Анна Демидовна подпевала Кобзону, басившему из радио, и привычными движениями крутила ручку немецкого «Зингера» – подарка от бабушки. Шить и вязать её тоже научила бабушка; женщины Задорья язвительно называли Анну Демидовну за глаза «модницей», видя очередное платье или зимний полушубок. А школьной учительнице Анне Гринюк льстило быть модницей, нравилось ощущать себя женственной и красивой, щеголять по деревне в новых платьях, пошитых по выкройкам не из «Колхозницы», а из ГДРовских журналов – благо, профессия позволяла их выписывать без лишних вопросов. Поэтому раз в два-три месяца Анна Демидовна ездила в райцентр и покупала на невеликую учительскую зарплату отрезы поплина, ситца, шёлка и крепдешина, а по выходным дням сидела за «Зингером», стрекотала иглой, жала на педаль и создавала себе новые наряды. На пальцах не успевали заживать тёмные укольчики – напёрсток мешался и не давал чувствовать ткань.
Десять лет назад в Союз приехал Иосип Броз Тито в компании с женой Йованкой, и все советские женщины повально подхватили броскую моду югославской «первой леди». Аня ещё помнила, как мама, вздыхая, смотрела на фотографии Йованки в газетах; с первых же заработанных на стажировке денег тогда ещё Аня – никакая не Демидовна, не доросла – купила отрез ткани и сшила матери ровно такой же жакет, как у югославской первой леди. Ей после того в семье прочили карьеру великого советского дизайнера, но Аня продолжила учиться на педагога – шить ей нравилось под настроение, не хотелось превращать увлечение в рутину.
Именно карьера педагога и привела ее сюда, в Задорье. По распределению.
Критически рассмотрев получившийся кусок поплинового платья, Анна встала, потянулась до хруста — размять затёкшую спину. Шутливо обозвала себя старухой, со вздохом распустила волосы и критически поглядела в зеркало. «Ну а что, вообще зря я так о себе!» — подумалось с усмешкой. В зеркале отражалась худенькая, как камышовый стебель, блондинка с задоринкой в глазах и вздёрнутым кверху носом. И не скажешь, что двадцать восемь лет и замужем была…
На пороге стоял мальчишка из школы, сын работников колхоза Земляниных. Землянин-младший переминался с ноги на ногу и поправлял большую не по размеру кепку.
— Дзень добры! Анна Демидовна, вас там того, эт самое, к председателю вызывают.
— К председателю? – удивилась Анна. – А товарищ Кравчук уже поправился?
— Та не к тому-у! К Сизому Но… к Макару Санычу, он у нас таперь за председателя! Вы в клуб идите! – бросил мальчишка напоследок и рванул прочь – играть в лапту с друзьями.
Репутация у Макара Саныча была… своеобразная. «Макаркой Сизым Носом» местная детвора его прозвала недаром — трезвым его видели, пожалуй, только если в люльке. Нигде не работал, тунеядничал, ходил по Задорью и окрестным деревням, канючил бражку. А потом в одну ночь будто подменили человека – ни капли в рот, за себя взялся, приходил к тогдашнему председателю и прямо-таки требовал дать ему работу, любую, хоть самую сложную. Нынче Макар Саныч уже не алкаш подзаборный, а народный депутат, но у людей память долгая – так и остался за глаза Сизым Носом, тем более, что нос у него и правда был крупный, пористый, фиолетовый – как перезревшая клубника.
До клуба Анна добралась быстро — благо тот в трех домах. ИО председателя ждал в коридоре, обмахивая кепкой потное от жары лицо. При появлении учительницы он подскочил, зашептал:
— Анна Демидовна, вы мине выбачьте, шо так атрымалася…
— Макар Саныч, вы о чем? И чего в коридоре стоим?
— Да там того, энтот, гость из столицы, поразумлять с вами желает… Вы, главное, не волнуйтесь! Добре?
Из кабинета раздался громкий окрик, будто сторожевая овчарка залаяла:
— Товарищ исполняющий обязанности председателя, разговорчики! Долго вы будете женщине голову морочить? Приглашайте ко мне!
— Пожалуйте… – Макар Саныч указал на дверь и утер лоб платком из нагрудного кармана.
Анна тоже, не пойми зачем, достала из сумочки платок и принялась комкать его в руках. Вошла в кабинет.
За письменным столом, спиной к окну, сидел китель – с погонами, блестящими пуговицами, широкой ременной пряжкой, а на столе лежала страшная васильковая фуражка с красной кокардой. Всех мыслей у рассудка Анны хватило лишь на то, чтобы пискнуть три пугающие буквы: «КГБ». Когда глаза попривыкли к бьющему из-за спины кителя слепящему солнцу, над наглухо застёгнутым воротником вырисовалась тёмная безликая голова, на столе появились руки – крепкие, узловатые, с крупными костяшками; одна нетерпеливо поигрывала карандашом.
— Гражданка Гринюк? – тем же гавкающим тоном осведомился незнакомец.
— Данке шон. Зитцен, битте! Присаживайтесь, говорю, вы что, немецкий забыли?
— Зихь зетцен, – машинально поправила Анна блеющим голоском, присела на краешек стула.
Теперь она смогла разглядеть лицо жуткого чекиста, но лучше не стало – у того по щеке змеился белесый шрам, обычно, наверное, незаметный, только сейчас человек немного улыбался, и шрам превращал его улыбку в сардонический оскал. От её взгляда улыбка поблекла, вытянулась в тонкий дефис.
— Что, пригож? – хмыкнул чекист и смущённо отвернулся – полез за какой-то стопкой бумаг. – Это мне немчик под Берлином сапёрной лопаткой подрихтовал.
— П-простите. Вы герой. Мабыць, и не бывает героев без шрамов, – от волнения в речь влезли просторечия, за которые Анна Демидовна сама ругала учеников.
— Забудем. Моя фамилия Жигалов, зовут Глеб Петрович, майор Комитета Государственной Безопасности. Слыхали про такое учреждение?
— Да вы не переживайте так. Воды? – он налил в стакан из стоящего на столе графина.
— Нет, спасибо, – платочек в руках Анны уже представлял собой жалкое зрелище.
— Вы не волнуйтесь, я не кусаюсь, – грустно усмехнулся Жигалов, на мгновение опять будто оскалившись. – Хотя, честно сказать, по делу я сюда приехал серьёзному и важному.
Майор взял из стопки небольшой бумажный треугольник и положил на стол. Анна тупо уставилась на него, не узнала сразу — такие треугольники слали солдаты за неимением конвертов, а, спустя секунду прочитала адрес и вспомнила – письмо Хиршбека, точно!
— Вы написали? – мягко и даже будто сочувственно спросил Жигалов.
— Ага, перевели, значит… Вы же учительница немецкого, так?
Она кивнула. Жигалов откинулся на спинку стула, почёсывая пальцем усы под переносицей и думая о чём-то. Отпил из стакана, пригладил тёмные с сильной проседью волосы.
«Лет сорок, а уже седой...»
— Жара-то какая, да? – после минуты молчания произнёс Жигалов.
— Да, жарко... Товарищ майор, меня теперь арестуют? Я разве что-то нарушила? В ГДР же отправляли…
— Вы поймите, гражданка Гринюк…
— Можно Анна Демидовна, мне так привычнее.
— Так вот, вы поймите, Анна Демидовна, что отправлять-то в ГДР письма можно и даже нужно. Мы теперь по одну сторону, так сказать. Но вот содержание… Да вы вот вслух прочитайте! Только переведите, пожалуйста, обратно на русский.
Анна вытащила письмо из конверта и прочла:
Ваш любящий муж и отец Пауль Хиршбек нашёл упокоение на поле битвы 17 мая 1943 года. Он не был палачом и погиб как воин, быстрой и безболезненной смертью за благородный поступок. Просил передать Элизе, что мамины драгоценности спрятаны в доме под полом, где старый комод. Малышу Стефану – чтобы всегда оставался человеком и никогда не смел поднимать оружие на безвинных.»
С каждой прочитанной строчкой Анна приходила всё в больший ужас — какую несусветную глупость совершила, отправив это странное письмо. Ещё и с фотокарточкой.
— Ну и как вы это объясните? – хмыкнул в усы майор Жигалов, забирая письмо.
— Я… я не знаю, что сказать, товарищ Жигалов, – первоначальный испуг прошёл, сменившись настоящим страхом — теперь, когда Анна понимала, по какому поводу приехал чекист. А тот, в свою очередь, будто пытался усыпить её бдительность – смягчился, не гавкал и не ухмылялся по-волчьи, как в начале разговора. Стал похож на обычного чиновника – усталого немного, но с угрожающими васильковыми петлицами на форме.
— Мне кажется, Анна Демидовна, вы – хороший, честный советский гражданин и вряд ли затеяли какую-нибудь антисоветскую агитацию. Характеристика у вас безупречная, пионерка-комсомолка, отличница… разве что развод, конечно. Да и обидно за вас немного – столько лет учились, преподавательская практика, а там, в Магадане, кому немецкий нужен? Сами подумайте? Вы вот мне скажите, Анна, вы деревья рубить умеете? Умеете?
— Нет, – горло ей будто перетянуло удавкой, «нет» вышел еле слышный.
— Мда-а-а. А вот, может быть, стряпать умеете, а? На ораву зеков? Справитесь? – тёмные глаза сверлили без тени пощады; Анна с ответом не нашлась. – Похоже, Анна Демидовна, в Сибирь вам никак нельзя, вы вон, девушка южная, солнцелюбивая, на вредителя непохожая. Думается мне, что вы стали жертвой чьих-то злонамеренных манипуляций. Вы же сами сказали – вы письмо не писали, только перевели, так?
— Так, – робко кивнула Анна.
— Вот и ответьте мне, пожалуйста, на вопрос – кто ж вас надоумил написать эту чушь и отнести на почту?
И Анна рассказала про Демьяна с Максимкой, про их визит и просьбу отправить письмо семье Хиршбек в Лейпциг. О том, что, по сути, совершает на них донос, она поймёт лишь запоздало – выйдя из кабинета, а сейчас у неё в голове была картинка одинаковых бритоголовых людей в серых ватниках, что валят бесконечный, безбрежный лес. Жигалов кивал и быстро черкал в блокноте, вдруг перебил:
— Как фамилия у этого вашего Демьяна Рыгорыча?
— Он вроде как знахарь местный, вместо фельдшера – амбулатории-то у нас нет. Люди к нему обращаются, он помогает...
— Ага, а должность у него какая?
— Нет у него должности. Просто знахарь; его ещё по-другому местные знатким называют или знатком.
— То есть нигде не числится? Антисоветский мракобесный элемент, так и запишем. Ещё и тунеядец. А вы с ним в каких отношениях состоите?
— Ни в каких, просто знакомы, – по непонятной даже для себя самой причине Анна зарделась.
— Ладно, Анна Демидовна, мне с вас нужно расписку взять и вот тут в бланке увидеть вашу подпись. Это подписка о невыезде; в течение месяца вам запрещено покидать Задорье. В город не требуется, я надеюсь?
— В город нет. А надолго это? А в райцентр?
— В райцентр можно, – секунду подумав, ответил майор. – Но не часто. Насчёт того, как долго, ничего не могу сказать, пока с Климовым не разберёмся. Мальчишка чего с вашим знахарем дружит? Родственник?
— Нет, там у мальчика в семье всё сложно, поэтому Демьян… Климов ему с учёбой помогает, чтоб тот на профессию врача потом пошёл.
— Вот как, да… Тогда, Анна Демидовна, больше к вам вопросов не имею.
— Всё, я могу идти? – робко спросила Анна, поднимаясь со стула.
— Ступайте. И впредь думайте, что и кому вы пишете. Ах да, Макар Саныча позовите, пожалуйста. Всего доброго!
Учительница удалилась, и в кабинет из-за двери сразу сунулся сначала нос, а потом и лицо ИО председателя целиком.
— Вызывали, Глеб Петрович?
— Вызывал, товарищ Петренко. Давай без панибратства, мы с тобой в баню не ходили, чтоб по имени-отчеству якшаться. Проходи, присаживайся.
Макар Саныч сел туда, где минуту назад была Гринюк, но держался он явно увереннее. Налил воды и двумя глотками осушил стакан, тем самым показывая – вообще-то это мой кабинет. Жигалов ухмыльнулся своим фирменным оскалом и уставился пристально, как голодный ящер; Петренко немного побледнел.
— Климов Демьян что за птица? Не тот ли гражданин, из-за которого месяц назад два трупа образовались при загадочных обстоятельствах? Твой предшественник ещё после того в дурдом отправился? А ты, значит, обязанности исполняешь. Тот Климов-знахарь?
— Та-ак, интересные дела у вас тут творятся. Круговая порука, штоль? Рука руку моет, да, Макар Саныч?
— Мы ж не по имени-отчеству, – парировал председатель. – И никаких рук никто у нас отродясь не моет. Всё честь по чести – я своё место сам працавал.
— Да не напрягайся ты! Шутковать я люблю. Говорят, ты раньше любитель выпить был?
— Что было, то быльем поросло. – Макар Саныч гордо поднял выбритый до синевы подбородок.
— Уважаю, коли не звездишь. Значит, слушай сюда, дел у нас сегодня с тобой невпроворот, так что неча рассиживаться. Приведи-ка мне… – майор выложил на стол листок с выписанными фамилиями жителей Задорья, – вот этих вот товарищей. Прям семьями. И Климова, Климова-то перво-наперво, с мальчонкою сразу. Не будем филонить – до темноты управимся.
— Не здолею сегодня. И завтра никак. Послезавтра.
Столь бескомпромиссный отказ до того удивил Жигалова, что он даже разозлиться забыл, лишь спросил:
— Свадьба сегодня у дочки, – пояснил председатель. – Не придёт никто, товарищ майор. И завтра полдня откисать будут, после принятого, значит. Дочка уже в ЗАГСе с зятем будущим, в райцентре. Зараз домой едут, справлять будем. Там столы ужо накрыли, гости пачакают…
— Хм… Культурное мероприятие, значит? Так и я прогуляюсь, погляжу, как вы тут живёте. Какие анекдоты про генсека в ходу, а, председатель?
— Анекдотов не жалуем, товарищ майор.
— Вот ты так всем и скажи – песни можно, анекдоты сегодня в загашнике чтоб держали.
— Тогда вы бы без формы приходили, шоль… Не то народ вас побачит да бояться буде.
— В штатском приду. А ты мне угол выделил для ночёвки? Молодец, благодарность тебе от органов внутренних дел! Дочке-то сколько лет?
— Двадцать сполнилось, Василиной звать.
— А жениху? Хороший парень-то?
Макар Саныч почему-то едва заметно поморщился.
— Да хлопчик-то гарный… Двадцать шесть ему, егерь местновый, в лесхозе работает. Валентин Эдипенко.
— А чего так морщишься, будто лимона сожрал? – удивился Жигалов.
— Та сирота он, без роду, без племени. И дурной малясь. Был жених полепше, да Васька вцепилась в Вальку своего – его, грит, батька, кохаю. Ну а я кто, шоб супротив любови идти? Она у меня дивчина горячая, глядишь, в петлю ещё залезет. Так шо мир им да любовь, как грицца.
— Вижу, хороший ты мужик, председатель. Кликай таки Петровичем наедине. Ну и напоследок покажи, где телефон тут у вас.
Дождавшись, пока Макар Саныч уйдет, Жигалов снял черную эбонитовую трубку и набрал странный номер. На другом конце провода ответили мгновенно.
— Алло, Минск на связи? Майор Жигалов беспокоит! Код: «Ключник вскрыл замочную скважину». Остапчук, ты чтоль? Здоро-ово, брат! Да по-прежнему, как говорится – у нас всё впереди, и эта мысль тревожит. Слышь, Остапчук, Гавриленко у себя? Соедини с ним, будь добр. Давай, брат, и тебе здоровья, – послышались щелчки, Жигалов послушно ждал. Щелчки кончились. – Алло-алло! Товарищ полковник, здравия желаю, майор Жигалов на связи! Да, так точно! До Задорья добрался, выявил взаимосвязь с другим делом по двойному убийству, Кравчук и второй. Так точно… Да, думаю, с письмом это как-то связано – отправителю Гринюк передал письмо наш фигурант. Так точно, подозреваемый есть. Демьян Григорьевич Климов, 27-ого года рождения. Да, тот самый, сын полка который. С мальчишкой тоже связан, посмотрите в деле... С Гринюк говорил, насчёт неё подозрений не имею – она здесь явно невольный исполнитель. Она письмо переводила. Никак нет, товарищ полковник, помощь пока не требуется. Религиозный культ? Бес его знает, конечно, но в целом похоже. Бардак здесь какой-то нехороший, приглядеться надо. Да-да, так точно, никаких бесов, товарищ полковник. Вас понял, продолжаю работу, переключаюсь на дежурного. Остапчук, брат мой, номер запиши – это клуб местный. Как трубку возьмут, Жигалова зовите, я под своим именем. Код: «Мастер замков запер дверь». Давай, удачи. Маришке привет!
Чекист повесил трубку и посидел немного, поглаживая усы, скрывавшие уродство – неудачно прооперированная разделённая губа. Постарался фриц на славу, хоть бы пулей или снарядом, а то – сапёркой, сам теперь ходячий анекдот. Усы на службе носить можно, а вот бороду никак, так что второй шрам от симпатичных учительниц не скроешь.
«А жаль» – мысленно посетовал Жигалов.
Майору предоставили маленький угол при бараке – хоть и комната мала, зато в одиночестве, вход отдельный да все удобства имеются. За стенкой выл соседский ребёнок, на улице мычала корова, жрущая редиску с чужого огорода. Гуси гогочут, собаки лают. Майора вновь посетила навязчивая мысль, что его сюда спровадили с глаз долой, подальше от начальства. Ну и чёрт с ними, он отпуск давно не брал, а тут деревня – загляденье, как на картинах Репина.
Он достал из чемодана штатскую одежду, снял и аккуратно повесил форму. Фуражку с васильковым околышем положил на печку, рядом – кобуру с ПМ. Надел брюки, рубашку, коричневый клетчатый пиджак. На лацкан прицепил «Орден Красной Звезды», который в пехоте ласково звали «Красной Звёздочкой». Вот и всё, можно и на свадьбу. Он почему-то надеялся увидеть там Анну Демидовну – больно в душу запали её синие глаза.
На спортплощадке возле школы поставили несколько столов буквой П, обильно накрытых соленьями, вареньями и, конечно же, пузатыми бутылями с горилкой. С соседних домов шли люди — с домашним квасом, караваями, креплёными настойками. Жигалову подмигнул сидящий на пеньке безногий дед с баяном в руках – седой как лунь и вдобавок одноглазый.
— Папироски не будет, сынко?
— Держи, отец, – Жигалов дал папиросы со спичками. – Где ж тебя так потрепало?
— На Белорусском фронте, где ж ещё. Осколками. А табе? – дед указал на шрам.
— Меня подальше, под Берлином. И смех и грех — сапёрной лопаткой, прям по всей фотокарточке.
Дед протянул крепкую ладонь.
— Знакомы будем, вояка. Афанасий Яковлевич, Землянин я. Не с планеты Земля, а фамилие такое – Землянин.
— Глеб Петрович, Жигалов. Весёлый ты старик, однако.
— А то! Ща рюмашку опрокину и забауляцца буду – заслухаешься, все девки в пляс пойдут, – Землянин рванул баян, тот траурно вздохнул — «тря-я-ям». – А ты чьих будешь?
— Да я так, отца невесты знакомый. – покривил душой майор. – А что, Афанасий Яковлевич, молодожёны-то где?
— Дык с райцентру едут поди, у нас-то расписаться негде – токо тама. Ща приедут и – эх – гульнём, как встарь!
У школьного крыльца Жигалов приметил Анну Демидовну – яркую, стройную, заметную в своём изящном платье цвета молодой листвы. Она о чём-то перешептывалась с бородатым мужиком. Тот опирался на трость, но как-то неестественно — большая часть веса всё равно приходилась на ноги, будто тот и не хромой он вовсе, а прикидывается. На пиджаке у мужика висела медалька «За отвагу»; сам он был рослый, крутоплечий, но сутулился, что твой горбун. И борода клоками — как у лешего, будто нарочно растрепана.
«Ба! Да это ж и есть знахарь!» – понял Жигалов. А у училки, видать, совесть взыграла – догадалась, что сдала сегодня Климова, прискакала с повинной. Или советуются о чём-то? Неужто и впрямь пособники? Вон у Климова какой вид озадаченный. Майор решительно направился к парочке.
— Здравия желаю, Анна Демидовна. Вижу, не рады меня снова видеть. Но придётся, работа у меня такая, – хохотнул Жигалов, обращаясь к девушке, но разглядывая её собеседника. – Познакомите с товарищем?
— Здравствуйте… Да, Демьян, познакомься, это Глеб Петрович.
— Демьян Рыгорыч, – коротко представился знаток, не менее пристально оценивая Жигалова. Глаза его не понравились майору – хваткие, внимательные, но постоянно ускользающие. – Вы к нам по службе, Глеб Петрович, али как?
Жигалов покрепче сжал ладонь знахаря, норовя покатать костяшки, но тот не давался – надо ж, лапа как тиски железные. Несколько секунд они мяли друг другу руки, а потом одновременно отпустили. Анна Демидовна едва заметно закатила глаза, вздохнула.
— А от вас ничего не спрячешь, да? Так точно, майор госбезопасности Жигалов, – выложил он все карты на стол. – По делу к вам в Задорье. По вашу, кстати, душу, Демьян Рыгорыч, тоже…
Но тут со всех сторон раздались крики – «Едут-едут!», и всё поглотила радостная какофония; разговор пришлось прервать. Звенели колокольца, бешено ревел клаксон, тарахтели моторы. На школьный двор вынырнула «полуторка» поселкового почтальона с развевающимися позади кабины разноцветными лентами, следом – новенький ЗАЗ-966, а уже за ними – мотоцикл с люлькой. Там, в уже порядком запыленном белом платье визжала радостно невеста – свисала по пояс, показывая всем тонкую полоску золота на пальце, а жених едва-едва удерживал новоиспечённую супругу, чтобы та не выпала под колеса, и придурковато улыбался. В самом конце свадебного «поезда» плелись запряженные в украшенные телеги клячи. Гости в телегах кричали, колотили в бубны, звенели снятыми с велосипедов звонками, отчего у Жигалова мгновенно заложило уши – точно снаряд где вблизи ухнул.
Из люльки выпрыгнул жених, здоровый как выпь белобрысый паренёк в нарядном костюме. Следом без видимых усилий вытягал из невесту, подбросил на руках – та расхохоталась; у самой волосы – как солома, и смех звонкий, как ручеек или колокольчик.
Тут же и дед Афанасий растянул баян и удивил майора неожиданно молодым звонким голосом:
Как-то летом на рассвете
Заглянул в соседний сад,
Там смуглянка-молдаванка
Собирает виноград.
Я бледнею, я краснею,
Захотелось вдруг сказать:
"Станем над рекою
Зорьки летние встречать".
— Про партизан песня, – с грустной улыбкой сказала Анна Демидовна.
— А по мне – так про любовь, – отозвался знахарь.
«Ну точно пособница. Жаль», – подумал Жигалов.
Из «Запорожца» выбрался весь блестящий от пота Макар Саныч. Майору уже знал, что служебный автомобиль достался Санычу от Кравчука, того, что теперь стены в психушке калом мажет. Следовательно, что? Следовательно, у Петренко может быть свой интерес в происходящем – вон, какой карьерист, аж пить бросил.
— Ну-кась, кольца покажь! – крикнул Петренко, и невеста с улыбкой продемонстрировала кольцо, а жених чего-то засмущался. – Ну всё, таперича точно – обручилися! Ты, Валентин, дочу мою береги, зразумел? – Макар Саныч так хлопнул жениха по спине, что тот, здоровенный бугай, пошатнулся.
— Медовухи пожалте, – сунулась сбоку грузная некрасивая тётка – жена Макара Саныча, Людмила. Молодые пригубили медовухи, остаток выплеснули за плечо; поднесённый каравай оба поцеловали. От фотографического взгляда Жигалова не ускользнуло рассеянное состояние жениха – пару стопок уже замахнул, штоль на радостях? Двигается как сомнамбула, под ноги пялится…
Подошёл и Демьян, поздравил молодых, пожал руку жениху, кивнул невесте. Шепнул что-то председателю, тот порозовел от удивления:
— Пей, – сказал Демьян, – но токмо до завтра.
«Ого, да у них всё серьёзно – борьба с алкоголизмом!»
Молодожены, взявшись за руки, под выкрики и поздравления исполнили обряд: прошли вокруг стола по часовой стрелке и сели рядышком на скамью. Перед ними стояла одинаковая посуда и столовые приборы, два фужера красного цвета. Две горящие (так рано?) свечи. И зачем-то яичница в сковородке; Жигалов спросил у тётки рядом, на кой ляд, та пояснила – традиция, мол, надо им одной ложкой все яйца съесть. На крепкий и счастливый брак.
«Да, не добрался ещё просвещённый атеизм до сельской местности!»
К молодожёнам незаметно подошел знахарь, кашлянул еле слышно, и свадебная суматоха подутихла: на Климова уставилось множество глаз. Даже баянист перестал играть и приподнялся на пеньке в попытке разглядеть Климова из-за спин собравшихся.
— В общем, кхм, я шо хотел казать… Вы за дурость не принимайте, но меня сегодня Макарка… Макар Александрович попросил.
— Свадебный заговор надобно прочесть! Пред Богом шоб, как молитва! – вставила жена председателя.
— Да, Людмила Олесьевна… А я заговоры знаю малясь, так шо вот. Заместо попа побуду сегодня.
Жигалов аж присвистнул – тут до Минска-то сто километров всего, а мракобесие цветёт и пахнет. Тем временем, новоиспечённая теща, обжигая пальцы и успевая кое-как креститься, сняла горящие свечки, слепила их в одну и быстро подожгла. Демьян одобрительно кивнул, принимая воскового уродца. Повернувшись к молодоженам, он вложил свечу им в руки – так, чтобы воск потек и склеил их руки вместе, а после – быстро-быстро затараторил, так, что до Жигалова донеслись лишь последние строки:
— Я не свечки палю, а два сердца соединяю, на хлеб-соль за столом, на хорошую жизнь, на семейное счастье. Аминь.
— Ура-а-а! – завопил одноглазый баянист и без предупреждения заиграл «Свердловский вальс».
Всё-таки удачно подвернулась эта свадьба – раз в десять эффективнее любых допросов. Жигалов, как обычно на оперативной работе, старался лишний раз не делать поспешных выводов, а просто собирал информацию – сопоставлять факты он будет потом. Но уже сейчас было ясно, что версия полковника Гавриленко про религиозный культ имеет смысл. Уж больно это двойное убийство (или самоубийство?) напоминало какой-нибудь языческий ритуал, да и слухи про Задорье ходили один другого гаже – мол, и нечисть тут под каждым кустом, и «блазнится» здесь чего-то на пепелище, что после немцев осталось, и в пруд носу сунуть не смей. Всё это походило на какой-то намеренно дурацкий и бессмысленный, а оттого лишь более действенный устав секты – «Верую, ибо абсурдно». И, похоже, центральную фигуру этакого «иерофанта» здесь занимал Климов. Вон, у него и мальчишка-алтарник имеется – некий Губаревич.
«Так и запишем: промывает мозги молодёжи» – мысленно отметил майор.
Где Губаревич, кстати? Никакого пацанёнка поблизости не видать.
Гости стали рассаживаться. Тем временем Макар Саныч оттянул жениха в сторону и, держа того за пуговицу пиджака, что-то втолковывал. По глазам было видно, что ИО председателя уже принял на грудь грамм сто, а то и двести.
— Ты, Валя, пойми, это ж доня моя, я ж её на вот этих вот руках… Я как щас помню, домой пришел – а она там в люльке колупается, слюни пускает, пузыри…
— Макар Саныч, свадьба же, – слабо сопротивлялся жених.
— Да ты послушай! Чтоб ты понимал, на что я ради нее… Я вам квартиру выхлопотал. В райцентре. Однушка – с унитазом, балконом, ванной. Налей – и хошь плещись як дельфин. Я сюрприз хотел, ты не говори только…
«Где квартиру взял?» – хотелось майору заорать в красную рожу народного депутата, да ещё лампу в зенки его бысстыжие направить, но он сдержался – продолжил слушать. Жених, кстати, почему-то довольным не выглядел, скорее даже огорошенным.
— Макар Саныч, да мы бы здесь у меня как-то сами… – отнекивался он.
— Да знаю я, как вы сами! Ты ж при лесхозе! У вас там барак на десять человек мужичья, носки и табак! Я ж знаю, что ты сирота, откуда тебе жилье взять?
— Ну поначалу так, там простынкой отгородились, потом может быть…
— Ты, зятек, заканчивай. Не обижай меня. На-ка лучше выпей со мной, всё ж-таки я табе таперича за отца, считай.
И от избытка чувств Макар Саныч прослезился.
