Антон шёл последним по едва заметной, с выступающими корнями и засыпанной еловыми иголками тропе, недоумевая, как дед Михалыч различает во влажном, прелом сумраке еловой чащи какие-то там следы. Но нет: тот часто останавливался, осматривался вокруг, садился на корточки, касался костлявыми пальцами влажной земли, гнусавым голосом сообщая:
- Здесь проходили, - и важно указывал Толику на углубление в земле. Затем поднимался, осматривался и проговаривал: -Туда пошли!
И, вскакивая, резвым ходом вёл всё дальше, в лесную пущу.
Неожиданно нашли брошенный походный рюкзак, едва заметный в густом подлеске. А вот когда сошли с тропы, углубившись в кустарниковые дебри, следы потерялись.
Тихо здесь было и зябко от лёгкого сырого тумана. Он медленно подступал с севера вместе с вечерней темнотой, что словно отделялась от самой земли, липла к толстым стволам елей и медленно росла, расширяясь вверх.
Вскоре все устали и выдохлись. Адреналин, как и утренний боевой запал, исчерпал себя. Долго ходили кругами, нервно молчали, пока дед Михалыч искал следы пропавших, но никак не находил. И вот он в раздражении что-то гневно крякнул, развёл руками и, избегая взгляда Толика, оборонил:
- Говорил же, Полкана надо было взять. Он бы пропавших нашёл.
Толик в ответ лишь крепко стиснул губы да шикнул:
- Сука!.. - Сплюнул и устало сказал: - Давай, чего уж там виноватых искать… Домой, Михалыч, веди!
Дед на то вдруг покачал головой, упёрся, сказал, что поздно возвращаться: места треклятые, наверняка заплутают.
Толик спорить не стал. Осмотрелись и, выбрав для привала подходящее место, стали дружно собирать хворост для костра.
Когда стемнело, огонь уже полыхал и путники грели руки, попутно жуя вяленое мясо и сухари, запивая коньяком из фляжки, с которой не расставался Толик. Вода в бутылке тоже была, как и шоколад. Зато вот ночевать без спальных мешков приходилось туго, особенно Антону, привычному к городскому комфорту и одетому совсем не для похода: джинсы, кроссовки, свитер и поверх обычная ветровка с капюшоном. Не то что дед с Толиком – в теплых камуфляжных куртках, а еще в вязаных шапках да удобных ботинках.
Антон сидел ближе всего к костру и грелся, потирая у пламени руки, в энный за день раз упрекая себя, что вообще сюда приехал, а ещё умудрился втянуть себя в эту спасательную авантюру.
Сидел бы сейчас в городе, в тепле, в одинокой после ссоры с женой квартире. Пил бы пиво, играл на компьютере, тосковал по любимой жене, обвиняя себя в ссоре и общих нерешённых проблемах.
Вот поэтому он и решился приехать, когда в «одноклассниках» внезапно объявился Толик и написал в личку. Расхвалил свой процветающий гостиничный бизнес (охотничьи домики в Вологодской области), спросил, как дела у Антона, и без долгих раздумий пригласил на выходные к себе.
С Толиком они крепко дружили с детства, до окончания школы. А потом разъехались, кто куда, и контакты потерялись. Поэтому Антон тоже не раздумывал, согласился. Взял на недельку отпуск и приехал. Толик обещал уютный домик, шашлыки, баньку, охоту... А вышло иное. И где только был здравый смысл самого Антона? Почему не настоял по приезде, не поддержал предложение деда Михалыча: не искать самим, а вызывать подмогу!
Но Толик, как всегда, предпочитал геройствовать, решать проблемы своими силами. Убеждать в своей правоте он и в детстве умел. Вот и понеслось.
Антон погружался в дрёму. Толик уже похрапывал. Михалыч обязался дежурить первым.
На деле оказалось иначе: внезапно сморило всех, и проснулись они разом, как от толчка. Костёр потух. Вокруг темно, сыро и холодно. Резкий шорох позади, затем треск веток нешуточно напугали и заставили вскочить. Толик схватил ружьё, Михалыч тоже. Антон включил фонарик.
- Тише… - едва слышно прошипел Толик Антону.
Тот понял и молчал, решив, что опасаются медведей или волков. Увы, свет фонарика в плотной лесной темноте оказался что слону дробина – практически бесполезным.
Шорох стих. Но чувство у Антона возникло, что негласный визитёр затаился. По переглядыванию Толика с Михалычем понял: они думают так же. Глянул на часы: полвторого ночи. Молчали в тягостном, тревожном ожидании. Напряженная тишина давила на нервы. Наконец, Толик сказал:
- Туши фонарь, Антон. Надо снова костёр распалить...
- Помогите! - детским голосом донеслось откуда-то из темноты.
- Эгей! - начал было Толик, но дед Михалыч резво подоспел и закрыл рот ему ладонью. Шикнул с тревогой:
Антон включил фонарь, посветил – никого… Но… Со всех сторон вдруг зашуршало, заухало по-совиному. Близко, пугающе, но кто шумит – не видно. Фонарик замигал, пришлось Антону снова его выключить.
- Уходить надо, срочно, - запаниковал дед Михалыч.
- Помогите! - донеслось детскими голосами со всех сторон одновременно. И гнусно захихикали уже не по-детски, совсем близко.
Антон испуганно вскрикнул. Сердце внутри груди будто обмерло, затрепетало, болезненно сжавшись.
- Молчите! Бога ради!.. - вскинулся дед Михалыч. - Уходить надо! Бежать!
Снова жутко засмеялись разноголосьем.
Толик не выдержал, заорал благим матом и начал стрелять в темноту. Дед схватил ружьё, напряжённо уставился в сторону елей, попятился. Антон растерялся: ноги стали ватные, колени дрожат, дышать тяжело, сердце колет и болит страшно. Он первым и увидел глаза в темноте. Оранжевые, яркие, круглые, как у совы, только метрах в двух от земли. В глазах – ледяная, нечеловеческая злоба – и как же трудно отвести о них взгляд. Наоборот, помимо воли невыносимо хотелось идти им навстречу. Антон импульсивно подался вперёд и задрожал, всё тело холодом прошиб животный страх. Он моргнул и заорал.
Затем бросился было бежать, но ноги не слушались. Он упал и, к несчастью, потерял сознание... Поэтому и не почувствовал, как его резко подняли и потащили в лесные дебри.
Толик стрелял и стрелял, пока не окружили, не разорвали на части. А дед Михалыч струхнул, забыл обо всём на свете, бежать сломя голову бросился, даже ружьё потерял. Вскоре заблудился, споткнулся об пень и упал в кусты, где лежал, обратившись в слух и молясь про себя до самого утра, пока не задремал. Проснулся в утренних туманных сумерках, разглядел рядом остатки костра, разорванную в клочья палатку. Разодранную мужскую куртку, ботинок в крови, возле ели брошенное охотничье ружьё и стреляные гильзы от патронов у костра. Осознал, что искать пропавших бесполезно. Самому бы теперь выбраться живым, ведь дед Михалыч хоть и знал лес, но это место припомнить не мог, хоть убей.
Позднее он убедился, что ходит кругами, старый надежный компас тоже обезумел, часы остановились, а кнопочный телефон разрядился.
Как вышел к ручью – осознал, что здесь уже пять раз был. На пещеру, больше похожую на нору в холме, навёл запах. Медный, тяжёлый, как на скотобойне. Внутри кто-то стонал, и дед Михалыч узнал голос Антона. Пройти мимо не мог, не позволил характер. Хоть и трясся весь от страха, но зайти себя заставил.
В пещере, за выдвижной стеной-клеткой из костей, лежал связанный, как туша на убой, верёвкой из волос и темной шерсти Антон. Рядом – то немногое, что оставалось от пропавших туристов. Пахло мерзко, как в выгребной яме, и дед Михалыч не сдержал рвоты.
Под ногами скрипели кости и черепа, как звериные, так и (с ужасом отметил дед Михалыч) человечьи. С замирающим в груди сердцем, кряхтя от усердия, он отодвинул решетку, разрезал ножом веревку и выволок Антона из пещеры. Пока возился, сильно потемнело, как перед грозой.
…В чувство Антона привела вода из ручья, брызнутая дедом ему в лицо. На голове Антона запеклась кровь, и рану дед Михалыч, как мог, промыл водой.
- Идти сможешь? - спросил дед Михалыч.
Антон всхлипнул, затрясся всем телом, схватил деда за руку, сжал, хотел было что-то рассказать, но только смотрел глазами, круглыми и блестящими от страха, от того, что видел и пережил. Затем сглотнул, резко вдохнул и выдохнул, поблагодарил и сказал, что сможет.
Небо очертила резкая, яркая вспышка молнии. Началась сильная гроза и ливень. От вспышек молний рябило в глазах. Грохот грома сливался с завываниями, хохотом и дикими воплями охотящихся за беглецами существ. Молнии несколько раз освещали преследователей. Они походили на противную природе помесь человека и обезьяны: тёмная густая шерсть, массивные крепкие туловища, острые когти и клыки в оскалённой пасти. Но хуже всего были их голоса. Существа отлично подражали человеку и имитировали его. И несколько раз бегущие едва не попались в ловушку, уверенные, что их зовёт погибший Толик.
Дед Михалыч и Антон держались ручья в надежде сбить след. Но преследователи не отставали. Оранжевые глаза чудовищ светились всё ближе, и казалось, что они нарочно не спешили поймать их, забавлялись, как кошка с мышью.
Промокшие, озябшие и испуганные, беглецы прятались в густых кустах, зашивались под коряги и брёвна и ползли по кучам из гнилых и влажных листьев.
Гроза лютовала. Чудовища неистовали: ревели, лопотали, хихикали детскими голосами, стращая беглецов.
Наконец Антон и Михалыч подобрались к обрыву. Внизу ревела бурным потоком река. Позади горели оранжевым пламенем голодные, жестокие глаза чудовищ. И вот мохнатая когтистая лапа почти схватила Антона.
- Прыгай! - хрипло крикнул дед Михалыч, доставая нож и толкая Антона вниз. Сам же бросился на чудовище.
Через несколько дней спасатели с вертолёта обнаружили на берегу реки полуживого от переохлаждения Антона. Он совершенно ничего не помнил, кроме своего имени. Деда Михалыча, Толика и пропавших туристов так и не нашли.
