Я никогда не задумывался над последствиями моих поступков. Что последует за моими действиями. Я просто делал то, что считал нужным. Вот и с Ташей всё произошло так же. Решив, что у нас с ней будущего, я просто ушёл, не подумав узнать, что она об этом думает, какие чувства испытывает, как видит свою жизнь в будущем. Даже не поинтересовавшись, что я, и наши отношения для неё значили.

Пластмассовый мир победил,

Макет оказался сильней.

Последний кораблик остыл,

Последний фонарик устал,

А в горле сопят комья воспоминаний.

Я вздрогнул.

Надрывный девичий голос, хрипловатый и отчаянный, ударил откуда-то из-под тела.

Я присел на корточки и, перевернув тело, нашарил в кармане джинс телефон. Экран смартфона светился в темноте, красная стрелка бежала под одни единственным словом: Мамочка.

Пластмассовый мир победил,

Ликует картонный набат.

Кому нужен ломтик июльского неба?

О-о-й моя оборона,

Солнечный зайчик незрячего мира.

О-о-й моя оборона,

Траурный мячик стеклянного глаза,

Траурный мячик нелепого глаза...

Я смотрел на такое простое и короткое слово, известное каждому с детства: Мамочка! Сердце защемило так, словно та самая бешеная лисица, впилась в него зубами – жадно и зло. Вцепилась и начала с наслаждением высасывать из него жизнь.

Я смотрел на экран, не в силах сбросить звонок. Пальцы словно одеревенели на пластмассовой плоской коробке. А голос из телефона всё надрывалась, пока не прервался на полуслове:

О-о-й моя оборона,

Траурный мячик незрячего мира.

О-о-й моя оборона,

Солнечный зайчик стеклянного глаза...[1]

Я перевёл взгляд на Алика и засмеялся.

Так нелепо последние слова рингтона совпали с тем, что я увидел. Он лежал, уставясь стеклянными глазами в начинающее загораться августовскими звёздами небо.

Я смеялся и плакал, комкая в кулаке хрупкий пластик телефона. Он трещал и сопротивлялся, в тщетных попытках сохранить свою электронно-пластмассовую псевдожизнь, но всё равно сыпался ломким крошевом на тело у меня под ногами. Я терзал ни в чём не повинный телефон, пока он не превратился в груду обломков на груди мертвеца.

— Фил.

Я не заметил, как ко мне подошёл Кай.

— Мне Ника всё рассказа...

— Пластмассовый мир победил. — Прервал я его.

— Ты о чём?

— Ты разве мог представить себе такое? — Я кивнул на тело.

Кай вздохнул – тяжело и устало:

— Со мной происходило многое, чего я не мог себе представить.

— Послушай, Кай, — мой голос дрожал и ломался, — а ты уверен, что мы живые люди, а не персонажи какого-нибудь бездарного графомана. Который возомнил себя Богом и решил сотворить мир заново? Ты только представь: сначала люди, продающие память; потом внезапная любовь, которой в реальности не бывает; всяческие сверх способности, и следом маньяк, расчленёнка, смерть и...

Я всхлипнул, сознание заволакивало какой-то болезненной пеленой:

— Я вот не уверен, Кай, что я живой человек, а не картонный персонаж в дешёвом триллере, я...

Хлясь!

В глазах вспыхнуло, в ушах раздался звон, но в голове слегка прояснилось.

— Так лучше? — Кай заглянул мне в глаза. — Очнулся?

Я кивнул.

— Или ещё леща дать? Для окончательного прояснения.

— Нет.

— Хорошо. — Удовлетворённо произнёс Кай. — Такое с каждым происходит. Рано или поздно. С тобой что-то рановато, ты крепче казался. Обычно после десяти-двенадцати ходок. Всё кажется нереальным, иногда чужим, иногда очень странным или безумным. Но быстро проходит. Так что давай, приходи в себя, нам много чего сделать надо. Да и проблема кое-какая нарисовалась.

— Какая?

Я начал приходить в себя, оплеуха, отвешенная мне Каем, привела меня в чувство. Пелена нереальности, преломляющее сознание, и делающая мир плоским и ненастоящим, начала рассеиваться.

— Стиг исчез.

— Как исчез? Ты же сказал, что наглухо его.

— И я так думал. Пику три раза в печёнку засадил. А он взял и уполз. Я проследил по следу кровавому, он в кустах обрывается. Я, конечно, могу попытаться по ментальному следу пройти, но там темно, ни пиз.. не видно. Вряд ли мы его догоним.

— Хрен с ним. Что с телами делать будем?

— В машину загрузим, бензином обольём и подожжём. Огонь все следы уничтожит. Или с откоса в реку спустим. Тут глубоко, камнем на дно уйдёт, особенно если окна приоткрытыми оставим. Так даже лучше будет – никто не найдёт. Как народ бачит – концы в воду.

— Петровичу, что скажем?

— Хм, — Кай хмыкнул, — как есть, так и скажем.

Я молча обдумывал услышанное.

— Так нельзя.

— Что именно?

— В машину и поджигать, или топить.

Я думал, Кай будет орать и спорить, но он довольно спокойно спросил:

— Почему?

— Ему, — я кивнул на тело Алика, — мать звонила.

— И что это меняет?

— На телефоне мамочка, было написано. Нельзя, чтобы так, чтобы она ничего не знала о нём. Она ведь не знает, что он маньяк. Полицию надо вызывать.

Кай вздохнул, тяжело и горестно.

— Давай прикинем, хрен к носу, что будет, если мы сейчас мусоров подвяжем. На мне три ходки: одна по малолетству, и две за грабёж и поножовщину. А я, почитай, минимум одного завалил. Плюс незаконное хранение огнестрельного оружия, плюс переделка ружья в обрез. Мышастые долго разбираться не будут, все на меня повесят. На пятнашку в лучшем случае потянет. А я старый, чтобы по новой срок мотать.

— Не повесят. Ты сейчас Нику увезёшь, я позвоню и всё на себя возьму. Хоть, собственно, что всё? Только вот его. — Я кивнул на тело Алика, — Стиг ушёл, Пня Клёст ухайдакал. Так что, ты чист будешь.

— Не вариант, — после недолгого молчания произнёс Кай, — мы так наследили, что менты до меня доберутся. По тем же отпечаткам колёс.

— Колёса поменяй, эти сожги. Петрович с Аристархом тебе алиби состряпают.

— Фил, — Кай приобнял меня за плечи, голос стал проникновенным, — ты о Нике подумал? Что с ней будет, когда тебя закроют? А тебя закроют. Даже если докажут, что это он ту девчонку искромсал. Незаконное хранение оружие – это раз, но это пустяк,  Петрович отмазал бы тебя. Он, если хочешь знать, к тебе как к сыну относится. Но ты человека убил, и будь он хоть трижды маньяк, это самосуд, за такое у нас сажают, и надолго. Ты хочешь десять лет на строгаче провести? Ты не выдержишь, поверь мне, насмотрелся я на таких, как ты. Ты же птица вольная, тебе небо нужно, простор, свобода.

— По хрену! — Я попытался сбросить его руку, но он только сильнее обнял меня за плечи. — Зато совесть будет чиста.

— Ты, дурак! — Мягко и грустно сказал Кай. — Ты не представляешь, что такое строгий режим. Хоть чёрный, хоть красный, один хрен плохо. Ты ведь под пахана не ляжешь, а значит, тебя прирежут втихаря. Или опустят, ты не дёргайся, никаких сил не хватит, чтобы против десятерых отмахаться. Ты здоровый, конечно, но там и поздоровей найдутся. А ведь ты петухом жить не будешь. А такое только кровью смывается. Так что ты, либо себе ещё довесок возьмёшь, нехилый, плюс кучу душ на совесть, либо тебя порешат.  На красном тоже ишачить не будешь, план выполняя. Ты рысь, а там одни шакалы и гиены. Ты поверь мне. Ты, либо отрицалой заделаешься, и из карцера вылезать не будешь, а когда выйдешь, таким отморозком будешь, что Стиг от зависти плакать будет. Либо сдохнешь от тоски. А потом и Ника тоже, она же твоя половинка. Она любит тебя. Даже завидки берут, что не было мне такого счастья. Ты подумай о ней, если о себе думать не хочешь.

Я помотал головой:

— Нет, Кай, мы ведь не в pulp fiction и не в love story, правда? Мы в реале. Нет никакой любви, и половинок тоже нет, люди не яблоки, чтобы на половинки делиться. Поплачет и забудет. Потом другой появится: лучше, умней, добрей. Просто другой. Незаменимых нет. Так что собирайся и увози Нику.

— Ладно. Последний аргумент. Ты думаешь, его матери будет лучше знать, что её сынуля, маньяк? Зверски убивший одну девушку, похитивший и пытавшийся убить вторую.

— Может быть, и не лучше, но правильней точно. Вы езжайте, я до утра подожду, как рассветёт, в полицию позвоню.

— Как знаешь. — Кай отпустил мои плечи. — Как знаешь.

Он чуть отодвинулся, а потом резко и неожиданно ударил меня ребром ладони в горло. Удар я увидел, но перехватить не сумел, а может, не захотел – не знаю. Воздух, как по мановению волшебной палочки, исчез из моей груди. В глазах начало темнеть, а после на затылок обрушился тяжёлый удар. И вот тогда стало по-настоящему темно.

15

Вся жизнь – это повторы. События приходят к нам раз, второй, а частенько и третий, и четвёртый. Вот и сейчас моя голова лежала на мягких Никиных бёдрах, а на лицо капали её странно сладкие слёзы, руки нежно и ласково поглаживали мне лицо.

Мы находились на заднем сиденье машины, нас покачивало на ухабах просёлочной дороги. Голова болела, глотать было тяжело. Я пошевелился и попытался взять её ладони в свои. Не получилось. Руки были связаны и примотаны к поясу.

— Кай, он пришёл в себя.

— Хорошо.

— Развяжи меня.

— Буянить будешь? — Кай обернулся к нам.

— Ты сжёг машину?

— Нет. — Он отвернулся.

— Утопил?

— Нет.

— Что тогда?

Я попытался сесть. Движение вызвало новый прилив боли и желание сблевануть. Похоже, Кай обеспечил мне знатный сотряс.

— Я обрез Пню в руки сунул, авось прокатит, хоть наследили мы знатно.

— В полицию позвонил?

— Нет, и не собираюсь. Без нас найдут. Не сегодня, так завтра или послезавтра. А может, через неделю. Как повезёт. А если дождь пройдёт, завтра, кстати, обещали, то вообще шикарно будет. Все следы исчезнут.

— Ладно, пусть будет так. Только от проблем это нас не избавит.

— Почему?

Это спросила Ника. Она перегнулась через меня и возилась с верёвкой на моих запястьях, пытаясь развязать на совесть затянутый узел. Я вдыхал знакомый запах её, прижавшейся к моему лицу, груди – волнующий и сладкий, словно от ванильного мороженого, и постепенно успокаивался.

— Телефон. Последний, с кем он разговаривал, это я.

— Да, по хрен. — По голосу Кая я понял, что он весело осклабился. — Мало ли с кем он там говорил. Алиби у нас будет. Я с Петровичем уже перетёр.

— Как он всё воспринял?

— Нормандосом он всё воспринял. Но разговор серьёзный будет. Месяцев через пару.

— Почему через пару?

— Вы завтра улетаете.

— Куда?

— На Мальту. Бывал там?

— Нет. У меня загранпаспорта нет и визы.

— Ты думаешь, это для Петровича проблема?

— Нет. А ты как?

— А я уже уехал, вчера ещё.

— Куда?

Нике, наконец, удалось развязать мне руки, и я, наконец, смог её обнять. Боль, как и тошнота, отступили.

— В Новосибе я, за Уралом, так сказать. В Яю еду, к родственничкам подался.

Я закрыл глаза и зарылся носом в Никины волосы.

Всё кончилось.

Всё! Кончилось!

Всё ли? И кончилось ли?

Конец 2 части.

[1] Louna - Моя оборона (cover Гражданская Оборона).