В те же дни, когда Малак, монах, погружался в пыльные глубины библиотеки, в монастырь регулярно приходила Элина, служанка из соседней деревни, приносящая свежие продукты. Её смех, лёгкий и звонкий, как колокольчик, был полной противоположностью угрюмой тишине монастыря. Она была красива: румяные щёки, живые голубые глаза и волосы цвета спелой пшеницы, всегда заплетённые в аккуратную косу. Элина с первого взгляда выделялась из других служанок. Малак, поглощённый своими книгами, поначалу едва замечал её, но её образ постепенно начал проникать в его сознание, отвлекая от страниц, словно яркий цветок в сером мире.
Однажды, когда Малак вышел во двор, чтобы подышать свежим воздухом после долгих часов в библиотеке, он увидел Элину, которая споткнулась на неровной дорожке, рассыпав по земле корзину с яблоками. Без раздумий он бросился ей на помощь. Их пальцы соприкоснулись, когда они одновременно потянулись за одним яблоком, и по телу Малака пробежал непривычный, обжигающий ток. Он почувствовал нечто совершенно иное, чем холод древних фолиантов, — тепло и живую, человеческую энергию.
С тех пор они стали находить повод для коротких встреч. Сначала это были невинные беседы о погоде, о жизни в деревне, о скучных монастырских буднях. Но их взгляды задерживались друг на друге дольше, чем следовало. Элина, смешливая и открытая, несла в себе свет, который Малак, сам того не осознавая, так давно искал в своей поглощённой тьмой жизни. Он начал ждать её приходов, его сердце билось быстрее при виде её силуэта у ворот. Он даже стал выходить из библиотеки чуть раньше, чтобы случайно "столкнуться" с ней в монастырском дворе. Он начал ощущать странное, почти забытое чувство, которое он сначала принял за привязанность, а затем, с каждым украденным мгновением, осознал как нечто большее – любовь.
Однажды вечером, когда Элина заканчивала свои дела в монастырской кухне, Малак подошёл к ней. Сумерки сгущались, и в монастыре уже царила та особая, мёртвая тишина, которая всегда пугала её.
Малак: "Элина," — его голос был тихим, почти нерешительным. "Я... я хочу поговорить с тобой."
Она обернулась, её голубые глаза встретились с его горящими от неизвестной страсти.
Элина: "Что случилось, Малак? Ты выглядишь... взволнованным."
Малак: "Я не могу больше этого скрывать," — произнес он, сделав шаг ближе. "Элина, я... я думаю о тебе каждую минуту. Я не могу больше жить без твоих улыбок, без твоего смеха. Ты... ты единственное светлое пятно в моей жизни здесь."
В её глазах мелькнула нежность, смешанная с опаской.
Элина: "Малак, но... мы же в монастыре. Это... это неправильно. Мы не можем..."
Малак: "Я знаю," — он взял её руки в свои, его пальцы слегка дрожали. "Но моё сердце не слушает правил. Пожалуйста, Элина. Просто один раз. Просто дай мне почувствовать... что я живой."
Её сопротивление ослабло под натиском его страсти. В этот вечер, в одной из заброшенных кладовых, где воздух был пропитан запахом старых мешков и пыли, они забыли о стенах монастыря, о правилах, о мире. Её дыхание стало прерывистым, и каждый её вздох, казалось, наполнял Малака новой, неведомой доселе энергией. Его пальцы скользнули по её волосам, распустив пшеничную косу, и золотые пряди рассыпались по её плечам. Он прильнул к её губам, и этот поцелуй был нежным, но глубоким, отзывающимся в каждой клеточке его существа. Он ощутил её хрупкость и силу одновременно, чувствуя, как границы между ними стираются. В те короткие часы Малак впервые почувствовал себя по-настоящему живым, ощущая не только тепло её тела, но и тепло души, которое, как ему казалось, наполняло пустоту внутри него.
Поздней ночью, проведённой с Элиной, когда Малак возвращался в свою келью, он столкнулся с Хранителем библиотеки. Старец стоял в коридоре, словно вырастая из теней, его белые глаза, казалось, видели Малака насквозь. Малак вздрогнул, чувствуя себя пойманным с поличным, хотя и не знал, как старец мог что-либо узнать.
Хранитель: «Ты ищешь знание, юноша», — прошелестел голос старика, нежный, но наполненный незримой силой. «И это похвально. Но твоё сердце… оно мечется, ищет плотских утех». Он медленно покачал головой. «Ты думаешь, что любовь смертной женщины принесёт тебе утешение? Это лишь мимолетная искра, юноша. Она отвлекает. Она ослабляет. Она привязывает тебя к этому бренному миру, к этой гниющей плоти. Плотские утехи – это тлен, Малак. Как можно любить чужое тело, это мешок из крови, мяса и костей, что будет гнить и будет поедено червями? Такое тело не достойно истинной любви, оно лишь временное пристанище для низменных инстинктов, обреченное на распад, пока души, что несут истинное знание, будут жить вечно.»
Малак молчал, пытаясь скрыть смущение и гнев, которые закипали в нём.
Хранитель: «Истинная утеха... единственная настоящая и вечная утеха, юноша, таится в книгах. В древних текстах. Там, где нет плотского желания, нет предательства, нет боли расставания. Только чистое, незамутнённое знание. Оно дарует тебе нечто большее, чем временное тепло. Оно дарует силу. Вечную силу, власть над жизнью и самой смертью. Пойми это, Малак. Отбрось эти пустые привязанности. Они лишь якоря, что держат тебя на дне, пока мир вокруг тебя рушится. Твой путь... он ведёт выше, к тому, что по-настоящему важно в эти последние дни».
С этими словами Хранитель бесшумно развернулся и исчез в темноте коридора, оставив Малака наедине со своими мыслями. Слова старца, казалось, пропитали воздух вокруг него, заставляя его стыдиться своей слабости, своей "плотской" привязанности. То, что он чувствовал к Элине, вдруг показалось ему ничтожным, жалким, мимолетным. Он посмотрел на свои руки, которые ещё помнили тепло её кожи, и в его душе начала зреть холодная, отвратительная решимость. Хранитель был прав. Плоть — это слабость. Кровь — это лишь инструмент. Единственный путь к истинной силе лежит через знания. И никакая женщина, никакие плотские утехи не встанут на этом пути. Его сердце начало замерзать.
В те дни, когда Малак, монах, с головой погрузился в древние фолианты, одержимый поиском легендарного манускрипта, он часто проводил долгие часы в монастырской библиотеке. Однажды, перелистывая истлевшие свитки и морщась от запаха пыли и старой кожи, он заметил Брата Родрика, молодого монаха, который старательно расставлял книги по полкам. Родрик был молод, но его глаза, казалось, видели больше, чем позволял возраст, и в них иногда мелькала тень беспокойства.
Малак, не выдержав, решил рискнуть. Он подошёл к юному монаху, его голос был приглушённым, почти шепотом, чтобы не нарушить царящую тишину.
Малак: «Брат Родрик... Твои глаза молоды, но, быть может, они видят то, что ускользает от старых, затуманенных. Я ищу истину, сокрытую в забытых веках. Ты слышал о Книге Тени Благодати?»
Брат Родрик вздрогнул, и книга в его руках едва не выпала. Он медленно обернулся, его взгляд был прям и полон тревоги.
Брат Родрик: «О такой книге... не говорят вслух, Брат Малак. Даже стены здесь имеют уши, что несут вести в самые тёмные уголки. Откуда ты узнал о ней?»
Малак: «Шёпот, что просачивается из-под пожелтевших страниц. Древние загадки, что манят в бездну. Говорят, она дарует вечную жизнь, и что её пристанище — глубоко под этим самым камнем, на котором стоит наш монастырь».
Лицо Брата Родрика побледнело ещё сильнее, и он инстинктивно сжал руки в кулаки. Он оглянулся, словно ища подтверждение своим опасениям.
Брат Родрик: «Вечная жизнь? Малак, это ложь, придуманная демонами, чтобы заманить души в пропасть. Мой наставник, покойный Брат Григорий, ещё в былые времена шептал о тех, кто искал её. Они уходили в подземелья, полные надежд, а возвращались... если возвращались вообще, то с потухшими глазами, в которых горело лишь безумие. Некоторые просто исчезали, словно их поглотила сама тьма. Эта книга... она не дарует, она забирает. Она требует платы. Не золота, не крови, а нечто гораздо более ценное. Она разрывает душу на части».
Малак: «И что же это за плата, Родрик? И кто владеет ключом к этой бездне?» — Голос Малака стал жёстче, в нём слышалось нетерпение, заглушающее любой страх.
Брат Родрик: «Она питается жаждой, что горит в сердце человека, и разжигает её до безумия. Она притягивает тех, кто готов пожертвовать всем ради власти, и даёт им её... но забирает взамен душу, оставляя лишь пустую оболочку. Говорят, чтобы найти её, нужно пройти через места, где смерть давно поселилась, а живые лишь гости. И ключ к ней... он не лежит на поверхности, Брат Малак. Он в руках того, кто охраняет самые глубокие и тёмные секреты этого места. Того, чьи глаза видят не этот мир».
«В руках Хранителя?» — пронеслось в голове Малака. Он посмотрел на Брата Родрика, пытаясь понять, есть ли в его словах доля истины или это просто старые суеверия, передаваемые из поколения в поколение.
Брат Родрик: «Забудь о ней, Малак. Отпусти эту жажду. Посвяти себя молитвам, познанию истинного света. Эта книга... она ведёт к забвению, а не к спасению. Тебе ли не знать, что самые сладкие обещания всегда скрывают самые горькие клятвы? Она словно сирена, поющая о безграничной силе, чтобы утопить тебя в бездне».
Но слова Брата Родрика не смогли остановить Малака. Наоборот, они лишь сильнее разожгли в нём пламя безумия. Предостережения юного монаха только подтвердили, что манускрипт реален и обладает той самой силой, которую он так отчаянно искал. Малак поблагодарил Брата Родрика, стараясь скрыть своё возбуждение, и вернулся к своим изысканиям, теперь ещё более уверенный в том, что идёт по верному пути.
Одержимость Манускриптом: Лабиринт Безумия
Одержимый, почти безумной жаждой знаний и поиском легендарного манускрипта, Малак не ел и почти не спал, проваливаясь в краткие, беспокойные сны, где страницы древних фолиантов танцевали перед его закрытыми веками, а призрачные шепоты звали его в глубины. Он листал тома, что помнили прикосновения давно умерших рук, ища любое упоминание о нём. Каждый свиток, каждая истлевшая страница, казалось, вибрировали под его пальцами, полные скрытых энергий и забытых тайн. Он находил лишь обрывочные сведения, крупицы истины, шепотом передаваемые между древними учёными, осторожные намёки и предостережения, полные всепоглощающего страха, пропитанные безумием тех, кто посмел приблизиться к запретному. Но этого было достаточно, чтобы разжечь в нём пламя одержимости, которое теперь горело ярче, чем его собственная душа.
Из древних фолиантов, которые он изучал с такой жадностью, что его пальцы чернели от пыли и чернил, Малак с уверенностью установил: искомый манускрипт находится именно под этим монастырём. Он был скрыт в глубинах, куда не проникал свет, где само время рассыпалось в прах, и где таились секреты, способные сокрушить разум смертного. В одной старинной, изрядно истлевшей книге, написанной в форме зловещей загадки, что заставляла его сердце биться быстрее от предвкушения, он прочел:
"Глаз, что видит без света,
Хранит вход в объятья Тьмы.
Там, где эхо вечности неслышно спето,
И плачут души, стёртые годами.
Ищи, где кровь на камне затвердела,
Где кости спят в забвении глухом,
Там, где безумства тёмная артель
Ждёт тех, кто путь проложит им огнём."
Эта загадка, словно тонкая нить, вела его сквозь лабиринт смутных предчувствий и ужасающих догадок. Но истинное подтверждение его безумной догадки Малак нашёл в другом, ещё более древнем свитке. Это был тонкий, но невероятно плотный пергамент, испещренный узорами, напоминающими сплетения корней или древние письмена. Когда Малак развернул его, тусклый свет фонаря выхватил из мрака строки, написанные чернилами, что, казалось, впитали в себя саму ночь. Свиток, обветшавший и ломкий, содержал короткое, но леденящее душу стихотворение, что не оставляло никаких сомнений в месте нахождения манускрипта:
"Где камень вечный в небо рвался,
Где звон колоколов уснул давно,
Там, где мертвый голос возвышался,
Под нашей верой, дремлет вечной тьмой оно.
Под каждым сводом, каждой глыбой старой,
Хранит молчанье тот, кто смерть познал,
И лишь избранным, иль безумцам тем, что жадно
В глубинном мраке вечный путь искал."
Каждое слово этого стиха, казалось, вливало в Малака новую дозу яда, превращая его поиск в лихорадочную гонку со временем. Он понял: истинное место покоя манускрипта было глубоко под монастырём, в древней гробнице, которая была старше самого здания, уходящего корнями в незапамятные, проклятые времена. Это было место, где грань между живым и мертвым стиралась, где реальность переплеталась с кошмаром, и где ждало его нечто большее, чем просто знание — нечто, что изменит его навсегда. Каждый слог загадки и стиха проникал в его разум, разжигая огонь в его груди, превращая его поиск из простого любопытства в маниакальную, всепоглощающую одержимость. Он больше не искал; он горел желанием найти это.
Диалог между Малаком и Келларем
Малак выследил Келларя в укромном уголке монастырского сада, где тот, казалось, был погружен в размышления, но на самом деле, скорее всего, просто наслаждался редким уединением. Тень Малака легла на землю рядом с монахом, заставив того вздрогнуть.
Малак: (голос тих, но в нём звенит сталь) Брат Келларь. У меня к тебе дело.
Келларь поднял голову, его взгляд был поначалу раздражен, но быстро сменился на настороженность, когда он увидел холод в глазах Малака.
Келларь: (нахмурившись) Малак. Что привело тебя в мой сад? У меня нет времени на твои книжные бредни.
Малак: Время всегда найдется для того, что имеет истинную ценность. Я ищу ключ. Ключ к подземельям, что хранят нечто древнее, нечто… важное.
Келларь усмехнулся, пытаясь изобразить равнодушие, но его руки непроизвольно сжались.
Келларь: Подземелья? Глупые байки. Там лишь старые склады и склеп. Ничего, что могло бы заинтересовать такого… жадного до знаний монаха, как ты. Я не могу тебе помочь.
Малак: (делает шаг ближе, его голос становится еще тише, почти шипящим) О, я думаю, что можешь. Я видел тебя, Келларь. Я видел, как ты прячешься в тени виноградника, когда Аббат проводит свои вечерние проповеди. Я видел, как твои глаза скользят по молодым послушникам, когда они склоняются в молитве. Я видел твой тайник за рамой старой иконы, где ты хранишь… не те книги, что дозволены в стенах монастыря.
Келларь резко побледнел. Он быстро огляделся, убедившись, что поблизости никого нет.
Келларь: О чем ты говоришь? Я… я не понимаю. Это клевета!
Малак: (усмехается, наслаждаясь его страхом) Не понимаешь? А что насчет тех странных амулетов, что ты носишь под рясой? Или тех ночных вылазок за стены монастыря, о которых никто не должен знать? Тех самых, что могут быть истолкованы как связи с… запретными культами? Наш Аббат ведь очень строг к любым отступлениям от чистоты веры, не так ли? Уверен, он оценит твою "привязанность" к древним обычаям, которые, мягко говоря, не соответствуют уставу.
Келларь вскочил на ноги, его лицо исказилось от ярости и паники.
Келларь: Как ты смеешь?! Это клевета! Я… я предан этому монастырю!
Малак: (не обращая внимания на его гнев, спокойно продолжает) Преданность? Или скорее… хитрость? Знаешь, я думаю, нашему Аббату будет весьма любопытно узнать о твоих частных изысканиях, о недозволенных фолиантах, что ты припрятываешь. А также о твоих связях за пределами стен, что весьма подозрительны для монаха. Уверен, он оценит твою "привязанность" к братству, когда узнает, что ты ставишь под угрозу репутацию всего монастыря.
Келларь тяжело задышал, его глаза мечутся, пытаясь найти выход. Он понимает, что Малак не блефует, и что у Малака есть реальные, неопровержимые доказательства.
Келларь: (голос дрожит) Что ты хочешь? Я… я дам тебе все, что угодно. Только не…
Малак: (перебивает, его взгляд становится непроницаемым) Мне нужен только ключ. Ключ к подземельям. И твое молчание. И тогда… возможно, твои "грехи" останутся лишь между нами. А ты сможешь продолжать свои… изыскания.
Келларь стоит неподвижно, его плечи опускаются. Он побежден.
Келларь: (шепчет, почти неслышно) Хорошо. Иди за мной. Но если хоть слово…
Малак лишь кивает, в его глазах вспыхивает победоносный огонек. Он получил то, что хотел.Путь в Гробницу
Однажды ночью, когда луна скрылась за тучами, а весь монастырь спал, погружённый в глубокую, мертвую тишину, Малак, вооружившись лишь одним тусклым фонарём, который едва рассеивал мрак, и безумной, всепоглощающей решимостью, спустился в подземелья монастыря.Открыв ключом двери в подземелии - Это был оссуарий. Кости и черепа давно умерших монахов, сложенные в нишах стен, словно безмолвные свидетели его безумного пути, смотрели на него пустыми, черными глазницами, полными осуждения. Воздух здесь был тяжёлым, спертым, пропитанным запахом сырости и чем-то ещё, более древним, чем просто тлен – запахом застарелой смерти, гнили и забытых проклятий, от которого сводило желудок. Внезапно, из глазницы одного из черепов выскочила жирная, отвратительная крыса, пробежала по его ботинку, заставив Малака вздрогнуть, но он быстро подавил секундный страх, сосредоточившись на своей цели. Он пробирался по узким, пыльным коридорам, пока не наткнулся на низкий проход, скрытый за массивной, поросшей мхом колонной. В конце прохода, вмурованная в стену, оказалась потайная дверь. На ней был вырезан зловещий череп, его пустые глазницы, казалось, следили за Малаком с нечеловеческим любопытством, а замок выглядел непростым, явно требующим особого ключа или умения, которое не получить одной лишь грубой силой.
Малак, прекрасно знавший, что не сможет открыть такую преграду силой, ибо она была создана с древней, тёмной магией, обратился к Хранителю библиотеки. Это был старый, полуслепой старец, чьи глаза были полностью белыми, как будто покрытые молочной пеленой, скрывающей за собой нечто большее, чем просто слепота. Никто не знал наверняка, был ли он по-настоящему слеп, или же его зрение было иным, позволяющим видеть то, что скрыто от простых смертных, за завесой реальности – видеть саму тьму и гниль. Некоторые шептались, что он просто настолько досконально запомнил каждую книгу и каждый уголок монастыря, что мог передвигаться в полной темноте, как по знакомой комнате, ориентируясь на запахи и звуки теней, которые постоянно преследовали его.
Малак, с трудом сдерживая дрожь в голосе, который казался чужим в этой гнетущей тишине, обратился к старцу. Он пытался придать своему голосу твердость, но чувствовал, как страх и нетерпение предательски дрожат на кончике языка.
«В самых древних фолиантах, что я нашёл, упоминается тайная гробница глубоко под этим монастырём, — начал Малак, его взгляд был пристальным. — Говорят, к ней ведёт дверь со зловещим черепом, скрывающая величайшие знания. И книги намекают, что лишь у Хранителя есть ключ к ней».
Старец медленно повернулся, его белые, затуманенные глаза, казалось, смотрели сквозь Малака, в самую его душу, видя её пороки и алчность, её гниющее естество. На его бескровных губах появилась зловещая ухмылка, полная предвкушения грядущей погибели. Он не просто знал; он ждал. Ждал того, кто будет достаточно дерзок и достаточно слеп в своей жажде, чтобы прийти за этим ключом, зная, что именно его путь был давно предначертан и обречён.
«Ты ищешь... то, что должно оставаться скрытым?» — прошелестел голос старика, словно сухие листья, шуршащие на могильной плите. В нём не было осуждения, лишь странное, почти ликующее предвкушение. — «Многие искали. Многие нашли лишь забвение, и то, что хуже забвения».
«Я не ищу забвения! Я ищу... знание, силу!» — резко ответил Малак, не желая показывать слабость перед этим древним провидцем смерти.
Старец медленно покачал головой, и это движение казалось неестественно медленным, словно танец костлявой руки.
«Не всякое знание дарует силу, юноша. Некоторые лишь разрывают душу на части, оставляя лишь пустую оболочку». — Он сделал паузу, его улыбка стала шире, почти хищной, обнажая десны. — «Но, если ты так жаждешь… пусть будет по-твоему. Дверь уже ждет того, кто готов заплатить. Цена будет высокой, но ты, кажется, готов».
Безмолвно, с выражением предвкушения на лице, на котором играли тени древнего зла, старец протянул Малаку древний обсидиановый глаз. Он был абсолютно чёрным и гладким на ощупь, но, казалось, впитал в себя весь мрак и холод тысячелетий. Малак почувствовал его невероятную тяжесть и холод, словно кусок замороженного ужаса, прекрасно зная, что этого глупца ждёт там смерть и невыносимый ужас. Хранитель знал, что камень и железо — лишь временная преграда для истинно одержимых, таких как Малак. Нужны были живые, дышащие стражи, способные не просто остановить, но и поглотить любого, кто осмелится посягнуть на запретные знания.
Именно поэтому, задолго до появления Малака, Хранитель отправился в самые мрачные и забытые уголки мира. Не за золотом или реликвиями, а за существами, чье само существование было порождением кошмаров. В глубинах давно угасшего вулкана, где даже воздух был пропитан запахом серы и древнего зла, он нашел их: пауков, не похожих ни на что земное. Их панцири были цвета обсидиана, глаза светились угольками вечной тьмы, а их движения были бесшумны и смертоносны. Это были не просто животные; в них чувствовалась некая примитивная, но мощная разумность.
Он заключил с ними безмолвный пакт. Хранитель не говорил на языке пауков, но он обещал им безграничное царство во мраке гробницы, полную свободу и, самое главное, неиссякаемый источник пищи. Этой пищей должны были стать те самые "любознательные искатели приключений", что, подобно Малаку, неизбежно будут стремиться к запретным знаниям.
Взамен пауки стали его живым щитом, его безжалостной армией, лабиринтом из клыков и паутины. Они размножились, их потомство, еще более свирепое и преданное, чем их предки, унаследовало эту роль. Гробница стала их домом, а ее тайны — их священным наследием, которое они охраняли с нарастающим голодом, ожидая каждого, кто осмелится нарушить их покой. Именно об этом думал Хранитель, протягивая Малаку древний обсидиановый глаз, зная, что его "детки" давно не ели.
Малак, с трудом сдержав дрожь предвкушения, которая мешала ему, подошел к двери со зловещим черепом. Пустые глазницы черепа, казалось, выжидающе смотрели на него. Он осторожно приставил обсидиановый глаз к правой глазнице черепа, и тот словно всосался внутрь, идеально вписываясь в углубление. В тот же миг замок со скрипом и протяжным, глубоким стоном, что казался вздохом пробуждающегося гиганта, поддался, и дверь медленно, с неохотой отворилась. Оттуда дохнуло не просто холодом, а мертвящим дыханием самой древности, пропитанным запахом сырой земли, застоявшегося воздуха и чего-то еще, что невозможно было определить – запахом иного мира.
Взору предстало странное, жутковатое зеленоватое свечение, смешанное с молочно-белым сиянием, словно свет из другого, чуждого мира, манящий и отталкивающий одновременно. Этот свет не грел, а пробирал до костей, излучая леденящий холод, который, казалось, замораживал само время. Стены прохода были усеяны светящимися грибами, мерцающими таинственным фосфоресцирующим светом, чьи неровные блики создавали на стенах причудливые, движущиеся тени, похожие на жуткие лица. А из расщелин в камне, словно вены живого, но мертвого существа, мерцала неизвестная руда, излучающая неземной, пульсирующий свет, наполняющий воздух еле слышным, низким гулом. Каждый отблеск, каждый мерцающий гриб, каждая светящаяся жилка камня, казалось, хранили в себе давние, забытые тайны, шепча о чем-то, что было старше самого времени.
Но не только странная, пугающая красота ждала его. Вскоре он услышал леденящий душу шелест, похожий на скрежет сотен когтистых лапок по голому камню, нарастающий из глубины. Воздух наполнился тошнотворным, едким запахом, напоминающим гниль и что-то ещё, едкое, чуждое, от которого щипало в носу. В свете его тусклого фонаря, словно мириады расплавленных изумрудов, заблестели сотни крошечных, но невероятно хищных, голодных глаз, множащихся в темноте. Гробница была не просто древним захоронением; она стала живым, дышащим логовом исполинских пауков, порождений первобытного ужаса и тьмы.
Паутина, густая, мерзко-липкая и невероятно прочная, словно саван давно умершего мира, тянулась от стены к стене, от пола до потолка, покрывая весь проход. Малаку приходилось буквально проталкиваться сквозь неё, ощущая её отвратительное прикосновение на коже, от которого волосы вставали дыбом, а желудок сводило от тошноты. Он цеплялся за её волокна, чувствуя, как они тянутся и липнут к одежде, словно живые. Это были не просто обычные пауки; их размеры — не меньше волка, а некоторые и крупнее, — их агрессивность и нечеловеческая живучесть говорили о том, что они либо выросли до неестественных размеров в этой изолированной, проклятой тьме, питаясь тем, что приходило в гробницу, либо были специально выведены и помещены сюда для охраны, для единственной цели — поглощать любого, кто осмелится проникнуть.
Под ногами Малака что-то хрустнуло. Тусклый луч фонаря выхватил из мрака ужасающую картину: на полу, почти полностью поглощенные паутиной, лежали скелеты людей в истлевших монашеских одеяниях. Их пустые глазницы, казалось, укоризненно смотрели на него. Малак понял: он был не первым, кто узнал о манускрипте и осмелился спуститься сюда. Эти несчастные монахи, должно быть, тоже искали знания или вечную жизнь, но нашли лишь ужасную смерть и забвение в липких объятиях этих тварей. Это осознание лишь подстегнуло его безумие, добавив в него оттенок отчаяния и решимости не повторить их участь.
Не колеблясь, Малак выхватил свой скрытый кинжал, который всегда носил с собой. Его клинок тускло блеснул в зеленоватом свете, отражая сотни голодных глаз, что теперь двигались к нему. Первый паук, размером с крупную собаку, бросился из тени, его лапы-копья скрежетали по камню. Малак резко увернулся, и ядовитые клыки сомкнулись в воздухе, в миллиметрах от его лица. Он ударил кинжалом, целясь в сочленение панциря, и почувствовал мерзкий хруст. Из раны брызнула густая, чернильно-фиолетовая жидкость, едкая и вонючая.
Но на смену одному пришли два, затем три. Они нападали со всех сторон, пытаясь опутать его липкой паутиной, которая летела из их брюха, словно живые сети. Малак рубил и колол, его движения были резкими и почти механическими. Ядовитые укусы едва не пронзали его кожу, но безумие и дикая жажда силы, разгоряченные манускриптом, придавали ему нечеловеческую стойкость и невероятную скорость. Ему уже было плевать на боль, на отвращение к липкой паутине, что облепляла его тело, замедляя движения. Он рвал её, как тонкую нить, с безумным рычанием, пока, наконец, не прорубил себе путь сквозь плотный саван паутины, оставляя за собой изувеченные тела тварей и пятна темной крови на светящихся грибах, и, отбиваясь от последних мерзких созданий, не достиг центра гробницы.
Там, в самом сердце гробницы, где зеленоватое сияние грибов сплеталось с пульсирующим светом руды, создавая неземной, пульсирующий полумрак, возвышался чёрный алтарь, высеченный из неизвестного, гладкого как обсидиан камня. Его поверхность, казалось, поглощала даже тот скудный свет, делая пространство вокруг себя еще более темным и глубоким. На этом алтаре, окутанный ореолом мерцающего света, что казался одновременно призрачным и зловещим, лежал он — Легендарный Манускрипт Вечной Жизни.
Его обложка, казалось, была сплетена не просто из кожи, а из тёмных, пересохших жил, пульсирующих едва заметным, болезненным ритмом. Древние, чуждые символы, вытравленные на ней, светились тусклым, внутренним светом, словно запечатанные искры древних душ. От книги исходил не просто холод, а могильный, пробирающий до самых костей мороз, который, казалось, проникал сквозь плоть, замораживая саму кровь. Но Малак не чувствовал ничего, кроме чистой, дикой эйфории, абсолютной и всепоглощающей, которая затмевала рассудок, стирая последние крохи здравого смысла. Весь мир вокруг него сузился до одной точки — этого фолианта.
Он дрожащими руками, словно боясь разбить хрупкое, но могущественное сокровище, чья ценность превосходила все мыслимые богатства, поднял древнюю книгу из пергамента. В тот же миг его сознание взорвалось нечеловеческой тьмой, не той, что скрывается в тенях, а той, что живет в самых бездонных глубинах космоса. Малак почувствовал её силу, просачивающуюся в его разум, словно ледяной туман, проникающий сквозь кости и мозг, растворяя прежние мысли, стирая границы восприятия, разрывая завесу между реальностью и безумием. Она не просто искажала его разум; она пожирала его душу, превращая его в сосуд, наполненный чуждой, древней энергией, инструмент для неизмеримой силы. Для него этот манускрипт был величайшей ценностью, сокровищем, которое он хранил бережнее собственной жизни, ведь оно обещало ему нечто большее, чем просто жизнь — абсолютное, искаженное бессмертие и бесконечную власть, простирающуюся за пределы смертного понимания. Он не мог понять многих символов и заклятий, написанных на её пожелтевших страницах, но интуитивно, на уровне самой своей изменившейся, перерождённой сущности, знал, что это ключ к величайшей силе, к чему-то, что изменит сам порядок мироздания.
P.S продолжение данной главы в комментариях
