Первая часть жизни моего Учителя была посвящаема работе над собой, приобретению благ духовных, а оставшиеся годы ушли на раздачу этих благ. Народ шел к нему толпами и он беседовал с людьми по двадцать часов в сутки, и это не день, не два, а в течение долгих и долгих месяцев, пока его тело не надломилось под тяжестью такого страшного напряжения. Его глубокая любовь к людям не позволяла ему отказать в помощи никому, даже самому последнему из тех тысяч людей, которые искали его помощи. Постепенно у него развилась опасная горловая болезнь, но его нельзя было убедить и тогда оставить свои беседы. Как только он слышал, что кто-нибудь пришел, он просил, чтобы пришедшего немедленно впустили и он вступал с ним в беседу. Он не знал отдыха. Однажды один из посетителей сказал ему. "Вы великий Учитель... Почему вы не хотите обратить немного внимания на ваше тело и излечить болезнь?" Сперва он ничего не ответил, но когда вопрос повторили, он мягко сказал: "Я думал, друг мой, что вы мудрый человек, но вы говорите, как говорят все люди. Я отдал свою душу Богу - думаете ли вы, что я должен взять ее у Него обратно и отдать ее моему телу, клетке, в которой она заключена?".

Но вот разнесся слух, что Учитель скоро, по-видимому, покинет свое тело. Народ пошел к нему еще большими, чем прежде толпами, чтобы послушать его, чтобы хоть прикоснуться к краю его одежды. И Учитель, не обращая по-прежнему внимания на свою болезнь, продолжал беседовать с людьми. Мы не могли воспрепятствовать ему. Многие были очень издалека и он не хотел отдыхать, пока не удовлетворит их духовные нужды: "Пока я могу еще говорить, я должен говорить..." - отвечал он нам.

Однажды он сказал нам, что в этот же день он освободится от тела. Повторяя самые священные слова из Вед, он погрузился в Самадхи и незаметно отошел в Вечность...

Глубокое созерцание.

Его мысли, его послание были известны во всей их полноте лишь очень немногим, кто был способен проповедовать эти истины. Среди них было несколько юношей, отказавшихся от мира и готовых продолжать его дело. Они жили, как санньясины, прося милостыню по улицам родного города, хотя некоторые из них были из самых знатных и богатых семей. Сперва они встретили большое сопротивление и вражду, но, имя, перед духовными очами благословенный пример Учителя, они держались твердо и шли по стране, распространяя учение великого Учителя, пока вся страна не узнала его Учения.

Свами Вивекананда

Мой Учитель

Это не мне должно быть страшно от ваших угроз, а вам — от того, что я могу сделать в ответ. Но травма на этот счёт у меня, так что я боюсь не сознаться в том, что вы все дураки. Я заранее, на опыте, переживаю то, что вы сделаете после моего признания.

Дочитаешь в другой раз.
Дочитаешь в другой раз!
Дочитаешь в другой раз...

Тишина недочитанных книг угнетала. Милость к идиотам, обещающим другой раз, улетала. Раздражение их правом командовать вылезало за паузу в пятнадцать минут, которые надо было выдержать по книжке про управление гневом. Если бы я её дочитала, то узнала бы из приложения «Критические ситуации» — у меня нет пятнадцати минут.

Хотя за это время много можно успеть. Я вот успела. Нажаловаться треугольной библиотекарше, таскающей книги домиком выше головы, на свою жизнь. Получить от неё приглашение в ночной читальный зал, согласиться прийти. Собрать рассыпанные ею книжки. Упереться в крысиный носик над треснувшими очками, поднимая с пола всезнаек Брокгауза и Ефрона,* и оценить что-то клетчатое, с насаженным на это лицом Дамы Червей. Встать и уйти, впервые всерьёз рассчитывая на другой раз.

Я точно знала: библиотека на новых микрорайонах ещё не работает. Но Клетчатая Дама сказала, что круглосуточный читальный зал уже открыли и туда пока можно со своими книгами. Я набрала самых тоскующих из недочитанок, открывающихся ночами на заложенных страничках. Термос с кофе, бутерброды и запасные ключи от «семейного» автомобиля. Туда уже доехала, а оттуда — ну как попрёт...

Читальный зал был огромной комнатой-галереей во весь второй этаж. Посетители расселись под лампами со сразу узнанными мной бумазейными абажурами (до сюда я дочитала, изучая историю библиотек) и как будто даже выдыхали тишину. Она клубилась с одной стороны, потому что все заняли тот ряд, где окна выходили на овраг.

Подскочила заполошная Клетчатая, опять с крышей над головой из-за книг. Шепнула, пугающе клонясь со своим грузом: «Здесь ты сможешь дочитать всё!». Я поблагодарила и пошла вдоль ряда, выбирая место, чтобы никому не мешаться.

Дяденька в странном «треухе» (наверное, это обозначение подойдёт) нервно гмыкал и перебирал валенками, переворачивая единственный листок с крупно набранными буквами: «Товарищи рабочие! Встанем грудью!..». Дальше не очень ясно. Да пускай хоть наизусть учит, но валенки в такую теплынь? Дальше дама в берете сверяется с раскрытой книжкой и быстро дописывает пометки в свой блокнот красной ручкой. Ставит точку в конце и снова вертит головой, как умненькая птичка. Глянув в книгу, начинает писать с начала листка, обводя свои же буквы — это в какой же раз? А вот ещё мальчик в шортах на помочах (или таких подтяжках, пришитых крест-накрест) с детским журналом переносит на кальку одну и ту же картинку. И девушка моих лет с высоким шиньоном-гламур всё вырывает из справочника страничку, непрерывно стыдясь своего поступка до слёз.

Кому же несла книги Клетчатая? Да вон она! Прибежала со стопкой литературы к потолку. Убежала опять... Вернулась с такой же горой на руках. Убежала, так и не раздав.

Что здесь происходит?! Я машинально выкладываю книги из тяжёлых сумок на пустой, мирный, гладкий стол. Загорается лампа — и мои друзья нежно раскрываются, как ночные цветы, на страничках с яркими стикерами. У меня же всегда есть в запасе пятнадцать минут. А сколько их накопилось, отложенных до другого раза? У меня есть тихая вечность.

Этой тишине я готова бесстрашно признаться: они все давно дочитаны, так что спешить мне некуда.

* знаменитые энциклопедические словари под авторством Брокгауза и Ефрона (ЭСБЕ)