Утро вторника как-то сразу не задалось. Кофе убежал, а глазок яичницы расплылся желтым пятном по сковороде. Кофе было жалко, дорогой. Его в подарок привезла давняя подруга Аня, из Амстердама. Анька всегда разбиралась в этом напитке, любила его всей душой. И ее выбору можно было всецело доверять.

А дальше, как по накатанной пошло, хмурый, не выспавшийся Серега, разбил зеркало в ванной. Хорошо не порезался, но мата стояло… Обычно Алена, спокойно относилась к ругани мужа, если, конечно, она была не в ее сторону, но в это утро почему-то задело.

Все эти «Б**ть, е* **** мать» словно ненавистная дрель соседа отдавались болью в висках.

Чтобы не испортить настроение окончательно, и не поссориться завтракали в тишине. Как будто оба понимали, сейчас лучше помолчать. А вечером можно и обсудить. Вечером все уляжется, и забудется, потеряется за ворохом бытовых проблем. И будет восприниматься мелочью.

Она даже на прощение ему ничего не сказала, поцеловала в губы и закрыла дверь. Зашла на кухню, села на пол, оперлась об батарею и выдохнула. На улице уже была середина весны, и центральное отопление почти отключили. Но все же обогревателю удалось сделать то, что не смог кофе. Согреть и подарить чуточку тепла.

На часах было 8 утра, и сегодня можно позволить себе поспать лишний час. На работу к 12.

Айти отдел с утра планировал какие-то тестовые работы в серверной или с серверами. Алена не разбиралась в этом, ей был достаточно того, что начальство сказало, что рабочий день начнется позже. Ну позже, так позже, кто же будет возражать.

Заглянув в детскую, и убедившись, что дочка еще спит, она легла на диван и укрылась пледом. Глаза тут же сомкнулись, и девушка провалилась в сон, даже не успев додумать мысль. Сновидения были тяжелыми, вязкими, материя сна напоминала кисель, в котором запутались размытые лица, красные отблески, невнятные крики и ощущение тревоги.

Она стонала, и как тонущий пловец, захлебываясь своим криком, из последних сил рвалась наверх. Прочь из этого Омута. Но сотни рук крепко держали за ноги, за лодыжки, обвивали голени и не давали всплыть.

-Мам…..Мама….Мам..

Алена резко села, рядом стояла Ксюха и вцепившись в ее домашние «тренечки», трясла их.

-Что такое солнышко? -еще не успев до конца проснуться спросила женщина.

-Ты крисяла!

Ксюше было уже 4 года, но несмотря на это она до сих пор ошибалась в словах, забавно их коверкая и меняя на свой мотив. Знакомых это умиляло, а девочку злило, надув щеки и нахохлившись как мокрый воробей, она строго смотрела на «обидчиков». Не любила, когда над ней смеются.

В такие моменты, дочка напоминала Алене, ее собственную Мать, та тоже, когда обижалась, резко замолкала, злобно смотрела исподлобья, и всячески транслировала «врагу народа», на сколько же он не прав.

Мамы не стало, когда девушка была на 6 месяце беременности. Страшный удар, которого никто не ожидал. Суровая реальность, ушатом холодной воды и горя напомнила о себе – никто не вечен. Люди смертны, внезапно смертны.

На нервах и стрессе чуть не случился выкидыш. Лишь чудом обошлось, но у каждого чуда есть имя. И в этой истории таких имен было несколько.

Сильно помогла Антонина Николаевна.

Акушер-гинеколог близко к сердцу приняла, то горе что случилось у Алены. Такой уровень сопереживания и заботы, что дарил пожилой врач девушке, вызывало у окружающих непонимание и удивление. Старая мегера, что смотрела на своих пациенток не иначе как на шлюх и прошмандовок, преобразилась.

Старушка видела в этой убитой невзгодами блондинке, совсем еще молодую девушку Тоню, сильную и гордую, что всегда привыкла справляться сама. И лишь единожды не справившуюся, всего один раз. И никого тогда не было рядом. Никого кто смог бы помочь. Но это было давно.

Воспоминания, промелькнули и пропали в еще не полностью седой голове. А откуда-то изнутри всплыла железная решимость, сделать все что сможет. здесь и сейчас. И твердое понимание – ей не все равно.

Но больше всего за еще нерожденного ребенка переживал Серёга. Еще когда он узнал, что станет Папой, то сказал себе:

-Серый, ты будешь самым пи**атым отцом!

И сама возможность таким не стать, его не на шутку напугала. Пацан должен держать слово, хотя бы то которое дал сам себе. И пусть он недолюбливал тёщу (это, кстати, было взаимно), но полностью взял на себя похороны. Морги, кладбище, заказ венков, машин и памятника. На поминках старался не пить много, и всегда в пол глаза смотрел за Алёнкой, как она? Чуть что уводил и успокаивал, как умел.

Каждая ночь всегда заканчивается рассветом. Прошли похороны, нет смерть матери не забылась, лишь слегка смазалась в памяти. Но на передний план вышли новые заботы, роды были не за горами.

И вот в начале 17 года, на свет появилась Ксюха. Здоровая девочка, весом 3 килограмма 200 грамм. Новая жизнь, новый смысл и новая точка отсчета.

И сейчас эта самая жизнь, стояла ухватившись за штанину Алёны. Отцепив дочь, и взглянув на телефон молодая мать, подскочила как ошпаренная. Проспала! Часы на недорогом китайском смартфоне показывали 11:20.

-Ксюшка, мы опаздываем! Быстро в ванную!

В это утро был почти побит мировой рекорд в дисциплине сбора ребенка, в возрастной категории до 5 лет. Все что обычно занимало без малого час, наша легкоатлетка блестяще выполнила за 25 минут. Многоборье было обширно и включало в себя такие дисциплины как:

-Спортивное расчесывание на время.

-Умывание подвижной и юркой цели.

-Метание ложки с детским завтраком на точность, в народе известное так же, как «Летит самолетик»

-Спринтерский забег по квартире с подбором, разбросанной то там, то сям одежды.

Но у самого финиша случилось неожиданное. Пропал комбинезончик. Ни в шкафу, ни под кроватью дочки, ни на стуле куда обычно вечером складывали одежду, Алёна его не нашла. Она проверила так же корзину с грязным бельем, залезла в стиральную машину, но там тоже было пусто. Два раза переворошив все возможные места нахождения детского комбеза, девушка в панике и без всякой логики начала искать всюду, куда падал ее взгляд.

Надо сказать, что такой подход принес свои плоды. Штаны нашлись… Под мойкой, за мусорным ведром. Алена покосилась на дочь, но ничего не сказала. Не было времени на выпытывание у ребенка, как одежда оказалось в столь странном месте.

Но на этом пропажи не закончились. Когда через 5 минут они стояли, готовые к выходу, в дверях, быстрая ревизия по карманам, на предмет «Ничего ли не забыла?», показала - ключей от машины нету.

Уже зная, что делать и догадываясь кто виновник мистических исчезновений, девушка бросилась в детскую. Как была, в уличной одежде и ботинках. Алена металась по комнате, как ураган, как маленькое торнадо, от которого отлетали предметы. Случайно опрокинула стул, перевернула корзину с детскими игрушками, вытряхнув содержимое на пол, залезла под кровать. Тщетно. Со злости швырнула свой же подарок на день рождения дочки - большого плюшевого медведя, об стену. И услышала металлический звон. Медведь лежал на боку, и смотрел на нее издевательски улыбаясь, а из его карманчика на животе торчали ключи от Пежо 206 модели. Девушка подошла и нагнулась, возвращая себе пропажу и очень тихо, чтобы Ксюха не услышала, выругалась прямо в морду ненавистной игрушке.

Тяжелое и тревожное утро превращалось во все более странный день. Уже в лифте, спускаясь на первый этаж, строго посмотрев на дочь, поддав в голос как можно больше спокойствия, она все же спросила:

-Ксения Сергеевна, вы ничего мне не хотите сказать?

И уже ожидала в ответ извинений или фантастических сказок про ужасного дракона что похитил сокровища, и про находчивую принцессу, которая так блестяще их нашла. Но ребенок удивил.

-Мама, а что такое СКУД?

Алёна не знала ответа, и не понимала, что происходит. И поэтому промолчала. Промолчала и обычно неугомонная Ксюша. Так они и ехали в тишине до самого первого этажа. Две блондинки, две девочки, похожих друг на друга как две капли воды, с той лишь разницей, что одна играла во взрослую, а другая нет.

А время убегало, и Алёна чувствовала это кожей. Она нервничала все больше и больше. И от мысли о том, что на рабочем месте нужно было быть еще полчаса назад, по спине пробегал холодок. А еще ведь нужно закинуть Ксюшу в садик!

Когда зазвонил телефон, они были на пол пути к машине, ловко лавируя между грязью и чуть подтаявшими лужами. Экран смартфона высветил надпись «Шеф» и два кружка, зеленый и красный. Большой палец сдвинул кнопку приема вызова вверх, и в этот момент девочка поскользнулась, ухватившись за мать чтобы не упасть, резко дернула ее на себя. Старый Самсунг вылетел из руки, и упав плашмя соскользнул в апрельскую талую воду. Жалобно пискнул и погас.

Фиаско. О грядущей премии можно смело забыть. Шеф был строгим, и очень не любил, когда сотрудники опаздывали. Даже поставил в офисе какую-то новомодную систему контроля. Что убивало на корню все попытки пробраться на работу незамеченной. Вход и выход по карточке.

Кто и когда зашел, сколько отсутствовал записывала программа, а вечером на стол начальника ложился отчет. В котором красной ручкой были выделены фамилии опоздавших.

Мокрый телефон провалился в карман пальто, что с ним делать, она будет разбираться позже. Бегом к машине, снять сигнализацию, усадить ребенка в детское кресло, пристегнуться, вставить ключ в замок зажигания и повернуть его. Выдохнуть и не спеша отвезти дочку в детский садик. Не спеша!

Машина не завелась, вместо равномерного гула мотора, раздался треск, и ничего больше не случилось, радио не заиграло, а стрелка тахометра лежала приклеенной на отметке 0. Алёна попробовала снова, и снова треск. И опять. Как будто кто-то невидимый издевался над ней. Она живо представила как этот «кто-то» ехидно улыбается и мерзким скрипучим голосом говорит: «Ничего у тебя не получится». Накатила усталость, а потом вдруг резко стало так обидно, что слезы покатились из глаз. Она разревелась. Сидела и плакала, и очень хотелось, как в детстве прибежать к маме, пожаловаться на «этого», что так не справедливо обидел ее. Чтобы она успокоила, и погладила теплой рукой по голове. Дала что-нибудь вкусное, конфетку, а лучше, спрятанную шоколадку. И все сразу бы стало хорошо.

-Мамочка не плякай, я больше не хочу играть в эту игру.

Дочка коснулась ее руки, и растеряв всю свою странность и отстраненность, с обеспокоенностью заглянула в глаза матери.

-А давай пойдем на качели и на горку? Я тебя покатаю! И ты сразу станешь веселой! Пойдем?

А почему нет? Да к черту это все! Весь этот день, все эти сложности и не удачи. Гори все синим пламенем.

-Пойдем дочка, пойдем! – утерев слезы и успокоившись сказал Алена, и уже никуда не спеша вытащила ключи из замка зажигания.

Они до темна гуляли по городу. Сначала сходили на детскую площадку, а потом заскочив в магазин за сладким, увидели сахарную вату. Хитро посмотрели друг на друга и улыбнулись. Казалось, что идея идти на аттракционы в парк, одновременно пришла к ним в головы. Как кто-то нашептал на ухо, обеим.

Сладкое облако на палочке, детский смех и вид на город, что открывался с колеса обозрения теплым потоком, смыли всю тревогу и переживания. Довольные, уставшие и счастливые они вернулись домой.

-Ты где была? Что с телефоном? С тобой все в порядке?

Серега был на взводе, и еле сдерживал себя, чтобы не начать материться при дочери.

-Да мы гуляли, а телефон вот, - она показала сломанный смартфон – А ты чего так рано дома?

Он вздохнул и крепко сжал Алёну, развернулся и молча пошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки. Открыл и налил в первый попавшийся стакан. Выпил. И найдя рукой на столе пульт от телевизора включил звук.

-Смотри.

По региональному каналу шли новости, показывали машины пожарных и кареты скорой помощи, мелькал Бизнес центр, тот самый куда она так спешила этим утром. Ведущий говорил про возгорание, и про систему пожара безопасности, что должна была сработать и не сработала, про электронные замки, которые заблокировали двери и про переполненные лифты что остановились между этажами. Выступал мэр, пообещал найти виновных и наказать по всей строгости закона. А на завтра объявили траур.

Алёна, ошалело посмотрела на мужа. Минуту молчала, а потом с трудом выдавила из себя – «Ты не поверишь».

Вечером укладывая дочку спать, она сидела и смотрела, как ребенок, обнимая плюшевого медведя поудобнее комкал одеяло. Девочка успокоилась, взглянула на мать и сонным голосом спросила:

-Мама, а когда к нам снова придет бабушка? Но только я больше не хочу играть с ней в эту игру. Я не хочу, чтобы ты снова плакала. Можно мы поиграем во что-нибудь другое?

Мне – десять лет. Я живу и учусь в школе-интернате города Северореченска. Сейчас урок математики. Скучно. И я смотрю в окно на синие дали и заснеженные терриконы. В классной комнате, кроме меня, ещё учитель и семь учеников. Рядом сидит мальчишка. Он занимается тем, что тихонько критикует окружающую обстановку. Бубнит мне на ухо, вот уже битый час: «Пол – не так покрашен. Обои – не так поклеены. Парты шатаются. Окошки плохо помыты, а на подоконниках мало цветов в горшках. И цветы вялые, и горшки – старые. И молодой однорукий учитель, не такой умный, красивый и добрый, как наша бывшая учительница Светлана Тимофеевна…».

Я не люблю вспоминать прежнюю школу. Она находилась в рабочем поселке картонно-тарного комбината. Владельцы предприятия, сколько могли, откупались от тех, кто обстреливал наш комбинат и его окрестности, но, в конце концов, школа и дома частного сектора сильно пострадали. Было много погибших – особенно среди школьников. Оставшихся в живых учеников перевели учиться в Северореченский лицей.

– Спроси у него, когда война закончится? – показав на учителя, просит мой сосед по парте.

– Тебе надо Лёха, ты и спрашивай! – грубо отвечаю я, и пытаюсь решать в тетрадке задачки.

В младших классах мы с Лёхой были приятелями, не разлей вода, но мне давно уже надоело с ним дружить. Я любил историю и фантастику, он – математику и спорт. Я мечтал стать археологом, мечтал, что найду клад, а он хотел стать бизнесменом, думал, что у него будет свой собственный магазин строительных материалов. Нам с ним не о чем было даже поговорить, меня бесило, когда Лёха начинал сыпать строительными словечками или объяснять, как правильно клеить обои, но списывать домашку он всегда давал, не жадничал.

– Помоги решить пример, – прошу я, хотя знаю, что делать этого нельзя.

Лёха, глядя сквозь меня, диктует формулы и цифры. Я полный баран в математике, но все равно понимаю, что он несёт какой-то бред.

***

– Он ничем тебе не может помочь. Решай сам! – строго сказал незаметно подошедший учитель.

– Почему не может? – из вредности поинтересовался я.

– Как почему? – смутился учитель. – Он же… Он же МЁРТВЫЙ! Я ведь тебе объяснял. Я вам всем объяснял…

Нормально? Я сижу за одной партой с мертвецом, а моего учителя волнует только то, чтобы я решал задачки самостоятельно. Как же мне всё надоело! А я ведь прожил только десять лет! От скуки я попытался дотронуться до лёхиного плеча и, естественно, не смог это сделать. Вернее, не мог вспомнить, сделал я это или нет. Попытался еще раз – безрезультатно! И еще раз! И еще!

– Не надо! Перестань! Перестань… – почти умолял учитель, пытаясь схватить за руку.

Стало вдруг нестерпимо жарко, голову сдавило, как клещами, в нос ударил резкий запах тополиных почек и я услышал десятки тихих шепчущих голосов, а затем… Полупустой кабинет оказался переполнен детьми. В комнате не осталось ни одного незанятого стула. Мальчики и девочки сидели за партами, на партах, бродили между рядами. Симпатичная девчонка с короткой стрижкой забралась с ногами на подоконник и, не отрываясь, глядела на свой розовый мобильник, как будто с минуты на минуту ожидала звонка. А возле учительского стола мирно спала большая рыжая овчарка. Раньше её там не было…

– Ты их видишь? – спросил учитель.

Его губы задрожали, в глазах появилась обреченность. Я кивнул.

– Всех?

– Всех. И собаку. Вашу Нюшку, – с жестокой улыбкой добавил я.

И тут же почувствовал, как из носа хлынула кровь.

– Быстро в медпункт! Остальным – решать дополнительные задания из параграфов два и три! – заорал учитель и потащил меня прочь из кабинета.

***

– Третий за сегодня, – спокойно констатировала пожилая медсестра, остановившая кровотечение. – Вот тебе брошюрка. Почитаешь – отдашь, – сказала она, подавая тоненькую, плохо отпечатанную книжицу, которая называлась «Синдром свидетеля смерти и очевидца разрушений».

– Я им сто раз обо всем рассказывал, объяснял… – устало повторял учитель. – Все без толку! Он заговорил с ним. Просил решить задачку. Представляете? Каждый день твержу об одном и том же! Как об стенку горох! А потом он «увидел»! Не только «своего», но и всех остальных.

– Вот теперь пусть сам об этом почитает! А вам, давайте, я давление померяю. А ты, мальчик, иди, оденься и на улице минут пятнадцать походи, погуляй, подыши свежим воздухом. С МЕРТВЫМИ НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ. И НИ О ЧЕМ ИХ НЕ ПРОСИТЬ! Тебе все ясно?

Ясно… Яснее, некуда. Дурдом, какой-то!

Выйдя из кабинета медсестры, я никуда не пошел, а присел на пол в коридоре и стал читать брошюру. «Каждый мирный житель, кто видел смерть людей во время войны и становился свидетелем разрушений во время обстрелов и бомбежек, – писалось в книжке, – «получает» дар (или проклятие) – видеть погибших после их смерти, а также видеть разрушения, даже после их устранения». Такие вот у нас всех дела!

– А мне из больницы пришлось уйти, – слышится из-за двери слегка простуженный голос медсестры.

– Через понтонный мост не можете переходить?

– Да. Видела, как каменный взорвали. Мне не перейти его, не переехать даже с закрытыми глазами. Кровь, так и хлещет – как у этого мальца.

– А у меня собака погибла. Нюшка… Теперь рядом со мной лежит, спит. Прямо идеальная стала – ни кормить её не надо, ни гулять с ней.

Из медкабинета послышался сначала истерический смех, а затем плач учителя.

– Ну-ну, Виктор Сергеевич, успокойтесь! Вам нельзя так раскисать! Дети могут увидеть! А хотите… выпить?

– Спирта?

– Обижаете… Коньячка!

***

А я сидел и вспоминал… ТОТ ДЕНЬ.

Конец сентября. «Бабье» лето. Тёплые осенние деньки. Если бы не желтые листья на тополях, то можно подумать, что лето настоящее, так в тот день было тепло.

Учитель математики (у него ещё две руки) гуляет по школьному двору со своей рыжей овчаркой. Девчонка с короткой стрижкой болтает по розовому мобильнику. Другие девочки сидят на вкопанных в землю шинах и смеются, не знаю с чего или над кем. Мальчишки играют в футбол. Слышны залпы орудий, но это далеко за городом. Все уже привыкли к постоянным выстрелам. Над теми, кто боится – подшучивают. Мне не страшно, но и не смешно.

Из-за обстрелов учебный год должен начаться с опозданием на месяц, и до его начала я должен был сказать Лёхе… кое-что… Хотя, чего уж теперь скрывать! Я собирался сказать ему, что мы больше не будем сидеть вместе за одной партой. Никогда! Вот и всё!

…Я шёл из «Хлебного» через школьный двор и заметил Лёху, играющего с пацанами в футбол. И он увидел меня. Помахал рукой. Крикнул, чтобы я не уходил. Он тоже хотел мне что-то сказать… что-то спросить.

Лёху разорвало на куски у меня на глазах, а меня взрывной волной отбросило на турники. Я потерял сознание. Пришёл в себя в больнице. Виктор Сергеевич лежал на соседней койке. Его руку уже ампутировали. Он еще был под наркозом и звал свою собаку Нюшку. Строго так звал…

Через неделю меня выписали. Ещё через месяц я уехал жить и учиться в интернат, в Северореченск. Как только пришёл в новую школу и сел за парту – сразу услышал: «Обои неровно поклеили. Вон криво… и там отходит…», повернул голову – рядом сидел Лёха и глядел, как будто сквозь меня.

Врачи предупреждали, что так будет. Они всех предупреждают. Поэтому я и не удивился лёхиному появлению. Не удивился, не испугался, не обрадовался. Продолжал жить, учиться, ездить домой. На Лёху старался не обращать внимание. И у меня хорошо получалось… какое-то время. Но потом мне захотелось увидеть Лёху взрослым. Страшно захотелось. Я никому об этом не рассказывал. Ни с кем из детей в интернате я так и не подружился, а взрослые избегали всяких разговоров о мертвецах.

…Я пялился в брошюрку «Синдром свидетеля смерти…» пока не потемнело в глазах. Коридор вдруг затрясло и стало переворачивать! И я уже не сидел под стеной, а лежал на ней на спине! Вдруг резкий толчок поставил меня обратно на ноги и швырнул вперед. Я врезался головой в чью-то спину. Что происходит? Где я? Это уже была не школа!

И мне – не десять лет!

***

Мне – восемнадцать. Вокруг много людей. Мужчины, женщины, старики, маленькие дети, подростки. Мы все плотно прижаты друг к другу, как будто находимся в переполненном автобусе.

Так и есть…

Автобус.

Люди кричат, некоторые плачут. Наш автобус застрял на железнодорожных рельсах. На нас на огромной скорости мчится поезд, сигналит, чтобы мы убирались с его пути. «Водитель, откройте двери! Двери! Откройте двери!» – кричат, со всех сторон, перепуганные люди. Но двери не открываются. Автобус очень старый и их заклинило. Водитель, снова и снова, пытается сдвинуть машину с рельс.

Дальше помню, как выскакиваю из автобуса в темноту, а поезд проносится мимо, унося с собой отвратительный запах гари. Теперь я чувствую лишь аромат тополиных почек. Значит уже весна. Передо мной наша старая школа. Ее отремонтировали после того обстрела, но футбольное поле по-прежнему в жалком состоянии – рытвины, бугры, искореженные футбольные ворота. Странно… Не помню, чтобы поезда ходили возле школы.

Какой-то парень идёт мне навстречу, выходит на свет фонаря. На вид ему лет восемнадцать, рядом с ним собака, рыжая овчарка.

– Лёха, это ты?..

– Я, – отвечает Лёха. – А ты на автобусе приехал?

Обернувшись, я вижу полностью… дотла… сгоревший автобус.

Не было никакого поезда, а был миномётный обстрел. Уже не первый, после почти семилетнего перемирия. Видения про школу, детей, учителя и медсестру, поезд, заклинившие двери и пытавшегося всех спасти водителя были агонией сгоравшего заживо человека. Хотя всё это – уже так далеко, и так не важно. Всё, кроме одного…

– О чем ты хотел спросить в ТОТ ДЕНЬ?

– Будем ли мы сидеть вместе за одной партой? – улыбается Лёха.

– Конечно! – уверенно отвечаю я.

И темнота исчезает. Весенний вечер превращается в летний полдень, зелённые тополя вонзаются в синее небо. Солнце сияет над ними, над нами, над красными терриконами, лишь изредка прячась за белые облака.

– Айда, на речку? Здесь недалеко, – предлагает Лёха. – Все туда пошли, а я остался ждать тебя.

Не помню, чтобы рядом со школой протекала река, но Лёхе виднее. Я иду за ним. За нами следом бежит рыжая собака и весело машет хвостом. Она доходит до поворота и возвращается назад, к школе.

Ждать…