— Эх, — мечтательно произнёс Петя, — а я бы посмотрел, что с ним, когда он подсадку растворит.

— Я вам посмотрю. — Вмешался в разговор третий голос.

Говорившего я не видел, он стоял за моей спиной. Но сочный и властный баритон я узнал. С обладателем голоса мы уже разговаривали, по телефону. Пахан – так называл его Кай. Или шеф, по словам Ники. Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на него.

— Объект, сидите, — недовольно воскликнул Петя, всплёскивая руками, — все настройки собьёте, а у нас и так времени мало.

— Сидите, молодой человек, сидите, — на моё плечо легла рука, — раз уж вам так не терпится меня увидеть, я предстану пред ваши ясные очи.

Обладатель баритона обошёл кресло. Высокий и статный. Карие глаза под покатым лбом, но не влажно-томные, как бывает у обладателей тёмных глаз, а жёсткие, словно режущая кромка охотничьего ножа. Прямой нос, неожиданно пухлые губы над квадратным, с ямочкой, подбородком. Причёска – волосок к волоску. На вид лет пятьдесят, вон виски, словно снегом припорошённые. Но лицо гладкое, только глубокие складки, идущие от носа к подбородку, да морщинка между густых бровей. Тёмно-серый костюм стоимостью пару тысяч баксов. Туфли, небось, тоже недешёвые.

— Меня зовут Аркадий Петрович.

— Я...

Аркадий Петрович поднял руку:

— Филипп Торов, я всё о вас знаю.

— Если можно, просто Фил.

— Можно, — Аркадий Петрович улыбнулся.

— У нас всё готово, — почтительно обратился к нему то ли Вася, то ли Петя, — можем начинать.

— Начинайте. — Вот вроде обычное слово, произнесённое спокойным тоном, а становится ясно, кто тут хозяин, а кто только указы исполняет.

Аркадий Петрович отступил в сторону.

То ли Вася, то ли Петя закричал:

— Никки, дорогуша, давай в соседнее креслице, голубушка. — Тон масляный, так и хочется засандалить ему в глаз, а лучше в оба.

— Она зачем? — Я напрягся, увидев, как Ника, усаживается в стоявшее напротив меня кресло. — Подсадка у меня.

Вокруг неё тут же засуетился Петя, или Вася, прилаживая к голове датчики.

— А без неё никак.

Объяснил Аркадий Петрович.

— Видите ли, молодой человек, когда делается подсадка, ходоком создаётся код, или шифр, без которого достать её нельзя.

У меня родилось два вопроса, которые я и озвучил.

— А как же она мне передала подсадку?

— От человека к человеку сколько угодно, а вот чтобы подсадку в прибор вытянуть, и нужен шифр.

— Пусть она код скажет. — Я, почему-то упорно не называл Нику по имени.

Аркадий Петрович улыбнулся:

— Я понимаю ваше беспокойство за эту юную особу, но... но, во-первых, с ней ничего плохого не случится. Во-вторых, код, к сожалению, не буквенно-цифровой, а скорее образный. То есть шифр – это ряд образов, возникающий в мозгу ходока в момент загрузки подсадки.

 — Фил, не волнуйся, — я всё-таки посмотрел на Нику, она тепло мне улыбалась, — всё будет хорошо. Я проходила эту процедуру, и не раз. Это совсем не больно.

Я отвёл глаза.

Петя, а может, Вася, поставил между нами треногу с закреплённой на верху зелёной, многогранной призмой, похожей на ту, с помощью которой Ника передала подсадку мне, только раза в два побольше.

Петя с Васей повозились с минуту, настраивая свет, а после скомандовали хором:

— Смотрим на призму, глаза не отводим. Раз. Два. Три.

Изумрудного цвета луч ударил мне в глаза, в мозгу образовалось сосущее чувство, какое бывает, если поднести шлаг работающего пылесоса к руке. Только шло оно из глубины головы. Чувство нарастало, из меня словно выдирали что-то. А потом миг краткой боли – и всё исчезло. Буквально всё. Я потерял сознание.

— Вот срань Господня, такое первый раз, клянусь, Аркадий Петрович, — сквозь вату, заложившую уши, я слышал, как блажит то ли Вася, то ли Петя, — это нонсенс, объект потерял сознание, это до чего же ему не хотелось подсадку отдавать.

— Что с ним? — Голос Ники, встревоженный, на грани истерики.

Я чувствовал её ладони на своём лице.

— Да всё нормально, он уже очнулся.

Я открыл глаза, проморгался.

Вокруг меня столпились все. Аркадий Петрович, Кай, Санек и, конечно же, Ника. Девушка гладила меня по щекам. Я чувствовал её странно сладкие слёзы на своих губах. Только Вася с Петей, держались в стороне, что-то рассматривая на просвет.

— Аркадий Петрович, вы только посмотрите, — голос Васи-Пети, удивлённый, как у монашки, обнаружившей, что она в миг лишилась девственности, — он не всю её отдал.

Они передали Аркадию Петровичу стеклянный куб с заключённым в нём сферой. Вася или Петя бросился к монитору, лихорадочно защёлкав клавишами.

— Глядите, я такое первый раз вижу. Она растворяет... Всё, он всосал её в себя. И ещё жив, и даже не сошёл с ума. Чудеса.

— Что случилось? — На удивление я чувствовал себя бодро, и, самое главное здраво.

Молча, Аркадий Петрович протянул мне призму. В глубине её я разглядел сферу, размером чуть больше мячика для пинг-понга. Я пригляделся. Сфера была не цельной, а состоящей из больших сфер разного диаметра. Размером от сантиметра до нескольких миллиметров.

— На правый нижний угол смотри, — голос Аркадия Петровича спокойный, но напряжённый, — если слово угол применим к сфере.

Я всмотрелся в шар. В нём был изъян. В сфере явно не хватало маленького шарика, примерно миллиметрового диаметра.

— Как ты себя чувствуешь? — Осторожно поинтересовался Кай.

Я подвигал головой, осторожно высвободился из Никиных рук и встал. Сделал пару шагов.

— В норме.

— Голова не болит? Тошнит? Видений никаких нет? Воспоминаний, вроде как чужих? — Ко мне подскочил Вася-Петя. Начал щупать мою голову, заглядывать в глаз.

— Нет.

Я освободился от его цепких лапок.

— Ну что же, молодой человек, будем считать, что вам неслыханно повезло. — Задумчиво произнёс Аркадий Петрович, пристально глядя на меня.

— Будем. — Я кивнул и посмотрел на Нику. — Может быть, теперь вы объясните, что всё это значит? Ходоки, подсадки?

— Конечно, а как же, — Аркадий Петрович, словно передразнивая меня, кивнул, — обязательно расскажем. Но для начала просто поговорим. 

7 

Я грел в руках толстостенный бокал с виски. И слушал Аркадия Петровича. Слушал и почти не удивлялся. Он сидел напротив меня, с таким же бокалом виски в холеной руке. По бокам разместились Кай, Санек и Ника.

— Мы мнемоны. Так мы себя называем. Продавцы памяти – так нас зовут другие.

— Какие другие?

— Те, кто у нас покупает эту самую память. Только это не память, конечно. Вернее, не совсем память. Скорее чувства, эмоции, переживания, отражённые в воспоминаниях. Да не абы какие, а настоящие, истинные, так сказать. Правда, и это, не совсем правильное определение. — Он грустно улыбнулся, пригубил бокал и продолжил. — Мы сами до конца не знаем, чем торгуем.

— А кто знает? — Виски приятно обожгло горло.

— Боюсь, что никто. Тот, кто первый открыл возможность переноса... — он замолчал, словно подбирал слово, — памяти, мёртв. Мы лишь продолжатели дела.

— Значит, есть и другие продавцы?

— Есть. В нашем городе, кроме нашей и Стига, ещё две группы. В любом городе миллионнике их не меньше трёх. Мы со Стигом работаем в разных плоскостях.

— А что становится с теми, у кого вы забираете память?

— Это хороший вопрос. Именно поэтому мы и работаем в разных плоскостях со Стигом. Он, если можно так сказать, криминал в нашей среде, мы, продолжая аналогию, занимаемся легальным бизнесом. Да и интересы относительно качества памяти у нас разные. Всякая чернуха и порнуха нас не интересует.

Он опять отпил виски, покатал его во рту, наслаждаясь вкусом. Я не торопил его.

— Люди, у которых мы забираем воспоминания, их, соответственно, лишаются.

— Просто забывают?

— Помнят, но они, как бы лишены эмоционального заряда, просто констатация факта. А такие события, лишённые чувственного фона, быстро стираются. Так что можно сказать, что да – они их забывают.

— Кто же тогда согласится продавать их? Это же, как лишиться души.

Аркадий Петрович покачал головой:

— Насчёт души, это не к нам. Мы душами не торгуем.

— Вы поняли аналогию.

Он грустно улыбнулся:

— Не все события приятны и несут счастье, радость. От некоторых хочется избавиться. Другим просто нужны деньги. Третьи... Третьи как раз хотят забыть хорошие воспоминания.

— Это кто же захочет избавиться от приятных воспоминаний?

Аркадий Петрович пожал плечами.

— Влюблённые, любовь которых ушла. Старики, которым больно вспоминать прошлое, пусть даже и хорошее, например, об ушедших жене или муже, предавших, как им кажется, детях, друзьях. И вообще, с этими воспоминаниями история непростая. Не все события, которые на сегодняшний момент видятся нам плохими, на самом деле так уж плохи, как нам кажется. Мы ведь изымаем не просто воспоминания, а воспоминания, окрашенные истинными чувствами и эмоциями. Так что, то, что сейчас нам кажется отрицательным, на самом деле в момент их проживания, были очень даже положительными. Просто с течением времени заряд эмоций из положительного превратился в отрицательный. Так бывает, и очень часто. Да и от плохих воспоминаний люди с радостью избавляются.

— Кто это, интересно, хочет приобрести плохие воспоминания? — Удивился я.

— Вы не поверите, Фил, но на это товар – спрос большой, почти такой же, как и на приятные воспоминания.

— Хорошо, я понял. — Голова шла кругом, когда я пытался осознать всё то, что мне сейчас рассказал Аркадий Петрович.

— Где вы берёте... — я не знал, как назвать людей, продающих свои воспоминания.

Аркадий Петрович мне помог:

— Доноров. Так, мы называем тех, кто делится с нами памятью. Наша команда в основном получает материал от стариков, в домах престарелых, и, как бы цинично это ни звучало, в хосписах у умирающих.

Последнее замечание меня слегка покоробило, но в принципе не удивило.

Аркадий Петрович, заметив мою реакцию, добавил:

— Часто воспоминания приносят большую боль, чем смертельная болезнь. И конечно, мы изымаем воспоминания исключительно по добровольному согласию, за соответствующую плату.

— Вы покупаете любые воспоминания?

— Да, кроме убийств и сексуального насилия.

— Эта подсадка, та, что побывала у меня, она из хосписа?

— Нет, — Аркадий Петрович покачал головой, — Ника не работает с больными.

Я посмотрел на девушку, Ника сидела, поджав под себя ноги и низко опустив голову, и я не видел выражения её лица.

— Это подсадка была собрана в доме престарелых. Директор, мой человек, он сообщил, что несколько человек хотят избавиться от воспоминаний.

— Сколько?

— Пятнадцать.

— А то воспоминание, что растворилось во мне, чьё оно?

— Не знаю, и теперь мы вряд ли это поймём.

— Что бывает с теми, кто растворяет в себе подсадку?

— В лучшем случае умирают, в худшем – впадают в кому, из которой не выходят. Между этими состояниями огромный спектр, от шизофрении до дебилизма и полной потери себя как личности. Ту подсадку, что нёс, гарантированно тебя бы убила. Пятнадцать личностей в одной голове, это очень много.

— А как же быть с теми, кто покупает память.

— Процесс внедрения чужого воспоминания длится долго – от суток до трёх, в зависимости от размера, и производится во сне. И никогда несколько воспоминаний, тем более от разных доноров, не внедряются одновременно. Так что, это вполне безопасно.

— Вы покупаете только воспоминания?

— Да.

— А, например, знания, умения, навыки?

— С умениями и навыками всё просто, они больше в теле, чем в мозгах, так что перенести их невозможно. — Аркадий Петрович улыбнулся. — Со знаниями сложнее, они чаще всего разбросаны по отдельным полям мозга и, собственно к воспоминаниям имеют опосредованное отношение.

Он очень хорошо владел собой, и даже не отвёл взгляда, когда произносил последнюю фразу. Но по тому, как крепче сжались, самую малость, пальцы на бокал, как Кай быстро посмотрел на него, как Ника нервно поправила волосы, я понял, что он как минимум не договаривает.

Я молчал, обдумывая сказанное. Мне не мешали.

— Подсадки как-то влияют на ходоков?

— У вас, Фил, цепкий ум, и вы очень внимательны. Да, влияют. Они вызывают у ходоков, тех, кто переносил много подсадок, определённые, не совсем обычные с обывательской точки зрения, способности.

— Какие?

— А вот это у каждого свои. Кай вот, например, может находить людей по метальному слепку, Ника, — Аркадий Петрович посмотрел на девушку, — может, отличать правду ото лжи.

Я смотрел на девушку, и мне казалось, что сказанное Аркадием Петровичем не совсем, правда.

— У вас какие способности, и у Санька?

— У Александра никаких, он никогда не был ходоком, склад ума другой, он работает в прикрытии. А у меня... — Аркадий Петрович снова улыбнулся. — Пусть это останется тайной.

— Хорошо, тайна так тайна. У меня остался один вопрос, но ключевой. Зачем вы мне это рассказали?

— Всё очень просто. — Аркадий Петрович допил виски и отставил стакан в сторону. — Я хочу предложить вам работу.

— Ходоком?

— Сначала в прикрытии, а там и ходоком.

— Я могу отказаться? — я прикрыл глаза, размышляя над предложением.

— Конечно, но... — он замолчал.

Я чувствовал на себе взгляды. Выжидающий Аркадия Петровича, изумлённый Кая, безразличный Саньки и умоляющий Ники.

— Но?

Я открыл глаза и в упор посмотрел на Аркадия Петровича.

— Давай начистоту, Фил: ничего, что я на ты?

Я кивнул, не отводя взгляда от его жёстких глаз.

— Ты думаешь, пока ты лихо разруливал ситуацию, которую создал сам, я сидел перед камином, попивал вино и наслаждался музыкой? Я изучал тебя и твою жизнь. Можно сказать, под микроскопом изучал – тщательно и внимательно. У тебя острый и живой ум, но таких много, ты вдобавок решителен, мгновенно принимаешь решения, не рефлексируешь по поводу своих действий. Таких – единицы. Ты великолепно окончил институт, по престижной профессии, между прочим, и что?

— И что?

— Вот именно, кто ты сейчас? Вместо того чтобы применять свои мозги и силы в деле, достойном мужчины, ты перебиваешься случайными заработками. Ты мог бы найти себе применение в любом виде деятельности, а вместо этого паяешь схемы и чинишь мобильники.

— Мне никогда не нравилась выбранная мною профессия.

— И я о том же. Ты думаешь, ходоки и прикрытие – это всё? Это лишь вершина айсберга. На меня работает много людей: аналитики, системщики и многие другие. Принести подсадку – это не просто забрать воспоминания и доставить их сюда. — Он обвёл помещение руками. — Это тщательная разработка каждой операции, чтобы не возникало таких форс-мажоров, как сейчас. Множество нюансов, от выбора донора и покупателя до тщательного сокрытия нашего существования от основного мира.

Я молчал.

— Ты хоть представляешь, что будет, если все узнают о нас и о том, чем мы занимаемся?

— Так я могу отказаться?

Аркадий Петрович обречено вздохнул:

— Конечно. Мы в любой момент можем прийти и изъять воспоминания об этом вечере.

— Изъять, у меня? Вряд ли.

— Или просто купить их у тебя.

— Продавать воспоминания? — Я покачал головой. — Никогда. Душой не торгую. Но обещать, что никому не расскажу о вас, могу. Да и не поверят мне, возникни у меня такое желание.

Я поднялся. Посмотрел на Нику – вид у неё был несчастный.

— Но я подумаю.

— Жаль, что он не согласился, такой материал пропадает, — Аркадий Петрович смотрел в широкую спину уходящего парня и удручённо качал головой.

— Ну, ты, шеф, даёшь, — Кай рассмеялся, — вот вроде и ума палата, и людей видишь насквозь, словно рентгеном просвечиваешь, а его не просчитал. Он вернётся, зуб даю, вот увидишь. На штуку баксов забиться могу. Бубновый интерес у него здесь, почище любого делового имеется.

Он посмотрел на Нику и подмигнул. 

8 

Я вертел в руках мобильник, никак не решаясь набрать номер. Наконец, открыл исходящие вызовы – вот они, одиннадцать цифр.

— Таша.

— Да. — Не голос – смесь эмоций. Радость, страх, ожидание и... и обречённость, словно она знала что-то такое, о чём я не подозревал.

— Таш... Я... Я еду домой.

Конец первой части.

Убрав телефон, я взял её за руку:

— Пойдём в метро.

Ника сжала мою ладонь и послушно пошла за мной.

— Тебе его жалко?

— Его нет. Тебя — да, он не из тех, кто такое спускает.

— Как раз такое он спустит, — я ухмыльнулся.

— Почему?

— Он зверь, а такие только силу понимают. Сейчас я показал ему, кто сильней. Он это запомнил и больше не полезет на рожон, тем более что я для него тёмная лошадка. Он попытается меня пробить – кто я, что я, и кто за мной стоит. У него это не получится.

Мы подошли к входу в метро, и я закончил:

— Подробнее объясню потом, если захочешь, а сейчас рот на замок, народу больно много, да и шумно внутри.

Мы прошли подземный переход, я кивнув:

— Давай к турникетам, я жетоны возьму.

— У меня проездной, — Ника помахала вынутым из кармана студенческим.

— Всё равно жди меня перед турникетом.

— Как скажешь, начальник, — Ника шутливо отсалютовала и, отжав тугую дверь, направилась к рамке металлодетектора.

Я посмотрел ей вслед и пошёл к кассам, но на полпути вспомни – жетоны я уже купил. Хотел ругнуться на себя и свою забывчивость, но сзади послышалось:

— Молодой человек, можно вас на минутку.

Я медленно обернулся. Ко мне направлялся полицейский, дежуривший на станции. Взгляд исподлобья, походка скованная, пальцы подрагивают на рукояти дубинки.

Я неторопливо пошёл к нему.

Чего ему надо? Что насторожило?

Бля!

Локтем я почувствовал рукоять пистолета, чуть-чуть выглядывающего из кармана куртки.

Пипец!

Я походу влип. Но почему он сразу не скрутил меня? Осторожничает? До конца не уверен, что у меня в кармане? Только недавно начал работать, не знает, что делать в таких ситуациях? Но ведь на такой случай инструкции должны быть, я так думаю.

Я машинально начал забирать слегка влево, чтобы находиться к камере видеонаблюдения спиной, хорошо ещё капюшон не снял.

Мы неотвратимо сближались.

Блин, что делать? Незарегистрированный ствол на кармане, да ещё переделанный в боевой, это не шутка, лет на 5–7 потянет.

Я осторожно скосил глаза на встревоженно смотревшую на меня Нику. Только бы она не подошла к нам. Только бы сообразила валить отсюда, но она стояла, растерянно хлопая глазами. А потом чуть подалась вперёд, словно собираясь подойти к нам. Я чуть не застонал: нет, вали отсюда, – и стрельнул глазами в сторону выхода. Ника, умница, девочка, поняла меня и, изменив движение, пошла к выходу.

— Да, офицер? — От волнения я заговорил, как в американских боевиках.

Офицер, а точнее – сержант, если судить по просветам на погонах, козырнул и представился:

— Сержант Мазурченко. Пройдите, пожалуйста, со мной.

Краем глаза я видел, как Ника исчезает за дверями выхода.

— Я что-то нарушил?

Я оглядел полицейского. Сержант Мазурченко был массивен, но масса эта состояла в основном из жировых отложение, мышц в нём не наблюдалось.

— Что у вас в кармане, — сержант кивнул на мой левый бок.

Сейчас он меня задержит, и подсадка, чем бы она там ни была, останется со мной, а через двое суток мне, по словам Кая, наступит кирдык.

Я стрельнул глазами по сторонам. Мне везло: станция была пуста. И даже контролёр в будке смотрела в другую сторону. Где напарник полицейского? В каморке следит за нами по монитору? В туалет отошёл? К другому выходу с инспекцией отправился? Сержант стоял между мной и выходом: не сбежишь, если только... Ну что же, пан или пропал.

— Сержант... — начал я, улыбаясь, и...

И ударил его в подбородок. Сержант дёрнулся, закатил глаза и начал медленно оседать. Я подхватил его и осторожно опустил на пол. Теперь всё зависело оттого, наблюдали за нами через камеру или нет.

От резкого движения за глазами на миг вспыхнула боль. Вспыхнула и погасла, только перед глазами начало двоиться. Я моргнул пару раз, и зрение вернулось в норму.

За дверями наметилось движение, народ спешил на станцию, но, кажется, никто не видел, как я рубанул сержанта.

— Помогите, человеку плохо. — Заголосил я, старательно пряча лицо.

Двери распахнулись, и к нам кинулось сразу несколько человек. От будки контролёра уже спешила одетая в форму женщина.

— Что случилось? — Спрашивали сразу со всех сторон.

— Не знаю, — я начал пятиться к дверям, — он вдруг побледнел, покачнулся и начал падать. Может, сердце?

Народу на станции всё прибавлялось. Люди галдели, обступив полицейского, и я, воспользовавшись суматохой, выскользнул в туннель, ведущий на поверхность.

Там я кивнул Нике: за мной.

Не оглядываясь, я всё ускорялся, торопясь выбраться на поверхность, до того как сержант очнётся и всё расскажет.

У лестницы на поверхности меня догнала Ника.

— Давай разными дорогами добираться, — бросил я, не глядя на неё, — на Кировской Кай с Саньком ждут, встретимся там.

Мне не хотелось расставаться с ней, мало ли что может случиться, но если менты нас вдвоём прихватят, будет ещё хуже, для неё, разумеется, мне-то хуже быть не могло.

 Я рванул вверх по лестнице, и зря – боль вернулась, ослепительной вспышкой, она полыхнула перед глазами, лишая зрения. Я остановился, потеряв ориентацию в пространстве, не хватало ещё сверзиться со скользких ступеней, и, прижав ладони к лицу, попытался проморгаться. Твою мать, как не вовремя!

— Нет, — Ника подхватила меня под руку, — тебе нельзя одному. Подсадка шевелиться начала. Можешь потеряться, как я.

Я с силой потёр глаза. Зрение вроде как возвращалось. К тому моменту, как мы выбрались из метро, всё прошло: и боль, и слепота.

— Быстрей, — я схватил Нику за руку, — на ту сторону, — я кивнул в сторону автобусной остановки. До неё было метров двадцать, не больше.

Мы перебежали дорогу.

Нам и здесь повезло: в последний момент мы заскочили в готовую отойти полупустую маршрутку.

— Что там случилось? — жарко зашептала мне на ухо девушка.

— Потом, — я поглубже запихнул пистолет в карман, — лучше скажи – номер маршрута какой?

Ника наморщила лоб, вышло смешно и красиво.

Господи, о чём я думаю? За нападение на полицейского мне не просто писец, а писец дважды пушистый. А я любуюсь чужой женщиной.

— Двадцать третий, — наконец произнесла она.

Двадцать третий, это не самый плохой вариант. Ничего, что в противоположную сторону. Доедем до Бекетова, там пересядем на нужный. Это даже хорошо, что двадцать третий, возвращаться будем другой дорогой. Надеюсь, успеем до автозавода доехать, прежде чем менты объявят на меня охоту. Ехать до пересадки десять минут, должны успеть.

Всю дорогу нервы были на взводе, я успокоился, только когда мы пересели и неслись в нужную нам сторону. Водитель Пазика торопился: то ли стремился обогнать конкурентов, то ли нагонял время.

Автобус был заполнен на треть. Это было плохо. Так нас легче запомнить.

— Ты как? — Спросила Ника, когда мы устроились в конце салона.

Я посмотрел на девушку. Выглядела она не в пример лучше, чем при нашей первой встрече. Глаза ясные, со смешинкой в глубине. Мертвенная бледность исчезла. Щёки порозовели, и я увидел, что лицо её усыпано веснушками. Мелкими и редкими. Терпеть не могу веснушчатых девушек, особенно таких, у которых веснушки не только на лице, но и по всему телу. Но сейчас мелкие рыжие пятнышки на лице Ники показались мне до ужаса симпатичными.

— В порядке. Рассказывай лучше.

— О чём?

— Не притворяйся. О подсадках, ходоках, Стиге и обо всём остальном.

— Долго рассказывать, давай потом. Ты лучше расскажи, что там, на станции произошло?

Я помотал головой:

— Ехать нам минут сорок, так что времени тебе на рассказ хватит.

— Это, правда, долгая история, давай как-нибудь потом.

— Коротко и сейчас. Детали можешь опустить.

— Без деталей, говоришь? — Девушка на секунду задумалась. — Ну, слушай.

Но прежде чем она начала рассказывать, в кармане зазвонил телефон.
Кай.

— Да.

— Вы где? — Голос встревоженный.

Я посмотрел в окно.

— К проспекту подъезжаем.

— На повороте сходите, мы вас на машине подхватим. Оранжевая буханка, не ошибётесь.

— Вы где раньше были? — Вышло зло, от раскачивающейся на неровностях дороги маршрутки, меня начало мутить.

— Ну, ты, паря, даёшь, сам твердил – я сам, я сам. Да и машина только сейчас освободилась. Или ты думал, у нас целый таксопарк?

— Ничего я не думал. Ладно, ждём.

Я спрятал телефон в карман и закрыл глаза. Мутило всё сильнее. Тело начала бить мелкая дрожь, а на лбу выступили капли холодного пота.

— Тошнит? — Ника приложила ладонь к моему лбу.

Я кивнул.

— Это подсадка. Но почему так агрессивно и так быстро? — Голос встревоженный. — Я не понимаю.

Я открыл глаза:

— Стиг, сука, мне в башку ногой засадил, как раз после того, как ты мне подсадку передала. Я сознание потерял. Может, просто сотряс заработал.

Я замолчал и сглотнул. Сейчас бы выкинуть всё из себя, но не в салоне же мне блевать. Ничего, скоро выходить, на улице должно полегчать.

Ника покачала головой:

— Это подсадка.

— Ладно, чего гадать. — Я тяжело поднялся. — Давай тормози этого лихача, а то проскочит остановку.

Ника вдавила кнопку звонка. Маршрутка начала притормаживать.

На улице мне и впрямь стало лучше. Я расстегнул куртку, подставив тело холодному ветру, позволяя ему выдувать из меня вязкую хмарь. Тошнота отступила, и я вздохнул с облегчением. Теперь от ствола избавится, и будет порядок. Я огляделся. На остановке пусто.

— Подожди меня, — бросил я Нике.

Отойдя поглубже в тень, я снял носки. Отщёлкну обойму и снял затвор. Из обоймы выщелкнул патроны. Тщательно всё протёр. В один сунул раму, завязал носок узлом и кинул в урну. Затвор, размахнувшись, зашвырнул в темноту. Обойму кинул в другую сторону.

Патроны ссыпал во второй носок, завязал его и окликнул тревожно оглядывающуюся девушку:

— Ника, — я протянул ей узелок, — будь добра, кинь в урну.

Я кивнул на мусорку на противоположной стороне дороги.

Она взяла мой носок с завёрнутыми в него патронами без удивления и брезгливости. Кивнула и перебежала пустую дорогу.

Едва она вернулась, как к остановке подкатил ярко-оранжевый Уазик. С водительского сиденья мне махал Кай.

5

В тепле машины, тошнота, отступившая на улице, вернулась, была она не столь сильной, как прежде, но всё равно, неудобство доставляла преизрядное. Едва мы уселись на сиденье, Кай вдавил педаль газа в пол. Тряска и бензиновая вонь в салоне совсем расклеила меня. Тупо заныла голова, тело охватила слабость, и я безвольной медузой растёкся по неудобному и жёсткому сиденью. Я потел, словно в лихорадке. Пот был неприятно липким и холодным. Хотелось закрыть глаза и уснуть. Но едва я смыкал веки, меня начинало кружить по салону, словно с жуткого похмелья, а желудок стремился на волю.

Я поймал встревоженный взгляд Кая в зеркале заднего вида:

— Что-то ты хреново выглядишь.

— Подсадка, активничает, — Ника обняла меня за плечи и принялась вытирать лицо, — торопиться надо, Кай, как бы она ни растворилась.

— Сам вижу. — Кай до хруста сжал зубы. — Быстрее никак, гайцов на дороге как грязи, тормознут, вообще никуда не приедем. Так что терпите. Ты тереби его, не давай отрубиться. Говори чего-нибудь, он пусть отвечает. Вырубится – труба ему.

— Фил, ты терпи, — шептала мне на ухо Ника, она всё гладила меня по лицу и гладила, от нежных прикосновений становилось легче, — терпи. Слышишь? Давай, не молчи. Расскажи, что в метро произошло? Как ты от мента отбрехался?

— Какого мента? — Вступил в разговор Санька, до этого молчавший.

— Слышь, паря, ты давай всё сначала рассказывай, — перебил его Кай, — а то я по телефону ничего не понял.

Я сглотнул, отправляя неприятный комок, подобравшийся к самому горлу, обратно в живот, и рассказал, что произошло. Рассказ помог отвлечься от слабости, охватившей меня. Но едва я закончил, меня снова начало колотить.

— Дела. — Протянул Кай, взглянул на меня в зеркало заднего вида и добавил. — И дела аховые. Причём от слова очень. На Стига плевать, этот мудила заслужил то, что получил, с ним, пусть пахан и альянс разбирается, а вот мент этот в метро... — Кай покачал головой, — я не говорю, что ты поступил неправильно, но... — он вздохнул, — это серьёзно.

— Бля, Кай, — подал голос Санек, — как бы они план перехват ни объявили, не дай Бог, нас с ним примут, пойдём как террористы.

Санек беспокойно ёрзал и постоянно поглядывал в зеркала заднего вида, словно высматривал погоню.

— Придурок, ты что – колосовских боевиков пересмотрел? Какой на хрен перехват, это же Россия.

— Не, ну, а чё? Расскажет этот ментяра, как его рубанули и о стволе. Ты чё, хочешь сказать, что поллиционеры не зашевелятся? Искать его не станут? Рожа его, небось, на камерах осталась.

— Я и не говорю, что не станут, — Кай взял с торпеды сотовый, — но и бредить не надо по поводу перехвата, ты ещё скажи: план «Невод» введут.

Он быстро набрал номер.

— А... — начал Санек.

— Тихо. — Шикнул на него Кай.

— Аристарх Иванович, дорогой, слушай, тут такая свистопляска... — он быстро пересказал мою историю, — помоги, пробей по своим каналам, что там и как, ладно? Прикрой нас, если что. Да. Да. Понял. Позвоню. Куда? На базу. Сам говоришь, хочешь на героя посмотреть? — Я поймал его лукавый взгляд в зеркале. — Приезжай. Минут через двадцать. Если чего... — Он быстро три раза переплюнул через левое плечо. —...не приключится. Понял. До встречи.

— Юрист это наш. Велел пахану перезвонить. — Пояснил он. — Сам понимаешь, я мелкая сошка, такие дела там, — он кивнул на потолок кабины, — решать должны. Только ты не расслабляйся больно, ты не наш, понял? Из-за тебя, можно сказать, такая буча закрутилась. Не влез бы ты, всё по-другому было бы.

— Не факт, — отозвалась Ника, она сидела рядом и непрестанно гладила меня по лицу. — Не факт, Кай, если бы я подсадку ему не перекинула, она бы меня сожрала.

— А, — Санек махнул рукой, — если бы он в арке руками махать не начал, мы бы уже на базе были.

— А я тебе говорю, — упрямо повторила Ника, — если бы не он, я бы растворила подсадку в себе.

— Ника, — Кай тыкал пальцами в клавиши телефона, — не елозь, а то я не вижу – что у тебя к нему козырный интерес. Всё тихо.

Он быстро начал что-то говорить в трубку, но я его не слышал. Дурнота с новой силой принялась за меня. Ещё чуть-чуть, и я потеряю сознание.

— Ника, — позвал я девушку. — Не молчи, расскажи что-нибудь, а то я вырубаюсь.

— Не смей, — голос встревоженный, — не теряйся, потеряешься – мы тебя не вернём.

Я постарался выпрямиться:

— Расскажи если не о вас, то о том, как ты потерялась, вы вроде как команда.

— Конечно. — Она кивнула. — Стечение обстоятельств. Мы, когда от объекта возвращались, в аварию попали.

— Козёл какой-то подрезал, — влез в разговор Санька, — мы на встречку вылетели, прямо лоб в лоб, с джипарем.

— Меня лбом и приложило о подголовник, — продолжила Ника. Очнулась в больничке. Ничего не пойму. Вот едем, а вот я уже на койке. Добралась до мобильника, Каю позвонила. Договорились встретиться в той арке, в которой ты меня отбил, — Ника улыбнулась, — от больницы до неё недалеко.

— Мы пока с хозяином иномарки разбирались, пока гайцов ждали, — вновь вступил в разговор Санька, — столько времени потеряли. И не уйдёшь ведь. Владельцем тачки числюсь я, а за рулём Кай.

— Я лбом хорошо приложилась, вот подсадка и активизировалась. Когда спишь или без сознания находишься, контроль теряешь, и процессы растворения защит быстрей идут. Да и удар, наверное, оболочку повредил. Так что ты держись, сознания не теряй.

— Держись, парень, пахан прикроет, — отозвался Кай, закончивший говорить по телефону, — вот только разговор к тебе серьёзный будет, после всей этой свистопляски.

Я молчал, меня слегка отпустило, но говорить не хотелось, больно непонятный разговор получался. Я просто смотрел на покачивающееся надо мной лицо Ники, пытаясь не провалиться в беспамятство, и слушал их рассказ.

— Я отправилась к месту встречи, а по дороге теряться начала, не пойму, какие воспоминания мои, какие чужие. Ты, кстати, ничего такого, необычного, вроде как не своего не чувствуешь? Воспоминания там – не свои, чувства?

— Нет, дурнота только и голова болит.

Они переглянулись.

Вид у Ники был такой, словно она вот-вот заплачет: Кай хмурился всё сильнее, а Санек беспрестанно ёрзал на сиденье.

— Вот мы и состыковались, в той арке, — голос у Кая был преувеличенно бодрым, — а тут ты такой красивый, за девушку вступить решился.

— Я и говорю: он во всём виноват.

— Это ты, дурак, во всём виноват, — закричала Ника, — ты.

— Тихо вы. Все виноваты, и никто. — Кай вздохнул. — Судьба, мать её, через колено.

Меня уносило куда-то вдаль. Казалось, не в грязном салоне разбитого авто я еду, а качает меня на морских волнах. Хрип работающего двигателя, сменился звуками ночного леса.

— Он уходит! Уходит! Кай, что делать?

Донёсся до меня женский плач. Кто это? И кто уходит? И куда?

Лицо Ники, склонившееся надо мной, начало странным образом трансформироваться. Изменился овал лица, глаза сменили цвет на голубой, волосы удлинились, из тёмных и вьющихся, став светлыми и прямыми. Губы, ставшие сочнее и больше, что-то шептали. Будто бы имя, только я никак не мог разобрать чьё.

Ника трясла Фила за плечи. Он уходил. Тело обмякло и начало сползать с сиденья. Девушка попыталась удержать его, но он был таким тяжёлым. Единственное, что ей удалось, это не дать ему ударится головой о пол кабины. Ника склонилась над ним, глаза почти закатились, а голова болталась на шее, словно у покойника. За льющимися потоком слезами она почти ничего не видели.

— Кай, — рыдания сотрясали худенькое тело, — Кай помоги, он почти отключился.

Кай с рычанием повернулся к ней. Грязно выругался. Парень почти ушёл. Дыхание редкое, только веки чуть подрагивают.

— Не давай ему отключится, Ника, не давай. Нам ехать пять минут. Как хочешь, но приведи его в себя. Хочешь, водой обливай, хочешь, по морде бей, но чтобы он очнулся.

— Держи, — Санек протянул Ники полтора литровую бутылку с водой. — Лей на него, и уши растирай.

Девушка начала лить холодную воду на голову Фила. Глаза его заморгали, губы зашевелились, что-то шепча. Ника принялась с силой растирать ему уши, а после, в отчаянье, размахнулась и с силой залепила ему две оглушительные пощёчины.

Хлясь! Хлясь!

Что-то больно ударило меня по лицу. Лицо незнакомки пропало. На меня опять смотрела Ника.

— Что? Зачем? — Губы почти не повиновались.

— Фил, не отключайся. Мы почти приехали.

— А? — Я попытался сесть. Ника бросилась мне помогать. — Как?

— Ты, дурак, чуть не ушёл! — девушка плакала и смеялась одновременно.

— Нет, как ты узнала моё настоящее имя?

— У тебя, что, других забот нет? — Ника обхватила мою голову руками и прижала лицо к своей груди. — Ещё чуть-чуть, и ты бы не вернулся.

— Кха-кха-кха, — я прочистил горло, странно, но я чувствовал себя почти нормально – ни тошноты, ни боли, если бы только не эта проклятая слабость. — Не, я не помру, пока не узнаю как.

Через тонкую ткань футболки я, под мягкостью груди чувствовал, как бешено колотится её сердце.

— Тогда ты никогда этого не узнаешь.

— Приехали. — Кай начал тормозить. — Слава Богу, успели.

Я вежливо поблагодарил, и на всякий случай перешёл в другой конец вагона. А то мало ли, с испуга к мусорам на станции обратится, а у меня и времени нет, и ствол на кармане.

Я развалился на сиденье, внезапная усталость от нервяка навалилась на меня тяжёлым удушливым одеялом.

Ехать двадцать минут, есть время привести мысли в порядок и как следует всё обдумать. Я ощутил, как во мне сейчас борются два, по сути своей противоположных, но одинаково сильных чувств. Как два желания рвут мой дух на части, словно взбесившиеся кони.

Первое – это страх. Страха такой силы я не испытывал ни тогда, когда лежал за печкой и слушал напевные сказки матери о леших, русалках, Кощее бессмертном и прочей нечисти. Ни тогда, когда я впервые, со старенькой дедовской берданкой, пошёл с отцом в лес; ни тогда, когда подростком, один, через полстраны добирался из лесного хутора в незнакомый мегаполис; и даже все мои полукриминальные приключения не вызывали у меня такого ужаса, какой я испытывал сейчас, влипнув не просто в крутое дело, а в такое, что может стоить мне жизни.

Второе – азарт и возбуждение. Небывалое ощущение жизни оттеняло ужас, бьющийся в теле.

Никогда я ещё не чувствовал себя таким живым – материальным и одушевлённым. Ни тогда, когда я стоял над тушей собственноручно подстреленного матёрого секача. Ни тогда, когда слушал исповеди тех, кто подвозил меня, когда я рванул из отчего дома, аки птица, на волю. Ни первый мой любовный опыт, как платонический, так и плотский, и рядом не лежал по жизненному заряду, гуляющему сейчас по телу.

Желание, чтобы всё поскорей закончилось, и я оказался в тёплой постели рядом с податливой и готовой на всё Ташей, боролось с жаждой испить чашу знаний нового приключения до дна. Испить, и прикоснутся к чему-то неведомому, лежащему за гранью моего бытового понимания, такому удивительному и никак не укладывающемуся в рамки обыденного.

Это же надо – память, она им должна. Я криво ухмыльнулся. Память, а что он имел в виду под этим? Воспоминания? О событиях? Людях? Знаниях? Чувствах? Или... Но тут мои мысли оборвал динамик, прохрипевший название нужной мне станции.

Я опережал Нику минут на десять, самое большее на пятнадцать. Минус две минуты, что я затратил на дорогу от метро до автобусной остановки. Итого – время было.

Минуты сменяли друг друга, а Ники всё не было. Мимо меня на круг ушёл уже третий канареечного цвета Пазик с неоновым 138 номером на лобовом стекле.

 Я вспотел от напряжения, хоть до этого начал замерзать, температура опускалась всё ниже.

Сколько у них там вечерний интервал? Минут семь-восемь? Ника должна была уже подъехать. Или сошла по дороге? Или раньше приехала? Нет, не могла, запас времени у меня был. Или это я прозевал девушку? Нет, не мог, на конечной выходило не так много людей, чтобы можно было затеряться в толпе.

Поначалу я кидался к каждой подходящему маршрутному такси, но люди на остановке стали нехорошо на меня поглядывать, и я прекратил суету – встал чуть сбоку от остановки и принялся, наблюдал за приезжающими.

Четвёртая маршрутка ушла от остановки, так и не привезя нужного мне человека. Я нервно принялся грызть ноготь на большом пальце, вот это совсем нехорошо, – в бессильной злобе я до хруста сжал зубы. Но вслед за отошедшей маршруткой почти сразу к остановке подошла следующая, и я расслабленно выдохнул. Ника была в нём. За светящимися окнами салона я разглядел силуэт с растрёпанными волосами и поникшими плечами. Подавив желание броситься к автобусу, я отошёл вглубь тени, падающей от навеса остановки.

Нога за ногу, еле передвигая ногами, девушка выбралась из салона и, пошатываясь, пошла прочь от автобуса. Я обождал немного и пошёл следом, решив не подходить к ней сразу. Мало ли чего она учудит, Ника была явно не в себе, а народу кругом много. И он, народ, в смысле, может, неправильно меня понять, чего это здоровенный лоб пристаёт к девушке, и патрульных вызвать, а это, ни мне, ни Нике не надо.

Пройдя вдоль матово-светящихся витрин, Ника, свернула в слабо освещённый переулок. Я неслышной тенью следовал за ней. И только дав девушке углубиться во тьму дворов, я догнал её и пристроился рядом. Она брела, низко опустив голову, вьющиеся волосы закрывают бледное лицо, руки безвольно висят вдоль тела. Я шёл рядом, но девушка никак не реагировала на моё присутствие. На ходу я заглянул ей в лицо. Глаза пустые, лицо вялое, словно стёкшее вниз с костей.

Дела! Да она, похоже, совсем в ауте. Как на ногах только держится?

Я осторожно прикоснулся к её плечу, позвал негромко:

— Ника.

Она остановилась и посмотрела на меня. Через пару секунд в глазах, вялых, словно у снулой рыбы, появилось осмысленное выражение, а на губах возникла и исчезла тень улыбки.

— П-п-п-ривет, — голос запинающийся и безжизненный.

— Привет, — я покивал, — ты как?

Блин, какой глупый вопрос. Будто не видно, что она совсем никак.

— Что-то совсем плохо. Мысли путаются, ничего не понимаю. Кто я, куда иду? А тебя увидела и вспомнила: мне домой надо.

Она снова попыталась улыбнуться:

— Проводишь?

Я кивнул и сказал:

— Ника, тебе привет от Кая с Саньком. Ты таких персонажей помнишь?

Она стояла, покачиваясь и переминаясь с ноги на ногу, глаза снова становились пустыми, как у дауна.

— От кого? — Она наморщила лоб. — Как ты сказал?

— Кай и Санька.

В глаза её начала возвращаться жизнь.

— Да. Мне надо закончить дело.

Я стоял, сжимая в руке мобильный телефон, готовый в любой момент набрать номер Кая. И сам не понимал – почему медлю.

— Сколько времени? — Глаза Ники стали совсем живыми и осмысленными.

Я бросил взгляд на дисплей телефона:

— Скоро девять вечера.

Ника закрыла глаза, а потом произнесла непонятное:

— Времени до полуночи, должно быть. Почему так быстро? Почему подсадка такая агрессивная?

— Ника, меня послали за тобой. Кай и... — я не знал, как зовут их главного, и повторил за Каем, — пахан, я не знаю...

Она открыла глаза и зашептала лихорадочно, крепко уцепив меня за отворот куртки и почти прижавшись ко мне лицом:

— Ты поможешь мне, Фил, поможешь?

— Именно за этим я здесь.

Я взял её ладонь в свою. Какая же она маленькая и холодная.

— Я отвезу тебя, и ты отдашь...

— Нет, нет, слишком поздно, мы не успеем.

Ника вцепилась в меня второй рукой и склонилась ко мне так близко, что я почувствовал горько-ментоловый вкус её дыхания.

— Они не успеют, и я... я умру, даже хуже, понимаешь? Я видела это. То, что происходит с ходоками, растворившими в себе подсадку. Это много хуже смерти.

— Хорошо, хорошо, — я обнял девушку за плечи, — я помогу тебе, говори, что надо делать.

— Пойдём ко мне, там я всё сделаю. Тут недалеко.

Идти и вправду оказалось недалеко. Буквально несколько домов, и мы у подъезда старого, выкрашенного в грязно-серый цвет, дома.

Ника зашарила по карманам джинс. Связка из трёх ключей. Большого, жёлтого цвета, как от старых врезных замков. Совсем маленького, видимо, от почтового ящика, и таблетка электронного – от домофона. Дрожащие пальцы не удержали ключи, и они стремительно пролетели в грязь под ногами.

Ника успела слабо ойкнуть, а я поймать связку у самой земли.

Пиликнул электронный замок, и мы в полутьме подъезда. Тут силы окончательно покинули Нику, и она начала оседать, съезжая спиной по грязной стене. Я подхватил её на руки.

— Третий этаж, дверь направо. Пожалуйста, поторопись.

Я пулей взлетел к нужной квартире. Дверь старая, деревянная и обшарпанная, с оплавленным пластиком полукружья глазка. Ключ вошёл в замочную скважину, один поворот, второй – и мы в квартире.

Я пронёс Нику через короткий отрезок коридора в комнату.

— Выключатель слева, — голос еле слышен.

Я опустил девушку прямо на пол. Скинул куртку и, нашарив рычажок выключателя, опустил его вниз. Комнату залил тусклый и противный жёлтый свет. Я глянул вверх: с солидного, высотой ни как не меньше трёх метров потолка, свисала лампочки Ильича. Вот уж не думал, что кто-то ещё пользуется лампами накаливания. Видать, Ника бывает здесь редко.

Я наклонился над девушкой. Выглядела она ещё более скверно, чем на остановке. Кожа бледно-матовая, словно похоронный саван, лицо всё в мелких капельках пота, дыхание частое и прерывистое.

— Ника, что делать?

Я потряс девушку за плечо. Веки дрогнули и приоткрылись. Взгляд блуждающий.

— Ника, соберись, — я приподнял ей голову и ладонью отёр лицо. Пот был ледяным.

— Да, — глаза её, наконец, открылись. — Там в комоде...

Я оглянулся: за моей спиной высилась старинная горка.

— В левом... верхнем... ящике

Я осторожно положил голову Ники на грязные доски пола и бросился к горке. Рванул на себя ящик, гадая, что в нём мне нужно. Искать долго не пришлось. В ящике лежал всего лишь один предмет. Завёрнутая в бархатную тряпку тяжёлая многогранна призма зелёного стекла.

— Ника, слышишь? Соберись. — Я вновь приподнял её голову, а затем, сев на пол, устроил девушку у себя на груди в полусидячем положении. — Давай, твою мать, — заорал я, гладя её по щекам и видя, что она никак не реагирует. — Что делать? Девочка, да очнись ты.

Я так сильно встряхнул Нику за плечи, что её голова замоталось на шее, словно на ниточке. Я испугался, что что-нибудь сломал ей, но она открыла глаза – медленно и мучительно.

— Держи. — Я вложил в безвольно-вялые и холодные пальцы призму. — Что делать?

Ника сглотнула, провела сухим языком по растрескавшимся губам и прошептала:

— Не так, под лампу пересядь.

Я послушно, с ней на руках пересел под лампочку.

— Смотри в призму.

Девушка смотрела на меня, сквозь зелень стекла, поворачивая призму то одной гранью, то другой. Я видел, как глаз Ники то увеличивался, то уменьшался, а потом ребро призмы отразило тусклый свет лампы ослепительным зелёным лучом.

Луч вошёл мне в глаз, и сознание затопила боль, острая, словно грань стеклянного осколка. Боль появилась и исчезла, оставив в глубине головы ощущение тяжёлого металлического шара. Казалось, он юлой раскручивается в мозгу. Ника обмякла в моих руках. Призма выскользнула из рук и откатилась к стене. Я не удержал ставшей вдруг тяжёлой голову и уткнулся лбом в макушку девушки. Шар в голове продолжал раскручиваться.

Хрясь!

Дверь, вышибленная сильным ударом, распахнулась.

В комнату кто-то шумно ввалился. Меня швырнули на пол и выдернули Нику из моих рук. Я поднял словно налитую свинцом голову. Двое в кожаных куртках, несли потерявшую сознание девушку прочь из комнаты. Надо мной склонился кто-то высокий, с белыми, забранными в конский хвост волосами, облачённый в кожаный двубортный плащ и кожаные брюки со шнуровкой по бокам. Я начал подниматься, рыча, что-то невнятно-угрожающее. А потом этот кто-то поднял ногу и с силой опустил её на мою голову. Шар в моей голове взорвался гранатой, и меня накрыла тьма.

Свет возвращался рывками, неся боль, но не ту режущую, что пронзила мою голову зелёным лучом из призмы, а привычную, какая бывает после неудачной драки. Надо мной на шнуре раскачивалась лампочка. Я лежал на спине, неловко подогнув под себя ноги. Болела голова, лицо, особенно нос. Я пощупал его. Беззвучно выругался. Этот беловолосый в коже, таки своротил мою гордость.

Я зажал нос обеими ладонями.

Ха!

Резкий поворот. В голову опять вошла боль. Вошла и... вышла. Нос встал на место. Я сглотнул. Сел. Голова закружилась. Но ощущение тяжёлого шара, засунутого мне в голову, прошло.

Я нашарил в кармане мобильник — 21:10. Без сознания я пробыл недолго, пару минут всего. Открыл контакты. Слово из трёх букв, но не то, что я употребляю в пылу ярости.

Мне ответили почти сразу.

— Ты нашёл её?

— Ты не охренел, уголок, — захрипел я в трубку, — зачем так подставлять.

— Ты о чём, парень? — Такое удивление в голосе не подделаешь.

— Нику забрали.

— Кто, бл..ть, кто? — Кай ревел как раненый медведь.

— Хрен с белыми волосами, весь в коже.

— А-а-а, — голос был полон отчаянья, — ей звездец, мы не успеем.

— Не пыли, — я кое-как сел и кратко рассказал, что произошло, после того как мы расстались.

— Значит, подсадка у тебя. — Задумчиво отозвался Кай.

— Я не знаю, что такое подсадка, — боль в голове отступила, сосредоточившись в области носа, ладно, это я как-нибудь переживу, не впервой, — но, по-видимому, да.

— Это решает дело ровно наполовину. Мы получили отсрочку. Но Ника всё равно необходима, чтобы достать из тебя подсадку. Это долго объяснять. Говори адрес, мы сейчас подъедем.

— Кто забрал Нику?

— Это Стиг – петушара позорный, и как узнал. Мы обычно по разным направлениям работаем.

— Ты знаешь, куда они могли её отвезти?

— Ну, есть у них там поблизости шхера одна.

— Говори адрес.

— Не дури, мы сейчас...

— Адрес.

Я подполз к куртке и проверил карман. Пистолет был на месте, в левом боковом кармане.

— Не дури, парень, это...

— Адрес, быстро, — оборвал я его, — а вы ждите звонка.

Кай тяжело вздохнул и назвал адрес.

— Сколько у меня времени? — я был уже на лестнице.

— Обычно у ходока есть трое суток, но после второй подсадки меньше, да и ты не подготовлен...

— Сколько? — я почти рычал.

— Сутки. Двое? Около того.

— Времени вагон. Сколько бойцов у Стига.

— Вместе с ним шестеро, но сейчас четверо.

Я отключил телефон.

Адрес, который мне назвал Кай, я знал. Старый, дореволюционной постройки особняк. Четыре помещения. Два на втором этаже, два на первом. Насколько я знал, на первом этаже находился магазин, на втором – репетиционная точка и всегда закрытая дверь. Вот там, наверно, и находилась база Стига.

Я вывалился на улицу. В это время в кармане трелью взбесившегося соловья разразился мобильник.

Я посмотрел на дисплей и мысленно застонал: Таша, как же я забыл о ней. Поколебался, но всё же ответил.

— Да.

— Ты где? — Голос со слезами и нотами истерики.

— Извини, милая, — врать не хотелось, но и говорить правду тоже, — у меня дела образовались, буквально на пару часов, прости, что сразу не позвонил.

 — Ты с ней, да? Я так и знала.

Голос уже не на грани слёз, нет, я словно наяву видел, как глаза Таши пролились влагой, и по макияжу проложили дорожки капли слёз.

— Нет, Таша, — спрашивать, кого она имеет в виду глупо, и так понятно – Нику, — не с ней.

— Но это с ней связано, да?

Плачет, точно!

— Отчасти Таша, отчасти. Прости, не могу сейчас говорить, правда, милая. Я разгребусь и всё-всё тебе расскажу. Целую, пока.

Расскажу, подкорректирую историю и обязательно расскажу. Таша, прости, но не сейчас. Ты там, в тепле, а она чёрт знает, где и с кем.

Я отключил телефон и побежал.

До нужного мне дома было пару кварталов, так что до места я добрался быстро.

Старый двухэтажный дом. Ветхий, грязный и обшарпанный, прямо-таки всем своим видом кричащий: отремонтируйте меня. На первом этаже закрытый уже музыкальный магазин. На втором – две двери, с ведущими к ним наружными лестницами. Та, что справа – деревянная, с прибитой гитарной декой, репетиционная точка местных рокеров. Левая – металлическая, крашенная коричневой краской.

Я вдохнул, с силой выдохнул и перешёл улицу. Вблизи стали слышны ритмичный перестук барабанной установки, запилы электрогитары и скрипичное подвывание. Репетиция в самом разгаре. Хорошо. Значит, шума, устроенного мною, никто не услышит.

Я достал телефон.

— Кай, имена тех, кого сейчас нет, знаешь?

Сиплый врубился сразу:

— Леший и Ведьма, а...

Я отключился.

Вот она, обшарпанная дверь. Я подёргал за ручку – заперто. Тогда заколотил в филёнку что есть сил.

— Кто? — глухо донеслось из-за двери.

— Стиг, это Леший, — зачастил я, — открывай, я такое расскажу, не поверишь. Да, давай быстрей, — я начал пинать дверь.

— Да, чтоб тебя, чего ломишься, сейчас открою.

Повезло, человек за дверью явно не отличался умом, а то задал бы пару вопросов, чтобы прояснить личность пришедшего, или с дисциплиной в команде Стига было не очень, и дверь они открывали кому не попадя.

Замок лязгнул, и дверь начала открываться. Я покрепче ухватился за ручку и со всей силы, на случай цепочки, рванул дверь на себя. Цепочка была, но стоявшему за дверью это не помогло. Со звоном она лопнула и просыпалась сломанными звеньями мне под ноги. Я ухватил стоявшего на пороге за грудки, заметив удивлённые глаза, и резко дёрнул, впечатывая лоб в его переносицу.

Лицо стрельнуло болью, но это было малой платой за радость видеть под ногами потерявшего сознание противника. Я захлопнул за собой дверь и достал пистолет. Небольшой коридор и три двери – прямо, направо и налево. Выбор прямо как перед былинным богатырём. Но долго выбирать мне не пришлось. Справа раздалось:

— Сивый, кто там.

Я распахнул правую дверь. Картина маслом. В центре на стуле, Ника, вытирает кровь с уголка губ, в окружении троих ребят. Точнее, двоих парней и девицы. Все как на подбор в коже. На парнях кожаные штаны и жилетки прямо на голое тело, руки в татуировках, в ушах пиратские серьги, видать, боевиков пересмотрели. Девица в чулках, сеточках, кожаной мини-юбке и такой же жилетке. Симпатичная стервочка – пухленькая, грудь так и рвётся на волю из кожаного плена, волосы выбелены, как у главаря, на лице агрессивный макияж, в ушах серёжек больше, чем у моей Таши. Не, ну точно фильмов пересмотрели. У дальней стены, закинув ноги на стол и откинувшись на стуле, сидел беловолосый, тот, что меня вырубил, надо думать, Стиг.

При моём появлении троица, окружавшая Нику, обернулась, а беловолосый, скинув ноги на пол, начал вставать.

Я улыбнулся и, ткнув в его сторону стволом, скомандовал:

— Сидеть. А вы, — я кивнул кожаным, — руки в гору и к стене.

Видя, что они не пошевелились, я рявкнул:

— Быстро.

Кожаные хоть и отступили на шаг, но испуганными не выглядели.

— Ты чё, оху... — Стиг не послушал меня и встал.

Я не стал танцевать вокруг да около, и плести словесное кружево, а просто навёл пистолет на лампу, стоящую на столе, и два раза плавно нажал на спуск.

Первый выстрел был холостой. Пороховые газы просто вытолкнули перемычку, мешающую стрелять из ствола. Второй вдребезги расколошматил стекло абажура. Стеклянное крошево веером разлетелось по комнате, один осколок чиркнул беловолосого по лбу, оставив длинную, моментально набухшую кровью, царапину.

— Ника, ты как? — Я не сводил взгляд с плюхнувшего на стул Стига. Держа боковым зрением кожаных. Они, наконец, соизволили отойти к стене.

Главарь сверлил меня взглядом. Злобным, но не испуганным. Он явно бывал в подобных переделках.

— Более-менее, — отозвалась девушка.

— Тогда давай сюда.

Дождавшись, когда она оказалась за моей спиной, я обернулся к троице, замершей без движения:

— Ремни сняли.

Они переглянулись, но не пошевелились.

— Оглохли?

Парни посмотрели на главаря. И только после его кивка, повиновались. Два ремня упали на пол.

— Фил, не надо, — раздался из-за спины голос Ники.

— Тихо.

— Вяжи руки. — Я кивнул девице в мини-юбке.

Та с вызовом посмотрела на меня.

— Как хочешь, — я пожал плечами и прицелился правому парню в ногу.

Девица фыркнула и, подняв ремни, принялась вязать парням руки.

— На пол.

Парни не отреагировали. Крутые какие.

Два удара под дых, два коротких стона. Вот теперь порядок – оба на полу.

— Рядом, — я кивнул девице.

Она бросила взгляд на мой кулак и улеглась на пол, смешно оттопырив пышный зад. Смотрелось ничего так – эротично.

— Хороший удар. — Спокойно прокомментировал главарь. — Тибеди ещё никто не вырубал с одного удара.

Я обернулся, он сидел, как и до моего появления – закинув ноги на стол и скрестив на груди руки, со спокойно-отрешённым лицом.

— А тебя? — спокойно поинтересовался я.

— Что меня? — вопрос был совсем ненужным, он и так понял, что я имею ввиду. Но люди устроены так, что даже самые отважные в момент опасности становятся излишне болтливыми, словно стараются оттянуть момент перехода словесной конфронтации в физическую.

— Тебя вырубали?

— Попробовать хочешь? — он поднялся со стула.

— Почему попробовать? За мной должок. — Я двинулся в его сторону.

Стиг весь напрягся, он, наверное, был хорошим бойцом: тело сухое и жилистое, а костяшки на кулаках огрубелые. Боксом занимался или каким-нибудь восточным единоборством. Я в них разбираюсь примерно как забулдыга в сортах Баварского пива, но...

Но за мной были кондиции, благодарить за которые мне следует родителей, помноженные на годы, нехилых таких занятий гиревым спортом и пятиборьем, и бесконечное число уличных драк, которые в юности я затевал по поводу и без. Так что шансов у него не было.

Между нами было шага четыре, не больше. Я шёл с опущенными руками. В левой пистолет, правая пустая. Взгляд глаза в глаза, он весь подобрался в ожидании нападения. Периферийным зрением я увидел, как пальцы его правой руки сжались в готовый ударить кулак.

И ударил первым. С опущенных рук. Я мог бы ударить боковой, но была, и довольно большая вероятность того, что я проломлю ему височную кость, а убивать мне не хотелось. Он же меня не добил. Прямой удар, снизу вверх – прямо в нос. Он дёрнулся, пытаясь сбить мою руку, но не успел. Раздался хруст сломанного носа. Голова откинулась назад, глаза закатились, и Стиг тяжело упал между столом и стеной.

— Сука-а-а-а! — Протяжно завизжала девица и бросилась на меня, отводя руку для удара.

Я пригнулся, пропуская плюху над головой. Моя рука на автомате, рефлексы, так их растак, вошла ей в живот, прямо в солнечное сплетение. Я лишь успел чуть придержать удар, так чтобы не вынести ей позвоночник из спины. Крик захлебнулся, и девица, глотая воздух широко раскрытым ртом, скрючилась на полу.

— Уходим, — Ника послушно вышла.

Я огляделся: побоище знатное, почти как мамаево.

— Адью, — я отсалютовал лежащим на полу пистолетом и покинул помещение.

— Уверен.

— Смотри, но это изменит твою жизнь, навсегда. — Она говорила так тихо, что я еле её расслышал.

Я пожал плечами:

— Там и менять-то особо нечего.

Ника улыбнулась:

— Тогда проводи меня до метро.

Она отвернулась от меня и на нетвёрдых ногах пошла вниз.

— О большем я и не мечтал, — пробурчал я под нос и, переправив Ижа из-за пояса в боковой карман куртки, поспешил за ней.

На улице подмораживало всё больше. Я поёжился и накинул капюшон: шапку я второпях забыл. Глядя на неверные движения девушки, я предложил:

— На руку обопрёшься?

Она благодарно кивнула и взяла меня под локоть.

Мы шли в сгущающихся сумерках. До метро было минут десять пешего хода, но с учётом Никиной скорости, пройдём мы вдвое дольше.

Чтобы не молчать, я спросил:

— Ты зачем не своим именем назвалась?

— Что? — Она на миг оторвала взгляд от дороги. — Ты о чём?

— Ты назвалась Наташей, тебя ведь не так зовут.

— Что, правда?

— То, что тебя не так зовут, или то, что ты назвалась не своим именем.

Взгляд стал растерянным.

— Я не помню.

Я вздохнул:

— Чего ты не помнишь?

— Того, что назвалась Наташей.

— Ты издеваешься?

— Нет.

— Ширяешься?

— Что?

— Дурь по венам пускаешь, колешься, употребляешь наркотики?

— Нет.

— Тогда в чём дело?

— Не знаю. Я... Я потерялась.

— Потерялась?

Я совсем ничего не понимал.

— Заблудилась. Я... У меня сейчас всё как в тумане. Мысли путаются. Воспоминания перемешиваются, словно они не мои. Я плохо себя чувствую, мне надо домой и... или куда-то ещё, у меня какое-то дело было... есть, но я не помню какое.

— Эти двое тебе ничего пить не давали. Может, понюхать что, или курнуть.

— Какие двое? — Голос удивлённый и обеспокоенный.

От этого сюрреалистического разговора у меня голова пошла кругом, и я почувствовал страх, горьким ядом отравивший моё сознание.

— Ну, те, как их там – Кай с Саньком, что в арке к тебе приставали.

— А?! — Ника потёрла лоб. — Нет. Кажется, нет, ничего такого. Но...

— Что?

— Я их боюсь...

 Мы пошли молча. Эта история мне не нравилась всё больше.

— В полицию не хочешь обратиться?

— Нет. Мне надо домой и просто отдохнуть.

Я покусал губу, собираясь с духом.

— Ты где живёшь? Давай, я тебя до дома провожу.

— А где мы? — Ника оглянулась.

— На автозаводе.

— Нет, не надо. Мне недалеко. Ты проводи до метро, дальше я сама.

— Смотри, а то я могу...

— Нет, — оборвала меня девушка, глаза её прояснились, и она зашагала твёрже, — только до метро.

— Как скажешь.

Я произнёс это с сожалением и с... да, с облегчением. Всё-таки дома меня ждала Таша, да и дело совсем не моё и весьма странное, даже для меня.

Впереди показалось освещённая коробка входа в метро. До входа оставалось метров двадцать, когда Ника остановилась.

— Что случилось? — Начал я, но увидел то, что заметила Ника.

Тёмная фигура на ступенях, ведущих вниз. Свет в туннеле был ярким, и я узнал Кая. Он был один, второй, стало быть, караулил второй вход. Значит, они не ушли. Но почему решили, что девушка пойдёт на метро? Додумать я не успел. Ника дёрнула меня за рукав.

— Там остановка? — она кивнула на темнеющие невдалеке рельсы.

— Трамвая, а чуть дальше автобусная.

— Маршрутки, идущие в верхний город, здесь ходят?

— Полно.

— Тогда проводи меня на остановку.

— Может, я...

— Нет, хватит геройских поступков, просто посади меня на автобус, идущий до площади Горького.

Я пожал плечами: на автобус, так на автобус.

Я смотрел вслед жёлтой маршрутке, увозящей девушку, и как я надеялся, неприятности прочь из моей жизни.

Было немного жаль её, потерявшуюся в ночном мегаполисе, но... Я пожал плечами, невысказанному вслух: кого волнует чужое горе? Никого. В большинстве случаев. Впрочем, о чём сожалеть? Всё уже случилось, и плохое, и хорошее. Я пытался помочь, она отказалась. Наши пути разошлись. Она уезжает туда – в богатую часть города, я остаюсь здесь — в спальном районе. Она унесла свои проблемы с собой, со мной же остались только мои. Дома камин, пиво и Таша, горячая, нежная и страстная. Так чего я здесь делаю? И вправду чего? Чего стою и пялюсь вслед уехавшему автобусу? Словно ожидая чего. Чего? Не знаю. Может, обещанных Никой перемен? Как она сказала тогда, буквально двадцать минут назад, стоя на загаженной лестнице маленького тёмного подъезда:

— Смотри, но это изменит твою жизнь, навсегда.

И где они, эти перемены?

Маршрутка скрылась за поворотом дороги, и я, поёжившись от порыва холодного ветра, быстро, пока не было машин, перебежал проезжую часть. Перешагнув через поребрик, я пониже натянул капюшон, прячась от ледяных порывов, и шагнул из темноты на освещённую одиноким фонарём мостовую.

 — Оп-па-па, какая встреча, — наперерез мне, из-за деревьев, посаженных вдоль дороги, шагнул человек. — Здорово, давно не виделись.

— Чё скалишься, — я взглянул на улыбающегося Санька, — зубы лишние в пасти? Могу проредить.

— Ты парень, не кипишуй, — из-за соседнего дерева на свет шагнул Кай. — Где девушка?

— Не знаю. — Я пожал плечами.

— Не свисти, — Санек всё-таки перестал улыбаться, — мы видели, как ты её на маршрутку сажал, только не поспели.

— Раз видели, чего спрашиваете?

— Ты не понимаешь, паря, — вздохнул Кай, — я понимаю, ты весь такой крутой. Рыцарь, можно сказать, только без коня, а тут такая кобылка, в смысле куколка, девочка – высший сорт. Не смотри, что сейчас слегка не в себе, это у неё просто плохая неделя выпала. А так она классная, умная, красивая, добрая, нежная... — он замолчал, осклабившись.

Я молча смотрел на него, чувствуя, как в груди закипает ярость.

— Помочь захотелось, понимаю, сам молодой, безбашенный был, но понимаешь, какая штука – ты ввязался не в своё дело. От слова совсем. Ты влез в такие игры, в которых на кону жизнь.

— Твоя? — Язык, от гнева, готового выплеснуться из меня, еле ворочался, хотелось действия, а не разговора.

— Нет, паря, — внезапно вся весёлость слетела с Кая, — теперь твоя. Не надо было тебе вмешиваться, плохого мы ей не хотели, девочка, просто заблудилась и мы... а, впрочем, теперь это не важно, теперь, когда мы её потеряли – отвечать тебе.

— Ты угрожаешь? — Я засунул руки в карманы и ссутулился, словно замер, на самом деле мне было жарко, очень жарко.

Пальцы левой нащупали ребристую рукоять переделанного Ижа.

Кай покачал головой:

— Констатирую факт. Пока она была с нами, за Нику в ответе были мы, потеряли мы её из-за тебя. Мы посоветовались с паханом, он сказал все стрелки на тебя перевести.

Мысли лихорадочно метались в голове. Похоже, сиплый не шутил: пахан, стрелка, что за криминал? Я знал парочку авторитетов на районе, так что, пожалуй, разрулить смогу, только узнать надо, что за пахан. С какого он района? Не из нашего точно, Кай с Саньком под ним ходят, здесь я их раньше не видел, а живу тут с 14 лет.

— Как зовут пахана, скажи, я сам с ним решу.

Сиплый покачал головой.

— Он всё решил. У тебя два выхода: либо ты находишь девчонку и приводишь к нам, не волнуйся, — сиплый поднял руки в примиряющем жесте, увидев, как ярость исказила моё лицо, — с ней ничего не случится, она просто отдаст, то, что должна была отдать, и всё.  Либо то, что нам надо, возьмут с тебя или...

— Или с той тёлочки, что ты оставил дома, — влез в разговор Сань, — и выжмут её досуха.

За секунду до того, как у меня упала планка, я увидел, как обречённо закатил глаза сиплый, как вмиг бисерины пота выступили на его лбу, а губы беззвучно прошептали – придурок!

Хрясь!

Правый боковой отправил Санька в глубокий нокаут.

Левая рванула из кармана пистолет. Ствол уткнулся в нос сиплого.

— А как насчёт того, — хрипло зашептал прямо в лицо Кая, — что сейчас я делаю аккуратные дырки в ваших лбах, а после оттаскиваю тела вон в то заброшенное здание. Ты оглянись кругом темнота и тишина, и совершенно безлюдно. А? Как насчёт такого либо?

 — Газовиком пугаешь? — Кадык испуганным зверьком забегал на его горле.

— Переделкой. Калибр, конечно, так себе. Но дырку получше любого дырокола сделает. Смертельную.

— Послушай, парень, завалишь ты нас, не завалишь, делу это не поможет. А поможет, вот она – Ника. Она несла нам товар, но малясь заплутала. Понимаешь? — По тому, как он часто повторяет – понимаешь, было видно: Кай сильно нервничает. Нервничает и боится.

— Нику надо найти, это в её интересах, до полуночи обязательно или ей кранты, то что у неё сейчас, отравляет её...

— Наркота?

— Нет, ты не поймёшь.

— А ты постарайся, чтобы я понял: ты, погляжу, мастак языком чесать.

— Времени нет. Найди её. Потом я всё тебе расскажу.

— Звони пахану, я хочу с ним говорить.

Сиплый послушно набрал номер. Как только он закончил тыкать в клавиши, я выхватил у него телефон.

— Да, слушаю, Кай, — глубокий и сильный баритон принадлежал человеку властному и сильному, — вы...

— Это не Кай.

— Вот как? Тогда, я полагаю, это тот человек, из-за которого мы потеряли Нику.

Он не спрашивал – утверждал. Гад! Быстро соображает.

— Да.

— Вы нашли её?

— Нет.

— Вам ведь понравилась девушка?

Вот ведь! Не просто умён, а очень умён.

— Это не имеет значения.

— Имеет, потому что если я не извлеку из Ники то, что в ней сейчас, до 24.00 она... Она больше чем умрёт. И убери пистолет от головы моего человека.

Я на секунду опешил.

— Вы знаете меня?

— Нет.

— Вы видите меня?

— Нет.

— А...

— Меньше слов, больше дела. Времени всё меньше.

Короткие гудки в трубке – вызов завершён.

Я заскрипел зубами в бессильной ярости. Швырнул трубу сиплому и сунул пистолет в карман.

— Значит так – я нахожу девушку, забираю то, что принадлежит вам, и привожу.

— Ты не понимаешь, — почти застонал сиплый, — это не вещь, её нельзя просто так забрать...

— Не понимаю. — Прорычал я ему в лицо, — Что значит не вещь?

— Парень, — лихорадочно шептал сиплый, — найди Нику и привези её, а потом, я тебе клянусь – Богом, душой, матерью, за кружкой пива, ты же любишь пиво? – я видел у тебя в пакете, там, в арке, сикалку, я тебе всё обстоятельно обскажу, а сейчас это просто нереально – времени не хватит.

— Что, что она вам должна? — Я тряс его за грудки, брызжа слюной и яростью в лицо. — Что? Отвечай, падаль.

— Память, память! — Сиплый почти орал. — Что, тебе, легче стало?

Это простое слово – память, меня неожиданно успокоило. Память, ну что же, память так память.

Я отпустил сиплого:

— Ладно. Куда она могла поехать?

— Если бы я знал, — лицо Кая скривилось, как от боли.

— Может, он знает? — я кивнул на зашевелившегося Санька.

— Откуда?

— Бля!

Что делать? Что делать? Где искать эту полоумную девку?

— У Ники квартира, — еле ворочая языком, проскрипел Санька, — где-то на улице Горького, почти рядом с площадью.

— Откуда знаешь? — сиплый помог подняться напарнику.

— Болтали как-то, — Санька сплюнул на снег и поморщился, — она сказала, от тётки досталась, только она в ней не живёт, центр не любит. Снимает хату где-то в Печерах.

Я закружился вокруг парочки, лихорадочно бренча мозгами.

Значит, так – я посадил её на 138 маршрут, конечная у него как раз на площади Горького. Ни в какие Печёры он не идёт, это я точно знаю, после института, я год на нём до работы добирался. Ей надо было на метро. Одна ветка до Сормова, другая до площади.

Она поехала на Горького, зуб даю. На маршрутке ехать сорок минут, это, если без пробки на мосту, с ней весь час. На метро – минут пятнадцать-двадцать, край двадцать пять, это если состава не ждать. Я взглянул на часы 20.00. Пробок нет. Трёмся мы минут десять, не больше.

Я заскрипел зубами. Время, время уходит.

Я нервно сжал кулаки.

— Значит так. Номер свой давай. — Обратился я к сиплому.

Тот продиктовал. Я забил цифры в память телефона.

— А теперь слушайте, болезные. Я нахожу Нику, привожу к вам, вы забираете то, что принадлежит вам, а потом я везу её домой. Ясно?

Кай с Саньком закивали.

— Всё, будьте готовы, я брякну, как только найду Нику.

Санька смотрел вслед бегущему к метро парню.

— А ты сам её найти не можешь, с помощью этой своей способностью, а то вдруг он облажается? Жалко Нику.

 — Я тебе чё, пёс, по запаху людей искать. Я другое чую. А когда ходок с чужой подсадкой, да ещё стольких людей, это... — Кай замолчал, подбирая слова, — это как если овчарку заставить по следу сразу десятерых идти. Такое возможно?

— Думаю, нет.

— Думает он. Ты бы лучше думал, когда вон этого задевал.

— Да ладно, Кай, он мне второй зуб уже выбил.

— Радуйся, что только второй. Нет, я пахану доложу, что это из-за тебя такие качели случились. Последний раз я с тобой на подхвате работаю.

Санька обиженно запыхтел, ощупывая разбитое лицо.

— Думаешь, найдёт Нику?

— Этот? Этот найдёт.

— А ты, значит, нет?

— Куда мне, старому.

— Ну, конечно, когда мы ему адресок слили, тут бы и я нашёл.

— Иди ищи, валенок деревенский, может, пахан зачтёт.

Но Санька остался стоять на месте.

 продолжение следует...

1:0

Неомаг. Часть 3. Глава 1

Неомаг. Часть 3. Глава 2

Неомаг. Часть 3. Глава 3

Неомаг. Часть 3. Глава 4

Неомаг. Часть 3. Глава 5

Неомаг. Часть 3. Глава 6

Неомаг. Часть 3. Глава 7

Неомаг. Часть 3. Глава 8

Неомаг. Часть 3. Глава 9

Неомаг. Часть 3. Глава 10

Эпилог.

Картинка за окном была смазана, словно на плохой фотографии, и было непонятно отчего. То ли оттого что по стеклу сбегали, превращаясь в дорожки воды, крупные капли дождя, то ли оттого, что из глаз Золи текли слёзы.

Они текли не переставая. С того момента, как она оторвала застывший взгляд от мерцающего экрана ноутбука. Золя не рыдала, не кричала, не металась в истерике – нет. Она просто стояла, отрешённо глядя в окно, а по щекам беспрерывным потоком лились слёзы. Сколько она так простояла, Золя не помнила. Помнила только, как встала, позавтракала и включила ноутбук. Чудо техники, чуть слышно заурчав, подмигнуло ей экраном и автоматически включило проигрыватель. Из колонок заструилась приглушённая музыка. Золя вздрогнула: этой песни не было в подборке.

Не далеко…

Не дотянутся мне рукой

Ты не со мной.

Сердце стучит: ты не со мной.

Капли дождя на стекле –

Слёзы мои.

Мы далеки.

Сердце стучит: мы далеки…

Нехорошо заныло под сердцем, почти автоматически она включила новостной сайт. А колонки все выдавали:

…Время застыло, остановилось, умерло.

Было, прошло.

Сердце стучит: было, прошло.

Новая боль.

Я так устала от потерь…[1]

И не было сил отключить музыку.

К компьютеру она села в начале десятого, это Золя помнила точно. Сейчас за окном стремительно сгущались ноябрьские предвечерние сумерки.

Чувств не было, мыслей тоже, только два слова, встревоженными сойками бились в голове:

«Он мёртв, он мёртв, он мёртв».

Поверить в это Золя не могла, не могла и не хотела. Ведь если она в это поверит, значит, он действительно мёртв. А такого не могло быть, просто не могло, и всё. Если бы он действительно умер, она бы почувствовала, обязательно почувствовала, просто не могла не почувствовать. Оборвались бы нити, связывающие их в единое целое. Максим был её первым мужчиной, а это крепко связывает. И сколько бы партнёров потом ни было, эта связь, как бы она не истончилась, сохранится до конца жизни. Любая женщина подсознательно выбирает своего первого из самых сильных и жизнеспособных, чтобы взять от него в будущее немного жизненной силы.

И самое главное – то, что связывало их крепче корабельных канатов, сейчас вызревало в её животе. Пока ещё маленький плод их любви. А то, что между ними была Любовь, она не сомневалась. А то, что ему не исполнилось и месяца, было неважно. Она чувствовала его в себе, такого маленького и беззащитного, как чувствовала руку или ногу. Чувствовала его любовь и тепло, направленное на неё.

Золя неосознанно, глядя в оконное стекло, в котором она уже могла различить своё отражение, прижала руки к животу. Ведь если бы что-то произошло с Максимом, он, она была почему-то абсолютно уверена, что в ней растёт мальчик, почувствовал бы и передал ей.

Двадцать семь дней, с их последней встречи прошло ровно двадцать семь дней. Приехав в родной город, первым делом она из предосторожности, сняла маленькую квартиру в центре. Надеясь таким образом запутать тех, кто приедет за ней, если, конечно, эти неизвестные приедут. А потом её закрутили хлопоты, связанные с увольнением и выбиванием визы. Она не смогла, как советовал ей Максим, быстро уехать за границу. При всём хорошем отношении к ней шефа он заставил отработать две недели. Да и с визами возникла заминка. Так что пребывание в городе затянулось.

Поначалу Золя не беспокоилась, занятая повседневными заботами. Но после увольнения и подачи документы на визу, всё, что ей оставалось делать – это сидеть дома и думать. И чем больше проходило времени с момента их разлуки, тем сильнее она беспокоилась. Хотя казалась бы – Максим велел ей ждать год, и какая разница, где ждать – там или здесь. Ведь если что-то должно было произойти, то уже произошло, не зря он так её торопил с отъездом. Прошёл месяц, двадцать семь дней, поправила она себя, – не месяц, двадцать семь дней. Золя сама не понимала, почему так важны эти точные цифры.

И вот сегодня она встала, как обычно приняла душ, позавтракала и неожиданно для себя открыла ноутбук. Нашла новостной портал и принялась просматривать новости. То, что она боялась найти, обнаружилось не сразу. Заметка с броским заголовком – «15 ТРУПОВ – МАНЬЯК ИЛИ ОПЕРАЦИЯ СПЕЦСЛУЖБ?», была старой. Она появилась на сайте в тот день, когда Золя подъезжала к Питеру. Значит, через сутки после её прощания с Максимом.

Статья не понравилась Золе, она была глупой, с бездарными оборотами и грамматическими ошибками, цветистыми фразами и излишне натуралистическим описанием событий. Если вылить всю воду из статьи, то в сухом остатке выходило, что рано утром на берегу реки, рядом с заброшенным коллектором, нарядом полиции было найдено три тела, двух мужчин и женщины, со следами насильственных действий. А вскоре в заброшенном коллекторе, при помощи местного отряда диггеров, было найдено ещё одиннадцать трупов, девять из которых были одеты в спецкостюмы и вооружены новейшим огнестрельным оружием и техникой. На телах большинства убитых были найдены колотые и резаные раны, нанесённые, по-видимому, мечом или большим ножом. Выяснить личности убитыхвластям не удалось, за исключением одного пострадвшего. Рядом с коллектором были обнаружены следы машин. Сами транспортные средства найдены не были. В конце курсивом было добавлено, что комментировать происшедшее местные органы власти и полицейское начальство отказалось.

Рядом с текстом было помещено плохое, видимо, перепечатанное из паспорта фото. Со снимка на неё смотрел плохо узнаваемый, странно помолодевший и какой-то незнакомый Максим. Вот с того момента, как она увидела отретушированное на компьютере фото, из её глаз, размывая окружающий мир, делая его нереальным и каким-то чужим, потекли слёзы.

Золя прикрыла глаза, продолжая стоять у окна.

«Так нельзя, — уговаривала она себя, — надо взять себя в руки и жить дальше. Если не ради себя, то ради жизни, которая теперь растёт в ней. Ведь это не только её частица, но и частица Максима. И потерять ещё и её для Золи было немыслимо. Столько потерь она просто не перенесёт. А значит, надо прекратить плакать, собраться и уехать туда, где она будет в безопасности. Она последует совету Максима и уедет, но не в Китай, а в Японию. Ей, почему то казалось, что там она с малышом будет в большей безопасности. Ведь те, кто убил его, могут прийти и за ней. Допустить этого она не могла».

Слёзы словно вняли её мыслям и постепенно иссякли. Золя провела ладонью по мокрым щекам и присела к компьютеру. Надо сохранить фотографию Максима, единственное изображение, которое у неё есть, ведь когда сын подрастёт, кроме рассказов об отце, он должен видеть его.

Курсор в виде забавной кошачьей мордочки скользнул по иконке громкости, обрывая страшную фразу на середине.

…Время застыло, остановилось у…

Она сохранила фотографию и, выйдя со страницы, собралась уже отключить компьютер, но взгляд выхватил совсем маленькую заметку, датированную следующим за первой статьёй числом. В первый раз, ища информацию, она не обратила на неё внимание. Всего лишь несколько строк, сообщавших, что на следующий день после массового убийства на берегу реки, из морга городской больницы таинственным образом пропало тело одного из убитых. Кого именно – не сообщалось.

Золя пыталась осознать, чтобы это могло значить, что несёт эта информация – хорошее или плохое, но от размышлений её отвлёк дверной звонок. Она посмотрела в сторону двери и, быстро вытянув амулет из-под футболки, сжала его в ладони. Обвитый тонкими ивовыми веточками кусочек горного хрусталя, согретый её телом, был тёплым и не реагировал на звонок, не то что в Питере. Тогда её чуть не сбила допотопная «восьмёрка», на дикой скорости промчавшаяся по набережной. Грязно-серый, громко дребезжащий кузов, воняющий выхлопными газами, прошёл в нескольких сантиметрах от неё. И Золя точно оказалась бы под колёсами, если бы за секунду до этого ледяной укол в грудь не заставил её отшатнуться от проезжей части. Или на вокзале в Казани, амулет вдруг стал обжигающе горячим, таким, что Золе показалось – миг, и он прожжёт её насквозь. Но через секунду амулет остыл, а за спиной она услышала громкий вскрик, полный страха. Обернувшись, Золя наткнулась взглядом на молодую цыганку, в упор смотрящую на неё. В темно-карих, почти чёрных глазах, закутанной в цветастые платки женщины, плескался ужас. Заметив, что Золя обратила на неё внимание, она мелко закрестилась и, зашептав что-то неразборчивое, опрометью бросилась прочь. На бегу она постоянно оглядывалась, смешно и одновременно страшно подпрыгивая на ходу, словно что-то жгло ей пятки.

Золя тихо подошла к металлической двери, решая, открывать или нет. Как назло, глазка в массивной двери не было. Она замерла в маленьком коридорчике, странно – страха не было. Её словно что-то звало: открой, не бойся, открой. Золя щёлкнула замками и распахнула дверь.

На пороге стоял громадный старик, с седой бородой и гривой белоснежных волос. Ярко-синие глаза спокойно и доброжелательно смотрели из-под густых бровей.

Ноги ослабели, и Золя наверняка упала бы, но старик ловко подхватил её на руки. В его объятиях было столько силы, тепла и спокойствия, что девушка почувствовала себя маленькой девочкой на руках отца. Все тревоги и страхи ушли.

— Дед?! — не то утверждала, не то спрашивала она.

Косматая голова склонилась в знак согласия.

Золя хотела спросить его: где Максим, но не стала. Она чувствовала, что скоро всё узнает.

Она прикрыла глаза, поёрзала, удобнее устраиваясь на сильных руках. Для неё остались только белая пушистая борода, застилавшая свет и тихая музыка, льющаяся из динамика ноутбука, хоть ей казалось, что звук она выключила:

Гори, гори ясно,

Чтобы светило и не погасло.

К чему эти числа,

Дням бы добавить немного смысла.

Ты гори без гари

И не гасни, если вокруг темнеет.

С тобою мы в паре,

А значит и наш свет сильнее…[2]

Конец.

В книге были использованы стихи и тексты песен:

Инны Гнеушевой

Константина Бальмонта

группы "Коридор"

Юлии Батрак

группы "Ария"

Евгении Рыбаковой

Михаила Балашова

Жака Превера

группы "Кукрыниксы"

группы "Brainstorm"

[1] Кукрыниксы - Сердце стучит.

[2] BrainStorm – Гори, гори.