С первого взгляда — рай.

Яблони, тяжелые от плодов. Ветви склонялись под их весом, как руки, протянутые для объятий. Розы - алые и белые, крупные, как блюдца, - но их лепестки трепетали без ветра. Трава - густая, изумрудная, бархатная, чуть влажная, словно после дождя.

И запах. Сладкий, густой, как мёд. Как детство. Как то, чего не бывает на войне.

Но через мгновение взгляд начал цепляться за детали.

Цветы шевелились, но ветра не было. Трава лежала слишком ровно, будто приклеенная. Солнце висело неподвижно, словно кто-то забыл его выключить.

Они стояли в самом сердце этого невозможного сада - неподвижные, как восковые фигуры в музее.

Третий отряд.

Те, кто ушёл в разведку пять суток назад. Те, чьи позывные замолчали. Те, кого командование вчера внесло в списки потерь.

Целые. Нетронутые. Улыбающиеся.

Их улыбки были идеально ровными, симметричными - слишком белые зубы в слишком розовых губах.

- Вы пришли, - произнёс старший. Его голос звучал как эталон дикторской речи - без хрипоты, без привычного сипения от постоянного ношения противогаза, без той лёгкой картавости, что Лисенко помнил по последнему сеансу связи.

Слишком чистым. Слишком... отрепетированным.

- Мы ждали.

Лисенко почувствовал, как ледяные пальцы пробежали по его позвоночнику.

- Здесь безопасно, - подхватил другой. Уголки его губ поднялись ровно на сорок пять градусов - как в учебнике по строевой подготовке, раздел "Приветствие начальства".

- Здесь... хорошо.

Лисенко сделал шаг вперёд и застыл, ощутив липкую паутину обмана. Пальцы судорожно сжали приклад, ногти впились в ладони - боль стала якорем в этом море безумия.

- Вы... вы настоящие?

Вопрос повис в звенящей тишине. И на мгновение в глазах улыбающихся что-то дрогнуло - мелькнуло, как дефект на киноплёнке.

- Конечно, - засмеялся один из них, и смех рассыпался идеальными трелями, будто отредактированная запись, лишённая природных интонаций. - Разве не видишь?

Их глаза блестели неестественно ярко. Грудь поднималась в безупречном ритме. Руки висели с механической точностью.

За всем этим сквозила жуткая синхронность - куклы, подвешенные на одних невидимых нитях.

Тишина.

Восковые фигуры. Безупречные. Мёртвые-живые.

Улыбки застыли, но под кожей уже пульсировало нечто инородное - будто корни прорастали сквозь плоть, тянусь к свету.

Лисенко отпрянул, когда первый треск разорвал тишину.

- Господи...

Кожа на лице старшего лопнула. Не кровь. Не плоть. Побеги.

Тонкие, жилистые отростки выползали из-под кожи, из глазниц, изо рта - деревья, стремительно растущие из человеческого тела. Ветвились. Тянулись. Двигались с хищной, противоестественной грацией.

- Стреляй! - крикнул Ковалёв, но его голос потонул в хрусте ломающихся костей.

Выстрелы пронзили воздух.

Тела разрывались, но вместо смерти - новые побеги, щупальца, ростки, пробивающиеся сквозь клочья формы. Они извивались, цеплялись за землю, впивались в бетон, ища опору.

Один из бойцов рухнул на колени, его челюсть разошлась неестественно широко - и из горла полезла узловатая лоза, обвивая шею, тянусь к живым.

- ОГОНЬ! ОГОНЬ!

Трассеры вонзались в древесную плоть, оставляя дымящиеся раны. Побеги вздрагивали, на мгновение отступали - и вновь устремлялись вперёд, не ведая боли. Их кончики извивались в воздухе слепыми гадами, чующими тепло.

- Чёрт, они не останавливаются! - Лисенко отпрянул, когда жилистый побег хлестнул ему по лицу, оставив кровавую полосу. Солёная кровь залила глаз, но вытирать было некогда - новые щупальца уже ползли по его телу, ища слабину.

Морозов стрелял короткими очередями, заставляя побеги корчиться. Но через мгновение те расправлялись - обугленные, но живые, покрытые липкой чёрной смолой.

- Бронебойными! Только бронебойными! - орал Ковалёв, всаживая пулю в основание толстого корня. Тот вздрогнул, из трещины брызнула густая жёлтая жидкость и побег обмяк, наконец перестав двигаться.

Щупальца древесной плоти хлестали по ногам, обвивая сапоги липкими усиками. Морозов вскрикнул, когда острый отросток проколол ткань и впился в икру - тонкие корешки уже пульсировали под кожей, расползаясь ветвистыми узорами.

- Вырывай! Быстро! - заревел Ковалёв, хватая товарища за плечо. Лезвие ножа блеснуло, разрезая побег у самого основания. Отрезанный усик забился в ране, прежде чем его вырвали и швырнули на землю.

- Гори, тварь! - рявкнул Лисенко, выливая на шевелящиеся корни остатки зажигательной смеси. Пламя взметнулось синим валом, и на секунду воздух наполнился пронзительным визгом — нечеловеческим, растительным, от которого кровь стыла в жилах.

3

Тишина опустилась тяжёлым занавесом, как после финального акта трагедии. Воздух, ещё недавно разрываемый автоматными очередями, теперь был наполнен лишь прерывистым дыханием бойцов и сдавленными стонами Морозова, перевязывающего израненную ногу. Кровь проступала сквозь бинты, капала на землю, и каждый алый круг, коснувшись почвы, исчезал с жадным шипением - земля пила его страдания.

Лисенко медленно поднял голову, и перед ним разверзлась бездна кошмара, замаскированного под рай.

Розы. Их красота теперь казалась кощунством. Алые бутоны оказались сжатыми человеческими сердцами, обёрнутыми в тончайшую кожу. Лепестки трепетали в такт ещё живым ударам предсердий. Шипы, острые и изогнутые, были выточены из рёберных осколков, их зазубренные края блестели, отполированные тысячами прикосновений.

Грибные полянки уходили вдаль, усеянные бледными, почти фарфоровыми шляпками. При ближайшем рассмотрении каждая оказывалась сшитыми веками, а в складках ножек угадывались спирали позвонков, переплетённые в жуткую пародию на мицелий. Некоторые грибы моргали, когда на них задерживался взгляд, другие шептали - их губы, вшитые в шляпки, беззвучно шевелились, повторяя одно и то же проклятие.

Деревья стояли молчаливыми стражами. Их стволы - спрессованные тела: лица, руки, ноги, слившиеся в единую массу, застывшую в последней агонии. Кора шевелилась от дыхания живых узников. Глаза, вмурованные в древесину, следили за бойцами, а ветви, окаменевшие в последнем спазме, тянулись к ним - то ли умоляя о помощи, то ли требуя присоединиться.

- Это же... люди... - голос Ковалёва дрогнул, когда он провёл рукой по стволу ближайшего дерева.

Кора вздохнула под его пальцами, треснула, и из разлома выступила густая розовая жидкость, медленно стекая по древесине. Где-то в глубине сада раздался скрип - что-то пробудилось и потянулось к новым гостям.

Сад жил. Сад страдал. Сад жаждал продолжения.

Впереди, между деревьев, чернел проход - то ли выход, то ли врата в ещё больший ужас. Патроны почти на исходе, силы на пределе. Но отступать некуда.

Они двинулись вперёд, осторожно ступая по изумрудному ковру травы, которая сжималась под сапогами. Каждый шаг отдавался тихим хлюпающим звуком - земля дышала под их тяжестью. Воздух был густым, пропитанным сладковатым запахом разложения и цветочного нектара - тошнотворная смесь, обволакивающая лёгкие.

Лисенко шёл первым. Ствол автомата дрожал в его руках, палец лежал на спусковом крючке. Он всматривался в переплетение ветвей, где тени шевелились чуть быстрее, чем следовало.

Сад наблюдал.

Розы поворачивали бутоны, следуя за ними. Сердца-цветы бились чаще при приближении бойцов, а шипы-рёбра поскрипывали, готовясь к удару.

- Не касайтесь ничего, - прошептал Ковалёв, но Морозов уже невольно задел плечом низкую ветвь.

Дерево ахнуло.

Из трещины в коре хлынула тёмно-багровая смола, а в её гуще копошились крошечные белые побеги - слепые и жадные. Они потянулись к теплу человеческого тела, но боец резко отпрянул.

- Боже...

Дальше тропа сужалась, смыкаясь живой изгородью из сплетённых тел. Пальцы сросшихся рук шевелились, когда солдаты пробирались сквозь них. Морозов вскрикнул, когда холодные пальцы внезапно сжали его запястье, но захват тут же ослаб - сад лишь дразнил их, давая понять:

Вы здесь гости.
А хозяин - он.

Впереди замаячила поляна, усеянная теми самыми грибами. Они приподнимали шляпки, нюхая воздух, а когда бойцы попытались обойти, ножки-позвоночники вытянулись, преграждая путь.

- Назад! - Лисенко поднял автомат, но Ковалёв резко схватил его за плечо.

Морозов шатнулся - рана ныла, в ушах стоял звон.

И вдруг среди сплетения живых кошмаров открылся просвет. На обломке пня, чёрном, как обугленная кость, спиной к ним сидел человек. Неподвижный. Совершенно спокойный.

Контраст был настолько резким, что бойцы замерли, автоматы дрогнули в руках. Как он мог находиться здесь? Как мог оставаться таким... безмятежным?

Мужчина сидел, слегка ссутулившись, будто просто отдыхал после долгой дороги. Его одежда - обычная полевая форма, но слишком чистая, слишком целая для этого места. На плечах не было ни пыли, ни крови, ни следов побегов.

А вокруг него трава не шевелилась. Розы не поворачивали голов. Грибы закрыли шляпки, затаившись.

- Стойте... - прошептал Лисенко.

Что-то было не так. Слишком не так.

Морозов, хромая, сделал шаг вперёд.
- Эй!

Человек не ответил. Не повернулся. Не пошевелился. Лишь тишина да лёгкий ветерок, которого здесь не должно было быть, шевелил его волосы.

Ковалёв осторожно обошёл пень и встал перед сидящим. Бойцы застыли, втянув головы в плечи, будто от внезапного холода.

Человек на пне был жив.

Его тело, когда-то принадлежавшее человеку, теперь было частью сада.

Обрывки формы прилипли к коже, словно вторая плоть. Оплавленный бейдж на груди едва угадывался под слоем древесной ткани, а очки с треснувшими линзами болтались на одном ухе - последний намек на человеческое прошлое.

Но теперь он был деревом.

Его ноги исчезли, растворившись в стволе, превратившись в толстые, узловатые корни, вросшие в землю. Они пульсировали, перекачивая что-то густое - сок, кровь или саму жизнь - вглубь почвы.

Его руки еще сохраняли форму, но пальцы срослись, покрылись шершавой корой, а ногти превратились в твердые чешуйки, как у шишек.

А лицо…

Оно оставалось слишком человеческим на фоне этого кошмара.

Его кожа - не плоть, а потрескавшаяся кора, местами сочащаяся янтарной смолой. Глаза, мутные и стеклянные, напоминали переспелые ягоды, готовые лопнуть от малейшего прикосновения. Рот был зашит жилами, стянут так плотно, что губы больше не могли раскрыться.

Но он всё равно говорил.

Цветы, проросшие из его шеи и щек, шевелились, издавая хриплый шепот. Белые воронки бутонов раскрывались и смыкались, как губы, выдыхая слова вместе с облачками пыльцы.

Он покачивался на своем пне, бормоча обрывки стихов - то ли Гёте, то ли свои, то ли те, что шептали ему корни.

- Über allen Gipfeln… ist Ruh… - его голос скрипел, как ветер в сухих ветвях. - Нет… нет покоя…

Наконец он заметил стоящих перед ним людей.

Цветы на его лице дрогнули.

- Вы… пришли… - звук исходил не из зашитого рта, а из глубины груди, где что-то булькало, как сок в стволе.

Он смотрел на них - не слепыми глазами сада, а своими, мутными, но осознающими.

И в них читалось что-то ужасное.

Он понимал. Помнил. Сходил с ума.

- Я… не мог… остановить… - его пальцы сжались, кора на них треснула, сочась желтоватой жижей. - Он… рос… через меня…

Ковалёв присел на корточки, стараясь не смотреть на тонкие корни, вплетенные в рёбра.

- Ты… ты можешь говорить?

Человек-дерево поднял голову. Ягодные глаза медленно сфокусировались.

- Говорить… да… - голос был похож на шелест сухих листьев. - Но… слова… тяжелы. Они… прорастают…

Ковалёв перевел дух:

- Как это появилось? Этот… Сад?

Жилы на рту натянулись туже. Цветы зашептали:

- Они… хотели… - из горла вырвался клубок спор, - вечных солдат… - судорожный вдох, кора на шее треснула, - чтобы росли… из земли… из пепла… даже из… трупов…

Его пальцы, наполовину превратившиеся в корни, судорожно впились в пень.

- Нас... сажали... в чёрную землю... - каждое слово давило ему грудь тяжестью, - сначала... жгло в венах... потом... начало прорастать...

Из трещин на лице сочилась прозрачная смола, как слезы.

- Говорили... мы станем... бессмертными... - внезапно его тело содрогнулось, и изо рта выпал молодой побег с липкими почками, - но... мы просто... стали... почвой...

- Кто "они"? - придвинулся Ковалёв.

- Белые... халаты... - пальцы вросшего сжались, и под кожей зашевелились тонкие прожилки. - Зальцман... смеялся... когда я.… пустил корни...

Ветер донёс запах гниющих плодов. Где-то в глубине Сада что-то мягко хрустнуло.

- А почему... ты ещё помнишь?

Глаза существа вдруг прояснились - на секунду в них вспыхнул страшный, человеческий ужас.

- Потому что... Сад... ест медленно... - он зашевелил губами, будто пробуя на вкус последние слова. — Сначала тело... потом... память... Я.… ещё не весь... его... а я любил…его… ухаживал….

Ковалёв замер, ощущая, как ледяная дрожь пробегает по спине. Перед ним, вросший в пульсирующий пень, умирающий садовник смотрел на него глазами, в которых смешались боль, надежда и страшное понимание. Его губы, потрескавшиеся, как пересохшая земля, шевелились, пытаясь сформировать слова.

- Помогите... - вырвалось у него, и этот хриплый шёпот был настолько человеческим, что у бойцов сжались кулаки.

Сержант Морозов, самый молодой из группы, не выдержал:
- Чёрт возьми, он же ещё живой! Нельзя его вот так оставлять!

Но вросший уже не был человеком. Ниточки мицелия шевелились под его кожей.

- Как выбраться? - резко спросил Ковалёв, чувствуя, как воздух вокруг становится гуще, насыщеннее спорами.

Вросший медленно поднял руку. Его пальцы уже наполовину превратились в корни, но движение было точным, осознанным. Он указал на вентиляционную решётку под потолком.

- Там... - каждый звук давался ему с нечеловеческим усилием. - На… верх…

В этот момент из его рта выпал крошечный белый грибок.

Ковалёв перевёл взгляд на своих бойцов - все они понимали. Понимали, что оставлять его здесь - хуже смерти.

- Прости, брат, - прошептал Морозов, поднимая пистолет.

Вросший закрыл глаза и кивнул.

Выстрел прозвучал как хлопок лопающегося стручка. Тело дёрнулось и затихло, но странное спокойствие разлилось по его чертам.

- Быстро! - рявкнул Ковалёв, упираясь плечом в решётку.

Когда они втянулись в тёмный тоннель, снизу донесся странный звук - будто весь сад затаил дыхание. Затем, медленно и неумолимо, пространство вокруг начало шевелиться.

- Быстрее, давай! - Ковалёв шипел сквозь стиснутые зубы. Его локти скребли по ржавому металлу воздуховода, оставляя на форме кровавые полосы. Каждый мускул горел от напряжения, но животный страх гнал его вперёд.

Морозов полз следом, его прерывистое дыхание гулко отражалось в тесном пространстве.

- Чёрт... чёрт... чёрт... - шептал он, как заклинание, ощущая, как пот стекает по спине ледяными струйками.

Ковалёв резко оглянулся:
- Ты как там?

- Живой, блядь, жив! - Морозов выругался, когда колено ударилось о выступающий болт. Острая боль пронзила ногу, но он не замедлил движения - адреналин заглушал всё.

- Тише! - прошипел Ковалёв, чувствуя, как дрожит вентиляционная решётка под их весом.

Стенки тоннеля пульсировали жизнью. В щелях между металлическими панелями шевелились белесые корни, напоминающие спутанные нервные окончания. Один такой усик потянулся к лицу Морозова, но боец резко дёрнул головой в сторону.

Сверху, с рёбер вентиляционных труб, свисали бледные корневища. Они ритмично пульсировали, и когда бойцы проползали под ними, холодные отростки касались их лиц, оставляя липкие следы. Один особенно цепкий усик обвился вокруг голени Ковалёва - пришлось коротким движением ножа срезать его. Отсечённый кусок ещё несколько секунд судорожно дёргался, словно червь.

Впереди забрезжил серый свет.

- Выход! Вижу выход! - Ковалёв участил дыхание, ускоряя движение. Его пальцы скользили по влажному металлу, ногти ломались о неровности, но он не чувствовал боли - только всепоглощающее животное желание выбраться.

Морозов внезапно вскрикнул: "Стой! Решётка!"

Ковалёв резко затормозил - прямо перед ним зияла пропасть. Ржавая конструкция держалась на последнем болте, едва сопротивляясь тяжести времени.

- На счёт три! - скомандовал Ковалёв. На третьем счёте они обрушились на преграду всем весом. Металл с противным скрежетом подался, и они вывалились наружу, в колючие объятия кустарника.

Ковалёв мгновенно вскочил на ноги, автоматически приводя оружие в боевое положение. Его глаза лихорадочно сканировали местность. Ничего. Абсолютная тишина. Лишь их прерывистое дыхание нарушало лесной покой.

- Чёрт... чёрт... чёрт... - Морозов бил кулаком по земле, выплёскивая остатки адреналина. Его руки мелко дрожали, зубы стучали в такт учащённому пульсу.

Ковалёв резко схватил его за плечо.

- Соберись! Вставай! Они могли...

- Нет! - Морозов резко встряхнул головой. - Никого. Мы... мы выбрались...

Их взгляды встретились. В глазах каждого читалась странная смесь облегчения и неверия.

- Бежим. Пока не передумали, - Ковалёв рванул вперёд, даже не глядя на компас. Главное было - расстояние. Как можно большее расстояние от этого места.

Их сапоги громко хрустели по валежнику, но сейчас этот звук казался прекраснее любой музыки. Звук свободы. Звук возвращённой жизни.

4

Госпитальная палата утопала в мертвенном свете флуоресцентных ламп, отбрасывавших сизые блики на потрескавшуюся штукатурку стен. Воздух был густым от едкого запаха карболки, железистого душка крови и чего-то ещё — чего-то тёплого, органического, что не выветривалось даже через распахнутое настежь окно.

Ковалёв сидел на краю койки, его пальцы судорожно впивались в край простыни, оставляя ржавые отпечатки. Бинты на руках пропитались сукровицей, местами обнажая рваные края ран. Ногти были сломаны до живого мяса — будто он отчаянно цеплялся за что-то или кого-то.

На соседней койке Лисенко лежал неподвижно, уставившись в потолочную плитку. Его лицо приобрело землисто-серый оттенок, а в глазах мерцал тот особый блеск — тот самый, что появляется у людей, видевших нечто, после чего мир уже никогда не будет прежним. Бледные губы беззвучно шевелились, повторяя одно и то же слово — или, возможно, имя.

О судьбе Морозова они ничего не знали. Персонал госпиталя избегал их вопросов, а в дверном проёме неизменно дежурил часовой с автоматом.

Дверь распахнулась без предупреждения.

В палату вошёл майор Волков. Его шинель, пропитанная запахами пороховой гари и сырой земли, тяжело свисала с широких плеч. На петлицах — характерные для СМЕРШа малиновые канты с золотистой окантовкой. Сапоги, покрытые грязью и чем-то липким, глухо стукнули по кафелю, оставляя влажные следы. Под шинелью виднелась кобура с массивным ТТ.

- Ну что, герои, - его голос звучал нарочито ровно, слишком спокойно для той тьмы, что читалась в их глазах. - Излагайте. По порядку.

Ковалёв с трудом сглотнул ком в горле и начал хрипло, делая мучительные паузы между словами:

- Мы... обнаружили бункер в секторе 7-Б... - наконец выдавил он. — Там было...

Волков резко поднял руку в черной перчатке, прерывая его.

- Придержись.

Повернувшись к медсестре, замершей в дверях, он коротко кивнул в сторону коридора. Движение было отточенным, привычным - явно не первое подобное.

- Всем выйти. И доложить дежурному по госпиталю - пост на пятьдесят метров от двери.

Когда дверь захлопнулась, майор медленно опустился на табурет. Его непроницаемое лицо внезапно постарело на добрый десяток лет. Из внутреннего кармана он извлёк потрёпанную папку с грифом "Совершенно секретно" - на обложке красовался характерный штамп: "Особый отдел НКО СССР. СМЕРШ". Положил на тумбочку, аккуратно разгладил ладонью.

- Я знаю, что вы видели, - произнёс он, намеренно не повышая голоса. Взгляд скользнул по стенам. Искал "жучки"?

- Но есть нюансы... которые не для всех ушей.

Лисенко резко приподнялся на локте. Глаза, воспалённые и дикие, расширились:

- Вы... знали?!

- Знал. Не всё. Но достаточно, - он прикурил, тщательно выбирая слова. - Поэтому вы живы. Пока что.

Его пальцы медленно раскрыли папку, обнажив пожелтевшие листы с печатями Третьего рейха и фотографии, на которых люди в белых халатах склонились над чем-то, больше напоминавшим клубок жил, чем человеческое тело.

- «Аненербе», - наконец произнёс он. - «Наследие предков». Официально - исследовательский институт. На деле - лаборатория.

Он достал одну из фотографий - на ней был запечатлён высокий худой мужчина с ледяными глазами.

- Доктор Эрих Зальцман. Гений биологии и абсолютный маньяк. Он верил, что можно создать солдата, который не умрёт никогда. Который будет восстанавливаться из любой биомассы. Ранен? Плоть срастётся. Убит? Останки прорастут заново.

- А «сад»? - прошептал Лисенко. - В документах… там было что-то про сад?

Волков медленно кивнул.

- Вторая часть проекта. Биологическое оружие, маскирующееся под природу. Деревья. Трава. Грибы. Что угодно. Оно должно было ждать. Замереть на годы, десятилетия… а потом, по сигналу, проснуться и уничтожить всё живое. Без выстрелов. Без взрывов. Просто… поглотить.

- Мы думали, всё уничтожено в сорок втором, - продолжил Волков, но его голос теперь звучал глухо, будто доносился из-под воды. - Но два дня назад оттуда пошёл сигнал. Тот же код, что и в последнем сообщении Зальцмана.

Лисенко вдруг застыл. Его глаза расширились.

- Вы не понимаете… - его голос сорвался в шёпот. - Там нет никаких солдат. Там… оно уже выросло.

Волков молча протянул потёртый серебряный портсигар с выгравированными инициалами «В. В.». Ковалёв машинально взял папиросу, но пальцы его дрожали так, что он трижды промахнулся, прежде чем смог прикурить от зажигалки майора.

- Спасибо… - хрипло выдохнул он, делая первую глубокую затяжку.

Дым, едкий и горьковатый, заполнил лёгкие, на мгновение перебивая привкус страха, въевшийся в рот за те долгие часы в бункере.

Волков наблюдал, как трясущиеся руки бойца постепенно успокаиваются. Сам он не курил - просто держал портсигар для таких случаев. Для моментов, когда даже самым крепким мужикам нужно было хоть какое-то подобие опоры в этом мире.

- Рассказывай дальше-, - тихо сказал майор, когда Ковалёв выдохнул первую струю дыма. В его голосе не было нетерпения - только усталая готовность принять ещё одну порцию кошмара, которую ему, как офицеру, предстояло не просто выслушать, а пропустить через себя, чтобы потом решать, что с этим делать.

- Мы спустились по этим чёртовым ступеням, а там вонь стояла, как на скотобойне. Двери все оплетенные чёрными корнями…

Он замолчал, зажмурившись.

- Ну?

- Внутри… Всё светилось. Стены, потолок - будто фосфорные гнилушки. И жара, как в парилке. Первая комната оказалась лабораторией. Разбитые колбы, шприцы и лужи…

- Конкретнее, - Волков наклонился вперёд, его голос прозвучал резко, как удар.

Ковалёв говорил сбивчиво, затягиваясь папиросой, а Волков слушал. С каждым словом лицо майора становилось мрачнее. Тени под глазами углублялись, морщины у рта заострялись - будто невидимые нити стягивали его кожу, превращая живого человека в каменную маску.

Он не перебивал. Не задавал вопросов. Просто сидел, сжав руки на коленях так, что костяшки побелели, и слушал.

А Ковалёв рассказывал.

Про то, как стены бункера дышали.

Про то, как кровь на полу не просто текла, а ползла, словно живая, собираясь в комки, в плёнки, во что-то, что пыталось принять форму.

Про погибших разведчиков, которые стали частью сада.

Лисенко резко поднялся с койки. Его худое тело напряглось, как пружина. Глаза, воспалённые от бессонницы, горели лихорадочным блеском, а на лбу выступили капли холодного пота. Он сжал кулаки и его голос сорвался на крик:

— Давайте разбомбим это проклятое место! В пыль! Чтобы даже пепла не осталось!

Волков медленно поднял голову. Его непроницаемое лицо теперь напоминало каменную маску - лишь лёгкое подрагивание век и глухой блеск в глазах выдавали сдерживаемое напряжение. Когда он заговорил, его голос звучал низко и мерно, как погребальный колокол:

- Нельзя. Если там останется хоть одна спора, если эта... тварь действительно способна возродиться из капли грязи - взрыв разнесёт заразу на километры. Хочешь, чтобы через месяц вся округа превратилась в такой же ад? Чтобы из каждого куста торчали костяные щупальца, а из земли лезли сросшиеся трупы?

Ковалёв, до этого молчавший, внезапно ударил кулаком по тумбочке. Стакан подпрыгнул и разбился, осколки звеня рассыпались по кафелю. Его голос, хриплый от напряжения, прозвучал почти как рычание:

- Тогда что, чёрт возьми, нам делать?! Сидеть и ждать, пока эта мерзость до нас доберётся?!

Волков молча достал из потрёпанной папки схему бункера. Его пальцы, покрытые старыми шрамами, дрогнули, когда он указал на вентиляционные шахты:

- Огнём. Но не просто поджечь - выжечь дотла. Температура выше тысячи градусов. Трое суток непрерывного горения. Никаких останков, никакой биомассы - только пепел.

Лисенко нервно провёл дрожащей рукой по лицу. Его дыхание участилось, глаза метались по комнате, словно искали выход:

- Как? Там же металл, бетон... Понадобится чёртова прорва горючки...

- Термитные заряды, - резко перебил Волков. Его голос зазвенел, как клинок. - Специальный состав. Горят при двух тысячах градусов. Плавят броню, камень, даже вольфрам. Мы запечатаем все выходы, заложим заряды в каждую щель, каждую трубу. Без кислорода - никакого распространения.

Ковалёв горько усмехнулся. Его глаза неестественно блестели:

- А если оно выдержит? Если эта тварь переживёт даже это?

- Не выдержит. - Волков швырнул на кровать пожелтевший отчёт с грифом "Совершенно секретно". - Испытания 1942 года. Даже их лучшие образцы рассыпались в пепел после 52 часов в такой печи.

Лисенко вдруг обхватил себя за плечи. Его голос, внезапно ставший детски-беззащитным, прозвучал неуверенно:

- А мы?.. Мы же уже...?

- Вы не заражены.

Ковалёв резко поднял голову, глаза его сузились в немом недоверии.

- Как?! Мы же все видели...

- Кровь чиста. - Волков отодвинул в их сторону листы с результатами. - Ни спор, ни чужеродных структур. Вы здоровы.

Лисенко вдруг закашлялся - сухо, надрывно.

- А Морозов?

Тишина повисла на несколько тяжёлых секунд. Волков не ответил сразу. Он подошёл к окну, механически проверил, плотно ли закрыта створка, прежде чем развернуться. Его лицо оставалось непроницаемым, но во взгляде читалось нечто худшее, чем жалость - безжалостное понимание.

- Он заразился в тот момент, когда побег пробил ему ногу. - Голос прозвучал глухо, будто из-под земли. - Это не просто рана. Это инъекция. Клетки-носители уже в организме.

Ковалёв вскочил так резко, что задел ногой стул и тот с грохотом опрокинулся.

- Тогда режем здесь и сейчас! - Он рванулся к выходу из палаты. - Вырежем всё в радиусе пяти сантиметров! Неужели медицина бессильна?

- Ты глуп? - Волков положил на стол рентгеновский снимок. Чёрные нити, словно корни ядовитого растения, пронизывали кости, опутывали лимфатические узлы. - Они не в ране. Они в крови. В каждом органе.

Лисенко закрыл глаза. Его дыхание стало нарочито ровным - дыхание человека, принявшего неизбежное.

- Сколько?

- Два часа. Но есть другой вариант.

Ковалёв замер.

Волков стоял перед бойцами, его поза была непоколебима, а во взгляде горела холодная решимость. В палате воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием раненых.

- Морозов идёт в бункер.

Глухой удар кулака по металлическому каркасу койки - Ковалёв не сдержался, но промолчал.

- У него катализатор. - Волков развернул схему, ткнул пальцем в центр реакторного отсека. - Когда он введёт состав, температура горения превысит три тысячи градусов. Выгорит всё. До последней споры.

- Он сгорит заживо!

- Да. - Волков не стал искать мягких слов. - Но шансов у него нет. Никаких.

Он достал из папки документы с печатями, бросил на стол.

- Все бумаги оформлены. Добровольное согласие. Приказ командования.

Лисенко сжал кулаки до хруста:

- А если... подождать? Может, найдём другой способ...

- Нет. - Волков оборвал его резко, как отрубая. - У нас два часа. Потом он перестанет быть человеком.

Тишина сгустилась, став почти осязаемой.

Тишина сгустилась в палате - густая, как смола, тяжёлая, как свинцовый лист. Она обволакивала стены, давила на виски, заставляя кровь пульсировать в такт неровному дыханию.

Волков стоял у окна, его мощные плечи напряглись под грубым сукном кителя. Пальцы непроизвольно сжимались и разжимались - знакомый жест, когда нужно было подавить дрожь. В потускневшем стекле отражалось измождённое лицо с глубокими тенями под глазами, но остававшееся непроницаемым. Лишь в уголках губ затаилась горькая складка.

- Вот так, братцы... - Его голос прозвучал неожиданно мягко, почти по-отечески. - На этой войне... порой приходится платить по самым страшным счетам.

Он медленно обвёл взглядом палату, задерживаясь на каждом. — Другого выхода нет. Так уж вышло.

Лисенко сидел на койке, сгорбившись, будто невидимая тяжесть пригнула его к постели. Обычно насмешливый взгляд стал пустым, устремлённым в никуда. Пальцы механически теребили край одеяла, пытаясь найти опору в этом кошмаре. В горле стоял ком - все слова, которые он хотел сказать Морозову, теперь навсегда остались невысказанными.

Ковалёв застыл у двери, широко расставив ноги, как перед атакой. Кулаки сжимались до хруста. По щеке скатилась единственная предательская слеза, которую он смахнул яростным движением.

- Это... это не по-людски, - прохрипел он. - Мы же... мы же братья по оружию...

Волков тяжело шагнул к нему, положил ладонь на плечо:
- Именно поэтому он согласился. Потому что мы - братья. А братья... иногда берут на себя самый страшный долг.

Он сделал глубокий вдох.

- Выздоравливайте. Всех, кто останется в строю... жду у себя. Возьму под начало.

Откуда-то издалека донёсся приглушённый взрыв. Стены едва заметно дрогнули.

Тишина.
Теперь — навсегда.

Лисенко закрыл глаза. Ковалёв уронил голову на сложенные руки. Волков продолжал стоять у окна, где в багровых отсветах заката не осталось ни теней, ни страха.

Только пустота.
И память.

1

Апрель 1943 года. Смоленские леса.

Туман стелился по земле, цепляясь за подол шинели, как холодные пальцы. Капитан Ковалёв медленно провёл ладонью по стволу берёзы — кора была иссечена осколками, будто изрублена тупым тесаком. Вмятины от пуль, тёмные подтёки смолы, напоминающие запёкшуюся кровь. Он принюхался: в воздухе витали запахи пороха, гари и что-то ещё — сладковато-тяжёлое, как в старом погребе, где годами лежит тлен.

Разведчики шли цепочкой, ступая осторожно, боясь потревожить спящую землю. Под ногами хрустели гильзы — их было так много, что снег, ещё сохранившийся в тени оврагов, казался усыпанным медной крупой.

Капитан Ковалёв переступил через поваленное дерево, и его взгляд скользнул по земле, усеянной телами. Но не наших бойцов — только немцы. Десятки серо-зелёных мундиров, застывших в неестественных позах, с пулевыми отверстиями в груди и головах.

- Где наши? - пробормотал Морозов, наклоняясь к одному из убитых.

Ковалёв молчал. Война не бывает односторонней. Если здесь полегли немцы - значит, должны быть и красноармейцы. Хотя бы следы: раненые, убитые, признаки отступления. Но вокруг - ничего. Лишь враги, брошенные, как скрюченные куклы, с пустыми глазами, уставленными в серое небо.

- Может, своих забрали? - предположил Лисенко.

- Тогда и оружие бы собрали, - хрипло ответил Ковалёв.

Но на земле не было ни наших винтовок, ни касок - только немецкие «маузеры», да разбитые «шмайсеры». Словно бой шёл, а наших солдат здесь и не было вовсе.

Ковалев почувствовал, как по спине пробежал холодок. Лес сжимался вокруг как гигантская ловушка, готовая захлопнуться.

- Капитан, - хрипло окликнул Морозов, - взгляните-ка.

В воронке от снаряда лежали трое немцев. Один на спине, с лицом, застывшим в немом ужасе, руки вытянуты вперёд. Казалось перед смертью он отбивался от невидимого противника. Двое других неестественно скрюченные, с вывернутыми под невозможным углом шеями.

- Вперёд, - Ковалёв прочистил горло и сделал резкий жест рукой.

Они продвигались, сверяясь с картой, но вокруг не было ни ориентиров, ни следов - только бесконечный лес, словно поглотивший всех, кто здесь побывал до них. Земля под ногами казалась зыбкой, каждый шаг проваливался в мягкую подушку из перегноя, а в груди отдавалось глухим эхом. Сердце стучало так, будто билось не внутри тела, а где-то снаружи, в этой гнетущей мёртвой тишине.

- Странно... - Ковалёв замер, вглядываясь в серую пелену тумана, что клубился между деревьями.

Координаты были точными. Но вокруг - пустота. Лишь стволы деревьев, опутанные липкой весенней паутиной, и тишина, давящая дурным предчувствием.

- Может, ошиблись? - спросил Лисенко, нервно покусывая губу.

Ковалёв промолчал. Он знал - ошибки не было. Просто лес не желал раскрывать свою тайну. Или кто-то позаботился, чтобы её никто не нашёл.

- Разойдись цепью, проверим ещё раз, - тихо скомандовал он.

Капитан Ковалёв замер, вслушиваясь в тишину. Где-то вдали ещё тлели деревья, и порывы ветра доносили горьковатый запах гари.

- Тихо, - едва слышно прошептал он, подняв сжатый кулак.

Разведчики застыли на месте. Впереди, сквозь густые заросли, просматривалась заросшая просека - старая заброшенная дорога, поросшая молодым осинником. Именно здесь, согласно последним полученным координатам, должен был находиться бункер.

- Последний сеанс связи был три дня назад, - тихо доложил старший сержант Морозов, бесшумно передёргивая затвор автомата. - Группа нашла вход, но что-то пошло не по плану.

Ковалёв молча кивнул. Он прекрасно понимал, сколько значений могло скрываться за этим "не по плану" на войне: минные ловушки, вражеские засады, а иногда - нечто такое, о чём не упоминалось даже в секретных сводках.

- Вперёд.

Они двинулись беззвучно, ступая по упругому мховому покрову.

- Тише... - прошипел Ковалёв, сжимая ППШ так, что костяшки пальцев побелели. Его ладонь скользнула по холодному металлу, когда он осторожно раздвигал кустарник. В воздухе стоял приторно-сладкий запах гниения, смешанный с чем-то резким - чем-то средним между формалином и медным привкусом крови.

И тогда они увидели.

В углублении между корнями древнего дуба сидело нечто. То, что когда-то было человеком. Голое тело покрывали пульсирующие бугры, будто под кожей шевелилось что-то живое. Ободранные до костей пальцы продолжали механически скрести землю, вырывая в почве глубокие борозды.

- Матерь Божья... - Лисенко судорожно перекрестился и с силой сплюнул в сторону.

Существо медленно подняло голову. Мутные, молочно-белые глаза без зрачков с болезненной медлительностью сфокусировались на солдатах.

- Blüten! - его голос напоминал шелест пересушенных листьев. - Blüten...

Ковалёв сделал осторожный шаг вперёд, но в этот момент кожа на груди существа внезапно натянулась, став пергаментно-прозрачной. Чётко обозначились контуры чего-то тёмного, ритмично пульсирующего под кожей.

Лисенко инстинктивно отпрянул, случайно задев сапогом сухую ветку. Громкий треск разнёсся по лесу.

Существо дёрнулось, его голова неестественно закинулась назад.

- Оно нас слышит, - прошептал Морозов, до боли сжимая приклад винтовки.

В подтверждение этих слов существо вскочило - его движения были резкими, угловатыми, как у марионетки с оборванными нитями. Из перекошенного рта брызнула густая жёлтая субстанция.

- BLÜTEN!! - пронзительный вопль эхом разнёсся по лесу. Существо указало дрожащей рукой на массивную железную дверь, почти полностью скрытую под слоем плюща.

Ковалёв только начал реагировать, когда тело существа забилось в мучительных конвульсиях. Позвоночник выгнулся, раздался отвратительный хруст ломающихся костей и из всех естественных отверстий начали пробиваться тонкие кроваво-алые побеги.

- Огонь! - скомандовал Ковалёв.

Лисенко дал автоматную очередь. Но существо рванулось не на них - мимо, к двери. Обезумевшие пальцы с сорванными ногтями впились в ржавый металл.

- Hier! Hier ist das Tor! - его голос превратился в нечеловеческий визг, когда он начал биться головой о дверь. Кровь брызнула на табличку, смывая слой грязи и обнажая надпись: "PROJEKT BLÜTENFLESCH".

- Твари! - закричал Лисенко, выпуская ещё очередь. Пули вонзились в дверь, но стрелять было уже не в кого - тело разрывалось изнутри, как переспелый плод, выпуская наружу клубки влажных, пульсирующих стеблей.

Ковалёв резко оттянул Лисенко назад, когда первый кроваво-красный побег, извивающийся как разъярённая змея, рванулся в их сторону.

- К двери! Отступаем! - резко скомандовал Ковалёв, левой рукой выхватывая гранату из сумки. Металлическая чека звякнула, когда он зубами дёрнул предохранительное кольцо. - Гранааааата!

Они едва успели откатиться за стальную дверь, когда оглушительный взрыв разорвал лесную тишину. Дверь с глухим металлическим стуком захлопнулась, отрезая последнюю связь с внешним миром. В последнее мгновение перед тем, как тьма поглотила всё, Ковалёв успел заметить, как останки... нет, уже не человека, а чего-то совершенно иного - продолжали пульсировать, прорастая сквозь почву кроваво-красными побегами.

Абсолютная темнота.

Гнетущая тишина.

Только прерывистое дыхание троих бойцов и.… странный шорох. Едва уловимый, похожий на то, как кто-то осторожно перелистывает старые документы.

Луч фонаря Лисенко вырвал из мрака узкий бетонный коридор, уходящий вглубь.

- Товарищ капитан... - голос Морозова предательски дрожал, - мы в глубокой...

Ковалев бросил на него взгляд.

- Затруднительной ситуации.

2.

Желтоватый луч фонаря вырвал из темноты узкий коридор.

Бункер дышал. Буквально.

Стены ритмично колебались, представляя собой гигантскую грудную клетку. Отслаивающаяся краска шелушилась, напоминая старую кожу, обнажая ржавые шрамы коррозии.

- Твою дивизию! - Лисенко резко остановился, наступив на что-то хрустящее. Очки. Обычные круглые очки с треснувшей линзой. Рядом лежал раскрытый портсигар, внутри две аккуратные, нетронутые папиросы.

Морозов поднял с пола пожелтевший листок.

- Это... счёт за электричество?

Ковалёв взял документ. Обычная служебная бумага от 12 марта 1943 года. Подпись внизу размашистая, с нервным росчерком. В углу засохшее пятно от кофе.

- Они просто работали здесь, - глухо прошептал Лисенко.

Луч фонаря скользнул по стене. Длинные царапины, явно оставленные человеческими ногтями, вели к вентиляционной решётке. У самого отверстия - тёмное пятно. Ковалёв провёл пальцем - липкое.

- Кровь?

- Не знаю. И знать не хочу.

Первая дверь слева поддалась с тихим скрипом, нехотя впуская непрошеных гостей. Дрожащий в потной ладони Лисенко фонарь высветил кабинет, застывший во времени.

Стол, заваленный бумагами. Аккуратные стопки документов, чернильница с высохшими чернилами, пресс-папье в виде имперского орла - его крылья теперь покрылись равномерным слоем пыли. На стене висел календарь, остановившийся на 15 марта. Последний день чьей-то жизни.

- Как будто он просто вышел, - Морозов протянул руку, коснувшись фарфоровой кружки на краю стола. Его пальцы дёрнулись. - Чай ещё... тёплый.

Ковалёв резко развернулся, ствол автомата рефлекторно взметнулся вверх:
- Что?!

Морозов медленно поднял взгляд. В тусклом свете фонаря его лицо казалось восковым, неестественно бледным.
- Шутка, - голос сорвался на хрип. - Чай... ледяной.

Тем временем Лисенко открыл верхний ящик стола.

- Капитан...

В ящике лежал безупречно сохранившийся "Вальтер" P38. Оружие маслянисто поблескивало в свете фонаря. Рядом фотография: молодая женщина в летнем платье держала за руку девочку с бантами. На обороте - аккуратная надпись готическим шрифтом: "Моей дорогой Маргарет. Вечно твой".

- Брось, - резко оборвал Ковалёв. - Идём дальше.

Следующая дверь с пронзительным скрипом поддалась, освобождаясь от ржавых петель. В лицо ударила волна едких запахов - резкий формалин, обжигающий спирт и под ними - сладковато-тяжёлый шлейф разложения, будто что-то гнило здесь годами, пропитав собой стены.

Лаборатория застыла во мраке, словно застигнутая на месте преступления. Лучи фонарей выхватывали из темноты:
- Пустые клетки с прутьями, покрытыми бурой коркой - ржавчиной или запекшейся кровью;
- Разбитые колбы, чьи осколки, подобно слезам, сверкали в лужах мутной жидкости;
- Застывшие механизмы с потрескавшимися шкалами, чьё назначение унесло с собой последнее поколение исследователей.

Чёрные провода, подобные змеям, свисали с потолка, перемежаясь с обрывками документов - кривыми формулами, цифрами, пометками, поглощёнными временем.

- Что это?..

Луч фонаря упёрся в массивный стеклянный цилиндр в центре помещения. Мутная жидкость внутри слабо пузырилась, как дыхание спящего монстра. В ней плавали розоватые нитевидные образования - слишком розовые, лишённые кожи. Они пульсировали, тонкие волокна сжимались в такт, чувствуя свет, тянулись к нему.

- Не подходи! - Ковалёв вцепился в плечо Морозова, ногти впились в ткань.

Резкий металлический скрежет ударил по ушам.

Все замерли, вжавшись в стены.

Звук раздавался сверху, из вентиляционного канала. Не просто шорох - что-то массивное, тяжелое, с усилием продвигалось по металлическим воздуховодам.

- Крыса... - прошептал Лисенко, но дрожащий в его руке фонарь выдавал страх.

- Крысы так не передвигаются, - Морозов сглотнул ком в горле.

Над ними вентиляционная решетка внезапно дернулась. Ржавые крепления заскрипели под нагрузкой. Из щелей посыпались хлопья рыжей коррозии.

БАМ.

Мощный удар изнутри. Металлическая решетка прогнулась.

БАМ.

Еще сильнее.

Затем - мертвая тишина.

Лишь капли конденсата, падающие с потолка, звонко разбивались о бетон, каждый звук - как удар по натянутым нервам.

Ковалёв плавно поднял автомат:
- Отходим. Медленно. За мной.

Они отступили к выходу, дверь лаборатории с глухим стуком захлопнулась за спиной. Воздух в коридоре был спертым, насыщенным звериным теплом и влагой, как в коровнике после загона скотины.

Стены бункера, сложенные из грубого бетона, покрылись черными разводами плесени и трещинами. Коммуникации под потолком гудели, роняя капли влаги, которые разбивались в темноте с металлическим звоном. Под ногами хрустели осколки стекла и гильзы - 9-мм, советского производства.

Здесь уже были наши.

На стенах поблекшие, но различимые указатели:

"LABOR SECTOR - 4" - стрелка уходила вправо, в черную пасть коридора;

"NOTAUSGANG" - аварийный выход, но надпись была перечеркнута красной краской, а рядом выцарапано: "НЕ ВЫХОД";

"VERBOTEN ZUTRITT!" - табличка висела криво, ранее сорванная и наспех прибили обратно.

- Куда? - Лисенко вопросительно посмотрел на Ковалёва.

Тот молча указал стволом на "NOTAUSGANG", но вдруг замер.

В слое пыли четко отпечатались свежие следы - две пары сапог.

- Они здесь... - Морозов присел, проводя пальцами по липкому пятну на бетоне. Кровь. Еще не успела засохнуть.

- Значит, живы, - Ковалёв сжал зубы. - Идём.

Они двинулись вперед, каждый шаг отдавался в висках глухим, натужным стуком. Лучи фонарей неуверенными щупальцами, робко ощупывали темноту, выхватывая из небытия фрагменты чужого кошмара: оборванные провода, свисающие кишками; следы от пуль, врезанные в бетон; кровавые отпечатки ладоней - пять растопыренных полос, застывших в немом крике. Здесь кто-то отчаянно цеплялся за жизнь, скребя ногтями по холодной шершавой поверхности, отказываясь исчезнуть в этой тьме.

Ковалёв шел первым. Его лицо оставалось непроницаемым, но челюсть была сжата до хруста. В глазах читалась не ярость, а ледяная, смертельная ясность: он уже предвидел развязку. Но приказ есть приказ. Пальцы мертвой хваткой сжимали автомат - единственную реальность в этом кошмаре.

Лисенко, обычно едкий и насмешливый, сжимался при каждом шаге. Его взгляд метался, выискивая не столько опасность, сколько хоть какой-то знак, что их товарищи живы. Губы беззвучно шевелились - то ли молитва, то ли проклятия. Он ощущал тошнотворный ком страха, подкатывающий к горлу.  Чувство, будто их давно ведут на заклание.

Морозов дышал неестественно ровно и громко. Его обычная грубоватая уверенность испарилась. Тело напряглось до предела, взгляд прикован к спине Ковалёва, как у слепца, следующего за поводырем. Он осознавал свой страх. И ненавидел себя за это.

Они молчали. Слова были излишни. Каждый слышал предательски громкое, неровное биение чужого сердца - как щелчки снятого с предохранителя оружия в гробовой тишине.

А вокруг шепталась тьма, наполненная шорохами, каплями, странными звуками, похожими то ли на смех, то ли на предсмертный хрип.

Но они шли вперед.
Потому что отступать было некуда.

И вдруг туннель раздвоился.

На левой стене - новая табличка, начертанная углем по-русски:
«КП-3. НЕ СТРЕЛЯТЬ!»
Стрелка указывала в узкий служебный лаз, заваленный обломками.

- Это их метка, - кивнул Лисенко. - Значит, выбрались.

Внезапно - звук. Хриплое бульканье, будто кто-то захлебывается собственной кровью.

Лисенко резко развернулся, ствол автомата уставился в темноту.
- Там.

БАМ.

Где-то впереди гулко захлопнулась дверь.
Послышалось шарканье.
Учащенное, прерывистое дыхание.

- Вперед! - рявкнул Ковалёв.

Они рванули вперед, фонари скакали по стенам, выхватывая следы отчаянного боя: пустые магазины, порванный ремень, клочья военной формы - их товарищи явно отбивались от кого-то.

Они мчались сквозь кишки бункера. Сапоги гулко били по проржавевшим металлическим плитам, каждый удар отдавался в висках тупой болью. Пляшущие лучи вырывали из тьмы фрагменты страшной хроники: пулевые отметины, похожие на оспины на лице бетона, черные подтеки засохшей жидкости, обрывки формы с узнаваемыми нашивками "СССР".

Неожиданно туннель оборвался, упираясь в массивную стальную дверь, напоминающую шлюз подлодки. Ее поверхность была исчерчена параллельными царапинами - глубокими, словно оставленными когтями гигантского зверя. Центральный штурвал неестественно блестел, будто его недавно крутили потными руками.

Надпись на немецком гласила:
«HAUPTSEKTOR - ZUTRITT NUR FÜR PERSONAL»
(Главный сектор - Только для персонала)

Но внимание привлекала другая отметина - свежая, нанесенная углем:
«ЗДЕСЬ. 3-й»
Рядом - три вертикальные черты, последняя недорисованная.
Их условный знак. Их люди.

Ковалёв прижал ладонь к холодной поверхности, ощутив едва заметную вибрацию.
- Они внутри, - его голос звучал надтреснуто.

Лисенко вцепился в штурвал, мышцы на руках вздулись, как натянутые тросы. Металл заскрипел, механизмы взвыли от сопротивления, и дверь сошла с места с пневматическим стоном.

Их встретил воздух - стерильный, с примесью меди и формалина. Аварийные лампы расплескали красноватый свет, превращая огромный зал в подобие чрева механического Левиафана.

Центральный отсек напоминал кошмарный гибрид операционной и лаборатории. Стеклянные цилиндры с мутноватой жидкостью, где пульсировали розовые биомассы. Стерильные столы, уставленные хирургическими инструментами - скальпелями, костными пилами, устройствами, напоминающими дрели. Мониторы с погасшими экранами, кроме одного - тот мигал тревожным желтым сигналом.

И на стене... человек. Вернее, то, что когда-то было человеком, а теперь стало частью системы.

Толстые черные кабели вросли в его позвоночник, пульсируя в такт работе скрытых механизмов. Металлические штыри пронзали челюсть, фиксируя ее в вечной беззвучной гримасе - словно кто-то пытался заставить его говорить, но забыл принцип работы голосовых связок.

Глаза - мутные, лишенные зрачков, тускло отражали красный свет аварийных ламп. В них не было ни мысли, ни страха. Только пустота. Кожа жила отдельной жизнью - бледная, покрытая пульсирующими буграми, под которыми копошилось что-то живое. Плоть периодически вздрагивала, словно невидимые пальцы изнутри пытались разорвать ее.

Самое ужасное - он дышал.

Грудь ритмично поднималась и опускалась с механической точностью.

Существо медленно подняло голову.

Губы, прошитые металлической проволокой, но не сомкнутые наглухо, дрогнули:

То-ва...ри-щи...

Это был капитан Громов - командир 3-го отряда. Его лицо. Его глаза.

Морозов рухнул на колени, его вывернуло. Лисенко замер с автоматом наготове, но пальцы предательски дрожали.

Ковалёв сделал шаг вперед - и в этот момент существо повернуло голову в его сторону.

Экран замигал чаще. Щелкнуло реле, из динамиков раздался механический голос:
"ПРОТОКОЛ... АКТИВИРОВАН... ТРЕБУЮТСЯ... ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ... КОМПОНЕНТЫ..."

Перед ними висел их товарищ. Не мертвый. Не живой.

Громов - человек, вытащивший Ковалёва из-под огня - теперь пульсировал в паутине проводов. Губы судорожно подрагивали. Глаза, лишенные сознания, смотрели сквозь них.

- То-ва-рищ... - из горла вырвался хриплый, механический, но узнаваемый голос.

Ковалёв ощутил, как почва уходит из-под ног.

Лисенко сжал автомат до хруста в суставах. Его обычно насмешливый взгляд стал пустым, как неработающие мониторы вокруг.

- Черт... Черт возьми! - он зажмурился, но кошмарная картина не исчезала.

Морозов стоял на коленях, его рвало - не от страха, а от предательства. Предательства собственного тела, отказавшегося выполнить приказ.

Ковалёв поднял автомат.

В тишине отсека скрипнул ремень, звякнул затвор. Его руки дрожали - сначала едва заметно, потом сильнее, глубже, пока дрожь не проникла в самое нутро, не стала частью каждого вздоха, каждого удара сердца.

Палец лёг на спусковой крючок.

Перед ним был Громов. Тот самый, что в сорок втором вынес его, раненого, из-под миномётного огня. Чей смех гремел громче всех на вечерних привалах. Чьи руки, теперь прошитые стальными нитями, когда-то уверенно держали карту и карандаш, прокладывая маршрут.

Глаза - пустые, и всё же в них читалось понимание. Не мольба. Не страх. Признание. Признание неизбежного.

В памяти всплыл тот вечер в окопе. Дождь. Грязь. Громов, прикуривая от его спички, бросает через плечо:
- Если что - стреляй. Без раздумий.

Слёзы. Горячие, солёные, они текли по щекам, смешиваясь с пороховой гарью и потом. Бесполезные свидетели крушения последней границы между долгом и человечностью.

Выстрел.

Грохот разорвал тишину, ударив по ушам, по нервам, по самой душе. В замкнутом пространстве звук обернулся физической болью.

Тишина на миг.

Потом - ещё выстрел. И ещё.

Они стреляли не в монстра, не в кошмар из сна - в своего. В того, чей голос ещё звенел в памяти, чьи шутки повторялись у костра, чьё лицо навсегда осталось на пожелтевших фронтовых фотографиях.

Когда последний патрон ушёл, Лисенко рухнул на колени. Его тело сотрясали судороги, лёгкие хрипло выдыхали воздух, словно пытаясь выплюнуть вместе с ним всю боль, весь ужас этого выбора.

Ковалёв стоял.

Дым стелился над стволом, медленно поднимаясь к потолку, где мерцали аварийные лампы. Он смотрел не на тела - на то, что они оставили после себя. На разорванные провода, на маслянистые потёки, на последние судороги того, что когда-то было не просто человеком, а самым настоящим товарищем.

- Это… это только Громов, - Лисенко вытер рот рукавом. Голос его был хриплым, но твёрдым. - Где остальные?

Ковалёв молча кивнул в сторону узкого прохода в глубине зала - ещё один коридор, ещё одна дверь. Над ней мигал красный аварийный свет, отбрасывая кровавые блики на стены.

- Вперёд, - коротко бросил он. - Найдём их. И уходим.

Морозов поднялся. Его пальцы сжали автомат так, будто это единственное, что удерживало его в реальности.

- А если они… такие же?

- Тогда… - Лисенко резко дёрнул затвор, - тогда мы сделаем то, что должны.

Коридор был узким, как горло чудовища.

Стены покрывала липкая плёнка - то ли плесень, то ли что-то иное, пульсирующее в свете фонарей. Пол усыпан обрывками бумаг, пустыми шприцами, осколками стекла.

И запах. Не химический, не кровь, не земля.

Пахло свежей травой и зеленью, как после первой майской грозы.

Дверь в конце коридора была приоткрыта - узкая полоса света разрезала темноту лезвием бритвы.

Свет не был искусственным. Он не мерцал, не гудел, не резал глаза холодным сиянием ламп. Это было как солнце - настоящее, живое, пропитанное теплом, пахнущее пылью и нектаром.

Ковалёв медленно толкнул дверь стволом.

Скрип. Тихий, будто старый дом вздохнул.

И перед ними — сад.

В приоритетную группу стран для обнаружения древних артефактов входили Англия, Испания, Франция, Италия. На берегах Туманного Альбиона гитлеровские охотники за сокровищами пытались выкрасть из Вестминстера Скунский камень, священную реликвию, без которой не мог бы короноваться ни один английский монарх.

Примерно 4000 лет тому назад ветхозаветный патриарх Иаков уснул на этом валуне использовав его вместо подушки и увидел небесную лестницу, по которой ловко сновали ангелы выполнявшие приказы архангелов: Рафаэля, Габриэля, Микаэля и Уриэля. Нацисты наделяли этот камень сверхмощной магической силой, но выкрасть его по заказу Гиммлера так и не смогли.

То, что не получилось у немецких диверсантов, сделали обычные шотландские студенты-раздолбаи. 25 декабря 1950 года четверо друзей проникли в аббатство и спокойно вынесли из него Скунский камень. В момент кражи «рукожопы» повредили трон английских монархов и раскололи «Камень Судьбы».

Шотландцы склеили древнюю реликвию своего порабощенного народа и спрятали ее в старом сломанном тракторе. Спустя три с половиной месяца после кражи парни опасаясь уголовного преследования, анонимно указали полиции местонахождение артефакта.

В 1953 году на древнем 152-килограммовом красном песчанике короновали Елизавету II.

В оккупированной Европе гитлеровцам удалось собрать все четыре «Копья Судьбы» в надежде, что одно из них окажется подлинной реликвией. По легенде римский сотник Гай Кассий Лонгин на Голгофе своим копьем нанес удар милосердия Иисусу Христу. В средневековье считалось, что копье помогает воину, владевшему им выйти победителем из любой схватки, а правителю укрепить свои земли, обезопасить их от набегов врагов, и расширить границы своего государства.

Весной 1945 года все четыре копья оказались у американцев. Конспирологи считают, что в начале XXI века янки намеренно исказили возраст настоящего «Копья» подделав результаты его углеродного анализа.

Лучшие агенты из «Наследия предков» (Аненербе) денно и нощно искали Священный Грааль. По преданию именно из этой чаши апостолы совершили первое причастие, а после смерти Спасителя его тайный ученик Иосиф Аримафейский собрал в нее бесценную кровь Иисуса.

Последний раз чашу видели весной 1243 года в замке катаров Монсегюр за три месяца до того как его осадило крестоносное воинство возглавляемое королевским сенешалем Каркассоном.

16 марта 1244 года после падения цитадели Священный Грааль бесследно исчез вместе с другими многочисленными артефактами, хранившимися в сокровищнице «еретиков».

В 1928-1932 году пропавшую чашу в развалинах замка искал немецкий писатель и непрофессиональный археолог Отто Ран. В 1936 году этот исследователь, тайный гомосексуалист и сотрудник Аненербе вступил в СС. Когда в «Ордене» узнали о его сексуальных предпочтениях, оберштурмфюрер Ран подал на имя Гиммлера рапорт об уходе из СС и тот его согласовал. Менее чем через месяц ученый погиб странной смертью в горах. Говорили, что это было ритуальное убийство, совершенное по канонам древней катарской традиции.

19 октября 1940 года в Мадрид прибыла гитлеровская делегация, возглавляемая лично Гиммлером. 23 октября по просьбе рейхсфюрера СС его привезли в аббатство Монтсеррат.

В беседе с настоятелем Андреу Риполем, щуплый человечек в очках с золотой оправой безапелляционно заявил, что его специалисты выяснили, что на самом деле его монастырь это эпический замок Монсальват в тайнике которого хранится Святой Грааль. Гиммлер просил показать ему легендарную чашу, в которую без малого 2000 лет тому назад собрали кровь Христа.

Услышав от Риполя, что какие-то неучи скормили ему средневековые небылицы, одиозный нацист закричал ему в ответ: «Ты лжешь поп, мои люди из Вевельсбурга знают, что чаша находится в этом чертовом бенедиктинском монастыре». Вернувшись несолоно хлебавши в испанскую столицу рейхсфюрер СС обнаружил, что у него пропал портфель с подборкой материалов посвященных Святому Граалю.

Позже по приказу Гиммлера сотрудники Аненербе искали в Испании Ковчег Завета в котором по преданию находились Десять Заповедей, Ааронов жезл и Золотой кувшин с манной небесной. Открыть дверцы реликвии нацистам пообещал один из потомков израильских первосвященников найденный эсэсовцами в Освенциме. Вполне вероятно, что гитлеровцы были в шаге от обретения Ковчега, мощного духовного супероружия способного решить любую боевую задачу.

До начала Второй мировой войны на Тибете побывали три экспедиции Эрнста Шефера (1931, 1934-1935, 1938-1939гг.). Говорят, что эсэсовцам удалось установить связь с высшими правителями Шамбалы.

Во время штурма Берлина наши бойцы видели, как среди пожарищ сражались поджарые тибетцы, добивавшие своих раненых, и самоподрывавшиеся гранатами.

После падения гитлеровской столицы в архиве Гиммлера нашли письмо Шефера написанное им рейхсфюреру на необычной бумаге зеленоватого цвета:

«Рад сообщить Вам, что мне удалось сделать все, что мы задумывали. Честно говоря, я даже и не рассчитывал на такой успех. Контакт состоялся в лучшем виде. Они готовы нас принять, и все будет полностью готово уже к концу года. Вы можете приезжать сюда в любой момент. Они приняли наши условия: Вам будет разрешено любое тайное знание. В обмен Вы сделаете то, на что вы согласились с самого начала. Надеюсь, Вы и сами отлично понимаете, как важно сейчас ни в чем не нарушить договор. Помимо этого, вы должны полностью исчезнуть для всех остальных. Они не хотят, чтобы Вас искали на Востоке или где бы то ни было еще. Боюсь, что теперь слишком многие заинтересованы в Вашей смерти. Я больше не напишу, но вы знаете, что делать дальше.

До встречи. Ш.»

Параллельно с Шефером группа сотрудников Карла Марии Виллигута, личного духовного проводника рейхсфюрера СС искала в Южной Америке технологии изготовления «Молота Вотана» и загадочные хрустальные черепа.

Сегодня трудно предположить знал ли Гиммлер, что согласно одной из версий настоящий Грааль хранится в Валенсийском кафедральном соборе Успения Пресвятой Богородицы. Сегодня многочисленные туристы и паломники любуются этой красивейшей чашей выставленной в главном зале храма. Набожные валенсийцы уверены, что их святыня признана Ватиканом подлинным атрибутом Страстей Господних.

Описание:
Следователь отдела контрразведки НКВД борется с врагом, против которого бессильны автоматы и гранаты. Его служба мало кому заметна, но не менее важна, чем долг, который исполняют остальные бойцы Красной армии. Все дела проходят под грифом «Совершенно секретно».

Ссылки на источники:

1. Смотреть видео в ВК (российская социальная сеть): https://vk.com/video-202078542_456239513?t=35s

2. Смотреть видео в Одноклассниках (российская социальная сеть): https://ok.ru/video/7857897867857

Мало кто знает, что начиная с XIII века, крестоносцы начали строить под Кенигсбергом подземный город. На поверхности над его центром возвышался Королевский замок, заложенный в 1255 году чешским королём Оттокаром II Пржемыслом.

Забавно, что позже, большое помещение для приемов расположенное над замковой кирхой получило название «Зал московитов». По подземным переходам под замком можно было выйти в любую часть города, и даже за его пределы.

Замок находился на островке Кнайпхоф, на улице Кенигсберг-13.

Чуть ли не с момента основания город облюбовали алхимики, чернокнижники и маги, стекавшиеся сюда со всей Европы. Тевтонские рыцари не случайно выбрали для постройки замка именно это место, по легенде в день, когда они разрушили языческое капище на Королевской горе, наступило солнечное затмение.

После прихода Гитлера к власти в городе начала работать таинственная лаборатория «Кенигсберг-13».

Вообще цифра 13 имеет мистическую связь с городом. Стоит сказать, что в 1945 году комендант города и крепости Кенигсберг генерал Отто Ляш подписал 9 апреля акт о капитуляции в кабинете №13.

Сами жители теперешнего Калининграда рассказывают, что если сложить цифры даты основания города 1255 снова материализуется «чертова дюжина». Именно после «Тринадцатилетней войны» Тевтонский орден признал себя вассалом поляков и перенес свою столицу в Кенигсберг.

Вместе с Кенигсбергом мистический треугольник составляют еще два города Москва и Берлин. Почему именно эти две столицы спросите Вы?

Все очень просто, если сложить цифры из дат основания этих городов (Москва – 1147г., Берлин – 1237г.) в сумме тоже получится тринадцать.

Лаборатория «Кенигсберг-13» занималась изучением эзотерики, астрологии, закрытых знаний предков и гипноза. Поговаривали, что в 1945 году советское командование обменяло научные архивы лаборатории на экспериментальные образцы ракетной техники захваченной американцами.

Во время войны жители города не раз видели по вечерам гуляющих по городу буддийских монахов в ритуальных одеждах.

В 1929 году в «Королевском замке» выступал Гитлер. Речь была откровенно слабой, в конце выступления раздосадованный фюрер, сжав кулаки, прокричал: «Я все равно возьму Кенигсберг». Самая маститая местная журналистка, написала разгромную статью, в которой высмеяла бывшего ефрейтора возомнившего себя покорителем Восточной Пруссии.

Материал имел оглушительный успех. Вскоре таинственный поклонник прислал «золотому перу» Кенигсберга букет цветов и плитку швейцарского шоколада. Когда женщина откусила шоколад из ее рта побежала кровь. Коллеги попытались отнять у нее лакомство, начиненное толченым стеклом, но журналистка кусала его словно, обезумев. На следующее утро, на каждом столе редакции, в которой произошел инцидент, лежала записка: «Помогите ЕМУ ВЗЯТЬ КЕНИГСБЕРГ».

Говорят, что ученые из «Аненербе» воссоздали в «Кенигсберге-13» древнюю местную магическую школу «Куклы старой Магды». В эти магические куклы специалисты вонзали серебряные иглы с янтарными шариками на конце и пытались воздействовать на физическое и психическое здоровье конкретных людей.

Наиболее кропотливая работа во время войны шла с куклами Сталина, Рузвельта и Черчилля. Может быть, именно по этому в 1944 году город активно бомбили англичане.

27 августа 1944 года налет на Кенигсберг совершили 174 бомбардировщика Ланкастер, а 30 августа 189 самолетов. За два дня налетов англичане разрушили 20% промышленных объектов и 41% жилых зданий. Погибло 4200 мирных жителей, 200 000 человек лишились жилья.

Однако замок и лаборатория устояли.

Сегодня если туристы попросят калининградцев назвать мистические места города, то, как минимум они услышат:
- Дом Советов;
- Городские подземелья;
- Пятый форт;
- бункер Ляша;
- Верхнее озеро;
- Остров Кнайпхоф.