характер страны в его готовом виде, каким его сделала сама природа вещей, и извлечь из него всю возможную пользу. Правда, история больше не в нашей власти, но наука нам принадлежит; мы не в состоянии проделать сызнова всю работу человеческого духа, но мы можем принять участие в его дальнейших трудах; прошлое уже нам не подвластно, но будущее зависит от нас. Не подлежит сомнению, что большая часть мира подавлена своими традициями и воспоминаниями: не будем завидовать тесному кругу, в котором он бьется. Несомненно, что большая часть народов носит в своем сердце глубокое чувство завершенной жизни, господствующее над жизнью текущей, упорное воспоминание о протекших днях, наполняющее каждый нынешний день. Оставим их бороться с их неумолимым прошлым.
Мы никогда не жили под роковым давлением логики времен; никогда мы не были ввергаемы всемогущею силою в те пропасти, какие века вырывают перед народами. Воспользуемся же огромным преимуществом, в силу которого мы должны повиноваться только голосу просвещенного разума, сознательной воли. Познаем, что для нас не существует непреложной необходимости, что, благодаря небу, мы не стоим на крутой покатости, увлекающей столько других народов к их неведомым судьбам; что в нашей власти измерять каждый шаг, который мы делаем, обдумывать каждую идею, задевающую наше сознание; что нам позволено надеяться на благоденствие еще более широкое, чем то, о котором мечтают самые пылкие служители прогресса, и что для достижения этих окончательных результатов нам нужен только один властный акт той верховной воли, которая вмещает в себе все воли нации, которая выражает все ее стремления, которая уже не раз открывала ей новые пути, развертывала пред ее глазами новые горизонты и вносила в ее разум новое просвещение.

...Вспомним, что вскоре после напечатания злополучной статьи, о которой здесь идет речь, на нашей сцене была разыграна новая пьеса. И вот, никогда ни один народ не был так бичуем, никогда ни одну страну не волочили так в грязи, никогда не бросали в лицо публике столько грубой брани, и, однако, никогда не достигалось более полного успеха. Неужели же серьезный ум, глубоко размышлявший о своей стране, ее истории и характере народа, должен быть осужден на молчание, потому что он не может устами скомороха высказать патриотическое чувство, которое его гнетет? Почему же мы так снисходительны к циническому уроку комедии и столь пугливы по отношению к строгому слову, проникающему в сущность явлений? Надо сознаться, причина в том, что мы имеем пока только патриотические инстинкты. Мы еще очень далеки от сознательного патриотизма старых наций, созревших в умственном труде, просвещенных научным знанием и мышлением; мы любим наше отечество еще на манер тех юных народов, которых еще не тревожила мысль, которые еще отыскивают принадлежащую им идею, еще отыскивают роль, которую они призваны исполнить на мировой сцене; наши умственные силы еще не упражнялись на серьезных вещах; одним словом, до сего дня у нас почти не существовало умственной работы. Мы с изумительной быстротой достигли известного уровня цивилизации, которому справедливо удивляется Европа. Наше могущество держит в трепете мир, наша держава занимает пятую часть земного шара, но всем этим, надо сознаться, мы обязаны только энергичной воле наших государей, которой содействовали физические условия страны, обитаемой нами.
Обделанные, отлитые, созданные нашими властителями и нашим климатом, только в силу покорности стали мы великим народом. Просмотрите от начала до конца наши летописи, – вы найдете в них на каждой странице глубокое воздействие власти, непрестанное влияние почвы, и почти никогда не встретите проявлений общественной воли. Но справедливость требует также признать, что, отрекаясь от своей мощи в пользу своих правителей, уступая природе своей страны, русский народ обнаружил высокую мудрость, так как он признал тем высший закон своих судеб: необычный результат двух элементов различного порядка, непризнание которого привело бы к тому, что народ извратил бы свое существо и парализовал бы самый принцип своего естественного развития. Быстрый взгляд, брошенный на нашу историю с точки зрения, на которую мы стали, покажет нам, надеюсь, этот закон во всей его очевидности.

Когда вы пишете или читаете про какие-то вещи, в которых заблуждались люди прошлого, или какие-то варварские методы лечения/изучения мира, которые кажутся любому здравомыслящему человеку бредом, помните — да они тоже, елки-иголки, так думали.

просто из вариантов “врач делает тебе кровопускание и вроде как это кому-то помогало, вон, даже мой любимый греческий поэт про это писал, хотя непонятно, как новая рана поможет мне чувствовать себя лучше“ и “врачи бессильны, вам остаётся только помирать“, все эти здравомыслящие люди выбирали первое.

так же, как люди идут сегодня на все, чтобы излечится от рака, жуют грибы, заваривают травы, и пьют непонятные БАДы от неизвестных “целителей“ — когда человеку хочется жить, он идёт на все. очень много практик прошлого продиктованы отчаянием и искреннем желанием спасти родного человека от смерти. Граф Толстой, собрав лучших врачей для лечения Гоголя, которые в итоге своим лечением Гоголя и убили, исходил из желания спасти своего друга.

это сейчас мы можем покрутить у виска, когда читаем, как Гоголя лечили от менингита. от менингита!

он голодал неделями, упав в религиозный фанатизм (граф Толстой даже привез ему письмо от патриараха, где Церковь просила Гоголя поумерить пыл, слушаться врачей и кушать). падал в голодные обмороки из-за бесконечных постов. переживал последствия малярийного энцефалита (от которого до конца так и не восстановился). а ещё — впал в страх смерти и депрессию после того, как похоронил несколько близких.

и вот вместо хотя бы насильного кормления чтобы больной не умер от голода, Гоголя лечили кровопусканием, пиявками, насильно сажали в горячую ванну, а сверху поливали ледяной водой. гениальная тактика, когда человек умирает от того, что сознательно отказывается есть.

доцент Пермской медицинской академии М. И. Давидов, например, как и многие другие врачи, считает, что причина смерти Гоголя — острая сердечно-сосудистая недостаточность, вызванная кровопусканием и шоковыми температурными воздействиями на страдавшего тяжелой алиментарной дистрофией больного (такие больные очень плохо переносят кровотечения, нередко совсем не большие; резкая перемена тепла и холода также ослабляет сердечную деятельность). дистрофия же возникла из-за длительного голодания. а оно было обусловлено депрессивной фазой маниакально-депрессивного психоза.

врачи Гоголю откровенно навредили. до сих не понятно, почему из всего консилиума только самый молодой участник, доктор А. Т. Тарасенков был уверен в необходимости насильственного кормления, потому что заметил, что Гоголь НИЧЕГО не ест несколько недель. грустно и то, что Тарансенков, позже в своих письмах осудивший всю группу лечивших Гоголя людей, не настоял на том, что их тактика губительна для больного, хотя искренне так считал ещё с самого начала.

все тот же Давидов, изучая, как проходила болезнь Гоголя по свидетельствам современников и показанием врачей, пришел к выводу, что Гоголя вполне можно было спасти — насильственным кормлением высокопитательными продуктами, обильным питьем, подкожными вливаниями соляных растворов, и конечно же, лечением возможного ментального расстройства.

“сейчас подобных больных обязательно госпитализируют в психиатрическую больницу. насильственно кормят высокопитательными смесями через желудочный зонд. подкожно вводят солевые растворы. а также назначают антидепрессанты, которых во времена Гоголя еще не было. трагедия Николая Васильевича состояла в том, что его психическое заболевание при жизни так и не было распознано“.

то, что у Гоголя были глубокие эмоциональные проблемы (скорбь, боль от потери близких, сильный стресс, вызванный страхом смерти) — на этом сходятся все. точно не доказано (да и нет общей точки зрения) был ли у Гоголя клинический диагноз. то есть, это дело психолога или уже психиатра?

итальянский психиатр и первопроходец криминалистики Чезаре Ломброзо в конце девятнадцатого века выпустил книгу “Гениальность и помешательство“ бездоказательно назвал Гоголя безумным. в начале двадцатого века Н. Н. Баженов и В. Ф. Чиж доказывали, что случай всё-таки клинический, один увидел
депрессивный психоз, другой — параною.

многие объясняли его поведение последствиями эмоционального потрясения и истощения от малярии — ведь не все люди, которые ведут себя иррационально, должны иметь ментальное расстройство, в конце концов. а тут вообще Д. Е. Мелехов пишет, что у Гоголя была шизофрения.

здесь, всё-таки, стоит отдать должное психиатру Скавыш В. А., который считает, что никакой анализ документов и художественной литературы, созданной пациентом, не может заменить клинической беседы с самим пациентом, поэтому ставить посмертные диагнозы психического заболевания — глупая идея. он, кстати, тоже сомневается, что Гоголь — клинический случай.

М.И. Давидов считает, что в реальности Гоголя все равно обязательно бы отправили бы в ПНД, потому что ну какой человек в здравом состоянии ума просто так доводит себя до смерти от истощения? а там бы уже разобрались (хотя Давидов вот все же предположил маникально-депрессивный психоз).