Эмир, в свою очередь, был гораздо слабее, чем казался на первый взгляд. Едва ли не самый эксцентричный из всей иракской королевской семьи, Абд аль‑Илах сознавал, что возможности его крайне ограниченны. С тех самых пор, как девятью годами ранее муж его сестры, король Гази, погиб в страшной автомобильной катастрофе у ворот королевского дворца в Багдаде — на его гоночную машину рухнул телеграфный столб и расколол голову короля надвое, — эмир исполнял обязанности официального правителя Ирака, поскольку законному наследнику, Фейсалу, сыну Гази, было всего четыре года. Брат королевы Алии, Абд аль‑Илах жил во дворце вместе с ней, считался временным главой королевского двора и носил титул регента.

Этому регенту так и не удалось завоевать расположение иракцев: большинство считали его ставленником англичан. Большеглазый, изящный, как джейран, с высоким лбом и овальным лицом: так описывал его один британский дипломат. Тот факт, что эмир увлекался верховой ездой и увешал свою приемную фотографиями членов британской королевской семьи, не добавлял ему популярности. Как‑то раз он задался вопросом, сколько в нем на самом деле арабского. Слухи о том, что принц предпочитает мужчин, тоже не способствовали народной любви.

Один раз Абд аль‑Илаха уже сместили — в результате военного переворота. Дело было в 1941‑м, во время Второй мировой войны, группа иракцев, сторонников нацистов, при поддержке военных захватила власть. Абд аль‑Илаху чудом удалось бежать из Багдада, спрятавшись под ковром в машине американского дипломата. Британцы поселили его в иерусалимской гостинице «Кинг Дэвид» — на время, пока британские войска не возьмут Багдад, не выгонят заговорщиков и не восстановят власть эмира, — но прежде мусульмане устроили Фархуд, величайший погром в истории иракских евреев. Так что евреи тоже пострадали из‑за политического переворота в Ираке. И теперь для эмира пойти против армии и общественного мнения, выступив в защиту евреев, равнялось самоубийству.

Тем временем в королевском дворце бушевала буря. Простые иракцы и многие журналисты требовали голову Шафика Адаса: военный трибунал обвинил его в государственной измене и пособничестве «врагам‑сионистам». Практически все, кто следил за молниеносным процессом — он продолжался три дня, и защите даже не дали вызвать свидетелей, — знали, что Адаса осудили облыжно, чтобы запугать еврейскую общину. Адаса обвиняли в продаже списанного британского обмундирования времен Второй мировой войны Израилю, заклятому врагу Ирака.

Абд аль‑Илах знал Адаса, не раз бывал у него в гостях, наезжая в Басру. Вся элита молодого иракского государства — продукт британских интересов, амбиций династии Хашимитов и распада Османской империи — отлично знала, кто он такой. Адас был близок и к самому влиятельному политику Королевства Ирака, Нури аль‑Саиду, и даже назвал сына Сабахом в честь его сына. Министры, представители деловых кругов, высокопоставленные чиновники, члены парламента — все они были знакомы с Адасом, преуспевающим коммерсантом, одним из богатейших людей Ирака. Некоторые из них даже вели с ним дела, однако, когда его отдали под суд за то, что он якобы продавал военное снаряжение Израилю во время войны, которую арабские государства развязали против еврейского государства несколькими месяцами ранее, никого из его партнеров‑мусульман не призвали к ответу в качестве соучастников. Почему‑то на скамью подсудимых сел только еврей Адас.

После вынесения приговора в военном суде Басры дело отправили в Багдад на подпись эмиру. И пока тот не вынес решение, масса людей просила его помиловать Адаса: и делегация раввинов, и американский посол, и мусульмане — знакомые Адаса, и бывшие политики. Эмир встретился и с Ализой: правда, о чем они говорили, мы никогда не узнаем. Но прежде чем подписать Адасу смертный приговор, регент Ирака призвал к себе советников. Ислам запрещает проливать кровь невиновных, сказал им эмир. Ирак воюет с евреями Палестины, но не с евреями Ирака. Советники ответили: либо голова Адаса, либо ваша.

Евреев Ирака судебный процесс ошеломил. На их глазах разворачивалась трагедия, какой они не могли и представить: их страна собиралась казнить невиновного, одного из влиятельнейших граждан, только за то, что он еврей. Прежде мало кого из евреев интересовал Адас, но из‑за нашумевшего судебного процесса и жестокого смертного приговора о нем заговорила вся еврейская община. Адас вел дела в основном с иракцами‑мусульманами, но когда разыгрался скандал, все евреи Ирака поняли, что судьба Адаса повлияет и на их собственные судьбы. Отныне и навсегда их жизнь разделится на две части: до суда над Адасом и после.

Некоторые представители еврейской общины до последнего надеялись, что иракскими властями движет жадность и Адаса можно выкупить. Его жена Ализа предлагала за его жизнь ни много ни мало 8 млн иракских динаров — астрономическую сумму по тем временам, на нынешние деньги это около 300 млн долларов. Но шли дни, чернь все яростнее требовала расправы, и надежда сменилась отчаянием. Если даже Адас с его богатством и связями за считанные недели из могущественного магната, завсегдатая багдадских коридоров власти, превратился в заключенного камеры смертников, от кого все бегут, как от чумы, значит, судьба всех иракских евреев предрешена. Если ни власть, ни деньги не спасли Адаса от волны антиеврейских настроений, охвативших Ирак, значит, всем евреям угрожает опасность. Если Шафика Адаса поволокут на виселицу, судьба всей еврейской общины явно предопределена.

Писатель Ицхак Бар‑Моше, уроженец Ирака, сравнивал настроения в еврейской общине с землетрясением. «Когда объявили, что эмир утвердил приговор, — писал он, — евреи переглядывались так недоверчиво, так изумленно, словно во второй раз заблудились в Синайской пустыне». Изо дня в день газеты публиковали фотографии: на них полицейские, вооруженные винтовками со штыками, вели Адаса на суд. «Этот поджарый и смуглый невысокий мужчина в окружении охранников с пулеметами казался мучеником».

Многие евреи силились понять, как суд соглашается с нелепыми обвинениями против Адаса. Он не был сторонником сионизма, демонстративно чурался политики. Не принимал активного участия в жизни еврейской общины — ни в мероприятиях, ни в организациях. Даже ходили слухи, будто Адас пожертвовал несколько тысяч динаров на военную кампанию Ирака против Израиля. Его ни разу не видели в синагоге. Его сын Сабах вспоминал, что в укладе их дома не было почти ничего еврейского. Шафик Адас не был связан с еврейской общиной, не участвовал в политической жизни — и все‑таки не на кого‑нибудь, а именно на Адаса сфабриковали дело и обвинили его в пособничестве врагу в военное время.

Лидеры еврейской общины в Багдаде обсуждали, как быть. За ними стояла не только 2500‑летняя история, история старейшей еврейской общины за пределами Израиля, но и выдающиеся достижения предыдущего века — с тех самых пор, как в середине XIX столетия Османская империя уравняла евреев в правах с прочими гражданами (по крайней мере, на бумаге). С объявления независимости Ирака в 1932 году евреи избирали любые занятия. Они служили своей стране с гордостью, старались интегрироваться в общество, стать патриотами Ирака, при каждой возможности выражали преданность государству, участвовали в экономическом и культурном развитии молодой страны — и все‑таки неожиданно для себя очутились в эпицентре урагана событий.

Некоторые еврейские видные деятели тайком встречались в Багдаде, в том числе Салман Шина, один из шести представителей еврейской общины в иракском парламенте, а также сенатор и филантроп Менахем Даниэль. Оба считали себя завзятыми патриотами Ирака; при турках Даниэль заседал в административном совете провинции Багдад. Теперь же все, за что они боролись на протяжении десятилетий, рушилось. «Мы по‑настоящему в опасности, — сказал на встрече Шина. — Враги преследуют нас, пытаются заманить в свои тайные сети». В мемуарах, опубликованных через несколько лет, уже после бегства в Израиль, Шина описал, как общину охватило чувство нависшей над ней опасности, и даже обмолвился, что премьер‑министр и министр обороны Ирака «планировали уничтожить иракских евреев».

Арест Шафика Адаса был не единичным случаем — этому еще можно было бы найти объяснение, — а частью широкомасштабной антиеврейской кампании при поддержке иракского правительства и народа. С начала 1948 года, еще до того, как Ирак объявил войну Израилю, еврейская община стала мишенью для нападок и оскорблений. Во время акций протеста по улицам разносились крики «Смерть евреям!». Тайная полиция Ирака преследовала евреев, коммерсантов арестовывали, чтобы вымогать у них деньги. Агенты‑нелегалы шныряли по улицам, где жили евреи, стараясь что‑то выведать о них. Чиновников‑евреев — и высокопоставленных, и нижестоящих — увольняли из государственных учреждений. Каждый вечер арестовывали все больше евреев, лидеры общины ходатайствовали за них перед кем только могли, дабы спасти от грозящей им участи. Сенатора Даниэля — ему шел восьмидесятый год — вечерами не раз видели в городе, он ходил по домам политиков‑мусульман, просил о помощи. Поговаривали, что министр обороны Ирака составил список известных евреев, кого следует судить по самым немыслимым обвинениям.

Одних евреев посадили в тюрьму за то, что они держали дома молитвенники и прочие предметы религиозного культа: такое вот «преступление». Другие с величайшими трудностями пытались выбраться из Ирака; всю корреспонденцию, прибывающую из Израиля, отбирали. Даже простое письмо с приветами от близких могло стоить багдадским евреям трехлетнего заключения и огромного штрафа. В июле 1948 года сионизм официально признали тяжким преступлением: за него полагалась смертная казнь. Чтобы обвинить еврея в сионизме, достаточно было показаний двух свидетелей. И если каким‑нибудь двум иракцам вздумалось бы шантажировать еврея, но безуспешно, они могли пойти в полицию — что они и делали — и обвинить его в том, что он сионист или коммунист, и этого еврея мигом упекли бы за решетку. Летом 1948 года судили сотни евреев, большинство отделались штрафами, но некоторые получили долгие тюремные сроки.

Заграничные еврейские общины тоже выступили в защиту Адаса. О процессе писали на первых страницах еврейских газет по всему миру, от Сиднея до Лондона, Адаса изображали иракским Дрейфусом. Аба‑Гилель Силвер и Стивен Вайз, лидеры американских евреев, слали срочные телеграммы Госсекретарю Джорджу Маршаллу, призывая его употребить свое влияние и спасти Адаса от виселицы. «Я убежден, что правительство Соединенных Штатов не останется в стороне, когда права человека попирают столь беспардонно», — писал Силвер Маршаллу. Еврейские организации в Лондоне высказывали опасения, что смертный приговор Адасу — предвестник серьезных погромов и организованного разграбления еврейского имущества с целью задобрить общественное мнение после поражения Ирака в войне с Израилем.

Но все усилия оказались тщетны, и однажды, в самом конце передачи, выходившей ежедневно в восемь часов вечера на «Радио Багдад», ведущий объявил, что «его величество регент, эмир Абд аль‑Илах, подписал смертный приговор преступнику Шафику Адасу».

Утром 23 сентября 1948 года бронированный полицейский автомобиль еще затемно выехал на широкую площадь у резиденции Адаса в фешенебельном районе Аль Ашар близ реки Шатт‑эль‑Араб. «Просторный и необычайно прекрасный» особняк был окружен огромным садом, писал Ашер Шахарабани, местный житель, в 1940‑х годах не раз проезжавший мимо дома Адаса по пути к родственникам. Был пятый час утра, но улицы уже полнились военной охраной и горожанами, многие из них знали Адаса и даже работали на него. Город бурлил, отовсюду слышался топот: жители босиком бежали на площадь. Многие по нескольку часов добирались в Басру на автобусе, чтобы не пропустить такое зрелище. Одну из процессий возглавлял молодой человек с трупом собаки на деревянном копье. «Вот что ждет сиониста Адаса!» — выкрикивал он. Дома евреев забрасывали камнями. Наконец из автомобиля в сопровождении нескольких охранников вышел узник. Военный трибунал постановил привести приговор в исполнение перед его домом: по донесениям иракских СМИ, Адас обещал «сионистскому врагу», что зарождающееся еврейское государство откроет консульство в его особняке — навет, так и не подтвержденный доказательствами.

«Херут» — газета на иврите — сообщала, что несколькими часами ранее Ализа Адас в последний раз навестила мужа в камере. «Его близкие плакали, — говорилось в газете, — он старался сохранять самообладание, поцеловал детей, велел почитать и слушать мать, потому что сам он свою не послушал, а она говорила ему: “Ты заработал достаточно денег, теперь забирай семью и уезжай из Ирака”. Адас написал завещание и назначил брата опекуном своих детей». Еще до зари Адаса посетил главный раввин Басры и прочел ему главу из книги Псалмов.

Около половины пятого утра Адас в тюремной униформе прошел по площади к заранее выстроенному эшафоту. Осужденного сопровождал главный раввин Басры. Площадь была запружена народом: посмотреть на казнь собралось около 15 тыс. человек. За все это время Адас не промолвил ни слова. Охранники спросили, каково его последнее желание, он попросил стакан воды. Газета националистической партии «Истикляль» сообщала, что распаленная толпа скандировала лозунги против Адаса, евреев и сионизма. «Херут» писала, что зеваки забросали Адаса камнями. Однако британский консул вспоминал, что люди молча наблюдали за казнью. «Я даже удивился, до чего пристойно вела себя публика», — писал он послу в Багдад.

День выдался исключительно напряженный. «Радио Багдад» вело прямую трансляцию казни, в городе царило праздничное оживление. Женщины пели песни, полные ненависти, и стучали в дарбуки. Британские дипломаты в Басре минута за минутой следили за происходящим на площади, опасаясь, что ситуация выйдет из‑под контроля и толпа ринется громить учреждения и магазины по всему городу. Они уже потребовали, чтобы городская полиция охраняла квартал, где жили дипломаты. На случай беспорядков в акватории Басры дежурил британский военный корабль.

Еврейская община настороженно следила за происходящим, опасаясь нападений на еврейские организации. Сионистское подполье приказало всем, у кого есть оружие, готовиться к худшему. «Дата казни стала самым черным днем в истории иракских евреев, — писала “Херут”. — Евреи постились, молились, отказывались выходить из дома». Ариэлла Нейв — ей тогда было пять лет — вспоминала, как боялись родители, как отец не знал, что делать: то ли пойти на работу, рискуя стать жертвой расправы, то ли остаться дома и быть обвиненным в пособничестве сионистам. В конце концов отец решился пойти на работу, и там один из его лучших друзей влепил ему пощечину, плюнул в него и обозвал «грязным евреем».

Адаса взвели на эшафот, спросили, не желает ли он сказать последнее слово; он отказался. И вдруг упал, рухнул на помост — то ли от страха, то ли от утреннего знойного ветра. Солдаты подняли его на ноги, накинули на шею веревку. На голову ему, вопреки обыкновению, не надели черный мешок. А потом что‑то не заладилось, и когда под ногами смертника раскрылся деревянный люк, Адас остался в живых.

Узника приговорили не просто к повешению, а к «повешению, пока не испустит дух», поскольку оба этих сценария все же отличаются друг от друга, хотя в некоторых случаях оба приводят к смерти. Если человека приговорили к повешению и после первой попытки он выжил, то его считают свободным и отпускают. Если же его приговорили к повешению «пока не испустит дух», подобные уступки немыслимы, его снова вздернут, и на этот раз уже пока не умрет. Пришлось палачу повторить процедуру: приговор привели в исполнение лишь со второго раза. Тело казненного еще долго, два с половиной часа, висело на площади, дабы все зеваки убедились, что главный иракский преступник действительно мертв. Газета партии «Истикляль» сообщала, что «его грязная душонка покинула его нечистое тело» и что евреи всего Ближнего Востока теперь опасаются за свою жизнь. «Чувствовалось всеобщее удовлетворение тем, что свершилось утром», — телеграфировал британский консул.

Казнь Адаса произвела неизгладимое впечатление на евреев Басры. Представитель Еврейского агентства, посетивший город вскоре после этих событий, писал, что образ висящего для всеобщего обозрения трупа Адаса преследует все еврейское население Басры. В школах дети‑мусульмане дразнили сверстников‑евреев, обзывали их «сиротами Адаса». «Все евреи ходили как помешанные», — писал Ицхак Бар‑Моше.

На следующий день после казни Ашер Шахарабани отважился выйти из дома и увидел, что стены домов оклеены изображениями страшного события: «Повсюду плакаты, открытки, ларечники скачут от радости». Фотографии документировали казнь шаг за шагом: «Я стоял и рассматривал жуткие образы, их было дикое множество… не в силах уйти, я отвернулся… Мной овладела глубокая, пугающая тревога, и я никак не мог от нее избавиться».

Оригинальная публикация: The Adas Affair