У колодца и дальше, у избы с высоким крыльцом, уже дважды сменились немецкие патрули, а Харламов все еще лежал в своей белой берлоге. Справа его укрывал плетень, слева - высокий сугроб.

Харламов зарылся в снег на огороде, за одним из крайних домов деревни. Изредка, когда колени, локти и живот начинали коченеть, он осторожно, боясь загреметь оружием, поворачивался на бок. И снова томительные минуты ожидания. Какими длинными они кажутся человеку, который не ел двое суток и промерз до мозга костей!

У разведчика-наблюдателя отличное зрение, и сержант Петр Харламов за сутки пребывания в деревне приметил многое. В колхозных яслях - штаб. В амбаре напротив - склад боеприпасов. У околицы, в доме с каменным фундаментом, - пулеметное гнездо, левее - окопы.

«Эх, наводчикам бы нашим да эти адреса!» - подумал он.

Разведчик при возвращении из поиска должен быть осторожен вдвойне: он рискует и жизнью и добытыми сведениями. Вот почему Харламов терпеливо ждал наступления темноты, когда можно будет подняться, отрыть из-под снега лыжи и двинуться в обратный путь. Для этого нужно прежде всего пройти незамеченным через деревню, добраться до ближнего леса и двинуться по руслу Ламы, сжатой крутыми берегами.

Смеркалось. Снег окрасился в пепельно-голубой цвет и быстро темнел.

Внезапно Харламов увидел, что по деревенской улице, в каких-нибудь тридцати шагах от него, скользит лыжник в халате. Белый капюшон закрывал шапку, лоб, подбородок, оставляя морозному ветру только узкую полоску лица. В уверенных и легких движениях лыжника не чувствовалось усталости.

«Значит, - решил Харламов, - только собрался в дорогу. Должно быть, разведка».

Вслед за первым лыжником, метрах в пяти позади, слегка пристукивая лыжами по насту, шел второй, за ним третий, четвертый…

Девять, десять, одиннадцать… Вот промелькнула согнутая под тяжестью какого-то ящика фигура двенадцатого.

Харламов подождал еще немного - никого. Очевидно, двенадцатый лыжник был замыкающим.

«А почему бы мне не стать тринадцатым? - внезапно подумал он. - И автомат у меня трофейный…»

Не поднимаясь, он разгреб снег, надел лыжи, продел руки в кожаные петли палок и только после этого поднялся на ноги. Энергичный толчок, другой - и Харламов заскользил по деревенской улице. Он легко мог сойти за немца, несколько отставшего от своих.

Тотчас же Харламов встретился лицом к лицу с солдатом, который нес охапку дров. Затем повстречались еще два, шедшие, очевидно, после смены караула. Они пританцовывали на ходу, стараясь согреться.

Не отводя глаз, не смутившись, Харламов разминулся с офицером так близко, что едва не задел его плечом. Небритое лицо, черные наушники, бархатный воротник офицерской шинели.

Харламов шел, копируя размашистый шаг лыжников, идущих впереди. Его отделяло от последнего лыжника не больше сорока - пятидесяти метров. Когда немцы вышли за околицу и отряд растянулся длинной цепочкой, Харламов отстал еще больше. Он шел на такой дистанции, чтобы двенадцатый лыжник, обернувшись, не смог увидеть его лица. А кому придет в голову пересчитывать на ходу, сколько человек движется гуськом друг за другом?

Несколько раз фашисты останавливались на отдых; они курили, пили из фляг. Тринадцатый лыжник быстро высвобождал ноги из креплений и плашмя падал в снег, уже перекрашенный сумерками в темно-синий цвет. Он рад был этим привалам. Сказывались голод и усталость. Ему трудно тянуться за отрядом.

Отряд вошел в перелесок, где темнота была еще плотнее, и остановился. Харламов наблюдал, притаившись за елью. Фашисты установили на треноге какой-то прибор. Когда наши орудия за Волоколамским шоссе подавали голоса, фашисты начинали суетиться у прибора. Очень скоро Харламов признал в них «слухачей». Немцы-звукометристы засекали наши батареи, и Харламов был в отчаянии, что не может сейчас же сообщить об этом в свой дивизион.

Под прикрытием елочек он пошел к чаще леса. Было уже совсем темно, когда сержант вскарабкался на крутой заснеженный берег Ламы и добрался до знакомых мест.

Шел медленно, с трудом волоча ноги. Лыжные палки отяжелели в руках, словно они были вырезаны не из бамбука, а из водопроводных труб. Тяжело прополз через знакомую лазейку в проволочном заграждении. Стал на колени, сложил руки рупором, закричал хриплым, простуженным голосом, и его услышали.

Он еле держался на ногах, и друзья повели его под руки, как раненого. От предложения отогреться и отдохнуть в землянке боевого охранения сержант Харламов отказался наотрез.

- Нужно бежать на батарею. Есть срочный разговор с командиром, - сказал он озабоченно и потянулся к лыжным палкам.

1942

«Язык» мой - враг мой», Евгений Захарович Воробьев, Орест Георгиевич Верейский, 1974г.

«к счастью у меня хороший муж.»

- Вот на нём и тренируйтесь. А отца оставьте в покое – в счастливом избавлении от вашего близкого присутствия, от вашей навязчивости ему. Отец на заслуженном отдыхе от вас - от его детей. Будьте же благоразумны - не лезьте ему (вашему отцу) в душу.

— Да эту ледь… — сэр Персиваль было гневно всплеснул руками, забыв про оружие, но под тяжёлым взглядом оппонента смутился и поправился: — Между мной и прекрасной леди Лорелеей имело место определённое недоразумение.

Сэр Галахад задумчиво покачал головой и возвысил голос:

— Надеюсь, вы понимаете, что я, как благородный рыцарь, просто обязан встать на защиту чести дамы?

— Всецело, — буркнули из-за вновь взмывшего на уровень глаз щита. Что ж, теперь забрало могло падать в своё удовольствие.

Битва вскипела единомоментно. Меч грохнул в щит, навстречу свистнул топорик, цель увернулась — и яростный клубок схватки закружил вокруг клёна. Крапива взмыла в воздух мелко порубленными ошмётками, застя обзор. Окрестности огласились пылкими боевыми кличами:

— Х-ха!

— Получай!

— Да я тя!..

— А выкуси!

— Н-ну, скотина!..

На «скотине» распахнулось ближнее к полю боя окно многоквартирного деревянного дома — с грохотом и дребезжанием стёкол. Скрипучий, болезненно надрывный женский голос перекрыл шум баталии:

— Опять! Ну опять орут! И орут и орут! И целыми днями орут! Ну сколько ж можно?!

Последние слова, правда, слушать было некому. Лишь вились в воздухе посечённые крапивные листья да оседала пыль.

***

Сэр Галахад, он же Генка Клюев, поставил на землю шлем, стянул через голову почти настоящую алюминиевую кольчугу и с наслаждением почесался, уже не стесняясь.

— Вот же жаба. Между прочим, двор общий. Дедушка здесь каждое лето дачу снимает.

Сэр Персиваль, он же Пашка Метельский, придирчиво потёр сбитый из фанеры щит рукавом стёганки — там, где краска подозрительно потемнела после встречи с яблоком.

— Вот дедушке твоему и нажабится… то есть, нажалуется. И всё, капут славным рыцарским деяниям.

— Да не, — отмахнулся Генка, изучая капризное самопадающее забрало. — Дедушку жабой не запугаешь. Хотя тут, скорее, целый дракон: сидит целыми днями в своей пещере, плюётся огнём…

— Ага, — поддакнул Пашка, — это у них у всех так.

На немой вопрос, выраженный поднятой бровью, уточнил:

— Твоя Ленка, в смысле, прекрасная леди Лорелея, тоже в меня плюнула.

— А ты её козой обозвал.

— Ой-ой, какие мы нежные... — разглядев недобрый огонёк в Генкиных глазах, Пашка поднял ладони. — Ладно, я извинюсь. Как рыцарь. Вот что мы с драконом делать будем?

Вопрос стоял ребром. После того, как благородных рыцарей последовательно прогнали с футбольного поля (за попытку перевербовать игроков на крестовый поход), с рынка (за регулярное взымание продуктового оброка) и от котельной (за наречение чумазого кочегара Тёмным Властелином с последующим вызовом на дуэль), простор для славных деяний угрожающе сузился. А тут ещё и драконы…

Из кустов с любознательным мрявом высунулась белая мордочка в чёрной «шапочке». «Шапочка» до изумления напоминала рыцарский шлем. Генка сел на корточки и похлопал ладонью по голени:

— Сэр Макс! Кс-кс, иди сюда!

— Откуда ты знаешь, что он именно Макс? — уточнил Пашка, оттягивая ворот стёганки. — Может, какой-нибудь Васька или Барсик.

— Он же ничейный, — пожал плечами Генка, доставая из кармана специально заначенный кусок вяленой куриной грудки. — Пусть будет сэром Максом. Отважным воителем, грозой крысиных орд и покорителем чердаков…

Они оба осеклись. Посмотрели, как кот деловито жуёт добычу, синхронно подняли взгляды друг на друга, потом снова воззрились на кота.

— А скажите, многодостойнейший сэр Макс, — заворковал Генка, почёсывая соловеющего на глазах зверя за ухом, — как вы относитесь к наведению шороха в драконьем логове?

***

— Гер-рои, — с отвращением прорычал дедушка, захлопывая ноутбук. — Благор-родные р-рыцари. Глаза бы мои, понимаете, глаза бы не смотрели!

Благородные рыцари зашмыгали носами и потупили взоры. Дедушка же встал с кресла и прошёлся по скрипучим крашеным половицам.

— Я вам, охламонам, для чего хорошие книги подсовываю? Чтобы вы оттуда дурной лихости набирались? Со знакомыми реконструкторами о доспехах договорился, мечи-топоры ларповые достал, шлемы на 3D-принтере распечатал… А вы что творите? Это же надо было, понимаете, надо было додуматься: уличного кота в чужое окно подкинуть! А если он больной?

— Сэр Макс не больной! — пробубнил Генка, всё ещё опасаясь поднять взгляд, но упрямо выпятив подбородок. — Он хороший. А у тебя на котов аллергия, поэтому ты к ним предвзят.

Чуть не споткнувшись на ровном месте, дедушка вскинул брови.

— Умник… Вот вдвойне, понимаешь, вдвойне обидно, что ты умник! А простых вещей не понимаешь.

Он устало опустился обратно в кресло и потёр лоб.

— Нина Александровна — человек с расколотой судьбой. Понимаете? Расколотой. От неё муж ушёл, когда она только-только родила. Сына одна растила, не жаловалась… Пока того машина не сбила. Возраста пацан был примерно вашего, кстати…

Притихнув, рыцари боялись вдохнуть. Дедушка помолчал, потом подался вперёд и совсем другим, не ругальным, а просительным тоном произнёс:

— Она же не от того кричит, что злая. Просто в душе надломилось. И когда слышит, как дети шумят да галдят, снова по старому надлому…

Махнув рукой, он прокашлялся, выпрямился и снова посуровел:

— А вы, понимаете, кота. А тот на стол и чуть тарелку с супом не опрокинул. Тоже р-рыцарь мохнатый…

Усмехнувшись последней фразе, дедушка встал и подошёл к Пашке с Генкой.

— Оружие сдать. — Выслушав дуэт горестных воплей, он поднял указательный палец. — Доспехи разрешаю оставить. А потом идёте к Нине Александровне и просите прощения. Искренне. От всей души.

Потому что бывают ситуации, которые надо встречать во всеоружии, опустив забрало от греха подальше. А есть такие, когда следует стоять грудью, забрало подняв. Ибо так велит рыцарская честь.

***

У пошарпанной деревянной двери Генка замялся. Это книжные герои вламываются в логова чудовищ, не испытывая сомнений либо страха. А они с Пашкой кто? Так, два балбеса, ряженых в игрушечные шлемы.

Пашка, застрявший было на нижних ступеньках крыльца, вдруг засопел и толкнул плечом.

— Двум смертям не бывать, — пояснил он, протискиваясь к двери. Потом дробно постучал в неё костяшками пальцев и добавил, вздохнув: — А одной не миновать.

Тревожная тишина обволокла крыльцо. Лишь задумчиво шелестел листвой знакомый клён под знакомым окном. Наконец вдалеке зашаркало, заскрипело:

— Да! Кто там? Входите! Не заперто…

На мгновение Генке показалось, что за отворившейся дверью и правда лежит тёмное, таинственное драконье логово. Что в укрытом полумглой коридоре, среди корзин, коробок и мешков действительно затаился жуткий монстр, готовый оторвать голову, или того хуже — строго отругать зарвавшегося рыцаря. Но сзади снова подтолкнул Пашка, ноги сами сделали шаг, другой… И коридор внезапно кончился.

За второй дверью пряталась небольшая, светлая, по-своему даже уютная комната. Какие-то вязаные коврики, пуфики, подушечки, пушистый кремовый плед на кровати, лёгкие бежевые шторы по бокам распахнутого настежь окна… Там же, облокотившись на подоконник, сидела пожилая женщина с усталым лицом. Генка даже удивился, как не заметил её сразу. Он придержал снова устремившееся было вниз забрало и пробормотал:

— Здрасте…

Женщина не ответила. Её глаза, казалось, смотрели куда-то сквозь Генку, сквозь Пашку, сквозь старые деревянные стены, обшитые фанерой и оклеенные потемневшими от времени обоями, сквозь пространство и время. На миг представив, что именно стоит перед этим взглядом каждую секунду все последние годы, Генка задохнулся от нахлынувших чувств — от ужаса, жалости, сочувствия. Повинуясь порыву, он рухнул на колено и прижал ладонь к груди.

— О, прекрасная леди! — Рядом грохнуло: Пашка последовал примеру друга. — Поступок, свершённый мной и моим товарищем, недостоин высокого звания рыцаря. Так позвольте нам искупить вину!

Женщина вздрогнула. Взгляд её сфокусировался на гостях, словно она впервые их увидела. Тонкие губы перестали кривиться, будто от боли:

— Мальчики. Вы зачем, мальчики?..

Сверху раздался знакомый мряв. Пашка и Генка тут же подняли головы и увидели кота, восседающего на шкафу. Тот пряданул ушами и принялся вылизываться с независимым видом.

— О, сэр Макс! — восхитился Пашка. Поняв, что пафос момента безнадёжно утрачен, Генка откашлялся, встал сам и потянул друга за локоть.

— Макс… — повторила женщина. Глаза её потеплели, уголки губ дрогнули. — Максим… Это ваш кот, мальчики?

Друзья отчаянно замотали головами. Генка для верности уточнил:

— Он местный. Мы его подкармливаем. Ну, когда получается.

— Максим… — снова протянула женщина. Она встала, подошла к шкафу и вытянула руку вверх. Кот на мгновение задумался и принялся тереться лбом о тонкие пальцы. — Максимушка… А я Нина Александровна. Но можно «тётя Нина».

Последнее явно предназначалось гостям. Отчаянно пытаясь не сморозить глупость, Генка максимально светски улыбнулся:

— Ага, нам дедушка сказал. А мы...

— А вы, — перебила тётя Нина, — благородные рыцари.

Она отошла к подпиравшей кровать тумбе, постучала верхним ящиком, шелестнула бумагой. На протянутой в сторону благородных рыцарей ладони лежала крупная купюра.

— И сейчас вы совершите маленький подвиг. Нужно сходить в магазин возле станции и купить кошачьего корма. Я знаю, у них есть товары для животных. А на сдачу вы возьмёте себе по мороженому. Вы же любите мороженое?..

Совершенно не представляя, что ответить, Генка молча кивнул. Забрало на шлеме подумало...

И на этот раз решило не падать.