По вечернему ветру платформы, огибая самую северную вершину горной цепи, летели к цели. Держась ближе к поверхности, маги легиона, плавно и с чувством своих способностей, вели транспорты к месту высадки, минуя льды и снега, высокогорные леса.

Каменные овальные плиты, испещренные голубыми кристаллическими линиями по днищу, с большими кристаллическими кубами позади. На четырех таких платформах летел отряд. Всего лишь один отряд. От шестидесяти человек зависела победа в этой войне.  

Спрыгивали на склон легионеры, в шлемах с открытыми лицами, пластинчатых панцирях, с ромбовидными щитами и копьями с кристаллическими наконечниками, которые были временно обвязаны тряпками, чтобы скрыть голубоватое свечение.

Рассыпавшись по склону, люди оглядывали долину, покрытую лесом до самой гоблинской столицы и дальше, лес этот тянулся по всему западному побережью континента, огибал его и покрывал собой южное побережье. И мерхонцы видели, что многими уютными огоньками был посыпан лесной массив вдалеке.

Это был Бингор.

Без ненависти и злобы, но военная удаль блеснула искрой в сотне с лишним очей, отразивших ландшафт. И отряд двинулся. Несколькими цепочками они шли меж горных стволов. Только звезды мелькали в щелях хвойных крон. Молчал лес. Враг ничего не знал.

Полтора десятка миль без единого слова. Лагерь они не разбивали, не спали, не ели, только шли. Шли час, шли два, три, пять и наконец, после семи часов беспрерывной ходьбы по корням и камням, вымотанные и все также заряженные, легионеры притаились у края большого оврага, с которого открывался вид на отчищенный от деревьев склон низины, идущий вплоть до высоких деревянных стен города. Даже слишком высоких, возможно, сотню шагов в высоту. Эти стены были укреплены массивными опорами, на них висели, словно ульи, пристройки, соединенные перегородками, лестницами и крытыми коридорами, словно кварталы, они облепили колоссальную фортификацию.

Командиром отряда был рыжий усатый вояка, начинающий стареть. Он оставался на этой невысокой должности очень долго, и все это время он исправно служил легиону.

— Мы проникнем в город, спрятавшись в караване, — объявил он с чопорным весельем в голосе.

Отряд двинулся дальше вдоль края оврага, пока не нашли лесную тропу, по ней вышли на караван. Это был большой поезд из множества повозок, запряженных местными черными верблюдами, довольно крупными относительно человека. Гоблины вели его.

Эти твари вблизи были меньше человека почти в двое, но были при этом очень плотными и резкими, была у них коричневая кожа, вытянутые как собачья морда лица, но сравнение с собакой этих существ в глазах человека оскорбляло бы собаку.

И тем не менее, когда торговцы этой расы вступали в диалог, то их речь преодолевала все межвидовые трудности, слушать их было приятно. Йенс не понимал, что они говорили, так как не владел их языком, но только слышал, как они щелкали и жужжали, ведя какую-то беседу с командиром отряда, который с трудом и расстановкой выговаривал гоблинские слова.

— Внутрь! Обставьте себя ящиками и не высовывайтесь, пока я не дам команду!

Легионеры полезли внутрь под тенты, чтобы притаиться среди ящиков и бочек с разными товарами. Чем-то там воняло, должно быть гоблинскими деликатесами. Ночная свежесть быстро сменилась душной чернотой. 

Караван двинулся. Легионеры ощущали тряску. Тонкости проникновения в город остались для них скрыты, они не видели, как открывались ворота у основания стены, как блуждал караван по ночным улицам Бингора. Слишком огромный, этот город никогда не спал, в нем всегда велась торговля, смена времени определяла лишь то, насколько много шума в глубине его центральных кварталов. На краю этой злачной территории возвышался ствол колоссального древа, у которого однажды спилили верхушку и все ветви, а внутри выдолбили переходы и лестницы, создав башню.

У подножия этой башни и прозвучал вновь голос командира:

— Подъем!

Снова свежесть ночи, но вперемешку с обилием других запахов, какого-то дерьма и пряностей, кто-то ночью готовил, кто-то вываливал помои. Здесь на корнях, друг на друге, стояли и висели лачуги, сделанные по-видимому из глины и веток, маленькие окна, как дыры, сено на крышах, лестницы, мостики, веревки, горшки сушились на торчащих бревнах перекрытий.

Какие-то гоблины увидели легионеров и убежали. Все это не было важным, их рано или поздно обнаружили бы, слишком много воинов проникло за городскую стену.

Башня также была обвешена пристройками. На них и стали карабкаться легионеры. Лестницы шатались, доски скрипели, ветер обдувал. Они двигались по узкому пространству, где-то карабкались по стволу, вбивая клинья, протягивая веревку, где-то перебирались по переходам.

Здесь было пусто. Но через время появились гоблины, их было сразу много, и они были везде. В легионеров полетели дротики, стрелы, камни, ножи, копья, все что, можно было метать.  Легионеры прикрывались своими щитами, а затем сдернули тряпки с кристаллов и испустили лучи во все стороны, поджигая гоблинов живьем, те вспыхивали как свечки и падали в стороны.

Магические лучи не просто прожигали живую плоть, но иногда заставляли её воспламеняться, если выпущенные из кристаллов заряды были достаточно сильными, но такие кристаллы могли создавать и заряжать только маги Мерхона.

Уничтожая все и вся, легионеры продвигались дальше. Гоблины разбегались по поверхности древа, ловка снуя по веревкам и перекладинам, а легионеры медленно, но упорно, поднимались на одну постройку, потом на следующую.

И где-то постройки все же загорелись от копейных выстрелов. Внизу разбушевался пожар.

Легионеры создали в этом узком и вертикальном пространстве свой собственный ад, который также, как и они, карабкался медленно вверх, чтобы пожрать все.

Отряд нес потери. Кто-то из легионеров падал со стрелой в глазу, кто-то оступался и летел вниз. Должно быть те, кто задерживал гоблинские подкрепления у подножия башни, уже были разорваны на куски, и Йенсу повезло, что он был вместе с теми, кто штурмовал древо.

Гоблины стали выбрасывать лестницы наверху, разрезать веревки, поджигать строения сверху. Они делали все, что только могли, чтобы не дать легионерам подняться, но их также становилось все меньше, а подкрепления снизу не могли подойти. И легионеры висели на этом древе вместе с гоблинами, почти вцепившись друг в друга. Озверев, гоблины запрыгивали к легионерам, кидались на них, хватали за щиты, пытались достать своими топорами и копьями, но их насаживали на кристаллы и сбрасывали вниз уже мертвые коричневые тушки.

Хриплое гавканье гоблинов заполнило уши вместе с треском огня и плавным гудением испускаемых лучей.  Где-то посреди всего это потерялся Йенс, смешавшись с взметающимся ввысь адом. Битва была упорядоченным хаосом, но этот оторванный отряд буянил даже относительно того, что звалось сражением, ведь они воевали не на запад или на восток, но натиск их был направлен прямо вверх. И все стало настолько плохо, что нервный смех захватил отряд, раскаты неудержимого ржания прокатывались по всему отряду, и никогда и нигде они так не смеялись, как на поверхности этой гигантской сосны, видавшей ещё сотворение этого мира, этой паршивой планеты.  

Командир отряда, который был уже мертв, наверное, целился прямо в небо, выбирая направление для удара. Он успел сказать командирам звеньев, что наверху башни находится кристалл, и только он мог помешать воздушной атаке на город. И этот кристалл должен быть захвачен.

И ничего больше не оставалось, как ломануться вверх. В момент полного отчаяния, когда остатки гоблинов в очередной раз отхлынули, Йенс остался с последними двадцатью людьми, и он был единственным командиром звена, власть мгновенно легла на него, словно смерть накрыла его одеялом перед грядущим вечным сном, которым он заснуть не собирался.

Лица легионеров были полные весёлого отчаяния. Ветер стих и тогда поднялся дым. Послышался кашель, снова прокатился смех, но уже гораздо более печальный. Посмотрев вверх, Йенс увидел, что вершина близко, и тогда он закричал об этом остальным сквозь шум подступающего к горлу апокалипсиса:

— Вершина близко! Захватим её и вернемся героями! Либо мы, либо Бингор!

Этих простых фраз легионерам хватило, чтобы вспомнить о том, что они пришли не только за смертью, но и за триумфом, а мертвые товарищи в загробном мире едва ли простят им поражение. 

И они полезли тогда, цепляясь за неровности коры, потому что ни веревок, ни лестниц, ничего не осталось под рукой, кроме этих самых рук, пока часть лезла, другая часть стреляла лучами по краю вершины, чтобы последние гоблины не могли высунуться. И так остатки отряда совершили последний рывок.

Лишь взглянув из-за края, Йенс сразу же пригнулся вниз. И тогда-то с вершины над ними пронесся огромный белый поток энергии, гудение, казалось, разлетелось на многие мили, словно звон колоколов со всего ада собрался в один короткий звук от этого выстрела. Действительно гоблинские шаманы создали страшную вещь.

Но ничего не оставалось, кроме как ринуться вперёд. Когда огромный луч вылетел где-то с другой стороны, Йенс запрыгнул наверх и оказался первым на этой просторной ровной площадке сруба. Он увидел, как возле огромного неровного зелёного кристалла плясали последние гоблины, а среди них и шаман в огромной злобной маске с перьями.

И Йенс метнул в него копьё, и шамана разорвало на куски от попадания, вспыхнул лишь пучок голубоватой молнии. Гоблины были в смятении. Поднялись и другие легионеры. Единым ударом они оттеснили гоблинов к краю и просто скинули их всех вниз.

Так отряд завладел башней.

— Сбросим вниз эту штуку! — закричал Йенс.

Легионеры копьями разнесли основание кристалла, который был посажен в углубление в срубе, и все вместе навалились на него, поставив между собой и поверхностью кристалла щиты, чтобы толкнуть, а потом ещё раз, двигая его к краю, и ещё раз, и тогда он полетел вниз. А они смотрели, как он долго летел, и как взорвался синей вспышкой, испепелив целый квартал гоблинских трущоб.

Взрыв потряс основание башни, которая слегка накренилась, и легионеры вцепились за край сруба. Но ликование захлестнуло их всех.

Несмотря на то, что башня горела, и пожар подступался, они ликовали. Спустя считанные минуты над лесом, окружавшим город появились каменные платформы, а легионеры быстро приметили синие огни их кристаллов над кронами. Несколько из них подлетел аккурат к срубу гигантского древа, чтобы забрать выживших воинов.

И с края одной из них сам Дитрих, сын Эммериха, протянул Йенсу руку, чтобы помочь забраться на борт, после чего платформы отлетели назад.

А Йенс и его соратники смотрели, как другие платформы обрушили сверху на город свои тяжелые магические лучи, и пожар тогда вспыхнул по всему городу.

Так Бингору пришел конец. Так пало самое воинственное на всем западе царство гоблинов.

Вернувшись в город с мерхонским торговым караваном из города Эр, Гликерия первым же делом направилась к Леандру. Внешне, это выглядело бы странно, если бы молодая девушка без причины гуляла по всему континенту, притом не имея дохода с имущества, от рабов или работы, поэтому для всех Гликерия была учеником Леандра, который кроме магии активно занимался медициной, как наукой, и которому нужны были травы, растущие в отдалённых частях материка. Как и все ученые той эпохи, Леандр занимался сразу целым калейдоскопом направлений, от создания новых доспехов для легионеров до сочинения пасторалей, воспевающих образ жизни подневольных гоблинов посреди красоты континентальных владений Мерхона. Но для Гликерии прикрытием была помощь Леандру в магии и медицине.  

Знал ли комитет псиоников о том, что Гликерия шпион… Возможно знал. Но среди членов комитета считалось, что лучше знать, кто шпион сейчас, чем схватить одного из них, чтобы гадать, кто новый. О замыслах мага не догадаться из общения с людьми, слишком сильно маги полагаются на технологии, нежели на человеческие отношения, так полагали псионики, довольно низко оценивая политические способности магов. Большей опасностью они считали влиятельные купеческие семьи, которые регулярно мутили воду, обвиняли легатов в привилегированном положении, обвиняли псиоников в непомерных налогах, магов в том, что они своей магией пытались отнять у рабов их рабское положение, гораздо лучшее чем то, которое было у гоблинов на земле. Дескать, если маги продолжат развивать своих технологии, то магические станки заменят людей в мануфактурах, и рабы за ненадобностью отправятся на поля, пахать землю и дергать репу, совсем как презираемое людьми гоблинское отродье.

Комитет псиоников крайне снисходительно относился к магам. Ничто не предвещало беды. Относительно большое, но абсолютно не самое великое сообщество магов считалось лояльным к власти сословием, как любили называть друг друга социальные группы в Мерхоне, хотя законов, закрепляющих их положение не существовало. В Мерхоне было два настоящих сословия, граждане и рабы, свободные и несвободные. Псионики были гражданами, более того, они тоже были магами, но работающими не с энергией, а с мыслями и чувствами людей, поэтому чувствовали с магами родство, некоторую общность, что было взаимно со стороны весомой части магов.

Но другая часть магов, подобных Леандру была против псиоников. Это была радикально настроенная прослойка, которая к концу второго десятилетия после телепортации была уже оформлена в группировку со своей иерархией и правилами, и самое страшное, со своим проектом будущего Мерхона, который им виделся не таким, каким его представляли псионики. 

Сами по себе псионики были сбалансированными людьми, любившими гармонию и порядок. Это были чиновники распавшейся межпланетной империи, которые поддерживали телепатическую связь между мирами. Через них осуществлялось управление этой империей, когда она существовала. Что теперь происходило на других планетах не было ведомо жителями Мерхона, оставшимся космическими сиротами. Исчезнувшая межпланетная государственность оставила свой след и на стиле руководства, свойственном псионикам. Империя контролировала свои владения не только через увеличивающуюся мощь, но и через сбалансированность собственных составных частей, стабильность считалась в ней основой процветания. И поэтому псионики осознанно замедляли рост и расширение города, стремясь контролировать на самом высоком уровне все то, что уже имелось в их власти. Контроль и порядок внутри города виделся псионикам реальным показателем развития.

Что думали об этом маги вроде Леандра… Тошнило их от этого. За двадцать лет оторванность от большого центра и действительно масштабной государственности, маги стали мыслить гораздо более провинциально. Теперь не было ничего кроме их родного города. Не было общей великой цели, не было стремления создать нечто подлинно сложное в масштабах солнечной системы или даже целого созвездия. Осталось желание выжить и стать сильнее на этом враждебном куске материи, вращающемся вокруг газового гиганта очень далеко от настоящей родины. Многие маги и купцы считали, что городу требуется расширение, что Мерхону нужно больше полков в легионе, затем больше владений, затем больше рабов, затем больше производства, больше торговли, больше власти и богатства. А такие маги, как Леандр хотели этим рвением воспользоваться, потакать ему, распалять его, владеть им, чтобы возвысить себя. Леандр и ему подобные маги отлично понимали чувства и мышление псиоников, но решили для себя, что могут обойтись без столь сложного порядка и дисциплины в обществе, подумали, что своим обаянием и силой смогут удержать город под контролем.

Отдельные особенно проницательные маги гадали обо всем этом, они думали, что возможно псионики знали, что существует и такой взгляд на ситуацию с настроениями в различных прослойках, но и они в свою очередь оценивали свои силу и обаяние высоко. Казни и преследования не были в духе комитета.

И зная все это Гликерия с хорошим настроением купила себе свежую и хрустящую булочку без начинки, с наслаждением позавтракала ею, запив горьким кофе в первой и единственной в городе кофейне, открывшейся месяц тому назад. Кофе был новым напитком в Мерхоне, завезенным с плантаций на западе от города Эр. Бодрость без опьянения, ясность ума без огранки в виде телесной тупости. Это нравилось Гликерии.

Триба магов днем дышала чем-то вроде преддверия праздника. Такое ощущение, словно скоро все эти карнизы в виде поедающих друг друга драконов будут украшены разноцветными флажками, а на виадуке вдруг появится целая толпа шутов. И вот это Гликерию временами утомляло, ей больше нравилась триба легатов с её более строгой атмосферой, или правительственная триба. До участия в заговоре, в отрочестве Гликерия одно время мечтала стать судьей.

— У тебя все хорошо? — спросил Леандр.

И наконец развеялись размышления Гликерии, которая мгновенно и ярко вспомнила всю суть дела и все необходимые детали. Память была её сильной стороной.

— Он согласен.

— Отлично.

В комнате царила полутьма, ставни были приоткрыты лишь у одного окна.

Леандр, погруженный в полутьму, сидел в деревянном кресле за резным роскошным столом, на котором не было ничего, ни одного письма, ни одного свитка, даже чернил и перьев. Этот стареющий человек с длинными седыми волосами отдавал приказы только устно и всегда помнил все, что говорил. У него тоже была сильная память.

"Не хорошая, а именно сильная…" — мельком подумала Гликерия, едва заметно улыбнувшись.

— Что он хочет?

— Господин Тонг желает монополизировать торговлю между Мерхоном и городом Эр.

— Ты обещала ему это?

— Да, — Гликерии стало неуютно от предчувствия собственной ошибки.

— Странно с его стороны было поверить в такое обещание, род Нарума небольшой, но очень влиятельный.

— Я пришла к нему одна и без охраны, — деловито и быстро объясняла Гликерия на лице которой появилась умеренно самодовольная улыбка, — Я проявила смелось какую могла при ведении этих переговоров, я обещала остаться у Тонга в заложниках на время похода.

— И зачем? — раздраженно сказал Леандр, немного подавшись вперед и сцепив руки.

Стало видно лицо мага, широкое, с тонкими губами, серые глазки из-под больших надбровных дуг выражали эмоции очень ограниченно.

— Вы сказали мне договориться, и я договорилась, — произнесла Гликерия, стараясь скрыть ощущение достоинства в этих словах.

Она испытывала смешанные эмоции, рассчитывая одновременно на понимание и вместе с тем зная, что сомнительно ожидать этого от начальника в таких вопросах, где требовался выгодный результат.

— Если потребует, то останешься у Тонга на время его похода, — буркнул Леандр и откинулся назад. 

На сегодня Гликерии была свободна.

Решение было не идеальным, но Гликерия знала, что добилась успеха, пусть и такого, какой не был по нраву её господину. Но какое это имело для неё значение… Гликерии всегда важнее было знать, что она все сделала правильно. Леандр не раз замечал такое поведение у неё и говорил, что это весьма по-женски, но в общем он ценил Гликерию, как самого лучшего своего подручного для подобных дел.

На какое-то время она стала свободна, до следующего распоряжения. Организация никогда не спит. И вскоре ей вновь придется выполнять очередное поручение, добывая своими хрупкими руками все больше незримого, но очень тяжелого могущества для своего господина.

В трибе ремесленников жила мать Гликерии, и она была рада увидеть её после месяца разлуки. Их квартира располагалась в одной из многих башен, где жили граждане умеренного достатка. Эти башни были из кирпича теплых тонов, располагались на границе с трибой магов и таили семейный уют внутри. Гликерия окунулась в этот уют, как в теплую ванну, которую она позже обязательно примет. Но сейчас она главным образом ощущала свежесть возвращения. В гостиной её встретила мать и младший брат, которому стукнуло шесть, пока Гликерия была в поездке.

Выбежав к ней, он тут же закричал и потребовал объятий.  Гликерия бросила на пол сумку и опустилась на колени, чтобы обнять брата. 

— Глерия! Глерия! — так он её сокращенно называл.

Объятия дают ощущения мягко изъятые из всей остальной реальности. Люди знают, что внутри у них небольшой мир, и такие же небольшие миры есть внутри всех других людей, и никакое другое прикосновение к каким-либо поверхностям и предметам, будь то камень или даже шерсть живого существа, не давали того, что приносили объятия именно человека, прикосновение к границе другого небольшого мира.

— Ох, тебя так долго не было, — заговорила мать. 

— Я была в Эр. Прямо очень далеко отсюда. 

— Надо же, как долго.

— И я привезла ткани с юга!  

И Гликерия достала из походной сумки сверток, который тут же развернула, демонстрирую шелк тончайшей работы. Возникший тогда же милый блеск в глазах матери был не лишен толики гордости.

— А мне! Мне? Мне. Мне, — затараторил брат.

И тогда она достала ему из сумки маленький волчок, покрытый серебром, довольно дорогая игрушка, с привкусом континентальной задумчивости. 

Этого малого Гликерия любила самого, как игрушку, которой только предстояло стать человеком, и ей иной раз сложно было сказать, сколько действительного родства она видела в этих маленьких чертах, смягченных невинной мимолетной капризностью, которая спустя минуту сменится ничем, потом увлеченностью, потом снова ничем.

А когда радость воссоединения с близкими чуть остыла, взгляд девушки прошелся неминуемо по родной обстановке. И она ощутила, сколь они бедны, несмотря на все её усилия. Деревянные и каменные поверхности, немногая простая мебель, никаких ковров или металлической утвари. Конечно, здесь в Мерхоне, они были несомненно более богаты, чем обычные жители континентальных городов, но Гликерию интересовало достоинство по человеческим меркам.

"Куда в следующий раз… куда… Континент, снова континент," — лениво проплывали мысли.