"Оставил бумажку и пошёл за свободный компьютер. Я был уверен, что парень, не смотря на весь его внешний пофигизм, номерок пробьёт. Ведь бумажка, на которой я его написал, была пятидесятидолларовой.

Усевшись за аппарат, я достал из кармана два помятых листка, вырванных из блокнота, и зашёл на свою страницу живого журнала. Он у меня обзывается Журнал Майора Африка. Почему так, — это долгая история. Сейчас не об этом.

Короче.

Вставил я задним числом дату прошлой пятницы — двадцать три ноль семь ноль четыре, и написал в окошке темы: "Почему я не Чарльз Буковски". Потом собрался с духом и перенёс с черновика всё остальное.

Потому что постановил, что так будет правильно.

Да.

Тут я вот о чём.

Подумал, вдруг последний день на белом свете живу. Всё к тому ведь и шло, собственно. А раз так, решил, — зачем незаконченными оставлять дела, которые можно закончить.

Вот поэтому.

В общем, как у самураев: просыпаясь утром нового дня, будь готов к смерти. Всегда будь готов к смерти. Не оставляй незавершённых дел.

И мой последний в жизни текст был таким:

Почему я не Чарльз Буковски

вообще-то, фразу "почему я не Чарльз Буковски" нужно читать не так, как название школьного сочинения. типа, "почему я не Чарльз Буковски" и вот сейчас я раскрою вам эту тему.

нет.

фразу "почему я не Чарльз Буковски" надо читать так, как она прозвучала в первый раз.

а прозвучала она вопросительно и с ноткой лёгкого сожаления.

произнёс я её сегодня, лёжа в ванне.

сейчас расскажу.

значит, когда вода остыла, я решил добавить горячей и включил кран. затем, как обычно, выдернул пробку и стал регулировать уровень воды, закрывая-открывая дырку пяткой.

правой.

хотя нет.

немного не так.

я сегодня как раз вдруг подумал, что это не я регулирую, а пятка сама всё регулирует. а я здесь и вовсе как бы ни причём. мои мысли обычно в это время далёко. мне не до дырки. и пятка-умница сама знает, что и когда ей там делать.

меня это обстоятельство позабавило.

а потом я вдруг подумал, что миллионы людей делают так же. и это меня с ними роднит. например, подумал я, с Чарльзом Буковски.

не знаю, почему я вдруг подумал именно о нём. хотя про него же не скажешь, — "он делает так же". он же умер. про него надо говорить, — "он делал так же". но тем не менее. почему-то я подумал о Буковски.

и я легко мог представить его голого в ванне.

вот Кафку нет. не мог. а Буковски — пожалуйста.

я стал развивать эту мысль. и развивал, пока не надоело.

и получалось, что все писатели на земле делятся для меня на две категории. на тех, которых я могу представить голыми в ванне. и на тех, которые остальные.

потом я стал думать о том, почему я подумал о Буковски.

последний раз открывал его где-то с месяц назад. случилась долгая поездка домой из Киева через Москву, с заездом в Свердловск-бург: вокзалы-поезда, — дорожная сумка, — и рассованные во все нычки книжки. те самые, которые карманного формата, а ни в один карман не влазят. но в дороге удобно — лёгкие.

в основном была всякая нудь, хрень и ересь. но был и Буковски. студентка ещё ехала, помню, всё пыталась его у меня позычить. но я не дал.

объясню.

она разболтала, что родом из маленького провинциального городка. я подумал, тургеневское воспитание. вишнёвый сад. все дела. а я не Морфиус, чтобы швырять детей в пустыню реальности.

и я подсунул ей Маркеса.

хотя и тут, честно говоря, сомневался.

ну.

да.

так вот.

я вспомнил об этом, но всё же, как не пытался, не приблизился к пониманию того, отчего именно Буковски мне пришёл вдруг на ум. видимо, какая-то подсознательная связь существовала в моей голове между наполненной ванной и Буковски.

потом я вновь вспомнил о студентке. она была мила, но не в моём вкусе. а потом ещё этот неизбывный запах лапши... в общем, как-то ничего в дороге не хотелось. студентку тоже.

вспомнив её, я вспомнил о писателях, которые женщины. про них-то я совсем забыл. и я стал думать, могу ли я представить писателя, который женщина, голым в ванне.

оказалось, вполне.

к примеру, Татьяну Толстую. рубенсовские формы, обнажённая Маха, все дела.

да. её могу. ещё и других.

Мадонну, например, могу. правда, она плохой писатель. да и поёт, в общем-то, тоже так себе.

а вот Мариэту Шагинян я не мог представить голой в ванне.

выходило, что писатели, которые женщины, тоже делятся у меня на тех и на других. и тут они были наравне с писателями, которые мужчины.

и это было справедливо.

потом я подумал, что если бы Буковски, лёжа голым в ванне, представил голого писателя, который женщина, он всенепременно вздрочнул. причём, душевно.

вот тут как раз я с лёгкой грустью и произнёс ту самую фразу — "почему я не Чарльз Буковски".

а потом подумал, ну и что, что не Буковски. а что мне мешает вздрочнуть, не будучи Буковски.

собственно, ничего не мешало. но я решил попусту не дрочить, а вылезти и написать этот вот рассказ.

я знаю, что многие скажут — лучше бы ты вздрочнул. а какая разница? — отвечу я многим. на что некоторые из многих скажут, — то в воду, а то нам в мозги. и будут в чём-то правы. меня это тоже смущает. а что делать? утешает мысль, что и с моими мозгами часто делают то же самое. тут мы все на равных.

такие дела.

выбравшись из ванны, я задумался, о чём бы таком мог написать рассказ Чарльз Буковски, выбравшись из ванны.

почему-то подумалось, что о том, как замечательно он недавно вздрючил одну сисястую и толстожопую негритянку.

правда, он бы написал не "вздрючил". он бы написал другое слово. я это слово написать не могу. он-то гений, — ему простят. уже простили. мне не простят. я не гений.

потом я подумал, что никогда в жизни не имел негритянку. ни оттого, что расист или брезгую, просто жизнь так сложилась. а если бы сложилась по-другому, то я был бы не против. хотя, конечно, это я сейчас так думаю, что был бы не против, а случись реально — кто там знает, как бы оно всё было. вдруг увидел бы, что все эти дела у неё черны, как смоль, и не смог бы.

с непривычки.

ничего про себя наперёд думать нельзя.

вот в детстве я думал, если что, так я буду Кибальчишом, а Плохишом не буду.

но кто знает.

неделю бы жрать не давали, а потом бы припёрли банку варенья, — и как бы оно у меня там сложилось, трудно сказать.

вообще-то, я о Кибальчише и Плохише часто думаю. почти всю жизнь.

в детстве и потом я думал, что Кибальчиш — это наш, он в будёновке, а Плохиш — нет, он засранец.

а когда наступило после потом, мне объяснили, что Плохиш был правильный пацан, он был за капиталистическую парадигму. и раз выяснилось, что эта парадигма правильная, значит и Плохиш вот такой. а Кибальчиш этой парадигме был первый враг. революционер и террорист левомыслящий.

и я некоторое время в это верил.

а после после потом, когда я научился думать сам, я понял что эти парни есть архетипы, и снова стал думать о Кибальчише хорошо. Он был архетип — "герой". а Плохиш был архетип — "предатель". и я вновь стал думать о нём плохо. ведь мы не любим предателей.

а сейчас, когда Путин, Кибальчиш вновь стал для архетипа как-то слишком осязаем. стал ощущать я в связи с его образом какие-то тревожные коннотации. вообще-то, я не знаю, что это слово означает, просто чувствую, что я эти штуки ощущаю.

так вот, после того, как эти коннотации возникли, — я теперь не знаю, что про всё это и думать.

но, впрочем, я об этом всём, выходя из ванной, конечно, не думал.

я думал о негритянке.

и пошёл к столу. писать рассказ.

я уже было начал, но тут позвонил Серёга, и сказал, что приедет позже.

вообще-то мы с ним собирались перетереть одну важную тему.

я сказал ему вчера, что, очевидно, Коэльо написал "Алхимика" под влиянием "Сиддхартха" Гессе. Серёга сказал, что не очевидно. хотя и согласился, что Коэльо не оригинален.

и чтоб разрулить этот спорный вопрос, мы забили на сегодня стрелку.

но вот теперь он сообщает:

что вынужден задержаться,

что только что ему на мобилу прозвонили из той госконторы, куда мы с ним поставляем вагонами всякую фигню,

что у них там приключилась беда — опять приехала московская комиссия.

что сейчас этих уродов везут в сауну,

что надо срочно подогнать туда блядей, водяру и мясную нарезку,

что вот так всё.

я вызвался помочь. но Серёга сказал, отдыхай, я сам поехал. уже еду. тут, мол, надо по быстрому, чтоб не получилось, как в прошлый раз.

это да.

в прошлый раз, в апреле, неловко получилось.

тогда они поили в бане какого-то распальцованного урода из министерства. а мы матрёшек поздно привезли. ну так сложилось. урод к тому времени был уже совсем никакой. дрова полные. так и не смог ни на одну залезть. утром его долго убеждали, что залез аж на двух. урод поверил. или сделал вид. но все акты подписал. урод.

такая жизнь. такие дела.

ну и пусть их всех, подумал я.

и решил, пока Серёга там колотится, всё же написать рассказ.

ведь кому-то надо писать, как оно всё.

и написал. и назвал его — "Почему я не Чарльз Буковски".

только знак вопроса не стал в конце ставить. чтобы с претензией звучало, а главное — амбивалентно.

Набив текст, я проверять его и редактировать не стал. Я никогда здесь не редактирую. Как есть, так есть. Ведь живой же это журнал. Живое не должно быть совершенным. Совершенна только смерть. Или как?

Листочки свернул, сунул в карман и пошёл к оператору. Времени прошло уже достаточно.

Я угадал, — он был готов.

— Ну? — спросил я.

— Это не домашний, зарегистрирован на библиотеку, — ответил он, не отрываясь от экрана.

— На научную?

— Угу.

— Ну, зэнк, брат.

— Ну, типа донт.

Он всё ещё смотрел фильм. В колонках спорили два чудака. Спорили они одним и тем же голосом, поэтому на слух казалось, что какой-то сумасшедший спорит сам с собой:

— Ты видел размер того, из чего он по нам стрелял? Пистолет был больше, чем он сам. Мы должны были умереть, блядь.

— Я знаю. Нам повезло.

— Нет, нет, нет, нет. Это ни хера не везение.

— Да, может быть.

— Это было Божественное вмешательство. Ты знаешь, что такое "Божественное вмешательство"?

— Думаю, что да. Это значит, Господь спустился с небес и остановил пули.

— Правильно. Именно так. Господь спустился с небес и остановил эти грёбанные пули.

— Думаю, нам пора уходить, Джулс.

— Только вот этого не надо! Не надо, блядь, все портить! То, что произошло здесь, было самым настоящим, блядь, чудом!

— Успокойся. Какой только херни не случается.

— Нет! Нет. Это не "херня".

— Ты вообще как, хочешь продолжить нашу теологическую дискуссию в машине... или в тюрьме с легавыми?

— Друг мой, мы должны быть мертвы, грёбанный рот! То, что произошло здесь, было чудом! И я хочу, чтобы ты это, блядь, признал!

— Хорошо. Это было чудо. Теперь мы можем идти?

Вот так и прошли эти полчаса моей жизни между "да" тёмной полосы и "нет" светлой. Как проходит и вся жизнь наша, факт конечности которой является для смельчаков не догмой, а руководством к сочинению криминального чтива.

Уже выходя из подвальчика, я, наконец, вспомнил название фильма.

Я думаю, вы вспомнили раньше.

Андрей Сердюк - Дороги Младших Богов.