Меня очень давно не называли хорошеньким мальчиком. Растеряв все силы быть хоть чуточку взрослым рядом с этой строгой бабушкой-императрицей, я просто кивнул.
В бодрых и очень крепких руках Антонины Михайловны я чувствовал себя завёрнутым в шубу, цигейковую шапку и варежки на резинке. Меня усадили в санки и везли на праздник, где будут давать конфеты, мандарины и 76 миллионов.
Праздничная круговерть по нотариусам, каким-то государственным организациям и всему подобному заняла весь оставшийся день. Антонина Михайловна порхала от точки к точке, как Дюймовочка, которой принц подарил крылья и заказал суши.
Всех она знала, и везде её встречала очередная «милочка» или красивый мальчик, бросавшиеся помогать и исполнять веления своей королевы.
Только в финале меня усадили перед нотариусом, которая вслух читала составленную доверенность и пару раз напомнила, что необходимо быть особенно внимательным. Я старался.
Распрощались мы на улице. Солнце двинулось в сторону горизонта. Было тепло, тихо.
Такое нежное московское лето, воспеваемое сотнями поэтов и режиссёров, но так до конца никем и не воспетое. Нет шансов передать этот спокойный момент проглядывающего сквозь зелень летнего солнца и динамичный бой барабанов прогресса, подгоняющий каждого в Москве быть первым.
Это сочленение несовместимого и есть тёплый, летний московский вечер. Когда вокруг тебя чисто, вкусно и безопасно.
Ужинать я решил в квартире, прихватив с собой шаурму, пару шоколадок, чай, лапшу на утро. Бюрократическая чехарда, даже срежиссированная риэлтором, вытащила из меня и силы, и душу. Хотелось лежать. И хотелось спокойно посмотреть закат из окна высотки на Котельнической набережной. Высотки из неизвестного прошлого, в которой я когда-то жил и никогда больше не буду.
Вспомнил, что забыл позвонить жене. Разговор получился скомканным. Я не мог передать настроение летнего вечера, она считала, что меня захватила эйфория. Она всегда была разумнее и расчётливее меня. Умная женщина — половина успеха мужчины.
Тем не менее она радовалась, и это чувствовалось. Возможно, даже сидела и выбирала купальник в интернет-магазине. Мы очень хотели на море. И может, даже завести ещё одного ребёнка. Мы же потянем.
Я сидел в кабинете за большим имперским столом, откровенно капал майонезом на нежнейшую кожу, пил чай и смотрел на закат. Тёплое солнце рисовало мне ещё как минимум сотню закатов в разных частях света. И Тринидад и Тобаго, и Никарагуа, и Антверпен, и ещё много разных мест.
Хорошо быть богатым. Я, конечно, ещё не был богатым. Но потенциально был. Как ребёнок перед поездкой в парк развлечений. Уже знаешь всё, что там будет, какие карусели. Ты же на них катался уже раз тридцать. Кто их менять будет? А всё равно. И «Солнышко», и чтоб на оленях первым ехать, и паровозом тоже. А потом мороженое и чебуреки.
Я побоялся спать на местных подушках и решил просто бросить тело на раскладушку, сунув под голову рюкзак. Ночь пережду.
Чтобы не помять всю кипу бумаг, я вынул папки из рюкзака и положил на стол. Бросил вещи и пошёл умыться в ванную. По пути заглянул в туалет с окном. Длинное помещение с крашеными стенами, а в конце — окно и унитаз. Лучшее место для размышлений.
Обойдя ещё раз все комнаты, я понял, что что-то далёкое постоянно ускользает. Словно вещи немного не там, где мне кажется, они должны стоять. Кроме палки для света в коридоре. Она на месте.
Палку я бережно перенёс в комнату и решил взять с собой. Показать сыну своё первое инженерное решение.
Полистал папки с бумагами. Плана квартиры у нас всё ещё не было, только выданное свидетельство с адресом и общим описанием.
132 метра квадратных площадь. Огромная квартира. Кому-то повезёт тут жить.
Я рухнул на раскладушку и закрыл глаза. Спать хотелось неимоверно. Ощущение возвращения домой, появившееся утром, было выхолощено дневной чехардой. Организм вспомнил, что дом — это где спать удобно, поэтому жаловался и немножко ворчал.
Мгновенно я провалился в сон.
В темноте я открыл глаза. Всё тело затекло. Шея скрипела так, словно её набили мукой и асбестом одновременно. Было душно.
Я что-то упустил, что-то важное. Это было на обрывке сна, на исчезающей, растворившейся в затекших мышцах, сонной дымке. Я упустил важное.
Включил фонарик в телефоне, чтобы найти выключатель. Он был не рядом с дверью.
Одномоментно со щелчком старого рижского выключателя в голове вспыхнула мысль. И я стал судорожно перебирать бумаги. Нашёл советское свидетельство, бережно вставленное в файлик. Что-то меня в нём беспокоило.
Сильно беспокоило. Что-то важное было не так, как нужно. Стало жарко, воздух в нагретой угасающим солнцем комнате прогрелся до уровня Крыма. Старый деревянный стол остывал, выдавая тепло не хуже печи. Открытое окно принесло в комнату шум огромного города, живущего по своим правилам, своим целям, перемалывающего и переваривающего тысячи людей каждый день. Автомобили, звонки, телефоны, видео, музыка, свет - все это создавало нескончаемый водоворот ощущений, на секунду валом ворвавшихся в комнату и задавивших все мои органы чувств. Словно город что-то знал и не хотел делиться.
Я стоял у окна и даже не смотрел в него. Просто пытался найти хоть какой-то ветер в ночном мареве мегагорода. 132. Как один-два-три, только не так. «Раз, два, три - пусть вдящм буиш ты». Именно «вдящм», детским голосом, не способным правильно выговорить гласные. Детским, но низким и спутанным голосом. На секунду этот звуковой образ пронесся в голове.
Где-то заверещала «люстра» полицейской машины.
Четыре. Один, два, три, четыре - столько дырок было в сыре.
Почему-то тряслись руки, в горле пересохло. Холод между ребер давил изнутри. Как при прыжке вниз. Уух.
Четырех! Наконец спутанное и измученное жарой и усталостью сознание, словно учитель красной ручкой и двойной чертой с восклицательным знаком на полях, выделило главное.
Я схватил свидетельство и еще раз, медленно и вслух перечитал. Четырех комнатная квартира 132 квадратных метра общей площадью.
Где, черт возьми, выругался я как Боярский, четвертая комната? Украдена четырьмя маленькими черными чертенками? В стрессовой ситуации я мог глупо шутить, спасая собственную психику. Этот навык долго раздражал жену, но потом она смирилась.
Могли советские женщины регистраторы ошибиться? Могли. И теперь от глупой опечатки у меня трясутся руки.
Сходить к соседям сверху и спросить, сколько у них комнат? Так ночь.
Я сидел на столе с документом в руках. Мне нужен был ответ. Он превратился в задачку. Ее следовало решить. Тогда я смогу понять, почему тут все и знакомо и нет. Почему что-то мое, а что-то нет. И в конце концов, почему тут моя палка.
Как раз ее я и взял как оружие, против притаившихся под кроватями или за шкафами монстров.
Обошел все комнаты. Кухня. Спальня, гостиная, кабинет. Потом в обратном порядке. На кухне поставил чайник. Пить хотелось ужасно, а додуматься оставить себе воды я не смог. Пить из под крана опасался.
Вспомнил про телефон. Пока закипал чайник проверил рулеткой периметр всех комнат.
Налил чаю в чашку с красным гороховым рисунком. Стал складывать. Проверил два раза.
Тридцать метров не хватало до 132. Может быть и с площадью ошиблись? Вообще дали бумажку не на ту квартиру и все. Хотя время советское. В этом доме просто так квартиры не давали. Одно время ордера сам Сталин подписывал. Не могли так накосячить.
Обошел еще раз все комнаты. Внимательно приглядывался к стенам, шкафам, обоям. Может где-то скрытая комната с сокровищами? Там будет пиратский клад. Ну или хотя бы что-то тайное. Каким героем я вернусь домой. Раскрыл тайну.
Чай кончился. Вскипятил еще. На будущее. Стал опытнее, прозорливее. Самым простым решением было бы дождаться утра и подняться к соседям сверху или наоборот снизу. Как ни крути квартиры типовые. Или нет? Кто его знает, тут все вручную делали по приказу ЦК, может и все квартиры разные.
Хотел начертить план квартиры, но ни карандаша ни листа чистого не было. Портить книги и журналы душа не позволяла. Да и нечем. Рисовал в телефоне. Получилось убого, но лучше чем ничего. По часовой стрелке
Кухня, гостиная, ванная, туалет, спальня, кабинет. Прихожая переходит в просторный коридор. Из кухни выход на черную лестницу. Получается кухня уже с другой стороны дома. А кабинет выходит на запад.
В кабинете интересно. Всегда было интересно. Пахло табаком, спиртом и хлоркой. Опасно было трогать инструменты. Острые. Старые. Еще с войны.
Кухня, гостиная, спальня, кабинет. Чего тут нет? Чего не хватает? Палка в руке стала важной из-за вспотевших ладоней.
Я здесь жил, но жил давно. Мебель на месте. Палка моя на месте. Тут все словно так же и не так. Словно нет чего-то рядом.
Выйдя в коридор, я поставил палку на место. Взял снова, выключил и включил свет. Пошел прямо по коридору. Справа кабинет. Туда можно подглянуть одним глазком. Хотя там дед, он на самом деле не злой. Просто занят. Если не занят, обязательно позовет и что-то покажет. Или расскажет. Но такое редко бывает. А чаще его вообще нет, в больнице.
Дальше ванна, туалет. Точно, была выведена раковина в кабинет. Сейчас ее не было.
Дальше я прикрыл глаза и шел касаясь стены рукой. Тут были приклеены модные фотообои с видом на водопад на каком-то красивом океанском острове. Потом гостиная. Странно, что она так далеко от кабинета.
Потом спальня. Снова кухня. Краткое кругосветное путешествие закончилось.
Дед спал в кабинете. Потому что на кровати было слишком мягко. Он был военный врач. Носил усы. Долго служил в Африке. Часто рассказывал как видел бизона в войну. На кухне был тайный лаз на черную лестницу. Не только дверь. Можно было под шкафом отодвинуть заглушку и спуститься в дворницкую квартиру. Там были друзья. Можно было посмотреть диафильмы или черно-белый телевизор.
Воспоминания мозг швырял одной яркой картинкой за другой. Сознание не успевало справляться, словно кто-то открыл на всю кран с холодной водой и от души плевал в лицо. Как стоять под водопадом.
Я подошел к фотообоям. Они мне не нравились. Они не списывались в нетронутую картину мира, в которой я оказался. Ни я, ни моя палка не принимали эту поделку неизвестного безликого фотохудожника.
Проткнув топорщащийся угол картины, я резко дернул его с желанием оторвать. Под картиной оказались обои. Не те. Не в тон и не в цвет. Потом газеты. Я рвал и рвал с диким остервенением, разбрасывая вокруг куски бумаги, которые не хотели отрываться полосами. Они держали стену как стойкие солдаты, готовые сражаться за своего императора до последнего. Пальцы саднили. Под ногти набилась бумага вперемешку с клейстером и типографской газетной краской. Скорее и выглядел я как безумный. Но рвал и рвал обои, пробивал себе дорогу слой за слоем.
Спустя какое-то время все было кончено. Я сидел в пыли, посреди кучи бумаги. Весь грязный. Передо мной была дверь. Такая же деревянная дверь, как и в другие комнаты. Старая. Чуть более темная чем остальные, ведь она была спрятана под обоями.
Я не хотел туда идти, хотя был там сто раз.
Продавшиеся воспоминания, образы, запахи. Миллион ускользающих мелочей кружились в голове. Дверь. Она открывается со скрипом. Но чтобы открыть ее тихо, нужно упереться пятками в пол и попробовать приподнять ее за ручку повыше, насколько хватает роста. За дверью просторная комната, разделенная ширмой пополам. За ширмой стоит кровать матери. Нужно пройти мимо. Ближе к окну две детские кроватки.
Я с усилием поднял себя с пола. Отряхнул штаны, почему-то вспомнив, что завтра мне в них же ехать домой. Могут и не пустить в самолет. А сменной одежды у меня нет. Дернул ручку двери. С трудом, узнаваемым скрипящим звуком, еще более усиленным временем и ночной тишиной, дверь открылась.
Все было на месте. Слева от окна стоял небольшой комод, украшенный вырезанными из дерева каштанами. На комоде были детские вещи, деревянный конь, матрешка из розовой пластмассы с огромными белыми глазами, россыпь коричневых солдатиков-индейцев. У одного было оплавленное ружье. Он упал на горячую плиту, но от этого не стал менее воинственным.
В центре была цветная фотография из-за времени и солнца пожелтевшая. На ней миловидная женщина держала на руках двух детей. Девочку и мальчика. У мальчика в руках была деревянная лошадь. Взгляд девочки был спутанным. Она смотрела мимо камеры. Широкий лоб и маленькие руки. Она держалась за розовое платье из шелка. Ее лицо было красным.
Я не мог понять, не мог вспомнить, но платьице я видел. Оно было знакомым.
Странная, знакомая и пугающая комната забрала у меня все силы. Я искал ответы на вопросы, которых у меня в голове не было. Если это моя тетка и, допустим, ее дочь, почему родители никогда о них не рассказывали? Почему не говорили про моего деда? Темы родственников по материнской линии мы никогда не касались. А я не интересовался, всегда был занят своими делами. Мастерил рогатки, самострелы, потом стал ковыряться в технике. И вопрос откуда я меня не мучил. Зачем, если вокруг столько нового и интересного. То, что я плохо помнил детство объясняли просто. Я был шаловливым ребенком и упал с дерева на старые кирпичи. Они оставили на мне несколько шрамов на теле и частичную потерю памяти. Повезло, что один из острых кусков чуть не пропил ребра. Тут шрам был самым большим. В остальных местах шрамы были некрупные. Меня зашили в больнице, дали полежать немного и вернули домой.
Я включил свет во всех комнатах. Ответ был где-то рядом в этой квартире, которая вытащила из моего подсознания воспоминания о прошлом, запрятанные туда тридцать лет назад.
Уверенность, что на кровати спала именно моя мать была абсолютной. А где был отец?
Я снова сел на тол в кабинете. Потом вернулся в скрытую комнату и взял фотографию. Тетка, я, моя, сестра. С девочкой однозначно было что-то не так. Она почти кричала, таким красным было ее лицо.
Каждую ночь я просыпался от ее пронзительного крика, который резко обрывался и переходил в неразборчивое лопотание. Она говорила на своем языке, наполовину состоявшем из русского, а наполовину из придуманных ей самой слов. Их понимал только я, и поэтому днем, когда у нее были силы мы играли в прятки. Она всегда сама считала, кому первому водить. Плохо проговаривала слова. Но я все понимал. Мы чувствовали друг друга. Это моя сестра. Одна кровь. Одна ДНК. Мы могли бы быть близнецами.
Несмотря на большую квартиру в центре мы жили бедно. Пенсия деда была единственным источником дохода, но и она уходила на лекарства для сестры. Я вспомнил как радовался новым ботинкам, хотя у всех друзей были модные китайские игрушки. Я любил сестру, я знал, что для нее мы должны быть сильными.
Врач, к которому я рассказал о том, что не помню детство, сказал, что это могут быть последствия шока. И при наличие триггеров воспоминания вернуться. Не думал, что именно так. Больно.
Я сидел на столе и плакал. Вспоминая сестру, деда, мать, которая была мне матерью первые шесть лет жизни. И родители, которые вырастили меня и дали самое лучшее, что могли.
Мы с ребятами гуляли на набережной. Было тепло, хотя уже во всю шла осень. В новостях говорили о протестах и столкновениях в центре, но тут у нас было спокойно. Никто не боялся отпускать детей. Дом все еще был полон старой советской интеллигенцией и не дорос до нуворишей, расхищавших наследие страны. Мы играли в козла. Я думал, что надо будет набрать для сестры листьев.
Общая тревожность взрослых, тогда прикованных к телевизору, нам не передавалась. Дед порывался куда-то пойти со своим именным пистолетом. Он то шел, то не мог найти китель, то бросал пистолет и хватал сумку с инструментами.
Мы же просто гуляли стайкой пацанов и прятали шапки по карманам. Я радовался, когда была возможность сбежать на улицу. Сидеть с сестрой мне не очень нравилось.
На улице было спокойно, тихо. В растянувшуюся секунду смешалось столько событий, что в моей памяти они трансформировались в диафильм и набор звуков. Визг шин по асфальту. Приглушенные, но очень резкие хлопки очередью. Крик женщины разрывающий барабанные перепонки. Срывающийся визг мужчины с газетой в руке, лежащего на асфальте и пытающегося нащупать рукой упавшие очки. Острая боль в груди и животе. Небо. Такое красивое, чуть подернутое облаками и городской дымкой осеннее небо, еще наполненное солнцем. Боль в затылке и ощущение влажной синей рубашки у тела. Рубашки как у Кристофера Робина. Без помочей, но такой же синей, куда в случае опасности можно было бы поймать Тигру и Пятачка. Грусть, что не собрал листьев.
Навалившись в один момент ясные как кристалл соли в банке на уроке физики воспоминания отдались отрезвляющим холодом в ладонях и ступнях. В носках стало так мокро, словно наступил в лужу. Страх несся по венам, распространяя себя с бешеной скоростью. Быстрее чем воздух в легких, который вдруг вздумал закончится и никак не хотел возвращаться обратно.
Это был последний день, когда я видел сестру. Я знал это так же отчетливо, как помнил имена родителей, жены и собственного сына.
Схватив ключи, весь взмокший я вылетел из квартиры даже не подумав запереть дверь. Лифт вынес меня почти на улицу. Консьерж или спал или я не заметил его присутствия. Холодный московский воздух ворвался в меня. Получив возможность дышать я остановился. Шум города успокаивал и лишал одиночества. Столица не спит ни при каких условиях. Немного затихает ночью, выпуская кракена развлечений и эгалитарной жизни.
Тихий вкрадчивый голос дошел до моей головы слева. Я увидел человека в растянутых тренировочных штанах и футболке с волком. Рядом с ним стояла сумка на колесах из которой торчали ветки и несколько банок пива. Он нагнулся, вытащил одну и протянул мне.
Ошарашенный я открыл пиво и сделал несколько глотков. Холодное. Обожгло горло изнутри. Отрезвило немного.
— Я от соседки узнал, что ты вернулся. Сразу поспешил сюда, но живу на даче в Подмосковье и быстро не успел. Вот пива взял, знал, что понадобиться.
— Что? - я поперхнулся, прервался на несколько вздохов, - кто вы? Откуда меня знаете?
— Игорь Алексеевич Шейс, доктор наук, психиатр. Начинал хирургом, был в ординатуре у твоего деда. Наблюдал тебя. Я всегда подозревал, что вернувшись сюда память вернется. Слишком много вещей, способных пробить блоки. Что ты вспомнил?
— Мать, деда, сестру, как жил тут, листьев не собрал, - выпалил я совершенно незнакомому мне человеку. Сейчас, ночью, можно было довериться кому угодно, даже бомжеватого вида психиатру.
— Ты должен понять главное. В случившемся нет твоей вины. Все решения приняты не тобой. Я бы посоветовал тебе все забыть.
— Что я должен забыть! - выкрикнул я, совсем запутавшись в происходящем.
— Не надо кричать. Я расскажу. А потом мы примем решения. Ты сам примешь решения. Вот еще банка. Нужно пить. Будет легче. - он протянул мне еще пива. Внимательно посмотрел. - извини, в торопях забыл очки. Кажется ты очень похож на мать. История тут была сложная. Вы жили с матерью, дедом и сестрой. Ваш отец был военным летчиком и погиб, выполняя интернациональный долг. Дед его не любил совсем. Твоя мать была для него поздним и любимым единственным ребенком. Она надеялся на ее медицинскую карьеру, которую откровенно испортило замужество. Когда она была на 3 месяце Денис погиб. Для твоей матери его смерть стала шоком. Она пыталась отравить себя таблетками, но ее удалось спасти. Тогда твой дед и пригласил меня ее наблюдать. Всю дальнейшую жизнь она мучилась чувством вины, что именно из-за попытки суицида твоя сестра родилась с отклонениями. Она ее не любила, ненавидела себя из-за нее. - Игорь Алексеевич шумно выдохнул - но она старалась растить вас обоих и уделяла вам много времени. А вечерами резала себе ноги бритвой, чтобы наказать себя за ошибки. Мы знали, что девочка не проживет долго. Сильные повреждения мозга, нераскрывшееся полностью легкое, асфиксия при родах, желтуха. Словно на маленькую девочку свалились все проклятья ада разом. Только связи деда помогли ее поставить на ноги. Ходила она с трудом, часто испытывала боли. Пойми, я говорю это чтобы ты осознал ситуацию.
Я смог только кивнуть. Внутри все сжималось. Я словно знал ответ, но не мог его сказать.
— При этом ты был полностью здоровым, активным и любознательным ребенком. Рос нормально. До того дня. Когда тут на набережной случилась перестрелка, в тебя попали осколки брошенной гранаты и взорвавшегося автомобиля. В основном мелкие, но один пробил грудину и повредил сердце. Ты умирал здесь на асфальте. Сердце билось половиной, но уже теряло темп. Врачи не ехали. Тогда даже в Москве были проблемы со скорыми. Твой дед поднял тебя и вместе с матерью отнесли домой. У него были инструменты, был боевой опыт. Он мог зашить все раны, промыть, вынуть осколки. Но не мог перезапустить поврежденное сердце. Оно умирало. А с ним умирал и ты. Я не знаю, как твоя мать пришла к решению. Не буду пытаться оценивать ее действия с точки зрения морали. На месте событий не присутствовал и мне потребовалось несколько лет разговоров с пациенткой, чтобы восстановить хотя бы частично ситуацию.
Он снова прервался. Посмотрел на реку.
— Бог отвел меня оказаться в ситуации выбора. И никогда я этого не хотел, потому и ушел из хирургии, тем более военной. Я бы не смог заниматься сортировкой в боевых условиях. А это бы понадобилась. Впереди была первая чеченская. Многие мои друзья были там. Решение принятое твоей матерью можно осуждать. Но в какой-то мере оно было правильным. Давай возвращаться в квартиру. Мне тяжело стоять долго. Старая спортивная травма.
Мы пошли в сторону дома. Психиатр молчал. Я не хотел говорить.
В квартире он выбрал кухню и сел на табурет у окна. Мне достался тот, с которым я ходил на черную лестницу.
— После операции тебя несколько месяцев выхаживал дед. Ты быстро поправлялся. На молодых все быстро заживает, как на собаках. Когда ты сам встал и пошел, твой дед пошел в милицию и написал чистосердечное признание. Спустя три дня его нашли в душевой. Он перерезал себе яремную вену бритвой. Твоя мать сводила себя с ума. Ей требовалась психиатрическая помощь. Я пришел помочь семье старого друга, а когда разобрался уже было поздно. Дееспособность твоей матери была под вопросом. Ей требовался надзор постоянный. Ее единственной мыслью было наложить на себя руки. Ты больше полугода жил с молодыми ребятами, занимавшими дворницкую. Однажды мы поговорили и я убедил тебя усыновить. Своих детей они не могли завести по медицинским причинам. Тогда мы оформили все документы, лишили твою мать родительских прав. Тебя пришлось подвергнуть нескольким сеансам глубокого гипноза, чтобы затереть из памяти ситуацию. Ты итак не все помнил. Травма, сильное сотрясение мозга сделали свое дело, которое нам надо было завершить. До 2020 года твоя мать находилась в больнице. Квартира стояла закрытой. Но она смогла прийти в себя, смогла себя обслуживать и ее отпустили. Ей оставалось недолго. Рак поджелудочной. Я приехал сюда и заклеил первыми попавшимися обоями дверь в детскую. Потом, когда я навещал ее, она постоянно клеила обои сверху, еще и еще. Пыталась таким образом вытравить воспоминания. Такое часто бывает, люди выбирают подменяющие действия. Тут же она тихо и скончалась. Завещание было составлено давно. Так что я не успел отследить этот момент. Хоронили ее соседи. А про мои просьбы сообщить вспомнили, только когда ты приехал вчера. Я даже на похоронах не был.
Я смотрел ошарашено в одну точку. Моя тайная история. Дед, мать. Сестра-близнец, подарившая мне жизнь взамен своей. Все смешалось в моей голове, превратилось в кашу с добавленными гашеными красками, путалось, сплеталось. Психиатр все говорил, говорил.
Звонок телефона выдернул меня из полудремы в вагоне метро.
— Олег, Антонина Михалойвна, спешу обрадовать, у нас уже есть покупатель. Не забудьте завести эскроу-счет в банке. Хорошей дороги, - прошелестела своим аристократическим голосом риэлтор и резко разорвала связь.
Я ехал в метро в аэропорт. Чудо ли - в аэропорт на метро. Москва однозначно похорошела, как бы над этим не смеялись. Скоро на метро будем на юга катать. Точно, надо же выбрать куда полететь, Мальдивы или Бали. Я же скоро буду богатым. Хорошо, когда есть родня.
