Париж в тот год был мягким, как старый плед. Утро начиналось с дымки над Сеной, с запаха свежих круассанов и горького кофе, с тихого шороха метел дворников. А еще — с легкого цоканья когтей по брусчатке.
Это был он. Белый пудель с глазами, как две капли черного кофе. Он появлялся ниоткуда, шел по своим делам, не спеша, будто знал, что время — это выдумка людей, а у собак свои часы.
Я заметил его впервые у моста Сен-Мишель. Он сидел, высунув язык, и наблюдал, как рыбак в потертом пальто закидывает удочку. Рыбак сплюнул в воду, пудель вздохнул. Они понимали друг друга без слов.
— Как его зовут? — спросил я, присаживаясь на парапет.
— Кто его знает, — пожал плечами рыбак. — Он ничей. Или всех.
Пудель посмотрел на меня, будто проверяя, достоин ли я разговора. Потом ткнулся носом в мою ладонь. Его шерсть пахла дождем и теплым хлебом.
С тех пор мы встречались часто. Он приходил ко мне в кафе на Монмартре, где я писал никому не нужные статьи для провинциальных газет. Официантка, рыжая Жанна, приносила ему блюдце с водой и кусочек сахара.
— Он как призрак, — говорила она, почесывая пуделю за ухом. — Появляется, когда тебе одиноко.
И она была права. В тот год я был беден, как церковная мышь, и так же свободен. Но свобода — это когда нечего терять, а у меня был он.
Однажды вечером, когда Париж зажег огни и небо стало цвета старого вина, пудель привел меня к маленькой книжной лавке на набережной. Там, среди пыльных фолиантов, сидел старик с трубкой.
— А, — сказал он, увидев собаку. — Опять привел ко мне потерянного.
Оказалось, старик когда-то был врачом, а теперь переплетал книги и разговаривал с теми, кого приводил пудель. Мы пили вино, говорили о войне, которая кончилась, но не отпускала, о книгах, которые не издадут, о любви, которая ушла.
— Он не просто так ходит по городу, — сказал старик, глядя на пуделя, свернувшегося у его ног. — Он соединяет людей.
Зима пришла неожиданно. Снег в Париже — редкий гость, но тот год был щедр. Пудель теперь носил красный шарф, который ему связала Жанна. Мы с ним бродили по заснеженным улицам, и прохожие улыбались.
В канун Рождества я нашел у двери сверток. В нем был рисунок: я, старик из лавки, Жанна и пудель. В углу — детская подпись: «Спасибо, что кормите его».
Я так и не узнал, кто оставил этот подарок. Но в тот вечер, когда мы сидели в кафе, пудель положил голову мне на колени, и я понял: надежда — это не что-то грандиозное. Это теплая шерсть под рукой, это люди, которых свела случайная собака, это Париж, который, несмотря на все, все еще умел быть добрым.
А потом весна. И снова дымка над Сеной. И он, белый пудель, идет по своим делам — медленно, будто знает, что все дороги рано или поздно приводят туда, где тебя ждут. И надеются.
