sergei.metik

Одним из самых распространенных приемов в демагогии является отождествление причинно-следственной связи с хронологической последовательностью событий. Это весьма продуктивное средство манипулирования общественным сознанием, эксплуатирующее неосведомленность, доверчивость людей, не способных самостоятельно разобраться в существе вопроса и слепо полагающихся на авторитет популярного общественного деятеля. Простейший пример – я утром проиграл соседу в шахматы, а вечером испортилась погода. И готовый вывод – мой проигрыш в шахматах и вызвал дождь с градом.

Разумеется, такой довод никем не будет воспринят всерьез, поскольку очевидна его алогичность, и высокого звания демагога на этом себе не снискать. Демагог тем и отличается от заурядного болтуна, что люди ему верят, полагаются на его аргументацию, некритично воспринимая все его выводы. Дело зачастую усугубляется и тем, что пламенный оратор может быть более обаятельным, остроумным, артистичным, эрудированным в сравнении с оппонентом, которому чуть меньше повезло с харизмой.

В перестройку советские люди имели возможность познакомиться с самыми блестящими образцами демагогии, сочетавшими в себе канонические формы интеллектуального жульничества с истовой убежденностью модных мессий, вдохновенно исторгавших из себя ультрареволюционные идеи и концепции. Просто из корыстного расчета или карьерных соображений так не солжешь. В нужных местах лица оракулов светились праведным гневом, заурядные слова обретали набатное звучание, наполнялись ядовитым сарказмом, испепеляющим неуклюжих, постоянно оправдывающих «партократов», менее всего готовых к такой яростной публичной полемике. Общество было разделено на «кавалеристов» и «постепеновцев». «Кавалеристами» именовали радикальных «демократов», требовавших «рыночных реформ» немедленно, как пелось в популярной песне тех времен - «Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня. Нет, нет, нет, нет, мы хотим сейчас». «Постепеновцы» - тоже сторонники «рынка», но, с более осторожным и длительным вхождением в капитализм.

Советским людям умело навязывалась ложная альтернатива, т. е. выбор не между плановой социалистической экономикой и капитализмом, а всего лишь разные пути регресса в сторону усиления товарно-денежных отношений, легализации частной собственности, уничтожения экономики, страны и тотальной дезинтеграции общества.

Никакой аналитики, никакого добросовестного научного исследования, доказательно обосновывающих чудодейственность «рынка», «конкуренции», «частной собственности», разумеется, никем представлено не было. Вся «аргументация» «рыночников» сводилась к иллюстративным противопоставлениям того, как «надо жить» и как жить нельзя. Но проявления всегда вторичны по отношению к причинам их порождающим. Иллюстрация может приводиться в качестве подтверждения гипотезы, но никак не может заменить собой строго научного выявления причинно-следственных связей.

Каким образом расчленение единого планового народнохозяйственного комплекса страны на неких «свободных» «субъектов экономической деятельности» может способствовать повышению производительности общественного труда? Наоборот, историческая практика, начиная с первобытных форм племенной организации социума, свидетельствует о прямо противоположном - о преимуществах сложения усилий людей, о выгодности солидарности, взаимовыручки, требующих безусловного приоритета общего над частным.

Та же практика, которая, как известно, есть критерий истины, и в современных условиях на примере монополий демонстрирует их подавляющее экономическое превосходство над мелким товаропроизводителем, которого они повсеместно разоряют и поглощают. Наделение «мелкого бизнеса», всяких ремесленников, фермеров, кустарей, лавочников какими-то непостижимыми производственными достоинствами объясняется не экономическими соображениями, а исключительно политическими. Господствующие классы заинтересованы в создании благоприятной социальной среды, эксплуатируя формально независимых мелких собственников как обычную рабочую силу, со всем своим «бизнесом» зачастую зарабатывающих даже меньше, чем наемный работник какой-нибудь крупной корпорации. Эта та же рабочая сила, эксплуатируемая совокупным капиталистом, сколь бы не тщился новоявленный «свободный» холоп капитала изображать из себя «успешную особь» перед менее удачливыми батраками.

Я не припоминаю, чтобы кто-то из перестроечных «ученых» рассматривал способ общественного производства как таковой. Велеречивые «оракулы» не утруждали себя никакими доказательствами, ограничиваясь рисованием заманчивых картинок, в которых западное товарное изобилие связывалось с господствующими капиталистическими отношениями. Причинно-следственная связь устанавливалась ими просто. На Западе есть частная собственность, рынок, конкуренция, свобода и демократия? Значит, благодаря этим обстоятельствам там высокий жизненный уровень, товарное изобилие, благополучие, сплошная сытость и радость, в противоположность советской системе хозяйствования.

Следуя той же «логике» недостатки советской плановой экономики провозглашались «врожденными». При социализме-де общественная собственность, неповоротливое планирование, отсутствие материальных стимулов для труда, отсутствие конкуренции, что, якобы, и привело общество к стагнации, застою, «дефицитам» и очередям. Такая аргументация советским простакам, включая академиков, ученых, политиков, образованную городскую публику, казалась весьма убедительной. Вопрос, в силу каких факторов экономика, интегрированная в единый плановый народнохозяйственный комплекс, должна уступать в эффективности стихии рыночного «саморегулирования» никем, разумеется, не поднимался.

А ведь марксистская политэкономия не была под запретом в Советском Союзе. Более того, она массово преподавалась во всех высших учебных заведениях страны, издавались собрания сочинений основоположников, а сотни тысяч преподавателей и научных работников профессионально внедряли идеи коммунизма в общественное сознание. Да даже без обращения к классикам, любому думающему человеку понятно, что укрупнение производства, вытеснение мелкого товаропроизводителя, появление монополий и транснациональных корпораций объясняется выгодностью сложения усилий людей, нелинейно возрастающей зависимостью эффективности от числа работников. Простой пример – мебельный комбинат с числом занятых, предположим, тысячу человек, произведут продукции больше и лучшего качества, чем сто кустарных мастерских по десять человек в каждом. Почему? Да потому.

Солидарность людей, координация их усилий, планирование действий выгодны не только экономически. Подобная организация общественного производства максимально соответствует социальной природе человека, находится в гармонии с фундаментальными этическими ценностями равенства, справедливости, свободы. И нет никаких оснований полагать, что в атмосфере вражды, взаимной борьбы за существование, в страхе голодной смерти человек будет работать лучше и производительнее. Что человеку непременно нужны плеть и пряник, чтобы восседающий над ним другой человек мог понуждать того к труду.

Тем не менее, из частного случая неумелого управления партийной бюрократией общественным производством в СССР горластыми демагогами делался общий вывод о несоответствии самого принципа социализма современным реалиям.

Даже сейчас, после ожидаемого краха либеральных «реформ», многие ждут не аналитики, не вскрытия причинно-следственных связей, а хотят увидеть очередную картинку, с которой нам следует делать жизнь. В своё время с этой целью брались разные примеры - Америка, Япония, азиатские «драконы», КНР и другие, но обходились стороной Бангладеш, Конго, Судан и большинство прочих стран мира, ничуть не менее капиталистических и «рыночных». Почему бы на этом основании не сделать вывод – при капитализме голод, нищета, безработица, неграмотность, болезни и преступность? Логика та же.

Марксом давно вскрыты пороки капиталистического способа производства, которые, в силу своей очевидности, до сих пор никем не были опровергнуты. От них досадливо отмахиваются, они замалчиваются или вообще, провозглашаются ошибочными в целом. И что же взамен? Истошные споры, махровая демагогия или беспомощный лепет на темы достижения всеобщего счастья овец в волчьей стае. Во всем спектре политических пристрастий невозможно найти сколь-нибудь научно обоснованную позицию, адекватно отображающую действительность Фундаментальные знания подменяются химерами субъективных вкусов и пристрастий. Игнорируется главное противоречие капитализма – несоответствие частнособственнических товарно-денежных отношений общественному характеру современного производства. Предлагается лечение не болезни, а те или иные меры по смягчению, сопутствующих недугу симптомов. Проблемы провозглашаются «экономическими», а знахарские рецепты сводятся к прописыванию пиявок и банок на усыхающее тело изнуренного раком пациента.

Корень зла – «священное и неприкосновенное право частной собственности». Именно частная собственность препятствует интегрированию экономики в единый плановый производственный комплекс. Именно отношения товарной мены противопоставляют людей друг другу, порождают взаимно непримиримые интересы, которые консолидируются в интересы классовые, разделяющие людей бездонной социальной пропастью. Что там классик демагогии господин Черчилль изрек? «Капитализм - несправедливое распределение благ, зато социализм - справедливое распределение нищеты»? В перестройку такие слова казались едва ли не гениальными. Хотя, по сути, банальная глупость остроумного болтуна, стоящего на страже интересов крупного капитала и финансовой олигархии.

Взаимное доверие людей при социализме – огромное благо, снижающее издержки на контроле каждого слова и проверке каждого намерения. При капитализме доверие есть непростительная роскошь. Каждое слово должно восприниматься с презумпцией его лживости. За каждым намерением следует видеть шкурнический интерес, циничный расчет и предательство. Пренебрежение этими элементарными предосторожностями в перестройку уже стоили нам нашей страны и нашего будущего.

Метик Сергей

Великие умы обсуждают идеи.

Средние умы обсуждают события.

Мелкие умы обсуждают людей.
Элеонора Рузвельт

Идейная пустота перестройки, обнажившаяся с отрицанием марксистско-ленинской философии, достаточно быстро стала заполняться самым экзотическим интеллектуальным мусором, собираемым по историческим помойкам и отхожим местам, вопреки всем требованиям этической гигиены. Вещи, которые во времена «тоталитаризма» считалось неприличным даже обсуждать, становились модными трендами и маркерами свободомыслия, давали пропуск на телеэкран, в популярные журналы, гарантировали популярность невесть откуда взявшимся пронырливым оракулам и мессиям.

Пошлой была сама идея перемен, идея алчности и корысти, индивидуализма и успеха, предлагаемой вместо "устаревших" ценностей солидарности, братства, единства и равенства. Пошляками были видные "академики", лауреаты нобелевских премий, "ученые"-экономисты, писатели, публицисты, политики, президенты, "узники совести" - седоголовые "божьи одуванчики", "творческая интеллигенция", пародисты, юмористы, куплетисты, балерины, артисты и прочие виолончелисты. Советское общество эпохи гласности и перестройки захлебывалось в половодье самоуверенной глупости, горластого невежества, удивительной наивности и простодушной доверчивости к самым эпатажным суждениям новоявленных авторитетов.

Тем не менее, пусть на примитивном, обывательском уровне, всё же определенная полемика велась по концептуальным вопросам общественного устройства. Рынок – план, конкуренция, демократия, свобода, плюрализм и прочие, не первой свежести идеи были в ходу у продвинутых писателей и журналистов того времени. И лишь одно мешает причислить их умы к великим – ускользнувшая от них Истина, совершенно равнодушная к популярности, ученым званиям, регалиям, высоким должностям и славе. Потому ценности в тех идейных пустоцветах оказалось не больше, чем в спорах средневековых схоластов о «двойственности истины», одна из которых основана на науке, а другая на вере. Из чего следует что, поскольку верований всяких тьма, то речь впору вести о «множественности истин» на бесплодные обсуждения которых можно потратить целые столетия.

Вековые перспективы рыночных идеалистов явно не устраивали, и, выдав свои убогие верования за Истину, засучив рукава, с куражом и азартом молодые «реформаторы» принялись за дело. Приватизация, либерализация, демократизация, всяческие «права» и «свободы» ударными темпами насаждались не в силу какой-то экономической необходимости, шли не от реальной жизни, а являлись отражением вкусовых пристрастий и наивных, идеалистических представлений выродившейся партийной номенклатуры о должном. И неважно, что «истина» нашлась на смердящей помойке, в отхожем месте Истории, рядом с монархическими и феодальными гербами, рабскими цепями, ростовщиками, купцами, холопами, частной собственностью и примитивным мелкотоварным производством. Главным было то, что эта «истина» была выгодной партийной бюрократии, была «своей», позволяла «обосновывать» собственную привилегированность, оправдать неравенство, как естественные и неизбежные спутники всякого «цивилизованного» общества.

Однако, как говорил один бдительный персонаж в популярной комедии, «меня терзают смутные сомнения». Каким-то чудесным образом «истина» совместилась с выгодой, с социальным паразитизмом и даже крайней неэффективностью экономики, хотя именно на экономические «преимущества» «рынка» напирали бойкие «реформаторы», круша плановое советское производство, а заодно и собственную страну. В спешке они даже «забыли» объяснить людям, что такое «эффективность», которой так не хватало Госплану, откуда она возьмется в условиях «рынка» и какими единицами будет измеряться. Ведь самым «эффективным» экономическим деянием является кража. Минимум затрат, максимум прибыли.

Близко к краже расположено такое «эффективное» явление как грабеж колоний, порабощение целых народов сначала грубой военной силой, а впоследствии более гуманной «мягкой» силой, сочетающей в себе последние достижения информационных технологий, социальной инженерии, пропаганды, подкупа «элит» и прочих хитростей, что раньше коммунистами с неприличной откровенностью именовалось политикой неоколониализма.

Было ли у советского руководства понимание того, что наши западные «партнеры» и «друзья», устремившие алчущие взоры на советские просторы, на наши недра, пашни, леса, всего лишь хотят прибрать к своим рука наши богатства? Или они всерьез верили в «демократию», «плюрализм», «права человека», «свободу», «конкуренцию», над чем смеялись образованные люди еще в середине XIX века? Которые зрили в корень и немедленно вопрошали – Cui prodest? Кому выгодно? Неужели Горбачев не понимал, что его использует в своих интересах матерый классовый враг, а все эти пышные слова и декларации могут производит впечатление лишь на столичных простаков и интеллектуальных фриков, типа, «творческой интеллигенции»? Что вся та перестроечная говорильня к истине имеет такое же отношение, как погода на Марсе к урожаю зерновых в Поволжье?

Истина единственна. Не бывает отдельных «правд» Петрова, Сидорова, родного села, города, социальной группы или класса. Не бывает разных таблиц умножения к удобству частных пользователей. Истина всегда выгоднее лжи, если иметь в виду всё общество, а не отдельных пронырливых особей. В политэкономии истина находится в результате анализа способа общественного производства, связанного с историческим развитием производительных сил. То, что было истинным в эпоху мелкотоварного производства, может стать ложным с переходом капитализма в монополистическую фазу. Что считалось естественным и незыблемым при раннем капитализме, в пору его заката выглядит уже непростительным анахронизмом и дикостью. И дело не только в этической неприемлемости отношений конкуренции, соперничества и унизительной борьбы за существование в человеческом обществе, но и в крайне низкой производительности общественного труда, в ресурсной расточительности, в самых гибельных экологических последствиях, обусловленных «свободной игрой рыночных сил».

В любой системе координат есть точка начала отсчета. Есть она и в этике, в которой центром отсчета является человек. Человек есть высшая этическая ценность, и было бы глупо это оспаривать. Прямым следствием такого положения является требование безусловного равенства людей. Не могут же «высшие ценности» быть неравными! Тогда это уже не высшая ценность, а нечто иное, что может быть измерено и сопоставлено по отношению к другим членам общества. Равенство является экономической основой самой Справедливости. Равенство может быть реальным, положенным в основу общественного порядка, а может быть мнимым, декларативным, блудливо представляемым как «равноправие», «равные возможности» и прочими «правами человека», которые подразумевают «свободу» каждому равно воровать, равно обогащаться, равно торговать и равно лгать.

Все эти «свободы» направлены на получение частного преимущества, достижение привилегированности, следовательно, радикально противоречат принципу равенства. Поэтому буржуазным пропагандистам следует либо открыто признать то обстоятельство, что человек не есть высшая ценность, либо что все эти уловки со «свободами» всего лишь отработка своего пайка, интеллектуальное лизание сапога господина, который снисходительно бросает им объедки со стола согласно усердию каждого.

В чем проблема современного монополистического капитализма? В отсутствии конкуренции. Пару веков назад новый капиталистический способ общественного производства, основанный на частной собственности, свободной конкуренции, равноправии товаропроизводителей, позволил достичь небывалого роста производительных сил общества в рекордно короткие сроки. Сброшенные оковы феодализма, сословного общества раскрепостили творческие силы, дремавшие в народе столь убедительно, что казалось, ничего справедливее и совершеннее капитализма быть не может. Но всякая конкуренция в конечном итоге ведет к монополии. Что дальше? С кем конкурировать? Монополии, пользуясь своим положением, преследуя частные интересы своих собственников, могут всячески снижать издержки, за счет ухудшения потребительских качеств продукции, сокращения расходов на зарплату и произвольного повышения цен, никак не сообразуясь с такой неэкономической категорией как совесть. И это видели не только Маркс с Энгельсом. Выступая как-то на заседании дискуссионного клуба "Валдай" наш Президент также отметил:

«Все говорят, что существующая модель капитализма, а это сейчас основа общественного устройства в подавляющем большинстве стран, исчерпала себя. В её рамках нет больше выхода из клубка все более запутанных противоречий».

Каким образом следует устранить те противоречия капиталистического способа производства, которые бы, во-первых, гарантировали бы равенство, следовательно, справедливость в обществе, а во-вторых, позволили бы радикально, в разы, поднять производительность труда?

Диагноз капитализму поставлен, рецепт лечения давно известен. Следует интегрировать всю экономику в единый плановый, следовательно, нетоварный народнохозяйственный комплекс, принадлежащий на равных правах всем членам общества. Это главное условие и, вместе с тем, самое сложное, поскольку прямо посягает на классовые интересы собственников средств производства, «свободных товаропроизводителей», совсем не горящих желанием расстаться со своим привилегированным положением и праздным образом жизни. И, разумеется, следует обеспечить реальное равенство людей, вне зависимости от их места в системе общественного разделения труда, квалификации, физических данных и т. д. И это не только равенство в распределении, но и равенство трудового участия, о чем часто «забывают» критики «уравниловки», полагающие, что «лодыри» и «бездельники» будут уравнены с добросовестными работниками. Равенство в труде и равенство в плате – таким должен быть принцип нового социалистического общества.

Как и любое производство, единый народнохозяйственный комплекс не нуждается в конкуренции своих внутренних подразделений между собой, напротив, единство технологического процесса объективно требует солидарности, сплоченности, координации деятельности всех трудящихся, отвечает самой природе человека, глубоко заложенной в него поведенческой социальности, берущей своё начало ещё в глубинах геологических эпох. Сама Природа, методом проб и ошибок, доказала, что выживанию вида более способствует солидарность, но не конкуренция. Рой, стая, племя, количественно складывающие усилия отдельных особей, получают серьезные качественные преимущества. Эволюционное развитие этого успешного способа организации жизни и позволило в конечном итоге выделиться человеку из животной среды. Нужно ли приводить конкретные примеры, подтверждающие сию неоспоримую истину?

Оказывается, в перестройку нашлись партийные «ученые», которые отважились публично усомниться в эффективности солидарности, а конкуренцию представить как естественное состояние общества, благотворно влияющее на его развитие! Да явиться под прожектора гласности не одним или двумя маргинальными фриками, а массово, ротами и батальонами, с ног до головы увешанными учеными званиями, степенями, наградами! Бусы туземцев в сравнении с их регалиями выглядели куда авторитетнее.

И что же? Где в нашем публичном пространстве продолжение той полемики, где доказательства убожества всех их заключений и основанных на них экономических новациях? Все больше разговоров о суетных событиях, о принятых законах, об очередных происшествиях, каких-то богемных разборках, но ни слова о причинах, порождающие все эти многочисленные следствия.

Еще один ложный фетиш перестроечных глупцов – т. н. «частная собственность». Логика в её обоснование была незатейлива. Предлагалось сравнение магазина где-то на Западе со скромным советским «продмагом». После чего делался торжествующий вывод – видите? Вот чего можно добиться в условиях частной собственности, конкуренции, материальной заинтересованности! И ведь срабатывало! В массовом сознании формировалось представление о благотворности внедрения подобной атрибутики скотного двора в советскую жизнь.

Никакого отношения ни частная собственность, ни конкуренция, ни «демократия» к наполняемости прилавков не имеет. Все блага современной цивилизации достигнуты благодаря Разуму и Труду человека, а не спекуляциями на фондовых биржах, не товарно-денежными отношениями, не кредитами и ипотеками. И то, что когда-то, при неразвитости производительных сил служило ускорению прогресса, сегодня уже давно является его тормозом. Все эти легенды о «конце истории», о «рынке», об «объективных экономических законах, придумывались буржуазной пропагандой, эффективности которой способствовали невежество и наивность советского партийного руководства. Благодушные вельможные простофили всерьез полагали, что со всех сторон окружены друзьями и «партнерами», которые только и заботятся о благе советских людей, укреплении Советского Союза, повышении эффективности его экономики и мощи вооруженных сил. Неудивительно, что такая публика легко поверила в «рынок», «конкуренцию», «демократию» и «права человека». Хорошо хоть, не в Деда Мороза…

Страшное слово «уравниловка» появилось задолго до горбачевской перестройки. Слово не просто пренебрежительное, некогда оно звучало грозным обвинением в "уклоне", в "левачестве" по отношению к вольнодумцу, могло стать прямой дорогой к реальному приговору. Не знаю, может быть, это словечко и мелькало в разговорах дореволюционных мещан-обывателей, но в серьезных печатных трудах оно не было популярным. Мыслители прошлого грезили о равенстве и подвергать это великое слово уничижительному окрасу им и в голову не приходило. Примерно так же для них звучало бы слово «свободишка».

Однако главной мишенью идейного поношения «свобода» не стала, хотя понятие свободы вызывает не меньше вопросов, чем равенство. Почему? Вспомним ленинское: «Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов». Яснее не скажешь. Следует смотреть, кому, каким классам, каким социальным группам и чем мешала злополучная «уравниловка».

Заглянем в «Толковый словарь Ушакова», 1935-1940:
УРАВНИЛОВКА, уравниловки, мн. нет, жен. (неол. неод). Уравнительная система оплаты труда. «Где причина текучести рабочей силы? В неправильной организации зарплаты,
в неправильной тарифной системе, в "левацкой" уравниловке в области зарплаты.» Сталин ("Новая обстановка - новые задачи", 1931г.).
Равенство, уравнение в чем-нибудь, не оправданное реальными социально-политическими условиями.
«…Всякому ленинцу известно, если он только настоящий ленинец, что уравниловка в области потребностей и личного быта есть реакционная мелкобуржуазная нелепость…» Сталин (Отчетный доклад XVII съезду партии, 1934 г.).

А вот статья из «Сельскохозяйственного словаря-справочника» А. И. Гайстера, 1934:
УРАВНИЛОВКА - оппортунистическая практика в оплате труда в колхозах и совхозах, направленная к тому, чтобы уравнять доходы колхозников независимо от степени их участия в колхозном производстве, а в совхозах зарплату рабочим. «Уравниловка имеет своим источником крестьянский образ мышления, психологию дележки всех благ поровну, психологию примитивного крестьянского «коммунизма». Уравниловка не имеет ничего общего с марксистским социализмом» (Сталин). Наиболее ярким проявлением кулацкой У. в колхозах являлось распределение всех доходов по едокам или по работникам независимо от количества и качества затраченного труда, а также поденная оценка труда. Это вело к развалу трудовой дисциплины, снижению производительности труда и ослаблению колхозов. Внутри бригады У. проявляется в распределении поровну всей выработки между членами бригады без индивидуального учета труда каждого. Добиваясь развала колхозов изнутри и их ослабления, кулачество широко использовало все формы проявления У., играя при этом на неизжитых мелкобуржуазных уравнительных предрассудках отсталых колхозников. Окончательное преодоление У. и на сегодня остается важнейшей задачей колхозов и совхозов.

Итак, слово в 1930-х годах была неологизмом, использовавшимся в неодобрительном, ассоциирующимся с мелкобуржуазностью и кулачеством, смысле. Понятное дело, желающих вступить в теоретическую полемику с вождем по вопросам равенства и справедливости было немного.

Но может быть сегодня, после «разоблачений» «тоталитаризма» и «сталинщины» отношение к уравниловке изменилось? Ничуть не бывало.
«Большой толковый словарь русского языка», С. А. Кузнецов. 1998:
УРАВНИЛОВКА -и; ж. Неодобр. Уравнивание, усреднение людей по их качествам (интеллектуальным, профессиональным и т.п.). У. знаний. У. в оплате труда. У. в зарплате. У. в оценке различных явлений. Отказ от уравниловки.

Какое трогательное единодушие относительно явления нигде и никогда не бывшего в реальности! Плечом к плечу с товарищем Сталиным и Горбачев с Ельциным и Егор Гайдар с толпой «младореформаторов», и целые своры «академиков», всяческих лауреатов, светил экономической мысли, «совестей нации», писателей и прочей шушеры помельче, сплоченные борьбой с общим врагом - равенством.

А как дела обстояли на другом фланге? Как относились к «уравниловке» Маркс, Энгельс, Ленин? Никак не относились. Словечко еще не было изобретено и судить о мнении основоположников к нему можно лишь по их отношению к равенству. Например, в полном собрании сочинений В. И. Ленина «уравниловка» встречается лишь раз и не в экономическо-распределительном, а в политическом смысле: «Генеральная уравниловка, которую проповедуют Циммервальд и Кинталь».

В ПСС Маркса и Энгельса не встречается ни разу, ни в каких смыслах. Л. Троцкий, будучи уже в изгнании, дает такую оценку ведущейся кампании:
«Почти невероятным представляется сейчас тот факт, что, открывая борьбу против "обезлички" и "уравниловки", т.е. анонимного "среднего" труда и одинаковой для всех "средней" оплаты, бюрократия посылала одновременно "к черту" НЭП, т.е. денежную оценку товаров, в том числе и рабочей силы. Восстанавливая одной рукой "буржуазные нормы", она другой рукой разрушала единственно пригодное для них орудие. При замене торгового оборота "закрытыми распределителями" и полном хаосе в области цен исчезало неизбежно всякое соответствие между индивидуальным трудом и индивидуальной заработной платой; тем самым убивалась личная заинтересованность рабочего».

Троцкий называет и «выгодоприобретателя» всех этих затей с нападками на равенство:
«Третьей руководящей идеей бюрократии в борьбе против троцкизма была борьба против уравниловки, т. е. против равенства. Теоретическая сторона этой борьбы имеет характер курьеза. В письме Маркса по поводу Готской программы германской социал-демократии Сталин нашел фразу о том, что в первый период социализма сохранится еще неравенство или, как он выражался, буржуазное право в области распределения продуктов. Маркс имел в виду не создание нового неравенства, а лишь постепенное, т. е. не мгновенное отмирание старого неравенства в области заработной платы. Неправильно истолкованная цитата была превращена в декларацию прав и привилегий бюрократа. Не для того бюрократия отделила судьбу Советского Союза от судьбы международного пролетариата, чтобы позволить сравнять себя в смысле благосостояния и власти с массами рабочего класса. Социализм в отдельной стране имел для нее смысл лишь поскольку он обеспечивал ей господство и довольство. Отсюда бешеная и неистовая борьба против уравнения».

Кстати говоря, это извращенное представление критики Марксом формального равенства благополучно пережило все эпохи, переходя из одних учебников политэкономии социализма в другие, вплоть до безвременной кончины самого объекта изучения. Даже сегодня, ссылки на Маркса нередко можно услышать от «марксистов» - адептов «принципа социализма» - «оплаты по труду», того самого «принципа», который благополучно прижился и в буржуазном российском трудовом законодательстве. Хорош «принцип социализма»!

Партийные демагоги не так глупы, как кажутся. Они отлично понимают, что идея равенства созвучна чаяниям народа о справедливости, отвечает социальной природе человека и вполне адекватна общественному характеру современного производства. Поэтому следовало перенести акцент с равенства на неравенство трудового вклада, показать на «лодырей», пьяниц, прогульщиков, бракоделов и торжествующе вопросить – вы хотите уравнивания добросовестного работника и разгильдяя, честного труженика и тунеядца? На плечах «поверженного» идейного противника следом протаскивалась гнусная идейка о различиях квалифицированного и неквалифицированного труда, о труде умственном и физическом, о классовой «неравноценности» фабричного рабочего и колхозника.

Откуда же в плановой социалистической экономике может возникнуть «неравный трудовой вклад», откуда появляются «прогульщики» и «лодыри»? Бюрократия , уходя от темы, скороговоркой приписывала эти «отдельные недостатки» воспитания наследию «проклятого прошлого», «пережиткам капитализма», которые непонятно по какой причине не убывали, а росли и множились. Человек утром встает, завтракает, приходит на работу с полным желанием работать и вдруг – простой. Чего-то не завезли, кто-то проспал, что-то украли, пропили. Как бы поступил хозяин капиталистического производства? Расстрелял? Нет, весь убыток нерадивый работник бы сполна возместил, а потом пошел бы рыться по помойкам. Почему при социализме должно быть иначе? Кто не работает – тот не ест. Это и Ленин не раз подчеркивал. А если речь у него шла о «воспитании», то это «воспитание» со стороны поголовно вооруженного пролетариата ничего общего с «выговором» или «постановкой на вид» не имеющее:

«Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных «хранителей традиций капитализма», — тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой».

Элементарный вопрос грамотной организации производства и производственной дисциплины партийная бюрократия возвела в ранг политэкономической проблемы! Начала блудить словами о необходимости «материального стимулирования», о неизбежности «социально обоснованного» неравенства при социализме, с одной стороны оправдывая его теми же пережитками прошлого, а с другой - голося о «справедливости». Но если неравенство пережиток прошлого, то о какой справедливости можно вести речь?

Все эти туманные «теоретические» изыскания имели одну цель – оправдание привилегированности правящей партийной бюрократии, её растущей неспособности к организации высокоэффективного общественного производства в изменившихся исторических условиях. Перестройка давала шанс на крутой поворот к радикальным преобразованиям общественных отношений, к активизации интеллектуального, созидательного потенциала всего народа в рамках социалистического планового производства. Но в силу скудоумия и своекорыстия партийной верхушки, отождествляющей естественное стремление человека к работе со шкурническим «интересом» к «зарабатыванию», этот шанс был бездарно упущен. Была сделана ставка не на целенаправленный разум, а на слепую стихию рыночной анархии, на «невидимую руку рынка», которая «сама», без напряжения вельможной мысли отрегулирует межотраслевые пропорции, определит истинную цену всему сущему, сведет баланс спроса и предложения точнее любых госпланов.

Гладко было на бумаге… «Ученые» простофили не учли пустячка – принципиально иного характера современного капитализма, перешедшего в свою заключительную, монополистическую фазу, в которой давно уже нет классического «рынка», «конкуренции», «частной инициативы» и прочих либеральных глупостей, которые так восхищали образованных советских простаков в перестройку. Сегодня 99% общественного потребления обеспечивается монополиями, охватывающими целые отрасли народного хозяйства. Общественный характер производства настоятельно требует не дезинтеграции экономики на неких «субъектов» экономической деятельности, а прямо противоположного – объединения всех монополий в единый плановый народнохозяйственный комплекс, в одну огромную многоотраслевую корпорацию, принадлежащую всем членам общества на равных правах.

Можно ли это сделать при сохранении института частной собственности, товарно-денежных отношений, «рынка», наемного труда? Нет. Внутри производства, будь то фабрика, завод или промышленная корпорация, цеха не торгуют, не обмениваются между собой деталями и полуфабрикатами. Более того, цеха, как и отдельные работники, не могут иметь какой-либо частной выгоды от своего положения во внутризаводской системе разделения труда. И совсем «крамольное» - работники, владеющие своим, условно говоря, «заводом», не являются собственниками своего труда. Индивидуальный труд становится непосредственно общественным, принадлежащим всему обществу. Следовательно, не может быть и никакой «платы за труд». Труд делится примерно поровну на всех трудоспособных граждан, так же как поровну распределяются и все потребительские блага.

Вот в этом месте Маркс и указывал на то, что даже при равенстве трудового участия дележ «поровну» будет несправедливым, поскольку как природные данные, так и жизненные обстоятельства разных людей не одинаковы. Но критика его сводилась к тому, что подобное формальное равенство должно быть сдвинуто в сторону фактического равенства, в сторону равного удовлетворения потребностей разных людей. Сильно упрощая, можно сказать, что важна не равная порция пищи, а равная сытость людей, вне зависимости от комплекции, пола, возраста и т. п. Важна не равная жилплощадь для работника, а равная норма жилплощади на каждого члена семьи. Важно, чтобы никто не нес индивидуальных расходов по воспитанию и образованию детей – все такие расходы должны ложиться на всё общество.

И только поскольку развращенная капиталом высокооплачиваемая рабочая «аристократия», остатки мелкой буржуазии, крестьянства могут активно противиться обобществлению своего труда, требуется сохранение «буржуазного права» в рамках пролетарского государства. «Буржуазным» такое право называется лишь в силу сохранения внешних форм, наличия свода законов, судов, надзорных органов, пенитенциарной системы и т. п., а вовсе не потому, что частично сохраняются буржуазные общественные отношения. Партийные идеологи, однако, не упустили возможности «козырнуть» этим аргументом, сославшись на Маркса, который всего лишь констатировал недостатки применения равной правовой меры к разным людям.

Какой же вывод можно сделать? Что полезного идея равенства может дать разгромленной стране, обманом заведенной в исторический тупик? Ликвидация частной собственности на средства производства, интегрирование всей экономики в единый народнохозяйственный комплекс – это организационно-экономические предпосылки мощного рывка в будущее.

Равенство при этом, не только этический императив, но и важнейшее условия раскрепощения созидательного потенциала всего общества, высвобождение огромной социальной энергии народа в процессе коллективного труда. Это позволило бы многократно увеличить эффективность производительных сил, приумножить совокупное общественное богатство тысячами современных заводов, новых благоустроенных городов, научных центров, всем тем, что приносит реальную пользу, обеспечивает высочайшее качество жизни в обществе равных и свободных людей, которых «уравниловкой» никто и никогда уже не смог бы напугать.

27 января 2019 г.

Нахрапистости и беспринципности буржуазной пропаганды удивляться не приходится. Никакой зауми, никакой учености, никакого нудного академизма. Апеллирование к простейшим чувствам, к «здравому смыслу», ловкое жонглирование фактами на доступном обывателю уровне. Главное - охват масс, формирование общественного сознания, а не полемика в категориях философии и этики с мыслителями-одиночками, никакого электорального значения не имеющая.

В отличие от буржуазной, советская контрпропаганда поражала своей беспомощностью и непрофессионализмом. Партийное чиновничество, говоря «рыночным» языком, было неспособно «продать» идеи социализма и советского образа жизни на Запад, зажечь революционным огнем многомиллионные массы трудящихся капиталистических стран. Более того, неуклюжие попытки реформирования социалистической плановой экономики, еще со времен А. Н. Косыгина, выдавали не только незнание руководством страны самых элементарных положений марксистской политэкономии, но и отсутствие каких-либо этических ориентиров, того внутреннего контролера, который у людей обычно именуется совестью.

Строго говоря, лучшим пропагандистом и воспитателем является сама жизнь - социальное бытие, господствующие отношения в сфере производства и распределения общественного продукта. При социализме, когда эти отношения построены разумно, рационально и справедливо, то никакой специальной воспитательной работы и не требуется. Всё воспитание сводится к образованию, к объяснению закономерностей общественного развития, наряду с естественными науками еще в курсе средней школы. И пока получаемые человеком знания не противоречат реальной действительности, то и никакой нужды в аппарате пропаганды нет. Но если социальное бытие не соответствует радужным картинкам в телевизоре, то пропаганда может возыметь обратный эффект - породить цинизм, равнодушие, внутренний протест.

Случайные лица, достигшие вершин власти в результате изощренных карьерных интриг, без ложной скромности, называвшие себя «верными ленинцами», были бесконечно далеки не только от Ленина, но и от собственного народа. Рассчитывать на то, что подобная публика будет способна предложить миру внятную картину будущего, не приходилось. Конституционные права, какие-то минимальные социальные гарантии в значительной степени были обеспечены уже и в развитых капиталистических странах, и оправдываться тем, что у нас тоже есть права на демонстрации и свободу слова было, по меньшей мере, глупо. Вместо популяризации марксизма-ленинизма, вместо доказательного обоснования теории научного коммунизма как нового способа производства, базирующегося на общественной собственности, равенстве, справедливости, высочайшей производительности труда, вся аргументация сводилась к социальной защищенности, к заботе о простом человеке, да критике пороков буржуазного общества, к которой советские люди относились с большим скепсисом.

Одним из признаков идейной капитуляции советской бюрократии перед Западом стало глушение «радиоголосов», «клевещущих» на советский общественно-политический строй. Нельзя сказать, чтобы их слушало много народу и что они оказывали какое-то серьезное влияние на формирование общественного сознания, однако, сам факт глушения привлекал к таким передачам новых слушателей. Как известно, запретный плод сладок и чем больше предупреждений об его вредности и безвкусности, тем больше желающих его отведать.

К тому же, сильно врать «вражьим голосам» особой нужды и не было. Советская действительность давала немало поводов для самой язвительной критики, на которую партийные идеологи, связанные господствующими догмами, ничем вразумительным ответить не могли. И неудивительно. Испытывая комплекс неполноценности, присущий всякой бюрократической «элите», советское руководство пыталось играть на чужом поле, по чужим правилам игры, принимая язык и логику противной стороны. Сравнивая зарплаты, покупательную способность, цифры валового производства, напирая на отсутствие безработицы и социальные гарантии советских людей. Буржуазные пропагандисты с удовольствием потирали руки. Их не интересовали цифры. Они показывали полные прилавки супермаркетов, автомобили чуть ли не в каждой семье, бытовую технику на кухнях рядовых американцев, демонстрировали всё буйство безудержного потребления, красочного рекламного гламура, на фоне чего тускнели все неуклюжие контрдоводы советской пропаганды.

А ведь марксистско-ленинская философия является единственной научной основой, открывающей закономерности развития способа общественного производства. Все остальные «философии» так или иначе отражают представления о должном отдельных писателей, жонглирующих, как сейчас говорят, «мемами» - «государство», «демократия», «свобода», «рынок», «конкуренция», «общество», в жалкой попытке имитации научной лексики. Концепции, которые идут не от практики, не от реальной жизни, рождаемые воспаленным сознанием разного рода идеалистические химеры, можно разделить на две большие группы. Первая, обусловлена добросовестным заблуждением, незнанием предмета, чистым невежеством, незамутненным корыстным расчетом. Вторая, - сознательный ввод в заблуждение общества ловкой, местами даже остроумной демагогией, с целью получения какой-либо частной выгоды отдельному лицу или господствующему классу. История показала, что это дело нехитрое, что люди в массе своей доверчивы и легко принимают на веру самые безудержные фантазии авторитетных оракулов, не требуя никаких расчетов или доказательств.

Вроде бы чего проще? В стране производилось достаточно продуктов питания, товаров народного потребления, никто не голодал, не жил под забором, не побирался. Проблемы на потребительском рынке имели рукотворное происхождение, определялись сохранением товарно-денежных отношений, деформированных волюнтаристской ценовой политикой. Никакой «уравниловки» в Советском Союзе, разумеется, никогда не было. Более того, неравенство часто носило не столько материальный, сколько статусный характер, свойственный даже не буржуазным, а добуржуазным экономическим формациям. Наследие царского режима проявлялось в отсталости общественного сознания, лишенного буржуазной демократической традиции. Большевики не из пробирки появились – в своей массе они были представителями простого народа и зачастую обладали своим «традиционным» пониманием жизни. Марксизм ими сводился к нескольким лозунгам, начинающихся словом «Долой» - долой буржуев, долой эксплуатацию, долой паразитов и т. п. Относительно проекта будущего имелись лишь самые общие представления, зачастую отражающие крестьянские, собственнические представления о справедливости.

В. И. Ленин хорошо видел опасность перерождения партии: «…надо признать, что в настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него».

Марксистская, коммунистическая партия сильна Идеей, а не дисциплиной, регламентами и протоколами собраний. Многие партии, религиозные секты, монашеские ордена имели железную дисциплину и организацию – где все они сегодня? Устранение всякой полемики из практики идеологической борьбы говорит либо о вопиющем невежестве политбюровских вождей, либо наличии таких неудобных советских реалий, которые не могли быть убедительно оправданы. При всей своей буржуазной ограниченности в западном обществе были свои «великие уравнители» - сначала Кольт, а потом и всесильный Доллар. Да, есть социалистическое равенство по отношению к средствам производства, но есть и буржуазное равенство всеобщей зависимости от денег, в котором зачастую более ясно и наглядно, хоть в извращенном виде и воплощался «социалистический» принцип оплаты «по труду».

Разумеется, цена рабочей силы при капитализме складывается под влиянием всесильного закона стоимости, подвержена колебаниям, а в результате конкуренции на рынке труда имеет тенденцию к понижению вплоть до уровня физического выживания работника. Иллюзию благополучия создает кредитная долговая яма, в которую жирующий финансовый капитал загнал всё общество, создав огромные пирамиды из ничем не обеспеченных бумаг в сравнении с которыми афера «МММ» выглядит невинной шалостью детишек в песочнице.

Однако не менее извращенным он был и в советском обществе, в котором цена рабочей силы, как, впрочем, и остальных цен, определялась не действием закона стоимости, а административно, формально, исходя из произвольно трактуемой экономической и политической целесообразности. При этом, грубейшие извращения марксистской теории подавались как «следование ленинским курсом», обрамлялись букетом цитат, из которых следовало, что первейшим врагом всякого коммуниста является уравниловка, что в первой фазе коммунистического общества распределение потребительских благ производится «по труду» и, наряду с моральными при социализме сохраняются и активно применяются материальные стимулы. Что Ленин, говоря о равенстве, имел в виду уничтожение классов, а поскольку при социализме классы еще сохраняются, как сохраняются и различия в характере труда, то сохраняется и неравенство в распределении общественного продукта.

Рассчитывать на победу с таким идейным хламом, тем более имея весьма плачевные результаты воплощения подобных теорий в жизнь, не приходилось. Незыблемый этический принцип социализма – равенство в труде и равенство в плате. Никто не может получать каких-либо дополнительных благ, исходя из своего места в системе общественного разделения труда. Никакая должность не может быть привилегированной, вне зависимости от «важности», «ответственности», «квалификации», «заслуженности», места жительства и т. п.

Почему марксист должен отказываться от полемики, к тому же на бесплатно предлагаемой «вражескими голосами» платформе? В свое время ради возможности выступить перед народом большевики не боялись идти в царскую думу. Испугался бы Ленин агиток, к примеру, «Голоса Америки»?

Часто убожество потребительского рынка в Советском Союзе оправдывалось мобилизационным характером экономики страны, в одиночку противостоящей мировому империализму. Это ложь. Я помню прилавки магазинов в 1950-е годы, где было все, что душа пожелает самого отменного качества. Дорого, но, при желании, каждый мог купить в госторговле или на колхозном рынке любой деликатес. Прекрасно работала сеть общепита без какого-либо инициативного «частника» и «эффективного собственника». Ухудшения начались с попыток «материального стимулирования» производителя, с тщетных усилий заставить «рубль работать», иными словами, пробудить в людях алчность, стяжательство, тягу к наживе, что, по мнению партийных кликуш, «соответствовало истинной природе человека».

Вялость официальной пропаганды объяснялось скрытым неверием в возможности нового коммунистического способа производства, незнанием его фундаментальных основ и отторжением правящей политбюровской кликой самого принципа равенства.

Но, может быть, сейчас сделаны выводы из краха перестроечных «рыночных» иллюзий и идея равенства стала господствующей в общественном сознании? Ничуть не бывало. Полные прилавки супермаркетов, рыночное товарное изобилие, свобода выезда за рубеж преподносятся как убедительное «доказательство» верности выбранного курса, как демонстрация превосходства капиталистических производственных отношений над социалистическими. Мало кто осмелиться заявить, что созданная с колоссальными издержками «рыночная экономика» безнадежно уступает даже несовершенной советской модели «командно-административной системы», не говоря уж о научном нетоварном социализме, способным кратно поднять производительность общественного труда.

Непростительное невежество партийной бюрократии, выродившейся в спесивое, привилегированное сословие, в касту «непогрешимых», отсутствие воли и желания что-либо менять, в надежде, что всё как-нибудь само собой разрешится, вело к нарастанию кризисных явлений, к застою и деградации экономики. Сохраняющиеся капиталистические элементы в плановом хозяйстве страны тормозили развитие производительных сил, углубляли социальное неравенство, порождали в обществе апатию, цинизм и равнодушие. И не следует удивляться тому, что даже когда настал «судный день», когда над советской страной нависла смертельная угроза распада и гибели, нашлось мало желающих спасать кучку растерянных карьеристов, не способных зажечь сердца людей искрой Октября 17-го года. Слишком долго они эту искру топтали и заливали своими идейными помоями…

Метик Сергей