Тайный замысел коммуниста
Холод стекла приятно ложится на лоб. За окном – шум. Город, как всегда, суетится, дышит, спорит. И там, внизу, раскинулась она – площадь. Одна из сотен, тысяч. Моих площадей. Они не знают. Никто не знает.
Мне уже далеко за восемьдесят, я – архитектор, градостроитель. Был им всю свою сознательную жизнь, с юности, когда верил в светлое будущее, коммунизм, в справедливость, что вот-вот наступит. Моя карьера совпала с эпохой великих строек, расширения городов, освоения пространств. Мне поручали ответственные задачи – планирование целых районов, ансамблей. И я брался за них с усердием, с той самой, почти религиозной верой в дело, я делал единые проекты для всей страны.
Но вера – хрупкая вещь. Или, быть может, я был слишком чуток к диалектике, слишком внимателен к скрытым течениям, что пульсировали под кажущейся незыблемостью системы.
Еще тогда, в брежневские годы, когда казалось, что мы достигли коммунизма, я чувствовал неладное. Знал о незаконченных огромных задачах социализма, видел усталость в людях, ощущал это нарастающее желание о лёгком пути.
Нельзя сказать, что я был диссидентом. Нет. Я был коммунистом, искренне верил в высокие идеалы марксизма. Но я также был человеком, который читал историю, изучал социологию, диалектику, Маркса и Ленина, думал что понимал психологию масс.
Знал и чувствовал, что любая система, какой бы прочной она ни казалась, падет сразу как станет слабее, более сильная сразу сменит ее. И что капитализм, древняя, не убиваемая жёстокая тварь, которую мы так упорно пытались похоронить, снова оживает.
И вот эта мысль, как наваждение, поселилась в моей голове: он придёт. И когда он придёт, он будет безумным. Диким. Необузданным. Жадным. А главное – отупевшим от собственной ненасытности. Эти новые хозяева жизни постепенно потеряют всякую связь с реальностью, кроме одного – умножения богатства. И люди, которым столько лет твердили о равенстве и братстве, вдруг окажутся брошенными в эту безжалостную стихию. Их обманут. Их унизят. Им перестанут платить столько, чтобы они могли существовать – просто жить, кормить себя и свои семьи. А худшее – на их разорении, на их слезах, на их безысходности будут зарабатывать деньги, превращая людские трагедии в свою прибыль. И им, рано или поздно, потребуется место. Место, где они смогут все изменить.
Так родилась моя тайная миссия.
Когда мне поручали проектировать главные площади новых городов или реконструировать старые, я делал это с одной, никому не известной целью. Я рисовал их максимально открытыми. Без лишних клумб, без лабиринтов, без деревьев посредине, которые могли бы мешать обзору. Широкие, просторные, с хорошими подъездами, с прямыми линиями, ведущими к центру. Центру, который обычно венчал памятник Ленину или какой-нибудь символ труда. Для протокола – это было "для парадов", "для демонстраций трудящихся", "для массовых гуляний". И это было правдой, в некотором смысле. Но для меня это было "для революций".
Я продумывал каждую деталь: расположение зданий вокруг – чтобы они создавали эффект амфитеатра, чтобы звук разносился хорошо; углы обзора – чтобы толпу было видно отовсюду, а с трибун (которые я тоже проектировал с особой тщательностью, делая их достаточно крепкими и вместительными) было видно каждого; даже освещение – чтобы площадь не погружалась во мрак, чтобы каждый мог быть замечен. Я старался, чтобы площадь была не просто местом, а сценой. Сценой для народа.
Многие мои коллеги считали меня слишком прагматичным, даже суховатым в моих архитектурных решениях. "Товарищ Петров, почему все так однообразно? Каждый город, каждая площадь, одно и тоже. Единообразие приказ,но не надо доходить до абсурда" – подшучивали они. А я в ответ лишь улыбался. Моя лирика была в геометрии, в функциональности, в том незримом предчувствии, что однажды эти ровные поверхности станут волноваться от шагов тысяч людей, которые выйдут отстаивать свою свободу.
Я видел, как утверждаются мои проекты, как подписываются чертежи. Сотни согласующих. Никто даже не подозревал о моем истинном замысле. Они видели в этом лишь социалистический реализм, мощь и величие, демонстрацию силы государства. А я видел за этим другое – сцена для избавления от слабых систем.
И вот он, капитализм - пришёл. И, как я и предсказывал, он оказался медленно умирающим и безжалостным. Посмотрите: эти люди, что когда-то строили заводы и пахали поля, теперь гоняются за потреблением. Реклама, фальшивые улыбки, фальшивая жизнь. Безудержная жажда прибыли, что снижает уровень общественной морали. А сами капиталисты? Постепенно тупеющие от излишеств, ненасытной жадности, они перестали видеть людей, видя лишь цифры в отчётах. Труд рабочего скоро будет обесценен до такой степени, что даже на самое элементарное выживание не хватит, и при этом на их разорении будут строятся новые капиталы.
А мои площади… Они живы.
Я вижу, как на них собираются недовольные. Пенсионеры, обманутые вкладчики, те, кто потерял работу, молодежь, которая не видят будущего. Те, кому не хватает на хлеб, пока другие строят дворцы. Те, чьи семьи разрушены, пока кто-то подсчитывает новые миллиарды, заработанные на их беде. Они выходят на мои площади и понимают для чего она. И пусть пока их немного, пусть они молчат, но их количество не уменьшается. Они ходят на том самом граните, что я выбирал. Они смотрят на те самые памятники, что я оставлял им в качестве безмолвных свидетелей, и пусть даже все памятники снесут, они знают для чего эти площади.
Иногда мне становится страшно. Я ведь так хотел чего большинство никогда до окончания времён не поймет, чтобы коммунизм реализовался в отсутствии денег. Чтобы эти площади никогда не понадобились для чего они созданы.
Я не знаю, будет ли революция. Не знаю, что принесёт следующий день. Но я знаю одно: люди всегда будут искать истину. Всегда будут стремиться к свободе. И всегда будут нуждаться в месте, где они смогут менять слабые системы.
Я просто дал им это место.
