"А где грань? Как вы определили, что вот так больно это нормально, а вот так - это недопустимо? Может, потому что сперва страдал мой ребенок, а затем - ваш?"
Именно поэтому, когда одни дети посещают элитные платные школы, а другие бюджетные школы с разговорами о важном и прочими непонятными гостями вместо занятий...это всё приведёт к большому конфликту в будущем.
Что касается укусов. У нас дети дурачились мальчик и девочка почти одинакового, по 4 годика каждому, возраста. Девочка не впускала мальчика в комнату, держа дверь (но рука оставалась снаружи) и он от обиды вцепился ей зубами в руку. Рана была ужасная, там и кожа и мышцы были прокушены! Дальше скорая, потом практически драка между до этого очень дружными семьями, где каждый защищал права своего ребёнка и естественно полное прекращение отношений между этими семьями. Но факт остаётся фактом - рана от укуса заживала очень долго и шрам остался очень страшный и вот девочке уже скоро 16, а шрам и по ныне виден, пусть и не так сильно. А тут вы пишете про лицо, когда изуродованный нос может остаться на всю жизнь (в драках, откушенные кусочки носа или ушей, это довольно таки распространённый случай, кстати. У меня начальник как-то был с откушенным кончиком носа. Он его тоже по молодости в драке потерял. 50 лет мужику, а смотрится смешно и не серьёзно из-за этого шрама). И да, очень странно, с вашей родительской стороны, вообще было допускать обижать своего ребёнка!
Когда города обстреливают каждый день, а мирные жители гибнут —
речь уже не о юридических тонкостях.
Будь то оккупация, интервенция или кампания по «денацификации» —
вопрос в том, почему это до сих пор не называют террором.
Террор — не сбой и не крайность. Это метод.
А метод — часть плана. Это и есть война.
Сотни тысяч погибших. Разрушенные города. Ежедневное насилие.
Но для многих — это всё ещё не война, не вражда.
Когда войну не называют — исчезает и сам конфликт.
А с ним и всё, что он порождает:
— не атака, а «реакция»;
— не запугивание, а «демонстрация решимости»;
— не смерть мирных, а «сопутствующий ущерб».
Так работает язык отрицания.
Он подменяет суть происходящего.
И тогда насилие перестаёт восприниматься как то, чем оно является.
Чтобы не утонуть в эмоциях — важно понять, что вообще называется террором.
Начнём с терминов.
Теракт (террористический акт)
Теракт — это конкретное насильственное действие, совершаемое в рамках террористической деятельности. Его цель — запугать население и оказать давление на органы государственной власти или международные организации.
В российском законодательстве (ст. 205 УК РФ) теракт определяется как действие, создающее угрозу гибели и совершаемое с целью давления на власть. Здесь ключевое — страх как инструмент достижения цели.
Терроризм
Терроризм — это не просто лозунг. Это стратегия. Система, где страх — инструмент давления. Она включает теракты, их организацию, финансирование, подстрекательство.
Таким образом: Теракт — это действие. Терроризм — стратегия.
Международное право не исключает, что террор может исходить от государств — особенно если применяются непропорциональные силы, систематически страдают гражданские, и наблюдается цель запугивания населения.
Слово «теракт» часто вызывает споры. Одни уверены, что для такой оценки нужна юридическая процедура. Другие считают, что достаточно факта жертв. Но главное часто упускается: в международной практике терроризм — это не только мотив, но и восприятие. Признание теракта зависит не от формулировок нападающей стороны, а от того, как насилие воспринимается обществом, ставшим его целью.
Когда право и восприятие сходятся — возникает ясность: это террор.
Когда они расходятся — появляется возможность отрицания.
Но не исчезают ни страх, ни гибель.
Даже если нападающие говорят, что целились «по военным», решающим становится то, что видят и чувствуют жертвы. Если удары приходятся по гражданской инфраструктуре, вызывают страх и гибель мирных — пострадавшие вправе воспринимать это как террор.
При этом цель запугивания не обязательно должна быть озвучена. Террор распознаётся по действиям: если атаки наносятся по жилым домам и социальным объектам; если они повторяются, образуя устойчивую угрозу; если к тому же распространяются угрозы через медиа и анонимные каналы — всё это указывает на использование страха как инструмента давления, независимо от того, как это называет агрессор.
Террор — это не ярлык, который присваивается только по решению суда. Это переживание насилия — в том виде, в каком его ощущают те, против кого оно направлено. Конечно, восприятие требует обоснования: важны масштаб ущерба, характер цели, повторяемость атак. Без этого слово «террор» может превратиться в пустую риторику.
Но когда извне навязывают: «это недостаточно страшно», «это не террор» — это игнорирование реального опыта. Попытка рационализировать насилие. А там, где насилие начинают объяснять и оправдывать, начинается соучастие.
Не тот, кто стреляет — решает, что это не террор. А тот, кто прячется от ракеты.
Когда в 1999 году в России взрывали жилые дома, это сразу называли терроризмом — ещё до суда и следствия. Потому что страх и массовая смерть были очевидны.
В реальности никто не звонит агрессору с вопросом:
— Вы случайно попали в жилой дом? Или хотели нас запугать?
И уж точно никто не принимает на веру ответ:
— Нет, мы не хотели пугать. Просто не туда попали.
— А, ну тогда всё в порядке. Это не терроризм.
На практике всё иначе: каждая сторона даёт свою трактовку.
Но именно пострадавшая сторона — та, по которой пришёлся удар —
оценивает это по последствиям: жертвам, страху, разрушениям.
Это не значит, что любое насилие автоматически приравнивается к террору.
Но если атака направлена на гражданскую инфраструктуру, приводит к панике, гибели мирных жителей и вызывает системный страх — пострадавшая сторона вправе квалифицировать это как террор.
Этот механизм работает повсеместно:
11 сентября 2001 года, США.
США не уточняли, что именно хотела «Аль-Каида» — обрушить здания или запугать. Были жертвы, был страх — это сразу теракт. Намерения вторичны, решает восприятие и последствия.
Обстрелы Израиля.
Израиль почти всегда квалифицирует ракетные атаки как террор, даже если нападавшие заявляют, что били «по военным». Оценка строится не на словах атакующей стороны, а на последствиях для мирного населения.
Удары по Украине.
С 2022 года Россия наносит систематические удары по украинской территории. Даже без официальной цели «запугать», постоянные сирены, взрывы и страх делают это похожим на террор — в восприятии самих украинцев.
РДК*, Россия. (*запрещенная организация на территории РФ)
«Русский добровольческий корпус» признан террористической организацией на территории РФ. Не по самоидентификации, не по решению международных структур — а по внутренней квалификации ущерба и угрозы для граждан.
Террор — это не то, что называют. А то, что ощущают.
Это не риторика — это международная практика.
Сторона, по которой нанесён удар, вправе назвать происходящее террором, если налицо признаки:
– умышленная направленность на гражданских,
– устрашение,
– масштабный вред и страх.
Пострадавшая сторона не обязана верить в объяснения агрессора — и тем более не обязана отказываться от слова «терроризм», если цель запугать очевидна.
Конечно, юридическая квалификация требует процедуры. Но восприятие — это не приговор, это сигнал. И когда таких сигналов слишком много — молчание становится позицией.
Украинские медиа описывают «Операцию „Паутина“» как пример асимметричной тактики — не просто атаки, а действия, достойного учебников по военному делу.
Российская сторона, напротив, называет это «терактом с применением FPV-дронов».
И здесь возникает ключевой разрыв:
украинские комментаторы искренне утверждают —
Это не терроризм, это эффективная диверсия.
Возможно, действительно эффективная.
Но Россия вправе интерпретировать события на своей территории согласно своим критериям:
исходя из масштаба разрушений, страха, восприятия угроз. И вправе называть происходящее терроризмом — независимо от того, как это оценивают за её пределами.
Именно поэтому признание террора всегда отражает точку зрения жертвы. И это работает в обе стороны.
Украинская сторона называет террором системные удары по своей территории — особенно когда они приходятся по жилым домам и социальным объектам.
Даже если Россия заявляет, что целилась в «военные склады» или «объекты управления», восприятие пострадавших не обязано этим формулировкам соответствовать.
Если обстрелы повторяются, вызывают страх, разрушают инфраструктуру и лишают жизни гражданских — это воспринимается как системный террор.
А системный террор — это не случайность, а стратегия.
Восторг одной стороны не отменяет страха и боли другой.
И тем более — не обязывает разделять её оценку.
Пример того, как происходит подмена понятий, когда моральные категории насилия подменяются идеологическими — «кто за кого», а не «что происходит».
Когда переборщил с «этодругином»
Но самый коварный эффект террора — это то, как он со временем исчезает из сознания.
Его перестают называть. А потом — замечать.
Когда общество не называет войну своим именем, запускается вытеснение.
Всё происходящее получает новые, удобные названия:
— не теракт, а «инцидент»;
— не убийство, а «ошибка наведения»;
— не страх, а «реакция на угрозу».
Так война теряет имя. А террор — смысл.
Трагедия объясняется. Насилие становится нормой.
И каждый следующий взрыв просто часть фона — в шуме оправдываний.
Это всего лишь люди.
Это всего лишь смерть.
Двойные стандарты - это когда родители выбирают себе неадекватных друзей, с которыми вместе арендуют дом на отдыхе (что опасно в принципе и надо это делать только с проверенными людьми). А потом "заставляют" детей показывать взрослым, что взрослые друг другу в дружбу не подходят.
А "виноваты" дети, которые за взрослых делают их работу: сортируют людей на "свой"/"чужой".
Вся жопа у людей возникает именно поэтому. Не потому что они чего то не знают по отношению к другим людям, а потому что степень важности видят по разному. Одно дело - знать что бывает больно, и совсем другое знать насколько.
Для тупорылых, у нас содержаться паровозы и правильно делают!
Как-то раз отдыхали с друзьями в арендованном доме в Ялте (хозяева почему-то называли его эллингом). У нас сын 2 года (пусть будет Дима), у них - 4 (пусть будет Лёша). Лёша весь вечер тиранит Диму, пока мы сидим за столом. Я сперва хотел было вмешаться, но родители Лёши говорят, мол, разберутся сами, не суетись. Ну, думаю, Дима не из робкого десятка, да и общение с крупным тираном может стать прекрасным опытом. И не ошибся.
Через какое-то время Лёша прижимает Диму к стенке. Дима пытается вырваться, но Лёша хватает его за руки и прижимает к стене, удерживает. Они оказываются буквально нос к носу. Дима беспомощно стонет, Лёша ликует. Понимая, что помощь не придёт, Дима вцепляется зубами в нос Лёши. Раздается страшный ор не менее 95 дБ(А), или, другими словами, ну оооочень громкий. Родители Лёши вскакивают и бегут к детям. Я пытаюсь перекричать: "Оставьте, сами разберутся!" Но они меня уже не слышат, хватают своего сына и уносят в другую комнату.
Через минут 5 приходят с диким возмущением на лицах. Я опережаю: "Да ладно, сами бы разобрались". Они мне наперебой начинают объяснять, что это другое, что укус это реально больно, и что вообще кусаться недопустимо. Отвечаю, что Диме тоже было больно и обижать таких маленьких детей недопустимо. "Ну не так же ему было больно!" - возмутились они. "А где грань? Как вы определили, что вот так больно это нормально, а вот так - это недопустимо? Может, потому что сперва страдал мой ребенок, а затем - ваш?"
Короче, больше мы не общаемся.
