Бусик «Ромашка» постепенно подкрадывался всё ближе и ближе к очереди.
На шестой час ожидания мысли, наконец, выстроились в цепочку. Мой голодный и перегретый мозг сопоставил неопределённый ответ водителя и направление ноги из багажника... Подкрадывающийся бусик оказался точно на линии.

— А, была не была, — подумал я и пошёл к бусику.

В «Ромашке» обнаружилась улыбчивая дама с кассовым аппаратом.
— Чё почём? — поинтересовался я, параллельно прикидывая, за что могут брать деньги в бусике на границе, да ещё и через кассу.
— Комплекс — 15 рублей, — улыбнулась дама.
— Комплекс чего? — не понял я.
Дама нахмурилась:
— Ну, стандартный набор — 15 рублей. Мороженое отдельно. Хотите мороженого?
— Ах, морооооженое! — обрадовался я...

Усевшись на бордюр (а нет, поребрик — я ж только что из Питера), принялся поедать «Комплекс». Комплекс был вкусный: с холодником, котлеткой, макарошками и компотом из сушёных груш.

Глядя на меня, к «Ромашке» стали подтягиваться голодные очередники. Кто-то покупал мороженое горстями, кто-то — стопки комплексов. Желающих прибавлялось, бусик пустел.

К концу девятого часа ожидания водитель просигналил общий сбор, и мы дружной толпой торжественно въехали на белорусский КПП.

На КПП в автобус зашла молоденькая девушка-таможенник, быстро объяснила, кому в какой канал идти, и мы уже не толпой, а вполне себе организованно двинулись в помещение таможни на паспортный контроль.

Белорусские пограничники быстро проверили паспорта, улыбнулись подозрительно и пожелали хорошей дороги.
Они знали. А я ещё нет.

Выйдя из здания таможни, первое, что я увидел — толпу народа из автобуса, который въехал на КПП за час до нас. Толпа циклично перемещалась между автобусом и магазином duty-free, вынося из последнего бутерброды, шоколадки и кофе.
Я встроился в течение и через пять минут уже стоял на улице со стаканом кофе и сигаретой.

— С сигаретами через границу нельзя, — предупредил водитель, запихивая пачку в карман фирменной жилетки. — Вообще нельзя — могут развернуть.
— Да я тут, пока ждём. А долго нам ещё тут ждать? — повторил попытку прояснить ситуацию я.
— Долго, — сказал водитель. — Литовцы очень медленно работают.

Постепенно из зала досмотра подтягивались жители нашего автобуса. Людей на тротуаре возле «дьютика» становилось всё больше...
— Женщина! Женщина! Вы куда пошли?! Туда нельзя!!! — симпатичная девушка-пограничник выбежала из здания и решительно вернула обратно тётеньку, которая вознамерилась заглянуть за угол здания, где за забором виднелись желающие въехать в Беларусь.
— А где можно? — спросила женщина.
— Вот здесь можно, — указала пограничник.

Так мы и болтались ещё несколько часов между автобусом и «дьютиком».
Девушка-пограничник неустанно следила, чтобы никто не переходил воображаемую линию, отделяющую то, где ещё можно, от того, где уже нельзя, проходящую ровно по середине надписи: «Бомбоубежище 200 м.» и зычным окриком загоняла нарушителей в автобус, откуда они робко высовывали носы, а уже через пять минут незаметно снова рассредотачивались там, где ещё можно — до следующей итерации.

Вечерело.
В «дьютике» дверь реагировала на комаров. Комар подлетает — дверь открывается. Комар залетает внутрь — дверь закрывается. Сервис.

Но всё когда-нибудь заканчивается, и наш автобус выпустили в нейтральную зону.
В нейтральной зоне выходить из автобуса нельзя — она же нейтральная. А ты... мало ли что ты там на нейтральной... Нельзя и всё. Сиди, терпи.

Надо отдать должное водителю автобуса — до последнего сопротивлялся «выпиныванию», мотивируя людьми, покурить / пописать… А там нельзя, а у него люди… Но… у пограничников приказ, а приказ есть приказ, и мы оказались выпнуты.

На нейтралке сразу бросается в глаза то, что литовцы борются. Вот прямо всеми средствами. Заезжаешь на нейтралку — заборы, клетки, колючка, камеры, уходящий за горизонт забор вокруг Беларуси с литовской стороны... Сразу видно — здесь бдительно борются и очень успешно обороняются.

За 4 часа на нейтралке я узнал, что один ребёнок за семь минут может задать вопрос:
— Мама, а почему папа со мной не разговаривает? — 32 раза.
В одной секции забора — 42 дырки по горизонтали и 17 по вертикали.
Секций забора на нейтралке — 53 слева и 57 справа.
Комары бьются в стекло в среднем три раза в полминуты.
Соотношение хвойных и лиственных деревьев в лесу за окном — примерно 1/3 в пользу последних.
А игрушечная машинка, запущенная в полёт пытливой детской рукой, способна ушатать водителя...

В момент, когда дети запели про Новый год в июле, литовцы впустили наш автобус на КПП.

В досмотровом зале нас встретили мужественный пограничник — в будочке за стеклом — и бдительный таможенник за мониторами сканера.
Пограничник очень старался обратить внимание на свою мужественность принимаемыми в кресле позами, положением мужественной головы в пространстве и снисходительно-гордым взглядом гражданина Европы.

Стоящий позади в очереди человек с честными глазами нетерпеливо подтолкнул меня к окошку.
Я поздоровался и протянул паспорт.
— Куда едете? — мужественно спросил пограничник.
— Туда, — бодро ответил я, а встрепенувшийся мозг начал прикидывать куда еще, кроме Вильнюса, можно уехать на белорусском рейсовом автобусе...  

— С какой целью?
— Живу там… в Польше… работаю… Вот, думал с друзьями в Вильнюсе пива попить сегодня — не судьба.
— Даааа… — протянул пограничник. — Иногда такое случается. Всего доброго! — и шлёпнул штамп в паспорт.

Бдительный таможенник долго всматривался в монитор сканера, куда я сгрузил рюкзак и чемодан, попутно расспрашивая, не везу ли я сигареты, алкоголь в кармане штанов, а также конфеты, семена, мясо и молочку.
Я не вёз. Сканнер не показывал. Таможенник не верил.
— Откройте рюкзак! — приказал он.

Я вздохнул и начал вытаскивать штатив и пакет с вялеными носками.
— Папа, а зачем дядя в форме щупает носки? — поинтересовался ребёнок сзади, но папа молчал, и вопрос повис в воздухе...
— Мама, а почему папа со мной не разговаривает? — в 33-й раз спросил ребёнок. Мама что-то ответила, но я не расслышал.

Осмотрев пакет, бдительный таможенник устало вздохнул и перешёл к человеку с честными глазами, который, следуя моему примеру, тоже начал бодро доставать похожий пакет из чемодана.

Я вышел на улицу. В небе перемигивались звёзды, где-то вдали матерились на русском, лаяла собака...
Вышедший за мной человек с честными глазами закурил. Внезапно возникший откуда-то другой, не менее бдительный, таможенник, ехидно поинтересовался: - откуда, мол, табачок?
А человек с честными глазами честно сказал:
— Оттуда. Две штуки всего осталось, — и ткнул пальцем в сторону Беларуси.
Не менее бдительный таможенник обрадовался и увёл человека выписывать штраф за контрабанду двух сигарет.

А через час человека с честными глазами выпустили из пункта досмотра, водитель закрыл двери, и мы тронулись.

— 15 часов. На самолёт ещё успеваем. — внезапно произнёс незнакомый бас сзади.
— Мама! Мама!!! Папа со мной говорит! — обрадованно закричал ребёнок.
И мы выехали в Литву.

Критика — это большая, трудоёмкая и непростая работа, за которую сейчас не платят и которою, к сожалению, общество сейчас не ценит. Как минимум потому что для большинства критик стало синонимом ругателя.

Авторы обижаются, что их, видите ли, ругают. Читатели проецируют на себя, потому что для многих потребляемый продукт ассоциируется с персональной идентичностью и критика продукта воспринимается как критика собственного кругозора, вкуса, мировоззрения и т.д., и т.п.

Подобное не продашь. Подобное не прокормит. За редкими исключениями, навроде Бэда, который, дабы монетизироваться, сузил обозреваемый контент до откровенного треша и из потенциального критика переродился в шоумена. И кто мы, чтобы его осуждать? Кушать-то хочется.

В состоянии современной литературы и культуры может быть виноват технический прогресс, капиталистический подход к творчеству, информационное пресыщение и с дюжину других факторов, но точно не критика и критики.